Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Структурные особенности и образная система топонимических преданий 21
1.1. Теория мотива в современной фольклористике ..21
1.2. Роль топонимического мотива в формировании жанровой структуры преданий 40
1.3. Межжанровое взаимодействие топонимических преданий 63
Глава II. Художественные особенности топонимических преданий Зауралья .. 89
2.1. Пространственно-временная организация фольклорных произведений ... ...89
2.2. Формы пространства и времени в топонимических преданиях, повествующих о жизни до прихода русских 103
2.3. Пространственно-временная организация топонимических преданий с мотивом «после прихода русских» 131
2.4. Сюжетообразующая роль дороги в топонимических преданиях ...152
Заключение 163
Список использованной литературы 168
- Теория мотива в современной фольклористике
- Роль топонимического мотива в формировании жанровой структуры преданий
- Пространственно-временная организация фольклорных произведений
- Формы пространства и времени в топонимических преданиях, повествующих о жизни до прихода русских
Введение к работе
Предания, как и другие фольклорные явления, имеют свою историю собирания и изучения. Древнейшие русские предания дошли до нас в «Повести временных лет», которая, по мнению О.М. Скрипиля, «сохранила типические исторические народные предания, правда, в несколько измененном виде» [181, с.25]. В Зауралье начало собирания преданий можно датировать XVIII веком. Тексты преданий записывались путешественниками, интересующимися жизнью страны. В этом отношении заслуживают внимания «Записки путешественника Фалька», «Путешествие по разным местам Российского государства» П.С. Палласа [96, 153]. Богатый материал по устным преданиям представлен в «Истории Сибири» Г.Ф. Миллера [135, 136]. Интерес к преданиям в это время был обусловлен прежде всего содержащимся в них конкретно-историческим и этнографическим материалом. Как произведения устного народного творчества они, по существу, не рассматривались. Объектом специального исследования фольклористов предания становятся только с усилением внимания к несказочной прозе в целом.
Фундаментальными исследованиями, посвященными преданиям, являются работы Н.А. Криничной, В.П. Кругляшовой, А.И. Лазарева, В.К. Соколовой, Л.Е. Элиасова [116, 118, 121, 122, 189, 222]. Существенный вклад в изучение преданий внесла В.К. Соколова. В многочисленных работах она останавливается на исследовании соотношения национальных и общих элементов в преданиях, обращается к выявлению этнографических истоков сюжетов и образов преданий, выделяет основные типы исторических и топонимических преданий, рассматривает специфику рабочих преданий [190, 188, 187, 191, 186]. Обобщающей работой по жанру преданий является монография «Русские исторические предания», где В.К. Соколова анализирует
общерусский фонд преданий с приведением славянских параллелей. Под преданием она понимает «передаваемую из поколения в поколение устную народную летопись; основное назначение их - сохранить память о важных событиях и деятелях истории, дать им оценку» [189, с.252]. Доминирующей функцией преданий признается познавательная, «...эстетическая функция имела для них (преданий - О.Г.) подчиненное значение. Важно было, что передать, а не как рассказать; до слушателей надо было прежде всего донести самый факт и его смысл» [189, с.260]. В работе В.К. Соколова подробно исследует историю возникновения и поэтические особенности преданий. Изучение материалов приводит исследователя к выводу о том, что предания изначально «не выработали устойчивых форм повествования (с определенными зачинами, концовками, приемами развития действия), форма была свободной» [189, с.31]. Еще одной отличительной чертой преданий назван «показ общего, типического посредством частного, конкретного» [189, с.253]. Русские исторические предания В.К. Соколова распределяет, по восьми основным циклам: 1.Ранние исторические предания. 2.Предания о борьбе с внешними врагами. З.Предания об Иване IV (Грозном). 4.Предания о Петре I. 5.Предания о Ермаке. б.Предания о Разине. 7.Предания о Пугачеве. 8.Предания о разбойниках, борцах за социальную справедливость.
В отличие от работы В.К. Соколовой изучение жанровой природы преданий в работах А.И. Лазарева, В.П. Кругляшовой базируется на региональном материале. В монографии А.И. Лазарева «Предания рабочих Урала как художественное явление» основной чертой преданий называется «прошлое, но не вообще прошлое, а очень далекое прошлое, то, что стало таинственным и вызывает воображение.... Сила и качество художественной образности здесь зависят не только от умения и способностей рассказчика (субъекта), сколько от значительности самого описываемого факта (объекта)» [122, с.67]. Исследователь подчеркивает эстетическую функцию преданий.
Предложенная им классификация преданий строится на основе четырех вопросов, отражающих историко-эмоциональные интересы народа:
Почему так называется? - Топонимические предания.
Откуда я (мы) и как все это произошло? - Генеалогические предания.
Кто мой враг и друг? В чем моё (наше) спасение? - Социально-утопические предания.
Что это? (о чудесных и непонятных явлениях) - Демонологические предания [122].
Эстетическая природа преданий как жанра подчеркивается и в работах В.П. Кругляшовой. Она отмечает, что «информативная функция преданий очевидна. Но выполнить свое информативное назначение предание могло и может только потому, что информативный аспект сочетается в природе преданий с аспектом эстетическим» [121, с.16]. Под преданием исследователь понимает «рассказ, в народном представлении заслуживающий доверия, о жизни в прошлые времена, о лицах, которых рассказчик не видел, о событиях, в которых не участвовал. Это рассказы о жизни, ставшей историей» [121, с.6]. В преданиях, по мнению В.П. Кругляшовой, содержится «не история как таковая, а народные представления об истории в широком понимании этого слова (включая историю труда)». Уральские предания она дифференцирует по семи тематическим группам внутри трех разделов:
I. Предания о новых землях и народах.
Тема Сибири и ее народностей в повествованиях в XV-XVII вв.
О чуди.
П. Предания о труде, о горнозаводском деле. 3.0 богатстве уральских недр.
Тема богатырей-силачей в преданиях.
О заводчиках Демидовых. III. О борьбе за социальную свободу.
Тема ссыльных, беглых и «разбойников» - «вольных людей».
Предания о Ермаке и Пугачеве [121].
В.П. Кругляшовой принадлежит большая заслуга не только в рассмотрении теоретических вопросов, связанных с жанром преданий, но и в собирании и публикации народной исторической прозы Урала [35, 36, 48, 49].
Жанровая специфика преданий на основе регионального материала (Восточной Сибири) рассматривается и в работах Л.Е. Элиасова. Характерными чертами преданий исследователь считает обращенность в прошлое; установку на достоверность («отражают достоверные,в основе своей исторические явления»); неустойчивость художественной формы; малую форму и познавательную функцию, Л.Е. Элиасов провел систематизацию русских забайкальский преданий, распределив их по следующим восьми циклам: 1) предания генеалогические; 2) предания о заселении и освоении края; 3) предания о взаимоотношениях народов Восточной Сибири; 4) предания бытовые; 5) предания топонимические; 6) предания о природе и природных богатствах; 7) предания о явлениях природы; 8) предания об исторических лицах и событиях [222].
Суммируя вышеизложенные теоретические положения о жанровой природе преданий, можно прийти к выводу о том, что основной чертой преданий исследователи считают отражение и оценку исторических событий. Ведущей функцией преданий признается познавательная, однако В.П. Кругляшова, А.И, Лазарев подчеркивают эстетический характер преданий. Систематизация преданий в вышеназванных работах осуществлена на основе тематического принципа, что объясняет различия в предложенных классификациях, поскольку «тематическая классификация может варьироваться до бесконечности» [118, с.15]. Следовательно, тематический принцип не может быть признан ведущим для выявления генетических и
структурных особенностей жанра, систематизации материала. Рассматривая балладу о Софье и Василии, В.Я Пропп выделяет несколько тем, каждая из которых может быть признана основной. Он подчеркивает, что понятие темы «неприменимо для научной классификации» [166, с. 181 ]. «Всякая классификация, если она стремится быть научной, - подчеркивает В.Е. Гусев, -должна строиться не на эмпирическом выделении, не на произвольной компоновке видов, а должна исходить из объективно присущих предмету изучения свойств, составляющих его специфику и выделяющих его среди прочих предметов» [93, с.103]. Дальнейшее изучение жанровых особенностей преданий, составление классификации народной исторической прозы преданий требовало иных подходов.
Альтернативным путем изучения несказочной прозы и жанра преданий, в частности, явилось морфологическое изучение. Впервые морфологический подход к изучению преданий предложила ВЛ. Кругляшова. Для анализа исследователь выбирает следующие единицы: тип сюжета; сюжет (вариант сюжета, версия); мотив: а) в составе сюжета, б) самостоятельный (вариант мотива, элемент мотива). Мотив, по определению В.П. Кругляшовой, - «это структурная часть сюжета, содержащая описание (устное) внешнего вида, особенности, удивительной детали, констатации признака, качества» [120, с.20]. Но выявленные ВЛ. Кругляшовой мотивы на проверку оказываются элементами образа персонажа, объекта действия, обстоятельства действия. Фактически под мотивом понимаются его структурные части. Мотив в целом в классификации В.П. Кругляшовой представлен на уровне сюжета (сравните: подтема: о людях необыкновенного (чудовищного) вида; сюжет: живут в земле; умирают и вновь воскресают и т.д.). Такой «разнобой» (Н.А. Криничная) в классификации В.П. Кругляшовой объясняется неразработанностью методики выделения мотива в жанре преданий и вопроса о соотношении мотива и сюжета. Но, несмотря на некоторые неточности,
В.П. Кругляшовой удалось показать, что сюжет и мотив составляют устойчивое ядро преданий как жанра.
Продолжила и уточнила данный подход к изучению преданий Н.А. Криничная. В сборниках «Северные предания. Беломор-Обонежский регион», «Предания Русского Севера» исследователь располагает материал не только по сюжетно-тематическому принципу, но и выделяет основные мотивы преданий. Цикл в конечном счете предстает как совокупность традиционных мотивов, скрепленных исторической основой произведения. Весь материал Н.А. Криничная распределяет по девяти циклам: 1) о заселении и освоении края; 2) о прежних аборигенах этого края («чуди»); 3) о предках-первонасельниках, родоначальниках («панах»); 4) о кладах; 5) о силачах; 6) о борьбе с внешними врагами; 7) о разбойниках; 8) о раскольниках; 9) об исторических лицах.
В обобщающей работе по жанру преданий «Русская народная историческая проза: вопросы генезиса и структуры» Н.А. Криничная выделяет следующие уровни анализа произведений: сюжет, понимаемый как комплекс мотивов, и мотив, определяемый как «сложное структурное единство, в котором определяющая роль принадлежит действию или состоянию, а определяемыми являются субъект, объект, обстоятельства действия или состояния, оказывающие в большей или меньшей степени влияние на основополагающий элемент - предикат» [118, с.19]. Циклы преданий в исследовании, таким образом, представлены не как тематические группы, а как совокупность мотивов, «отражающих определенный аспект исторической действительности и находящихся между собой в специфическом единстве и взаимодействии» [118, с.14]. Только при таком рассмотрении преданий, по мнению Н.А. Криничной, цикл «сможет приобрести определенную устойчивость» [118, с.14]. Мотив рассматривается как составляющая часть сюжета и как объективная реальность, отражающая мировоззрение древнего
человека. В своей работе мы будем придерживаться подхода, предложенного Н.А. Криничной. Основным структурным элементом преданий будем считать мотив.
Заслугой Н.А, Криничной является теоретическое обоснование изучения местной традиции преданий. Под преданием исследовательница понимает «локально-историческое произведение фольклора, обладающее своими структурно-типологическими особенностями» [40, с.15]. Следовательно, «при общей установке предания на историческую действительность объектом изображения в нем являются события местной истории» [40, с.14]. Необходимость изучения местной традиции народной исторической прозы подчеркивала и В.К. Соколова: «Выделение только исторических преданий, конечно, в какой-то степени условно; предания, определяемые как исторические, по существу мало отличаются от так называемых местных преданий, в них часто используются одни и те же сюжеты и мотивы, различие заключается лишь в значительности события или лица, о которых рассказывается» [189, с.5].
Региональное исследование преданий актуально и в настоящее время в связи с постановкой проблемы общерусское - региональное - локальное. На значение регионального подхода к изучению разных фольклорных традиций этноса указывает Б.Н. Путилов. Исследователь обращает внимание на то, что черты общенационального фольклора вычленяются только из сопоставления множества локальных традиций этноса, собственно понятие «общенародное существует не как источник, но лишь как обобщение вариаций, следовательно - как некая абстракция; в реальности же региональные культуры варьируются по отношению друг к другу» [170, с.159]. Изучение местных традиций позволяет показать не только существующие отличия в жанрах, которые зависят от уклада жизни и культуры региона, но и дает возможность проследить историю жанра, его развитие и изменение. Б.Н. Путилов отмечает:
«Очевидно, что региональные/локальные различия могут распространяться не просто на содержательные и структурные частности, но и на типологию, на существенные черты жанровых систем и их разновидностей. Но такое размежевание - вплоть до права региона на свой жанр - происходит не всегда» [170, C.I71]. В частности, в Зауралье одним из особо востребованных жанров являются предания, не столько исторические, сколько топонимические. Топонимы и связанные с ними топонимические предания являлись одним из способов культурного освоения и закрепления за своим этносом территории, что было особенно важно в иноэтническом окружении. Широкое распространение топонимических преданий в среде русских переселенцев отмечается и в Северном Казахстане. По мнению А.Д. Цветковой, «...в рассматриваемом регионе среди переселенцев практически не бытуют исторические предания (их записи делаются лишь в казачьих станицах). И это вполне объяснимо, так как предания связывают человека со своей землей и предками, а Казахстан стал новой для переселенцев территорией. А вот топонимические предания записываются повсеместно и отражают историю заселения региона, объясняют местные названия сел» [209, с.223]. Следовательно, культурно-экономические особенности регионов накладывают определенный отпечаток на жанровую систему. Поэтому интерес к изучению местной традиции народных преданий не угасает и в настоящее время. Об этом свидетельствуют исследования З.А. Алимирзаевой, Б.Г Ахметшина, Г.М. Ахметшиной, С.С. Бардахановой, В.Я. Бутанаева, Т.Г. Владыкиной, И.А. Голованова, С.Л Зухбы, Л.Ц. Малзуровой, В.А. Михнюкевича, О.Л. Наконечной, В.М. Никифорова, Н.А. Подгорбунских, Е.Л. Тихоновой, И.К. Феоктистовой [65, 70, 71, 72, 76, 84, 86, 90, 99, 128, 137, 138, 139,141, 148, 156, 194, 204]. В данных работах на местном материале решаются проблемы дифференциации жанров несказочной прозы, систематизации и классификации материала. Интенсивная работа проводится по собиранию и публикации
текстов преданий [14,15, 16, 21, 50].
Характеристика конкретной региональной традиции невозможна без учета исторических процессов, происходивших на определенной территории. История Зауралья - это прежде всего история освоения русскими переселенцами новых земель, история их взаимоотношений с местными народами. Заселение Зауралья русскими поселенцами проходило поэтапно. С 40-х гг. XVII века началось освоение северной части Зауралья. В это время основной колонизационный поток русских шел из восточного Поморья, Поволжья, Предуралья, Урала и таежного Зауралья. Интересное топонимическое и антропонимическое исследование в 20-х гг. XX в. провел известный зауральский краевед В. П. Бирюков, он отмечает: «О заселении из района Северо-Европейской части России говорят географические названия -д. Кокшарова (старое название Котельнича), Колмогорцево (Холмогоры), Мезенка (Мезень), Печеркина (р. Печера), д. Пиньжакова (р. Пинега), д. Кайгородова (г. Кайгород), Каргаполье (Каргополь)». И далее: «Наиболее часто встречающиеся фамилии - Вагин, Ваганин, Ваганов, Важенин, Вожений - от реки Вага. Воложенин, Воложанин - от Вологды. Устюгов, Устюжанин -от Устюга. Кевролетин - от с. Кевроль Архангельской обл., Пошехоновы - от г. Пошехонье и др.» [103, с. 114]. В.П. Бирюков отмечал также почитание среди первых русских переселенцев северо-русских святых - Дмитрия Угличского, Артемия Веркольского, Прокопия Устюжского, Зосимы и Савватия Соловецких. Не случайно в фольклоре Зауралья сильны северно-русские черты, основной из которых является высокая степень архаики. На архаичность северно-русской традиции указывает Н.А. Криничная, аргументируя выбор северно-русских преданий в качестве опорных материалов для изучения истории становления жанра: «Севернорусская историческая проза обладает <...> уникальной полнотой сюжетов, наличием архаических форм эпического творчества» [118, с.28]. Особенно черты архаики сильны в среде
старообрядцев, на что указывает В.П. Федорова: «Анализ имеющихся материалов позволяет сделать вывод о том, что до конца 30-х годов 20 века в среде двоедан сохранялись многие компоненты общинного быта, донесшие архаические, дохристианские верования» [201, с.59].
Во второй половине XVIII в. начинается освоение земель в южном направлении. Столь позднее освоение южных территорий по сравнению с северными историки объясняют высокой степенью конфликтности русских пришельцев с коренными народами, к которым относятся татары, пришедшие в эти края в XVI веке после присоединения Казанского ханства к России, башкиры, калмыки-торгоуты, киргиз-кайсаки. На первом этапе заселения особенно острыми были отношения русских с сыновьями изгнанного Кучума. Но во второй половине XVII века (с 60-х годов) «военно-политическая ситуация в южном Зауралье определялась в первую очередь взаимоотношением русских и башкир» [103, с.105]. Это время характеризуется многочисленными башкирскими восстаниями. Последующий XVIII век также отмечен неспокойной военно-политической ситуацией - это время ожесточенных столкновений русских с башкирами и киргиз-кайсаками. Большое значение в освоении южных территорий, как указывает А.А. Кондрашенков, имело строительство Ново-Ишимской или Пресногорьковской пограничной линии в 1752-1755 гг. «Это строительство окончательно закрепило за русскими бассейн среднего течения реки Тобол и обеспечило в этом районе необходимые условия для экономического развития края» [109, с.140]. С этого момента начинается мирный период освоения зауральских земель.
Южное Зауралье - край неоднородный не только в этническом отношении, но и в национальном и конфессиональном. По своим географическим и климатическим характеристикам исследуемый регион был оптимальным районом для развития земледелия и скотоводства. Поэтому крестьянство являлось одной из основных категорий населения. Такое
положение сложилось уже к началу XVIII века. «Вместе с бобылями они (крестьяне. - О.Г.) составляли 68,4% всего населения, а по количеству дворов -80%...» [103, с.160]. Крестьянство в Зауралье в XVIII в. было по преимуществу государственным. «По данным переписи 1762 г., в Исетской провинции было 889 душ крепостных крестьян, а в 1774 г. в Шадринском уезде крепостных насчитывалось 141 д. м. п., что составляло всего 1,6 % всего крестьянского населения» [103, с. 164]. Крепостные крестьяне относились к южным районам Зауралья, которые входили в состав уездов европейских губерний, - Пермской и Оренбургской. В 50 - 60-е гг. XVIII в. появляется еще одна категория крестьянства - приписные крестьяне. Эта группа населения, проживавшая в Приисетье, тесно связана с развитием горнозаводского Урала. В Притоболье таковые отсутствовали.
Второй по численности была группа служилого населения. К началу XVIII века она составила 14,2%. «Их присутствие объяснялось необходимостью военного противостояния с кочевниками» [103, с.160]. Среди них выделяется еще одна категория населения - казаки, проживавшие на юго-западе региона по течению реки Уй. Казачьи поселения входили в состав Челябинского уезда Оренбургской губернии. Казаки появились здесь с 40-х гг. XVIII века и составляли 17% от всего населения Челябинского уезда. К 80-м годам XVIII века в связи с уменьшением военной опасности сокращается доля военных.
Одновременно с началом заселения Зауралья появляются и ссыльные. Ссылка принимает массовые масштабы во второй половине XVIII века. «Построение новой линии оборонительных укреплений потребовало организации путей сообщения. Строительство притрактовых деревень для обеспечения ямской гоньбы, сохранение и ремонт трактов были организованы правительством в принудительном порядке» [103, с.232]. Ссылали крепостных и государственных крестьян, солдат и офицеров, дворян и мещан. По мнению
большинства исследователей, ссыльные были важным элементом формирующегося населения Сибири. Так, благодаря сосланным сюда в 50-60-х годах XVII века протопопу Аввакуму, попу Лазарю и другим противникам вводимых обрядов и исправленных книг в Южном Зауралье как части Сибири формируется наиболее радикальное течение, не приемлющее поповства. В этой среде распространились такие формы протеста, как самосожжения или гари. По численности раскольников территория Курганской области к 1840-м годам являлась второй по России. Только в современном Шатровском районе к концу XVIII в. образовался достаточно большой круг сел, связанных со старообрядчеством: Бархатово, Ирюмская, Яутла, Помалово, Самохвалово, Ильино, Дружинине Саламатово, Широково, Мостовка, Ключи и др. Наиболее значительный из них - Ирюмский старообрядческий центр, выступавший в роли хранителя и распространителя старообрядческой культуры. Изучению ' старообрядческого движения в Зауралье посвящены работы Н.Н. Покровского, А.Т. Шашкова [157, 158, 217]. К исследованию фольклора зауральских старообрядцев обращается В.П. Федорова, которая подчеркивает особую значимость устного слова в среде старообрядцев: «Первые записи фольклорно-этнографического материала, сделанные старообрядцами, связаны с двумя задачами. Первая: с помощью устного предания показать святость, подлинность дониконианской русской христианской веры. Вторая: создать образ истинного, идеального борца (страдальца) за свет "древлего" благочестия» [201, с.160].
Таким образом, социальный и конфессиональный состав мигрирующего населения был далеко неоднородным: крестьяне, казаки, старообрядцы. Каждая из этих групп населения несла свой фольклор, который со временем стал составной частью местной фольклорной традиции. Важно отметить, что зауральские предания осмысляют не только историю заселения края, межэтнические взаимоотношения, но и более поздние исторические события:
пугачевский бунт, башкирские восстания, колчаковское движение и др.
В отличие от исторических преданий топонимические могут быть не связаны с историческими событиями. Топонимы и связанные с ними предания «несут представление о ландшафте <...> местности - своеобразии ее традиционной культуры, природных, хозяйственных, этноязыковых и селенческих особенностях» [105, с.13]. Существование различных способов толкования топонимов свидетельствует о широкой распространенности топонимических преданий. Они составляют значительный пласт несказочной прозы. Несмотря на их широкое бытование, специальные исследования по топонимическим преданиям немногочисленны. Особое внимание уделяется национальной или региональной специфике произведений. Структурные и поэтические особенности топонимических преданий остаются вне поля зрения исследователей.
К изучению особенностей топонимических преданий * обращалась В.К. Соколова [191]. Она выделила три типа объяснения топонимов: 1) топонимы, которые образованы от имен местных жителей; 2) топонимы, которые связаны с местными историческими событиями, случаями с известными лицами, с местными происшествиями и обычаями; 3) топонимы, образованные от слов, произнесенных кем-то в данном месте. В отдельную группу преданий В.К. Соколова выделяет топонимические предания, в которых отмечаются мифологические образы и мотивы.
Процесс образования топонимических преданий рассматривает и А.И. Лазарев в работе «Предания рабочих Урала как художественное явление». Заслуживает внимания замечание исследователя о художественных особенностях преданий. В зависимости от характера повествования он выделяет два вида топонимических преданий: предания, которые рассказываются с чисто «утилитарной целью», где вымысел минимален, и предания, в которых объект названия служит поводом для поэтического рассказа. Базируясь на уральских топонимических преданиях, А.И. Лазарев выявляет устойчивые мотивы,
образующие сюжет произведений.
Реализация мифологических мотивов в топонимических преданиях -предмет научного внимания И.А. Голованова. Объектом его изучения являются топонимические предания, образованные от иноязычных топонимов, которые «в силу своей семантической непрозрачности, «туманности», необычной лингвистической формы, а в ряде случаев благодаря фонетической благозвучности <.. .> вызывали и вызывают у фольклороносителей дополнительный эстетический интерес» [89, с. 8].
Материалу карпатских топонимических преданий посвящено исследование В.В. Сокила, в котором автор выявляет содержательный состав топонимических преданий украинцев Карпат, обращает внимание на региональную окраску международных сюжетов и мотивов [184]. В работе В.В. Сокила наряду с топонимическими преданиями выделяются и топонимические легенды. При этом термины «легенда» и «предание» в работе употребляются как синонимы, что говорит о малоизученное жанровой специфики топонимических преданий. Топонимические «легенды» приводит и В.Н. Евсеев в работе «Народная проза юга Тюменской области» [14].
В последнее время активно публикуются топонимические предания отдельных регионов. Для нас представляют интерес следующие работы: К.В. Пьянкова, К.М. Старикова «Фольклорная топонимия Костромской области», «Топонимические предания Воронежской области», Е.Л. Березович «"Чужаки" в зеркале фольклорной ремотивации топонимов» [37, 44, 81]. Но обобщающей работы по структурным и поэтическим особенностям топонимических преданий нет. С этим связана актуальность исследования. Кроме того, до сих пор в фольклористике отсутствует четкость в классификации несказочной прозы, частью которой являются топонимические предания, нет единых критериев жанровой дифференциации в рамках повествований несказочного характера. Все это влечет за собой терминологическую многоголосицу. Такое положение создает
необходимость дальнейшего теоретического осмысления проблемы жанров несказочной прозы, в том числе и топонимических преданий.
Не разработан и вопрос внутрижанровой классификации топонимических преданий. До сих пор ведущим классификационным принципом избирался тематический, что затрудняло систематизацию преданий.
Нерешенной остается проблема регионального функционирования преданий в Зауралье. Не выявлен сюжетно-мотивный фонд зауральских топонимических преданий.
Объект исследования: топонимические предания Зауралья.
Предмет исследования: региональная специфика топонимических преданий Зауралья, их структурные особенности и сюжетно-мотивный состав.
Материалом для исследования послужили опубликованные сборники текстов преданий; архивные материалы ГАСО, архивные материалы Курганского государственного университета (кафедры фольклора и древней литературы), архив автора работы, фонды РГО, опубликованные историко-этнографические исследования (работы П.С. Палласа, Г.Ф. Миллера, А.А. Кондрашенкова, В.В. Менщикова, Г.Г. Павлуцких, В.А. Никитина). Использованные тексты записаны в основном в северной части Зауралья. Для уяснения некоторых типологических вопросов зауральские предания сопоставляются с аналогичным материалом Русского Севера, Урала, Сибири. Кроме того, исследование потребовало обращения к широкому кругу произведений несказочной прозы других регионов, что расширило источниковедческую базу до 500 единиц.
Цель данной диссертации - выявить региональную специфику топонимических преданий Зауралья, исследовать их художественные особенности.
Для достижения цели исследования в работе ставятся следующие задачи:
1) исследовать топонимические предания в аспекте жанровой классификации несказочной прозы;
2) изучить жанрово-стилевые особенности топонимических преданий
Зауралья;
проанализировать особенности пространственно-временной организации топонимических преданий;
рассмотреть соотношение мифологического и конкретно-исторического осмысления действительности в топонимических преданиях;
5) выявить и систематизировать региональный сюжетно-мотивный фонд
топонимических преданий.
Методологическую базу исследования определяют труды ведущих теоретиков, посвященные изучению фольклорного жанра: В.П. Аникина, П.Г. Богатырева, В.Я. Проппа, Б.Н. Путилова; теоретические положения о системе несказочной прозы, изложенные в трудах С.Н. Азбелева, В.П. Аникина, Е.С. Новик, Э.В. Померанцевой, К.В. Чистова; исследования по теории жанра преданий (работы Н.А. Криничной, В.П. Кругляшовой, А.И. Лазарева, В.К. Соколовой); исследования по теории мотива (труды А.Н. Веселовского, Н.А. Криничной, Е.М. Мелетинского, СЮ. Неклюдова, В.Я Проппа, Б.Н. Путилова, О.М. Фрейденберг); теоретические положения по пространственно-временной организации фольклорных произведений (исследования Е.Б. Артеменко, М.М. Бахтина, СЮ. Неклюдова, В.Н. Топорова, В.А. Черваневой).
Методы исследования. Помимо общенаучных методов анализа, синтеза, обобщения и систематизации, в работе использован сравнительно-типологический метод с целью выявления сюжетно-мотивного фонда топонимических преданий, а также элементы структурно-семантического и структурно-семиотического методов.
Научная новизна исследования заключается в следующем; 1) в научный оборот вводятся неопубликованные архивные материалы, в том числе записанные автором;
в диссертации разработан подход к исследованию жанровой природы топонимических преданий и их внутрижанровои классификации;
впервые в качестве самостоятельного объекта исследования рассматриваются топонимические предания с точки зрения их пространственно-временной организации;
выявлен сюжетно-мотивный фонд топонимических преданий Зауралья с проникновением в его семантическое ядро;
в диссертации осуществлен анализ мифологического и конкретно-исторического планов повествования.
Теоретическое значение исследования состоит в признании топонимических преданий самостоятельным жанром, имеющим специфические функции и структурные особенности. Диссертация углубляет и расширяет научные представления о внутрижанровои системе топонимических преданий, их взаимодействии с другими жанрами несказочной прозы.
Практическая ценность определяется тем, что материалы исследования могут быть использованы при разработке учебных курсов по фольклору на филологических факультетах высших учебных заведений, а также при разработке спецкурсов по несказочной прозе.
Положения, выносимые на защиту: ^
1. Основными критериями разграничения жанров несказочной прозы
являются функциональная установка, отношение к действительности (угол зрения
на действительность) и пространственно-временная организация произведения.
2. Предания как вид несказочной прозы отвечают за осмысление событий
местной истории. Время преданий - это историческое прошлое, пространство или
место действия - определенная территория. Общая целевая установка преданий -
осмысление местной истории, делится на более конкретные - осмысление и
оценка исторических лиц и событий, истории локуса, семьи, (рода). В
соответствии с целевой установкой выделяется три жанра преданий:
исторические, топонимические и семейные. Каждый из жанров имеет свои структурные и поэтические особенности.
3. Топонимические предания - самостоятельный жанр, имеющий
специфические функции и структурные особенности.
4. Пространственно-временная организация топонимических преданий несет
черты мифологического и конкретно исторического осмысления
действительности.
5. Соотношение общерусского и регионального содержания находит
выражение в специфике оформления сюжетно-мотивного состава топонимических
преданий.
Апробация работы. Основные теоретические положения диссертации и результаты исследования были представлены в виде докладов на межвузовской научно-практической конференции «Слово в контексте времени» (Курган, 2004), на XIII Научном семинаре «Народная культура Сибири» Сибирского регионального вузовского центра по фольклору (Омск, 2004), на межрегиональной научно-практической конференции «II Зыряновские чтения» (Курган, 2004), на международной научно-практической конференции «Культура провинции» (Курган, 2005), на IV Международном Евразийском форуме «Евразия: народы, культуры, социумы» (Астана, 2005), на межрегиональной научно-практической конференции «III Зыряновские чтения» (Курган, 2005), на всероссийской научной конференции с международным участием «III Лазаревские чтения. Традиционная культура сегодня: теория и практика» (Челябинск, 2006), на международной научно-практической конференции «Сибирская деревня: история, современное состояние и перспективы развития» (Омск, 2006), на II Межрегиональной научно-практической конференции «Шадринские чтения» (Шадринск, 2006).
По теме диссертации опубликовано 12 статей.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка литературы и приложений.
Теория мотива в современной фольклористике
Объектом пристального изучения современной фольклористики является мотив: его место и функции в произведении. Истории изучения мотива, анализу различных подходов к понятию мотива посвящено монографическое исследование И.В. Силантьева «Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике: очерк историографии» [180]. Обратимся к выяснению понятия мотива и рассмотрим соотношение его с сюжетом.
Понятие мотив было введено А.Н. Веселовским. Основное внимание исследователя в трактовке мотива уделено его образной природе и семантическому единству. Под мотивом он понимал простейшую повествовательную единицу, «образно ответившую на разные запросы первобытного ума или бытового наблюдения» [85, с.305]. «Признак мотива - его одночленный схематизм» [85, с.301]. Образный характер мотива подчеркивает и О.М. Фрейденберг: «Распространение и конкретизация сюжетной схемы сказываются в выделении мотивом образности, которая передает эту схему в ряде обособленных, отождествленных с явлениями жизни подобий». И далее: «Мотив есть образная интерпретация сюжетной схемы» [206, с.222].
В отличие от А.Н. Веселовского и О.М. Фрейденберг В.Я Пропп доказал, что мотив не элементарен, расчленим и не устойчив, т.е. подвержен варьированию: «Мотив разлагается на. ... элементы, из которых каждый в отдельности может варьировать» [165, с.18]. Вариации этих элементов составляют мотивы произведения. В.Я. Пропп выделяет следующие элементы мотива: субъект - центральный персонаж; объект, на который направлено действие; само действие (чаще всего функция героя) или состояние; обстоятельства действия, определяющие локально-временные рамки произведения. На материале сказки ВЯ. Пропп приходит к выводу о том, что стабильным элементом мотива является действие героя, или функция персонажей, в то время как другие элементы лабильны и определяются функцией героя: «Меняются названия (а с ними и атрибуты) действующих лиц, не меняются их действия, или функции... Это дает нам возможность изучать сказку по функциям действующих лиц» [165, с.19]. Таким образом, в теории В.Я. Проппа семантическое единство мотива распадается на набор субъектов, объектов и предикатов. Собственно исчезает и сам мотив, так как основное внимание исследователя направлено на функции персонажей. Но уже в монографии «Исторические корни волшебной сказки» В.Я. Пропп вновь обращается к понятию мотива, сопоставляя мотивы с мифологическими представлениями и обрядами. Следовательно, наряду с понятием функции существует и понятие мотива, функция персонажа не заменяет мотива.
Изучение мотива с точки зрения его структуры продолжено Е.М. Мелетинским. Рассматривая структуру мотива, ученый приходит к выводу о том, что действие персонажа (функция) является не только стабильным, но и доминирующим элементом мотива: «Мы предлагаем рассматривать мотив как одноактный микросюжет, основой которого является действие. Действие в мотиве является предикатом, от которого зависят аргументы-актанты (агенс, пациенс и т.д.). От предиката зависит их число и характер» [133, с.117]. Но в современных исследованиях СЮ. Неклюдова и Е.С. Новик [145, 146, 150] доказано, что элементы мотива взаимозависимы и взаимоопределяемы. Характер действия может зависеть как от характеристики субъекта, так и характеристики объекта. СЮ. Неклюдов отмечает: «Тип действия может быть определим даже качеством места, к которому оно приурочено» [146, с.224]. Несмотря на структурную разложимость мотива, Е.М. Мелетинский, СЮ. Неклюдов,
E.C. Новик под мотивом понимают прежде всего семантическое единство. В нашей работе мы будем исходить из понимания мотива как семантического целого, но при этом будем рассматривать и его структурные элементы. Нам ближе определение мотива, данное Н.А. Криничной: «Мотив, как правило, составляют следующие элементы: субъект - центральный персонаж; объект, на который направлено действие; само действие (чаще всего это функция героя) или состояние; обстоятельства действия, определяющие локально-временные рамки предания, а также обозначающие способ действия» [118, с.2-3]. Ядром мотива Н.А. Криничная, как и Е.М. Мелетинский, считает действие-предикат, поэтому при выявлении мотива в произведении мы будем оставлять приоритет за действием.
В настоящее время мотив изучается не только как элемент сюжета, но и как категория фольклора «как феномена культуры вообще» [170, с. 183]. «Мы приписываем статус мотива в основном тем структурам, чья повторяемость распространяется далеко за пределы текста, а значение возводится к над- или подтекстовым уровням» [145]. Б.Н, Путилов отмечает: «Мир фольклора составляется из безбрежного (впрочем, поддающегося в конечном счете систематизации и учету) множества мотивов, выражается через мотивы» [170, с.183]. Мотивы являются теми единицами, которые составляют традицию того или иного жанра, традицию фольклора в целом. В частности, СЮ. Неклюдов указывает: «...Фонд мотивов - это «словарь» традиции» [146, с.224]. В последних исследованиях СЮ. Неклюдов вводит понятие авантекста. В данное понятие входят мотивы, сюжетные, композиционные и жанровые модели, стилистические клише, т.е. все элементы, из которых составляется фольклорный текст. По мнению ученого, произведения фольклора существуют в традиции не в готовом, стилистически оформленном виде. «При каждом исполнении текст как бы заново монтируется по определенным моделям (сюжетным, композиционным, жанровым).
Роль топонимического мотива в формировании жанровой структуры преданий
Одним из дискуссионных вопросов в современной фольклористике является выделение топонимических преданий. Одни исследователи (В.П. Аникин, А.И. Лазарев, В.К. Соколова, Л.Е. Элиасов) выделяют топонимические предания. Причем В.П. Аникин и А.И. Лазарев топонимические предания наряду с историческими считают отдельной—тематической (внутрижанровои) группой преданий. Основой для такого выделения является ярко выраженная функция: «Если функция рассказа состоит в объяснении названия, то предание относится к географической группе» (более узкое название: топонимические предания) [66, с.272]. В.К. Соколова рассматривает топонимические предания как особый крупный раздел исторических преданий: «.. .К историческим преданиям заставляет их отнести не только то, что многие из них исторически закреплены. Топонимические предания в отличие от рассказов о кладах историчны по существу» [189, с.273]. Под словами «историчны по существу» В.К. Соколова понимает историю места: «Топонимические предания „. всегда говорят об истории села, о первых поселенцах, о случившемся в данном месте» [189, с.273]. Однако «они могут быть и не связаны с большой, так сказать, историей, с событиями и лицами крупного масштаба...» [189, с.273]. Возникает вопрос, правомерно ли в таком случае включать топонимические предания в раздел исторических? Выходит, если топонимическое предание не содержит исторических сведений, то оно остается за пределами жанра. Понимает это и В.К. Соколова. Она отмечает: «... Чтобы выделить разные типы топонимических преданий, дать их классификацию и определить их место среди жанров устной несказочной прозы, нельзя основываться только на преданиях, связанных с крупными историческими событиями и лицами. Для этого необходимо исследовать все разновидности топонимических преданий, их отношение к действительности и связи с другими устнопоэтическими прозаическими произведениями» [189, с.273] Собственно говоря, В.К. Соколова поставила вопрос о выделении топонимических преданий наряду с историческими в отдельный жанр, требующий специального исследования.
Высказана и другая точка зрения на топонимические предания. Н.А. Криничная отрицает необходимость выделения топонимических преданий в отдельную внутрижанровую группу. Логика ее рассуждений такова:
«Топонимическим может быть названо не столько само произведение, сколько содержащийся в нем мотив» [40, с,14]. По ее мнению, топонимический мотив имеет широкий спектр применения: он может присутствовать не только в преданиях, но и в других жанрах. Одной из характерных его черт является широкая распространенность и подвижность: «К числу мигрирующих мотивов предания относится в первую очередь топонимический, который может присутствовать буквально во всех циклах, занимая в них преимущественно периферийное положение» [118, с.21]. Периферийное положение топонимического мотива не дает основания для выделения топонимических преданий в отдельную группу. Есть исторические предания, которые отражают события местной истории. Топонимический мотив служит лишь подтверждением достоверности рассказываемого, он является средством привязки сюжетов, мотивов к данной местности. «Неисторических» преданий не существует.
В ходе дискуссии по поводу топонимических преданий выдвинуты следующие вопросы: оправдано ли выделение топонимических преданий в отдельный жанр или же нет? Являются ли топонимические предания самостоятельным жанром или же это раздел исторических преданий? Для того, чтобы ответить на эти вопросы, следует обратиться к теории фольклорного жанра и рассмотреть критерии внутрижанрового разделения.
Необходимость изучения жанрового состава фольклора подчеркивал Б.Н. Путилов: «...Попытки прочитать любые тексты фольклора, оставляя без внимания жанровую их принадлежность, более того - жанровую систему с ее законами, кодом и историей, всегда обречены на неудачу» [170, с. 169]. Ученый приводит два определения жанра: «1) совокупность произведений/текстов, характеризуемых общностью художественного содержания, поэтической системы, функций, особенностей исполнения, связей с невербальными художественными формами (музыкой, танцем, театром); 2) исторически сложившаяся и реализуемая в конкретных произведениях, в совокупности произведений (но могущая быть сформулированной в виде ряда универсалий) система содержательных, собственно поэтических, функциональных и исполнительских принципов, норм, стереотипов, за которыми стоят выработанные коллективным опытом представления, отношения, связи с теми или иными сферами действительности, социальными институтами, бытом и т.д.» [170, с. 167].
Пространственно-временная организация фольклорных произведений
Объектом изучения современной науки являются категории пространства и времени как неотъемлемые части представлений человека об окружающем мире. Пространство и время - важнейшие составляющие структуры художественных произведений. Целью искусства, как отмечает М.С. Каган, «является моделирование мира в его целостности, т. е. в единстве его пространственных и временных координат» [104, с.31]. Воссоздание целостной картины мира в художественном произведении невозможно без пространственно-временных характеристик.
Художественная модель мира не тождественна реальной действительности, это образное ее воспроизведение. На образность (условность) художественного мира указывает А.Б. Есин: «... Художественный мир, или мир произведения, всегда в той или иной степени условен: он есть образ действительности» [95, с. 48]. Художественный мир - это образный мир. Следовательно, и художественное время и пространство имеют образный характер. Кроме того, являясь ведущими образами художественного произведения, пространство и время выражают существенные черты человеческого мировоззрения. По мнению М.Б. Храпченко, понимание художественного времени и пространства зависит не только от системы идей и образов, которую воплощает художник: «Меняется понимание времени и пространства вместе с ходом исторического развития человеческого общества» [208, с. 7]. Эволюция человеческих знаний об окружающем мире отражается и в представлениях человека о пространственно-временных отношениях. Историческое изменение временных характеристик в художественных произведениях исследует А.Б. Есин. Он отмечает: «С древних времен в литературе отражались две концепции времени: циклическая и линейная» [95, с.60]. Циклическая модель времени была, по мнению исследователя, более ранней, «она опиралась на естественные циклические процессы в природе» [95, с. 60]. Мысль о связи циклической концепции времени с древним мифологическим мышлением находим в трудах А.Я. Гуревича, Е.М. Мелетинского, В.Н. Топорова, А.Б. Успенского и др. [92,134,198,199].
На смену циклическому времени, считает А.Б. Есин, приходит историческое, линейное. Н.А. Бердяев появление представлений об однократности, неповторимости, единичности ключевых событий в судьбах мира связывает с христианским сознанием [80]. Но концепция линейного времени не вытеснила представления о циклическом времени. Кроме того, по мнению современных исследователей, более ранняя концепция циклического времени включала в себя представления о линейном, неповторимом времени. В частности, СМ. Толстая считает, что понятие линейного времени не чуждо мифологическому сознанию. «Мифология времени включает идеи начала мира (космогония, антропогенез, этиология), память о смене поколений (культ предков), сознание линейности (пути) человеческой жизни от рождения до смерти. Цикличность же мифологического времени не просто следование природным, солнечным, лунным, вегетативным циклам (время года, фазы луны, суточное время), но и преобразование линейного (исторического и жизненного) времени в циклическое, вовлечение его в круговорот «вечного вращения» [195, с.62].
С развитием научных и философских представлений о времени в окружающей действительности усложняются и временные отношения в художественных произведениях: « ...По мере того, как шире и глубже становятся представления об изменяемости мира, образы времени обретают в литературе все большую значимость: писатели все яснее и напряженнее осознают, все полнее запечатлевают "многообразие форм движения", овладевая миром в его временных измерениях» [125, с. 213].
В современных исследованиях по художественному времени учеными подчеркивается его событийный характер. Время в художественном произведении измеряется происходящими в нем событиями. Событийность художественного времени соотносится с событийным наполнением времени жизни человека. Е.С. Яковлева в работе «Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия)» отмечает, что «событийные наполнения являются одним из фундаментальных признаков, по которому время жизни (livea time) противопоставлено другим типам времени: физическому, грамматическому и прочему времени» [223, с. 96]. И далее: «Время, свободное от событий его заполняющих является абстракцией, отвлечением от субъективного фактора человеческой интерпретации» [223, с. 96]. Абстрактное время не имеет аксиологического аспекта. Только время, наполненное событиями, оценивается человеком.
Событийное время невозможно без представлений о пространстве, где разворачиваются события: «... В пространственных категориях может быть воспринято и осмыслено лишь время, заполненное событиями ..- , именно они «уплотняют» время, делают его областью бытия, вместилищем жизни» [223, с. 96]. М.М. Бахтин, исследуя время и пространство в произведениях Гете, обращает внимание на «органическую прикрепленность, приращенность жизни и ее событий к месту» [77, с. 374]. Эта особенность мышления человека отражается в художественном творчестве, начиная с далекого прошлого и до настоящего времени.
Формы пространства и времени в топонимических преданиях, повествующих о жизни до прихода русских
С временным пластом «до прихода русских» в зауральской традиции связаны предания о чуди, а также о местных кочевых народах, некогда населявших эти земли. Предания о чуди в Зауралье немногочисленны. Нами зафиксировано четыре текста, которые бытовали в северной части Зауралья. В южных районах сюжетов о чуди не обнаружено. Нужно отметить, что в северные районы Южного Зауралья русские поселенцы стали прибывать в 40-е годы XVII века, а освоение земель в южном направлении началось только во второй половине XVIII века. Следовательно, предания о чуди были распространены на раннем этапе заселения края. О раннем характере бытования данной группы преданий говорит и тот факт, что все записи относятся к XIX веку, в XX веке преданий о чуди уже не отмечается. Большая часть преданий, повествующая о жизни в Зауралье до прихода русских, связана с образом кочевых народов.
Мотивный состав преданий о древней чуди и кочевых народах не одинаков. Каждому образу соответствует определенный сюжет, но общим для всех преданий является пространственно-временная организация. Время жизни древнего народа в преданиях маркируется следующим образом: «давно было»; «во время нашествия татаро-монголов»; «давно когда-то было»; «тут были Кыргызы»; «до нас, до наших дедов, прадедов еще». Оно не членится на отдельные отрезки, сменяющие друг друга по ходу повествования, время едино и монолитно. Рассказчикам важно подчеркнуть, что события, здесь происходившие, были до них: «Давно было. Здесь и русских еще не бывало» [3; коллекция «Сунгорово-95», с. 4].
В настоящее время от древних народов остались курганы - остатки древних захоронений. Они и служат источником преданий. И.К. Феоктистова отмечает, что 103 «в мифологической модели мира земля есть средоточие «нижнего» мира... Все, что находится в земле, является, следовательно, элементом «иного» мира» [204, с. 78]. Итак, пространственно-временные координаты в преданиях о древнем народе четко обговариваются - время до нас, локус под землей. Как мы уже отмечали выше, героями преданий с «дорусским» временным периодом является чудь и коренные народы Зауралья (киргизы, казахи, татары). С каждым образом связан свой комплекс мотивов.
Обратимся к преданиям о чуди. Образ чуди вызывает интерес у представителей многих наук: фольклористики, лингвистики, этнографии, археологии. Что понимается под этим названием, до сих пор вызывает сомнения и споры ученых. Являлась ли действительно чудь племенем, некогда населявшим Русский Север, Урал и Сибирь, или же это собирательный образ многих народов -эта проблема остается дискуссионной и до сегодняшнего дня.
По поводу объяснения этнонима выдвинуто более полутора десятков гипотез. Согласно точке зрения В.В. Пименова, чудь - это ответвление древних вепсов, которые проникли в Заволочье на рубеже VIII-IX векові Именно с ними в ІХ-Х веках столкнулись новгородцы, осваивая Русский Север. К такому выводу исследователь приходит, изучив и проанализировав многочисленные фольклорные и летописные источники. В.В. Пименов настаивает на эпитете «белоглазая» по отношению к чуди, так как считает эту черту одной из антропологических особенностей древнего народа (слабая пигментацией радужины глаз). За словом «чудь» в среде колонистов, по мнению В.В. Пименова, закрепился рассказ как о народе, необычном по языку, внешности, образу жизни, религии. Позднее, когда новгородцы проникли на Урал и встретили там аборигенов - народности угро-финского племени, во многом сходные с вепсами, они по аналогии прозвали их чудью.
Многочисленные предания о чуди исследователь делит «на два подцикла: 1) о воинствующей чуди; 2) о чуди, которая сама страдает от новгородцев» [154, 104 с. 120]. Предания о страдающей чуди гораздо более позднего происхождения. На это указывает их «лучшая сохранность», большая разработанность сюжетов, их известная осложненность, а также контаминация их «с другими преданиями заведомо сравнительно позднего происхождения («паны», клады, христианские мотивы)» [154, с. 137].
А.И. Попов, как и В.В. Пименов, считает несомненным тот факт, что в прошлом действительно существовало отдельное племя чудь, но связывает его с древними эстами и вообще со всеми прибалтийско-финскими племенами. С течением времени новгородцы при колонизации северных и северо-восточных земель широко разнесли этнический термин «чудь», применяя его к любым остаткам старины. Исследователь отмечает, что «нередко такое словоупотребление имело действительные основания, так как в Заволочье и далее к востоку имелось немало следов деятельности разных финно-угорских племен, в том числе и прибалтийско-финских, то есть чуди в собственном смысле слова» [163, с. 82]. Отсюда чудские могилы, городища, копи, которые появились не только на Русском Севере, но и переместились дальше на восток, на Урал и в Сибирь. Здесь речь идет уже об «обобщении этнического термина «чудь», прилагавшегося нередко без учета действительной племенной принадлежности могильников, городищ, копей и т.п., которые все без исключения именовались чудскими...» [163, с. 82].