Содержание к диссертации
Введение
1. Причитания как объект лингвистического исследования. Теоретические предпосылки 10
1.1. История собирания и публикаций вепсских причитаний 10
1.2. Исследование причитаний прибалтийско-финских народов 15
1.3. Причитание как жанр фольклора и его особенности 20
1.4. Исследование языка фольклора в свете современной лингвофольклористики 25
2. Вепсские причитания как компонент обрядового действия 31
2.1. Свадебные причитания и их словесные образы в контексте обряда 31
2.2. Похоронные причитания и их словесные образы в контексте обряда 45
3. Лингвофольклористическии анализ ключевой лексики текстов причитаний 52
3.1. Атрибутивные словосочетания и их тематическая классификация 53
3.1.1. Лексико-тематическая группа «термины родства и их метафорические замены» 56
3.1.2. Лексико-тематическая группа «человек, части тела» 69
3.1.3. Лексико-тематическая группа «дом, жилище» 71
3.1.4. Лексико-тематическая группа «природа» 76
3.1.5.Лексико-тематическая группа «время» 79
3.1.6. Лексико-тематическая группа «абстрактные понятия» 82
3.1.7. Ключевые слова и словосочетания не входящие в основные тематические группы 95
3.2. Деминутивные и притяжательные суффиксы имен существительных как морфологическая особенность лексики причитаний 98
3.3. Глагольные пары и их лингвофольклористический анализ 102
4. Художественно-стилистические средства вепсских причитаний 116
4.1. Эпитет 116
4.2. Аллитерация 122
Заключение 132
Список использованной литературы 141
Список источников 154
Список сокращений 156
Приложение 1 157
Приложение 2 158
- Исследование причитаний прибалтийско-финских народов
- Похоронные причитания и их словесные образы в контексте обряда
- Лексико-тематическая группа «дом, жилище»
- Глагольные пары и их лингвофольклористический анализ
Введение к работе
Реферируемое диссертационное исследование посвящено изучению языковых особенностей вепсских причитаний. Обрядовые плачи являются важными компонентами духовной культуры вепсского народа, впитав в себя характерную выразительность его языка.
Актуальность работы определяется тем, что язык вепсских причитаний до сих пор не становился предметом научных исследований. В работах фольклористов содержатся лишь некоторые замечания о жанровых особенностях причитаний и их поэтических средствах.
ЦеЛЬЮ работы ЯВЛЯетСЯ Определение Специфики лекСИЧеСКИХ ЯЗЫКОВЫХ средств, используемых в создании текста вепсского причитания.
Данная цель предполагает решение следующих задач:
представить обзор истории собирания и публикаций вепсских причитаний;
определить место и функцию плачей в обрядовом комплексе;
выделить специфические для данного жанра языковые факты;
описать традиционные устойчивые сочетания;
установить морфологические, семантические особенности лексических единиц;
выявить и описать основные художественно-стилистические средства поэтического языка вепсских причитаний.
Объектом исследования были избраны тексты вепсских обрядовых причитаний. Предметом исследования являются языковые особенности вепсских похоронных и свадебных плачей.
Источники исследования. Исходным материалом послужили 120 вепсскоязычных текстов причитаний. Большую часть материала составляют выполненные автором расшифровки неопубликованных текстов из фонограммархива Института языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН, из фонотеки Петрозаводской государственной консерватории им. А. К. Глазунова, а также фольклорного архива Литературного института Эстонии. В работе используются тексты плачей, опубликованные в сборниках фольклора и образцов вепсской речи, рассмотрены тексты из рукописных фондов фольклорного архива Литературного общества Финляндии. Кроме того, привлечен материал, записанный автором в полевых условиях в Подпорожском районе Ленинградской области.
Теоретической и методологической основой работы послужили труды отечественных и зарубежных ученых по лингвофольклори-стике, лингвостилистике, этнографии, этномузыковедению и фольклористике.
Методы исследования. В процессе работы применялись традиционные лингвистические методы: описательный метод; при выявлении семантических параллелей активно использовался сравнительно-сопоставительный или типологический метод; при сравнительно-историческом методе привлекались данные близкородственных языков. Метод тематической группировки позволил выделить доминанты фольклорной картины мира данного жанра.
Научная новизна работы заключается в том, что впервые языковые особенности вепсских причитаний подверглись комплексному исследованию. Существует крайне мало работ, посвященных особенностям языка вепсского фольклора. Освещение лексики устного народного творчества на материале наиболее древнего, традиционного пласта вепсского фольклора - причитаний, является первой работой в этой области. Специфика языка устнопоэтического произведения выявляется на фоне его жанровых особенностей.
Теоретическая и практическая значимость исследования определяется тем, что теоретические аспекты работы могут способствовать познанию структуры поэтической речи языка фольклора, языковой картины мира вепсского народа и представить интерес для исследований национальной культуры и этнографии. Материалы и выводы исследования найдут практическое применение при составлении учебных пособий по лексике вепсского языка, поэтике и стилю речи. Они могут иметь непосредственный выход в изучение фольклора и культуры вепсов, будут использоваться при чтении спецкурсов по вепсскому устному народному творчеству. Многие древние, но уже полузабытые языковые факты уже возрождаются и пополняют лексический тезаурус младописьменного вепсского языка.
Теоретической базой исследования послужили труды таких фольклористов, как К. В. Чистов, К. Салве, В. П. Кузнецова, М. Иоалайд; лингвофольклористов: А. П. Евгеньевой, И. А. Оссовецкого, А. Т. Хро-ленко, Ю. Г. Круглова, М. А. Бобуновой, С. Е. Никитиной, Е. Б. Арте-менко; этнографов: Т. А. Бернштам, И. Ю. Винокуровой; музыковедов: В. Лапина, И. Б. Семаковой, Е. Е. Васильевой. Неоценимую помощь оказали работы исследователей прибалтийско-финской фольк-
лорной традиции: Л. Хонко, А. Ненола-Каллио, А. С. Степановой, У. С. Конкка, Э. С. Киуру и др.
Основные положения, выносимые на защиту:
причитания, как самостоятельный, развитый жанр устного народного творчества вепсов, обладают своеобразными языковыми особенностями, проливающими определенный свет на формирование языковой картины мира вепсов и сложение его поэтических образов;
специфика языка причети проявляется в функционировании основных традиционных устойчивых сочетаний устнопоэтического текста: атрибутивных словосочетаний и глагольных пар-биномов;
выявление и описание устойчивых сочетаний позволяет рассмотреть морфологические и семантические особенности лексических единиц в тексте причитания;
эпитет и аллитерация, как основные художественно-стилистические приемы устной поэзии, оказывают влияние на своеобразие языка плачей и способствуют реализации функции эмоционального воздействия.
Апробация работы. Результаты исследования были представлены в виде докладов на международных конференциях и семинарах: 1) Межвузовская научная конференция «Бубриховские чтения: Теоретические вопросы и проблемы преподавания прибалтийско-финских языков и культуры», Петрозаводск, 2003; 2) Межвузовская научная конференция «Бубриховские чтения: Проблемы исследования и преподавания прибалтийско-финской филологии», Петрозаводск, 2004; 3) Международная конференция «Олонецкие страницы жизни и творчества Николая Клюева и проблемы этнопоэтики», Петрозаводск, 2004; 4) Международная научная конференция, посвященная 75-летию Института языка, литературы и истории карельского научного центра РАН «Межкультурные взаимодействия в полиэтническом пространстве пограничного региона», Петрозаводск, 2005; 5) Международный семинар по проекту «Nordic-Baltik-Russian network of Finnic minority and regional laguages», Эскилстуна (Швеция), 2005; 6) Международная конференция, посвященная 60-летию КарНЦ РАН «Северная Европа в XXI веке: природа, культура, экономика», Петрозаводск, 2006; 7) Международная научно-практическая конференция «Историко-культурное наследие вепсов и роль музея в жизни местного сообщества», Петрозаводск, 2007; 8) Межвузовская научная конференция «Бубриховские чтения: Проблемы функциониро-
вания и контактирования языков и культур прибалтийско-финских народов», Петрозаводск, 2007; 9) Международная научная конференция ««Калевала» в контексте региональной и мировой культуры», посвященная 160-летию полного издания «Калевалы», Петрозаводск, 2009.
Структура и объем работы. Диссертационная работа состоит из введения, четырех глав, заключения, библиографического списка, списка источников, списка принятых сокращений и приложений.
Исследование причитаний прибалтийско-финских народов
Из прибалтийско-финских народов причитания известны карелам, ижоре, води, эстонцам-сету и.вепсам. В целом же исследователи выделяют две основные прибалтийско-финские плачевые традиции: карельскую и ижорскую [Karhu 2002: 122]. Первые публикации текстов причитаний карелов, ижоры, сету появились уже в XIX веке. Первым исследованием ижорских причитаний является, работа Волмари Поркка «Inkerin itkuvirsista» (О причитаниях Ингерманландии) [Porkka 1883]. Автор, среди прочего, обращает особое внимание на метафорические именования лиц в тексте плачей и влияние аллитерации при их выборе.
Финскому фольклористу Мартти Хаавио принадлежит публикация о карельской плачевой традиции в книге «Suomalaisen muinaisrunouden maailma» (Мир древней финской поэзии) [Haavio 1935]. Севернокарельские плачи активно записывал С. Паулахарью, использовавший часть материала при рассмотрении обрядов в работе «Syntyma, lapsuus ja kuolema» (Рождение, детство и смерть) [Paulaharju 1924]. К карельским и ижорским причитаниям обращался в своих работах фольклорист В. Мансикка. Так, в статье «Itkujen Tuonela» («Туонела» плачей) В. Мансикка рассматривает, как отображен загробный мир, т.е. страна «Туонела», в причитаниях [Mansikka 1924].
Развернутым описанием жанра стали исследования финского ученого Лаури Хонко. В обобщающей работе «Itkuvirsirunous» (Поэзия причитаний) он касался вопросов развития, бытования причитаний прибалтийско-финских народов, их характерных стилистических приемов, среди которых, прежде всего, называл аллитерацию, повтор и метафору [Honko 1963: 103]. В статье «Itamerensuomalaisen itkuvirsirunouden tutkimus» (Исследование прибалтийско-финской причетной поэзии) Л. Хонко отметил и важную роль вепсской традиции в исторической реконструкции прибалтийско-финской причети [Honko 1974: 120].
В 1976 году вышел в свет сборник «Карельские причитания», подготовленный А. С. Степановой и Т. А. Коски [ЮТ 1976]. Эта публикация охватывает все жанровые разновидности карельских причитаний, в ней представлены все районы Карелии с карельским населением. Тексты снабжены также нотным приложением. Из отечественных исследователей карельских причитаний необходимо отметить Александру Степановну Степанову и Унелму Семеновну Кон-кка. В работе «Tkuinen ikava» (Вечная печаль), вышедшей в 1985 году в,Финляндии [Konkka 1985], а затем в 1992 году в Петрозаводске под названием «Поэзия печали», У. С. Конкка рассматривает функциональную роль причети в обряде [Конкка 1992]. Фольклорист А. С. Степанова исследует поэтический язык карельских причитаний,.его выразительные средства, чему посвящены ее многочисленные статьи [Степанова 1986, 2003]. В монографической работе А. С. Степановой «Метафорический мир карельских причитаний» системно представлено одно из характерных явлений карельских причитаний — метафорические, иносказательные именования упоминаемых в плачах лиц [Степанова 1985]. Исследователь классифицирует метафорические замены, учитывая следующие принципы: заменяемый термин или имя, основа метафорического сходства, состав и способы образования. А также рассматривает эмоционально-выразительные средства в составе замен. Итогом многолетней работы стало подготовленное А. С. Степановой издание «Толковый словарь языка карельских причитаний» [Степанова 2004]. В нем представлен свод метафорических замен, а также толковый словарь, с буквальным переводом слов и раскрытием имеющихся иносказаний.
Финский фольклорист А. Ненола-Каллио занималась исследованием ижор-ских причитаний. В объяснении метафоризации она видела основную задачу анализа причетной традиции. Для нас представляет интерес ее работаю типологии метафорических замен ижорских причитаний — «Itkuvirsien henkilonnimitysten typologiaa» (Типология именования лиц в причитаниях) [Nenola-Kallio 1972]. Исследователь выделяет два типа именований лиц: девер-бальные, имеющие в основе глагол, указывающий на отношения матери с детьми («родившая», «вскормившая», «рожденный», «вскормленный» и т.д.) и метафорические (замена термина «дочь»: птичка, земляничка).
Терминологии родства в ижорских причитаниях посвящена статья Эйно Киуру «Отражение матрилинейного счета родства в ижорских причитаниях» [Киуру 1975: 104]. Исследователи сходятся во мнении о генетической общности карельской и ижорской традиции, что проявляется «в сходстве поэтики и традиционной схемы содержания причитаний»-[Киуру 1975: 104], хотя ижор-ские причитания более близки поэзии калевальского размера, и тем отличаются от карельской традиции [Karhu 2002: 123]. Большое издание текстов ижорских и водских причитаний под названием «Inkerin itkuvirret» (Плачи Ингерманландии) вышло в 2002 году в Финляндии. Составителем является Айли Ненола [Nenola 2002].
Причитания сету представлены в сборнике «Setu surnuitkud» (Похоронные плачи сету), составителями являются Веера Пино и Вайке Сарв [Pino, Sarv 1982]. Им принадлежат многочисленные статьи, анализирующие данный фольклорный жанр сету. Диссертационная работа В. Сарв посвящена плачевой традиции сету - «Setu itkukultuur» (Плачевая традиция сету) [Sarv 2000].
Вепсским причитаниям посвящено несколько статей эстонского фольклориста Кристи Салве, на русском языке — «О функциях, поэтике и способах исполнения средневепсских свадебных причитаний» [Салве 1986: 253-271], на эстонском — «Kallite kasvatajate juurest voorale vilule rannale» (От дорогого вырастившего на чужой холодный бережок) [Salve 2000: 241-264]. А также обобщающая статья «Itkuvirret» (Причитания) в разделе «Вепсский фольклор» в книге «Vepsa. Маа, kansa, kulttuuri» (Вепсы. Земля, народ, культура) [Salve 2005: 95-103], подготовленной совместными усилиями финских, эстонских, санкт-петербургских и карельских ученых. К. Салве отмечает устойчивые словосочетания в вепсской причети, выделяя, в том числе основные метафорические замены терминов родства, предполагая, что их немногочисленность может говорить об архаичной ступени в истории развития этого поэтического явления [Салве 1986: 262-263]. Подчеркивается наличие таких стилистических приемов как аллитерация и параллелизм [Salve 2005: 100-102].
Отдельные интересные наблюдения имеются в статье эстонской исследовательницы — Марье Иоалайд «Похоронные причитания вепсов — способ общения с потусторонним миром» [Иоалайд 1997: 17-24]. Она посвящена функциональной стороне похоронных плачей. Функции причитания как особого языка контактирования с покойным объясняет и своеобразие языка самого причитания. М. Иоалайд также отмечает, что «вепсское причитание не отличается настолько развитой системой иносказаний, эпитетов, метафор как карельское причитание, но оно и не так скудно» [Иоалайд 1997: 23]. Более исследованной можно считать мелодическую сторону вепсских причитаний. Эстонские музыковеды И. Рюйтел и М. Реммель анализировали музыкальную структуру южновепсских и средневепсских причитаний [Рюйтел, Реммель 1980: 169-195, Рюйтел 1979: 131-133]. И. Рюйтел называет их основной отличительной чертой, в качестве которой выступает «более свободный метроритмический строй» (в сравнении с севернорусскими), «тесно связанный с текстом, со структурой вепсского языка» [Рюйтел 1979: 132].
Санкт-петербургский этномузыковед Е. Е. Васильева выделила «вепсскую причетную мелострофу», некий «музыкально-песенный организм, балансирующий на грани определенной структуры и импровизации». Мелострофа получила название «вепсской» в связи с тем, что «наиболее однозначно фиксируется в качестве напевов вепсских причитаний» [Васильева 1979: 126, Васильева 1990: 170-177]. Вопросам структуры вепсских причитаний посвящены статьи музыковеда И. Б. Семаковой (Курагиной). Материалом послужили не только причитания средних вепсов на родном языке, но и русскоязычные плачи северных вепсов [Курагина 1982: 32-33, Семакова 1993: 85-89].
Из финно-угорских народов причитания есть также у коми, мордвы и венгров [см. Микушев 1979, Филиппова 2007, Имяреков 1995].
Необходимо упомянуть и о развитой причетной традиции у русских на территории современного русского Севера. Ставились вопросы о серьезных межэтнических связях в области причети. Несомненно, что финно-угорские и славянские культуры оказывали влияние друг на друга, и все же признается тот факт, что традиция плачей развивались у них самостоятельно, параллельно [Земцовский 2006: 150-151]. Известный русский фольклорист К. В. Чистов в своей статье «Причитания у славянских и финно-угорских народов (некоторые итоги и проблемы)» отмечал: «русские и финно-угорские народы северо-востока Европы много веков живут бок о бок, в одинаковых естественных и социальных условиях, переживали сходные исторические судьбы, имели друг с другом интенсивные контакты и т. д., но вместе с тем сохраняли собственные этнические традиции, свою систему традиционной культуры и свой язык, традиционную систему фольклорных жанров» [Чистов 1982: ПО].
Кроме того, на специфике языка плачей, их стилистике и мелодике сказалась существенным образом собственная языковая система. В этом смысле и вепсская причеть обладает набором черт, определяемых строем языка, его особенностями.
Похоронные причитания и их словесные образы в контексте обряда
Погребальные обряды вепсов изучены крайне слабо. Мы можем воспользоваться некоторыми исследованиями 3. И. Строгалыциковой «Погребальная обрядность вепсов» [Строгальщикова 1986: 65-85], разделом «Обрядовая жизнь» в книге «Вепсы» [Строгальщикова 2008], а также собственными полевыми материалами.
В народе бытует мнение, что покойник еще трое суток после смерти слышит. С ним необходимо общаться, именно в форме плача и происходило общение с умершим. Отсюда и построение причитаний в виде обращений.
Причитывание на похоронах считалось обязательным. Этнограф Ю. Ю. Сурхаско зафиксировал у прионежских вепсов мнение: «Если покойника не оплачут, его на тот свет не примут» [Сурхаско 1985: 80]. Подтверждением обязательности оплакивания умершего человека может служить популярный у вепсов сказочный сюжет, где старик идет искать плакальщиц, когда умирает его жена [NAKM 1951, VRS 1996]. Причитывали по умершему в основном близкие родственницы. Все имеющиеся у нас записи причитаний исполнены женщинами, но известно, что иногда «плакали голосом» и мужчины. Полагалось плакать дочери по умершей матери, а маленьких детей обычно не оплакивали [Строгалыцикова 1986: 71]. У «шугозерских» вепсов зафиксировано мнение, что жене по мужу плакать нельзя, - «старые женщины скажут - не по мужу, а по медведю плачешь» [ПМА № 15]. Как известно, медведь — почитаемое у финно-угров животное, мифический прародитель.
После смерти покойного принято мыть. Его опускали на пол, на соломенную подстилку (в наше время ее заменяет старая тряпица или одеяло). Обмывали покойного чаще родственники, иногда приглашали соседей. Утверждают, «что мужчин должны мыть мужчины, а женщин — женщины» [ПМА №8].
Некоторые информанты утверждают, что причитывать начинают лишь тогда, когда покойника обмоют и уложат на лавку. Другие же говорят, что при обмывании с покойником положено разговаривать или «приплакивать», спрашивая: нравится ли, как с ним обращаются, просят не препятствовать мытью: Mel he-iksindeipezetimei, mel he-ікsindei sadatimei? [ПМА № 8] — «Нравится ли, как тебя помыли, нравится ли, как обрядили?»
В прошлом обмытого покойника одевали в белую или светлую домотканую одежду, обувь сразу не надевали. Покойного укладывали на лавку вдоль боковой стены головой к иконам, ногами к дверям. В течение двух суток нахождения покойника в доме, с ним разговаривали. Когда семья садилась за стол, предлагали поесть и умершему. Предложение высказывалось, «приплакивая»: Isteske somha korktas kodizes, suladaske iciiz laskou suhut, suvad siidaimiided [ПМА № 8] — «Садись есть в высоком домике, растопи свой ласковый ротик, милые сердечушки (внутренности)».
Короткой заплачкой покойному могли сообщать и об изготовлении фоба: Kalliz kandjeihudem, rodimi roditeV mamoihudem, tegiba sini igahizen kodizen da ii tehtud izod iknast [ПМА № 1]. «Дорогая меня выносившая, родимая родительница матушка, сделали тебе вечный домик да не сделали милого окошечка».
Являясь обязательным элементом похоронного обряда, причитания с течением времени стали своеобразным выражением уважения, искренних чувств к умершему. Наиболее многочисленны причитания, исполняемые над гробом, их можно услышать у вепсов и до сих пор. Желающая «поплакать голосом» родственница садилась у изголовья умершего, нагибалась немного вперед, наклоняла голову, могла опустить лицо в руки.
Основные мотивы плачей, исполняемых над гробом, связаны с попыткой разговорить покойного, просьбой вступить в беседу. Uzeske mind puitein pagistoitta і lodeizoitta iciin libedad lindust, aveidaske iciiz veslad sil meized, pehmetaske iciiz laskou kelut, sanuske sina laskou vaihut [ПМА № 11].
«Давай-ка я попробую разговорить и разбеседовать свою милую пташечку, открой свои веселые глазки, размягчи свой ласковый язычок, скажи ты ласковое словечко».
Оплакивающий сокрушается о случившемся несчастье. В причитаниях вепсов не употребляется слово sunn — «смерть», или kolda — «умереть», об этом говорят иносказательно: Nageske sina miccen radoizen-se radoid, nageske sina miccen dumeizen-se dumeid [ПМА № 11] - «Смотри-ка, какую ты работушку наделал, смотри-ка, какую ты думушку, надумал».
Так, П. С. Инякова из дер. Ладва сообщала,отцу о смерти матери следующим образом: Uzoske mind veretan sinii veresen vestiizen, sotei tatoihudem, vougedpeiveihudem, rodimi roditel sotei mamoihudem, kalliz kanjoihudem kerazihes і kogozihes [фон. ИЯЛИ №1067/1]. «Погоди-ка я расскажу тебе свежую весточку (известие), милый батюшка, мое белое солнышко, родимая родительница матушка, дорогая меня выносившая собралась (уходить)».
В плачах упоминают о близких родственниках, которых покойный оставляет на этом свете. Особенно горькой представляется судьба овдовевшей женщины: Kacuhtaske swajatid iciiz polnijan polnikeizen surile susedoile sut t abaks [ПМА № 4] - «Посмотри-ка, ты оставил свою милую половиночку большим соседям на осуждение».
Часто встречающимся мотивом в причитаниях является просьба к умершему человеку вернуться в образе птицы. Иногда упоминается кукушка: Kandoutaske lebedaks linduizeks, kdbedaks kdgoihudeks, isteske sina minun izoho ikneizehe [ПМА № 11]. «Обернись-ка ты милой пташечкой, красивой кукушечкой, сядь-ка ты на мое милое окошечко».
Этот мотив встречается и в карельских плачах. Его связывают с древними верованиями о том, что в птицах могут обитать души умерших людей [Конкка 1992: 42-43].
Е. С. Максимова из дер. Озера просит умершую сестру дать «родительское благословление» детям:
Setei cizoihudem keradaske sina iciiz libedid linduizid, і andaske sina Mile roditel ski blagoslovlen -se. Iroditel ski blagoslovlen ved iipala lammois, ii upta veslds vedudes, ii segoi pimedas mustas mecas [ПМА № 16]. «Милая моя сестрица, собери-ка ты своих милых пташечек, и дай-ка ты им родительское благословление. И ведь родительское благословление в огне не горит, не тонет в веселой водичке, не заблудится в темном черном лесу».
Хоронили покойника на третьи сутки до полудня. Утром укладывали его в гроб, обували, как бы собирая в путь, при этом могли приговаривать или при-плакивать: Kengteske pit kha dorogeizhe [ПМА № 8] — «обуйся в долгую дороженьку». Наиболее эмоционально напряженным в похоронном обряде является плач, исполняемый перед выносом покойника из дома. Собирались все родственники, соседи. Покойный навсегда прощался с родным домом. Jal gmeicedpordoizedoledsina iciiz korktas kodizes, tondud tundmatomid dorogeizidme, tedmatomid tesaroidme [ПМА№ 8]. «Последние минуточки находишься ты в своем высоком домике, отправишься по незнакомым дорожкам, по неизвестным перекресточкам». Причитывающая просит покойного проститься со всем, что окружало его при жизни: Prostiske izois ikneizispei, lamas pacizespei, dubovijois vereizispei da comas cogeizespei [ПМА № 1] - «Попрощайся с милыми окошечками, с теплой печечкой, с дубовыми дверцами да с красивым уголком».
Исполнительница плача может обратиться к покойному с просьбой, передать «низкие поклоны» ее умершим родственникам: Ed-ik vasta sind minim setjan mamoihuden, sanuske alaheizid pokloneizid [ПМА № 8] — «Может быть, встретишь мою милую мамочку, передай низкие поклоны».
Придя на кладбище, плачем обращались к умершим родственникам, просили принять в свой круг вновь прибывшего: Levedad hiimokundad vastakateiske, mii toimei tide libedan linduizen, otkat armha artelizehe [ПМА № 8]. «Многочисленная родня, встречайте, мы привели к вам милую пташечку, примите в дорогую артелюшку».
Причитывать над гробом могли и на кладбище. Здесь звучали уже указанные выше мотивы горечи разлуки и сожаления о случившемся несчастье. Затем все присутствующие прощаются с покойным, проходя рядом и кланяясь. После погребения плачи уже не исполняли.
Лексико-тематическая группа «дом, жилище»
Korged kodine - «высокий домик» (сред.-вепс). В похоронных плачах это обычно дом, который покидает умерший. В свадебных плачах — родительский дом невесты. Мать невесты причитывает (дер. Ладва):
Libed linduizem, saditei і sobitei kalhize sobeizihe, comihe sadoizihe, jalgmeizen coman da ehtkoizen-se icein korttas da kodizes-se [ЯИН 2002: 60]. «Милая моя пташечка, нарядилась и оделась в дорогие одежды, в красивые наряды, в последний хороший вечерок в своем высоком домике». Постоянныйэпитет: korged (изобр., аллит.) Прилагательное korged — «высокий» входит в ассоциативный ряд «хороший, милый». Несомненно, и аллитерация повлияла на выбор эпитета. В текстах причитаний слово «дом» характеризуется лишь этим эпитетом и без него не употребляется. В свадебных причитаниях иногда добавляется: roditel ski korged kodine — «родительский высокий домик».
Гл.: elada korttas kodizes — «жить в высоком домике», erigoitta korttas kodizes — «разлучить с высоким домиком», eragata korttas kodizespei — «расстаться с высоким домиком», lahtta korktas kodizespei — «уйти из высокого домика», krasuidas і likuidas korttas kodizes — «красоваться и колыхаться в высоком домике».
Сущ. в деминутивной форме: kodi + -іпе (дем. суф.)
В причитаниях при употреблении данной формулы возникает образ «правильного, хорошего» дома. Поэтизируя родительский дом, его именуют также русскоязычными заимствованиями в сочетании с тем же прилагательным korged: korktad horominaized — «высокие хоромы», korged gornicaine - «высокая горница».
В похоронных плачах дом также обладает положительной семантикой. Плач по матери, перед выносом из дома (дер. Ладва): Rodimi roditel , sotei mamoihudem, prostiske sina iciiz korktas kodizespei-se, kus sina ajan volhid voduzid elid.
Prostiske izois ikneizispei, lamas pdcizespei, dubovijois vereizispei da comas cogeizespei [ПМА № 1].
«Родимая родительница, милая матушка, попрощайся ты со своим высоким домиком, где ты много полных годочков жила.
Попрощайся с милыми окошечками, с теплой печечкой, с дубовыми дверцами да с красивым уголком».
Одним из наиболее почитаемых предметов в интерьере дома была печь. Она выражает оппозицию «жизнь-смерть», в проявлении «теплый — холодный». Поэтому печь характеризует ее главное свойство «теплый»: lam pdcine — «теплая печечка». «Печь рассматривалась как «жилище» домашнего огня, поэтому в народных представлениях на нее переносились черты и свойства, приписываемые этой стихии» [Винокурова 1999: 161]. У вепсов существует обычай касаться руками печи после возвращения с кладбища в день похорон. Толкования существуют разные, но все сводится к избавлению, очищению от нехороших последствий [Строгальщикова 1986: 78]. Защитная символика огня через предметы, связанные с процессами протапливания печи, применялась во многих обрядах, у многих народов (Логинов 1992). Так в одном из описаний вепсской свадьбы говорится: «невесту ведут в баню преимущественно ее подруги с песнями, звеня сковородами и заслонками» [С-ов 1894: 400]. Также при выносе покойника, как только поднимали гроб, на его место бросали кочергу. Очевидно, что в этом случае действие имело сберегательную функцию [Строгалыци-кова 1986: 72].
Liim pezane - «теплое гнездышко» (юж.-вепс.)
В южновепсской традиции родительский дом невеста называет lam pezane «теплое гнездышко»: Ма manen icen setjan tatkdn korttas gornicazes, manen icen laskvan mamkdn lamas pezazes [дер. Белое озеро, ОВР 1969: 256].
«Я пройду в высокой горнице своего милого батюшки, пройду в теплом гнездышке своей ласковой матушки».
В этом случае метафорическое именование идет поэтической параллелью к основному именованию. В русских свадебных причитаниях родительский дом невесты также называли «тепловитое гнездышко» [Кукушкина 2000: 5].
Постоянный эпитет: lam - «теплый», (изобраз.). Выражает основную функцию родительского дома, подтверждая обрядовую оппозицию «теплый» — «холодный», «свое - «чужое». Девушка, покидая родительский дом («теплое гнездышко» — lam pezane) уходит на «чужой холодный бережок (сторонушку)» -verhale vilule randaizele (rounazele).
Гл.: saditas і krasuidas lamas pezazes — «нарядиться и красоваться в теплом гнездышке».
Сущ. в деминутивной форме: peza + -ine (дем.суф.), pezaine pezane. В части говоров южновепсского диалекта отмечаются долгие гласные на месте дифтонгов на —i: ai a, ui й и др. (дальше первого слога) [Tunkelo 1946: 436, Зайцева 1981: 306-307].
Coma cogaine — «красивый, хороший уголок» (сред.-вепс.) coma cogeine (сред.-вепс.) Словосочетание является символическим именованием дома, идет синонимии-ческим повтором к korged kodine:
Kut mind kaicelin (minun vouktan voudeizen) kalhen kazvattajaizen korttas kodizes і kalhen kandjoihuden comas cogaizes [дер. Пелдуши, ОВР 1969: 103]. «Как я оберегала (мою белую волюшку) в высоком доме дорогого вырастившего и в красном углу дорогой выносившей».
Постоянный эпитет: сота — «красивый, хороший» (выраз., аллит.) Гл.: elada comas cogaizes — «жить в красивом уголке», erigoitta comas cogeizes - «разлучить с красивым уголком», jdtta comaha cogaizehe — «оставить в красивом уголке», krasuidas і likuidas comas cogeizes — «красоваться и колыхаться в красивом уголке».
Сущ. в деминутивной форме: coga + -ше(дем.суф.)
Izo ikneine - «милое окошечко» (сред.-вепс.)
Окно родного дома, который индивид (девушка в свадебных, умерший в похоронных) покидает навсегда.
Постоянный эпитет «izo» - «милый, хороший» (выраз. аллит.) Отметим, что слово сейчас практически не употребляемое в разговорной вепсской речи, но оно сохранилось как необходимый эпитет, поддерживающий аллитерацию в словосочетании, несущий эмоционально-положительную семантику для слова «окно». В карельских плачах- «окно» характеризуется также положительным эпитетом: ihalu ikkunaine - «красивое, чудесное окошечко» [КП 1976: 346].
Слово «izo» с той же семантикой «милый, дорогой» было обнаружено в некоторых иных жанрах, например в частушках (южные вепсы):
Oi ки milan izoine, Ой„как мой милый (миленок),
Kabedaine sarfane, Красивый шарфик,
Golujo та halle basin: часто я ему говорю:
Keritse sa bardaine. Состриги ты бороду.
[Vaisanen 1916 №128] В сказке (юж.-вепс): oi, izo mamslne, nimida Tie vamist... — «ой, дорогая (милая) старушка, ничего не готово...» [ОВР 1969: 224]. Думается, что лексема ранее была более употребительной, и фольклор помог ее сохранить для младописьменного вепсского языка.
Гл.: prost t as izois ikneizis — «проститься с милыми окошками», isttas izoho ikneizehe — «сесть на милое окошечко», pastta ijatta izole ikneizele — «отпустить и оставить (волюшку) на милое окошечко».
Сущ. в деминутивной форме: ікип: осн. ікпа- + -іпе (дем.суф.)
«Окно» - часть правильного дома, «по отсутствию окна дом живого человека противопоставляется гробу как посмертному жилищу» [Невская 1993: 77]. Проследим эту мысль в плачах: Tegiba sinii kodizen, da ii tehtud izod iknast [ПМА №8] - «Сделали тебе домик, да не сделалимилого окошечка».
Ele iknaizid і ele uksuzid, mugomhapanemei da kodizhe [дер. Немжа, фон. ПГК № 313/8005] - «Нет окошечек и нет дверей, в такой кладем тебя домик».
Окно - «нерегламентированный вход в дом, через него осуществляется связь с внешним миром» [Невская 1993: 77], а также символическая связь с миром мертвых. В вепсских похоронных причитаниях душа умершего в образе птицы часто возвращается именно к окну дома: Kandouteske sina libedaks lindidzeks, isteske sina minun izoho iknaizehe-se [ПМА № 11] — «Обернись милой пташечкой, сядь ты на мое милое окошечко».
Возможно, поэтому — «у окна» — «типическое место» горевания в русских плачах [Мальцев 1989: 123]. Отдельные части дома характеризуются заимствованным из русского языка, а вернее из русского фольклора прилагательным dubovi — «дубовый»: dubovijad stolaized — «дубовые столы», dubovijad pordhaized — «дубовые крылечки», dubovi lavalahkoine — «дубовая половая досочка», dubovi vereine — «дубовая дверца». Эпитет «дубовый» широко распространен в севернорусских причитаниях и лирических песнях («дубовые столы», «дубовые полы»). Как известно, дуб в этих областях не растет, это вступает в силу закон идеализации [Чистов 2001: 189-190]. Определение имеет значение «правильности», «добротности» и в вепсских причитаниях оно несет поэтизирующей смысл. В исследованиях по русскому фольклору также отмечается, что в народном сознании дуб соотносился с культом духов предков [Тучина 2002: 127].
Глагольные пары и их лингвофольклористический анализ
Полагают, что основную смысловую нагрузку в фольклорном тексте несут имена существительные, однако, составленные для анализа вепсского материала словники показали, что глаголов в текстах вепсских причитаний не меньше, а примерно то же количество, что и существительных и прилагательных. В их употреблении обнаруживаются свои особенности, которые проанализированы в данном разделе. Тематически глаголы можно распределить по следующим группам:
Глаголы действия: jatta - «оставить», pastta — «отпустиь», otta — «взять», antta — «давать», sugd a — «расчесывать», kazvatada — «растить», prost t as — «проститься», avaita — «открыть», vastata - «встретиь», sobitada — «одевать», kengitada — «обувать», nahta — «видеть», kacuhtada — «посмотреть», rata — «работать» и др.
Глаголы движения: manda — «идти, пойти», lahtta — «уходить, отправляться», libuda — «вставать», leta — «летать», seizutadas — «вставать», tulda - «приходить», guleizoitta — «выгулять», kavuzoitta — «выходить (заставить ходить)», erigata — «расставаться, покидать», erigoitta - «отделять, разлучать» и др.
Глаголы говорения: pagista — «говорить», pagistoitta — «разговорить», lodeita — «беседовать», lodeizoitta — «разбеседовать, (занимать беседой)», sanuda — «сказать», pakita — «просить», nevoda — «советовать» и др.
Глаголы состояния: karegata — «рассердиться, разозлиться», kurttuda (kwktada) — «обижаться, сердиться».
Характерной особенностью использования глаголов в текстах вепсских причитаний является стремление к употреблению синонимичных пар. Приведем в качестве примера отрывок из свадебного плача. Невеста оставляет свою «волюшку» (дер. Ладва):
Oi unohtin кипа ipastan ijiitan, і comale і kalhele pordhaizele-se okhaske hdn siga krasuise і likuise. I oi ved fatimoi і zdogadimoi — ii sija hanele ole siga,
і mdndas і nored і veslad da viikoihuded teravide da adreizideke kalhil da heboizil і segoitadas male keskhe minun vouktan voudeizen, krasnijan da krasoteizen-se. I uzeske vim valicen і viberin mind, tahoizen, і comale tazole da nituizele okhaske hdn siga krasuise і likuise minim gor o-gor ki vouged voudeine [VLKS №11] - «позабыла куда и отпущу и оставлю (волю), и на красивое дорогое крылечко, пусть она там красуется и колышется. И ведь схватилась и догадалась — не место ей там, пойдут молодые и веселые братцы с острыми сохами на дорогих конях и смешают (втопчут) с землей мою белую волюшку, красную да красотушку. И погоди-ко я еще выберу местечко, красивый ровный лужок. Пусть она там красуется и колышется моя горе-горькая белая волюшка».
Глаголы стоят в тексте рядом и соединены сочинительной связью, союзом «и». А. П. Евгеньева говоря о синонимичных парах, соединенных союзами «и», «да» в различных жанрах русской устной поэзии, отмечала, что роль этих союзов отличается от соединительной и присоединительной роли в литературном языке, «так как основанием для постановки рядом является совпадение значения, а не расхождение» [Евгеньева 1963: 269]. Функция союза усилительная, а также повторение семантически близких слов.в двучленных конструкциях, формулах необходимо для цели усиления значения.
Иногда глаголы в паре совпадают в значении, являясь полными синонимами (pagistoitta і lodeizoitta — «разговорить и разбеседовать», kerazitoi і kogozitoi — «собрался», sobitada і sadatada — «одеть и нарядить», homaita і ndgistada — «заметить и увидеть», kubahtan і likahtan — «шевельнусь и двинусь»), порой глаголы сложно назвать синонимами, они имеют расхождение в семантике и лишь частично синонимичны (pdstan ijdtan — «отпущу и оставлю», eragoittas і vilugoittas — «разлучат и остудят», sugitaske і ta-zoitaske - «расчеши и разгладь», kirbotin і kadotin — «уронила и потеряла», libuske і tuleske - «встань и приди»), но при этом все же несут общее значение, смысл словесной формулы. Интересным представляется то, что в качестве синонима к вепсскому глаголу может выступать его русскоязычный вариант: keimata і pravat t a — «проводить», sanu і roskazi — «скажи и расскажи», valicen і viberin - «выберу», vardjoicin і karavulin - «следила и караулила», siizutade і stanovide — «встань», nevoske і nakazi — «посоветуй», pakitsemoi і uprosimoi — «попрошусь», homeita і primet t a — «заметить и приметить». Как видно из примеров, знание русского языка помогало создавать в причети такое стилистическое художественное средство как синонимические пары. Синонимичные глагольные пары или «глагольные биномы» закрепляются и становятся традиционными формулами для языка данного фольклорного жанра.
Полезно рассмотреть основные традиционные формулы типа «глагол + глагол» по определенным пунктам:
1. Заглавие (глаголы в паре представлены в форме I инфинитива (неопределенной форме глагола);
2. Варианты (фонетические, морфологические с указанием традиции, если таковые имеются);
3. Употребление в традиционных мотивах;
4. Иллюстрация (текстовой пример);
5. Морфологическая характеристика (при необходимости);
6. Комментарий (дополнительная информация, если имеется).
Рассмотрим некоторые наиболее типичные глагольные пары:
Keratas і kogotas - «собраться (и собраться)» (сред.-вепс, юж.-вепс.) Данная языковая формула является традиционной для похоронных плачей. Так иносказательно говорится о факте смерти (слова «умереть», «смерть» в причитаниях не употребляются). Обращаясь к умершему, говорят, что он «собрался», т.е. уходить из этого мира. Плач над гробом умершей сестры (дер. Немжа): Setei sina minim laskou cikusko, sina kerazitoi і kogozitoi ajou aigalizun homencuduu-se [фон. ПГК № 313/8005]. «Милая ты моя сестрица, ты собралась (уходить) в очень раннее утро». Мать плачет по дочери (дер. Радогощь):
Laskaijo sa tiltrine, kerazite і kogozTte vestitomale ronazile [Vaisanen 1916 № 113] - «ласковая доченька, собралась(ты) на безвестную сторонушку». Сочетание глаголов используют и в мотиве собирания родственников на похороны или сороковой день. В качестве примера приведем отрывок из плача по подруге на сорочины, после прихода с кладбища (дер. Шондовичи): / kacuhtaske sa libed lindaine iciiz comale cogeizele-se pale, і ота kogonusoi і keranusoi каїк sinun rodovi da roduine isinun kalhale da praznikeizele [фон. ПГК CD-9/38]. «И посмотри-ко милая пташечка на свой красивый уголок, собрался весь твой родовой род на твой дорогой праздничек». Возвратные глаголы чаще выступают в форме имперфекта второго лица единственного числа (употребляют, обращаясь к покойному): kerazitoi і kogozitoi (сред.-вепс), kerazite і kogozTte (южн.-вепс). Глаголы в паре созвучны между собой, т.е. поддерживают аллитерацию.
Krasuidas і likuidas — «красоваться и веселиться» (сред.-вепс.) Традиционная формула свадебных причитаний, используемая в мотиве прощания с девичьей «белой волюшкой», где невеста в последний раз красуется.
«Красование» - обряд перед свадьбой. Невеста причитывает накануне свадьбы (дер. Подовинники):
Mind krasuimoi і likuimoi iciin dubovijou da laveizun-se rodimijoide roditel noi comas da cogeizes-se [OBP 1969: 37]. «Я красуюсь на своем дубовом да на полу у родимых родителей в красивом уголочке».
Возвратный глагол krasuidas используется лишь в языке свадебных причитаний и берет истоки из русской традиции. Свойственный также лишь языку плачей глагол likuidas переводят по смыслу и ощущениям как «радоваться» [СВЯ: 233], «веселиться» [ОВР 1969: 98], «ликовать» [ОВР 1969: 38]. Возможно, с последним вариантом связано появление слова в вепсскоязычных произведениях.
В южновепсской традиции паре krasiddas і likuidas соответствует krasuidas і vol uidas - «красоваться и волеваться» ( рус. «воля», «быть на своей волюшке»). Этот фольклорного происхождения глагол удачно передает смысл обрядовых действий, - накануне свадьбы невеста в последний раз красуется перед собравшимися, она еще в своей девичей волюшке, но с которой расстается. Пример из плача невесты (дер. Белое озеро):
JaTgmacen kerdazen krasuime і vol uime, ma sadrnie і ladrnie icen kabedlhe krasazihe, icen sinizlhe sadozihe [OBP 1969: 257] — «последний разочек красуюсь и волююсь, я оделась и нарядилась в свои красные красотушки, в свои синие наряды».