Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Историко-теоретические предпосылки возникновения русского неолейбницианства
1.1. Лейбниц и Петр Первый 19
1.2. «Монадология» и ее переводы на русский язык 21
1.3. Формирование лейбници-вольфианской традиции в России: М.В.
Ломоносов и А.Н. Радищев .23
ГЛАВА II. Юрьевская (дерптская) школа неолейбницианства 29
2.1. Персонализм Г.А. Тейхмюллера .31
2.1.1. Раннее творчество: Платон и Аристотель .32
2.1.2. Проективизм и перспективизм 34
2.1.3. «Метафизика четвертого мировоззрения» 37
2.1.4. Философия религии, логика и психология 40
2.2. Критический индивидуализм Е.А. Боброва 44
2.2.1. Эстетика и метафизика 50
2.2.2. Бытие индивидуальное и бытие координальное 51
2.3. Другие члены Юрьевской (Дерптской) школы: Я.Ф. Озе, В.Ф. Лютославский, В.С. Шилкарский 55
2.4. Вне школы, но под ее влиянием: идеи Тейхмюллера в творчестве А.А. Козлова, С.А. Алексеева (Аскольдова) и Н.О. Лосского 66
ГЛАВА III. Два проекта монадологии Н.В. Бугаева и П.Е. Астафьева 84
3.1. Н.В. Бугаев и Московская философско-математическая школа .84
3.1.2. Метод аритмологии и вопрос о свободе воли 85
3.1.3. Эволюционная монадология 90
3.1.4. Влияние Бугаева на о. Павла Флоренского .92
3.1.5. И снова Юрьевская школа: «Эволюционная монадология» И.С. Продана 97
3.2. Критическая монадология П.Е. Астафьева .101
3.2.1. Проблема внутреннего опыта и вопрос о свободе воли 102
3.2.2. «Воля в знании и воля в вере»: религиозная концепция П.Е.
Астафьева .105
3.2.3. Критическая монадология .107
3.2.4. Московское психологическое общество и спиритуализм Л.М. Лопатина .111
ГЛАВА IV. «Позднее» неолейбнициансво в россии: неакадемические форматы рецепции 117
4.1. Неолейбницианство и русский символизм 118
4.1.1. Лейбниц в эстетических исканиях В.Я. Брюсова .118
4.1.2.Символ монады в «Эмблематике смысла» А. Белого 123
4.2. Неолейбницианство и морфология В.Н. Ильина 127
Заключение .135
Библиография
- «Монадология» и ее переводы на русский язык
- Раннее творчество: Платон и Аристотель
- Другие члены Юрьевской (Дерптской) школы: Я.Ф. Озе, В.Ф. Лютославский, В.С. Шилкарский
- Критическая монадология П.Е. Астафьева
Введение к работе
Актуальность темы исследования
Имеющийся объем научных исследований показывает, что рецепция в
России идей европейских мыслителей затрагивает широкий спектр
философских и общенаучных вопросов, центральными из которых являются:
проблема самостоятельности (интеллектуальной автономности) либо
зависимости русской философии от идей западных мыслителей1; соотношение в философском творчестве национального и общечеловеческого начал2; проблема самоидентификации русской философии и поиски «русской идеи» (Ф.М. Достоевский, В.С. Соловьев, Н.А. Бердяев, И.А. Ильин и др.) и т.д.
Эти проблемы важны как в методологическом, так и в общекультурном смысле, и от их решения зависит как интерпретация интеллектуального прошлого, так и проекции будущего творчества в гуманитарной сфере в целом, и философской в частности.
В контексте «философского диалога» между Россией и Западом особого
внимания современного исследователя заслуживает идейное течение русского
неолейбницианства, возникшее в процессе поиска новых, или обновленных
метафизических основ философского знания, альтернативных популярным в то
время материализму, марксизму, эволюционизму и позитивизму3. На рубеже
XIX-XXвеков в России становятся актуальными разного рода
«ревизионистские» стратегии и подходы, позволявшие по-новому
пересматривать методологию и истолковывать изменившуюся
действительность через обращение к наследию прошлых эпох, мыслителям, чей потенциал еще не исчерпан. Наши неокантианцы (А.И. Введенский, И.И.
1 Отстаивание национальной специфики и оригинальности русской философии в трудах архимандрита Гавриил
(Воскресенского) и Александра Ив. Введенского; и наоборот, концепции «невегласия» Г.Г. Шпета,
«неоригинальности» русской философии Я.Н. Колубовского, Б.В. Яковенко и др.
2 Полемика В.С. Соловьева с неославянофилами и консерваторами (И.С. Аксаковым, П.Е. Астафьевым, Н.Н.
Страховым, Л.М. Тихомировым).
3 Вот как об этом писал Е.А. Бобров, автор призыва «Назад, к Лейбницу!»: «С начала 60-х годов в России
журналисты во главе с Чернышевским и Писаревым усердно пропагандировали среди русской интеллигенции
антропологизм Фейербаха и материализм Бюхнера. К этим влияниям присоединялось через журналистику
влияние английского позитивизма и эволюционизма». См.: Бобров Е.А. Философия в России. Материалы,
исследования и заметки. Вып. I., Казань, 1899. С. 4.
Лапшин, Г.И. Челпанов, С.И. Гессен, Г.Д. Гурвич, Б.В. Яковенко, Ф.А. Степун
и др.) вслед за Отто Либманом и прочими европейскими коллегами решили
вернуться в прошлое, следуя призыву «Назад, к Канту!»4. По-новому были
переосмыслены идеи немецкого иррационализма и пессимизма А.
Шопенауэра5, Ф. Ницше6 и Э. Гартмана7 (в трудах А.А. Козлова, Д.Н. Цертелева, А.А. Фета, Л.Н. Толстого, Н.Н. Страхова, Л.И. Шестова, Н.К. Михайловского и др.), феноменологии Э. Гуссерля (Г.Г. Шпет, Б.В. Яковенко,Н.О. Лосский, А.Ф. Лосев, Р.О. Якобсон)8, «философии жизни» Анри Бергсона (Н.О. Лосский, С.Л. Франк, С.А. Алексеев (Аскольдов))9, американского и европейского прагматизма10. Ко всем этим западным концепциям русские мыслители обращались с надеждой выйти из интеллектуального кризиса своей эпохи, обрести новый метод анализа прошлого и конструирования будущего.
В пору переосмысления прошлого и поиска элементов для новых философских «синтезов» не осталось без внимания и творческое наследие Лейбница. Хотя, стоит отметить, что интерес к Лейбницу в России возник еще при жизни немецкого метафизика благодаря его личному общению и переписке с Петром Великим. С тех пор этот интерес не ослабевает вплоть до наших дней. Для примера обратимся хотя бы ко второму изданию «Энциклопедии русской философии», вышедшему под редакцией М.А. Маслина в 2014 году, где имеется 45 упоминаний имени Лейбница, сделанных в связи с изложением
4 Изучению наследия Канта в России и русского неокантианства посвящены работы В.Н. Белова, Ю.Б. Мелих, Н.А. Дмитриевой, С.А. Нижникова, А.Н. Круглова и т.д.
5См.: Межуев Б.В. Шопенгауэр в России// Русская философия: Энциклопедия 2-е изд., дораб. и доп. / Под общ. ред. М.А. Маслина. Сост. П.П. Апрышко, А.П. Поляков. – М.: Книжный Клуб Книговек, 2014. С. 780-782.
6 См.: Ф. Ницше и философия в России/ Сост. Ю.В. Синеокая, Н.В. Мотрошилова. СПб.: Русский
Христианский гуманитарный институт, 1999. – 312 с.
7 См.: Бутина Е.А. Рецепция идей Э. фон Гартмана в русской философской мысли конца XIX – начала XX
веков. Автореф. дисс. … канд. филос. наук. М., 2013. – 28 с.
8См.: Счастливцева Е.А. Феноменологическая традиция в русской философии конца ХIХ - первой половины ХХ века (историко-философский анализ). Дис. ... док. филос. наук. М., 2012. – 266 с.; Dennes M. L'influence de Husserlen Russie au dbut du XXme sicle et son impact sur les migrs russes de Prague // Cahiers del’ILSL, N 9, 1997. рр. 45-65.
9 См.: Нэтеркотт Ф. Философская встреча: Бергсон в России/ Пер. с фран. И. И. Блауберг. М.: Модест Колеров,
2008. – 432 с.
10 Подробнее о связи русской философской мысли (в том числе Н.О. Лосского, С.А. Алексеева (Аскольдова),
И.С. Продана и др.) с американским и европейским прагматизмом см.: Ванчугов В.В. Русская мысль в поисках
«нового света»: «золотой век» американской философии в контексте российского самопознания. М.: Уникум-
Центр, 2000. – 328 с.
5 концепций тех или иных русских мыслителей11, их отдельных произведений, философских течений и направлений12. Уже один количественный параметр является достаточным подтверждением правоты слов С.М. Половинкина о том, что «неолейбницианство отнюдь не было маргинальным течением русской мысли»13. Однако не менее очевиден и тот факт, что до сих пор философской общественности не была представлена исследовательская работа, посвященная тщательному описанию и системному анализу данного направления, что также легко доказать, для экономии времени обратившись к уже упомянутой выше «Энциклопедии», в которой отсутствует отдельная статья о русском неолейбницианстве.
Сам термин «русское неолейбницианство» впервые появляется в работе В.В. Зеньковского «История русской философии» (1948 г.)14. Зеньковским же был сформирован и круг персоналий, которых традиционно принято относить к данному направлению: А.Н. Радищев, А.А. Козлов, С.А. Алексеев (Аскольдов), Л.М. Лопатин, Н.О. Лосский и Н.В. Бугаев.
11 См.: Русская философия: Энциклопедия 2-е изд., дораб. и доп. / Под общ. ред. М.А. Маслина. Сост. П.П. Апрышко, А.П. Поляков. – М.: Книжный Клуб Книговек, 2014. – 832 с. Статьи: Астафьев, Петр Евгеньевич (С. 35-36, - В.Ф. Пустарнаков); Бабст, Иван Кондратьевич (С. 38, - В.Ф. Пустарнаков); Бобров, Евгений Александрович (С. 60-61, Л.В. Фирсова); Брюсов, Валерий Яковлевич (С. 71-73, - В.Э. Молодяков); Бугаев, Николай Васильевич (С. 73-74, - В.В. Ванчугов); Ивановский, Владимир Николаевич (С. 209-210, - А.Н. Ждан); Ильин, Владимир Николаевич (С. 223-224, - А.П. Козырев); Козлов Алексей Александрович (С. 285-287, - Л.Р. Авдеева); Ланге Николай Николаевич (с. 316-317, - А.Н. Ждан); Ломоносов Михаил Васильевич (С. 340-342, -М.А. Маслин); Лосский Николай Онуфриевич (С. 346-348, - Н.Н. Старченко); Лотман Юрий Михайлович (С. 348-349, - Л.Н. Столович); Майоров Геннадий Георгиевич (С. 357-358, - М.А. Маслин); Нарский Игорь Сергеевич (С. 402, - П.В. Алексеев); Осиповский Тимофей Федорович (С. 451-452, - Т.Л. Мазуркевич); Половинкин Сергей Михайлович (С. 488, - П.П. Апрышко); Преображенский Василий Петрович (С. 500-501, -Ю.В. Синеокая); Радищев Александр Николаевич (С. 512-513, - Л.С. Шкуринов, Н.Г. Самсонова); Скворцов Иван Михайлович (С. 565, - И.Е. Задорожнюк); Ухтомский Алексей Алексеевич (С. 663-664, - А.Н. Ждан); Феофан Прокопович (С. 671-672, - В.В. Аржанухин); Штейнберг Аарон Захарович (С. 784-785, - Л.Н. Столович); Юшкевич Павел Соломонович (С. 811-812, - П.В. Алексеев); Якушкин Иван Дмитриевич (С. 819-820, - Е.В. Горбачева).
12См.: Всеединство (С. 114-118, - В.И. Кураев); Историография русской философии (С. 243-248, - М.А. Маслин); «История русской философии» (монография Зеньковского) (С. 252-253, - М.А. Маслин); «“Легенда о великом инквизиторе” Ф.М. Достоевского» В.В. Розанова (С. 322-323, - С.Р. Федякин); Личность (С. 334-336, -А.Г. Мысливченко, П.П. Апрышко); Московское психологическое общество (С. 388-389, - С.М. Половинкин); «О человеке, его смертности и бессмертии» А.Н. Радищева (С. 432-433, - А.И. Болдырев); Онтологизм (С. 441-442, - В.Л. Курабцев); Онтология (С. 442-447, - В.Л. Курабцев, В.И. Кураев); Персонализм (С. 465-467, - Л.Р. Авдеева); Плюрализм монистический (С. 480, - В.Л. Курабцев); Русская философия (С. 533-540, - М.А. Маслин); Славяно-греко-латинская академия (С. 568-569, - П.В. Калитин, А.В. Панибратцев); Смерть (С. 573-575, - В.В. Варава); Субстанциальный деятель (С. 619-620, - Н.Н. Старченко); Теодицея (С. 628-629, - А.Ф. Управителев); Теория познания (гносеология) (С. 629-635, - В.И. Кураев); Философия в духовных академиях (с. 676-677, - В.И. Абрамов); Философия в Казанском университете (С. 677-679, - А.Т. Павлов, В.А. Бажанов); Философия в Московском университете (С. 681-685, - А.Т. Павлов); Шопенгауэр в России (С. 780-782, - Б.В. Межуев).
13Половинкин С.М. Христианский персонализм священника Павла Флоренского. М.: РГГУ, 2015. С. 10. 14 См.: Зеньковский В.В. История русской философии. М.: Академический проект; Раритет, 2001. С. 599-642.
Первые работы, посвященные анализу данного направления возникают еще в начале ХХ века. Так, философ и литературовед Т.И. Райнов в своей работе «Лейбниц в русской философии второй половины XIX века» («Вестник Европы», 1916 г.)15 подразделял русских лейбницианцев на две группы: 1. «Школа Тейхмюллера-Козлова»: мыслители, имеющие непосредственную связь друг с другом, а также прямым образом в теоретическом плане связанные с Лейбницем (А.А. Козлов, С.А. Алексеев (Аскольдов), Е.А. Бобров, Я.Ф. Озе, Н.О. Лосский); 2. Мыслители, идейно не связанные друг с другом и воспринявшие идеи Лейбница самостоятельно, в концептуальных рамках собственных систем (Л.М. Лопатин, В.С. Соловьев, Н.В. Бугаев, Н.Я. Грот).
Альтернативную исследовательскую стратегию мы можем обнаружить в работе «История русской философии» («History of Russian Philosophy», 1951) Н.О. Лосского, который обозначает данное направление более широким термином «персонализм»16, причисляя к нему А.А. Козлова, Л.М. Лопатина, Н.В. Бугаева, Е.А. Боброва, П.Е. Астафьева, С.А. Алексеева (Аскольдова) и самого себя. Вслед за Лосским термин «персонализм» (или «метафизический персонализм») в своих трудах используют М.А. Прасолов17, И.В. Гребешев18, М.А. Маслин19 и многие другие исследователи, считая его более корректным и содержательно верным, чем «неолейбницианство». Это терминологическое расхождение важно учитывать всякому, обращающемуся к судьбе учения Лейбница в русской философии.
Характерной чертой русского неолейбницианства является его принадлежность к университетской философии (начиная с первых моментов рецепции учения Лейбница — у Ломоносова, Радищева и русских вольфианцев). Важную роль в процессе зарождения этого течения сыграли различные научныешколы и общества, такие как Юрьевская (или Дерптская)
15 См.: Райнов Т.И. Лейбниц в русской философии второй половины XIX века// Вестник Европы, 1916. Кн. 12, -
с. 284-298.
16 См.: Лосский Н.О. История русской философии. М.: Советский писатель. 1991. С. 182-186.
17Прасолов М.А. Субъект и сущее в русском метафизическом персонализме. СПб.: Астерион, 2007. С. 6. 18 См.: Гребешев И.В. Метафизика личности: персоналистические традиции в русской философии конца XIX – начала ХХ века/ Автореф. … дис. д-ра филос. наук. М., 2010. С. 4-5. 19См.: История русской философии / Под ред. Маслина М.А. М.: КДУ, 2008. С. 311.
7
философско-психологическая школа, Московская философско-математическая
школа и Московское психологическое общество. Тремя основными
академическими центрами формирования и развития русского
неолейбницианства были: Московский университет (Н.В. Бугаев, П.Е. Астафьев, Л.М. Лопатин и др.); Юрьевский (Дерптский, ныне – Тартуский) университет, где вокруг профессора Г. Тейхмюллера сформировалась «Юрьевская» (или «Дерптская») школа неолейбницианства (Е.А. Бобров, Я.Ф. Озе, В.Ф. Лютославский, В.В. Шилкарский); и Казанский университет (центр «русского лейбнициведения»: в разное время здесь вели свою научную деятельность В.Ф. Лютославский (1889-1896 гг.), Е.А. Бобров (1896-1903 гг.), а также его ученики – И.И. Ягодинский, Н.Н. Сретенский).
Одной из главных сложностей, с которой сталкивается любой историк
русской философии, является отсутствие единой школы русского
неолейбницианства. Это положение дел усугубляет отсутствие традиции
неолейбницианства на Западе (отнесение к которому Ж. Делеза20
представляется нам явной натяжкой), в сопоставлении с которой (как, к
примеру, можно поступать с неокантианской, неогегельянской и прочими
традициями) мы могли бывыделить схождения и расхождения, специфику
русского аналога на фоне «оригинала». Подтверждением этой проблемы
является тот факт, что никто из представителей русского неолейбницианства
самого себя таковым не считал. У каждого из них имелось особенное,
специфическое определение собственной системы взглядов. К примеру, Е.А.
Бобров именовал свое учение «критическим индивидуализмом», А.А. Козлов и
С.А. Алексеев (Аскольдов) – «панпсихизмом», Л.М. Лопатин –
«монистическим спиритуализмом», Н.О. Лосский – «интуитивизмом», «идеал-реализмом» и «иерархическим персонализмом»; и только двое из них создали свои версии монадологии – П.Е. Астафьев («критическая монадология») и Б.Н. Бугаев («эволюционная монадология»). Эта путаница привела к тому, что
20См., кпримеру: Bowden S. Deleuze's Neo-Leibnizianism, Events and The Logic of Sense's 'Static Ontological Genesis // Deleuze Studies. 2010. №4 (3). рр. 301-328.
8 теперь многие современные исследователи именуют одно и то же направление разными терминами (следуя одному из вышеприведенных определений)21. Единственная на данный момент попытка классификации всех направлений русского неолейбницианства представлена в диссертационной работе А.А. Хулаповой, посвященной психологическим особенностям теории Е.А. Боброва (Ростов-на-Дону, 2011)22, в виде тематических таблиц и схем.
Кроме того, многие отечественные исследователи неожиданно находят «лейбницианские» мотивы у мыслителей, традиционно никогда к данному направлению не причислявшихся (например, С.Л. Франка23, В.В. Розанова24, А.И. Герцена, Ф.М. Достоевского25, Г.И. Челпанова26, В.Я. Брюсова27, К.Э. Циолковского и Е.П. Блаватской28 и др.).Мы лишь укажем на этот круг лиц, не вдаваясь в разбор их методологических особенностей и личностных пристрастий, удерживаясь от превращения всего корпуса учений русских мыслителей в апологетов монады и последователей Лейбница.
Мы, в свою очередь, при классификации русского неолейбницианства и его ответвлений в данном исследовании будем опираться на следующие критерии:
21«Неолейбницианство» (В.В. Зеньковский, С.М. Половинкин, А.Е. Годин, Н.П. Ильин (Мальчвский)),
«Лейбницеанство» (Э.Л. Радлов, Б.В. Яковенко, Т.И. Райнов), «Персонализм» (Н.О. Лосский, М.А. Маслин,
И.И. Евлампиев), «Метафизический персонализм» (И.В. Гребешев, М.А. Прасолов),
«Теистическийперсонализм» (С.В. Пишун), «Спиритуализм» (К.М. Антонов, М.И. Ивлева), «Идеал-реализм»
(Л.Н. Столович), «Панпсихизм» (С.А. Левицкий) и т.д.
22 См.: Хулапова А.А. Историко-психологические особенности теории критического индивидуализма Е.А.
Боброва. Дис. ... канд. психол. наук. Ростов н/Д.: ЮФУ. 2011. – 206 с.;
23См.: Резвых Т.Н. Монадология Франка и Лейбниц// Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за
2001-2002 годы. Под. ред. М.А. Колерова. – М.: «Три квадрата», 2002. С. 25-45.
24См.: Резвых Т.Н. Лейбницевские мотивы у раннего Розанова// Христианское чтение, 2015, № 3. С. 183-199.
25 См.: Евлампиев И.И. Лейбниц и персоналистская традиция русской философии.// Философский альманах.
«Г.В. Лейбниц и Россия». Материалы Международной конференции. Санкт-Петербург, 26-27 июня 1996 г./ Отв.
редакторы Т.В. Артемьева, М.И. Микешин. СПб.: СПб НЦ, 1996. С. 103-123.
26 См.: Журавлев И.В. О философии Г.И. Челпанова// Челпанов Г.И. Введение в философию: с приложением
вопросника и конспективного обзора истории философии. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. С. 3-20.
27См.: Кульюс С.К. Формирование эстетических взглядов В.Я. Брюсова и философия Лейбница// Типология литературных взаимодействий. Ученые записки Тартусского университета. Тарту, Вып. 620. С. 50-64; Помирчий Р.Е. Из идейных исканий Брюсова (Брюсов и Лейбниц)// Брюсовские чтения, 1971. Ереван: Изд-во «Айастан», 1973. С. 157-171.
28 См.: Халипов В.И. Модификации «Монадологии» Лейбница в российском историко-философском контексте. Дисс. … канд. филос. наук, М.: РУДН, 1998. С. 113-134.
- Непосредственность влияния философии Лейбница, толкуемого не в
смысле прямого эпигонства, но здравого, критического переосмысления и
развития его идей;
- Особое внимание, уделяемое нашими мыслителями проблематике
отдельной живой человеческой личности (монады), персоны, индивида,
характера, типа;
- Центрированность (фокусированноссть) на «Монадологии» как
плодотворной основе рецепции и источнике критики идей Лейбница.
С учетом этих критериев в русском неолейбницианстве выделим три «идейных ядра», последовательное и всестороннееисследование которых и является приоритетным для данной работы:
Г. Тейхмюллер и Юрьевская (Дерптская) школа;
Эволюционная монадология Н.В. Бугаева;
Критическая монадология П.Е Астафьева
Объект исследования: корпус работ представителей русского
неолейбницианства, в рамках которого раскрываются все аспекты и стороны, магистральные и маргинальные темы данного философского направления.
Предмет исследования: специфика восприятия и творческой рефлексии идей Лейбница в России, рассмотренная в контексте традиции русского неолейбницианства или метафизического персонализма.
Целью данного исследования является историко-философская
реконструкция идей основных представителей русского неолейбницианства. Для реализации этой цели выделяется следующие задачи:
Задачи исследования:
1. Провести теоретическую реконструкцию исторического и
философского контекста возникновения и развития русского
неолейбницианства.
2. Выявить, изучить, описать и дать концептуальную оценку рецепции
идей Лейбница в системах представителей русского неолейбницианства,
10
обращая внимание как на положительные, так и отрицательные
(«критические») рефлексии.
3. Выявить особенности, истоки и своеобразие влияния на
представителей русского неолейбницианства идей не только
западноевропейских, но и русских мыслителей, выступавших как пропонетами,
так и оппонентами данного направления.
-
Сопоставить для структурированного описания и анализа идеи представителей трех магистральных направлений неолейбницианства в России (Юрьевской философской школы, П.Е. Астафьева и Н.В. Бугаева).
-
Выявить реальное, а не мнимое многообразие взаимодействий, представляющее своеобразную «паутину связей» русского неолейбницианства с другими направлениями русской философии.
6. Создать контекст для конструктивного переосмысления как творчества
отдельных мыслителей, так и отдельных этапов истории философии в России.
Источниковая база исследования:
Для удобства анализа источников по такой обширной теме, как «неолейбницианство в России», разделим их на две группы. По персоналиям:
-
Тексты самого Лейбница, с комментариями и толкованиями, собрания сочинений, биографические исследования.
-
Опубликованные работы представителей русского неолейбницианства.
3. Исследовательские работы (монографии, статьи), посвященные
истории русского неолейбницианства, персонализма, а также истории русской
философии в целом.
По типу источников:
Бумажные и электронные тексты первоисточников или
исследовательских работ29, неопубликованные рукописи представителей русского неолейбницианства, хранящиеся в архивных фондах ИРЛИ РАН, НИОР РГБ, Дома русского зарубежья им. А.И. Солженицына и т.д.
29Представленные на тематических сайтах: , .
Таким образом, в поле нашего зрения для точного описания и объективного анализа оказываются: Лейбниц, его сознательные последователи и разного рода исследования как творчества немецкого мыслителя, так и идей представителей русского неолейбницианства, чему способствует привлечение полного круга источников информации, как опубликованных в бумажном или цифровом формате, так и архивных материалов.
Степень научной разработанности темы:
Феномен русского неолейбницианства освещен в уже упомянутых выше историко-философских работах Т.И. Райнова, В.В. Зеньковского, Н.О. Лосского, Э.Л. Радлова, Б.В. Яковенко, М.А. Маслина; а также С.А. Левицкого и Л.Н. Столовича30. Ему также посвящены отдельные работы Т.И. Ойзермана, В.Н. Ильина, А.П. Соловьева, В.И. Красикова, С.В. Пишуна, М.И. Ивлевой,а из зарубежных исследователей отметим Дж. Скэнлана31. Отдельную ценность для нашего исследования представляет вышедший в 1996 году в Санкт-Петербурге альманах «Философский век: Лейбниц и Россия», в который вошли работы Т.В. Артемьевой, И.И. Евлампиева, Н.П. Ильина (Мальчевского) и других исследователей32.
Фундаментальные исследования, посвященные русскому
неолейбницианству, представлены в трудах двух отечественных мыслителей –
30 См.: Левицкий С.А. Очерки по истории русской философии. В 2 т. Т. 2. Двадцатый век. М.: КАНоН, 1996. С.
35-48; Столович Л..Н. История русской философии. Очерки. М.: Республика, 2005. С. 246-264.
31 См.: Ойзерман Т.И. Монадология Г. Лейбница и панпсихизм Алексея Козлова// Историко-философский
ежегодник’95. М.: Мартис, 1996. С. 97-106; Ильин В.Н. Лейбниц и русская философия к 250-летию со дня
смерти великого ученого// Ильин В.Н. Пожар миров. Избранные статьи из журнала "Возрождение"/ Сост.
А.П.Козырев. М.: Прогресс-Традиция, 2009. С. 54-94; Соловьёв А.П. Вл. Соловьёв о средневековом
миросозерцании (к вопросу о персонализме и универсализме у Вл. Соловьёва) // СОФИЯ: Альманах: Вып. 2:
П.А. Флоренский и А.Ф. Лосев: род, миф, история. Уфа: Издательство «Здравоохранение Башкортостана»,
2007. С. 344-358; Красиков В.И. Университетская философия в России XIX в.: Особенности и модель
эволюции// Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология, 2009.
Вып. 3. С. 25-33; Пишун C.B. Православная персонология и духовно-академическая философия XIX века. М.:
Прометей, 1996. - 488 с; Ивлева М.И. Российский спиритуализм о методологических основаниях философской
науки // Вестник Академии. 2010. № 3. С. 117-119; Ивлева М.И. Из истории спиритуалистической философии в
России. // Вестник РЭА, 2007. № 3. С. 38-44; Ивлева М.И. Понимание категории «социальное бытие» в
российском спиритуализме // Социально-гуманитарные знания. 2009. № 2. С. 289-299; Scanlan J. Russian
Panpsychism: Kozlov, Lopatin, Losskii // ScanlanJ. AHistoryofRussianPhilosophy 1830-1930: Faith, Reason, and the
Defense of Human Dignity. New York: Cambridge University Press, 2010. - p. 150-170.
32См.: Философскийвек. Альманах. «Г. В. Лейбниц и Россия». Материалы Международной конференции. Санкт-Петербург, 26—27 июня 1996 г. / Отв. редакторы Т. В. Артемьева, М. И. Микешин. — СПб: СПб НЦ, 1996. – 223 с.
12
С.А. Половинкина33 и М.А. Прасолова34, которых можно считать главными
специалистами по изучению этой темы на современном этапе, а также
характерными представителями двух традиций именования данного
направления: «неолейбницианство» (С.М. Половинкин) и «метафизический персонализм» (М.А. Прасолов).
Исследованию идей Г. Тейхмюллера и Юрьевской философской школы были посвящены работы И.Б. Румера, Алексея Ив. Введенского, А.А. Козлова, Е.А. Боброва35 (дореволюционный период), Л.Л. Спасского и Н.Н. Голикова36 (советский период), М.И. Ивлевой, Г.С. Рыжковой, Ф.Ф. Серебрякова, В.И. Повилайтиса, А.А. Трошина, Л.Г. Федотовой37 (современность).
Отдельно стоит отметить работы немецкого ученого, профессора
теологического факультета Базельского университета, исследователя
творчества Г. Тейхмюллера (в т.ч. его архива), комментатора вышедшего недавно Собрания сочинений философа (G. Teichmller. GesammelteSchriften. In
33См.: Половинкин С.М. В.С. Соловьев и русское неолейбницианство.// Вопросы философии, 2002, № 2. С. 90-96; Половинкин С.М. Теодицеи Лейбница и священника Павла Флоренского // СОФИЯ: Альманах: Вып. 1: А. Ф. Лосев: ойкумена мысли. Уфа: Издательство «Здравоохранение Башкортостана», 2005. С. 225-231; Половинкин С.М. П.А. Флоренский: Логос против хаоса. - М.: Знание, 1989. – 64 с; Половинкин С.М. Христианский персонализм священника Павла Флоренского. М.: Изд-во РГГУ, 2015. – 368 с; Половинкин С.М. Иерархический персонализм Н.О. Лосского// Вестник ПСТГУ. Богословие. Философия. 2006. Вып. 15. С. 99-129; Половинкин С.М. Иерархический персонализм Н.О. Лосского// Вестник ПСТГУ. Философия. 2004. № 3. С. 48-80, и т.д.
34 См.: Прасолов М.А. Проблема внутреннего опыта в философии русского метафизического персонализма// Вопросы философии, 2009, № 8. С. 101-112; Прасолов М.А. Субъект и сущее в русском метафизическом персонализме. СПб.: Астерион, 2007. – 354 с. и т.д.
35Румер И.Б. Пантеизм и теизм в философии Тейхмюллера// Вопросы философии и психологии, 1915. Кн. 26 (I), С. 62-103; Румер И.Б. К вопросу о философии Густава Тейхмюллера. С. 384-399; Введенский Алексей Ив. Один из типов нашей университетской философии: (О переводах и сочинениях и. д. доцента Юрьевского Университета Е. А. Боброва)// Богословский вестник, 1896, № 8. С. 212-228; Козлов, А.А. Густав Тейхмюллер // Вопросы философии и психологии. М., 1894, кн. 4 (24). С. 523-536 ; кн. 5 (25). С. 661-681; Бобров Е.А. О понятии бытия. Учение Г. Тейхмюллера и А. А. Козлова. Казань, 1898. – 76 с: Бобров Е. А. Воспоминание о Г.Тейхмюллере // Философия в России. Материалы, исследования, заметки. Выпуск 1. Казань, 1899. С. 25-48.
36 См.: Спасский Л.Л. Яков ФридриховичОзе // Мысль. 1922. №2. С. 106-107; Голиков Н.Н. Философская
доктрина Тейхмюллера и ее значение для Юрьевской школы персонализма// Известия Академии наук
Латвийской ССР, 1969, № 11. С. 23-32.
37 Ивлева М.И. Философская школа Юрьевского университета и ее место в российской философской культуре //
Вестник МГУКИ. 2009. № 4. С. 35-40; Ивлева М.И. О понятии бытия в философии Е.А. Боброва // История
философии. 1999. № 4. С. 199-206; Ивлева М.И. Онтологический статус субъекта в философии В. Шилкарского
//Вестник Российского экономического университета им. Г.В. Плеханова. 2013. № 10 (64). С. 32-37; Ивлева
М.И. Проблемы гносеологии в творчестве Г. Тейхмюллера // Вестник Академии. 2011. № 3. С. 112-115;
Ryzhkova G.S. Gustav Teichmuller, a German-born Founder of Russian Personalism // Journal of Siberian Federal
University. Humanities & Social Sciences. 2013. № 6. – р. 284-290; Ryzhkova G.S. Personalism in Russia // Journal of
Siberian Federal University. Humanities&SocialSciences. 2014, № 7. Р. 1120-1127; Серебряков Ф.Ф. Е.А. Бобров
как историк философии и просвещения в России.: учебное пособие. Казань : Казанский университет, 2013. - 143
с; Повилайтис В.И. Русские философы в Литве: Карсавин, Сеземан, Шилкарский. Калининград: Изд-во РГУ им.
И. Канта, 2005. – 94 с. и т.д.
13 3 Bd., Basel: Schwabe, 2014), Х. Швенке38. Отметим еще работы одного из крупнейших исследователей наследия В.Ф. Лютославского, польского ученого Т. Мрожа39.
Исследованию творческого наследия П.Е. Астафьева посвящены работы отечественных мыслителей рубежа XIX-XX веков: Л.А. Тихомирова, С. Розанова, С.И. Матвеева, Алексея Ив. Введенского, А.А. Козлова40; а также современных ученых: М.А. Прасолова, М.Б. Смолина, Н.П. Ильина (Мальчевского), Н.К. Гаврюшина, В.Е. Фомина, Е.Н. Ильиной41.
В последнее время исследованию творческого наследия Астафьева было посвящено немало диссертационных работ: М.А. Прасолова, О.К. Авдеева, М.В. Атякшева, О.Н. Сальниковой, Д.А. Репина, В.Е. Фомина42. Кроме того,
38 См.: Швенке Х. Теория познания как основа онтологии. Новый взгляд на философию Г. Тейхмюллера. // Исследования по истории русской мысли. Ежегодник 2006-2007./ Под ред. М.А. Колерова и Н.С. Плотникова. М.: Модест Колеров, 2009. С. 208-236; Schwenke H. Zurck zur Wirklichkeit :Bewusstsein und Erkenntnis be iGustav Teichmller. Basel: Schwabe, 2006. – 347 p.
39MrzТ. WincentyLutosawski Platonic Studies: Plato as an inspiration for Polish Messianism // Metaphysical Patterns in Platonism : Ancient, Medieval, Renaissance, and Modern Times / ed. by John F Finamore, Robert M Berchman .-Dilton Marsh : The Prometheus Trust, 2014 - s. 185—198; Mrz Т. Personalistyczna antropologia Wincentego Lutosawskiego // Szkice o godnociczowieka / red. nauk. Marek Piechowiak, Tomasz Turowski .-Zielona Gra : Oficyna Wydaw. Uniwersytetu Zielonogrskiego, 2012 - s. 85—105; Mrz Т. Wincenty Lutosawskii Platonjakosocjalista oraz spirytualista (1897/1899) // Platon w Polsce 1800-1950. Antologia / red.nauk. Tomasz Mrz .-Zielona Gra : Oficyna Wydaw. Uniwersytetu Zielonogrskiego, 2010 - s. 79—95 ит.д.
40 См.: Тихомиров Л.А. П.Е. Астафьев (некролог)// Тихомиров Л. А. Критика демократии; Статьи из журнала
«Русское обозрение» 1892-1897 гг. М.: Москва, 1997. С. 67-68; Розанов С. Религиозно-философские принципы
Астафьева // Вера и разум. 1894. № 1, 2; Матвеев С.И. Очерки русской философии. Философия усилия личности
(учение Астафьева) // Светоч и дневник писателя. 1913. № 5-10. С. 38-53; Введенский Алексей Ив. П.Е.
Астафьев. Характеристика его философских и публицистических взглядов. 1893. - 20 с; Козлов А. А. П. Е.
Астафьев как философ // Вопросы философии и психологии. Кн. 18, 1893. С. 122-126.
41 См.: Прасолов М.А. Понятие бытия в философии П.Е. Астафьева// Вестник Тамбовского университета,
Серия: Гуманитарные науки. 2008. Вып. 2 (58). С. 285-288; Прасолов М.А. Петр Евгеньевич Астафьев: «Росток
русско-православной культуры» // Воронежская беседа. Альманах. Воронеж: 1995. С. 144-147; Прасолов М.А.
«Внутренний опыт – это я сам»: проблема внутреннего опыта в философии П.Е. Астафьева// Вестник
Тамбовского университета, Серия: Гуманитарные науки. 2007. Вып. 6 (50). С. 100-105; Прасолов М.А. П.Е.
Астафьев: философский критик и цензор Толстого // Вестник Воронежского университета. Сер.: Философия,
журналистика. 2008, № 1. С. 107-118; Смолин М.Б. Метафизик и гусар. Забытый мыслитель времен
царствования Александра III.// Астафьев П.Е. Философия нации и единство мировоззрения. / Сост. Смолин
М.Б. М.: Москва, 2000. С.5-17; Ильин (Мальчевский) Н.П. «Душа всего дороже…» О жизни и творчестве П. Е.
Астафьева // Русское самосознание. № 1, 1994. С. 9-28; Гаврюшин Н. К. Забытый русский мыслитель: К 150-
летию со дня рождения П. Е. Астафьева // Вопросы философии. 1996. № 12. С. 75-83; Фомин В.Е. В.С.
Соловьев и П.Е. Астафьев: два подхода к пониманию национального в русской философии второй половины
ХIХ века. // Альманах Дискурс-Пи, 2005. Вып. 5. С. 61- 65; Ильина Е.Н. Петр Евгеньевич Астафьев о чувстве
как нравственном начале. // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И.
Герцена. 2012, № 149. С. 157-162.
42 См.: Прасолов М.А. Социально-философские и антропологические воззрения Петра Евгеньевича Астафьева,
1846-1893 гг. Дисс… канд. филос. наук, СПб.: СПбГУ, 2001. – 173 с; Авдеев О.К. Проблема личности в русском
консерватизме: Н.Н. Страхов, К.Н. Леонтьев, П.Е. Астафьев. Дисс… канд. филос. наук. М.: МГУ им. М.В.
Ломоносова, 2011. – 165 с.; Атякшев М.В. Идея христианской общественности в позднем славянофильстве:
И.С. Аксаков, Н.Н. Страхов, П.Е. Астафьев, Л.А. Тихомиров. Дисс. … канд. философ. наук. М.: РГГУ, 2013.;
Сальникова О.Н. Субъект самосознания в метафизическом персонализме П.Е. Астафьева. Дисс… канд. филос.
14 стоит отметить диссертационные исследования В.И. Халипова о различных модификациях «Монадологии» Лейбница в российском историко-философском пространстве, А.А. Хулаповой о Е.А. Боброве43, а также М.А. Прасолова и И.И. Гребешева о русском метафизическом персонализме в общем контексте персоналистических идей44.
Исследованию творчества Н.В. Бугаева и Московской философско-математической школы посвящены воспоминания Н.И. Стороженко и А. Белого (Б.Н. Бугаева)45, труды Л.К. Лахтина, В.Г. Алексеева, П.А. Некрасова46; а также современных исследователей: С.М. Половинкина, М.А. Прасолова, С.С. Демидова, А.Е. Година, В.А. Шапошникова, Л.Г. Бурлаковой, О.А. Саввиной47.
наук. Белгород: БелГУ, 2011. – 149 с.; Репин Д.А. Проблема «внутреннего опыта» в философии русского персоналиста П.Е. Астафьева. Дис… канд. филос. наук. Тула: ТулГУ, 2015. – 175 с; Фомин В.Е. Национальный дух как основание русской религиозной философии: Дис. канд. филос. наук. Барнаул: БГПУ, 2001. — 178 с.
43 См.: Хулапова А.А. Историко-психологические особенности теории критического индивидуализма Е.А.
Боброва. Дис. ... канд. психол. наук. Ростов н/Д.: ЮФУ, 2011. – 206 с..
44 См.: Халипов В.И. Модификации «Монадологии» Лейбница в российском историко-философском контексте.
Дисс. … канд. филос. наук, М.: РУДН, 1998. – 151 с; Прасолов М.А. Субъект и сущее в русском
метафизическом персонализме. Дис… докт. филос. наук. СПб., 2010. – 460 с.; Гребешев И.В. Метафизика
личности: персоналистические традиции в русской философии конца XIX - нач. XX вв. Дисс… докт. филос.
наук. М., 2010, - 321 с.
45 См.: Стороженко Н.И. Воспоминание о студенческих годах Н.В. Бугаева // Научное слово. 1904. Кн. II. С. 27-
33; Белый А. Воспоминания (литературные мемуары). В 3 т. / Подгот. текста и коммент. А. Лаврова. М.:
Художественная литература, 1889-1990.
46 См.: Лахтин Л.К. Николай Васильевич Бугаев // Математический сборник, 1905. Т. 25, № 2. С. 251-269;
Лахтин Л.К. Труды Н. В. Бугаева в области анализа // Математический сборник, 1905. Т. 25, № 2. С. 322-330;
Алексеев. В.Г. Н.В. Бугаев и проблемы идеализма Московской математической школы. Юрьев, 1905. – 63 с;
Некрасов П.А. Московская философско-математическая школа и ее основатели. М., 1904. – 249 с.
47 См.: Половинкин С. М. Философский контекст Московской философско-математической школы // СОФИЯ:
Альманах: Вып. 1: А. Ф. Лосев: ойкумена мысли. Уфа: Издательство «Здравоохранение Башкортостана», 2005.
С. 179-192; Половинкин С.М. Психо-аритмо-механик: философские черты портрета П.А. Некрасова // Вопросы
истории естествознания и техники. 1994. № 2. С. 109-113; Половинкин С.М. Московская философско-
математическая школа. // Половинкин С.М. Русская религиозная философия: Избранные статьи. СПб.:
Издательство РХГА, 2010. С. 280-301; Половинкин С.М. Основные проблемы истории Московской
философско-математической школы // Институт истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова.
Годичная научная конференция. Ч.2. М.: Янус-К, 1997; Половинкин С.М. Н.В.Бугаев и русская философия.
//Малоэнциклопедический словарь. М.: Наука, 1995. С. 73-74; Половинкин С.М. Монадологии Лейбница и Н.В.
Бугаева: сходство и различие. //София. Альманах. Вып. 1. Уфа: 2005. С. 183-192; Половинкин С.М.
Аритмология Н.В. Бугаева. //Православная энциклопедия. М.: ЦНЦ, 2006. С. 257-259; Прасолов М.А. "Цифра
получает особую силу" (социальная утопия Московской философско–математической школы) // Журнал
социологии и социальной антропологии, 2007. Том X. №1. С. 38-48; Демидов С.С. Н.В. Бугаев и возникновение
московской школы теории функций действительного переменного // Историко-математические исследования.
М., 1985. Вып.29. С. 113–124; Годин А.Е. Развитие идей Московской философско-математической школы. М.:
Красный свет, 2006. – 379 с; Шапошников В.А. Философские взгляды Н.В.Бугаева и русская культура конца
XIX – начала XX вв. // Историко-математические исследования. 2002, Серия 2, том 7. С. 62-91; Шапошников
В.А. К вопросу о влиянии Канта на формирование философско-методологических установок Московской
математической школы// Кантовский сборник, Т. 19. С. 73-82; Бурлакова Л.Г. Методология Н.В. Бугаева,
Московская философско-математическая школа и принцип дополнительности// Вестник МГУ. Серия 7
«Философия», 2014, № 5. С. 47-61; Саввина О.А. Европейский научный мир глазами магистра чистой
математики Н.В.Бугаева // Историко-математические исследования. Вторая серия, 2014. № 15(50). С. 212–229.
15 Следует особенно отметить работы Н.Т. Тарумовой48, посвященные исследованию материалов из архива Н.В. Бугаева, находящегося в Научной библиотеке МГУ им. М.В. Ломоносова.
Научная новизна исследования:
1. Представлены итоги анализа исторических и теоретических причин
возникновения русского неолейбницианства;
-
На основе выявленных математических, метафизических и религиозно-мистических предпосылок возникновения «Монадологии» Лейбница разработан новый вариант классификации всех учений, предлагаемых его последователями в России;
-
Рассмотреныи оценены в новом контексте основные идеи и результаты творчества представителей Юрьевской школы, а также выявлены особенности эволюционной монадологии Н.В. Бугаева и критической монадологии П.Е. Астафьева;
4. Задан адекватный историко-философский контекст развития идей
русского неолейбницианства, в том числе и в отношении эстетической
концепции русского символизма и морфологии В.Н. Ильина.
Методологические основания исследования:
В качестве основного метода в данном исследовании использован комплексный историко-философский анализ, который позволяет не только вписать русское неолейбницианство в общий контекст русской философской мысли рубежа XIX-XX веков, но и использовать его для прояснения смысла, роли и значения ряда событий. Историко-критический метод дает возможность показать различные виды рецепции мысли Лейбница в России, а также проанализировать основной корпус исследовательских работ по этой теме. Метод текстологического анализа помогает понять основное содержание
48 См.: Тарумова Н.Т. Николай Васильевич Бугаев: неизвестные страницы жизни // Рукописи. Редкие издания. Архивы. Из фондов Отдела редких книг и рукописей НБ МГУ (к 60-летию образования Отдела). М.: Водолей-publishers, 2008. С. 57-68; Тарумова Н.Т. Николай Васильевич Бугаев (новые архивные материалы). //Андрей Белый в изменяющемся мире. К 125-летию со дня рождения. М.: Наука, 2008. С. 194-203; Тарумова Н.Т. Н.В.Бугаев – личная переписка (по материалам архивного фонда в ОРКиР НБ МГУ). // Тезисы международной конференции. "Маргиналии 2008: периферия культуры и границы текста", Юрьев-Польский, 3-5 октября 2008г. М.: НИВЦ МГУ, 2008. С. 127-129.
16
концепций и идей представителей русского неолейбницианства.
Систематический и аналитический методы дают возможность выработать
классификацию различных течений и направлений в русском
неолейбницианстве, а компаративистский метод выявляет место русского неолейбницства в русском и западном философском пространстве.
Теоретическая и практическая значимость исследования:
Основные результаты данной работы в дальнейшем могут быть использованы в теоретическом плане для проведения комплексных исследований в области истории русской философии; для разработки вопросов, связанных с рецепцией в России западной философской мысли, соотношения традиционно понимаемой русской религиозной философии и других ее форм (к которым можно отнести русское неокантианство, неолейбницианство, феноменологию и т.д.).
В практическом плане данное исследование может стать основой для разработки общих и специальных курсов лекций по истории русской и западной философии, источниковедению и историографии.
Положения, выносимые на защиту:
1. Рецепция идей Лейбница в России началась еще в XVIIIвеке и была
связана прежде всего с именами М.В. Ломоносова и А.Н. Радищева. Русское
неолейбницианство как отдельное направление зародилось в контексте
ревизионистских стратегий рубежа XIX-XXвв. («Назад, к Лейбницу!»; «Назад,
к Канту!» и т.д.), призванных «спасти» философию от «тлетворного» влияния
позитивистских, материалистических и эволюционистских стратегий и вывести
ее таким образом из «интеллектуального кризиса» эпохи.
2. Основное проблемное поле в идеологии и методологии русского
неолейбницианства определяли и формировали вопросы, связанные не с
абстрактной персоной, а с человеческой личностью, представленной как
единица-монада, а также все проблемы, касающиеся ее свободы воли,
внутреннего опыта, познания ею окружающего мира, взаимодействия с
другими личностями-монадами и т.д.
3. Используя метод «истории понятий», разработанный Г. Тейхмюллером,
представители русского неолейбницианства особенное внимание уделяли
понятийному контексту своих идей, обращаясь за этим в большинстве случаев
к изучению античной философской традиции (Платона, Аристотеля, Гераклита
и т.д.), а также к критической философии Канта, принципу «cogito» Декарта,
идее внутреннего опыта, принципу усилия и свободной деятельностной воли
французского спиритуалиста Ф.П.Г. Мен де Бирана и персоналистическим
концепциям Р.Г. Лотце, И.Ф. Гербарта, Ш. Ренувье, Л. Пра и др.
4. По степени оригинальности мысли в русском неолейбницианстве
можно выделить три идейных центра и три направления, соответствующие им:
- Юревская (Дерптская) философская школа Г. Тейхмюллера и его
последователей – «персоналистическое» направление;
- «эволюционная монадология» Н.В. Бугаева - «математическое» или
«аритмологическое» направление;
- «критическая монадология» П.Е. Астафьева – «психологическое»
направление.
5. Философские идеи русского неолейбницианства, прежде всего
гносеологического и онтологического типа, получили высокую оценку
современников и были переосмыслены в контексте различных философских
направлений, включая и маргинальные направления мысли (теософии Е.П.
Блаватской, космософии К.Э. Циолковского и т.д.), привлекая внимание В.Я.
Брюсова и А. Белого, В.Н. Ильина.
Апробация исследования. В ходе исследования его результаты были представлены на различных научных конференциях, а также отражены в публикациях автора, четыре из которых входят в список журналов, рецензируемых ВАК.
Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, пяти глав, заключения и библиографии.
«Монадология» и ее переводы на русский язык
Истоки и начала рецепции мысли Лейбница в России были заложены самим немецким метафизиком еще при его жизни. Себя ученый считал «славянином из рода Любеничей»49, а к России относился как к «терра инкогнита», большой и до конца неизведанной территории, варварской стране, которая имела все шансы на пути просветительских реформ избежать европейских ошибок. Он живо интересовался русским языком, а также наречиями малых народов, живущих на территории России (калмыков, татар, самоедов и т.д.), собирая ради этого через своих знакомых различные варианты молитвы «Отче наш» и жития святых (Киево-Печерский патерик Нестора летописца (1661), патерик митрополита Сильвестра Коссова (Классова), - 1635). В политическом плане Лейбниц также возлагал на Россию множество надежд. К примеру, он хотел проложить торговый путь в Китай через российские земли (наладив тем самым «мост» между Европой и Азией), исследовать пространство между Россией и Америкой (что в конечном итоге привело к экспедиции Витуса Беринга в 1728 г. и открытию им Берингова пролива). Кроме того, Петр виделся Лейбницу неким «мессией», способным совершить экуменический проект объединения Восточной и Западной церквей.
Первые попытки Лейбница лично встретиься с русским монархом приходятся на период совершения им Великого посольства в 1697-1698 гг. Ученый, приближенный ко многим европейским королевским дворам, пытался выйти на связь с Петром через его свиту и окружение (например, через Петра Лефорта, племянника фаворита царя Франца Лефорта).
До сих пор среди исследователей нет единого мнения о точном числе личных встреч царя и ученого. Согласно первому мнению, впервые высказанному немецким историком философии Куно Фишером (1824-1907), Петр Великий и Лейбниц друг с другом виделись пять раз (в 1697, 1711, два раза в 1712 и в 1716 годах). Автор другой точки зрения, профессор Московского университета Владимир Иванович Герье (1837-1919) утверждал, что таких встреч было три (в 1711, 1712 и 1716 годах соответственно). Свою версию событий Герье изложил в докторской диссертации «Лейбниц и его век» (1868), которой предшествовала долгая работа ученого с архивными материалами Лейбница в Вольфенбюттеле и Ганновере50. Вскоре после этого Герье выпустил в дополнение к своей диссертации еще две работы: «Отношение Лейбница к России и Петру Великому (по неизданным бумагам Лейбница)» (1871) и «Сборник писем и мемориалов Лейбница, относящихся к России и Петру Великому» (1873).
За несколько лет до выхода фундаментальных трудов Герье исследованием отношений Лейбница и Петра Первого начал заниматься российский историк и библиограф Петр Петрович Пекарский (1764-1853)51. Им впервые были обозначены темы, волновавшие Лейбница касательно «русского вопроса» (анализ особенностей русского языка и диалектов малых народов, история православной веры на Руси, географические и этнографические особенности России и т.д.), свидетельства чему можно обнаружить в переписке немецкого ученого со многими современниками52.
Но и Пекарского нельзя считать «первопроходцем» в этом вопросе. В 1843 году в Дерптском университете вышла работа «Петр Великий и Лейбниц» («Peter der Grosse und Leibnitz») немецкого ученого Морица Поссельта53. Этот труд содержал немало фактических ошибок и домыслов (например, предположение о том, что именно Лейбниц разработал для Петра проект Табели о рангах), но вместе с тем его можно назвать отправной точкой в изучении данной темы в России.
Став в 1712 г. тайным юстиц-советником Петра Первого с окладом в 2000 гульденов54, Лейбниц предложил русскому царю немало проектов реформ в различных сферах деятельности государства, в том числе и свой вариант проекта коллегий, «желая лично возглавить Коллегию по делам науки, а также разработал план организации Академии наук в Петербурге, наметил сеть университетов в Москве, Киеве и Астрахани, указал, как поставить среднее и высшее образование в России»55. Именно в университетской среде, в творчестве М.В. Ломоносова, А.Н. Радищева и русских вольфианцев, возникла первая рецепция философских идей Лейбница, впоследствии легшая в основание фундамента русского неолейбницианства.
Раннее творчество: Платон и Аристотель
Закончив в 1882 году работу над «Действительным и кажущимся миром», Тейхмюллер некоторым образом «уходит в сторону» от запланированного им проекта собственной системы, при этом жертвуя тем немногим, как он сам уже понимал на тот момент131, временем, которое ему отвела судьба для жизни и творчества. Поздний период творчества Тейхмюллера в целом можно охарактеризовать как «персоналистический». К числу наиболее заметных его работ этого периода относятся:
«Литературные распри в IV веке до нашей эры» («Literarische Fehden im vierten Jahrundert vor Chr.», Bd. I., 1881; Bd. II., 1884), - последний историко-философский труд Тейхмюллера, в котором он вновь возвращается к «Платоновскому вопросу» и полемике с Э. Целлером. В первой его части Тейхмюллер пытется реконструировать хронологию ранних платоновских диалогов, применяя при этом новый, персоналистический подход к их интерпретации, в котором гармонично сочетались бы его собственный метод «истории понятий» и «биографический» метод, против которого он выступал в своем раннем творчестве. Тейхмюллер считал, что каждый диалог Платона был связан с каким-либо знаковым событием в его личной жизни, и при этом имел свой собственный «стимул», или «внешний раздражитель». Интересно, что Тейхмюллер, сам долгое время подвергавшийся критическим «атакам» со стороны Целлера, и вынужденный из-за этого всегда оставаться «на вторых ролях», полагал главным из «внешних стимулов» творчества Платона его полемику с софистами и другими идейными противниками132.
Следующую свою работу Тейхмюллер посвящает критическому анализу истории и философии религии («Religionsphilosophie», 1886).
Оставаясь верным своим персоналистическим идеям, в этой работе Тейхмюллер утверждал, что в основе религиозной веры лежит индивидуальное сознание Бога («Gottesbewusstsein»), которое наличествует у каждого человека. В христианстве, в отличие от проективных, перспективных и пантеистических религиозных форм, полагал Тейхмюллер, Бог не является отвлеченным понятием, спроецированным во вне нашим разумом или волей, или же имманентным природе обезличенным существом, но личным и единым Богочеловеком, -Иисусом Христом133.
Наконец, в завершение последнего периода творчества Тейхмюллер пишет свое программное, запланированное в качестве второй части собственной системы взглядов сочинение «Теологика» («Theologika»). Изначально эта работа, так же, как «Действительный и кажущийся мир», должна была включать в себя две части: психологию (в свою очередь распадающуюся на три «области духовных деятельностей»: область познания (логику), область хотения (этику), область действия (технику, политику, риторику, эстетику) и спекулятивную теологию. Но Тейхмюллер не успел закончить этот труд, написав лишь первую его часть, которую под названием «Новое обоснование психологии и логики» («Neue Grundlegung der Psychologie und Logik», 1889) уже после его смерти издал его преемник и ученик Я.Ф. Озе.
«Новое обоснование…» можно расценивать как антропологический срез мировоззрения Тейхмюллера. Учение о человеке, по его замыслу, должно было раскрываться через психологию, с одной стороны, и логику, с другой. Лейтмотивом здесь становилось разграничение понятий сознания («Bewusstsein», в психологии) и познания («Erkenntniss», в логике), в чем можно увидеть отголоски ранних работ мыслителя по «истории понятий». На это разграничение также особое внимание обращают публикатор этой работы Я.Ф. Озе134 и современный исследователь Х. Швенке135, считая его основным теоретическим «ядром» всей философии Тейхмюллера.
Интересно, что именно в этой, последней своей работе, Тейхмюллер впервые называет свою антропологию как учение об индивидуальном «Я» термином «персонализм» («personalismus», «die Personlichkeit»)136, так широко распространившимся затем в исследовательской литературе. Кроме того, здесь же он окончательно расходится с лейбницианством, утверждая, что теория монад Лейбница «бесплодна и мертва» 43 материалов из его архива. Одно из таких изданий представляло собой 60 страничный трактат «Философия христианства» («Philosophie des Christentums»), опубликованный в 1931 году эстонским философом и теологом Эдуардом Теннманом. Долгое время считалось, что это и есть заключительная часть системы Тейхмюллера, посвященная спекулятивной теологии, над которой он работал перед своей смертью. Но скорее всего, как отмечают в своих работах В.С. Шилкарский и Х. Швенке138, этот отрывок представлял собою конспект лекции Тейхмюллера по философии религии, прочитанной им в 1886 году.
Кроме этого, в 1940 году В.С. Шилкарским была издана работа Тейхмюллера «Логика и учение о категориях» («Logik und Kategorienlehre»), написанная им в 1882 году в дополнение к «Действительному и кажущемся миру»139. В целом, нельзя сказать, что творчество Тейхмюллера осталось незамеченным в интеллектуальных кругах того времени, несмотря на то, что он начал строить свою систему уже находясь «на периферии» европейского научного мира. Так, можно утверждать почти с полной уверенностью, что его работу «Действительный и кажущийся мир» читал Ф. Ницше (ее критику, правда, без отсылки к имени автора, мы можем найти в работе «По ту сторону добра и зла» (1886))
Другие члены Юрьевской (Дерптской) школы: Я.Ф. Озе, В.Ф. Лютославский, В.С. Шилкарский
«По внутреннему складу своего ума, по заветным стремлениям своего духа он был столько же философ, сколько математик»315, вспоминал Л.М. Лопатин в своей речи, произнесенной 16 марта 1904 г. на торжественном заседании ММО памяти Бугаева. Сам Бугаев также не раз подчеркивал то, что математика для него является «первой ступенью наук философских»316. Метод аритмологии, который он начал развивать в сфере чистой математики, перейдя в своих поздних работах к философскому его осмыслению, является наглядным подтверждением этих слов.
Целостный анализ аритмологического метода дается Бугаевым в статье 1898 года «Математика и научно-философское миросозерцание». В узкоспециальном, математическом смысле слова аритмология представлялась им как «теория прерывных функций и множеств (арифметика, теория чисел, теория вероятности, математическая статистика, позднее — теория множеств, дискретная математика и т.д.)»317. В более же широком, философском смысле, он противопоставлял аритмологическое мировоззрение аналитическому (в основе которого лежит идея непрерывности явлений в мире). Согласно мысли Бугаева, аналитическое мировоззрение господствует в науке с Нового времени; наиболее яркими примерами его являются дифференциальное исчисление бесконечно малых величин и закон достаточного основания Лейбница и Ньютона (а также «принцип детерминизма в физике, теория эволюции в биологии, теория общественного прогресса в социологии»318 и т.д.).
Мысль об универсальном характере аритмологического метода и его применимости в разных научных сферах была подхвачена и равита учениками Бугаева и его коллегами по МФМШ: так, А.И. Бачинский настаивал на применении этого метода в социологии, биологии, этике и эстетике, подчеркивая, что «прерывность всегда обнаруживается там, где проявляется самостоятельная индивидуальность»319; В.Г. Алексеев, пытаясь совместить идеи Бугаева и
Тейхмюллера, в свою очередь, занимался разработкой аритмологического метода в области химии320.
В основе аритмологии, в отличие от математического анализа, считал Бугаев, лежат понятия числа и меры321, что позволяет современным исследователям (в частности, С.М. Половинкину) видеть истоки идей Бугаева в библейской и пифагорейской мудрости: «Бугаев возводил аритмологию как к библейской мудрости (“Ты все расположил мерою, числом и весом” - Прем 11. 21), так и к пифагорейскому “все есть число”»322.
Бугаев мыслил «аналитическую необходимость и аритмологическое свободное целеполагание»323 как единство двух начал, образующих вместе «тот жизненный пульс, которым проникнуто все, что мыслит, страдает и любит»324. Принципиальное различие между ними Бугаев видел в том, что «истины анализа отличаются общностью и универсальностью, истины аритмологии же носят на себе печать своеобразной индивидуальности, привлекают к себе своею таинственностью и поразительною красотою»325. Важно, на наш взгяд, при этом отметить, что аритмология не противопоставлялась Бугаевым аналитическому методу, но мыслилась им как дополнение, как «следующая ступень» в развитии науки после него: «Можно даже сказать, что непрерывность есть прерывность, в которой изменение идет через бесконечно малые и равные промежутки»326.
В плане метафизики одним из главных недостатков аналитического миросозерцания Бугаев признавал такую его неотъемлемую черту, как детерминизм, полностью исключавший, как он думал, возможность индивидуальной свободы воли. В противоположность этой черте он подчеркивал случайность, скачкообразность, нестабильность своего аритмологического мировоззрения.
Вопрос о свободе воли благодаря активным прениям, происходившим в 1887-1889 гг. на заседаниях Московского психологического общества (МПО, -активным членом которого был и сам Бугаев), имел в университетских интеллектуаьных кругах большой резонанс и популярность327. В этих прениях принимали непосредственное участие, зачитывая свои рефераты, такие мыслители, как: Н.Я. Грот (открывший 25 февраля 1887 г. эту серию заседаний), Н.В. Бугаев, П.Я. Астафьев, Л.М. Лопатин, юрист Н.А. Зверев, психолог А.А. Токарский, а также Л.Н. Толстой (зачитавший там свой доклад «О жизни»).
Выступление Бугаева по вопросу о свободе воли состоялось 4 февраля 1889 г. В нем он, опираясь на учение о волевом усилии как первичном факте нашего самосознания французских спиритуалистов Ф.П.Г. Мен де Бирана и Теодора Жуфруа, определял свободу воли как «сознательную, мотивационную или целесообразную активную деятельность»328. Таким образом он подчеркивал индивидуальный характер любой сильной и свободной воли; идею универсальности, напротив, напрямую связывая с необходимостью и предопределением, тем самым возводя свой аритмологический метод на его высшую, духовную ступень: «При таком философском взгляде человек не подавляется целою вселенной, а стоит с ней рядом. Внешнему великолепию этого мира безграничности, закономерности и причинности человек противополагает внутреннюю гармонию, бесконечную глубину, свободу своей личности и целесообразность».
Критическая монадология П.Е. Астафьева
По своей структуре реферат был разбит на две части, в первой из которых Брюсов давал общую характеристику всей метафизики Лейбница, а во второй – уже приступал непосредственно к анализу его гносеологии, опираясь в основном на его полемику с Локком, выраженную в «Новых опытах о человеческом разумении». Интересно, что в первой части этой работы уже проскальзывает идея отъединенности, изолированности «монады-Я» от всего остального мира, ставшая затем одним из центральных постулатов метафизики Брюсова: «монада не должна иметь окон, так, чтобы все ее состояния были следствием ее природы, все будущее не преминет произойти с монадой, хотя бы вне ее все было уничтожено, только бы осталась она и Бог»443. «Специфика брюсовской трактовки монадологии Лейбница заключалась в том», -замечает по этому поводу С.К. Кульюс, - «что брюсовское понимание монады фактически оказывалось тождественным понятию личности и давало возможность чисто декадентскому отождествлению себя, как монады, с другой монадой - Богом»444.
Интересно также, что в выпускной работе Брюсовым был совершенно проигнорирован принцип предустановленной гармонии Лейбница, который не вписывался в выстроенную им самим монадологическую картину мира. Здесь же, основываясь на идее о том, что «вне монад нет ничего», Брюсов продолжает свое рассуждение и формулирует основной тезис своей теории познания: «сочетания монад существуют только в нашем представлении и создаются нами самими по законам нашего духа. Все возможное – реально. Отличие реальности от сновидения – в том, что она состоит в связи с прошедшим и дает возможность заключать о будущем. Сон, представляющий связное и последовательное целое (что метафизически вполне возможно) равнозначен действительности»445. Это положение он тоже будет отстаивать и развивать в дальнейшем в письмах к своему университетскому другу М.В. Самыгину446, опираясь при этом на идеи философа-мистика К. Дю Преля447 и критикуя В.С. Соловьева448. В начале 1900-х гг. к пантеизму Спинозы и инивидуализму Лейбница в мировоззрении Брюсова добавляются идеи Ницше (с его «переоценкой всех ценностей») и Шопенгауэра (о «мире как моем представлении»). Шопенгаурианские мотивы в полной мере проявились у Брюсова в его небольшой работе 1897 г. «О искусстве»449: «Человек, как личность, отделен от других как бы неодолимыми преградами. "Я" - нечто довлеющее себе, сила творческая, которая все свое будущее почерпает из себя. Мир есть мое представление. Мне даны только мои мысли, мои ощущения, мои желания - ничего больше и никогда больше. Из этого одиночества душа страстно порывается к общению. В единении с другою для нее блаженство»450. Эти же мысли доминируют и в следующих поэтических сборниках Брюсова «Me eum esse» («Это - я», 1897) и «Tertia Vigilia» («Третья стража», 1898-1901). В последнем из них в раздел «Близким» Брюсов поместил в числе прочих и стихотворение-посвящение «К портрету Лейбница».
В начале нового столетия Брюсов уже окончательно задается целью построить целостную систему, где, с одной стороны, в равной степени были бы развиты все сферы философского знания: метафизика, теория познания, этика и эстетика, а с другой, - представлены идеи всех мыслителей, которым Брюсов придавал особое значение: Платона, Спинозы, Лейбница, Шопенгауэра, Ницше, Канта, Вл. Соловьева, К. Дю Преля и т.д.: «Разве нам не дороги равно Спиноза и Лейбниц, Спенсер и Шопенгауэр, хотя конечных положений их философии мы не разделяем?... Истинной философии предлежит задача проследить все возможные типы миросозерцаний… Надо лишь сознать, что все возможные миросозерцания равно истинны; надо, найдя свою истину, не удовлетворяться, а искать еще. Мысль - вечный Агасфер, ей нельзя остановиться, ее пути не может быть цели, ибо эта цель - самый путь»451 («Истины. (Начала и намеки)», 1901).
Но, как и следовало ожидать, проект такой «единой философской системы» у Брюсова не удался, и уже к концу 1900-х годов он разочаровывается в Лейбници и его идеях, уходя уже полностью от «опытов философских» в сферу «опытов литературных».
Когда говорят о «философских штудиях» представителя «младосимволистов», поэта, мыслителя и сына Н.В. Бугаева Андрея Белого (настоящее имя - Борис Николаевич Бугаев, 1880-1934), чаще всего речь заходит о его увлечении теорией познания Канта и эстетическими взглядами Г. Риккерта, к которым он пришел под влиянием Б.А. Фохта452. Тем не менее, в его творчестве мы также можем отыскать менее очевидные на первый взгляд следы учения Лейбница о монадах. Все свое детство, юность, научное и творческое становление и развитие Белый описал в своих мемуарах «На рубеже двух столетий». Как и Брюсов в свое время, в 1899 г. он закончил Поливановскую гимназию и по настоянию своего отца поступил на физико-математический факультет Московского университета. Известно, что в юности Белый в пику своему отцу отвергал оптимистическое учение Лейбница, более склоняясь к пессимизму Шопенгауэра и идее Ницше о Сверхчеловеке (или о Новом Человеке)