Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Криминалистическая тактика изобличения и преодоления конфликта как подсистемное образование
1.1. Криминалистическая тактика в свете расширения предметной области криминалистических исследований 17
1.2. Система криминалистической тактики в условиях состязательности 43
1.3. Понятие и место криминалистической тактики изобличения в системе криминалистики 66
Глава 2. Критерии допустимости в тактике изобличения привлекаемых к уголовной ответственности лиц
2.1. Нормативные критерии допустимости использования тактических средств изобличающей направленности 89
2.2. Рационализация следственной деятельности в нарушение законности как вызов тактике изобличения 118
Глава 3. Ситуационный подход в тактике изобличения
3.1. Конфликтные ситуации и противодействие расследованию как основа воспрепятствования решению задач следственной деятельности 143
3.2. Установление признаков конфликтной ситуации и противодействия расследованию в контексте реализации тактических средств изобличающей направленности 160
3.3. Тактические основы изобличения подозреваемых, обвиняемых в ходе допроса 180
Заключение 201
Список использованной литературы 209
Приложения 240
- Криминалистическая тактика в свете расширения предметной области криминалистических исследований
- Понятие и место криминалистической тактики изобличения в системе криминалистики
- Рационализация следственной деятельности в нарушение законности как вызов тактике изобличения
- Тактические основы изобличения подозреваемых, обвиняемых в ходе допроса
Криминалистическая тактика в свете расширения предметной области криминалистических исследований
Криминалистическая тактика как подсистемное образование науки криминалистики существенно зависит от трансформаций, которые в последнее время происходят в деятельности по выявлению, расследованию и раскрытию преступлений, организации и проведению судебного разбирательства в целом и практике правоприменения в сфере доказывания в частности. При этом в криминалистической литературе наметились тенденции к сведению криминалистического потенциала к реализации назначения уголовного судопроизводства и выходу предмета исследования за формат теоретико-доказательственной концепции, за пределы места производства расследования. Эти подходы стали ответом на снижение социальной ценности процессуальных, материальных правовых наук в сфере судопроизводства и прикладного, но узко трактуемого потенциала криминалистики, попыткой преодолеть ее излишнюю замкнутость на месте производства расследования в условиях, когда порой решающее исход дела противодействие оказывается далеко за его пределами. Разумеется, криминалистическая наука должна адекватно реагировать на новые вызовы практики следственной деятельности.
Отводя криминалистике скромное вспомогательное и вместе с тем самостоятельное место, ее основоположник Г. Гросс писал: «Криминалистика … начинается лишь там, где уголовное право… прекращает свою работу: материальное уголовное право имеет своим предметом изучение преступного деяния и наказания, формальное уголовное право (процесс) заключает в себе правила применения материального уголовного права. Но каким именно способом совершаются преступления? Как исследовать эти способы и раскрывать их, какие были мотивы к совершению такового, какие имелись в виду цели – обо всем этом нам не говорят ни уголовное право, ни процесс. Это составляет предмет криминалистики и особенной части ее: криминальной психологии»1.
По мнению Н.П. Яблокова, криминалистика – это наука, которая исследует закономерности преступной деятельности, механизм ее отражения в источниках информации, особенности деятельности по раскрытию, расследованию и предупреждению противоправных деяний и разрабатывает на этой основе и на основе данных иных наук средства и методы этой деятельности для надлежащего применения в ее ходе материальных и процессуальных правовых норм2.
Л.Я. Драпкин и В.Н. Карагодин дают такое определение: «Криминалистика – это наука, которая изучает закономерности собирания, исследования и использования доказательственной информации, разрабатывает на этой основе практические рекомендации по установлению в ходе уголовного судопроизводства обстоятельств, характера и участников расследуемого события»3.
Этот классический подход, ориентированный на познание события преступления и установление совершившего его лица с последующим изобличением причастного в содеянном, на долгие годы стал основополагающим в определении теоретико-доказательственной концепции криминалистики. Особенно ярко он был выражен и стал, по существу, общепризнанным в трактовке Р.С. Белкина: «Криминалистика – наука о закономерностях механизма преступления, возникновения информации о преступлении и его участниках, собирания, исследования, оценки и использования доказательств и основанных на познании этих закономерностей специальных средствах и методах судебного исследования и предотвращения преступлений»4.
По мнению О.В. Айвазовой, под механизмом преступления в криминалистике понимается сложная динамическая система, включающая в себя: субъекта преступления, его отношения к собственным действиям и их последствиям, а также соучастникам; способ совершения и сокрытия преступления, предмет преступления, преступный результат и тд.1. Совершенно справедливо подчеркивает С.И. Коновалов, обобщение теоретического опыта интерпретации сущности явлений, исследуемых криминалистикой, их взаимосвязей и взаимозависимостей, позволяет выполнить еще одно принципиальное требование к общей теории криминалистики: она должна представлять собой внутренне целостную понятийную систему, элементы которой находятся в соотношении коррелятивного единства2.
Одновременно заложенное изначально в развитие криминалистической науки противоречие начала определения своей предметной самостоятельности и принципиальной необходимости координации предпринимаемых теоретических и практических прикладных усилий с утилитарными ориентирами уголовного правосудия в целом до настоящего времени не нашло конструктивного разрешения в основном из-за очень далеких от реальной действительности норм-деклараций, определяющих ориентиры следственной, обвинительной и судебной деятельности. Более того, сегодня не представляется возможным, несмотря на сложившиеся правовые традиции, из буквы и духа норм различных отраслей процессуального права вывести единую и всеохватывающую ценность всего российского правосудия безотносительно к отраслевой его принадлежности. В этом случае лучшим руководством к действию остается положение ст. 2 Конституции РФ о том, что человек, его права и свободы являются высшей ценностью, а их признание, соблюдение и защита есть прямая обязанность государства.
Попытка интегративного по отношению к уголовному правосудию подхода была предпринята в определении криминалистики, предложенном Д.В. Кимом, который создание научных основ и практических рекомендаций напрямую увязывает с решением задач уголовного судопроизводства1, а также в понимании криминалистики как специальной юридической уголовно-правовой науки Е.В. Смахтиным, который рассматривает криминалистику как науку, изучающую принципы и методы познания следов (материальных и идеальных). Он считает, что криминалистическая деятельность детерминирована возникающими правоотношениями и направлена на реализацию назначения уголовного судопроизводства посредством криминалистических приемов и средств2.
Интегративный подход, но уже по большей части в основаниях науки, нежели в ее социальной конечной ценности, характеризует определение криминалистики А.С. Подшибякина: «Криминалистика – основанная на нормах уголовного, уголовно-процессуального права и ведомственных нормативных актов правоохранительных органов специальная юридическая уголовно-правовая наука об информационно-познавательных закономерностях отражения и познания преступления и его субъектов, а также основанных на указанных закономерностях общей теории технике, тактике, методике собирания, исследования и использования доказательств в процессе расследования преступлений в целях установления судебной истины»3. Эти объединяющие моменты и наличие в криминалистических подходах процессуально-правовых ориентиров на самом высоком теоретическом уровне определения предметной области криминалистики не могли не отразиться и на контекстуальном оформлении в единое пространство правоприменения отдельных направлений и разделов прикладной ее части.
На уровне криминалистической тактики консервативный подход производ-ности ее предметной области от теоретико-доказательственной концепции криминалистики1 в целом не исключает, а лишь определяет объем возможностей использования всего рационализирующего для досудебного и судебного производства по делу потенциала этого раздела науки, поскольку, как справедливо отмечает В.Н. Карагодин, «объектом криминалистической тактики является часть объекта закономерностей предмета науки криминалистики. Предмет же криминалистической тактики образуют … закономерности, действующие на досудебных стадиях и в процессе судебного следствия»2.
А.С. Князьков понимает под предметом криминалистической тактики как закономерности поведения обвиняемого и взаимосвязанных с ним действий иных лиц, получающих отражение в материальных и идеальных следах, так «и закономерности криминалистической поисково-познавательной деятельности дознавателя, следователя, государственного обвинителя и судьи в связи с производством следственного и иного процессуального действия, основывающегося на реализации тактико-криминалистических средств»3.
Как видно из имеющихся подходов, предметная область исследований криминалистики в частном сегменте ее тактики выглядит как часть целого, производная от теоретико-доказательственной концепции.
Криминалистика, уже долгие годы обеспечивающая своими рекомендациями исключительно процессы собирания, исследования и использования доказательственной и любой значимой для правильного разрешения дела информации, лишь опосредованно, через способствование установлению сущности произошедшего события, раскрытию преступления, изобличению лица или лиц, его совершивших, «выходит» за горизонты реализации назначения уголовного судопроизводства. В любом случае соответствие целеполагания криминалистики и судопроизводства в целом вне зависимости от его отраслевой принадлежности (уголовного, административного, гражданского) может сводиться к известной российской правовой традиции восстановления попранного деликтом права1, но лишь опосредованно – либо усиливая познавательный потенциал известных средств доказывания, либо обеспечивая создание оптимальных условий для этого.
Понятие и место криминалистической тактики изобличения в системе криминалистики
Изобличение в совершении преступления причастных к нему и виновных в произошедшем как основное направление деятельности должностных лиц органов уголовного преследования является стержневым понятием как в инквизиционной, так и в состязательной модели производства по делу. Смешанная модель уголовного судопроизводства – преимущественно сыскная, разыскная и инквизиционная на досудебных стадиях процесса и состязательная в судебном разбирательстве по уголовному делу – предполагает не только дифференцированный подход к функциональной характеристике участников судопроизводства с точки зрения требований закона, но и оценку фактической стороны реальных правоотношений. В этой связи определение основных направлений уголовного преследования, профессиональной защиты от него и рассмотрения дела судом являются ключевыми при целеполагании деятельности разнонаправленных сторон защиты и обвинения применительно к их тактическим возможностям.
Семантически наиболее близкое изобличению слово «уличить» означает «изобличить, поймать кого-нибудь на чем-нибудь»1. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля говорится: «Уличать, уличить кого, в чем, об(изоб)личать, винить доказательно, доводами, свидетельствовать на кого»2. Таким образом, лексическое значение слов «изобличать», «уличать» фактически сводится к персонифицированному (в отношении кого) доказательному обвинению.
В специальной уголовно-процессуальной литературе изобличение выступает стержневой основой обвинения, уголовного преследования. Классик отечественной науки уголовно-процессуального права М.С. Строгович под обвинением понимал, во-первых, «совокупность процессуальных действий, направленных на то, чтобы изобличить в совершении преступления привлеченное к уголовной ответственности лицо и обеспечить применение к нему заслуженного наказания» (выделено нами. – З. Ш.), во-вторых, в более узкой трактовке по отношению к первому – «деятельность обвинителя, выступающего в суде в качестве стороны», в-третьих, «предмет обвинения, содержание обвинения, иначе – обвинительный тезис, утверждение о виновности обвиняемого в совершении преступления»3. Схожую позицию по данному ключевому вопросу занимала другой классик науки уголовно-процессуального права П.С. Элькинд4.
Современные авторы Ф.А. Абашева и Т.З. Зинатуллин понимают обвинение в материально-правовом и в процессуально-правовом контекстах. При этом обвинение в процессуальном смысле (функцию обвинения) они определяют как «процессуальную деятельность уполномоченных на это законом участников уголовного процесса по изобличению обвиняемого и обоснованию его уголовной ответственности в целях осуждения»1. Заметим, что сведение авторами обвинения к процессуальной фигуре обвиняемого расходится с их же пониманием уголовного преследования в целом как «деятельности по возбуждению и расследованию уголовных дел, раскрытию преступлений, установлению (а в необходимых случаях – розыску) подозреваемых, обвиняемых, их изобличению в инкриминируемом преступлении, обоснованию уголовной ответственности с тем, чтобы добиться их осуждения, наказания и надлежащего исполнения последне-го»2 (выделено нами. – З. Ш.).
Подчеркивая несомненность наличия генетической связи между включающей в себя различные действия по изобличению лица в совершении преступления обвинительной деятельностью и ее результатом в виде закрепленного в процессуальном акте утверждения о совершении лицом деяния, Ф.М. Кудин и Е.И. Зубен-ко дают обвинению исключительно статически-резолютивную характеристику: «Итак, обвинение в уголовном процессе есть содержащееся в процессуальном акте утверждение органов уголовного судопроизводства о совершении лицом преступления, предусмотренного действующим уголовным законом, и выдвинутое в порядке, установленном уголовно-процессуальным законодательством»3.
Этому утверждению в полной мере соответствует позиция законодателя, который уже по сложившейся традиции не мудрствуя лукаво определил обвинение в качестве выдвинутого в предусмотренном УПК РФ порядке утверждения о совершении определенным лицом запрещенного уголовным законом деяния (п. 22 ст. 55 УПК РФ). И да простит нас законодатель, что в его определение при полном сохранении смысла сказанного нами были внесены уместные корректировки с точки зрения логики русского языка. Вместе с тем, думается, что динамическая часть изобличения не может быть исключена из наиболее полной и всесторонней характеристики обвинения.
Представляется также, что наиболее приемлемой формулировкой применительно к характеристике изобличаемого субъекта все-таки будет не процессуальная фигура подозреваемого, обвиняемого (п. 55 ст. 5 УПК РФ) и даже не лицо, виновное в совершении преступления (ч. 2 ст. 21 УПК РФ), а лицо, причастное к содеянному, или, с известной долей условности, лицо, привлекаемое к уголовной ответственности1.
Как уже отмечалось, к подозреваемому и обвиняемому фактически добавился еще один участник уголовного процесса с неопределенным процессуальным статусом – лицо, в отношении которого осуществляется проверка сообщения о преступлении, а принцип презумпции невиновности все-таки не позволяет в полной мере использовать априорные константы в терминах о виновных в совершении преступления лицах на досудебных стадиях процесса. В любом случае практически во всех имеющихся подходах к пониманию уголовного преследования, обвинения как в законе, так и в теории изобличение в качестве доказывания виновности и причастности конкретных лиц, законного и обоснованного формулирования соответствующих этому обвинительных тезисов в установленной процессуальной форме выступает движущим преследование привлекаемых к ответственности лиц началом. В этом смысле изобличение можно условно сравнить с динамикой уголовного преследования.
Тактико-криминалистическое обеспечение процесса изобличения в содеянном в свете сказанного должно строиться в отношении конкретных привлекаемых к уголовной ответственности лиц. По нераскрытым преступлениям и изобличать, собственно говоря, некого. Разумеется, сведения, полученные в результате собирания, проверки и оценки доказательств до установления причастного к преступлению лица, не пропадают бесследно, но в полной мере потенциал изобличения актуализируется именно с момента раскрытия деяния и реализуется при предъявлении обвинения и допросе обвиняемого. Подтверждением тому служит действующее уголовно-процессуальное законодательство. Поэтому выглядит дискуссионным определение изобличения, предложенное В.Д. Кинзиным: «Изобличение – это процессуальная деятельность стороны обвинения по обнаружению, собиранию, исследованию, оценке и демонстрации доказательств, направленная на установление их достаточности для обвинения и доказывания виновности лица, совершившего преступление»1.
Представляется, что изобличение в тактико-криминалистическом плане не охватывает всего доказывания, а содержится лишь в той его части, которая направлена на установление и обоснование на уровне относимых, допустимых, достаточных и достоверных сведений главного факта, а конкретно – данных о виновности и причастности конкретного лица. Доказывание много шире изобличения как составляющей уголовного преследования, но связь между ними существует, и она была в свое время очень точно сформулирована Ю.А. Стариковой, которая подчеркнула, что «изобличение виновности лица возможно только благодаря формированию системы обвинительных доказательств»2.
Изобличение виновных лиц – ключевая задача реализации уголовного преследования стороной обвинения. Вместе с тем в УПК РФ слово «изобличение», как уже было отмечено, упоминается восемь раз: применительно к содержательной характеристике уголовного преследования (п. 55 ст. 5) и обязанности его осуществления стороной обвинения (ч. 2 ст. 21), но преимущественно в различных трактовках применительно к институту досудебного соглашения о сотрудничестве и выполнения обязанности по таковому содействовать изобличению других соучастников преступления (ч. 2 ст. 317.1, п. 1 и 2 ч. 1 ст. 317.5, п. 1 ч. 2 ст. 317.6, п. 1 и 2 ч. 4 ст. 317.7). В любом случае изобличение является преимущественным правом органов, осуществляющих уголовное преследование. Законодатель под изобличением понимает «процессуальную деятельность, осуществляемая стороной обвинения в целях изобличения подозреваемого, обвиняемого в совершении преступления» (п. 55 ст. 5 УПК РФ).
Рационализация следственной деятельности в нарушение законности как вызов тактике изобличения
Изучение практики следственной деятельности позволило выявить целый ряд наиболее типичных для конкретных ситуаций расследования рациональных, но весьма спорных с позиций закона усилий сотрудников органов следствия и дознания, которые внешне выглядят вполне эффективными. Дефекты практики рационального выбора того или иного действия следователя в угоду целесообразности при недооценке законности создают реальную угрозу включению такого рода действий в число тактических приемов.
С одной стороны, для криминалистической тактики наступило время мимикрии под новые стандарты следственной деятельности в частности и уголовного судопроизводства в целом, где особое звучание приобрели международные стандарты, примат прав человека, а захлестнувшая на заре судебной реформы либерализация долгое время преподносилась исключительно в качестве демократизации. С дугой стороны, рационализация на традициях следственной деятельности во многом позволила сохранить сложившиеся ценности необходимости установления достоверной картины произошедшего и причастных к нему лиц, объективной истины, пусть и во фрагментарном выражении. Одновременно нивелирование принципа полноты, всесторонности и объективности расследования, снижение значимости требования законности привели к популярности различного рода «обходных маневров», к внешне эффективным практическим решениям, где степень доказуемости нарушения закона следователем стала одной из определяющих.
Казалось бы, для всего российского уголовного правосудия в целом и для следственной деятельности в частности с традиционной имманентной ему прикладной криминалистикой наступили времена кардинальных перемен. Однако перемены не были исключительно конструктивными. Качество следственной деятельности стало опосредованно через правосудие серьезной имиджевой составляющей России на мировой арене, где не только соотношение выигранных и проигранных дел в Европейском суде по правам человека, но и сама позиция государства в его способности «работать над ошибками» явились определяющими. Для криминалистической тактики влияние европейских стандартов правосудия на российскую правовую систему означало, что критерии допустимости тактических приемов не могли уже опираться исключительно на национальное законодательство.
Разумеется, практика следственной деятельности во всем многообразии оптимизационных решений и предпринимаемых для их реализации действий не тождественна следственной тактике. Однако самое опасное для перспектив развития криминалистической тактики изобличения подозреваемых, обвиняемых в русле строго и неуклонного соблюдения закона направление такой рационализации – это все еще встречающееся на практике стремление к экономии затрачиваемых сил и средств для достижения необходимого результата при нивелировании отдельных нормативно-правовых требований.
Вместе с тем в свете затрагиваемой проблематики нельзя не остановиться на довольно давней и так и не нашедшей однозначного разрешения дискуссии о том, можно ли приравнивать нормы права рекомендательного характера в их оптимизационном для следственной деятельности применении на практике к тактическим приемам или, по крайне мере, к тактическим рекомендациям? До сих пор по этому поводу в теории не достигнут консенсус.
Под тактической рекомендацией Баев О.Я. понимал «криминалистический научно и экспериментально обоснованный совет о рациональном и допустимом применении следователем отдельных тактических приемов в различных тактических ситуациях осуществления им своей деятельности»1.
Тактические приемы и рекомендации по большей части своим появлением в науке и следственной деятельности обязаны сложившейся практике, передовому опыту расследования. Безусловно, существуют и активно развиваются тактические приемы и рекомендации, привнесенные самой наукой, но опять же не в последнюю очередь на материале обобщения практики следственной деятельности. Иными словами, тактические приемы и рекомендации в немалой части есть продукт научно обобщенной распространенной на практике рациональной следственной деятельности, варьирующейся в различных следственных ситуациях.
В настоящее время остро стоит проблема пограничного соотношения реальной практики правоприменения в сфере расследования и раскрытия преступлений и тактических приемов, призванных при их умелом ситуативно определенном использовании повысить качество проводимых процессуальных действий. В свете сказанного возникает также вопрос: где граница определенного вариативного правоприменения в следственной деятельности как элемента диспозитивного, предполагающего определенную степень свободы в той или иной линии поведения, и реализации тактических приемов и рекомендаций как максимально рационального в контексте определенной следственной ситуации приложения усилий, определенного преимущественно обобщенным опытом расследования? Иными словами, где мы имеем дело с процессуальными решениями и реализацией правовых норм, предполагающих свободу выбора поведения, а где мы видим применение тактических приемов и следование тактическим рекомендациям в следственной деятельности?
Возвращаясь к теме давней, исторически сложившейся и не нашедшей разрешения дискуссии о соотношении тактических приемов и норм права рекомендательного характера, отметим узость в современных условиях следственной деятельности ее предмета. Как известно, дискуссия вращалась исключительно вокруг того, перестает ли быть тактический прием таковым в связи с включением подобного рода действий в нормативные положения процессуального законодательства и имеют ли определенные нормы права тактический смысл. М.П. Шаламов видел тактический смысл в отдельных нормах права, обязательных к исполнению, и приводил в пример как тогда (1963 г.), так и сейчас, но уже для судебного следствия, установленную действующим законодательством необходимость допрашивать свидетелей порознь (ст. 158 УПК 1961 г., ч. 1 ст. 278 УПК 2001 г.), одновременно указывая на то, что ставшие нормами права отдельные тактические приемы не перестали быть таковыми1.
Р.С. Белкин и Е.М. Лифшиц настаивали на том, что законодательная регламентация тактического приема в законе свидетельствует о признании законодателем того, «что этот прием и есть наиболее целесообразный, наиболее рациональный, наиболее эффективный способ действия при производстве определенного процессуального акта, настолько целесообразный и эффективный, что его следует применять или что его можно применить во всех случаях. Оттого, что данный способ действия стал обязательным, он не перестал быть способом действия, т. е. не перестал быть тактическим приемом»2.
Иной точки зрения придерживался А.Н. Васильев, который, признавая факт того, что криминалистика своими специальными средствами, методами и приемами помогает осуществлять требования уголовно-процессуального закона3, тем не менее был принципиальным противником даже частичного отождествления рекомендательных норм права и тактических приемов. Он отмечал, что вошедшие в процессуальный закон тактические приемы в качестве обязательной нормы «теряют рекомендательный характер, гибкость, маневренность, возможность выбора, учета сложившейся ситуации»4. Тезисы А.Н. Васильева имели куда больше оснований ко времени написания им своей фундаментальной в теории следственной тактики работы в 1976 г., нежели сегодня.
За последние годы ситуация изменилась кардинально. Представляется, что, во-первых, не всякий тактический прием по воле законодателя становится исключительно императивной нормой права, коль скоро в следственной деятельности становится все больше диспозитивности, и нормы, предполагающие свободу выбора той или иной линии поведения, не являются чем-то экстраординарным; во-вторых, ситуационный криминалистический подход является в настоящее время ведущей криминалистической технологией в различных областях правоприменения.
На необходимости отличать тактические приёмы криминалистики и рекомендательного характера нормы уголовно-процессуального права акцентирует внимание О.В. Полстовалов: «Отождествление криминалистических тактических приемов и норм права рекомендательного характера не только нарушает самостоятельность предмета криминалистической науки, но и приводит в ряде случаев к нивелированию требований законности»1.
Думается, что нивелирование требований закона никак из такого подхода не вытекает, поскольку, например, формирование конкретного набора тактических приемов, следственных действий и оперативно-разыскных мероприятий в рамках планируемой и реализуемой тактической операции отдано на откуп следователю в ходе принятия им соответствующего тактического (!) решения, что никак не нарушает стройности предмета криминалистической науки, никоим образом не колеблет режим законности. Да и сам О.В. Полстовалов со временем изменил свою позицию, предложив на основе реалистического методологического подхода, максимального сближения криминалистики с действительностью опираться на то, что в современных условиях следственной деятельности наиболее эффективно. Как отмечает автор, не обращение к лучшим качествам допрашиваемого подозреваемого, обвиняемого ввиду порой отсутствия таковых, а «крайний эгоизм и выторговывание себе преференций от особого порядка производства по уголовному делу, переквалификации деяния на менее тяжкое становятся весьма эффективными средствами для получения необходимой от подобного тактического воздействия обратной реакции»2.
Тактические основы изобличения подозреваемых, обвиняемых в ходе допроса
Ситуация необходимости изобличения подозреваемого, обвиняемого в современных условиях расследования предполагает использование конкретных тактических приемов и их комбинаций с тем, чтобы акцентировать внимание противодействующей стороны на бесперспективности предпринимаемых ею контрмер, убедительности уличающих доказательств, широких возможностях следственной деятельности по доказыванию причастности и вины иными, не связанными с позицией стороны защиты, средствами.
Как верно пишет Е.Е. Центров, «в ситуациях допроса подозреваемых (обвиняемых) тактикой принято выделять три типовые ситуации: первая – когда недостаточно доказательств, изобличающих то или иное лицо в совершении преступления; вторая – когда в доказательствах имеются существенные пробелы; третья – когда доказательств достаточно для изобличения лица в совершенном преступлении»1. Полагаем, что такой ситуационный подход необходимо взять за основу с одной оговоркой: доказательства должны учитываться не только в количественном, но и в качественном измерении, а наличие пробелов лишь сужает изобличающий потенциал имеющихся сведений обвинительного характера. Однако самостоятельность подобного рода ситуации, «когда в доказательствах имеются существенные пробелы», вряд ли уместно выделять. При этом ситуационно избираемые тактические приемы изобличающей направленности эффективны лишь при условии соответствующей действительности оценки степени информационной неопределенности значимых для дела обстоятельств, уровня и качества конфликтных отношений, складывающихся между следователем и подследственным, его защитником.
Тактика изобличения подозреваемого, обвиняемого в ходе допроса может носить преимущественно активный характер, когда пассивное поведение в виде, к примеру, умолчания об определенных фактах имеет вспомогательное, второстепенное значение и представляет собой манипулирование имеющейся информацией. Нельзя не согласиться с Н.И. Порубовым и А.Н. Порубовым в том, что сущность метода изобличения на допросе заключается в «активном воздействии на психику допрашиваемого, в демонстрации несостоятельности его утверждений, противоречий между этими утверждениями и обстоятельствами расследуемого уголовного дела»2.
Тактическая задача изобличения ставится тогда, когда следователь приходит к обоснованному выводу о необходимости действовать исходя из сложившейся ситуации именно таким образом. Однако следователь может быть в большей или меньшей степени осведомлен об обстоятельствах происшествия, событии преступления, причастности к нему конкретного подозреваемого, виновности в содеянном определенного обвиняемого. Как справедливо отметила Т.С. Волчецкая, решение разнообразных криминалистических задач сопровождается появлением в сознании следователя динамической модели проблемной ситуации, требующей своего осмысления и разрешения1.
В этом смысле проблемная ситуация не статична и в теории появление этой категории скорее условно, поскольку справедливее говорить не о ситуации информационной неопределенности, которая в той или иной степени сохраняется до тех пор, пока не установлена истина или не достигнуто по западным стандартам состояние доказывания «вне разумных сомнений», а о наличии тех или иных данных в их определенных количественных и качественных параметрах. В этой связи нельзя не согласиться с Т.С. Волчецкой в части критических замечаний в адрес понимания Л.Я. Драпкиным проблемной ситуации как своего рода состояния сложностей логико-познавательного характера, информационной неопределенности2.
Т.С. Волчецкая абсолютно права в том, что «в расследовании нет и не может быть непроблемных следственных ситуаций. Любая ситуация, с которой сталкивается следователь вплоть до окончания расследования, может быть рассмотрена как проблемная»3. В этой связи состояние информационной неопределенности мы будем рассматривать как проблемную ситуацию весьма условно, скорее, как группу факторов, которые, вне всяких сомнений, влияют на ситуацию необходимости изобличения подозреваемого, обвиняемого. Одновременно эту группу факторов количественного (объем информации) и качественного (источники происхождения, надежность и достоверность данных) свойства можно рассматривать в виде динамической модели, которая меняется по всем своим параметрам по мере движения к истине или, напротив, к заблуждению, следственным и судебным ошибкам.
Допрос подозреваемого в настоящее время в связи с расширением формата и средств доказывания в рамках доследственной проверки уже не всегда характеризуется высокой степенью информационной неопределенности, поскольку принятые 4 марта 2013 г. фундаментальные изменения в законодательстве1 в этой части имели несомненные последствия для ситуационного подхода к изобличению на первоначальном этапе расследования. Более того, позиция высшей судебной инстанции по вопросу об отнесении полученных объяснений в ходе проведения доследственной проверки при соблюдении конституционных прав человека в уголовном судопроизводстве к доказательствам фактически превратило процесс получения таким путем сведений в подобие допроса. Объяснения лица, в отношении которого проводилась проверка сообщения о преступлении в порядке, предусмотренном ст. 144 УПК РФ, фактически были приравнены к показаниям подозреваемого, обвиняемого2. В тех ситуациях, когда доследственная проверка включала в себя получение объяснений от лица, в отношении которого она проводилась (56 % изученных дел), на эти сведения во всех случаях ссылались в обвинительном заключении как на доказательства. Вместе с тем в ситуациях, когда доследствен-ная проверка проводилась за тридцать дней, а иногда с нарушением закона и в течение более длительного периода (24 % изученных дел), проведенные осмотр места происшествия, экспертизы, полученные объяснения практически создавали на момент допроса подозреваемого уже в ходе расследования необходимую для его изобличения основу в 32 % случаев. Иными словами, по каждому третьему случаю продолжительной по времени проведения доследственной проверки мы столкнулись с ситуацией высокой степени информационной определенности на момент допроса подозреваемого, предполагающей перспективность решения тактической задачи его изобличения. Затянутость доследственной проверки нередко была связана с конфликтностью лица, в отношении которого она проводилась (78 % случаев).
Важно отметить, что априорное утверждение о том, что допрос подозреваемого, проводимый на первоначальном этапе расследования, в отличие от допроса обвиняемого, характеризуется высокой степенью информационной неопределенности (проблемная ситуация), в условиях расширения формата и увеличения сроков доследственной проверки, как показал анализ практики, не является уже однозначным. Опрос следователей подтвердил выявленную в рамках изучения дел закономерность: 35 % опрошенных следователей заявили о нередко существующей возможности изобличения подозреваемого собранными в ходе доследствен-ной проверки доказательствами; 7 % убеждены, что такая возможность есть всегда; 11 % отметили, что такая возможность встречается зачастую; 29 % указали на отсутствие такой возможности на данном этапе расследования вовсе; 15 % признали наличие такой возможности, которая тем не менее возникает редко; 3 % затруднились с ответом. Мнения следователей разделились, но в целом смещение немалой части выявления, фиксации, изъятия, использования криминалистически значимых сведений в стадию возбуждения уголовного дела существенно перераспределило информационную составляющую следственных ситуаций в динамике расследования, что привело к расширению возможностей изобличения причастных к преступлению лиц на более ранних его этапах.
В свете названных изменений, развития новых технологий произошли определенные качественные трансформации по существу получаемой от подозреваемых и обвиняемых информации. По предмету допроса вопрос о местонахождении в конкретный момент совершения преступления, о наличии либо, напротив, об отсутствии алиби актуален исключительно по так называемым «фактовым делам». При этом вопрос об алиби при включенном и находящемся при его владельце телефоне может быть установлен на основании снятия информации с технических каналов связи. Тактика допроса подозреваемого в этой ситуации уже не так сильно зависит от объема и качества информации, которой располагает следствие. Вместе с тем, задача изобличения в полном объеме не ставится, но создаются необходимые условия для этого на перспективу.