Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Категория адресованности в политическом дискурсе 15
1.1. Конститутивные признаки дискурса 15
1.1.1. Понимание дискурса в лингвистике 15
1.1.2. Семантико-прагматические категории дискурса 21
1.1.2.1. Категория модальности 21
1.1.2.2. Интенциональность и категория адресованности 26
1.1.2.3. Категории интертекстуальности и интердискурсивности 31
1.2. Политический дискурс 35
1.2.1. Определение политического дискурса 35
1.2.2. Жанры политического дискурса 39
1.2.3. Отличительные черты современного политического дискурса 43
Выводы по главе 1 50
Глава 2. Дискурс политического лидера 55
2.1. Подходы к рассмотрению дискурса политического лидера 55
2.1.1. Дискурс политического лидера как дискурс элиты 55
2.1.2. Дискурс политического лидера как дискурс власти 58
2.1.3. Дискурс политического лидера как аргументативный дискурс 62
2.2. Политический лидер как объект лингвокультурологического исследования 66
2.2.1. Языковая личность политического лидера 66
2.2.2. Лингвокультурологический подход к имиджу политического лидера 70
2.2.3. Стратагемный компонент имиджа политического лидера 73
Выводы по главе 2 .83
Глава 3. Дискурс политической публичной власти премьер министра Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии Д. Кэмерона 89
3.1. Характеристика дискурса публичной власти политического лидера: внутренняя адресация 90
3.1.1. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных массовой британской аудитории 90
3.1.2. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных рабочему классу 104
3.1.3. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных британскому бизнесу 108
3.1.4. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных получающим социальное пособие 115
3.1.5. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных молодёжи 118
3.1.6. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных военным 122
3.1.7. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных политическим структурам 125
3.1.8. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных шотландцам 131
3.1.9. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных валлийцам 135
3.2. Характеристика дискурса публичной власти политического лидера: внешняя адресация 141
3.2.1. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных Соединённым Штатам Америки 141
3.2.2. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных странам Европейского союза 145
3.2.3. Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных России 157
3.3. Трихотомия «логос», «пафос», «этос» в дискурсе британского политического лидера Д. Кэмерона 162
Выводы по главе 3 165
Заключение 173
Список литературы 178
Список словарей 198
Список источников примеров и интернет-ресурсов 199
Приложения 207
- Понимание дискурса в лингвистике
- Дискурс политического лидера как дискурс власти
- Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных британскому бизнесу
- Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных России
Понимание дискурса в лингвистике
Дискурс, представляющий собой сложное семиотическое явление, исследуется разными направлениями лингвистики. Данные направления не являются взаимоисключающими и могут пересекаться в объектах исследования. Прагмалингвистика исследует особенности взаимодействия коммуникантов (например, установление и поддержание контакта; коммуникативные стратегии и т. д.). Психолингвистика анализирует процесс перехода от внутреннего кода к внешней вербализации, интерпретацию речи различными языковыми личностями, типы речевых ошибок и нарушения коммуникативной компетенции. Лингвостилистическое описание дискурса призвано выделить регистры общения, разграничить жанровые разновидности устной и письменной речи, определить функциональные стили. Структурно-лингвистический анализ дискурса предполагает выделение текстовых особенностей общения. Лингвокультурология устанавливает специфику общения в рамках этноса, определяет модели этикета и т. д. Когнитивно-семантическое исследование направлено на анализ фреймов, сценариев, ментальных схем, когниотипов. Социолингвистика занимается изучением коммуникантов как представителей определённой социальной группы и анализирует обстоятельства общения в широком социокультурном контексте [Карасик 2000: 5].
Анализ работ, посвящённых толкованию термина «дискурс» (например, [Водак 2006; Коцыба 2009; Фуко 1996: 117; Фэрклоу 2009; Reisigl 2009: 89; Wodak 1997]), позволяет подытожить мнение ряда учёных словами Т. ван Дейка о том, что дискурс с точки зрения дискурсивного анализа представляет собой не просто использование языка, как в повседневном общении, и не только передачу идей и взглядов, как в средствах массовой информации и в определённых общественных ситуациях. Дискурс – действие, а именно взаимодействие в социальной ситуации [Dijk 1997 (a): 1–2].
Политический философ Ш. Муфф и аргентинский политолог Э. Лакло поясняют, что дискурс формирует социальный мир с помощью значений. При этом дискурс, лишённый таких свойств, как завершённость, полнота и замкнутость, представляется в виде определённого способа общения и понимания социального мира [Йоргенсен 2008: 26]. Если данные исследователи говорят о дискурсе только как о способе понимания и отражения социального мира, то Р. Водак, Н. Филлипс, Н. Фэрклоу, С. Харди и некоторые другие учёные подчёркивают, что дискурс обладает конститутивной функцией: социальный мир формируется в дискурсе, что делает дискурс необходимым условием существования социальной реальности. Данные лингвисты выделяют такие категории дискурса, как интердискурсивность и интертекстуальность, и отмечают важность учёта контекста при анализе дискурса. Главной задачей дискурсивного анализа, по мнению учёных, является исследование того, как язык конструирует феномены, а не то, как он отражает или раскрывает их [Phillips 2002].
Белорусские исследователи А. А. Маркович, В. Н. Ухванов и И. Ф. Ухванова-Шмыгова утверждают, что термин «дискурс» охватывает и деятельность, и её результат, что свидетельствует о наличии двух основных подходов к его исследованию. Так, рассмотрение дискурса в качестве процесса подразумевает анализ фонетического, лексико-семантического, а также прагма, психо- и этнолингвистического уровней речевой деятельности. Объектом анализа текста в таком случае является устная речь в процессе её звучания, речь с учетом социального контекста, в котором она порождается, таким образом, исследование проводится на основе взаимодействия реальных людей. Как продукт речевой деятельности дискурс включает такие аспекты, как прагматические, социокультурные, психологические. Объектом анализа становится текст, условия же его функционирования анализируются с учётом того, какое отражение они нашли в тексте. Происходит взаимодействие текста и читающего / смотрящего / слушающего. Ключевыми в труде белорусских исследователей являются следующие аспекты: (1) дискурс включает как устный текст, так и письменный; (2) план содержания объединяет как реальное, так и потенциальное, конструируемое; (3) план содержания складывается из совокупности передаваемой информации и фоновых знаний (знаний об окружающем нас мире, социуме, коммуникантах, коммуникативных кодах и их взаимодействии) [Ухванова-Шмыгова 2002: 7–11].
Американский лингвист Робин Т. Лакофф подчёркивает, что единицей анализа дискурса может быть единица любой длины в зависимости от типа дискурса. Исследователь определяет дискурс как любые речевые взаимодействия, которые следуют предсказуемым моделям, в определённой степени известным участникам коммуникации и обладающим определённой функцией [Juez 2009: 291].
Такие американские исследователи, как Х. Гамильтон, Д. Таннен и Д. Шиффрин объединяют различные подходы к дискурсу и выделяют три значения: (1) любая единица, выходящая за рамки предложения; (2) использование языка; (3) широкий спектр общественных практик, которые включают нелингвистические аспекты применения языка [Schiffrin 2001: 1]. М. Л. Макаров, предлагая такую же классификацию, называет эти значения формальной (дискурс как формальный конструкт, структурно больше предложения), функциональной (дискурс как использование языка) и ситуативной (дискурс в контексте прагмалингвистики) интерпретациями [Макаров 1998: 68–75].
Переходя к русской школе дискурсивного анализа, отметим ставшее классическим определение дискурса, данное Н. Д. Арутюновой: дискурс представляет собой связный текст в совокупности с экстралингвистическими факторами, речь как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания [Арутюнова 1998: 136–137].
В. Е. Чернявская, обобщая известные подходы к дискурсу, сводит их к следующим направлениям: (1) дискурс соотносится с каким-либо одним аспектом языка; (2) дискурс соотносится со всей системой языка; (3) дискурс рассматривается в качестве совокупности текстов и соотносится с текстом как макрознаком; (4) дискурс соотносится с процессом порождения текста / высказывания; (5) дискурс соотносится с формированием языковой / когнитивной картины мира [Чернявская 2009: 135]. В. Е. Чернявской принадлежит деление дискурса на два типа. Дискурс 1, учитывающий не только пропозициональный и иллокутивный, но и коммуникативно-когнитивные аспекты, представляет собой коммуникативный и ментальный процесс, результатом которого является формирование текста.
Коммуникативно-когнитивную природу дискурса подчёркивает и Н. Ф. Алефиренко, который включает в понятие «дискурс» само высказывание и детерминирующие содержание и форму высказывания когнитивные установки (фреймы) [Алефиренко 2012: 106]. Дискурс 2 предполагает совокупность тематически соотнесённых текстов; содержание дискурса в таком его понимании способно раскрываться только интертекстуально. Дискурс видится как открытое множество текстов и, следовательно, не может быть приравнен к отдельному тексту. Текст представляет собой фрагмент дискурса [Чернявская 2009: 143–144]. Отметим также размышления В. А. Курдюмова о соотношении понятий текст и дискурс. Дискурс представляет собой динамическое уровневое образование, это бесконечная генерация текстов с общим топосом. Принципиальным отличием от текста является его динамический характер, подразумевающий отсутствие завершённости, в то время как текст – целостное личное послание, завершённый знак с единым топосом [Курдюмов 2009].
Такие составляющие компоненты дискурса, как взаимодействие в социальной деятельности, ситуативность, экстралингвистические факторы, включают в свой спектр множество аспектов. В рамках данного исследования наибольший интерес представляет адресованность дискурса при рассмотрении второго понимания дискурса по классификации В. Е. Чернявской и определения В. А. Курдюмова, согласно которым дискурс – открытое множество текстов, объединённых единым топосом. Таким образом, мы придерживаемся следующего определения: дискурс – интерактивное когнитивно-коммуникативное событие, обладающее функцией, ситуативностью и контекстуальностью, формирующее социальную деятельность и формируемое в её рамках, следуемое определённым моделям, детерминированным целевой аудиторией. Понятие «дискурс» значительно шире понятия «текст», представляющего собой целостное, завершённое сообщение.
Дискурс политического лидера как дискурс власти
Власть в качестве объекта изучения интересовала исследователей, начиная с IV в. до н. э. Этими временными рамками датируются «Государство» Платона, «Политика» Аристотеля, «Артхашастра» Чанакьи и «Книга Правителя области Шан» Шан Яна. Социолог М. Вебер наряду с термином «власть» выделял понятие «господство», под которым он понимал возможность получить повиновение приказу, подчёркивая отдельно возможную характеристику господства – легитимность как признанную управляемыми власть. В основе как господства, так и власти находится повиновение, однако, по замечанию социолога, господство предшествует власти [Вебер 1990: 424].
Власть представляет собой один из видов социального взаимодействия, характерный для всех сфер общественной деятельности и направленный на реализацию воли и интересов субъекта власти и формирование отношения подчинения со стороны объекта власти [Байтин 1972: 100–101]. Понятие «власть» немыслимо без объекта; это двустороннее взаимодействие управляемых и субъектов власти [Астафурова 2015 (б): 260; Шейгал 2000 (а): 92–111].
Власть является инвариантным признаком властного дискурса. Подробно проанализировав данное слово, Е. И. Шейгал приходит к следующим выводам:
1. смысловой инвариант слова «власть» в русском языке и “power” в английском языке – способность, а также право к принуждению и влиянию, возможность осуществлять контроль;
2. основные значения слова «власть» включают два подхода: 1) широкий подход к власти как к праву и возможности подчинять своей воле, способность контролировать других; 2) узкий подход, подразумевающий политическую власть, а также органы и лица, обладающие властными полномочиями [Шейгал 2000 (а): 92].
Учитывая вышесказанное, приходим к выводу о возможности выделения трёх подходов к рассмотрению понятия «властный дискурс». С одной стороны, это тип дискурса, способный устанавливать иерархические отношения во всех сферах социальных практик. Таким образом, любой дискурс сам по себе является проявлением власти. Р. М. Блакар, указывая на причины функционирования дискурса как властного ресурса, отмечает детерминированность выбора языковых средств адресантом, аудиторией, целями коммуникации и т. д. Вне зависимости от типа, дискурс играет ключевую роль в выработке общественного мнения [Блакар 2001]. Р. Р. Хазина и Е. Б. Цыганова указывают, что проявлением власти дискурса является его способность изменять фрагменты знания адресата, а также возможность влиять на его эмоциональное состояние [Цыганова 2013]. Доступ к различным формам дискурса, к контролю над его производством и средствами воспроизводства также является признаком власти [Дейк 2013: 50–51; Русакова 2006: 129]. Такой подход к термину «власть» соответствует рассматриваемому нами широкому подходу к власти, охватывающему весь спектр реализации властных отношений. В таком случае личностно-ориентированный дискурс родителя по отношению к ребёнку представляет собой властный дискурс.
С другой стороны, властный дискурс может быть рассмотрен как институциональный (официальный) дискурс лиц, облечённых государственной властью.
В рамках данного исследования властный дискурс рассматривается несколько уже – как политический дискурс, включающий собственно политический и медийный политический дискурс.
В понимаемом нами ключе есть возможность классифицировать властный дискурс с точки зрения характера лидерства [Шейгал 2000 (а): 92]. Взяв за основу характеристики лидерства, предлагаемые М. Вебером, выделим (1) рационально-легальный, (2) традиционный и (3) харизматический типы властного дискурса. Рационально-легальное господство осуществляют наследственные монархи и избранные народом политические лидеры. Аппарат управления при таком виде властных отношений состоит из специально обученных чиновников. Управляемые подчиняются не личности лидера, а законам. Традиционное господство обусловлено нравами, привычкой к определённому поведению и основано на вере в святость установленных традицией порядков. Харизматическое господство предполагает наличие у лидера харизмы – дарованной ему и выделяющей его среди остальных экстраординарной способности [Вебер 1990: 426].
Кроме того, типология властного дискурса, рассматриваемого в качестве политического, может быть основана на критерии его адресации: властный дискурс внешней адресации представляет собой коммуникацию с другими странами, в то время как властный дискурс внутренней адресации реализует властные внутригосударственные отношения.
В качестве третьего критерия выделим субъект власти, олицетворяющий определённую разновидность политического режима. В соответствии с данным критерием классификация властного дискурса включает (1) демократический дискурс, предполагающий конгруэнтность с электоратом; (2) авторитарный дискурс, реализующийся в рамках сосредоточения власти в руках отдельного человека или группы людей при относительной свободе вне политики; (3) тоталитарный дискурс, основанный на строгом контроле всех сфер жизни общества.
Первый кратологический словарь в России авторов В. Ф. Халипова и Е. В. Халиповой выделяет словосочетания с главным компонентом «власть», которые можно разделить на две группы, а именно словосочетания, раскрывающие значение слова «власть» (1) с точки зрения дискурса института и (2) с точки зрения дискурса лидера:
1. Лексико-семантическое поле дискурса института включает словосочетания, сконцентрированные вокруг того или иного социального института и характерные для институционального дискурса: власть аппарата, власть банков, власть бизнеса, власть партии, власть церкви и др.
2. Лексико-семантическое поле дискурса лидера представляет собой словосочетания, центральным компонентом которого является личность как представитель социального института. Дискурс такой личности наряду с институциональной окраской характеризуется наличием личностного компонента: власть авторитета, власть диктатора, власть монарха, власть отца (матери), власть президента, власть учителя и др. [Халипов 1996].
Указанные индивиды являются представителями определённых социальных институтов, действующих в рамках социальных практик. Однако выделение одного ведущего представителя из всего института подчёркивает принадлежность властного дискурса не только к институциональному, но и к личностно-ориентированному. По замечанию В. И. Карасика, личностно ориентированный дискурс подразделяется на бытовой и бытийный. Главное отличие между отмеченными видами личностно-ориентированного дискурса заключается в степени развёрнутости общения и характере смысловой насыщенности [Карасик 2000]. Учитывая проанализированный нами иллюстративный материал, делаем вывод о наличии во властном дискурсе черт бытийного дискурса, при котором личность стремится к раскрытию своего внутреннего мира. Считаем справедливой экстраполяцию точки зрения Л. Р. Дускаевой о полиинтенциональности медиатекста на дискурс политического лидера: институциональная интенциональность обеспечивает порядок и организацию различных индивидуальных «устремлений субъекта речи» [Дускаева 2012: 14].
Реализация в дискурсе политического лидера отношений социального неравенства, т. е. властных отношений, подчёркивает способность этого вида дискурса обладать манипулятивным характером [Кожемякин 2011]. Манипуляция как возможное поведение лидера представляет собой осуществление незаконного воздействия посредством дискурса [Dijk 2006: 359]. При этом сами средства дискурса по своей природе не являются манипулятивными. Они приобретают манипулятивный характер в определённых коммуникативных ситуациях [Dijk 2008: 226], если посредством дискурса отстаиваются противоречащие воле адресата идеи [Иссерс 2008: 145].
Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных британскому бизнесу
Методом сплошной выборки апелляция к британскому бизнесу была проанализирована на примере таких жанров политической публичной власти, как выступления на партийных конференциях и правительственные заявления.
В результате исследования нами были выявлены характерные черты дискурса, обращённого к британскому бизнесу:
1. Применение средств эпистемической модальности, предоставляющих информацию о знании или уверенности в фактическом статусе ситуации (Приложение 14. Пример 64).
2. Реализация агонального характера жанра выступлений на партийной конференции через «я-стратегию» положительного самопозиционирования на фоне «оппонент-стратегии» дискредитации (Приложение 14. Пример 65).
Источник информации ссылается на начало своей предпринимательской деятельности во время нахождения у власти Лейбористской партии, действия которой политический лидер осуждает, апеллируя к аксиологической модальности в виде прямого эксплицитного средства – прилагательного собственно оценочной семантики “wrong” (“Wrong” – “not morally right or acceptable” [Longman: URL]) (Приложение 14. Пример 65 (а)). Алетическая модальность логической необходимости, вводимая модальным глаголом “to need”, подготавливает целевую аудиторию к «я / мы-стратегии» положительного самопозиционирования (Приложение 14. Пример 65 (б)).
Тактике самопохвалы своей партии в рамках «я / мы-стратегии» положительного самопозиционирования часто предшествует тактика критики и обвинения «оппонент-стратегии» дискредитации (Приложение 14. Пример 66).
Применяемые при этом языковые средства апеллируют к аксиологической модальности с помощью эмотивной лексики, обозначающей наименования действий.
3. Апелляция к дискурсивной практике интенциональности призвана решить экономические проблемы страны с помощью целевой установки дискурса на расширение этого сектора экономики. Реализации данной цели способствует персуазивный дискурс с эмоциональной аргументацией, апеллирующей к эмотивному фону аудитории. Так, в качестве примера можно привести фрагмент дискурса, основанный на «электорат-стратегии» персуазивности и включающий (1) прямые и косвенные эксплицитные и имплицитные средства аксиологической модальности, (2) средства алетической модальности необходимости и (3) деонтической модальности способности (Приложение 14. Пример 67).
4. Включение в дискурс идеологем, одной из которых является идеологема социальной ответственности (“A responsible society”), характерная для нескольких групп внутренней адресации и связанная с другой идеологемой дискурса Д. Кэмерона “The big society” (Приложение 14. Примеры 68–70).
В примере 70 идея социальной ответственности объясняется вековыми традициями Консервативной партии. “Not a new departure” – средство выражения концептуальной метафоры LIFE IS A JOURNEY, которая вводит в дискурс прецедентные имена – прецедентные культурологически маркированные единицы как средства реализации аксиологической модальности: Э. Берк, часто именуемый прародителем современного консерватизма [Edmunde Burke: URL], настаивал на публичной подотчётности Британской Ост-Индской компании, 16-й премьер-министр Великобритании У. Питт Младший перевёл эту компанию под контроль правительства, один из основателей современной консервативной партии Р. Пиль отменил являвшиеся торговым барьером «Хлебные законы», Б. Дизраэли внёс значительный вклад в фабричное законодательство. Воздействующий эффект культурологически маркированных единиц усиливается с помощью эмфатических синтаксических конструкций: “It was Burke who …, and William Pitt who …”. Прецедентные имена, являясь лингвокультурными знаками, отражают главные ценности национальной социосферы [Чанышева 2012: 118].
Идеологема социальной ответственности получает развитие в дискурсе Д. Кэмерона через средства деонтической модальности обязанности. Данная идеологема подчёркивает, что у британского бизнеса есть не только права, но и обязательства. При этом определённые сектора британского бизнеса формируют условный лагерь «других». Группа электората, отнесённая говорящим к «другим», приобретает черты оппонента. Подобное развитие дихотомии «свой – чужой» можно представить в виде модели: «свои» «свои 1»; «свои» «свои 2»; «свои 2» «другие». Деонтическая модальность обязанности служит приёмом тактики прямого обращения к оппоненту «оппонент-стратегии» конфронтации (Приложение 14. Пример 71). В примере 71 Д. Кэмерон призывает крупные фирмы к сотрудничеству, используя условные предложения и применяя деонтическую модальность обещания (условные предложения “if…, wе ll…” и алетическую модальность логической необходимости, он даёт определённые обещания и объясняет необходимость в обучении на производстве. Данные языковые средства показывают, что «другие» могут стать «своими» (модель: «свои» «свои 1»; «свои» «свои 2»; «свои 2» «другие»; «другие» «свои»). Завершается подобная апелляция обращением к деонтической модальности обязанности со стороны крупных фирм, что прочно закрепляет за ними место «других». Деонтическая модальность выражена модальным глаголом “have got” (Приложение 14. Пример 72).
Другой сектор британского бизнеса – частные предприниматели – формируют круг «своих» с помощью (1) слов интегративной семантики. Воздействующий эффект усиливается (2) метафорой пути LIFE IS A JOURNEY и эпистемической модальностью знания и уверенности, а также (3) деонтической модальностью, выражающей волеизъявление с помощью глагольного оператора “to want”, и аксиологической модальностью самооценки, в примере 73 выраженной сложными прилагательными, второй из компонентов которых является прямым имплицитным средством положительной оценки (“Friendly” – “not harmful” [Longman: URL]) (Приложение 14. Пример 73).
Идеологема “An aspiration nation” [Aspiration nation? Тhe many meanings...: URL], трансформируемая при обращении к британскому бизнесу в “Aspirational economy”, моделируется с помощью эмоциональной аргументации в рамках персуазивного дискурса. Воздействующий эффект идеологемы усиливается с помощью аксиологической и эмотивной модальности (Приложение 14. Пример 74).
Эмотивная лексика в примере 74 относится к эмотивной, а не аксиологической модальности, т. к. служит передаче эмоциональной реакции адресанта на ситуацию. Отличительной чертой эмотивной модальности при эмоциональной аргументации Д. Кэмерона является смещение акцента на те сферы, где страна имеет лидирующую позицию, поэтому страна называется “number one” или используется порядковое числительное “the first”, применяется превосходная степень сравнения прилагательных (Приложение 14. Пример 74 (а)).
Идеологема “A land of opportunity”, описывающая страну как страну возможностей, встречается в персуазивном дискурсе с целью убеждения неработающего населения заниматься предпринимательской деятельностью.
Персуазивный эффект осуществляется с помощью эмоциональной аргументации, основанной на апелляции к эмотивной модальности, передающей чувства адресанта. Политический лидер включает в дискурс персуазивно-суггестивную тактику «электорат-стратегии» персуазивности, обращаясь к чувствам целевой аудитории (Приложение 14. Пример 75). Персуазивный эффект данного фрагмента дискурса усиливается с помощью апелляции к личному опыту. Супруга Д. Кэмерона также занимается бизнесом (Приложение 14. Пример 75 (а)).
5. Апелляция к эвиденциальной модальности с указанием в качестве источника информации оппонентов, точка зрения которых опровергается лидером. Оппоненты часто не называются конкретными именами (Приложение 14. Пример 76). Пример 76 демонстрирует модель дискурса с бинарной оппозицией «я-стратегия» – «оппонент-стратегия», при которой происходит наложение эвиденциальной модальности и гипотетической модальности возможности – приводятся не слова источника информации, а лишь то, что он может сказать. На основе обвинения предполагаемого оппонента строится дальнейшая аргументация точки зрения политического лидера, что способствует созданию его положительного образа. В связи с этим, считаем, что сочетание эвиденциальной модальности и гипотетической модальности можно отнести к приёмам тактики безличного обвинения «я / мы-стратегии» положительного самопозиционирования.
Дискурсивно-стратагемный анализ выступлений, адресованных России
Взаимоотношения Соединённого Королевства с Россией за время пребывания Д. Кэмерона на посту премьер-министра не отличались стабильностью.
Так, в связи с событиями в Сирии в мае 2013 г. дискурс Д. Кэмерона позиционировал Россию как принадлежащую к лагерю «других» и переходящую в «свои», что на дискурсивном уровне связано с апелляцией к прагматическому топосу “security”, на экстралингвистическом – с существованием общего оппонента. В примере 191 премьер-министр Соединённого Королевства включил в дискурс средства «электорат-стратегии» амальгамирования: знаки-интеграторы “to join”, “common”, “both”, “same”, “our”, коннекторные пары (“the U.S., U.K., Russia, and many others”, “the Russian President, the American President, and myself”) и прямое имплицитное средство положительной оценки аксиологической модальности “to welcome” (“Welcome” – “to say that you approve of something that has happened or that you are pleased about it” [Macmillan: URL]). Ответственные за кровопролития в Сирии рассматриваются нами как «чужие», существование которых обеспечивает России переход в лагерь «своих». Для противопоставления «чужих» «своим» Д. Кэмерон вводит в дискурс прямое имплицитное средство отрицательной оценки “formidable” (“Formidable” – “difficult to deal with and needing a lot of effort or skill” [Longman: URL]) (Приложение 14. Пример 191).
Позиционирование России как «чужой» было связано с политическим кризисом на Украине и с рядом других вопросов и на дискурсивном уровне выражено следующими средствами:
1. Комбинирование эвиденциального и гипотетического видов модальности, представленных цитативом. Данные средства служат приёмом тактики критики и обвинения «оппонент-стратегии» дискредитации оппонента. Так, в примере 192 премьер-министр Соединённого Королевства вводит в дискурс цитатив российского чиновника, семантическое наполнение которого определяет Россию как оппонента, отличающегося от Консервативной партии, к которым Д. Кэмерон обращается как “friends” (Приложение 14. Пример 192).
Отметим, что в данном фрагменте дискурса нет точной ссылки на источник информации – не указаны ни фамилия, ни имя, ни должность чиновника. Наречие “apparently” (“Apparently” – “based only on what you have heard, not on what you are certain is true” [Macmillan: URL]) свидетельствует об отсутствии достоверности цитатива, что, однако, не привело к коммуникативной неудаче политика. Коммуникативный успех обеспечивается последующим отрезком дискурса, в котором Д. Кэмерон, эксплицитно обращаясь к Консервативной партии, имплицитно – к массовому британскому адресату и России, вводит в дискурс эмотивный (в виде эмфатических синтаксических конструкций (“When …, who …?”) и эмотивной лексики (“great”)) и аксиологический виды модальности (прямые имплицитные средства положительной оценки (“to beat”, “biggest-selling”)). Перечисленные дискурсивные средства производят апелляцию к чувству патриотизма массового британского адресата и реализуют приём персуазивно-суггестивной тактики «электорат-стратегии» персуазивности (Приложение 14. Пример 192 (а)).
2. Аксиологическая модальность, обладающая способностью давать как положительную, так и отрицательную оценку пропозиции, используется Д. Кэмероном, с одной стороны, для позиционирования России как принадлежащей к лагерю «чужих», с другой – для включения Украины в круг «своих». Так, формирование образа «чужого» выражено с помощью средств тактики оценочного реагирования «оппонент-стратегии» дискредитации оппонента, а именно прямых имплицитных средств отрицательной оценки аксиологической модальности (например, “rebuke”, “aggression”).
Позиционирование Украины как «своей» осуществлялось с помощью прямых имплицитных средств положительной оценки (“strong Ukraine”, “successful Ukraine”, “closer relations”, “landmark agreement”, “stable democratic government”, “to wеlсоmе”, “to support”, “to stabilise”, “success”) и знаков 159 интеграторов стратегии амальгамирования (“us”, “both”) (Приложение 14. Пример 193).
3. Деонтическая модальность угрозы, выраженная с помощью условных предложений, как приём тактики угрозы «оппонент-стратегии» конфронтации. Повышению воздействующего эффекта дискурса способствуют прямые имплицитные средства отрицательной оценки аксиологической модальности (“severe”, “far reaching”) (Приложение 14. Пример 194–195).
4. Тактика номинации «электорат-стратегии» информирования. Описывая действия России, Д. Кэмерон включил в дискурс номинации с отрицательной коннотацией (“breach (of law)”, “to annex”, “occupied (Crimea)”, “violation (of law)”, “aggression”) и другие прямые имплицитные средства аксиологической модальности (“flagrant”, “illegal”, “completely unacceptable”, “sham”, “conducted at the barrel of a Kalashnikov”, “completely indefensible”, “to violate”, “to frustrate”) (Приложение 14. Примеры 196–198). Приведённые в примерах 196-198 номинации с отрицательной коннотацией и другие прямые имплицитные средства отрицательной оценки аксиологической модальности служат цели критики и обвинения России.
Необходимо отметить обращение премьер-министра к категориям интертекстуальности и интердискурсивности в форме закрепившихся за политическим кризисом на Украине и повторяющихся из выступления в выступление клише, продемонстрированных в примерах 196–198, а также в примере 199 (Приложение 14. Пример 199).
Для жанра выступления на заседании палаты общин характерно наличие нескольких адресатов. Так, при рассмотрении внешнеполитических вопросов, затрагивающих Россию, эксплицитным адресатом являлись политические структуры и массовый британский адресат. Имплицитным – Россия. При этом формирование вербального имиджа языковой личности политика также имело два главных направления. Создавая имидж эгоцентрической языковой личности, обращаясь к массовому британскому адресату, Д. Кэмерон моделировал свой образ как образ защитника страны, готового взять на себя ответственность. Для России подобный дискурс закреплял за премьер-министром образ противника, «чужого» (Приложение 14. Пример 162 (ранее проанализированный с точки зрения США как целевой аудитории)). Противопоставление «своих» и «чужих» в примере 162 усиливается на фоне номинации “partners”, ограничивающей круг «своих» и противопоставленной России как «чужой»: “our American, European and other international partners”. Из европейских стран, относящихся к «своим», Д. Кэмерон особо подчёркивает Германию, Францию, Италию и Польшу (Приложение 14. Пример 200).
При позиционировании России как «чужой» Д. Кэмерон обращается к прагматической сложной связанной аргументации, демонстрирующей оппоненту наличие веских причин у Соединённого Королевства защитить Украину и включить её в круг «своих» (Приложение 14. Пример 201). О включении Украины в круг «своих» говорит формулировка “European future” – по словам Д. Кэмерона, Украина не служит мостом, соединяющим Россию и Европу, как он заявляет в некоторых своих выступлениях, а стремится к европейскому будущему.
Приведение аргументов для защиты тезиса о необходимости поддержки украинцев Соединённым Королевством представляет собой персуазивный дискурс, имплицитный адресат которого – Россия – получает сообщение о требуемом посткоммуникативном действии в форме отвода войск с территории Украины и действии в соответствии с международными законами. Отнесение России к лагерю «чужих» осуществляется с помощью синергетического эффекта различных видов модальности: прямых имплицитных средств аксиологической модальности (“а dangerous (moment)”, “to violate”, “to sweep aside blatantly”, “to crush”, “flagrant breach”, “to trample over”, “to trash”, “aggression”), эпистемической модальности (“to know”, “to must”) и алетической модальности необходимости (“to need”).
Отметим, что, моделируя образ «чужого» в связи с событиями на Украине, Д. Кэмерон предусматривал возможность перехода России в нейтральный лагерь «других», что на дискурсивном уровне было выражено приёмом тактики номинации «электорат-стратегии» информирования, в частности прямыми имплицитными средствами положительной оценки аксиологической модальности (“to encourage”, “to be welcome”, “diplomatically”, “to support”) (Приложение 14. Примеры 202–203). В примере 203 Д. Кэмерон призывает Украину служить мостом между Россией и Европой, что, считаем, является заявлением, переводящим Россию в нейтральный лагерь «других».
Подобная позиция премьер-министра привела к тому, что на одном из заседаний палаты общин представитель Консервативной партии обвинил Д. Кэмерона в мягкости действий по отношению к России. В своём ответе премьер-министр обратился к аксиологической модальности. Прямое эксплицитное средство отрицательной оценки аксиологической модальности “wrong” является приёмом персуазивно-суггестивной тактики «электорат-стратегии» персуазивности – апелляция к моральным принципам и ценностям. Такой способ моделирования дискурса показывает, что характер отношений Д. Кэмерона к России не враждебный. Россия – больше «другой», чем «чужой» (Приложение 14. Пример 204). Даже прибегая к деонтической модальности угрозы, Д. Кэмерон уточняет характер реакции на действия России. Ситуация не накаляется до военного конфликта. Соединённое Королевство принимает экономические меры в качестве ответа на внешнюю политику России (Приложение 14. Пример 205).
Характеристика стратегий при апелляции к России как «электорат-стратегий» в представленном дискурсивном анализе учитывает наличие имплицитной / эксплицитной аудитории в лице электората.