Электронная библиотека диссертаций и авторефератов России
dslib.net
Библиотека диссертаций
Навигация
Каталог диссертаций России
Англоязычные диссертации
Диссертации бесплатно
Предстоящие защиты
Рецензии на автореферат
Отчисления авторам
Мой кабинет
Заказы: забрать, оплатить
Мой личный счет
Мой профиль
Мой авторский профиль
Подписки на рассылки



расширенный поиск

Актуальные проблемы становления Африканской миграционной системы в контексте миграционной политики Евросоюза Антонио Антонио Нвула Гонсалвеш

Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут, круглосуточно, без выходных и праздников

Автореферат - бесплатно, доставка 10 минут, круглосуточно, без выходных и праздников

Антонио Антонио Нвула Гонсалвеш. Актуальные проблемы становления Африканской миграционной системы в контексте миграционной политики Евросоюза: диссертация ... кандидата Политических наук: 23.00.04 / Антонио Антонио Нвула Гонсалвеш;[Место защиты: ФГАОУ ВО «Российский университет дружбы народов»], 2019.- 182 с.

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Развитие теории международной миграции в свете новых тенденций в трансконтинентальной мобильности населения с. 17

1.1. Концептуальные подходы к трактовке современных миграционных систем и процессов .с. 17

1.2. Африканская миграционная система: к вопросу о классификации с. 40

1.3. Государственные механизмы регулирования миграции в Африке (на примере Анголы) с.64

Глава II. Миграционный кризис 2014-2019гг. как системное противоречие внешней политики Европейского Союза с.80

2.1. Европейский вектор африканской миграции с. 80

2.2.Нелегальная миграция и трансграничный терроризм как угрозы региональной безопасности с.100

2.3. Мультикультурализм и политические риски интеграции африканских переселенцев в странах приёма с.123

Заключение с. 144

Библиография с.151

Концептуальные подходы к трактовке современных миграционных систем и процессов

Причастный к программам гуманитарной помощи мигрантам, экс директор Всемирного банка М. Наим, в своей новой монографии указал на всеобщую тенденцию утраты институтами власти управленческих ресурсов. В основе этих необратимых, по его мнению, перемен, три революционные трансформации: множества, мобильности и ментальности. Первая трансформация характеризовалась ростом во всeм – от количества стран до численности населения. Революция мобильности, в результате которой люди, товары, деньги, идеи и ценности перемещаются по всему миру в невиданных прежде объёмах. И наконец, революция ментальности, приведшая к радикальным «сдвигам в мировоззрении, в ожиданиях и надеждах»1…

Отдавая должное наблюдательности М. Наима, обнаружившего синергию триединства революционных глобальных перемен, объектом настоящего диссертационного исследования избрана вторая составляющего этого противоречивого и динамичного процесса «революция мобильности». Хотя и первая и третья части глобальной динамики (по М. Наиму) имеют достаточно условные границы. Поскольку революция множества, и революция ментальности неотъемлемые части кризисов инкорпорации нелегалов и чужаков (технологии управляемого хаоса), нередко служащих устранению международных акторов-конкурентов. Переселенческие экспансии, спровоцированные вооружённым насилием, транзитный терроризм, компрометирующие идею мирного сосуществования народов, находятся в явной причинно-следственной связи.

Действительно, миграционный кризис в Европе, прелюдией которого стала агрессивная политика стран Запада на Севере Африки и на Ближнем Востоке, демонстрирует упадок власти как в Европе в целом, так и в отдельных государствах этого континента. Под ударами волн неуправляемой миграции1 пошатнулся авторитет кабинета канцлера ФРГ А. Меркель, премьер-министр Великобритании Д. Кэмерон вынужден уйти в отставку, начался процесс выхода Лондона из Евросоюза2. А президент США Д. Трамп, учитывая издержки миграционной политики своего предшественника, ужесточил нормы законодательства по борьбе с нелегальной миграцией3. Такая реакция правящего класса ведущей экономики мира не кажется избыточной мерой. В этой связи весьма уместно замечание авторов, отметивших, что «популяции, которые легковесно относились к возможным последствиям территориальных перемещений людей и связанными с ними аспектами национальной безопасности давно уже либо канули в лету, либо принципиально изменили своё место на геополитической карте мира и далеко не в лучшую сторону»4. Острый политический кризис одновременно возник в странах приёма и транзита избыточной рабочей силы и беженцев из стран Магриба, Сирии, Эритреи, Сомали, Йемена и сопредельных им государств Африканского Союза (АС)5. И это не случайно.

Связь между стабильностью власти и миграционными процессами опосредованная, но умение политика управлять интеграционными процессами в многонациональных государствах относится к квалификационным критериям высших должностных лиц. Новые тенденции в трансграничной миграции порождают не только напряжённость в межстрановом обмене людскими ресурсами, но и в духовной сфере, межкультурных коммуникациях и безопасности социальных систем. В социологии, статистике, политологии, в междисциплинарных исследованиях появились обоснованные утверждения о том, что миграционная и сопутствующая ей демографическая экспансия несут известные политические риски для стран приёма1. Эту тенденцию зафиксировали не только учёные, но и руководящие инстанции международных организаций в лице ООН, МОМ, МОТ, ЮНЕСКО, ВОЗ. При том, что авторы учебников ограничиваются перечнем тенденций и трендов текущего политического процесса2. Выявление закономерностей миграционных обменов новейшего времени, или поиск алгоритмов блокирования угроз, исходящих от неуправляемой/управляемой миграции – возложены на полевые исследования, теоретические обобщения и диссертационные работы междисциплинарного характера3.

Экстремальные отношения межцивилизационного характера, вызванные перемещением людских масс, новые аспекты интеграции приезжих, кризис мультикультурализма вызывает законное желание исследователей пересмотреть некоторые устоявшиеся миграционные законы (по Э. Равенштейну)4, провести ревизию концептов и определить жизненность умозрительных подходов и правовых норм управления и контроля пространственной и социальной мобильности населения. Поэтому естественно желание автора настоящей работы критично взглянуть на миграционную теорию и практику последних десятилетий.

В современной ангольской, в российской, а равно как и в другой зарубежной литературе нет однозначной оценки глобализации и её неотъемлемой части – международной миграции. Молодая африканская политология склоняется к восприятию закономерностей миграционных процессов по принципу доминирующих научных традиций. Так, в франкофонной, испаноязычной и англоговорящей Африке утвердились преимущественно европейские научные школы; португалоговорящие исследовательские центры следуют фарватером европейской и американской научных традиций; североафриканские, арабские исследователи развиваются, опираясь на собственные и другие восточные, включая китайские и индийские, научные традиции1.

Последние тенденции хорошо заметны в научных публикациях тех стран Африки, где утвердились языковые курсы стран-доноров, где осуществляется ротация учёных и обмен студентами, а также функционируют индийские культурные центры, конфуцианские центры КНР. По законам «мягкой силы» Дж. Ная подобные организации нередко стимулируют людей (особенно молодёжь) к исследованию местных политических процессов, представляющих международный интерес. В бюджетах многих стран Африки появились статьи расходов на зарубежную научную деятельность. Например, XXIII сессия Aфpикaнcкoгo Coюзa нa выcшeм уpoвнe (2014г.) одобрила ряд принципиальных решений в социально-экономическом и политическом развитии континента, в т.ч. в сферах образования, здравоохранения, сельского хозяйства и торговли. Ассамблеей принят годовой бюджет в размере 522 млн. долл. США, включая соответствующую исследовательскую деятельность.

Число краткосрочных поездок с целью научных обменов выросло в 4 раза; каждый год около 320 млн. человек (включая исследователей из Африки) посещают съезды, форумы, конференции, международные симпозиумы, количество которых неизменно растёт1.

В целом же следует согласиться с мнением некоторых африканских мыслителей, которые утверждают, что мировоззрение местных учёных, их коллег, предопределено обширностью континента и разнообразием народов, населяющих его. Так, К. Крумаи, Дж. Ньерере, А. Кабрал, Л. Сенгор и Ф. Фанон утверждали, что социально-политическая мысль в Африке – это собственно политическая философия2. В контексте этого подхода мы и будем смотреть на межстрановую и межконтинентальную миграцию, сопрягая диалектику политических процессов с логикой пространственной мобильности населения.

Динамику глобальных процессов невозможно отделить от исследования миграционных потоков, поскольку обмен человеческим капиталом способствовал унификации культур, образа жизни, интернационализации коммуникаций, выступал своеобразным катализатором общественного прогресса. Например, в теории социолога-африканиста И. Валлерстайна миграция – это перемещение рабочей силы с периферии мировой экономической системы в её ядро. Глобальные миграции представляют собой столь же необходимый элемент функционирования мировой экономики, сколь и перемещения капиталов, товаров и услуг. Стало быть, «миграция нормальна и естественна, и увидеть её в таком качестве нам мешают, разве что нациоцентричные очки»3.

Государственные механизмы регулирования миграции в Африке (на примере Анголы)

Несмотря на знакомство с особенностями «круговорота людей», современная цивилизация все ещё пасует перед стихийным наплывам незваных гостей. Наиболее напряжённый трафик сложился на маршрутах следования переселенцев между Африкой и Старым Светом. Как в рамках законных перемещений, так и в нарушение их.

Водворение иностранцев в комфортный социум Евросоюза происходит крайне болезненно и противоречиво. Критично оценив «охоту к перемене мест» у иностранцев, европейские менеджеры от политики взяли на вооружение эффективные модели адаптации переселенцев. Другие государственные институты и транснациональные системы озаботились тем, чтобы использовать управляемые потоки нелегальной миграции для подрыва экономической и социальной стабильности государств-конкурентов. Создав критическую массу беженцев у границ какой-нибудь страны, затем с помощью терактов или других провокаций канализируют потоки беженцев в сопредельные политические пространства… Африканской миграционной системе (во всех её экстремальных проявлениях) свойственен скорее невольный, чем умышленный подрыв социально-политической стабильности в сопредельных государствах в результате стихийных исходов населения.

Как справедливо отмечает российский исследователь Е.Н. Корендясов, «Миграционные процессы в Африке приняли широкомасштабный, устойчивый и структурный характер (курсив мой авт.). Сформировались новые каналы торгово-экономического партнёрства, расширился доступ к источникам инвестиционно-финансовых ресурсов, к современным знаниям и технологиям. Открылись новые пути реализации преимуществ на рынках трудовых и природных ресурсов. Миграция открыла окна новых возможностей, новые маршруты достижения целей развития и сокращения бедности. Овладение ими и их реализация определяют сегодня одно из направлений внешнеполитической деятельности стран Африки»1.

Перечень мотивов, подталкивающих людей к перемене постоянного места жительства, весьма велик. Векторная направленность переселенческих маршрутов африканцев видоизменилась в результате стихийного «освоения» новых стран континента. И далеко не всегда по собственной воле переселенцев.

Например, в результате системных конфликтов и территориальных споров в районе Великих Озер вспыхнули долговременные вооружённые столкновения, повлекшие серьёзные разрушения инфраструктуры и вызвавшие несколько волн миграций. На что в своё время отреагировала ООН2. Генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун, в частности, напомнил главам девяти государств проблемного региона о необходимости соблюдения условий Рамочного соглашения 2013г. о поддержании законности и порядка на контролируемых ими территориях.

Возникшая в результате непродуманных действий властей и провокационных выступлений экстремистских организаций типа М-23, миграция превосходит ресурсный потенциал приёма соседних стран. А в результате дефрагментируется рынок труда, осуществляется латентный передел социальных благ обществ, давших беженцам временное пристанище. «Броуновское движение» порождает цепную реакцию стихийных перемещений африканцев из относительно стабильных государств. Критическая масса нелегалов растёт от страны к стране, вовлекая в свой поток маргинальные слои с транзитных, депрессивных территорий.

Больше всего беженцев принимают небогатые страны. Во всём мире насчитывается порядка 450 лагерей беженцев. Более 4 млн. человек ютятся в пунктах временного размещения, организованных стихийно. Например, в кенийском Дадаабе, где в 1991 году был организован палаточный лагерь, сейчас живёт более 340 тыс. человек, бежавших из Сомали1.

В африканских странах, как отмечает один из исследователей, – довольно сложно разграничить статус беженца и обычного мигранта. Люди, которым угрожает недобровольное выселение/переселение, ищут убежище в соседних государствах. Но и там их ожидают сложности: они вынуждены перемещаться с места на место ввиду различных обстоятельств. Порой их подвергают насильственной депортации2.

Ещё одна существенная деталь: разночтения, встречающиеся в международных правовых актах (Конвенция ООН 1951 г. и Протокол 1967 г.) и национальных правовых системах, по своему отражается в судьбах данной категории граждан и апатридов.

Фундаментальным принципом международного гуманитарного права является норма на получение человеком убежища… Однако предоставление убежища отнесено к компетенции государства и реализуется оно по усмотрению правительств стран приёма3. Декларируемые ООН или Африканской комиссией по правам человека и народов гуманные нормы обращения с лицами, ищущими убежище, пострадавшими от войн, природных катаклизмов, или вынужденными переселенцами, на деле не гарантируют социальной защиты и помощи последним4. Значительную часть африканских семей, пострадавших от вооружённых конфликтов и природных катаклизмов содержит на своём балансе Африканский Союз и поддерживающие его гуманитарные организации, включая миграционный сетевой интернационал.

Международное экспертное сообщество фиксирует участившиеся случаи нарушений положений Женевской конвенции 1951 г. и Протокола Гаагской конвенции 1961 г. и других нормативных актов со стороны некоторых правительств стран Африканского Союза. Речь идёт о незаконном удержании транзитных мигрантов; немотивированном ограничении свободы перемещения; отказе задержанным в юридической досудебной помощи, медицинских услугах, адвокатской защите. А также воспрепятствовании посещений правозащитных организаций, контролирующих режим содержания в пенитенциарных подразделениях иностранцев. К сожалению, властями нередко пресекаются попытки даже задержанных и подследственных воспользоваться помощью соплеменников и родных. Тем самым нарушается не только буква и дух международного права, но и традиционный уклад такого института, как африканская семья1.

Как отмечают российские исследователи, в Кении и Либерии четверть мигрантов в городах, не полагаясь на государство, получали деньги от своих сельских родственников. «Взаимные обмены товарами и деньгами распространены в Камеруне, Мали и Замбии. Для Либерии также характерно, что взрослые мигранты, продукты, деньги и другие товары и услуги курсируют между городами и деревнями. А в Абиджане (Кот-д Ивуар) немало детей усыновляется и направляется из городских семей в деревенские, в то время как других принимают на воспитание из деревни в город»2.

То есть, мы имеем дело с аналогом античного «Союза взаимного гостеприимства», о котором писал Плутарх в «Избранных жизнеописаниях», или проксения, означавшего, что хозяин, принимающий гостя, оказывал ему помощь и покровительство и сам их получал, оказавшись на родине гостя. Гостеприимство переходило по наследству, а нарушение его считалось у греков тяжким грехом3. Нынешние политические режимы, как видим, не считаются ни с античными формами человеческих связей, ни с современными нормами права.

Европейский вектор африканской миграции

В европейской прессе сегодня довольно часто цитируют американского исследователя – М. Вайнера, который писал в том смысле, что людские потоки, однажды начав движение, лишь ускоряют свой бег, приводя в конечном итоге к мировому миграционному кризису1. Неутешительный прогноз для Евросоюза, как видим, реализуется на наших глазах.

Центр мироздания, благоустроенная, преуспевающая, культурная Европа – издревле манила к себе переселенцев со всех концов света. Люди стекались сюда и по доброй воле, и в принудительном порядке, под воздействием внешних обстоятельств и факторов2. Особенно тогда, когда периферия испытывала сложности самого разного характера: экономического, военного, политического, экологического… Однако к нынешнему миграционному кризису Евросоюз и его официальные институты, во многом зависимые от управления из Вашингтона, причастны сами. Где-то прямо, а где-то косвенно. Слово «кризис» (применительно к бесконтрольному внедрению переселенцев в кормящие ландшафты Евросоюза) стало ключевым практически одновременно в российской и европейской научной литературе3. Одни исследователи определяли хронологические рамки системного трансконтинентального противоречия, беря за точку отсчёта события «Арабской весны» (2011г.). Другие политологи полагают, что старт миграционного марафона в Европу связан с интенсификацией боевых действий в Сирии, вызванной включением российских ВКС в ближневосточный конфликт (2014 г.) на стороне законного правительства Б. Асада. Последняя оценка, как представляется, точнее маркирует временной рубеж. На что указывают и статистические данные ООН о пиковых показателях беженцев из Сирии и Северной Африки1.

Несмотря на то, что лидеры ЕС на саммитах 2018-2019 гг. демонстрировали известную общность в оценке последствий системного кризиса Старого Света, и в нарочито оптимистических заявлениях для прессы, подчёркивают, что деструктивная фаза в миграционной политике преодолена и урегулирование близко к завершению. Однако канцлер Германии А. Меркель поубавила излишний оптимизм некоторых своих партнёров: «В Европе много проблем, но проблема, связанная с миграцией, может решить судьбу ЕС», заявила она в Брюсселе2. В этой связи в достаточно обоснованной хронологии кризиса (2014-2019гг.) последнюю дату можно сопрягать с математическим знаком – n, величиной, стремящейся к бесконечности ().

Дело в том, что потоки нелегальных мигрантов к 2019 г., действительно, удалось купировать; правоприменительные структуры ЕС вернулись к практике депортации нежелательных лиц в страны исхода; отчасти блокирован криминал, специализирующийся на пособничестве незаконному проникновению в ЕС. Однако, не удалось устранить противоречий, породивших волны мотивированных и немотивированных переселенцев.

Так, освоившиеся на территории Европы беженцы, по прежнему «проедают гуманитарную помощь» и не прилагают солидарных усилий для развития континентального социума. Демографический дисбаланс (при стареющем коренном населении) расширяется в пользу стихийных переселенцев. У социально незащищённых женщин-беженок к 2018-2019 гг. появились второй и третий ребёнок, что весьма негативно воспринимается в праворадикальных и националистических кругах, типа группы Migration Watch («Миграционный дозор»), члены которой не перестают говорить на языке расистов1.

Отчасти эти обстоятельства, обременяющие кризисное течение адаптации приезжих (2014-2019гг.), свидетельствуют о недальновидности регуляторов миграции в ЕС и недооценки потенциала официальных институтов и неправительственных структур Африканской миграционной системы (АМС).

Как фиксировала ООН, на земном шаре в 2013 г. глобальное мигрантское население составляло около 233 млн. из которых 96 млн. перемещались в пределах условного Юга, то есть, не менее 1/3 странствующего населения не пересекает границ стран 1-го мира2. При этом до 3,2 млн. человек выросло количество лиц, ищущих убежища3.

Нелегальный контингент странников не охватывает ни одна официальная статистика. И если судить о плотности миграционных потоков, то Европа, при известных противоречиях её миграционной политики, остаётся наиболее привлекательной территорией для переселенцев.

Как утверждают авторы из ВВС, карта, воспроизводящая на странице 83 векторную направленность мигрирующих африканцев, близка к истине. Однако подлинные мотивы, движущие людьми, и в которых следует детально разобраться, не укладываются в схемы. Равно, как невозможно передать графически всех эмоций отчаявшихся искателей лучшей доли. И первое из заблуждений, подталкивающих к странствию людей, кроется в плохой информированности.

Дело в том, что большинство мигрантов за европейским фасадом не видят многих социально-экономических проблем и своим появлением лишь осложняют ситуацию в принимающих странах. Самый цитируемый экономист современности Хавьер Сала-и-Мартин отмечает, в частности, Африка с 70-годов ХХ века до 2006 г. избавлялась от бедности в темпах, намного превысивших расчётные. К 1998 г. больше африканцев миновали черту бедности и приблизились или преодолели границу прожиточного минимума2.

Однако неосведомлённость людей, ищущих комфорт и преуспевание за пределами африканского континента, подводят их ожидания. Поскольку ареал мировой бедности на рубеже XX-XXI веков значительно видоизменился. Так как свыше 70% нуждающихся проживают уже в странах cо средним уровнем дохода населения. А самая значительная часть этой категории граждан (61%) живёт в стабильных обществах1. В то время, как страны ЕС испытывают известные экономические сложности, вызванные снижением деловой активности2, выходом Великобритании из еврозоны, войной с США в топливно-энергетической сфере, миграционным кризисом, наконец.

Безвестные путешественники не войдут в анналы великих географических открытий в силу незаконности предпринятых ими действий. И если славы первооткрывателей они не заслужат, то в сочувствии им мы не вправе отказывать. Поскольку каждый из морских или сухопутных маршрутов нелегалов, как путь их предков на невольничий рынок, полон смертельной опасности – огня полицейских карабинов, голода и жажды, атак диких животных, песчаных бурь и морских штормов...

Как сообщает Африканская организация полицейского сотрудничества (Африпол), структура Африканского Союза, на пути в страны Европы, особенно если речь идёт о нелегальном пересечении мигрантами границ, их поджидают многочисленные опасности.

А вот, к примеру, как описывает нелегальный трафик африканцев, которым не удалось миновать восточный «коридор», один из маршрутов в ЕС, американский публицист и путешественник П. Салопек: «Джибути... Тела несчастных обтянуты иссушенной кожей. Ступни и кисти рук обглоданы гиеновыми собаками. Их путь лежал на восток. Всех ждал пролив Баб-эль-Мандеб, что переводится как «врата скорби», и откуда йеменские лодки увозят измученных нищетой африканцев батрачить на Ближний Восток. Сколько их гибнет в Афарском треугольнике?»3.

Мультикультурализм и политические риски интеграции африканских переселенцев в странах приёма

Весьма лаконично суть мультикультурализма передал канадский исследователь Ч. Тейлор: «Все люди достойны уважения, независимо от их культурных способностей или образа жизни. Мультикультурализм подразумевает принцип универсального гражданства в рамках общества. Вторая концепция заключается в том, что мультикультурализм подразумевает «политику признания»: речь идёт не о различиях идентичности, а о взаимном признании и соответственно взаимодействии». И более того, мультикультурализм в рамках отдельного государства «требует патриотических чувств»1. Но это срабатывает, как мы понимаем, в идеальных условиях стабильных обществ. А после категоричных заявлений некоторых западных лидеров, которые связывают практику мультикультурализма с миграционным кризисом в Европе, эта тема реже стала встречаться в прессе, на дискуссионных площадках, в миграционном праве. Политическая конъюнктура даёт о себе знать, но исчез ли мультикультурализм из повседневной действительности? На наш взгляд, ответ на этот вопрос задолго до современных дискуссий дал американский социолог Роберт Э. Парк: «Исторический прогресс и развитие цивилизации возможны лишь при постоянном перемещении людей и смешении народов и культур»2.

В исторических анналах и мемуарах сохранились многочисленные примеры сотрудничества, сосуществования больших интернациональных сообществ в коммерции, мореходстве, рыболовстве, военном деле. К примеру, европейские корабли времён Великих географических открытий и торговой экспансии в «третий мир» набирали интернациональные экипажи. Суда, достигавшие берегов Филиппин, нанимали матросов из числа индусов, метисов- филиппинцев, малайцев, китайцев.1 Или, к примеру, в 1763 г. в Батавии, как голландские мореходы называли нынешнюю Джакарту, столицу Индонезии, гарнизоны формировались из местных жителей в пропорции к европейским воинам один к двум.2

«Тысячи туземных посредников, пишет Ф. Бродель, осаждали человека из Европы, навязывали ему свои услуги от египетских мавров и вездесущих армян до бания, евреев Мохи и кантонских, амойских и бантамских китайцев; и не следует забывать гуджарати, или торговцев Коромандельского берега, или яванцев зубастых помощников, которые буквально окружали португальцев во время их первых вторжений на острова пряностей»3. Так, в Кандагаре (1641г.) купец из местных индусов предлагал своему партнёру испанцу: «ибо, объяснял абориген чужеземцу, как люди вашей нации не говорят на языке сей страны, вы непременно встретитесь с трудностями, ежели не найдёте никого, кто бы вами руководил»4… Как видим, «экономический детерминизм», культурная или коммуникативная потребность с античных времён и по сей день создают пространство мультикультурного сотрудничества.

Авторитетный российский исследователь Е.А. Нарочницкая также утверждает, что «реальность мультикультурализма возникла как факт многокультурности, причём в масштабах, которых Запад никогда не знал. Интегрировать в единое целое неубывающие разнородные миллионные потоки мигрантов объективно крайне сложно, если вообще возможно и поэтому альтернатива мультикультурности вряд ли существует»5.

Если этого квалифицированного утверждения не достаточно, сошлёмся на компетентные мнения международного научного сообщества. …«Дети мигрантов, отмечает журнал «Азия и Африка сегодня», свободно говорящие на языках своей родины и принимающей страны, с одной стороны, являются первыми носителями той самой мультикультуры (курсив мой авт.), о которой так много говорят сегодня»1.

А, например, исследователи Г. А. Карпов и М. Клупт, не поддаваясь пессимизму политических лидеров Евросоюза, продолжают заниматься самыми различными аспектами интеграции мигрантов в иноэтничную среду2. Английский учёный Д. Хезмондалш реально оценивает возможности мультикультурализма. Ссылаясь при этом на «Работы авторов, живущих за пределами евро-американской метрополии, и мигрантов из бывших колоний, которые сыграли большую роль в развитии представления о культуре отдельного места и (или) народа как о «единой, общей культуре»3. А кроме того, как отмечает российский исследователь В.С. Малахов, «Основной массив административных решений, принятых в годы увлечения мультикультуралзмом, остался нетронутым. Это объясняется тем, что управленческие мероприятия, вызванные демографическими сдвигами последних десятилетий, нельзя было не проводить»4.

Сегодня «дискурсивно текучий» (по В. Бредли)5 мультикультурализм нередко отождествляется с интеркультурализмом – совокупностью теоретических и управленческих подходов политиков. Но и в этой изменчивости отношений полиэтничных социумов ключевыми принципами остаются: открытость, интеркультурный диалог и конструктивное взаимодействие коренного населения и иностранцев.

«В настоящее время, пишут исследователи из Санкт-Петербурга, интеркультурализм вырастает как совокупность дискурсивных стратегий, подразумевающих «открытый диалог» и обсуждение как тенденций трансформации общества в целом, так и форм социальности и культуры, соотносимых с разнообразными акторами этническими, культурными, религиозными». И далее: «В центре внимания интеркультурализма – нарратив изменений, а не их конкретное содержание. В этой перспективе артикулируются его контекстуальные версии как инструмент дискурсивного переопределения, реконцептуализации социального, научного и политического аспектов»1.

Как видим, существенное дополнение не только не отменяет базовых принципов мультикультурализма, но и допускает, как отмечает канадский учёный А. Флерас, своеобразного «переиздания», тиражирования мультикультурализма. «На смену мультикультурной парадигме 1.0, или управляемому мультикультурализму, основанному на идее признания этничности и культуры разных сообществ (по П. Ватту), артикулируемой преимущественно в контексте иммиграции, пришёл мультикультурализм 2.0, развивающийся (курсив мой – авт.) в постмультикультурной перспективе. Он не только «поощряет» культурное разнообразие, но и предоставляет более широкие рамки для реализации гражданских инициатив, политического участия и демократических прав»2.

Не снят с повестки дня мультикультурализм как концептуальный подход в деятельности специалистов миграционной службы РФ. Как отмечает психолог из Калуги М.Р. Арпентьева, «психотерапия есть процесс врачевания культурой и взаимодействия культур, ценностных систем, в этом качестве, независимо от направлений, она может быть рассмотрена как единый, целостный феномен. «Межкультурные» психологи считают, что терапевтический процесс, не принимающий во внимание целостный жизненный опыт человека, отрицающий значение культурных и иных групп социальных ценностей, способствует разрушению целостности личности»1.

Сложную картину кочующего мира, как мы видим, описывают социологи и политологи, социальные психологи и лингвисты, историки и правоведы. Нормативную базу, регулирующую отношения стран исхода и стран приёма, а также адаптивные технологии укоренения переселенцев совершенствуют властные структуры и институты гражданского общества.

Так, совместные документы ЕС и Африканского Союза по регулированию миграции на 2011-2013 гг., включающие так называемы 12 инициатив, отражают всю гамму актуальных проблем двух континентов, двух глобальных миграционных пар. Четыре инициативы адресованы непосредственному процессу обмена человеческими ресурсами. Вторая инициатива регулирует почтовые отправления (денежные переводы) из Европы в Африку. Третья инициатива содержит политико-правовые нормы противодействия торговле людьми. Четвёртая инициатива актуализирует укрепление связей с диаспорами, а пятая регламентирует мониторинг миграционных процессов2.