Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Ретроспективный дискурс как объект современных лингвистических исследований 19
1.1. Актуальные проблемы теории дискурса 19
1.1.1. Дискурс и текст как понятийные категории 19
1.1.2. Принципы типологии дискурса 24
1.2. Понятие ретроспективного дискурса 32
1.3. Лингвокогнитивные основы структурирования ретроспективного дискурса 37
1.3.1. Особенности процесса концептуализации времени 37
1.3.1.1. Характер интерпретации пространственно-временных отношений в когнитивной лингвистике 37
1.3.1.2. Объективная и субъективная формы существования времени 44
1.3.1.3. Концепт «Прошлое» в качестве объекта философского и лингвистического познания 50
1.3.1.4. Способы языковой репрезентации категории темпоральности 56
1.3.2. Основные характеристики процесса концептуализации памяти 64
1.3.2.1. Вопросы феноменологии памяти в когнитивном аспекте 64
1.3.2.2. Виды и модели памяти. Соотношение понятий «автобиографическая память» и «коллективная память» 76
1.4. Критерии параметризации ретроспективного дискурса 97
Выводы по главе 1 100
Глава 2. Конституирующие признаки ретроспективного дискурса 108
2.1. Интерпретация конституирующих признаков ретроспективного дискурса в динамическом аспекте 108
2.1.1. Ретроспективный характер когнитивной деятельности речевого субъекта 108
2.1.1.1. Слова-реалии с прагматической импликацией концепта «Прошлое» 114
2.1.1.2. Слова-реалии с прагматической акцентуацией концепта «Прошлое» 125
2.1.2. Функционирование различных видов памяти как основа формирования индивидуально обусловленного и коллективно обусловленного подтипов ретроспективного дискурса 130
2.2. Интерпретация конституирующих признаков ретроспективного дискурса в статическом аспекте 137
2.2.1. Типологическая амбивалентность текстов ретроспективного дискурса 137
2.2.1.1. Оппозиция «фактуальное - фикциональное» в текстах индивидуально обусловленного подтипа ретроспективного дискурса 137
2.2.1.2. Оппозиция «фактуальное - фикциональное» в текстах коллективно обусловленного подтипа ретроспективного дискурса 150
2.2.2. Лимитированный характер жанрового репертуара текстов ретроспективного дискурса 156
Выводы по главе 2 177
Глава 3. Дифференцирующие признаки ретроспективного дискурса 183
3.1 .Акт самопрезентации речевого субъекта в структуре текстов ретроспективного дискурса 183
3.1.1. Автономинации как эксплицитная форма самопрезентации речевого субъекта 184
3.1.2. Авторское отступление как имплицитная форма самопрезентации речевого субъекта 200
3.2. Двухмерность темпорального текстового континуума 211
3.3. Синкретический характер языковой картины мира в текстах ретроспективного дискурса 215
Выводы по главе 3 231
Глава 4. Идентифицирующие признаки индивидуально обусловленного подтипа ретроспективного дискурса 236
4.1. Онтологически обусловленное расслоение речевого субъекта в текстах индивидуально обусловленного подтипа ретроспективного дискурса 237
4.2. Вербализация концепта «Память» в текстах индивидуально обусловленного подтипа ретроспективного дискурса 249
4.2.1.Экспликаторы ядерной и интерпретационной зон номинативного поля концепта «Память» 250
4.2.2. Экспликаторы ближней периферии номинативного поля концепта «Память» 285
4.2.3. Экспликаторы дальней периферии номинативного поля концепта «Память» 303
Выводы по главе 4 309
Заключение 315
Библиография 322
Словари и справочники 363
Список сокращений 365
Источники примеров 365
- Принципы типологии дискурса
- Слова-реалии с прагматической акцентуацией концепта «Прошлое»
- Синкретический характер языковой картины мира в текстах ретроспективного дискурса
- Экспликаторы дальней периферии номинативного поля концепта «Память»
Принципы типологии дискурса
Очередной проблемой, возникающей в рамках интерпретируемого круга вопросов, является разнообразие существующих подходов к принципам выделения типов дискурса для осуществления их инвентаризации, унификации и классификации.
Как отмечает в этой связи B.C. Григорьева, неоднородным характером обладают не только факторы, которые предлагаются различными учёными в качестве основы типологии дискурса, но и предпринимаемые исследователями попытки составления списков дискурсов [Григорьева, 2007: 47].
Мы полагаем, что для внесения ясности в ход дальнейших рассуждений следует предварительно определиться с самим термином «тип дискурса». Понятие специального дискурса, или типа дискурса, сформировалось, как известно, ещё в русле теории дискурса М. Фуко, который использовал в этом смысле номинацию «дискурсивные формации», понимая под ними отдельные социально и исторически сложившиеся сферы человеческого познания и коммуникации [см.: Фуко, 2004]. Другой представитель французской лингвистической школы Р. Барт считал возможным предварительное выделение в прикладном аспекте трёх групп дискурса: метонимического (повествовательного), метафорического, соотносящегося с лирической поэзией, и энтимематического (сфера интеллектуальной дискурсии) [Барт, 1987: 391].
В настоящее время под типом дискурса чаще всего понимаются устойчивые дискурсивные образования, соотносящиеся с традиционно выделяемыми в стилистике функциональными стилями / стилевыми жанрами как коммуникативно обусловленными глобальными сферами употребления языка. В данной связи уместно упомянуть мысль Ц. Тодорова о том, что, в частности, в литературоведческих исследованиях правила, свойственные дискурсу, изучаются обычно в разделе «жанры» (иногда «стили», «модусы» и т.п.) [Тодоров, 2001: 389].
Достаточно назвать лишь некоторые типы дискурса, выделяемые в подобном ракурсе современными лингвистами: дискурс печатных СМИ [Жуков, 2002], публицистический [Александрова, 2002], массово-информационный [Алещанова, 2000], массмедийный [Добросклонская, 2014], научный [Архипова, 2002; Максакова, 2003], научно-популярный [Уткина, Мишланова, 2006], религиозный [Бобырева, 2006; Карасик, 1999], религиозно-популярный [Очередько, 2010], религиозно-философский [Сергеева, 2002] и т. д.
А. Н. Приходько, подчёркивающий динамический характер дискурса и обусловленную этим «открытость» любого возможного списка типов дискурса, упоминает, тем не менее, три основных конститутивных фактора / регистра общения, которые должны играть первоочередную роль при попытке составления подобных классификаций. По мнению учёного, к таким факторам относятся среда, модус (режим) и стиль общения. Далее, при осуществлении типологии дискурса в рамках определённой субкультуры, А. Н. Приходько выделяет дискурсы профессиональных страт, корпоративных и субкультурных страт, дискурсы бытовой и виртуальной коммуникации, социоспецифические дискурсы [Приходько, 2009:26].
Вполне понятно, что типология дискурса может происходить на разных уровнях и в разных плоскостях на основе учёта лишь одного релевантного для исследователя признака. Так, В. И. Карасик только по параметру «тональность общения» выделяет 12 типов дискурса: информативный, фатический, статусный, шутливый, торжественный, идеологический, фасцинативный, гипотетический, агрессивный, эзотерический, манипулятивный, менторский [Карасик, 2007: 350].
Продолжая рассуждения в заданном русле, мы полагаем возможным говорить о типологии дискурса, например, с позиций акцентуации только жанровой специфики соответствующих текстов. В этом случае возникает очередной понятийно-номинативный ряд, включающий в себя, в частности, сказочный дискурс [Акименко, 2005; Косогорова, 2006; Соборная, 2004], песенный дискурс [Харьковская, 2003], хоррор-дискурс [Суханова, 2016] и пр.
С учётом фактора национальной самоидентичности, ставшего столь актуальным в последние десятилетия, имеет смысл говорить о существовании иммигрантского дискурса [Харьковская, Шевченко, 2012], именуемого в исследованиях немецких лингвистов такими терминами, как Migrationsdiskurs [Wengeler, 2003] или Identitatsdiskurs [Maerz, 2008].
При апелляции к индивидуально-личностным особенностям речевого субъекта в поле внимания учёных оказываются дискурсы, имеющие непосредственное отношение к индивидуальному стилю автора конкретного текста, о чём свидетельствуют номинации типа «дискурс произведений М. Кундеры» [Стефанский, 2014], «идиополитический дискурс В. В. Путина» [Седых, 2016], «президентский дискурс» [Худяков, 2016] и др.
Логично предположить, что внутри каждого отдельного типа дискурса, понимаемого в вышеуказанном смысле, возможно дальнейшее выделение его подтипов, внутри отдельного подтипа - очередного подтипа и т.д. Так, например, в качестве одного из подтипов политического дискурса можно трактовать выделяемый О. В. Анненковой «англосаксонский властный дискурс, или дискурс абсолютной власти» [Анненкова, 2005]. В немецком литературоведческом дискурсе как подтипе научного дискурса исследователь Р. Розенберг отмечает наличие ещё более частного подтипа, который именуется как «эссеистский дискурс модернизма» (der essayistische Diskurs der Moderne) [Rosenberg, 2003: 208-209]. Как очевидно, примеры такого рода могут быть продолжены.
Заслуживает внимания в этом плане позиция немецкого учёного В.-А. Либерта, различающего понятия «центральный / ведущий дискурс» (Leitdiskurs), соответствующий доминирующей в обществе наблюдательной позиции по отношению к определённым событиям или явлениям, и «контрдискурс» (Gegendiskurs), включающий в себя те дискурсы, в которых оспаривается точка зрения, представленная в этаблированных в данном социуме «центральных дискурсах» [см.: Liebert, 2003].
Следует подчеркнуть, что понимаемый в подобном смысле «центральный дискурс» может быть соотнесён с термином «тоталитарный дискурс», который использует Ю. И. Левин, исследующий язык бывшего СССР и указывающий на доминирующее положение в советском «тоталитарном дискурсе» так называемого «лозунгового субдискурса», задающего его узловые точки в целом [Левин, 1998: 663-664]. В свою очередь, Е. М. Игнатова называет тоталитарным дискурсом язык тоталитарного общества эпохи национал-социализма в Германии, где основной механизм речевого воздействия базировался не на логической аргументации, а на особых манипулятивных приёмах [Игнатова, 2007: 178]. На фоне существующих терминологических разночтений А. В. Савченко эту же самую номинацию употребляет в ином значении, рассматривая в качестве тоталитарного дискурса при анализе романа чешского писателя И. Шкворецкого «Танковый батальон» язык страны - «захватчика» [см.: Савченко, 2002].
Впрочем, при рассмотрении возможных подходов к типологии дискурса достаточно основательной, на наш взгляд, является делимитация его разновидностей на основе учёта критериев дихотомического характера, представляющих собой бинарные оппозиции.
С данной точки зрения по признаку «отсутствие / наличие вымысла (фикции)» в процессе порождения дискурса формируется оппозиция основополагающего характера «нефикциональный дискурс - фикциональный дискурс / «литературный дискурс» [Степанов, 2001] / «повествовательный дискурс» [Данилова, 2003; Женетт, 1998; Stanzel, 1984]. Специфику фикционального дискурса чётко характеризует Ю. С. Степанов, отмечающий интенсиональную истинность предложений-высказываний и вообще выражений в литературном дискурсе и их необязательную экстенсиональную истинность, т.е. экстенсиональную неопределённость. Это дискурс, как пишет учёный, интенсионалы которого не обязательно имеют экстенсионалы в актуальном мире и который, следовательно, описывает один из возможных миров; совокупность литературных дискурсов составляет литературу - в широком смысле реалистическую прозу [Степанов, 2001: 22].
Однако, например, Цв. Тодоров подвергает сомнению справедливость утверждения о наличии в коммуникативной практике вышеупомянутой оппозиции и выдвигает тезис о нивелировании различий между литературой и «нелитературой» на основании следующих умозаключений: можно утверждать, говорит учёный, что каждый тип дискурса, определяемый обычно как «литературный», имеет «нелитературных» родственников, более близких ему, чем какой-либо иной тип литературного дискурса. Так, некоторые лирические стихотворения и молитвы имеют больше общего, чем то же стихотворение и исторический роман типа «Войны и мира». В этом смысле как бы оспаривается сам факт существования однородного «литературного дискурса», но на место единой литературы заступают многочисленные типы дискурса, и по сути дела, как констатирует Цв. Тодоров, оппозиция «литература - нелитература» уступает место типологии дискурсов [Тодоров, 2001:390].
Слова-реалии с прагматической акцентуацией концепта «Прошлое»
Не менее существенной значимостью в семантической структуре ретроспективного повествования обладают слова-реалии с прагматической акцентуацией концепта «Прошлое», которые будут достаточно подробно рассмотрены также в разделе 3.3 настоящей диссертации в контексте интерпретации синкретической языковой картины мира как одного из дифференцирующих признаков ретроспективного дискурса.
Указанные слова-реалии функционируют в тексте в сопровождении специального комментария, необходимость которого, по мнению автора, обусловлена отсутствием соответствующей читательской пресуппозиции в связи с темпоральной дистанцией между реконструируемой действительностью и действительностью, актуальной для воспринимающего текст РД читателя. Как показали исследования, элиминирование эвентуальных лакун историко-культурологического характера осуществляется в ходе упоминания в ретроспективном повествовании явлений, объектов и предметов, характерных для воссоздаваемого периода, главным образом в рамках приложений, определительных придаточных предложений, парентетических внесений, отдельных пропозиций и сверхфразовых единств.
При этом степень проявления авторской активности и субъективности в подобном комментарии может быть различной. В историографических текстах осуществляется, как правило, нейтральная подача релевантной информации (1), что одновременно не исключает возможности реализации аналогичной ситуации в текстах личных воспоминаний (2, 3, 4, 5, 6) или, например, исторических романов (7). Обратимся к рассмотрению соответствующих текстовых фрагментов:
1. Noch das ит 1740 errichtete Haus Langgasse 25 in Heilsberg enthielt eine durch eineinhalb Geschosse reichende Diele, an deren einer Ecke die „schwarze Kiiche" - der im Erdgeschofi zu einer Kochstelle ausgeweitete, begehbare Schornstein - angeordnet war (выделено нами - Л. Б.) [Wtinsch, Ostpreussen, S. 57].
Как очевидно, в примере из историографической книги К. Вюнша, иллюстрирующем особенности быта жителей Восточной Пруссии, авторский комментарий к номинации schwarze Kiiche представляет собой парентетическое включение, оформленное тире.
2. An den Biertischen redeten die behabigen Munchner Burger viel von der „dicken Bertha", einem neuen Riesengeschutz aus der Kruppschen Fabrik ... (выделено нами - Л. Б.) [Graf, Das Leben meiner Mutter, S. 403].
В цитируемом фрагменте личных воспоминаний О. М. Графа упоминается лексема die dicke Bertha как «народная» номинация 42-хсантиметровой мортиры, произведённой на фабрике Круппа. Во время первой мировой войны она считалась самым тяжёлым орудием немецких сухопутных войск [см.: Universllexikon von A bis Z, 2003: 198], однако по прошествии времени её название вполне естественно утратило свою новизну и актуальность, в связи с чем данное слово-реалия стало нуждаться в дополнительном комментарии со стороны речевого субъекта. В анализируемой ситуации таким субъектом является автор воспоминаний, в роли его партнёра по коммуникации выступает «идеальный» читатель, а текст комментария является грамматическим приложением к подразумеваемому слову-реалии.
3. Wir feiern Chanukka. Jeden Tag wird ein neues Licht angezilndet. Acht Lichter, acht Feiertage. (Chanukka soil an die Befreiungskampfe der Makkabaer und die Wiedereinweihung des Tempels erinnern. Das war 165 v. Chr., als bei den Feierlichkeiten zu alter Verwunderung und Freude das heilige Lampchen auch ohne Ol - das man nicht hatte - acht Tage lang brannte.) Tante Rebekka kommt (выделено нами - Л. Б.) [Wieck, Zeugnis vom Untergang Konigsbergs. Ein „Geltungsjude" berichtet, S. 28].
В данном случае композитор М. Вик оформляет скобками обширное парентетическое включение, которое служит комментарием к лексеме Chanukka, номинирующей традиционный еврейский праздник, и которое, естественно, необходимо для понимания вертикального контекста ретроспективного повествования рядовым немецкоязычным читателем, не сведущим в области национально обусловленных культурно-исторических особенностей жизни еврейского народа.
4. Fur uns Kinder ... war der untere weitldufige Hausflur der liebste Raum, welcher neben der Tilre ein grofies holzernes Gitterwerk hatte, wodurch man unmittelbar mit der Strafie und der freien Luft in Verbindung кат. Einen solchen Vogelbauer, mit dem viele Hauser versehen waren, nannte man ein G e r a m s (выделено нами - Л. Б.) [Goethe, Aus meinem Leben: Dichtung und Wahrheit, S. 11].
В примере из автобиографии И. В. фон Гёте краткий и ироничный авторский комментарий включён в структуру предложения, содержащего устаревшее уже в период написания воспоминаний слово-реалию Gerams.
5. Draufien vor der Tur stand eine Mitrailleuse. Das war ein merkwurdiges Geschiitz, das den Franzosen im Kriege von 1870 abgenommen worden war. Man hatte es mit einer Menge Gewehrpatronen geladen, die aus mehreren Dutzend Laufen gleichzeitig abgefeuert wurden. Herr von Holleben, ein fur seine Tollkilhnheit beruhmter Offizier, hatte einmal nach einem Kasinofest versucht, in der Spreize daruber hinwegzuspringen (выделено нами - Л. Б.) [Renn, Adel im Untergang, S. 152].
Значение номинации Mitrailleuse как вида оружия французского происхождения, доставшегося немцам во время франко-прусской войны, объясняется в данном фрагменте воспоминаний писателя Л. Ренна в рамках последовательных постпозитивных высказываний, сопровождающих эту лексему.
6. Grade als das Gewitter mit dem ersten furchterlichen Schlag ilber seinem Kopf losgebrochen ist, als die ersten Tropfen fallen, betritt Vater den Hof. Er halt sich nicht erst lange mit Umsehen auf, er offhet die Tilr und steht aufder Diele, dem „Pesel" des Hauses. Man kennt solchen Pesel. Er nimmtfast zwei Drittel des Hauses ein, links steht das Rindvieh, rechts die Pferde, daruber, durch eine Luke erreichbar, liegt der Heuboden. Im Hintergrund, nach dem Pesel zu offen, ist die Kiiche mit der Feuerstatte, daran erst schliefien sich die wenigen Stuben des Hauses (выделено нами - Л. Б.) [Fallada, Damals bei uns daheim, S. 153].
В автобиографических воспоминаниях Г. Фаллады авторский комментарий к лексеме Pesel представляет собой достаточно обширное и развёрнутое описание данного сектора в родительском доме с упоминанием самых мелких деталей и подробностей. Обращает на себя внимание фраза Man kennt solchen Pesel, которую можно рассматривать в качестве речевого акта косвенного обращения повествователя к «идеальному» читателю, что предполагает факт предположительной осведомлённости этого читателя в вещах подобного рода.
7. Aus sogenannten Schlusselbuchsen schiefien war ein Hauptvergnilgen. Es wird solche Schlusselbuchsen unter Grofistadtkindern kaum noch geben, und deshalb mocht ich sie hier noch beschreiben dilrfen ... (выделено нами - Л. Б.) [Fontane, Meine Kinderjahre. Autobiographischer Roman, S. 168].
Как очевидно, в тексте автобиографии Т. Фонтане при использовании лексемы Grofistadtkinder наблюдается аналогичная указанной выше ситуация косвенной адресации автора к «идеальному» читателю, однако прагматический эффект данного приёма заключается в этом случае в обратном, т. е. в акцентуации факта отсутствия необходимой информации у читателя, что делает вполне обоснованным введение последующего авторского комментария к слову-реалии Schlilsselbilchse.
7 . Die Festwache verging. Der grofie Tag war da, der Tag des Adoubements, der Schwertleite, der Tag, an dent Don Pedro den Ritterschlag erhalten sollte (выделено нами - Л. Б.) [Feuchtwanger, Die Judin von Toledo, S. 90].
В цитируемом фрагменте исторического романа Л. Фейхтвангера «Die Judin von Toledo» слово-реалия французского происхождения Adoubement, референциально соотносящееся с церемонией посвящения в рыцари и употребляющееся в немецком варианте в форме приложения (Schwertleite), сопровождается нейтральным комментарием автора в рамках определительного придаточного предложения.
Иногда авторы воспоминаний в целях интимизации и оживления атмосферы ретроспективного повествования вступают в открытый диалог уже с фиктивным читателем относительно характера упоминаемой ими реалии, имевшей место в прошлом. В этом случае в тексте структурируется некое вопросо-ответное единство, в котором обыгрываются полная неосведомлённость читателя и несомненная компетентность писателя в подразумеваемой сфере, что повышает значимость авторского комментария к соответствующему слову-реалии.
Синкретический характер языковой картины мира в текстах ретроспективного дискурса
Наличие двух темпоральных планов ретроспективного повествования предполагает в качестве своего логического следствия экспликацию в рамках данных планов различных фрагментов, как минимум, двух концептуальных картин мира, отражающих особенности «миросостояния» в конкретный исторический период прошлого / настоящего, а также специфику восприятия этого состояния речевым субъектом на разных этапах его личностного развития.
Поскольку мы переходим к рассмотрению очередного дифференцирующего признака ретроспективного дискурса, необходимо подчеркнуть, что характер его языковой актуализации по-прежнему обусловлен принадлежностью каждого конкретного текста к одному из двух подтипов анализируемого типа дискурса.
Согласно излагаемой в рамках данной работы концепции, синкретический характер языковой картины мира является непреложной закономерностью во всех текстах ИОПРД в связи с тем, что повествователь в процессе воспоминаний вынужден постоянно апеллировать к различным темпорально «маркированным» ипостасям собственного «Я».
Так, особенно часто в «камерных» автобиографиях, для более адекватного изображения внутренней жизни своего детского «Я» писатели могут использовать приём эмпатии, если при этом под другим субъектом, во внутренний мир которого «вживается» повествователь, понимать отдалённое от него во времени и пространстве собственное прошлое «Я» [Бондарева, 1994: 74]. При подобном транспонировании сознания фактически происходит отождествление самости автобиографа с сущностным ядром собственной «прошлой» личности, стоящей на пороге своего формирования. В результате в претеритальном плане текста воспоминаний появляются оценочные высказывания и различного рода лексика, маркирующие картину мира ребёнка, на точку зрения которого становится взрослый субъект речевой деятельности.
В первой части автобиографической трилогии Э. Канетти, носящей название «Die gerettete Zunge», описываются друзья родителей автора, часто посещавшие их дом и ставшие объектом особого внимания со стороны маленького Элиаса в связи, например, с «самыми длинными усами» или с «красивой фамилией», что вряд ли запомнилось бы более взрослому очевидцу этих событий. Совершенно очевидно, что факты и детали внешности подобного рода обладают наибольшей актуальностью именно в рамках детской картины мира:
Zu diesen Abenden kamen auch andere befreundete Familien. Da war Herr Florentin, den ich wegen seines schonen Namens mochte; Herr Calderon, der den langsten Schnurrbart trug und immer lachte (выделено нами - Л. Б.) [Canetti, Die gerettete Zunge. Geschichte einer Jugend, S. 63].
Резко отрицательные эмоции, оставившие глубокий след в памяти писателя, вызывают у него аристократические гости, собравшиеся на один из вечеров в доме Канетти и цинично осмеявшие не слишком удачную, на их взгляд, декламацию мальчиком Элиасом стихотворения на французском языке. Транспонирование фрагмента детской картины мира в автобиографическое повествование осуществляется речевым субъектом в процессе использования глаголов heulen, verschlingen, глагольного словосочетания die Zahne fletschen, а также прилагательного wild, характерных для текстов детских сказок и передающих ощущения испуганного ребёнка, словно оказавшегося в окружении сказочных людоедов или кровожадной волчьей стаи:
Onkel Sam, der Gentleman, brachte den Mund nicht mehr zu und Jletschte alle seine englischen Zahne. Mr. Innie ... lehnte den Kopfnach hinten und heulte. Selbst die Damen ... lachten mit weit offenem Mund, als ob sie mich im nachsten Augenblick verschlingen wttrden. Es war eine wilde Gesellschaft, ich furchtete mich ... (выделено нами - Л. Б.) [Canetti, Die gerettete Zunge. Geschichte einer Jugend, S. 65].
Характерно, что эта же самая сцена, увиденная глазами мальчика, получает в дальнейшем аналогичную оценку, но уже с точки зрения взрослого повествователя, когда он называет упомянутых гостей «бесстыдной сворой» {eine schamlose Meute), что вполне соответствует системе ценностей в его «взрослой» картине мира и свидетельствует о наличии естественных языковых различий в способах реализации детской и взрослой оценочности при совпадении основной авторской тональности.
В одном из эпизодов автобиографии Г. Гауптмана «Das Abenteuer meiner Jugend» интроспекция речевого субъекта в результате его погружения в духовный мир более раннего «Я» актуализируется в рамках авторизованных конструкций, где авторизующая часть, содержащая модусные глаголы auffassen и annehmen, может принадлежать взрослому повествователю, в то время как авторизуемая часть явно представляет собой проекцию детской картины мира, т.е. фрагменты внутренней речи ребёнка, ещё живущего, в соответствии со своим возрастом, в полуреальном мире волшебных сказок и фантазий: Eines Tages erschienen fremde Soldaten, Osterreicher, auf der Dorfstrafie. Es waren Gefangene und Verwundete, hatte ich aufgefafit. Der eine trug ein weifies blutiges Tuch um den Hals. Ich nahm an, ihm sei der Kopf vom Rumpfe geschnitten und werde daran durch das Tuch festgehalten (выделено нами - Л. Б.) [Hauptmann, Das Abenteuer meiner Jugend, S. 8].
Негативная оценка юной героиней «непредсказуемых взрослых» (1), а также её попытки разобраться в смысле слова «революция», основываясь на необычном поведении этих самых «взрослых» (2), эксплицированы в ряде фрагментов автобиографии И. фон Вангенхейм «Mein Haus Vaterland. Erinnerangen einer jungen Frau», где цитация внутренней речи детского «Я» автора так же, как и в предыдущих примерах, служит для отображения особенностей детской картины мира, «нарушающей» целостность повествования реконструктивного характера, которое формируется и развивается в рамках мировосприятия и миропонимания речевого субъекта - молодой женщины:
1. Gefahrlich und unberechenbar waren die Erwachsenen. Am besten war s, man liefi sich тії ihnen gar nicht erst ein! Man hatte doch nur Unannehmlichkeiten (выделено нами - Л. Б.) [Wangenheim, Mein Haus Vaterland. Erinnerangen einer jungen Frau, S. 51-52];
2. Etwas Unruhiges mufite Revolution auf jeden Fall sein, denn der nachste Tag und die darauffolgende Nacht brachten unverstandlichen Spektakel
Die Erwachsenen gerieten plotzlich aufier Rand und Band und machten auf einmalDinge, dieganz sicher verboten waren (выделено нами - Л. Б.) [Ibid., S. 93].
Обратимся к рассмотрению одного из эпизодов из первого тома автобиографии Ф. Левальд «Meine Lebensgeschichte», который носит название «Im Vaterhause»:
Es war in jener Zeit meiner ersten Kindheit, in den Jahren 1816 und 17, dafi Frau von Krudner ihr Wesen in Deutschland trieb, und die Unterhaltung uber den von ihr prophezeiten Weltuntergang war damals ebenso im Gange wie vor einem Jahre das Gesprach uber den Zusammenstofi der Erde mit dem Kometen ... die Vorstellungen, dafi ... die Welt untergehen und wir so alle unsern baldigen Tod finden wiirden, waren sehr zeitig in meinen Kopf gekommen und flofiten mir ein unbeschreibliches Entsetzen ein (выделено нами - Л. Б.) [Lewald, Im Vaterhause, S. 50-51].
Совершенно очевидно, что вторая часть процитированного текстового фрагмента (die Vorstellungen, dafi ... и т.д.) отражает картину мира маленькой Фанни (КМ-2), напуганной слухами о предстоящих катастрофах вселенского масштаба, в то время как первая часть (Es war in jener Zeit ..., ihr Wesen in Deutschland trieb... и т.д.) передаёт «нынешнее» мироощущение зрелой писательницы (КМ-1), описывающей пору своего «первого детства» и упоминающей в этом контексте имя проповедницы фон Крюднер, об истинном характере деятельности которой её прошлое детское «Я» вряд ли могло иметь какое-либо представление.
Как показали исследования текстов ИОПРД, важную роль в акцентуации принципиальной нетождественности индивидуальных картин мира субъекта воспоминаний в детстве и во взрослом возрасте, либо во взрослом возрасте, но на разных временных этапах, играет оппозиция damals - heute в генерализирующем значении. При этом речь идёт о фиксации автором результатов процесса перестройки собственного мировоззрения, что обусловлено факторами онтологического характера.
Экспликаторы дальней периферии номинативного поля концепта «Память»
В отношении дальней периферии номинативного поля концепта «Память» следует заметить, что речь в данном случае идёт о лексических единицах, не обладающих семантикой запоминания, сохранения / забывания и воспроизведения информации, но приобретающих подобную семантику в повествовательной ситуации текстов ИОПРД, что даёт основание считать их контекстуальными синонимами ядерных элементов поля. При этом в качестве характерной особенности текстовой актуализации подразумеваемых единиц можно отметить доминирование лексем, соотносящихся с процессом воспроизведения информации о прошлом, а именно воспоминания и припоминания как наиболее актуальных видов ретроспективной деятельности речевого субъекта.
Вполне понятно, что репертуар репрезентантов дальней периферии номинативного поля концепта «Память» всегда обусловлен конкретным языковым материалом, попавшим в поле зрения исследователя. В процессе работы нами было установлено, что в этой группе наиболее употребительными являются глаголы с приставкой zuruck-, обозначающие в своём прямом значении различного рода действия, направленные на обратное движение и возвращение к исходной точке [ср.: Большой немецко-русский словарь, т.2, с. 643]. В данной функции в роли корневых глаголов выступают, как правило, лексемы с семантикой визуального восприятия (sehen, blicken, schauen и пр. - примеры № 1, 2, 3) и движения (gehen, springen, sich bewegen и т.д. - примеры № 4, 5):
1. Als dies erreicht schien, verliefi es mich, langsam, kaum merklich zuerst kehrte mir der Mut zuriick, und wenn ich heute zuriickschaue, scheint es mir ein anderer, allerdings nahe verwandter Junge zu sein, der dies alles nicht so sehr ertrug, als vielmehr uberdauerte (выделено нами - Л. Б.) (Fallada, Damals bei uns daheim, S. 207);
2. Auf unserem toskanischen Hilgel schliefit sich fur mich der Kreis meines Lebens. Von hier blicke ich zuriick zum Elternhaus im Grunewald, dem Platz meiner glucklichen Kindheit und Jugend ... Und ich blicke zuriick zu den spateren Jahren an der Seite meines Mannes und inmitten der eigenen Familie ... (выделено нами - Л. Б.) (Fischer, Sie schrieben mir oder was aus meinem Poesiealbum wurde, S. 314-315);
3. Wenn ich iiber die Schulter zuriickblicke, so sehe ich in meiner Erinnerung die zahlreichen Gesichterpolitischer Gefangener [Weisenborn, Memorial, S. 9];
4. Es ist Wollust, silfie, silfie Wollust, so in diese seligen Tage der Unschuld zuriickzugehen, sich all die Standorte wieder zu vergegenwartigen (выделено нами -Л. Б.) [Braker, Lebensgeschichte und Abenteuer des armen Mannes im Tockenburg, S. 60-61];
5. Wie oft mufi ich deiner gedenken, du silberner Heiliger (речь идёт о статуе святого Адальберта - Л.Б.)! Ach, wie oft schleichen meine Gedanken nach Polen zuriick, und ich stehe wieder in dem Dome von Gnesen an den Pfeiler gelehnt, bei dem Grabmal Adalberts! (выделено нами - Л. Б.) [Heine, Aus den Memoiren des Herren von Schnabelewopski, S. 283].
В примере №4 из воспоминаний У. Брекера обращает на себя внимание глагол sich (D.) etw. vergegenwartigen в значении «представлять себе, воображать что-л., вызывать в своём воображении» [Большой немецко-русский словарь, т. 2, с. 511], являющийся в анализируемом контексте, равно, как и глагол zuruckgehen, синонимом к глаголу sich erinnem в значении «вспоминать о чём-л.». В свою очередь, в отрывке из сатирической книги Г.Гейне «Aus den Memoiren des Herren von Schnabelewopski» в примере №5 ретроспективный фон повествования поддерживается благодаря употреблению ядерного глагола gedenken, а также словосочетания wieder stehen, референциально соотносящегося с визуальной памятью.
Заслуживающими внимания экспликаторами дальней периферии номинативного поля концепта «Память» служат также глаголы с семантикой изменения качества, утраты, исчезновения чего-либо с характерными приставками ver- и ent- (напр.: verwischen, verwandeln, verbleichen, verblassen, verschwinden; entfallen, entgehen, entgleiten и т.д.) (1), а также различные глаголы, соотносящиеся с процессами передвижения, перемещения, изменения и пр. (2, 3), которые становятся языковыми маркерами процесса функционирования автобиографической памяти на фоне отсутствия каких-либо лексем, относящихся к полю данного концепта:
1. Die bescheidene Wohnung in Schwabing, in der ich geboren wurde, ist langst verblichen: Wir verliefien sie, als ich noch ein Baby war (выделено нами - Л. Б.) [Mann К., Der Wendepunkt. Ein Lebensbericht, S. 42];
2. Aber jetzt fallt mir eine wirklich lustige Shaw-Geschichte ein (выделено нами - Л. Б.) [Bewundert viel und viel gescholten. Elisabeth Bergners unordentliche Erinnerangen, S. 145];
3. Ein Gastspielerlebnis drangt sic It jetzt vor. Hamburg. „ Wie es euch gefallt" (выделено нами -Л. Б.) [Ibid., S. 81].
Однако в целом, как показали исследования, в подобной функции в текстах ИОПРД могут функционировать комбинации любых языковых единиц, приобретающие соответствующую семантику в условиях ретроспективного контекста, например:
Forsche ich nun in meiner Seele nach weiteren Jugendeindrucken, so habe ich des Tages zu gedenken, da ich die Meinen zum erstenmal nach Wiesbaden ins Theater begleiten durfte (выделено нами - Л. Б.) [Mann Т., Bekenntnisse des Hochstaplers Felix Krall, S. 288];
Allein ich mufijene dunkle Periode des unbewufiten kindlichen Lebens ubergehen bis zum Jahre 1790 ... Hier entwickelte sich mein Bewufitsein, und mannigfaltige Bilder ausjener Zeit treten in lebendigster Frische vor meine Seele (выделено нами -Л. Б.) [Kloden, Von Berlin nach Berlin. Erinnerangen 1786-1824, S. 56] и пр.
Вполне понятно, что в текстах ИОПРД языковые маркеры дальней периферии могут органично сочетаться с репрезентантами ядерной зоны концепта «Память», что наблюдается, например, в процессе припоминания автобиографическим повествователем подробностей относительно собственного первого послевоенного дня рождения в книге М. Марон «Pawels Briefe»:
Was habe ich am 3. Juni 1945 gemacht? Ich wurde vierJahre alt, und es war seit drei Wochen Frieden. Mein erster Friedensgeburtstag, an einen solchen Tagmufite man sich doch erinnern konnen. Aber man kann nicht; er ist verse hwunden, mit ein paar tausend anderen Tagen zur Kindheit vermodert (выделено нами - Л. Б.) [Maron, Pawels Briefe, S. 35].
В цитируемом ниже фрагменте из романа - «воспоминания» Б. Шлинка «Der Vorleser», в котором говорится о попытках главного героя представить себе лицо бывшей возлюбленной, глагол sich einstellen в значении «вспоминаться, всплывать в памяти» функционирует в условиях языкового окружения, содержащего словосочетание vor Augen rufen в значении «пытаться вспомнить, припоминать», наречие ретроспективной семантики damals, глагол rekonstruieren в значении «вспомнить, воссоздать по памяти» и глагол wissen в значении «помнить»:
Wenn ich sie vor meine Augen rufe, wie sie damals war, dann stellt sie sich ohne Gesicht ein. Ich mufi es rekonstruieren ... Ich weifi, dass ich es schon fond (выделено нами -Л. Б.) [Schlink, Der Vorleser, S. 14].
Целая цепочка словосочетаний и глаголов (fremd werden, entgleiten, verloren gehen) в значении «забываться» в сочетании с однокоренными лексемами Erlebtes и Erlebnisse наблюдается в сильной позиции автобиографического рассказа Г. Гессе «Das erste Abenteuer»:
Sonderbar, wie Erlebtes einem fremd werden und entgleiten kann! Game Jahre, mit tausend Erlebnissen, konnen einem verloren gehen (выделено нами - Л. Б.) [Hesse, Das erste Abenteuer, S. 101].
В другом автобиографическом рассказе Г. Гессе «Gedenkblatt fur Adele» в значении «сохраняться в памяти» функционируют словосочетания lebendig bleiben и frisch bleiben, соотносящиеся с существительными Erlebnisse и Bilder.
Aus unsrer Kindheit sind mir zwei Erlebnisse und Bilder ganz besonders lebendig und frisch geblieben (выделено нами - Л. Б.) [Hesse, Gedenkblatt fur Adele, S.372].
Сочетание этих же существительных {Erlebnisse, Bilder) с ядерным существительным Gedachtnis и глаголом erinnem способствует созданию контекста, в рамках которого глагол aufstehen приобретает значение «вспоминаться, всплывать в памяти» в автобиографическом рассказе Г. Гессе «Beim Einzug in ein neues Haus»:
Zwei Bilder, zwei Erlebnisse stehen jedes Mai scharf und wohlerhalten in meinem Gedachtnis auf, wenn ich an dies Haus und die ersten Gaienhofener Jahre erinnert werde (выделено нами - Л. Б.) [Hesse, Beim Einzug in ein neues Haus, S. 166].
В «мемуарах» господина Шнабелевопски, вышедших из-под пера Г. Гейне, в контексте употребления существительного Gedachtnis значение «всплывать в памяти» приобретает глагол aufbluhen:
Meine alte Grofimuhme hatte mir so viele Wassermarchen erzahlt, die jetzt alle wieder in meinem Gedachtnis aufbluhen (выделено нами - Л. Б.) [Heine, Aus den Memoiren des Herren von Schnabelewopski, S. 304].