Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Историография проблемы. Источники по теме исследования .
1.1. Историографическая традиция .
1.2. Источники .
Глава 2. Политическая ситуация в конце 1910 – середине 1911 гг.: рамки и возможности Третьеиюньской системы
2.1. Политические основания и перспективы развития Третьеиюньской системы
2.2. Правительство, Дума и страна: проблемы взаимодействия на рубеже 1910–1911 гг .
2.3. Конституционный кризис
2.4. Перспективы системы: полемика в свете конституционного кризиса .
3.2. Предвыборные стратегии: октябристы уходят в оппозицию
3.3. Думские выборы: всеобщее поражение
Глава 3. Политический курс Коковцова: концепция «примирения» и столыпинское наследие (сентябрь 1911 – декабрь 1912 гг.)
3.1. Попытки ревизии правительственного курса и думского большинства
3.4. Новая Дума и Совет министров: дефрагментация
Глава 4. Формирование альтернативных концепций политического курса (декабрь 1912 – январь 1914 гг.)
3 4.1. Н.А. Маклаков и новая расстановка сил в правительстве и парламенте 307
4.2. Борьба по принципиальным вопросам: парламент, печать, местное самоуправление 340
4.3. Программа А.В. Кривошеина 382
4.4. Внутриправительственный кризис и разложение Думы 412
Глава 5. Поиски возможностей взаимодействия правительства и общественности в условиях политического лавирования (январь 1914 – июнь 1915 гг.) 439
5.1. «Новый курс»: от политического администрирования к политическому лавированию 439
5.2. Либералы и «революционный кризис»: оппозиция на распутье 474
5.3. «Священное единение»: попытка соглашения на патриотической платформе 506
5.4. «Патриотическая тревога»: реанимирование оппозиции 534
Глава 6. Власть и общественность в отсутствие конструктивных стратегий (июль 1915 – февраль 1917 гг.) 561
6.1. Правительство и парламентское большинство: сделка при неизвестных условиях 561
6.2. Правительство и общественность в условиях «холодного мира»: борьба за политическую инициативу 599
6.3. Накануне революции: между политическим сговором и политической войной 640 Заключение 688
Список использованных источников и литературы
- Источники
- Правительство, Дума и страна: проблемы взаимодействия на рубеже 1910–1911 гг
- Новая Дума и Совет министров: дефрагментация
- Борьба по принципиальным вопросам: парламент, печать, местное самоуправление
Источники
Историография проблемы взаимоотношений власти и общества в третьеиюньский период может быть разделена на следующие группы: 1) историография русского зарубежья, обычно принадлежавшая непосредственным участникам событий и тесно смыкающаяся с мемуарной традицией; 2) ранняя советская историография; 3) советская историография 1960-80-х гг.; 4) современная российская историография; 5) западная историография. В основе подобной классификации лежит как хронологический принцип, так и проблемно-тематический. Историография русского зарубежья. Интерес к теме возник еще у непосредственных участников событий и нашел широкое отражение в мемуаристике. В эмигрантских кругах (как в либерально-оппозиционной, так и в бюрократической среде) конфликт власти и общественности рассматривался как основная причина Февральской революции 1917 г. В историографии русского зарубежья оформились две основные концепции, принадлежавшие бывшим активистам либеральной оппозиции. Наиболее рано была сформулирована концепция П.Н. Милюкова, в соответствии с которой оппозиция противостояла агонизировавшей власти, спровоцировала и возглавила революцию. Этот взгляд вполне можно было бы охарактеризовать как кадетский партийный взгляд14. В ответ возникла концепция В.А. Маклакова, который в целом принял взгляд Милюкова, но характеризовал действия либеральной оппозиции как деструктивные (таким образом, разница между двумя концепциями заключалась в оценке последствий деятельности либералов). Взгляд Маклакова был подробно развит в целом ряде его работ15. В активной полемике с Маклаковым и по мере изменения общего взгляда Милюкова на Русскую революцию происходила эволюция его концепции; поздняя ее версия была сформулирована следующим образом: оппозиция, по вине власти весьма слабая, не смогла изменить ход предреволюционных событий в эволюционном ключе, в результате произошла революция, которая и привела либералов к поражению16.
Работы историков-эмигрантов С.П. Мельгунова и Г.М. Каткова по общему взгляду были близки концепции Маклакова и развивали ее на фактическом материале17. Определенное влияние концепция оказала и на советскую историографию18. Однако данное направление в основном развивалось в конспирологическом ключе, что резко сужало горизонты ее методологии и тематики.
В целом, значение эмигрантской историографии заключается скорее в самой постановке проблемы взаимоотношений власти и общественности в начале ХХ в. Но научная разработка этой темы блокировалась как острой политизацией (в том числе непосредственной вовлеченностью авторов в предшествовавшие события), так и не менее острой малочисленностью источников.
Ранняя советская историография. Если концепции эмигрантов отличались публицистическим характером и были сосредоточены на объяснении причин революции, то еще более эти черты проявились в работах первых советских историков – в первую очередь, в работах М.Н. Покровского. При этом публицистичность сопровождалась еще и марксистской классовой теорией. По мнению Покровского, в предреволюционной России зрело 2 параллельных заговора – самодержавный и буржуазный, но им не суждено было воплотиться в жизнь. Слабая и соглашательская либеральная оппозиция лишь накануне Февраля попыталась организовать «дворцовый переворот» против деградировавшего самодержавия с целью избежать революции, но эта попытка была сорвана народными массами в феврале 1917 г.19 Даже некоторые ученики Покровского пытались сгладить его подход и следовать ранней концепции Милюкова20. Но, несмотря на последовавший разгром «покровщины», «теория 2 заговоров» прижилась и в 1940–1950-е гг. была развита Е.Д. Черменским21. Ни один из этих заговоров в действительности доказать так и не удалось; в более поздних работах Черменский от этого подхода отказался и развивал противоположное представление о «властебоязни» либеральной оппозиции22.
Что касается общего взгляда на политическое развитие Российской империи в последнее ее десятилетие, то для оценок советской историографии до второй половины 1970-х гг. определяющее значение имела дореволюционная ленинская публицистика. Хотя она и не может быть отнесена к историографии, ее рассмотрение в данном разделе обусловлено принципиальным влиянием этих работ на советскую историографическую традицию. В.И. Ульянов (Ленин) еще в 1907 г. полагал, что в России существовало два правительства – официальное (столыпинское) и придворная камарилья – которые и стремились сформировать в Думе два большинства – соответственно, либеральное (реформистское, буржуазное) и правое (реакционное, помещичье).
Правительство, Дума и страна: проблемы взаимодействия на рубеже 1910–1911 гг
Несмотря на представления кадетов о лояльности Совета правительству, картина не была столь однозначной. Как полагал Крыжановский, именно председатель Совета (министр юстиции в правительстве Витте) «едва ли не главным образом» настраивал Николая II против Столыпина, его реформ и «заигрывания с Думой»299. Однако, по свидетельству В.Ф. Джунковского, председатель Государственного совета М.Г. Акимов был не только «высоко порядочный человек», но при своих правых взглядах «умевший считаться и со временем»300. О Мещерском Акимов отзывался «с ужасом», о Распутине – «с отвращением». По поводу выборов он говорил: «Дайте нам депутатов консервативно-настроенных, но умеренных. … От крайних правых никому – ни нам, ни самому Царю – житья нет!..» Председателю Государственного совета не нравился принцип формирования палаты и партийный дух в ней. Акимов сравнивал Совет с «трущобой», «из которой иногда всеми силами души хочется выбраться». Он соглашался с предложением Наумова о земском сессионном принципе формирования Государственного совета301.
Лидер группы правых Государственного совета П.Н. Дурново, шурин Акимова и министр внутренних дел при премьерстве Витте, был давно известен всей России. Как отмечал Джунковский, он был очень умен, «на лету схватывал суть дела и разрешал вопросы тотчас же», но был «человек без всяких принципов и далеко не щепетильный в делах нравственности»302. Наумов отмечал, что после личного знакомства с Дурново убедился «не в реакционности», а «в его практической разумности, государственной прозорливости и опытности». Столыпин всегда отзывался о нем плохо, «совершенно упуская из виду тот несомненный факт, что не будь до него государственно-сообразительного и решительного Дурново, не было бы и его самого». Сам Дурново, с которым Наумов много и часто общался на общегосударственные и законодательные темы, говорил: «Я человек действия … говорю прямо и стою за крайнюю строгость, ибо считаю, что в настоящее время это единственный путь. Только строгостью можно теперь достигнуть успокоения, а затем в отношении армии нужны серьезные меры». Дурново называл себя республиканцем, но считал, что в России без «исторически сложившегося царского стяга» невозможно, ибо в противоположном смысле она бы распалась. Как отмечал Наумов, Петр Николаевич был совершенно терпим к иным мнениям303. Последний при монархии директор Департамента общих дел МВД Е.Г. Шинкевич писал о Дурново: «В нем была всегда определенность желания, воли – он всегда знал, чего хотел. … Но, с другой стороны, редко с кем можно было так спорить, как с Петром Николаевичем, и доказывать правоту своего мнения. В споре он умел и отказываться от своего мнения»304. Оппоненты были к нему менее благосклонны. «Новое время», отмечая несомненные заслуги Дурново, писало, что его деятельность – это «опортюнизм навыворот», как у левых партий305. Милюков, имея в виду прогнозируемое правение правительства, называл Дурново «государственным человеком будущего»306. Дурново выступал редко, в исключительных случаях, его всегда внимательно слушали307. «Московские ведомости» считали его единственной значимой фигурой в Совете308 и печатали его речи в Государственном совете без купюр.
Политические взгляды правых Государственного совета были достаточно близки представлениям самого монарха. Они являлись достаточно определенными. Сохранились машинописные выдержки из дневника Мещерского с личными подчеркиваниями Николая II: «Как в себе не зажигай конституционализма, ему в России мешает сама Россия, ибо с первых дней конституции начнется конец единодержавия. Оно требует самодержавия, а конец самодержавия есть конец России. … Доколе Царская власть – не декларативная и не зависящая от партийных страстей, от активной ненависти лжепатриотов и от самодовольной глупости людей, а самодержавная, дотоле Царь есть защита народа и оплот и хранитель государственного строя, и народ есть защита Царя. … Если допущена будет у нас, в подражание Европе, полная безответственность за каждое слово с трибуны Думы, то 1905 год в этой мутной среде, с прибавкою сотен тысяч рабочих, повторится в исполинских размерах, и народ будет жертвою и козлищем отпущения, а рабочие пушечным мясом, и, как в 1905 году, все провокаторы интеллигенты и писаки спрячутся. … Чем сильнее власть при всяком режиме, тем бессильнее революционные элементы». Сценарий будущих событий был описан достаточно точно. «Чем больше Дума отдыхает, тем больше от нее отдыхают Россия и русская жизнь. … Только тогда правительство будет прочно и сильно, как власть и как нравственный авторитет, когда в его политике будет отсутствовать какой бы то ни было признак ухаживания за его политической партиею, ибо только тогда оно будет для всех самостоятельной силою…»309. Эти слова дают понятие о взгляде монарха на октябристов. Позднее, уже после смерти Мещерского, Николай II сказал гр. С.Д. Шереметеву: «При всех недостатках Мещерского он иногда остро говорил, что другие не могли»
Новая Дума и Совет министров: дефрагментация
После того как вопросы аграрной реформы и местного суда сошли с повестки дня, в Совете министров активно обсуждались вопросы положения в Финляндии и финансирования земств. Финляндский вопрос не вызывал противодействия думского большинства, однако земский имел гораздо более важное внутреннее значение. Правительство рассчитывало на сотрудничество с земством, повышение его политической роли в проправительственном русле, обещая материальную поддержку земства. Судьба земства не могла не волновать также октябристов и националистов, тесно с ним связанных. Их политические отношения с властью лучше всего должны были проявиться именно в этом вопросе – вопросе соотношения компетенции государства и местного самоуправления.
В декабре 1910 г. в думской комиссии по местному самоуправлению заканчивалось рассмотрение правительственного проекта волостного земства. Комиссия предполагала связать закон с правительственным же проектом Правил о порядке введения в действие Положения о поселковом и волостном управлении567, оставить администрации лишь право надзора, но без права вмешательства в целесообразность, и ввести в состав надзирающих организаций представителей общественности (дворянских предводителей, гласных и председателей земских управ)568. Октябрист А.В. Еропкин защищал внесенный в правительственный законопроект принцип создания в волостном земстве особой курии для крупных землевладельцев. Он предупреждал от крестьянского засилья в нем, напоминая левые настроения крестьян в Первой думе569.
В Думе также обсуждался вопрос петербургской городской канализации, состояние которой угрожало развитием эпидемий в столице. Городское самоуправление не имело средств на ее ремонт. Правительство предлагало передать канализацию в ведение особой комиссии, подчиненной МВД. 19 января 1911 г. Столыпин выступил в Думе по этому вопросу. «Россия» объясняла стратегию правительства: оно не вторгается в дела местного самоуправления, однако «имеет не только право, но и долг выступить на защиту жизни и благосостояния зависимых экономически масс населения, если жизнь и благосостояние этих масс по той или иной причине не охранены органами самоуправления»570. Но для октябристов вопрос ведения самоуправления и в этом конкретном случае оказался первостепенным. При голосовании правые и националисты поддержали правительство, но вопрос был решен отрицательно с перевесом всего в 1 голос (при этом против голосовал и Гучков)571. «Речь» задавалась вопросом: уступит ли Столыпин? «А авторитет власти? Авторитет власти только выиграет, если общество узнает, что власть, наконец, научилась управлять своими волевыми импульсами», – утверждал кадетский рупор572. Между тем, правительство демонстрировало выдержку. 17 февраля также был издан циркуляр, разъяснявший губернаторам их права в отношении неутверждения избранных гласных (на основании ст. 118 Земского положения): они могли делать это только в случае, если избрание определенного лица очевидно «не отвечает интересам государственного порядка». Несоответствие не могло принадлежать лишь «к области предположений». «В противном случае всегда неизбежно известное неудовольствие общественных кругов и крайне тягостное для представителей власти обвинение в произволе, вносящее во взаимоотношения общества и администрации совершенно нежелательный разлад и недоверие», – отмечалось в циркуляре573.
Наиболее актуальной была проблема финансирования земства и роли в этом деле государства. 9 ноября 1910 г. в совете по делам местного хозяйства МВД Столыпин произнес речь о финансировании земств, в которой заявил о необходимости выделения ему безвозмездных государственных пособий574. Это было важно тем более, что 4 декабря также вышел циркуляр губернаторам об обязательном земском страховании крестьянских хуторов575.
Вопрос земско-городского финансирования впервые был поднят думской оппозицией. Кадет М.В. Челноков писал: «У нас тут в Г. Думе хорошего сделать почти ничего нельзя, а даже если что и сделаем – в Г. Совете не оставят камня на камне. Я теперь уже совершенно утратил веру в наше дело и уповаю только на рост местной жизни и самоуправления. Пока на местах не пробьется местная жизнь, мы в Г. Думе будем висеть в воздухе». Поэтому кадеты вносили в Думу законодательное предположение об улучшении земско-городских финансов. 300 миллионов рублей, по их мнению, был тот «минимум, необходимый для удовлетворения насущнейших нужд населения». «Не знаю, выйдет ли из этого законопроекта что-нибудь практическое, но мысль общества от «прав», «свобод», неосуществимых в настоящее время, сосредотачивается на жизни деревни и города», – признавался Челноков576. В проекте отмечалась «культурно-хозяйственная отсталость России от других стран» и предлагалось отменить принцип предельности земского обложения, государственные повинности земств, обложить земскими сборами церковное, монастырское, казенное имущество, казенные и частные железные дороги, передать земству государственные поземельный и промысловый налоги, налог на городскую недвижимость, ввести ежегодные государственные пособия земствам на социальную сферу (для этого предусмотреть в смете 1911 г. 20 млн. руб., с ежегодным повышением на такую же сумму). Иначе «нам грозит остановка культурного развития», – предвещали инициаторы предположения577. В правительственных кругах кадетская инициатива считалась одним из элементов демагогической риторики радикальных либералов578. «Россия» написала, что проект имел предвыборный характер, а сами его авторы просто прятали свой «беспросветный кадетизм, осмеянный, отталкивающий, о котором никто, кроме его авторов, доброго слова не скажет», под маской внепартийного прогрессизма
Борьба по принципиальным вопросам: парламент, печать, местное самоуправление
По политическому темпераменту новый премьер, уже в конце 1906 г. не видевший себя в новых обстоятельствах и считавший свою карьеру законченной18, составлял полную противоположность своему предшественнику. В либеральных кругах отмечалось, что только Коковцов имел особое мнение по студенческому вопросу19. «Голос Москвы» цитировал высказывание некоего высокопоставленного лица (легко угадывался министр финансов): «Пора прекратить политику национализма, пора искать примирения». Октябристский рупор, задаваясь вопросом о том, с кем – левыми или правыми – нужно было искать «примирения», комментировал: «Отклонение от главных оснований политики последних лет – политики национально-прогрессивной – вызовет новые потрясения в стране»20. На киевской панихиде Коковцов прояснил позицию, он сказал члену Государственного совета Я.Н. Офросимову: «Пора бросить националистический пафос и приняться за успокоение». Эта фраза и интервью «The Times» переполошили националистов21. П.Н. Балашов отметил: «Новый скачок в неизвестность»22. Политика «примирения», по мнению «Нового времени», не соответствовала желаниям общества: «Нет, представительный строй в России настолько окреп, что игнорировать общественное мнение в бюрократической пустоте совершенно невозможно. … Несомненно, и вся история конституционного Запада это доказывает, что истинной конституционной политикой при представительном строе может быть именно только политика национального одушевления». Кроме того, соглашение с «лже-оппозицией, которая давно заключила сепаратный договор с революцией и кадрами подполья» было попросту невозможно. Розанов, «случайно» встретивший там же в Киеве Гучкова, заметил ему по поводу Коковцова: «Капитал и финансы вне нации и истории и человек финансов наверху положения обещает не политику направления, а политику без направления по линии наименьшего трения и ближайших удобств». Гучков согласился и добавил, что «горе вообще в отсутствии ярких людей на горизонте, что и угрожает нумерацией зауряд-министров»24. Однако лидер октябристов не договаривал. Неизвестность на фоне прежних осложнений между Столыпиным и октябристами была все же не столь удручающей. В любом случае, соратник Гучкова Я.В. Глинка имел все основания заключить в собственном дневнике: «Судьба октябристов вывозит»25.
По мнению сразу втянувшегося в игру «Голоса Москвы», смерть Столыпина открывала «неожиданные возможности» для правых26. Однако они фактически лишь мирились с неизбежностью назначения Коковцова. «Не ошибитесь!» – предупреждала «Земщина», напоминая о взглядах Коковцова на национальную политику27. «Очень корректный, аккуратный петербургский чиновник, безусловно умный, но и только», – вспоминал о Коковцове В.Ф. Джунковский28. Тихомиров вздыхал: «Ведь не Коковцов же? Его ум совсем иного сорта. На это не годится. Тут лучше бы всего был Дурново, если бы ему десяток лет снять с плеч»29. Но на фоне Столыпина, которому зачастую вообще отказывалось в именовании «государственного деятеля»30, Коковцов мог внушить определенные надежды. «Тяжелое наследие получает Коковцов, но он единственный человек на высоте положения», – написал в частном письме гр. С.Д. Шереметев. «Гражданин» отмечал своевременность гибели Столыпина, который ко времени своей смерти окончательно подпал под влияние националистов. Как отмечалось, Россия смертью премьера была избавлена от внутренней борьбы32.
Ситуация отягощалась тем, что в правительстве освободилось сразу два ключевых поста. По мнению «Речи», первоначально премьером должен был стать Коковцов, а министром внутренних дел – С.Е. Крыжановский. Но, в силу того, что они – «люди резко противоположных воззрений», изменения не заставили бы себя ждать. В случае сохранения поста за Коковцовым МВД могли возглавить П.Н. Балашов или Б.В. Штюрмер, поскольку более консервативные по своим взглядам Крыжановский и Макаров нового премьера не устраивали33. «Голос Москвы» считал, что министром внутренних дел, скорее всего, должен был стать не Крыжановский, а Макаров34. В октябристских кругах также предполагалось, что на пост министра внутренних дел Коковцов, поссорившийся не только с Крыжановским, но и – с недавнего времени – с Макаровым, будет искать себе кандидата не из лиц «prima carta» [первого порядка – лат.]35, например, А.П. Извольского или посла в Лондоне гр. А.К. Бенкендорфа, хотя последний и был в плохих отношениях с Коковцовым36.
Было известно, что Коковцов также находился в ссоре с Щегловитовым, Сухомлиновым, Харитоновым, Кассо, Рухловым37. Положение министра народного просвещения являлось наиболее показательным. После смерти Столыпина, как отмечал Меньшиков, «все внимание «друзей прогресса» сосредоточилось на Л.А. Кассо»38. При всех комбинациях уход Кассо считается неизбежным, и на его место очень серьезным кандидатом является профессор С.Ф. Платонов, его будут поддерживать октябристы», – комментировали в университетских кругах.
«Новое время», тем не менее, поддерживало Кассо и оправдывало его политику действительным успокоением университета40. «Речь» писала, что, кроме Кассо, в отставку могли уйти Щегловитов, Рухлов, Тимашев. Возможной представлялось «полное изменение» правительственного курса, особенно в сферах национальной и переселенческой41. Но такие предположения скорее были предложениями. «Что будет делать Коковцов, никто не знает. Есть такие люди, которые утверждают, что он и сам не знает. Но это острота. Я лично склонен радоваться его назначению. Человек он культурный и способен нейтрализовать многие дела, в которых, благодаря изумительной энергии покойного Столыпина, внесены ненависть и распри», – писал Нольде42. Итак, единственной альтернативой назначению Коковцова выступало выдвижение Кривошеина, однако она возникала только из осознания невозможности назначения Коковцова без целого ряда отставок в правительстве. Кроме того, у Коковцова явно не было собственной готовой кандидатуры на пост министра внутренних дел.