Средства актуализации гендерного аспекта в немецкоязычных текстах воспоминаний XIX - начала XX вв. Кесслер Любовь Андреевна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Тексты воспоминаний в свете лингвогендерологических исследований 11-72

1.1. Этапы становления мемуарно-автобиографического жанра 11-18

1.2. Проблемы классификации текстов воспоминаний .19-26

1.3. Лингвистические аспекты изучения текстов воспоминаний 26-44

1.3.1. К понятию «субъект» в русле междисциплинарного подхода 26-30

1.3.2. Роль субъекта речевой деятельности в процессе текстопорождения 31-33

1.3.3. Феномен автобиографической памяти и язык 33-39

1.3.4. Виды субъектных автономинаций в текстах мемуарно-автобиографического жанра 39-44

1.4. Лингвогендерология как самостоятельная наука 44-67

1.4.1. Гендер в контексте междисциплинарных исследований 44-50

1.4.2. Теория половых и гендерных стереотипов 50-56

1.4.3. Изучение гендерного фактора с позиций лингвистики 56-62

1.5. Тексты воспоминаний в гендерном аспекте .62-67

Выводы к главе 1 68-72

Глава 2. Особенности эксплицитного выражения гендерного аспекта в текстах немецкоязычных воспоминаний XIX – начала XX в.в . 73-144

2.1. Структурно-семантическая специфика субъектных автономинаций 73-107

2.1.1. Модель ich-2 + гендерно маркированная лексема (ГМЛ) 73-89

2.1.2. Модель wir-2 + гендерно маркированная лексема (ГМЛ) 89-95

2.1.3. ГМЛ как средство объективации изображнного субъекта 96-102

2.1.4. Нивелирование гендерного аспекта 102-107

2.2. Формы номинаций изображнного субъекта в рамках чужой речи 108-113

2.3. Контекстуальная обусловленность функционирования гендерных маркеров 113-139

Выводы к главе 2 140-144

Глава 3. Особенности имплицитного выражения гендерного аспекта в текстах немецкоязычных воспоминаний XIX – начала XX в.в 145-180

3.1. Способы языковой репрезентации женского начала 145-166

3.2. Языковая манифестация мужского начала 167-177

Выводы к главе 3 .178-180

Заключение .181-183

Список использованной литературы 184-208

• Проблемы классификации текстов воспоминаний
• Модель ich-2 + гендерно маркированная лексема (ГМЛ)
• Контекстуальная обусловленность функционирования гендерных маркеров
• Языковая манифестация мужского начала

Введение к работе

Актуальность темы определяется неослабевающим интересом учёных к фактору гендерной идентичности в сфере социально-гуманитарных наук (J. Butler, S. Bovenschen, A. Gottburgsen, S. Gnther, E. Heinzelmann, L. Irigaray, А.В. Воронова, Е.А. Дрогайцева, И.С. Клецина, Л.Я. Круглянская, В.В. Лопата, Ю.П. Лошакова, В.А. Мазилов, А.Д. Номеровская, Ю.С. Тукачева, Ли Чжэньнин и др.) и, в частности, в области специальной науки – лингвогендерологии (A. Hornscheidt, H. Bumann, H. Kotthoff, K. Kusterle, G. Schnthal, S. Trmel-Pltz, Е.И. Винник, О.Ю. Гукосьянц, В.А. Ефремов, Д.В. Минец, О.В. Скулкин, Н.Г. Талашова, Н.П. Трайковская и др.), активно развивающейся в русле современной антропоцентрически ориентированной лингвистики.

В то же время настоящее исследование является актуальным в силу своего междисциплинарного характера, поскольку оно выполнено на стыке таких дисциплин, как лингвистика, гендерология, литературоведение, с привлечением релевантных данных из сфер психологии, психолингвистики, когнитивной лингвистики, истории, социологии и философии.

О научнои новизне работы свидетельствует ряд следующих факторов:

1. впервые гендерная составляющая немецкоязычных текстов воспоминаний становится объектом изучения с позиций лингвогендерологии;

2. впервые лингвогендерологическая интерпретация текстов воспоминаний осуществляется в аспекте сравнительно-сопоставительного исследования немецкоязычных текстов мужских и женских воспоминаний на основе использования метода квантитативного анализа;

3. разработаны модели экспликации гендерной идентичности речевого субъекта, реализующиеся в немецкоязычных воспоминаниях;

4. выявлена контекстуальная обусловленность функционирования

зафиксированных в ходе исследования гендерных маркеров;

5) описана специфика имплицитного выражения гендерного фактора в анализируемых текстах.

Объектом исследования является гендерный аспект немецкоязычных текстов воспоминаний XIX – начала XX веков.

Предметом исследования служат средства языковой репрезентации гендерного фактора в немецкоязычных текстах воспоминаний XIX – начала XX вв.

Целью работы является изучение особенностей языковой манифестации гендерной идентичности субъекта речевой деятельности в немецкоязычных текстах мужских и женских воспоминаний, что предусматривает решение ряда конкретных задач:

проследить историю становления мемуарно-автобиографического жанра;

осуществить обзор лингвистических исследований в сфере литературы воспоминаний;

осветить основные проблемы современной лингвогендерологии;

исследовать особенности эксплицитного выражения гендерного аспекта в немецкоязычных текстах воспоминаний XIX – начала XX в.в.;

установить специфику имплицитного выражения гендерной идентичности в текстах немецкоязычных воспоминаний XIX – начала XX в.в.;

выявить закономерности функционирования гендерных маркеров в текстах мужских и женских воспоминаний в сравнительно-сопоставительном аспекте.

Теоретическои базои исследования послужили труды зарубежных и отечественных учёных, посвящённые

- проблемам гендерологии в целом (S. Bovenschen, C. von Braun, J. Butler, S. Gnthner, L. Iragaray, I. Stephan, О.А. Воронина, И.А. Жеребкина, О.Ц. Йокояма, И.С. Клецина, Е.С. Сахарчук, Е.Н. Шапинская) и понятиям гендерных и половых стереотипов в частности (D. Best, A. Gottburgsen, J. Williams, Т.В. Бендас, Д.В. Воронцов, Е.П. Ильин, Е.В. Исакова, М.Г. Марговская, М.Р. Сапин, В.И. Сивоглазов, Т.Б. Рябова);

- вопросам лингвогендерологии (J. Grimm, H. Kotthoff, K. Kusterle,
A. Thiel, Е.И. Винник, Е.И. Горошко, О.Ю. Гукосьянц, В.А. Ефремов,
О.Л. Каменская, А.В. Кирилина, И.И. Халеева) и феминистской критики языка
(S. Brkle, H. Glck, A. Hornscheidt, B.E. Jirku, P. Meyer-Spacks, G. Schnthal,
S.Trmel-Pltz, R. Venske, О.В. Мамаева, M. Schulz 2012 и др.);

- отдельным аспектам психологии субъекта (В.В. Архангельская,
К.А. Абульханова-Славская, У. Джеймс, Ю.Б. Гиппенрейтер, И.С. Кон,
А.А. Пузырея, Д.Я. Райгородский, Н.И. Сарджвеладзе, Э.В. Сайко,
Л.А. Стахнева), а также понятию субъекта речевой деятельности
(Т.В. Ахутина, Ю.Н. Караулов, В.А. Колотаев, А.А. Леонтьев, Б.Ю. Норман,
Г.Я. Солганик);

проблемам психолингвистики (K. Bhler, Л.С. Выготский, И.Н. Горелов 2001), когнитивной лингвистики (S. Wilke, Б.В. Величковский, Д.Ю. Дорофеев, Е.С. Кубрякова, С. Мешкова, В.В. Нуркова, Л.Н. Ребрина, Н.Т. Рымарь, Т.А. Сабурова, В. Туровский);

изучению мемуарно-автобиографического жанра с позиций литературоведения (A. Bandau, D. Buschinger, A. Finck, G. Gusdorf, M. Holdenried, K. Imgenberg, G. Misch, G. Niggl, J. Olney, R. Pascal, S. Schnborn, H. Seifert, W. Spiewok, H. Volkening, Л.М. Баткин, Л.Я. Гинзбург, Е.В. Григорьева, Л.А. Левицкий, Т.Е. Милевская, Л.А. Мишина, Н.А. Николина, Ю.Н. Тынянов, С.Ю. Павлова, И.Л. Савкина, П.К. Чекалов, Т.Ю. Черкашина), истории (А.Г. Голикова, Ю.П. Зарецкий, Т.А. Круглова, А.Г. Тартаковский, Д.В. Четверткова) и лингвистики (Л.М. Бондарева, Ю.В. Звонарева, Н.А. Левковская, Д.В. Минец, Л.М. Нюбина, М.С. Фёдорова, Г.А. Шипова).

Методическои базои исследования, обусловливающей его цель и задачи, послужило сочетание методов контекстуально-интерпретационного, лексико-семантического и сравнительно-сопоставительного анализа с учетом взаимосвязей отдельного текста с широким социокультурным, историческим, литературным и психологическим контекстом, а также использование метода квантитативного анализа.

Материалом исследования являются тексты воспоминаний

немецкоязычных писателей XIX – начала XX в.в. общим объёмом 8616 стр. Для получения адекватных результатов сравнительно-сопоставительного анализа были отобраны десять немецкоязычных текстов женских воспоминаний (Ch. Bischoff, L. Braun, L. Christ, M. Hunnius, I. Kurz, H. Lange, F. Lewald, M. von Meysenbug, W. Sacher-Masoch, B. von Suttner) и, соответственно, десять немецкоязычных текстов мужских воспоминаний (R.G. Binding, R. Eucken, M. Eyth, H. Federer, H. Freytag, P. Heyse, F. Lienhard, C. Schleich, H. Schliemann, W. Wundt).

На защиту выносятся следующие положения:

1. Тексты воспоминаний, обладающие ярко выраженным субъективированным характером, отличаются ретроспективной ориентацией субъекта речевой деятельности, гетерогенностью его структуры и эгоцентрированностью. Жанрово обусловленная субъективность повествования предполагает неизбежную языковую маркированность присущих ему параметров индивидуально-личностного характера, в том числе гендера.

2. Языковая актуализация гендерного фактора представлена в текстах воспоминаний в двух формах: эксплицитной, когда автор открыто декларирует свою гендерную принадлежность, и имплицитной, когда в тексте встречаются языковые единицы, референциальная соотнесённость которых с категорией гендера устанавливается на основе логических и ассоциативных связей, возникающих в связи с наличием в обществе стереотипных представлений о мужчинах и женщинах.

3. При эксплицитной форме выражения гендерной идентичности субъекта речевой деятельности реализация гендерного аспекта осуществляется в результате функционирования субъектных автономинаций и субъектных номинаций в виде гендерно маркированных лексем (ГМЛ) на лексическом и/или грамматическом (морфологическом) уровне текста. Ведущим средством субъектной автономинации является базовая модель ich-2 + ГМЛ, а также её

модификация коллективного характера wir-2 + ГМЛ, где под ich-2 подразумевается изображённое «Я» субъекта.

4. Имплицитная форма является следствием вербализации различных гендерных и половых стереотипов. В то время как маркерами соотнесённости с гендерными стереотипами служат репрезентанты лексико-семантических категорий (ЛСК) «Характер», «Атрибуты внешности» и «Род занятий», половые стереотипы находят своё отражение в текстах воспоминаний в результате употребления языковых единиц, относящихся к ЛСК «Физиология».

5. Языковая манифестация гендерной принадлежности в текстах мужских и женских воспоминаний наряду с общими чертами имеет ряд принципиальных отличий, что свидетельствует о факте онтологической дифференциации полов и влиянии гендера как социального конструкта на языковое поведение субъектов.

6. При использовании авторами-женщинами эксплицитной формы выражения гендерной самоидентичности тексты их воспоминаний характеризуются подчёркнутой концентрацией на собственном «Я» (повышенная частотность употребления модели ich-2 + ГМЛ), более тесной связью категории гендера с возрастным параметром и акцентуацией гендера в социальном контексте в ходе размышлений о стереотипах женского уклада жизни и в процессе сравнения себя с другими людьми.

Мужским воспоминаниям, напротив, свойственны открытая декларация
собственного гендера в ходе утверждения мужского коллективного начала
(повышенная частотность употребления модели wir-2 + ГМЛ), тенденция к
объективации при интерпретации фактора собственной гендерной

идентичности, а также акцентуация гендера в социальном контексте преимущественно при реконструкции характера профессиональной и учебной деятельности.

7. При наличии имплицитной формы реализации гендерной
идентичности в женских воспоминаниях наблюдается факт непроизвольной
фиксации авторами гендерно обусловленных параметров, коррелирующих с

атрибутами внешности. В свою очередь в мужских текстах гендерный аспект проявляется при упоминании речевыми субъектами рода собственных занятий.

Теоретическая значимость работы заключается в осмыслении
немецкоязычных текстов воспоминаний с лингвогендерологических позиций и
в изучении лексико-семантического потенциала данных текстов с учётом
феномена гендера, что позволяет расширить сферу научных представлений о
взаимосвязи лексики как важной составляющей языка с внеязыковой
действительностью. Предлагаемый в диссертации подход к изучаемой
проблеме может стать базой для дальнейших исследований

лингвогендерологического характера на материале различных типов текста.

Практическая ценность работы состоит в возможности использования полученных в ней научных результатов в спецкурсах по лингвогендерологии, психолингвистике и социолингвистике, а также на практических занятиях по аналитическому чтению на бакалавриате и при написании выпускных квалификационных работ студентами-лингвистами.

Апробация работы. Основные положения диссертации изложены в семи научных статьях, три из которых опубликованы в журналах, рекомендованных ВАК, а также в текстах докладов на межвузовских научных конференциях «Фундаментальные проблемы науки» (г. Уфа, 2015 г.), «Научные исследования и разработки молодых учёных» (г. Новосибирск, 2016 г.), на международной конференции, организованной немецким литературным архивом на базе школы аспирантов в г. Марбах (Германия, 2016 г.) и международной научно-практической конференции «Приоритетные направления развития образования и науки» (г. Чебоксары, 2017 г.).

Объем и структура работы. Диссертация содержит 208 страниц
машинописного текста и включает в себя введение, 3 главы,

Проблемы классификации текстов воспоминаний

Сразу следует отметить, что исследования мемуарно-автобиографического жанра, как правило, обладают междисциплинарным характером, находясь на стыке таких наук, как литературоведение, история и лингвистика, а также социология и психология.

В связи с этим при анализе текстов воспоминаний возникают определнные проблемы терминологического характера, поскольку литературовед исходит из теории литературных жанров, социолог видит в воспоминаниях определнный вид социальной практики, историк анализирует литературу воспоминаний как исторический источник, психолог – как материал для изучения особенностей психической деятельности индивида, а лингвист, главным образом, рассматривает текст, в котором находит сво отражение субъект речевой деятельности [ср.: Зарецкий 2010, Романова 2007].

Кроме того, выбор соответствующего термина усложняется расплывчатостью внутрижанровых границ и синкретическим характером литературы воспоминаний, основанной на взаимодействии документального и художественного начал, в связи с чем на данный момент в отечественной и зарубежной науке используется целый ряд различных номинаций:

- документалистика/документальная литература/ автодокументалистика/ автодокументальный жанр [Тынянов 1977, Савкина 2007, Романова 2007, Местергази 2008, Сапожникова 2012];

- мемуаристика [Тартаковский 1997];

- тексты мемуарного типа [Бондарева 1994]; мемуарная литература / мемуарно-автобиографическая проза / мемуарно-автобиографический жанр [Антюхов 2001, Левковская 2008, Павлова 2008, Черкашина 2013], мемуарно-автобиографический дискурс [Малышева 2012, 418];

- автобиографическое сочинение, автобиография [Olney 1980,Volkening 2006, Николина 2007];

- художественно-документальный жанр [Голиков/Круглова 2000];

- мнемонические тексты/мнемоническое повествование [Нюбина 2000; Фдорова 2015] и др.

В русле упомянутой проблемы любопытно мнение Ю.Л. Сапожниковой, которая отмечает, что в отечественной науке для обозначения дневников, биографий, автобиографий, мемуаров и других родственных жанров, зачастую употребляется термин «документальная литература» [Сапожникова, 2012: 54].

Однако, на наш взгляд, при такой трактовке нивелируется синкретический характер литературы воспоминаний: акцентуация внимания на е аутентичности и документальности ведт к игнорированию элемента вымысла/домысла и художественного начала в целом.

В связи с этим мы присоединяемся к мнению исследователей, считающих, что мемуарно-автобиографический жанрзанимает промежуточное положение между произведениями художественной литературы и документалистики [Гинзбург 1970, Бронская 2001, Голиков/Круглова 2000, Савкина 2007, Черкашина 2013 и др.].

Как сообщает И.Л. Савкина, одним из первых учных, указавших на статус литературы воспоминаний как пограничного жанра, стал В.Г. Белинский. Однако сама И.Л. Савкина вс же называет автобиографии, мемуары, письма, дневники и пр. автодокументальной литературой, нивелируя художественную составляющую данного рода текстов [Савкина, 2007: 9].

Между тем, терминологическая путаница возникает и внутри самого подразумеваемого жанра, поскольку до сих пор не существует единой типологии текстов воспоминаний. Таким образом, как констатирует Т.Е. Милевская, данная тема остатся достаточно дискуссионной и в наше время [Милевская, 2000: 229].

Причиной того, что теория мемуарно-автобиографического жанра до сих пор находится на стадии становления, следует считать, по мнению С.Ю. Павловой, подвижность внутрижанровых границ литературы воспоминаний, в частности, взаимопроникновение жанров друг в друга, затрудняющее жанровую классификацию подразумеваемых текстов [Павлова, 2008: 60].

Обратимся к рассмотрению существующей жанровой атрибуции текстов, относящихся к совокупному понятию «литература воспоминаний». Так, историк Д.В. Четверткова разделяет воспоминания на источники личного происхождения (дневники, переписки, мемуары-автобиографии), где целью является создание связей в эволюционном целом, т.е. между поколениями, и мемуары – «современные истории», целью которых является «коэксистенциональное целое», т.е. связь с эпохой и современниками [Четверткова, 2015: 88].

Похожей точки зрения придерживаются отечественные историки А.Г. Голиков, Т.А. Круглова и Л. М. Баткин, полагающие, что в источниковедении необходимо различать три основные разновидности воспоминаний: личные дневники, частную переписку и воспоминания [Голиков/Круглова 2000, Баткин 2013].

Однако научный интерес представляет для нас в первую очередь литературоведческая классификация текстов подобного рода.

Следует сразу отметить, что, несмотря на сходство объекта рассмотрения, следует различать биографический жанр, где повествование ведтся от третьего лица, и мемуарно-автобиографический жанр, в котором доминирует повествование от первого лица. Как справедливо отмечает Д.А. Ефремова, эти два жанра отличаются в реализации категории модальности, а также в типе рассказчика [Ефремова, 2016: 11].

Вопрос типологизации мемуарно-автобиографического жанра оказывается довольно непростым. Иногда в ходе исследования жанра у учных меняются о нм собственные представления. Так, например, Ю.П. Зарецкий приводит в пример известного французского учного Филиппа Лежня, который за десятилетия работы не раз менял свои убеждения о признаках и способах изучения автобиографического жанра [Зарецкий, 2005: 164]. В целом о сложности определения жанра и невозможности его заключения в строгие жанровые рамки пишет известный американский исследователь Дж. Олни: «В литературе никогда не существовало сочинений, подобных автобиографии, поскольку невозможно заставить автобиографию подчиниться законам литературного жанра с отдельной присущей только ему формой, термилонологией, а также соблюдением соответствующих правил» [Olney, 1980: 5 – перевод наш – Л.К.].

Профессор Грайфсвальдского университета Х. Фолькенинг солидарна с точкой зрения Дж. Олни, утверждая, что во многих исследованиях, посвящнных данному жанру, сложилась определнная традиция описания проблемного характера текстов воспоминаний и трудностей их определения [Volkening, 2006: 13].

Об условности и подвижности внутрижанровых границ литературы воспоминаний упоминает П.К. Чекалов, называющий дневники, исповеди, записки, мемуары и воспоминания родственными модификациями, имеющими общее автобиографическое начало, норазные доминанты [Чекалов, 2012: 152].

К формам мемуарного жанра, помимо автобиографий и мемуаров, относит письма, дневники, путевые записки, литературный и исторический портрет и пр. Л.М. Нюбина. Попутно исследователь подчркивает факт влияния на характер любого жизнеописания хода эпохи. В современной классификации автобиографически-мемуарных жанров, как констатирует Л.М. Нюбина, уже мало кто вспоминает о молитве и исповеди, судебной речи, риторической декламации, придворных мемуарах и пр. [Нюбина, 2000: 319-320; 25].

В свою очередь С.Ю. Павлова также считает, что эпистолярий, дневники, эссе, романы и другие формы подобных жанров относятся к мемуарно-автобиографической прозе [Павлова, 2008: 60].

В данной связи сразу следует отметить, что в целом тексты подобного рода в отечественной науке с литературоведческих позиций именуются литературой воспоминаний [Тартаковский 1997, Петрышева 2008 и др.], в то время как зарубежные исследователи относят различные формы текстов воспоминаний, как правило, именно к автобиографии [ср.: Olney 1980, Winter1985, Niggl 1989, Peitsch 1990, Gusdorf 1991, Buschinger/Spiewok 1995, Holdenried 2000, Volkening 2006].

Так, например, в зарубежной традиции дневники, исповеди, записки, мемуары, воспоминания и др., как правило, принято относить к жанру автобиографии. Согласно классификации Г. Пайча, автобиографию можно разделить на воспоминания-жизнеописания (Erlebnisberichte), дневники (Tagebcher), письма (Briefe), мемуары (Memoiren), а также собственно автобиографии (die eigentlichen Autobiographien) [Peitsch, 1990: 75; ср. также: Buschinger/Spiewok, 1995: 74].

Однако вполне справедливым в контексте настоящих рассуждений нам представляется мнение Т.Ю. Черкашиной о том, что включение в пласт мемуарно-автобиографической литературы дневников, заметок, записок, а также писем и пр. является не совсем обоснованным, а подобная трактовка термина «мемуарно-автобиографическая проза» становится слишком широкой. Исходя из структурно-типологических особенностей различных форм воспоминаний, исследователь выделяет в качестве «ядра» мемуарно-автобиографической прозы автобиографии и мемуары, относя к периферии, в частности, письма и дневники, синтезирующие в себе мемуарное и автобиографическое начала [Черкашина, 2014: 197-198].

Модель ich-2 + гендерно маркированная лексема (ГМЛ)

Как следует из теоретической главы настоящего исследования, все тексты воспоминаний являются результатом познавательной деятельности речевого субъекта, ориентированной исключительно на возможную более адекватную реконструкцию им собственного прошлого.

В ходе подобной деятельности важную роль играет апелляция творческого субъекта к автобиографической памяти, т.к. он воссоздат фрагменты из личного прошлого, находясь в конкретной точке отсчта, обладающей определнными временными и пространственными координатами и соотносящейся с моментом написания им собственных воспоминаний.

Данная фаза личностного развития, соответствующая «повествующему субъекту» (далее - ПС), является для автора отправным пунктом, с позиций которого он оценивает не только пережитое, но и сво собственное прошлое «Я», выступающее в роли «изображнного субъекта» (далее - ИС) (термины Л.М. Бондаревой).

Ранее уже был отмечен факт принципиальной гетерогенности, характерной в текстах воспоминаний для ПС в функциональном, а для ИС - в бытийном плане. Кроме того, уже упоминалось, что референциальной соотнеснностью с ПС обладает местоимение ich-1, а ИС соотносится с ich-2. Указанное личное местоимение служит традиционным способом субъектной автономинации для анализируемого языкового материала.

Наглядным примером гетерогенности структуры субъекта воспоминаний может служить фрагмент из книги «Mein Weg zur Kunst» М. Хунниус, описывающей переживаемое ею в детствевозмущение от того факта, что ей приходилось петь перед своей воспитательницей во время завтрака: «Frau Heritte frhstckte dazwischen, und ich (1) erinnere mich deutlich, wie emprt ich (2) war, als ich (2) die Altpartie der Matthuspassion bei ihr sang…» [Hunnius, S. 63]. Как очевидно, сопровождающееся глаголом sich erinnern в презентном плане ich-1 соотносится с ПС, вспоминающим о событиях прошлого в данный момент времени. В свою очередь, личное местоимение ich-2, употреблнное с глаголами sein и singen в претеритальном плане, свидетельствует о более «раннем» «Я» речевого субъекта, т.е. является ИС.

Разумеется, такая разнородность структуры речевого субъекта является облигаторным признаком текстов любых воспоминаний независимо от их гендерной обусловленности. Так, в мужском языковом материале гетерогенную структуру субъекта речевой деятельности репрезентирует следующий отрывок из воспоминаний Р.Г. Биндинга, в котором описаны детские годы писателя: «Ich (2) war ein Kind und spielte. Von meinen Spielen erinnere ich (1) mich an vieles…» [Binding, S. 19]. При этом, как видно из примера, для «Я» повествующего вновь характерна презентная форма глагола, а ich-2 соотносится с глаголом в претеритуме.

Наряду с этим необходимо также заметить, что в текстах воспоминаний ich-1 и ich-2 естественным образом подвергаются грамматическим трансформациям. Нередко данное личное местоимение употребляется в дательном (mir-1/2) и/или винительном (mich-1/2) падежах, напр.: «Ich (1) erinnere mich genau, wie es einmal deutlich ber mich (2) kam, das Bewutsein, da ich (2) ebenso verliebt war (…). Nachts hatte mir (2) lebhaft von Wiesbaden getrumt» [Suttner, S. 70].

Безусловно, в подобном смысле в текстах воспоминаний могут использоваться и формы притяжательного местоимения mein: «Ich (1) gedenke z. B. des geistvollen Lucae, der (…) auf meine (2) philosophischen Fragen einging» [Eucken, S. 39].

Таким образом, сущность изложенного выше сводится к тому, что, если попытаться выразить формулой гетерогенную структуру речевого субъекта текстов воспоминаний, то она примет вид ich-1 – ich-2, где знак дельта указывает на возможные грамматические трансформации ключевых местоимений.

Впрочем, данная оппозиция ich-l–ich-2 нивелируется в тех отрывках, где представлены фрагменты рассуждений автора, актуальные для его настоящего, что вызывает функционирование в тексте структурно-семантической модели Aich-І, соотносящейся только с презентным планом повествования. Подобным примером, в котором находит сво отражение эта модель, может служить, в частности, приведнный ниже отрывок из книги «Lebenserinnerungen» немецкого педагога Г. Ланге: «ich (1) vermeide sorgfltig wenn ich (1) (...) in der alten Vaterstadt bin, (...) urn meine (1) Ermnerungen (...) blockieren zu lassen» [Lange, S. 14].

Анализ мужских и женских воспоминаний позволяет сделать вывод о том, что все вышеперечисленные модели Aich-1/2 - Aich-1/2, а также Aich-1 являются основополагающими для структурирования подобных текстов, поскольку мемуарно-автобиографический жанр диктует определнное «скопление дейксиса» в условиях повествования о становлении личности автора [см.: Нюбина, 2000: 220].

Кроме того, как указывалось выше, личное местоимение ich нередко противопоставляется в текстах воспоминаний коллективному wir, обладающему инклюзивным характером. В связи с этим становится очевидным наличие в текстах модели Aich-1 - Awir-2, представленной, например, в одном из фрагментов книги «Jugenderinnerungen und Bekenntnisse» немецкого писателя П. Хайзе, где под местоимением wir автор подразумевает себя, своего отца и дядю: «Ich (1) erinnere mich (1) sogar, dafi Kobell uns (2) einmal ... einlud, .... Ah wir (2) alle versammelt waren...» [Heyse, S. 106]. Отсюда следует, что местоимение wir также может подвергаться трансформациям в тот или иной падеж.

Одновременно с этим субъектные автономинации могут быть выражены именами нарицательными и антропонимами. На наш взгляд, имена нарицательные, выступающие в роли субъектных автономинаций, обладают большим семантическим потенциалом, особенно если речь идт о функционировании в данном контексте гендерно маркированных лексем (ГМЛ). Достаточно любопытным является изучение подобных ГМЛ в текстах воспоминаний, относящихся к сер. XIX – нач. XX веков, поскольку именно на рубеже веков наблюдается появление новых тенденций в интерпретации гендерных ролей в обществе, связанные с начавшимся процессом эмансипации и распространением феминистических движений. Данный период времени связан с чтким разграничением социальных гендерных ролей в обществе и характеризуется продолжающимися серьзными изменениями в сфере женского равноправия.

Как было установлено в ходе исследования, в текстах воспоминаний гендерный аспект может быть выражен как в эксплицитной, так и в имплицитной формах. В данной главе мы полагаем необходимым обратиться к рассмотрению эксплицитной формы языковой актуализации фактора гендерной идентичности речевого субъекта в текстах воспоминаний.

В целом вся система гендерно маркированных лексем (ГМЛ) и гендерно нивелированных лексем (ГНЛ), о которых речь пойдт ниже, носит иерархический характер, что можно изобразить в структурированном виде на схеме, представленной на рис. 2 (см. стр. 77).

Как следует из данной схемы, эксплицитно гендер может быть репрезентирован в форме субъектных автономинаций и субъектных н оминаций.

Обратимся к рассмотрению субъектных автономинаций как наиболее типичного вида гендерных экспликаторов. В процессе работы выяснилось, что субъектные автономинации представлены в текстах воспоминаний как субъективированным, так и объективированным способами.

Безусловно, вполне очевидным является тот факт, что все лексемы подобного рода однозначно носят субъективированный характер, поскольку процесс номинации происходит исключительно с позиций субъекта речевой деятельности. Однако в чисто теоретическом плане в рамках настоящего исследования мы сочли возможным говорить о существовании определнной семантической оппозиции субъективированного и объективированного способов репрезентации субъектных автономинаций для проведения более чтких границ между отдельными группами подразумеваемых лексических единиц, которые используются автором в процессе осмысления своего «Я», с одной стороны, в качестве субъекта, а с другой стороны, в качестве объекта при использовании прима самоочуждения.

Контекстуальная обусловленность функционирования гендерных маркеров

В теоретической главе настоящего исследования было рассмотрено понятие контекста и освещена его значительная роль в ходе взаимодействия с конкретной лексической единицей, релевантной для лингвистического анализа.

В связи с этим целесообразно обратиться к исследованию в текстах воспоминаний особенностей контекста, обусловливающего возможность реализации гендерной идентичности изображнного субъекта посредством ГМЛ – субъектных автономинаций. При этом в данном случае особое внимание необходимо уделить ГМЛ на лексическом уровне, поскольку именно они свидетельствуют об открытой манифестации гендерной принадлежности автора текста.

В ходе анализа выяснилось, что на собственную гендерную идентичность мужчины и женщины указывают в разных контекстах. Говоря о женском языковом материале, следует отметить, что зачастую ГМЛ встречаются в социальном контексте, т.е. в контексте рассуждений писательниц о стереотипах женского уклада жизни и сравнения ими себя с другими людьми, а также при описании собственных способностей и талантов.

Доминирующим в текстах женских воспоминаний является социальный контекст, в рамках которого в процессе использования соответствующей ГМЛ превалирует контекст, связанный со стереотипами женского уклада жизни, когда писательницы размышляют об особенностях женского поведения, женском характере и воспитании, а также о женских занятиях (рис. 11).

При анализе этого контекста очень важно учитывать, является ли писательница сторонницей классического взгляда на женское воспитание или феминисткой. В первом случае при сохранении уважения к многолетним традициям женского воспитания авторы подчркивают традиционные особенности женского поведения в различных сферах жизни.

Так, непреложным законом во взаимоотношениях мужчины и женщины является готовность мужчин к смелому, решительному поступку, нередко связанному с риском для жизни, на что женщины в подобной ситуации реагируют исключительно эмоционально. Данный факт может продемонстрировать следующий фрагмент из книги Б. фон Зутнер, где писательница повествует о свом разговоре про мужские дуэли с грузинской княгиней Дадиани: «…ich weinte und zitterte mit ihr (…). Dem Morden und Gemordetwerden ausgesetzt zu sein, das gehrte nun einmal schon zu den ritterlichen und patriotischen Lebensnotwendigkeiten der Mnner. Und die Frauen knnen da nichts anderes tun als scheu bewundernd weinen» [Suttner, S. 121].

Совершенно очевидно, что в процитированном выше примере ГМЛ Frauen употребляется в качестве лексемы объективированного характера. О наличии референциальной связи этой ГМЛ с изображнным речевым субъектом свидетельствует непосредственная близость личного местоимения ich, в то время как глаголы weinen и zittern передают характер типичной для изображаемого периода времени женской реакции на подразумеваемые события.

Как известно, в интерпретируемую эпоху одним из наиболее популярных стереотипов воспитания девочек было рукоделие, в связи с чем неудивительно, что достаточно часто сторонницы классического воспитания изображают его как основную форму женских занятий. Причм, нередко о рукоделии рассказывается с определнной долей восхищения, что находит сво отражение, например, в цитируемом фрагменте воспоминаний немецкой писательницы И. Курц: «In derartigen Fertigkeiten war ich von klein auf bewandert: Nhen, Zuschneiden, Hkeln, Stricken, alles, was anderen kleinen Mdchen zu ihrer Pein auferlegt wurde, hatte fr mich den Reiz der verbotenen Frucht. Ich verbarg mich also mit Nadel und Schere auf dem Speicher und arbeitete stundenlang voll Eifer…» [Kurz, S. 92]. ГМЛ Mdchen является показательной для контекста, связанного с женским укладом жизни, однако автор в данном случае противопоставляет себя всем остальным девочкам, не любящим такое занятие, и подчркивает свою непохожесть на остальных сверстниц, поскольку сама она в детстве занималась рукоделием с истинным наслаждением.

В следующем отрывке текста из книги И. Курц также повествуется о рукоделии в достаточно позитивном ключе. Писательница вспоминает о том, что время от времени ей приходилось самостоятельно делать своими руками некоторые женские «безделушки», наличие которых было обязательно для каждой уважающей себя девушки: «Ich hatte sonach keine Wahl, als die eigene Geschicklichkeit auszubilden, die mich mit der Zeit instand setzte, den Tand, der jungen Mdchen zum Persnlichkeitsgefhl unerllich ist, selber herzustellen» [Kurz, S. 95].

Добавим, что в обоих указанных примерах ГМЛ сопровождаются прилагательными klein и jung уточняющего характера, обладающими возрастным параметром (х), что типично для женского языкового материала.

В то же время в подобных нефеминистических текстах на фоне изображения строгого соответствия поведения автора существующим стереотипам нередко встречаются моменты, в которых описывается определнная степень женской свободы, что можно наблюдать в мемуарах «Memoiren einer Idealistin» немецкой писательницы М. фон Мейзенбуг. В приводимом ниже текстовом фрагменте эта ситуация подтверждается благодаря употреблению соответствующих лексических маркеров allein, mit der glcklichen Freiheit на фоне проявления гендерного аспекта в ГМЛ множественного числа die Mdchen и единственного числа ein Mdchen, имеющих объективированный характер: «Ich durchstreifte die (…) Umgebungen (…), bald mit den Meinen, bald allein, mit der glcklichen Freiheit, die, wenigstens damals noch, die jungen Mdchen in Deutschland, (…) genossen, da es unerhrt gewesen wre, dass ein junges, bescheidenes Mdchen beleidigt wrde, weil sie unbegleitet war» [Meysenbug, S. 80]. Любопытно, что вновь в женском языковом материале ГМЛ атрибутируется прилагательным с возрастным параметром (х) jung.

Аналогичным примером, свидетельствующим о достаточной свободе женского поведения в конце XIX века (1899 г.), служит фрагмент из воспоминаний немецкой писательницы М. Хунниус, которая пишет о возможности для себя выбора собственного образа действий даже в довольно неоднозначной ситуации, руководствуясь лишь своим личным мнением: «Es wurde uns dringend abgeraten, diese Tour zu unternehmen: fr Damen allein sei es viel zu anstrengend und auch gefhrlich.(…) Aber der Gedanke, mit einer Schar fremder, schaulustiger Menschen den Vesuv zu ersteigen, war so wenig lockend, da wir trotz aller Warnungen beschlossen, uns allein auf den Weg zu machen» [Hunnius, S. 127]. Как очевидно, объективированная ГМЛ Damen соотносится с местоимением инклюзивного характера wir, где под «мы» автор подразумевает себя и двух своих подруг.

Впрочем, сторонницы классического воспитания большей частью придерживаются собственных консервативных взглядов, учитывая при этом дух времени. Так, австрийская писательница Б. фон Зутнер, с лгкой грустью вспоминающая времена своей юности, констатирует негативный характер изменений в жизни женщин, которые принс с собой процесс женской эмансипации. В данном контексте автор использует ГМЛ Mdchen, Tochter и Frauen, носящие объективированный характер и обладающие возрастными и социальными параметрами: «brigens sprach ich von den Empfindungen unserer jungen Mdchen aus der Gesellschaft zur Zeit meiner Jugend. Heute hat sich alles stark verndert. Der hheren Tochter ist nicht mehr wie damals der Ball die hchste Freude (…). Der Tanz wird durch den Sport verdrngt, und der Berufe, die sich den Frauen erschlieen, gibt es tglich mehr. DasGesellschaftslebenselbstistauchlang-weiligergeworden (…)» [Suttner, S. 94].

Что касается сторонниц феминистического движения, то они придерживаются совершенно иного мнения, отрицая традиционный женский уклад жизни и акцентируя внимание на своей непохожести на других представительниц женского пола. В качестве иллюстрации приведм фрагмент из автобиографии «Im Vaterhause» Ф. Левальд, которая описывает собственные размышления о некоем несоответствии своего поведения и умонастроения традиционным представлениям о судьбе и роли женщины в современном ей обществе: «Diese Ideen gegen meine Eltern auszusprechen htte ich aber nicht gewagt, denn sie wrden darin eine Besttigung fr die alte Ansicht meiner Mutter gefunden haben, dass mir der rechte weibliche Sinn fr die Huslichkeit und fr die Familie fehle, dass ich viel mehr Verstand als Herz htte und dass meine Neigung fr geistige Beschftigungen ein Unglck fr mich wie fr sie sei» [Lewald, S. 142].

Как очевидно из данного отрывка текста, писательница в форме косвенной цитации суждений своих родителей демонстрирует их негативное отношение к феминистическим устремлениям дочери, представляющим угрозу для традиционного уклада жизни женщин. Подтверждением этому являются глагол fehlen, находящийся в семантической связи с гендерно окрашенным словосочетанием der rechte weibliche Sinn, и смысловая оппозиция словосочетаний meine Neigung fr geistige Beschftigungen – ein Unglck fr mich wie fr sie, находящаяся в завершающей части предложения. Употребляя глагол wagen в форме прошедшего времени сослагательного наклонения в рамках отрицательной конструкции, Ф. Левальд подчркивает, что сама осознавала существующие противоречия, но не могла в тот жизненный период решиться сказать об этом своим родителям, поскольку е истинный характер, эксплицированный в словосочетании mehr Verstand als Herz, явно не соответствовал стереотипу женственности.

Языковая манифестация мужского начала

Обратимся, далее, к изучению имплицитной формы репрезентации гендерного фактора в текстах мужских воспоминаний. Вполне логично сразу предположить, что в данном случае речь также может идти о гендерных стереотипах, языковая манифестация которых, аналогично женскому языковому материалу, обусловлена функционированием в соответствующих высказываниях речевого субъекта компонентов ЛСК «Характер», «Род занятий» и «Аксессуары внешности» (ср.: рис. 15). Подобно женским воспоминаниям, в мужских текстах наиболее отчтливая соотнеснность с гендерными стереотипами наблюдается в ситуациях, связанных с репрезентацией языковых единиц ЛСК «Характер». Согласно результатам нашего исследования, в рамках данной ЛСК в мужском языковом материале актуальными являются следующие ЛСсК, представленные на рис. 19:

Следует отметить, что стереотипные представления о мужчинах связаны в первую очередь с их смелостью. В качестве примера можно процитировать фрагмент из воспоминаний «Selbstbiographie» известного немецкого археолога Г. Шлимана, который описывает собственное бесстрашие в сложных ситуациях, возникавших при раскопках Трои: «АЪег der Anblwk so zahlrewher Gegenstdnde, deren jeder einzelne fr die Archdologie von unschdtzbarem Werte sein тире, machte mich tollkhn und liefi mich an die Gefahr gar nicht denken» [Schliemann, S. 34].

Как очевидно, высказывание автора о собственной отваге содержит компонент ЛСсК «Cмелость» эмоционально окрашенное прилагательное tollkhn, значение которого усиливается словосочетанием an die Gefahr gar nicht denken.

Необходимо попутно отметить, что нередко в рамках ЛСсК «Смелость» в анализируемом языковом материале встречаются прилагательные подразумеваемой семантики, употребляющиеся в сравнительной степени, поскольку авторы фиксируют внимание на процессе формирования собственной смелости как истинно мужского качества и нередко описывают конкретные события, сделавшие их смелее и увереннее в себе:

- «Nach geschehener Befestigung meiner Grundberzeugung konnte wh frischer und freier in die Welt blicken und das Leben mutiger gestalten» [Eucken, S. 49];

- Ich кат von dem Hermes, dessen Offenbarung, so oft sie wieder in mir auftauchte, mich umso khner und vertrauender auf mich selbst, auf meinen Weg, (...) machte...» [Binding, S. 80].

Вполне очевидно, что и в мужских воспоминаниях также прослеживается роль фактора семейного воспитания, благодаря которому мальчикам с детства прививались черты соответствующего гендерного стереотипа. Так, например, в одном из фрагментов текста Р.Г. Биндинга описывается ситуация, когда отец автора внушает ему мысль о том, что мужская смелость может являться предметом женского восхищения, а в данном случае - основанием для гордости матери за своего сына: «Wenn mein Vater mich vor der Mutter lobte, dafi ich tapfer ausgehalten und ausgeschritten sei, sah ich sie an und freute mich; denn ich dachte, nun darf sie stolz sein auf mich» [Binding, S. 17].

Воспитанием в своих младших братьях «правильных» мужских черт характера занимался и писатель Ф. Линхард, примером чего служит следующий эпизод из его воспоминаний, где в словосочетаниях den Mut sthlen и jmdm. fr Weinerlichkeit hinter die Ohren hauen проявляются стереотипы мужской смелости и силы духа: «Das habe ich spter meinen kleinen Stiefbrdern eingeprgt. Der Jugend soll man den Mut sthlen und fr Weinerlichkeit hinter die Ohren hauen» [Lienhard, S. 24].

Интерес представляет и фрагмент из книги П. Хейзе, который вспоминает об одной из своих детских игр, где он, «конечно же», исполнял роль греческого героя Ахиллеса: «Ich selbst war natrlich Achill, und sie [дочь владельца дома, куда с семьй переехал писатель – Л.К.] sollte mit ihren Freundinnen sich ber uns Griechen unterhalten und meine Tapferkeit rhmen» [Heyse, S. 175]. Как видно из отрывка текста, П. Хейзе стремится соответствоватьтрадиционному мужскому идеалу, акцентируя необходимость для мужчины ощущать одобрение и восхищение со стороны женщин в высказывании sie sollte mit ihren Freundinnen … meine Tapferkeit rhmen.

Кроме того, в текстах мужских воспоминаний достаточно часто находит сво отражение стереотип мужской решительности, что проявляется в использовании авторами языковых единиц, относящихся к ЛСсК « Решительност ь». Разумеется, данный стереотип тесно связан с проанализированным нами выше представлением о мужской смелости. Важно попутно упомянуть, что лексемы с такой семантикой нередко встречаются в контексте мужской профессиональной деятельности. Так, например, о свом страстном желании стать поэтом говорит К. Шлейх, употребляя при этом лексему entschlossen в сочетании с усиливающим е значение определением fest: «Innerlich war ich aber doch fest entschlossen, nebenbei »ein Dichter« zu werden» [Schleich, S. 57].

Аналогичная картина наблюдается во фрагменте из воспоминаний физиолога В. Вундта, где в том же контексте функционирует же самое словосочетание fest entschlossen: «In der Tat war ich aber fest entschlossen, dies nicht zu tun, sondern zuzusehen, wie ich mir die dazu ntigen Fertigkeiten wirklich erwerben knne» [Wundt, S. 137].

О роли мужской решительности при исполнении своих профессиональных обязанностей пишет и немецкий философ Р. Эйкен, употребляя упомянутое выше причастие entschlossen, усиленное в этот раз наречием schnell. При этом под инклюзивным местоимением wir автор подразумевает себя и своего коллегу: «Ich sollte als Nachfolger des sehr geschtzten Professors Dr. Baumann, der nach Gttingen berufen war, die Leitung der Sekunda bernehmen. Natrlich waren wir schnell entschlossen» [Eucken, S. 14].

В русле интересующей нас проблемы показательным является следующий фрагмент из воспоминаний писателя и журналиста Р.Г. Биндинга, в котором автор описывает противоположные стороны своего характера, где наряду с нерешительностью, унаследованной автором от матери, имеет место решительность, унаследованная от отца: «Aber dennoch ist ihre Erbschaft fhlbar in einer groen Unentschlossenheit und Langsamkeit, die mich manchmal bermannen, und dicht neben einer groen Entschlossenheit und Schnelligkeit liegen, die auf das Erbteil meines Vaters fallen» [Binding, S. 87]. Как очевидно, антонимичные лексемы Unentschlossenheit и Entschlossenheit сопровождаются определением gro, усиливающим значение обеих лексем.

Наряду с описаниями смелости и решительности в мужских воспоминаниях зафиксированы случаи, которые свидетельствуют о честолюбии авторов, что выражается в тексте посредством функционирования языковых единиц, относящихся к ЛСсК «Честолюбие».

Характерно, что данная ЛСсК также нередко актуализируется в контексте мужской профессиональной деятельности. Необходимо подчеркнуть, что главным образом здесь речь идт об использовании речевыми субъектами лексемы Ehrgeiz, которая, согласно универсальному словарю немецкого языка К. Дудена, имеет как положительную, так и отрицательную коннотацию:

1. starkes Streben nach Erfolg und Ehren;

2. bertriebenes Streben nach Erfolg und Ehren [К. Дуден// Duden Online Wrterbuch: [сайт]. URL: https://www.duden.de/rechtschreibung/Ehrgeiz].

В ходе исследования было установлено, что в мужских немецкоязычных воспоминаниях указанная лексема в подавляющем большинстве случаев употребляется во втором, т.е. негативном смысле слова. Так, в отрывке из воспоминаний М. Айта автор упоминает свом разочаровании в исходе ситуации, когда его карьерные амбиции не привели ни к чему хорошему: «Auf der Leiter menschlichen Ehrgeizes bin ich um eine Sprosse weiter geklettert und teile den Platz mit etlichen tausend Narren, etlichen hundert Unglcklichen und etlichen wenigen groen Mnnern des Jahrhunderts» [Eyth, S. 69]. Словосочетание auf der Leiter menschlichen Ehrgeizes может служить, хотя и весьма отдалнно, определнной аллюзией на название известного романа У. Теккерея «Ярмарка тщеславия».