Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические основания анализа структуры устного дискурса 11
1.1. Языковая личность и структура дискурса: введение в проблему 11
1.2. Формирование дискурсивной компетенции в онтогенезе 20
1.3. Грамматическое измерение структуры дискурса 22
1 4.Прагматическое измерение структуры дискурса 28
1.5. Психолингвистическое измерение структуры дискурса 37
1.6. Социокультурное измерение структуры дискурса 53
1.7. Выводы по первой главе 56
Глава 2. Когнитивная устойчивость нарративного дискурса 60
2.1.Комплексный подход к изучению нарративного дискурса 60
2.1.1. Исторические предпосылки комплексного изучения нарративного дискурса 60
2.1.2. Дискурсивная и фольклорная действительность 68
2.1.3. НЛП, архетипы и суггестология нарративов 73
2.1.4. Дихотомическая теория мотива 76
2.1.5. Устойчивость нарративных структур в памяти 84
2.2. Опыт структурного анализа текстов 94
2.3. Опыт психолингвистического эксперимента: семантические трансформации при пересказе 113
2.4. Выводы по второй главе 126
Заключение 130
Библиография.. 134
Список материалов для
экспериментального анализа. 162
Приложение 1. 164
Приложение 2 178
- Языковая личность и структура дискурса: введение в проблему
- Психолингвистическое измерение структуры дискурса
- Исторические предпосылки комплексного изучения нарративного дискурса
- Устойчивость нарративных структур в памяти
Введение к работе
Диссертационная работа посвящена структурно-когнитивному и — в меньшей мере - лингвокультурологическому и психолингвистическому анализу дискурсов, так или иначе закрепившихся в определённой культуре, то есть имеющих высокий уровень запоминаемости и узнаваемости со стороны носителей данной культуры. Дискурс при этом понимается широко — как комплексный семиотический объект (что позволяет относить к этой категории не только устные и письменные тексты повествовательного характера, но и фильмы, пьесы, комиксы и другие явления «синтетического» жанра).
В последние годы текст и дискурс стал объектом разноаспектного лингвистического изучения. Дискурс/текст есть первичная данность всего гуманитарно-философского мышления, и является той непосредственной деятельностью, из которой только и могут исходить эти дисциплины [Бахтин 1979: 281]. Эта мысль стала программой для особой области языкознания — лингвистики текста и теории дискурса [Макаров 2003]. Одна из задач, поставленных этим направлением исследования, — изучение сущностных функциональных характеристик дискурса и его структур.
Существует множество подходов к определению текста как лингвистического явления — от предельно конкретного, согласно которому текст представляет собой связную совокупность высказываний [Гальперин 1981], до достаточно абстрактного, сторонники которого трактуют текст как любое связное знаковое пространство, включающее явления различной природы, объединенные замыслом автора [Бахтин 1976; Налимов 1979; Барт 1989; Лотман 1992]. Согласно такому пониманию ландшафт, городская архитектура или музыкальное произведение рассматриваются как тексты наряду с традиционным пониманием текста в языкознании. Общим для всех этих исследователей является понимание текста как знаковой системы. При этом В.В. Налимов рассматривает язык как код и разделяет языки, к которым ученый относит в
числе других языки живописи, музыки, биологии, на «жесткие» (с жесткой связью между обозначаемым и обозначающим) и «мягкие» (в которых заранее закладывается «множественность интерпретаций») [Налимов 1979: 178]. Как «всякий связный знаковый комплекс» определяет текст М.М. Бахтин [1976: 123]. С этим определением перекликается трактовка Ю.М. Лотманом текста как системы знаков, в которую автор вкладывает особый смысл [Лотман 1992]. Для Р. Барта интерес представляют такие знаковые системы (литература, кино, мода), которые основаны на других знаковых системах [Барт 1989]. Снять некоторую расплывчатость центрального понятия «текст» в этих рассуждения позволяет обращение к категории дискурса, подчёркивающей социокультурную, когнитивно-функциональную и контекстуальную обусловленность речевых произведений в процессе человеческой коммуникации.
Достоинство семиотического понимания дискурса состоит в том, что он трактуется как явление культуры. Это значит, что каждый дискурс является в определенной степени воплощением культурной традиции, которой он принадлежит, частью «великого текста», живущего «вечно» и «всюду» [Топоров 1983]. Это также подразумевает, что для понимания конкретного текста и определения его места в культурном пространстве важно установить его интертекстуальные связи.
Язык, как известно, является хранилищем коллективного культурного опыта определённого человеческого сообщества. Мы предполагаем, что этот опыт выражается не только в зафиксированных значениях слов и устойчивых выражений, в ценностных ассоциациях и воспроизводимых в речевой действительности нормах поведения, но и в прецедентных текстах, рекуррентных когнитивных структурах, схемах интерпретации, определяющих принадлежность людей к данной культуре. Особую роль в передаче «коллективного» или «культурного бессознательного» от поколения к поколению играют нарративные дискурсы, в силу их уникального статуса в процессе языкового общения людей — как в онтогенезе, так ив филогенезе. Соотвественно, объектом анализа в диссертационном исследовании являются
нарративы различной тематики и жанровой принадлежности, а предмет исследования составляют рекуррентные устойчивые когнитивные структуры нарративных дискурсов, обеспечивающие их запоминаемость и узнаваемость. Актуальность данного исследования обусловлена следующим:
1. Когнитивная лингвистика и теория дискурса — это активно
развивающиеся отрасли языковедения, вместе с тем многие фундаментальные
вопросы этих областей знания остаются недостаточно исследованными.
Мнемонические и перцептивные особенности нарративов разной природы не
сопоставлялись и не увязывались напрямую со структурными особенностями
их когнитивных схем.
Дискурсы и тексты культуры взаимозависимы, их многообразные интертекстуальные отношения требуют тщательного анализа не только на уровне содержательно-знаковом, но и на уровне функционального анализа повествовательных и когнитивных структур, - именно на этом уровне возможно выявить изоморфность различных текстов, например, традиционного фольклора и современной массовой культуры.
Интертекстуальные отношения устойчивых нарративных структур могут быть описаны с разных точек зрения, с помощью методологического аппарата целого ряда дисциплин: лингвистики текста и литературоведения, когнитивной психологии и психолингвистики, лингвокультурологии и семиотики. В предпринимаемом исследовании эти подходы к анализу нарративного дискурса интегрируются.
Настоящее исследование исходит из гипотезы об изоморфности глубинных смысловых структур устойчивых нарративов (тех, что легче запоминаются и воспринимаются).
Выполненное исследование базируется на следующих теоретических положениях, доказанных в научной литературе:
1. Дискурс/текст является объектом лингвистического изучения и
допускает многоаспектное рассмотрение: выделяются грамматический,
стилистический, семантический, прагматический, когнитивный,
коммуникативный подходы (О.И.Москальская, И.Р.Гальперин, М.Н.Кожина, ВЛБелянин, О.Л.Каменская, О.П.Воробьева, Л.Н.Мурзин и А.С.Штерн, Ю.А.Левицкий, МЛ.Макаров, Р.Барт, М.Халлидей и др.).
Будучи языковым явлением, дискурс/текст характеризуется набором конститутивных признаков, структурой и системностью; набор текстовых категорий и структурных связей может быть относительно универсальным для всех типов текстов, но их наполнение в текстах разных типов различно (Э. Косериу, 3-Я.Тураева, А.Н.Мороховский, О.П.Воробьева, В.И.Карасик и др.).
В качестве особого типа выделяется нарративный дискурс/текст, его основными характеристиками признаются многоуровневая смысловая организация, многоплановость изложения, сюжетность, представление его как способа осмысления мира и - одновременно - конструирования собственной версии реальности (В.Пропп, К.Леви-Стросс, К.Бремон, П.Рикёр, Р.Барт, Ф.Джеймсон, Б.Херрнстейн-Смит, К.Мэррей и др.).
Цель исследования состоит в построении модели, объясняющей когнитивно-лингвистическую обусловленность устойчивых нарративных структур.
Для достижения данной цели в работе решаются следующие задачи:
морфологический анализ нарративных структур по В.Проппу и их описание с точки зрения современной теории мотива;
сопоставление нарративных текстов разной жанровой принадлежности с точки зрения их мнемонических и структурных особенностей;
когнитивно-лингвистический анализ текстовых структур в свете современных представлений о памяти и восприятии;
экспериментальное моделирование текстов по схемам, соответствующим устойчивым нарративам.
Материалом исследования послужили, с одной стороны, традиционные фольклорные нарративы ( в частности, сказки) как языковой материал, прошедший «естественный отбор» временем и «верифицированному» на
исключительно большой группе «информантов», с другой стороны, современные тексты массовой культуры - комиксы, сценарии художественных фильмов (всего более 600 текстов), а также данные, полученные в ходе психолингвистического эксперимента с участием 74 информантов, основу которых составили студенты филологического факультета УдГУ и филиала Московского государственного открытого педагогического университета имени М.А.Шолохова.
Для решения поставленных задач было проведено исследование с использованием следующих методов:
метода структурного анализа нарративных текстов, разработанный В.Проппом;
метода анализа мотивики нарративных фольклорных текстов;
гипотетико-дедуктивного метод;
метода семантической интерпретации;
сопоставительного и трансформационного методов;
метода деконструкции;
метода когнитивно-лингвистического моделирования;
методов психолингвистического эксперимента.
Научная новизна диссертации заключается в следующем:
- в работе впервые дано сравнительное описание структурных
особенностей нарративных дискурсов разной жанровой принадлежности с
точки зрения теории В.Проппа, теории мотива и когнитивной лингвистики;
выявлена изоморфность глубинных смысловых структур устойчивых нарративных текстов разной жанровой природы, обусловленная их архетипической конфигурацией;
в рамках психолингвистического эксперимента подтверждена гипотеза о корреляции между структурной организацией текста и его мнемоническими и перцептивными характеристиками, проанализированы семантические трансформации, которым подвергается текст при пересказе;
- применен комплексный подход к анализу данных, полученных в ходе наблюдения и экспериментов.
Теоретическая значимость диссертации состоит в выявлении изоморфности глубинных смысловых структур устойчивых нарративных текстов разной жанровой природы и корреляций между типами этих структур и мнемоническими свойствами данных текстов, что существенно дополняет наши познания о взаимоотношении языка и мышления, в частности, памяти, проливая свет на некоторые особенности производства, восприятия и воспроизводства текстов,
Практическая значимость диссертации состоит в следующем:
материал исследования может быть использован при чтении лекций и проведении семинарских занятий по общим и специальным курсам теории языка, теории фольклора, психолингвистики, лингвистики текста, культурологии, теории дискурса и семиотике в высших учебных заведениях;
материал исследования может быть использован для оптимизации дискурсивного конструирования текстов с заданными мнемоническими характеристиками в различных сферах речевой коммуникации (педагогический дискурс, коммерческая и политическая реклама, пропаганда и т.п.).
На защиту выносятся следующие положения:
1. В различных лингвокультурах выделяются нарративные дискурсивные структуры, характеризующиеся высокой когнитивной устойчивостью, в частности, они достаточно легко воспринимаются (уровень понимания), запоминаются и воспроизводятся (мнемонический уровень), а также (ре)конструируются (уровень речепроизводства).
2. Нарративные дискурсивные структуры, отмеченные высокой когнитивной устойчивостью, могут быть выявлены в текстах различной жанровой природы (от традиционного фольклора до текстов современной массовой коммуникации). Устойчивые нарративные структуры различных
жанров речевой коммуникации характеризуются отношением изоморфизма. Данный изоморфизм проявляется в подобии ядерных дискурсивных макроструктур на эмическом уровне, причём макроструктура нарратива с равным успехом может быть описана в терминах функций, по ВЛ.Проппу, в терминах мотивов и алломотивов и т.п.
3. В феноменологическом поле компетентной языковой личности
существует представление о <правильной> нарративной ядерной структуре
дискурса, который в своем линейном развитии повторяет этапы формирования
целостного высказывания, разворачивание замысла в текст. Когнитивно
устойчивым нарративным структурам свойственна высокая норма текстовости.
Владение данными структурами формирует основу дискурсивной способности
языковой личности как важнейшей составляющей его коммуникативной
компетенции.
4. В памяти устойчивые нарративные структуры хранятся в виде сценарного
фрейма высокой степени абстракции, точнее, в виде прототипической
реляционной модели, различная интенсивность связей в которой позволяет
реконструировать полный сценарий при параллельной обработке разных
уровней дискурса посредством активации отдельных элементов <сюжета>.
Учитывая раннее формирование данных структур в онтогенезе и филогенезе, их
высокий суггестивный потенциал, их можно квалифицировать как важные
элементы коллективного или культурного бессознательного, уходящего своими
корнями в архетипы данной лингвокультуры, особенно если понимать под
архетипами
алгоритм познания и способ связи определённых образов в <интуитивном> освоении мира.
Апробация работы: результаты исследования обсуждались на Четвертой международной научно-практической конференции «Перевод и межкультурная коммуникация» (г.Екатеринбург, Институт Международных Связей, 30 сентября 2002 г.); Межрегиональной Научно-практической конференции «Психология и общественные науки: проблема интеграции знаний»
(г.Екатеринбург, Московский государственный открытый педагогический университет им. МА.Шолохова, филиал в г.Екатеринбург, 24-25 января 2003 г.); на заседаниях кафедры теории языка и перевода УдГУ.
Структура работы обусловлена целями и задачами, а также материалом исследования. Диссертационное исследование состоит из введения, первой главы, где рассматриваются теоретические основания анализа структуры устного дискурса и языковой личности, второй главы, где в русле подходов современной теории дискурса интегрированы идеи русских формалистов, европейского структурализма и семиотики, антропологии, литературоведения, когнитивной лингвистики, теории коммуникации и социологии, заключения, списка используемой литературы, списка материалов для экспериментального анализа, двух приложений, включающих в себя оригинальные тексты по проведенным экспериментам для последующего анализа в ходе настоящего диссертационного исследования.
Языковая личность и структура дискурса: введение в проблему
Современная наука о языке характеризуется своеобразным делением ее на два поля, имеющие разные объекты и предметы изучения. Традиционное языковедение по-прежнему видит свою задачу в описании и изучении языковой структуры. Область науки, получившая название антропоцентрической или коммуникативной лингвистики, в центр внимания помещает языковую личность. Оба направления не существуют изолированно друг от друга, однако каждое все больше начинает осознаваться как самостоятельная научная отрасль. Введение в научную парадигму языкознания категории «языковая личность» стимулирует науку о языке к освоению понятий, ранее ей не свойственных, но широко представленных в родственных языкознанию науках - личность, сознание, мышление, память, деятельность, роль, статус, жанр и т.д.
Развитие антропоцентрической лингвистики совпало с тем, что у нас и за рубежом называют дискурсивным переворотом в гуманитарных науках [см.: Макаров 1998; 2003; Нагге 1995; Flick 1995]. Обращение к дискурсу как предмету изучения в отечественной науке легло на почву богатой традиции, заложенной еще фундаментальными трудами И.А. Бодуэна де Куртене [1963] и продолженной в исследованиях ученых первой половины 20-го века [Бахтин 1998; Волошинов 1929; Виноградов 1980; 1981; Винокур 1929; 1959; Выготский 1982; Жирмунский 1936; Ларин 1928; Поливанов 1968; Щерба 1974; Якубинский 1986 и др.].
Синтез дискурсивной и антропоцентрической лингвистик не случаен, поскольку человек реализует себя прежде всего в текстовой деятельности, говоря о которой, «мы имеем дело с новым, весьма обширным полем научных изысканий, открывающимся на стыке целого ряда областей знания о человеке и обществе и позволяющим при изучении знакового общения перенести акценты с языка как системы и текста как единицы языка на текст как подлинно коммуникативную единицу наиболее высокого порядка, являющую собой не только продукт, но также образ и объект мотивированной и целенаправленной коммуникативно-познавательной деятельности» [Дридзе 1980: 46-47]. Перефразируя известное высказывание Ю.Н. Караулова «за каждым текстом стоит языковая личность, владеющая системой языка» [Караулов 1987: 27], можно сказать, что за каждой языковой личностью стоит множество производимых ею текстов/дискурсов. В этой же связи уместно процитировать суждение А.Е. Кибрика: «В свете общей модели языкового взаимодействия становится очевидным, что текст — наблюдаемая лингвистическая данность и моделируемый объект — не существует автономно, независимо сам для себя, но является не только основным, связующим звеном между коммуникантами в процессе их взаимодействия, но и объектом, сущностная природа которого в значительной степени предопределена его функцией» [Кибрик 1987:40].
Речевые произведения представляют собой результат дискурсивной деятельности языковой личности. При этом они позволяют судить об индивидуальных особенностях коммуникативной компетенции их создателя, о скрытых (латентных) процессах его языкового сознания, составляющих своеобразие дискурсивного мышления человека. Иными словами, структура дискурса выступает отражением и выражением особенностей языковой личности. Исследование строения дискурса позволяет выявить своеобразие речевого поведения как конкретного носителя языка, так и группы людей.
Изучение языковой личности всегда сталкивается с проблемой определения меры единичного и общего, типического и уникального, индивидуального и коллективного в объекте исследования. Эта проблема вызывает необходимость создания классификации языковых личностей на основе особенностей речевого поведения разных носителей языка.
Индивидуальное и социальное в сознании человека говорящего -характеристики диалектически взаимосвязанные. Конкретное языковое сознание представляет собой социально детерминированное явление. «Сознание, - пишет М.М. Бахтин, - слагается и осуществляется в знаковом материале, созданном в процессе социального общения организованного коллектива» [Бахтин (Волошинов) 1998: 17]. Такое понимание позволяет рассматривать определенную группу носителей языка, имеющую сходные речеповеденческие проявления, как «коллективную языковую личность». Так, например, позволительно говорить о языковой личности деревенского жителя, учителя, медика, рабочего и т.п. Столь же закономерно выделение обобщенного облика языковой личности ребенка определенного возраста: дошкольника, младшего школьника, подростка и т.п. Каждая из названных групп обладает сходными признаками дискурсивной деятельности и речевого мышления. По справедливому мнению Г.И. Богина, «модель языковой личности первоначально должна абстрагироваться не только от индивидуальных различий людей, но и от различия известных им языков, она должна обладать высокой мерой упрощения и вариантности» [Богин 1984:3]
Прежде чем начать разговор об аспектах изучения структуры дискурса и дискурсивного мышления, остановимся на определении центрального для настоящего исследования понятия — дискурс. В современной науке нет единства в толковании значения этого термина. Однако ныне в большинстве работ отечественных и зарубежных ученых [см., например: Арутюнова 1982, 1988, 1999; Арутюнова, Падучева 1986; Дейк ван 1988; Иссерс 1999; Карасик 1993, 1998, 1999; Кибрик 1992; Макаров 1998, 2003; Падучева 1985, 1996; Почепцов 1998 и др.] сложилась традиция, в рамках которой под словом дискурс понимается целостное речевое произведение в многообразии его когнитивно-коммуникативных функций. Так, например, Н.Д.Арутюнова в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» дает следующую дефиницию: «Дискурс (от франц. discours - речь) - связный текст в его совокупности с экстралингвистическими - прагматическими, социокультурными, психолингвистическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимоотношении людей и механизмах их сознания (когнитивных процессах). Д[искурс]. — это речь «погруженная в жизнь». Поэтому термин «Д[искурс].», в отличие от термина «текст», не применяется к древним и др. текстам, связи которых с живой речью не восстанавливаются непосредственно» [Арутюнова 1990: 136-137].
Психолингвистическое измерение структуры дискурса
Психолингвистическое исследование дискурсивного мышления своим предметом имеет процессы порождения и понимания текста, т.е. динамическую природу текстовой структуры. Проблемы формирования речевого высказывания и его смыслового восприятия составляют сердцевину теории речевой деятельности. В их разработке современная наука имеет достаточно прочный фундамент, заложенный работами отечественных психологов и, прежде всего, трудами Л.С.Выготского и его многочисленных учеников и последователей [Выготский 1982; Лурия 1979, Леонтьев 1959; Рубинштейн 1940; Эльконин 1964 и др.].
Наиболее последовательно взгляды Л.С.Выготского на проблему порождения речи изложены в уже упоминавшейся книге «Мышление и речь» [см.: Выготский 1982]. Главный вопрос, на который пытался ответить ученый, — что лежит между мыслью и словом? Движение от замысла к его вербальному воплощению, по мнению исследователя, есть превращение личностного смысла в общепонятное значение. Однако этой метаморфозе предшествует важный этап: сама мысль зарождается не от другой мысли, а от различных потребностей человека, от той сферы, которая охватывает все наши влечения, побуждения, эмоции и т. п. Иными словами, за мыслью стоит мотив, то есть то, ради чего мы говорим. Мотив — первая инстанция в порождении речи. Он же становится последней инстанцией в обратном процессе — процессе восприятия и понимания высказывания, ибо мы стремимся понять не речь, и даже не мысль, а то, ради чего высказывает наш собеседник ту или иную мысль, т. е. мотив речи.
Превращение мысли в слово осуществляется не вдруг, оно совершается во внутренней речи. Категория «внутренняя речь» - едва ли не самая важная в концепции выдающегося психолога. Внутренняя речь — это не «говорение про себя», не «речь минус звук». Она имеет особое строение и качественно отличается от речи внешней. По мнению Выготского, внутренняя речь — это речь, состоящая из предикатов, ключевых слов, несущих в себе сердцевину информации; это как бы набор рем будущего высказывания; это речь свернутая, сжатая, часто деграмматикализованная. Она выглядит как конспект будущего высказывания и протекает в считанные доли секунды. Именно во внутренней речи личностный смысл превращается в значение. Именно здесь появляются первые обозначения элементов замысла, которые разворачиваются впоследствии в связную, наполненную общепонятными словесными знаками, грамматически оформленную речь. Внутренняя речь — результат длительной эволюции речевого сознания. Ее еще нет у ребенка-дошкольника. Она развивается из внешней, так называемой эгоцентрической речи маленьких детей, которая все более сворачивается, делается сначала шепотной и лишь затем уходит внутрь языкового сознания. Такое превращение внешнего говорения во внутреннюю сжатую речь носит название интериоризации речи. Обьшно в норме механизм внутренней речи завершает свое формирование к подростковому возрасту (10-11 лет).
Концепция Л.С.Выготского получила отражение и развитие в многочисленных работах отечественных психологов, психолингвистов и языковедов [см.: Ахутина 1975, 1989; Брудный 1998; Горелов 1974, 1987; Горелов, Седов 1998; Жинкин 1964, 1970, 1982, 1998; Залевская 1990; Зимняя 1978, 1985; Кацнельсон 1986; Красиков 1990; Кубрякова 1986; Леонтьев 1965, 1969, 1997; Лурия 1975, 1979; Мурзин, Штерн 1991; Новиков 1983; Норман 1978, 1994; Петренко 1988; Портнов 1988; Сахарный 1989,1994; Соколов 1967; Сорокин, Тарасов, Шахнарович 1979; Супрун 1996; Тарасов, Уфимцева 1985 и др.].
Наиболее существенное дополнение к теории Выготского было сделано Н.И.Жинкиным и учеными его школы (И.Н.Горелов, И.А.Зимняя, А.И.Новиков, Е.И.Исенина, А.Н.Портнов и др.). Особенно ценным вкладом в разработку проблемы «речь и мышление» стала уже упоминавшаяся нами концептуальная гипотеза о существовании в нашем сознании особого языка интеллекта — универсально-предметного кода, знаковый материал которого становится первичным способом оформления замысла будущего дискурса. «Мысль в её содержательном составе всегда пробивается в язык, перестраивает его и побуждает к развитию. Это продолжается непрерывно, так как содержание мысли больше, чем шаблонно-узуальные возможности языка. Именно поэтому зарождение мысли осуществляется в предметно-изобразительном коде: представление так же, как и вещь, которую оно представляет, может стать предметом бесконечного числа высказываний. Это затрудняет речь, но побуждает к высказыванию» [Жинкин 1964:159].
При несущественных различиях большинство моделей порождения речи представляют собой систему этапов, стадий, прохождение которых приводит к разворачиванию мысли в дискурс. В своем исследовании мы будем главным образом опираться на модель, описанную в обобщающих работах известного отечественного психолингвиста И.А.Зимней. Обобщая существующие в современной науке взгляды на проблему соотношения речи и мышления, она выделяет три основных уровня, стадии процесса перехода мысли в высказывание: мотивационно-побуждающий, формирующий и реализующий.
Первый уровень процесса формирования высказывания — мотивационно-побуждающий, по мнению ученого, «представляет собой «сплав» мотива и коммуникативного намерения. При этом мотив — это побуждающее начало данного речевого действия, тогда как коммуникативное намерение выражает то, какую коммуникативную цель преследует говорящий, планируя ту или иную форму воздействия на слушающего» [Зимняя 1985: 90-91]. На этом уровне смысловыражения «говорящий «знает» только о чем, а не что говорить, т.е. он знает общий предмет или тему высказывания и форму взаимодействия со слушателем, определенную коммуникативным намерением, т.е. нужно ли ему получить, запросить информацию или выдать ее» [Зимняя 1985:92].
Исторические предпосылки комплексного изучения нарративного дискурса
В изучении свойств устойчивых дискурсивных практик мы в первую очередь обратимся к фольклору как языковому материалу, прошедшему «естественный отбор» временем и «верифицированному» на исключительно большой группе «информантов».Однако уже здесь необходимо кое-что уточнить. Лингвисту, этнографу, фольклористу, имеющему дело с текстовыми свидетельствами даже современной ему культуры, всегда приходится учитывать то обстоятельство, что его информанты — «люди, ориентированные на другой дискурсивный опыт» [Богданов 2001: 37]. История культуры, как и история текста — это предмет конструирования, отправная точка которого не линия времени, а современность. Идеологическая (в широком смысле) структура повседневности заставляет относиться к истории текста с учётом настоящего и будущего. Сама современность, с этой точки зрения, может быть понята как процесс постоянной реорганизации прошлого в отношении будущего и, соответственно, «переформулирования» традиции. «Аутентичность», таким образом, оказывается «методологической химерой». Например, то, что сегодня безоговорочно считается хрестоматийно выражающим «аутентичный характер» русской культуры (в частности, музыка П.И.Чайковского), ещё недавно казалось слишком западным, а подлинно русским - как у западного слушателя, так и у русского — слыл экзотический ориентализм «Танца персидских рабынь» из оперы Мусоргского «Хованщина», «Арабские танцы» из «Руслана и Людмилы» Глинки и «Половецкие пляски» Бородина [см.: Богданов 2001:38].
Если язык традиции полагается языком повседневности, то ясно, что этот язык является общим и вместе с тем ничейным, неразличимым в его субъективной «монологической», и объективной, «диалогической», индивидуации. Будучи «заложником» повседневности, исследователь истории культуры и устойчивых дискурсов является вместе с тем носителем выражаемой через них традиции. Фольклористика, как и любая другая научная дисциплина, имеет дело с фактами, не только индуцируемыми из реальности, но и дедуцируемыми в эту реальность. Сама фольклористика подтверждает зависимость представлений об изучаемых устойчивых текстах от инкорпорированных в общественное сознание повествовательных структур. Научная конвенция на предмет значения исследуемого объекта вырабатывается из столкновения «разноименных» и «разнодисциплинарных» дискурсов, несущих многообразные эпистемологические и дидактические установки. Общее значение определяется в этом случае эффектом «обозримого контекста» [observable context - Leech 1974: 74]. Для фольклорных повествовательных текстов — «это контекст виртуальной согласуемости опыта исследователя и опыта респондента, с одной стороны, и опыта разных респондентов и разных исследователей - с другой» [Богданов 2001: 46]. Аргумент в пользу такой согласуемости может быть найден в наличии устойчивого воспроизведения схожих фольклорных нарративов на протяжении длительного времени в разноязычной и разнокультурной среде. Схожесть формы, сюжетов, мотивов таких нарративов — как в диахронической, так и синхронической перспективе — всё это свидетельствует не просто об осмысленности выражаемого ими содержания, но и о том, что мы можем говорить об определённом единстве в его понимании, эксплицируется ли такое единство языком «теологического», «научного» или же просто «общечеловеческого» гуманитарного дискурса. Поэтому фольклорные тексты, обладая глубоким «персональным» смыслом для исследователя, хранят непроизвольность «общего» смысла.
Поиск «общего» смысла заключается в соотнесении постулируемого исследователем факта с социокультурным контекстом его интерпретационной модели. Критерий подобного соотнесения — текст, который может быть прочитан самим исследователем фольклора и, предположительно, понят в этом прочтении другим. Полагая фольклором традиционное наследие какой-либо общности людей, перед исследователем встаёт проблема репрезентативности или — прецедентности — выражающих это наследие текстов. Как известно, прецедентными называются тексты, которые могут быть охарактеризованы как семиотически и психологически значимые для той или иной группы лиц в пределах определённого хронотопа, социокультурного контекста, причём эти тексты постоянно воспроизводятся, а их знание предполагается как само собой разумеющееся [Караулов 1987: 216; ср.: Слышкин 1999; Седов 1999; Красных 2002; Гудков 2003 и др.]. Это — основа коллективного дискурса, условие идеологического (в широком смысле) взаимопонимания и критерий социальной идентификации. В то же время уже А.А.Потебня, касаясь гносеологических проблем фольклорной преемственности, заметил, что последняя, хотя и подразумевает «полные» тексты определённой вербальной традиции, в действительности осуществляется по принципу «сжатия» этих текстов до уровня семантически маркированных элементов коммуникации [Потебня 1976:517]. Психологическое стремление к «сжатию» общеизвестных текстов определяется самой степенью известности этих текстов. Любой язык представляет собой избыточную систему. В какой-то мере это относится и к фольклору. Выделение «ядра поля» и его «периферии» - вопрос конвенции участников общения. Так, специфика вьфажаемой фольклором коммуникации позволила в своё время авторам словаря фольклора предложить его определение как категории, обозначающей не просто некие объекты социокультурной реальности (тексты и явления), но в большей степени — способы их коллективного использования; следовательно, важна не суть, но форма, характер фольклорной коммуникации [Standard Dictionary of Folklore 1949:399-400].
После пионерских работ Д.Хаймса и его последователей стало ясно, что коммуникация — это не только форма, в которой выражается многообразие культурной традиции, но и её содержание. Коммуникативные модели, в которых переживается общение, следует рассматривать прежде всего как способ символизации общей социальной деятельности. В структуре такой — виртуальной или реальной - деятельности особое значение традиционных устойчивых форм коммуникации состоит в том, что они выступают в функции символического регулятора социальных связей и поведенческих тактик. Будучи стереотипно воспроизводимыми, речевые и неречевые формы коммуникации служат элементарными действиями, поддерживающими трансляцию уже так или иначе санкционированного коллективного опыта. В широком смысле такой опыт является опытом социализации и инкультурации субъекта, а в узком смысле - опытом овладения социальным поведением [Тарасов 1977: 38]. Фольклорный дискурс отвечает основным требованиям социализации. Являясь одним из устойчивых компонентов культуры, фольклор в гораздо более заметной степени, чем просто язык, выражает социальную субъекта от общества и власти.
Семиотическая специфика текста, выражающего ролевые схемы той или иной культуры, в широком смысле релевантна идеологической модальности общества.— идеалам, нормам и обычаям, манифестирующим собой характер социального взаимодействия в рамках определённой социальной группы. «Классы ролей» и «классы текстов» сопоставимы по функциональной изоморфности. Пространство современного фольклора социально стратифицируется, дробится, и его рисунок постоянно изменяется — современник оказывается носителем различных фольклоров, объективируемых им, как это ни парадоксально, именно постольку, поскольку они же им и субъективируются. «Логическим завершением данной ситуации будет — да и уже становится - обнаружение фольклорного дискурса в границах микрокоммуникативного (например: муж и жена, любовники, друзья и враги и т.д.) или даже персонального дискурса» [Богданов 2001: 60].
Устойчивость нарративных структур в памяти
Проблема текста и памяти — одна из старейших проблем психологии, лингвистики, педагогики, теории искусственного интеллекта и целого ряда дисциплин. Нарратив — это особый тип «рассказываемого» повествовательного текста, отличающегося, как правило, специфической структурой композиции и сюжета. Главной гипотезой данной работы является тезис о том, что структурная изоморфность сказочных нарративов коррелирует с их особой когнитивной организацией, обеспечивающей их более эффективное распознавание и запоминание. Практически все работы, восходящие к пионерскому труду Проппа, так или иначе признают сводимость структуры сказочного нарратива к определённому легко исчисляемому множеству элементов. Вышеупомянутый А.-Ж.Греймас, строя собственную универсальную модель нарратива, попытался дополнить пропповскую «морфологию сказки» леви-строссовской идеей «абстрактной структурной матрицы» [Леви-Стросс 2000]. Несмотря на относительно невысокую степень формализации при анализе волшебной сказки, Пропп, а позже и Леви-Стросс, столкнулись с невозможностью исчерпывающим образом связать явный и неявный уровни повествовательного текста. К тому же, в сказках, разобранных по «функциям» и «действующим лицам», значительный семантический материал («связки», «мотивировки», «атрибуты») остался без должной интерпретации. Греймас пытался преодолеть это затруднение, задав многоуровневую структуру текста. При этом его модель не только фиксирует наличие статических отношений между элементами одного уровня, но и представляет механизм поэтапной конкретизации глубинных категорий и их интеграции в уровни верхнего порядка, по сути демонстрируя путь нарратива от инвариантной «фундаментальной грамматики», концептуально упорядочивающей мысль посредством «семиотического квадрата», к эмпирическому повествовательному тексту.
Хотя Греймас считал, что его модель применима к любому повествовательному тексту, на данном этапе наших рассуждений можно высказать предположение о том, что фольклорные тексты (сказки, мифы и т.п.) являют собой образцы первичных социализирующих текстов какой-то культуры, прошедших естественный отбор как в онтогенезе, так и филогенезе. В процессе эволюции человечества и его коммуникативной практики при постоянной изустной передаче «выживали» именно те нарративные структуры, которые легче воспринимаются, запоминаются и воспроизводятся. Однако, было бы ошибкой полностью исключить возможность того, что наряду с глубинными содержательными структурами сама лингвистическая «ткань» повествовательных текстов и их суггестивный потенциал играют важную роль с точки зрения облегчения их восприятия и воспроизводимости.
По сути дела, как универсальная модель Греймаса, так и структурная мотивика Дандеса призваны решить проблему вариативности и факультативности отдельных элементов нарратива — вопрос, оставленный Проппом без сколько-нибудь вразумительного ответа. Каждое из предложенных решений всё больше убеждает в существовании неких глубинных или инвариантных структурных схем волшебных (и не только!) сказок, позволяющих эти тексты легко идентифицировать, строить и восстанавливать. Переводя всё это на язык когнитивной науки, мы фактически постулируем особые отношения человеческой психики и данного типа текстов, хотя бы по тому, что они легче воспринимаются, запоминаются и воспроизводятся.
Здесь нам не обойтись без краткого анализа эволюции теоретических моделей памяти в когнитивной психологии и искусственном интеллекте.
Одной из самых распространённых когнитивных моделей в 70-х и 80-х гг. прошлого века было представление памяти как ассоциативной сети [associative network—Anderson, Bower 1973; Soilings et al. 1987:26; Fiske, Taylor 1991: 296], в которой главным кодом считается пропозиция. Помимо актуализации в высказываниях речи пропозиции фигурируют в качестве компонентов «скрытого» коммуникативного содержания (пресуппозиции, импликатуры, инференции и т.д.). Прагматический контекст: знания, верования, представления, намерения в их отношении к коммуникантам, дискурсу, реальному и возможным мирам, к культурной ситуации, статусно-ролевым отношениям участников, способу коммуникации, стилю дискурса, предмету и регистру общения, уровню формальности интеракции, физическим и психологическим состояниям — всем аспектам контекстуальности можно было также представить в виде набора пропозиций [см.: Панкрац 1992; Fodor 1983; Levinson 1983:276].
Модель ассоциативной сети опирается на ряд постулатов: события, факты и другие формы знаний могут храниться в памяти в виде наборов пропозиций, состоящих из сети узлов (nodes) — глаголов и имён, а также связей (links) между ними, т.е. отношений между идеями; связи между узлами получают свои «ярлычки» (labels), например, как это сделано в теории глубинных падежей. Ассоциативные связи между узлами тем прочнее, чем чаще происходит их активация (activation). Чем больше связей, тем больше создаётся альтернативных маршрутов вызова знаний из памяти (alternative retrieval routes), тем больше возможности самой памяти. В данной модели важнейшей идеей является разграничение долговременной и кратковременной памяти {longerm memory — shorterm memory).
Позже место кратковременной памяти заняла оперативная или рабочая память [working memory — Baddeley 1986; Stillings et al. 1987: 51-52; Eysenck 1993: 71-72 и др.], включающая наряду с оперативным командным центром (central executive), почти равнозначным вниманию, вербальную репетиционную систему (articulatory loop), «внутренний голос», и визуально-пространственную репетиционную систему (yisuo-spatial sketch pad), «внутренний глаз». Эта когнитивная модель помогает избежать абсолютизации пропозиционального кода.