Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Проблема личностного восприятия христианства Вл. С. Соловьевым 20
Параграф 1.1. Религиозный пафос жизни Вл. С. Соловьева 20
Параграф 1.2. О проблеме зла в контексте построения всемирной теократии 27
Глава II Эстетизм К.Н. Леонтьева как попытка предложить новую формулу русской культуры 45
Параграф 2.1. Ранний эстетический период жизни К.Н. Леонтьева 46
Параграф 2.2. Переход к консерватизму и «консервативному» эстетизму 51
Параграф 2.3. Религиозный поворот и путь к монастырю 65
Глава III Вл. С. Соловьёв и К.Н. Леонтьев в их взаимных отношениях 77
Параграф 3.1. Контекст диалога Вл.С. Соловьева и К.Н Леонтьева» 77
Параграф 3.2. Проект всемирной теократии Вл.С. Соловьева 93
Параграф 3.2. Гептастилизм — проект новой культуры К.Н. Леонтьева 122
Глава IV Каждая утопия чревата эсхатологией 137
Заключение 146
Библиография
- О проблеме зла в контексте построения всемирной теократии
- Переход к консерватизму и «консервативному» эстетизму
- Религиозный поворот и путь к монастырю
- Проект всемирной теократии Вл.С. Соловьева
О проблеме зла в контексте построения всемирной теократии
Творчество Вл.С. Соловьёва занимало особое положение в русском обществе конца девятнадцатого и начала двадцатого века, в напряженный период формирования главных смыслов русской ментальности и размышлений о возможной судьбе России в движении мировой истории. В. В. Розанов, завершая свою полемику с Соловьёвым, признал в нем «первого русского философа»: «Все они, русские философы до Соловьева, были как бы отделами энциклопедического словаря по предмету философии, без всякого интереса и без всякого решительного взгляда, на что бы то ни было. Соловьёв, можно сказать, разбил эту собирательную и бездушную энциклопедию и заменил ее правильною и единоличною книгою, местами даже книгою страстной. Поэтому одному он стал «философом»» 36 . Это был человек абсолютно имперского сознания, пожалуй, как никто из русских мыслителей. Говоря о своей идеи всемирной теократии, философ писал, что ориентируется на проект универсальной монархии Данте. С.М. Соловьёв отмечал, что не без влияния гибеллинских идей Данте Соловьёв обратился к идее о теократическом призвании русского императора. Он сумел преодолеть в своём творчестве односторонности западничества и славянофильства. Переосмысливая идею «Третьего Рима», Соловьёв видел в Российской империи мессианское начало, которое должно примирить европейское человечество.
Для него никогда не угасала всепобеждающая сила любви. Л.М. Лопатин писал: «Соловьёв стремился не выявлять свою личность, а пахать и строить на камне. Считая любовь зиждительным и организующим началом жизни, он искал осуществления этой любви через философский синтез и общественную справедливость. Синтез духовного и материального, Востока и Запада, России и Европы, православия и католицизма – вот что всего характернее для Соловьёва»37.
С.С. Хоружий в своем докладе к столетию со дня смерти Вл. С. Соловьёва говорил о нескольких ликах философа: монаха, рыцаря Софии, пророка, христианского гуманиста и поборника христианского единства.
Только в контексте его учения о Софии можно понять всю полноту концепции о всеединстве, Богочеловечестве, его теократический проект и проповедь Вселенского христианства, о котором Соловьев, собственно говоря, первый раз и заговорил в своей работе «София». Именно в ней он задается вопросами: Что есть Христианство? И что есть вселенская религия?: «Что называешь ты Христианством? - спрашивает София. – Есть ли это папство, которое, вместо того чтобы очиститься от крови и грязи, которыми оно покрылось в течение веков, освящает их и утверждает, объявляя себя непогрешимым? Есть ли это протестантизм, разделенный и немощный, который хочет верить и не верит больше? Есть ли это слепое невежество, рутина масс, для которых религия есть только старая привычка, от которой они понемногу освобождаются? Есть ли это корыстное лицемерие священников и великих мира? Знай, что вселенская религия приходит, чтобы разрушить все это навсегда. .... Истинная вселенская религия – это дерево с бесчисленными ветвями, отягченное плодами и простирающее свою сень на всю землю и на грядущие миры. Это не произведение абстракции или обобщения, это реальный и свободный синтез всех религий, который не отнимает у них ничего положительного и дает им еще то, чего они не имеют. Единственное, что она разрушает, - это их узость, их исключительность, их
С этого начинается второй лик Соловьёва - лик христианского гуманиста, поборника христианского единства и соединения Церквей. Сам образ философа стал символом воссоединения41, его историософский проект, который потом назовут утопией, должен был изменить ход истории. Для Соловьёва как христианского гуманиста важно было возродить значимость заповедей Христа. С.М. Франк отмечал: «Соловьев дает принципиальное обоснование тому, что можно назвать христианским гуманизмом»42, он на собственном примере демонстрировал, что в основе всех отношений к ближним должны лежать христианские заповеди. У Соловьёва был один и главный совет: «… перед тем как решаться на какой-нибудь поступок, имеющий значение для личной и общественной жизни, вызвать в душе своей нравственный образ Христа, сосредоточиться в нем и спросить себя: мог ли бы он совершить этот поступок, или другими словами – одобрит Он его или нет, благословит меня или нет на его совершение? Предлагаю эту проверку всем – она не обманет. Во всяком сомнительном случае, если осталась только возможность опомниться и подумать, вспомните о Христе, вообразите Его
Цитата по Хоружий С.С. «Наследие Владимира Соловьёва сто лет спустя»//Журнал Московской Патриархии, 2000 №11. С.3 себе живым, каким Он и есть, и возложите на него все бремя сомнений»43. Сам же Соловьёв выступил против казни террористов, убивших 1 марта 1881 года императора Александра II, кроме того философ открыто писал в защиту евреев, финнов, поляков, настаивал на необходимости христианской политики, социальной справедливости и социальной миссии Церкви. Достаточно вспомнить слова апостола Павла о том, каким должен быть истинный христианин, который должен отказаться от «ветхого человека» в себе, избавиться от пороков гнева, злобы, лжи, злоречия и т.д., духовно обновиться «по образу Создавшего его, где нет ни Эллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всём Христос» (Кол. 3:10-11), с полной уверенностью можно сказать, что Соловьёв был таковым.
Переход к консерватизму и «консервативному» эстетизму
Соловьёв готовится к написанию своего последнего произведения, которое по его собственному выражению должно было стать окончательным взглядом на церковный вопрос. В письме к Е. Таверне Соловьёв писал: «Надо навсегда отказаться от идеи могущества и внешнего величия теократии»78. В конце творческого пути у Соловьева появляется онтологическое, метафизическое понимание зла, «сросшееся» с самими структурами бытия, а предчувствие прихода Антихриста и близкого «конца истории» становится основным экзистенциальным ощущением79.
Последний период творчества Соловьёва был также периодом открытой полемики с Л.Н. Толстым. Надо сказать, что в своём непринятии идей Толстого Соловьёв был един с К.Н. Леонтьевым, который писал о толстовской интерпретации Евангелия, что «это весьма известная проповедь всечеловеческой «любви», как «искусства для искусства», без всякой надежды на помощь и награду свыше, ибо особого Бога нет ... Он (Толстой) преступник по тому одному, что, приставая ко всем с «любовью», сам поступает весьма жестоко, разрушая старую и весьма утешительную веру в сердцах людей шатких, молодых»80.
Соловьёв свою очередь как апологет государственно-правового начала, и в этом, безусловно, прослеживается влияние его отца, был категорически против теории гуманной государственности Толстого. Он был убежден, что право, являясь нормой, регулируемой принципами справедливости, спасает общество от ужасов анархии и деспотизма. В «Оправдании добра» философ приводит в пример весьма показательный случай: «Недавно, как сообщали газеты, среди Москвы, на Никольской улице, около часовни св. Пантелеймона, толпа народа чуть не до смерти избила и искалечила женщину, заподозренную в наведении болезни на мальчика посредством заколдованного яблока. Эти люди действовали без всяких корыстных целей и внешних соображений, у них не было никакой личной вражды к этой женщине и никакого личного интереса в ее избиении; единственным их побуждением было сознание, что такое вопиющее злодеяние, как отравление невинного младенца посредством колдовства, должно получить справедливое возмездие. Таким образом, нельзя отнять у этого дела характер формально-нравственный, хотя всякий согласится, что по существу оно было решительно безнравственным. Но если тот факт, что возмутительные злодеяния могут совершаться по чисто нравственным побуждениям, не приводит нас к отрицанию самой нравственности, то, на каком же основании такие, по существу неправые, хотя и правомерные, постановления, как прусский эдикт 1739 г., кажутся нам достаточными для отвержения права? Если в злодеянии на Никольской улице виноват не сам нравственный принцип, а только недостаточная степень развития нравственного сознания у полудикой толпы, то и в нелепом прусском законе виновата никак не сама идея права или закона, а только слабая степень правового сознания у короля Фридриха-Вильгельма. Об этом не стоило бы и говорить, если бы не усиливавшаяся в последнее время, именно по отношению к юридической области, дурная привычка выводить назло логике общие заключения из отдельных конкретных случаев»81. В отличие от Толстого, Соловьёв не принимает принцип «непротивления злу насилием». «Три разговора» Соловьёв начинает с признания реальной силы зла. Для философа важно дать ответ на вопрос: «Есть ли зло только естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром, так что для успешной борьбы с нею нужно иметь точку опоры в ином порядке бытия?»82.
Он писал в предисловии к «Трём разговорам», что он решил осветить наглядным и общедоступным образом главные стороны о вопросе зла. Свою основную задачу он обозначил скорее как апологетическую и полемическую: «Я хотел, насколько мог, ярко выставить связанные с вопросом о зле жизненные стороны христианской истины, на которые с разных сторон напускается туман, особенно в последнее время»83.
В своей работе он представил три точки зрения на вопрос о борьбе против зла: религиозно-бытовую, культурно-прогрессивную, безусловно-религиозную. По мнению Соловьёва, сам ход истории включает в себя долгий процесс борьбы между добрыми и злыми силами за существование. Со злом необходимо бороться, и для этого существуют разные способы, например: меч воина или перо дипломата.
Для Соловьёва армия и государство необходимы, именно для продолжения борьбы со злом, для того, чтобы Земля не превратилась в ад.
Например, относительно войны, по мнению философа, необходимо ставить не один вопрос, а три: первый общенравственный, второй о ее значении в продолжающейся истории человечества и третий вопрос, личный, который относится к решению каждого человека – о том, как он сам теперь и здесь относится к факту войны и к тем условиям, которые из него практически вытекают?
Религиозный поворот и путь к монастырю
Соловьев видел в основании Петербурга исторический шаг, сделанный Петром к стиранию границ между Россией и Западом, к вводу России в семью европейских христианских государств. Санкт-Петербург — город Св. Петра, второй его город, а первым был, есть и будет Рим. В этом Соловьёв видел провиденциальный шаг, демонстрирующий преемственность Российской империи не просто Римской империи, но Римской христианской империи. Но это вовсе не значит, что современную Европу Соловьёв боготворил, он точно также как и Леонтьев видел опасность разложения в процессах, происходящих на Западе. Соловьев, говоря о Европе, подразумевал совокупность великих творений искусства, культуры и науки, выросших на европейской почве, в основе которой лежали принципы Христианства, ту самую Европу объединившие в единое целое и несущие это прошлое и в сегодняшнем теле культуры.
Соловьёв и Леонтьев познакомились при весьма интересных обстоятельствах, которые последний описал в своём письме к племяннице Марии Владимировне: «Тот 24-летний богослов и философ Вл. Соловьёв, которого ты читаешь и даже понимаешь, пригласил меня сегодня к нему в девятом часу вечера «потолковать» по душе. Я, отстоявши почти всю всенощную в Исакиевском соборе и от души помолившись, поехал и прождал его до половины десятого. Вообрази, должно быть, он забыл! Меня это не обидело; он первый ко мне пришел и вообще обнаружил много искренности и желания со мною подружиться; я уверен, судя по его поведению вообще, что он будет очень смущен, когда найдёт мою записку, ибо кроме рассеянности приписать этого нечему в таком порядочном человеке»194.
Этот случай никоим образом не повлиял на отношение Леонтьева к Соловьёву, в письме от 14 февраля 1878 года он написал «С философом Соловьевым очень подружились»195 . Влияние Соловьёва на Леонтьева было огромным и как точно отметила современная исследовательница «способствовало увеличению и углублению интереса Леонтьева к богословской проблематике, в которой «молодой и глубокомысленный философ виделся ему в начале 1880-х гг. самым сведущим и авторитетным лицом»196. Они переписывались и часто встречались в Москве, где они жили неподалеку, на даче Леонтьева в подмосковном селе Мазилово. Леонтьев считал Соловьёва гением с какой-то таинственной высшей печатью на челе и не раз сам для себя придумывал оправдания тем или иным словам Соловьева.
Сердечная привязанность философов более подпитывалась Леонтьевым, нежели Соловьёвым. Первый им был буквально очарован. Соловьёв же про Леонтьева всего лишь говорил, что считает его «умнее Данилевского, оригинальнее Герцена и лично религиознее Достоевского»197. Он ни разу не высказался по существу о творчестве Леонтьева, хотя именно ему принадлежало первое место по упоминаниям в переписке Леонтьева.
Первый раз Леонтьев решился на полемику с Соловьёвым в 1888 г., написав статью «Владимир Соловьёв против Данилевского». Это был ответ на опубликованную в журнале М.М. Стасюлевича статью «Россия и Европа». Статья отнюдь не стала полемической, а, наоборот, в какой-то степени разъясняющей – Леонтьев в ней дал характеристику своего собственного историософского проекта в сравнении и противопоставлении идеям Соловьёва.
Леонтьев также призвал Соловьёва быть судьей в споре против П.Е. Астафьева по национальному вопросу, написав работу «Кто правее? Письма к Вл. Соловьёву», но Соловьёв от этой роли деликатно уклонился, хотя об этом у них была личная договорённость при последней встречи в Москве в конце лета 1890 года. Астафьев ответил Леонтьеву на его критику в статье «Национальная политика как орудие всемирной революции». Леонтьев писал А.А. Александрову 20 сентября 1890 года: «Его статья против меня (летом в «Московских ведомостях») была до того бешеная, ядовитая, не великодушная, а по мнению Вл. Соловьёва, и прямо хамская (это не моё обычное слово, а в самом деле Соловьёва), что надо дивиться, как он, при своей чуткой совести, не пришел ко мне с дружеским и честным покаянием. Соловьёв особенно «хамским» находит укор его мне в том, «что я не особенно известен»»198. Леонтьев же обратился именно к Соловьёву быть судьёй в споре с Астафьевым, не только потому, что к последнему у философов было одинаковое негативное отношение, и Леонтьев хотел услышать дружескую поддержку единомышленника, а потому что только Соловьёв со сходных позиций с Леонтьевым критиковал идею нации, как предмет поклонения, говорил о невозможности возведения национального сознания на наивысшую ступень, призывая отречься от национального эгоизма, и только он сумел заставить Леонтьева взглянуть по-другому на свою мечту о великой национально-культурной будущности России: «Он (Соловьёв) поколебал, признаюсь, - писал Леонтьев, - в самые последние 2-3 года мою культурную веру в Россию, и я стал за ним с досадой, но невольно думать, что, пожалуй, призвание, России чисто религиозное… и только! … Все равно, - в исполинском каком-то назначении нашем теперь уже и сомневаться нельзя»199 . Но Соловьёв так и не высказал публично своей позиции по отношению к этому спору 200. К.В. Мочульский заметил: «Так отдавать себя он (Соловьёв) не умел»
Проект всемирной теократии Вл.С. Соловьева
Римляне ставили выше всего главную задачу государства — объединение людей для общего дела. Они определили государство как res publica, тем самым придавая ему безусловное значение, видели в нём главное начало жизни, обеспечение общего всенародного дела. Соловьёв полагал, что нравственные принципы в римском понятии государства как res publica выражены прямо и яснее, нежели в греческом понятии культурного гражданства. Римляне признаются Соловьёвым избранным народом также как и евреи. В своём письме к Н.Н. Страхову Соловьёв писал: «Я считаю «отца Энея» вместе с «отцом верующих» Авраамом, настоящим родоначальником Христианства, которое, исторически говоря, есть соединение этих двух parentalli й»287.
Настало время, когда Запад понял, что тот совершенный человек, которого он ищет, не может быть таковым без единения с Богом, а Восток понял, что совершенство Бога может раскрыться только в совершенном человеке. «И ложный человекобог Запада - Кесарь, и мифические богочеловеки Востока - одинаково призывали истинного Богочеловека»288.
В то время как священный народ Израиля подготавливал природную телесность Богочеловека, остальные народы мира создавали социальное тело Богочеловека. Попыток было несколько: ассиро вавилонская монархия, мидо-персидская монархия, македонская монархия. Но все они были неудачными. Соловьёв писал: «Но был камень - Capitoli immobile saxum - городок Италии, начало которого обвито было таинственными сказаниями и многозначительными знамениями и даже истинное имя которого было неизвестно. Этот камень, брошенный Промыслом Божиим в историю, ударил по глиняным ногам греко-варварского мира Востока, повалил и стер в прах бессильный истукан и стал великою горою»289.
Как уже было сказано, языческий мир обрёл центр единства, появилась наднациональная всемирная монархия. Римский Кесарь стал носителем и представителем воли всего человечества. По Соловьёву власть Кесаря временна, она могла существовать только до того момента, пока не прославился сын Человеческий. Е.Н. Трубецкой приводит в пример следующую цитату из «Истории и будущности теократии»: «Когда, после крестной смерти и воскресения, Ему была дана власть над всякою плотью, тем самым была упразднена власть безбожного кесаря: от неё осталась только тень. Когда на римском престоле воссел Кесарь равноапостольный, победивший крестом, - исчезла и самая тень языческого царства»290.
Богочеловек противопоставил человекобогу власть духовную, основанную на любви. Сам Соловьёв писал, что в известном смысле, это была всего лишь перемена династии. Династия Юлия Цезаря, которого философ называет верховным жрецом и богом, была заменена династией Святого Петра, являющегося первосвященником и рабом рабов Божьих. Тем самым миру был явлен истинный Вечный Рим, соответствующий своему мистическому имени. (Roma если прочитать справа налево значит Amor). В лице первого из апостолов, апостола Петра верховная церковная власть была перенесена в Рим. «Капитолийская скала была освящена библейским камнем, и Римская империя обратилась в ту великую гору, которая родилась из этого камня»291. Другие царства были разрушены, римское же царство по мнению Соловьёва имеет постоянные границы царствия Божия на земле.
Все великие империи древности были преходящими явлениями истории, и только духовный Вечный Рим существует до сих пор. Е.Н. Трубецкой писал, что для Соловьёва Вселенская церковь — «не что иное, как пресуществленный Рим. Учреждая первосвященническую власть, Христос не упразднил то истинное, что заключалось в вечном городе. Он сохранил международное единство, монархический образ правления, но при этом вложил новое содержание в эти традиционные формы. У пределов Кесарии и на берегу озера Тивериады Спаситель низложил не будущего христианского кесаря, а кесаря человекобога»292.
В предисловии «России и Вселенской церкви» была определена роль России в построении всемирной теократии: Россия призвана войти в неё как политическая сила. Римский папа, Русский царь-Самодержец и пророк — именно это необходимо, по мнению Соловьёва, для построения монархии.
Россия, будучи «Третьим Римом» по замыслу Соловьёва должна примирить Первый и Второй Рим, то есть Восток и Запад. Говоря словами Г.В. Флоровского, «это должно явить некую разновидность исторической диалектики: тезис, антитезис, синтез – Рим, Византия, Россия»293. Только в союзе с Римской церковью Россия может осуществить своё историческое предназначение. Е.Н. Трубецкой также писал в своей работе «Миросозерцание Владимира Соловьёва», что задача России возвыситься над противоположностью Запада и Востока и явить себя Третьим Римом, который сможет примирить в себе два первых.
Русский царь, а не православная церковь, должен принять участие в объединении человечества. Всё в той же книге мы находим следующие слова: «Глубоко религиозный и монархический характер русского народа, некоторые пророческие факты в его прошлом, огромная и сплочённая масса его империи великая скрытая сила национального духа, стоящая в таком противоречии к вечности и пустоте его теперешнего состояния, - все это указывает, по-видимому, что исторические судьбы судили России дать вселенской церкви политическую власть, необходимую ей для спасения и возрождения Европы и всего мира»294.
