Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Лингвистические концепты межэтнической напряженности 15–61
1.1 Основные направления изучения межэтнической напряженности в социологии и психологии. Предпосылки лингвистического диагностирования 15–30
1.2 Факторы этнокультурной идентификации среди критериев межэтнической оценки 31–48
1.3. Разработка содержания процедуры лингвистического диагностирования межэтнической напряженности 48–58
Выводы к главе 1 58–60
Глава 2. Лингвистические показатели межэтнической напряженности в условиях искусственного билингвизма 61–116
2.1. Понятие полиэтнического дискурса. Внутренние предпосылки формирования и коммуникативная динамика 61–71
2.2. Конфликтогенная функция эмоциональных аттракторов в полиэтническом дискурсе 71–77
2.3. Лингвистические показатели межэтнической напряженности 77–86
2.4. Авто- и гетеростереотипы в этноязыковом сознании 87–96
2.5. Гетерогенные факторы в языковом сознании в условиях искусственного билингвизма 96–113
Выводы к главе 2 113–115
Глава 3. Лингвистическое диагностирование межэтнической напряженности в полиэтнтческом коллективе 116–177
3.1. Системообразующие показатели межэтнической напряженности 116–129
3.2. Модель лингвистического диагностирования динамики межэтнической напряженности 130 –140
3.3. Структура эксперимента. Результаты 141–175
3.3.1. Методика проведения эксперимента 141–142
3.3.2. Общая характеристика тестируемых 142–143
3.3.3. Моделирование этнических стереотипов 143–144
3.3.4. Моделирование гетеростереотипов 144–160
3.3.5. Моделирование концепта этническая граница 160–163
3.3.6 Моделирование концепта национальный характер 163–165
Выводы к главе 3 165–167
Заключение 168–175
Список литературы 176–188
Приложение 1 189
Приложение 2 190 - 200
Приложение 3 201 - 223
- Основные направления изучения межэтнической напряженности в социологии и психологии. Предпосылки лингвистического диагностирования
- Понятие полиэтнического дискурса. Внутренние предпосылки формирования и коммуникативная динамика
- Системообразующие показатели межэтнической напряженности
- Моделирование гетеростереотипов
Основные направления изучения межэтнической напряженности в социологии и психологии. Предпосылки лингвистического диагностирования
В различных научных исследованиях межэтническая напряженность связана с понятием «конфликт», под которым понимают любые проблемы в отношениях между этносами, а также наиболее интенсивную степень напряжения от этапа возникновения конфликта, самого конфликта и послеконфликтной стадий [225]. При этом основное внимание акцентируется на функциональном значении и амодальности конфликта, в том числе и этнического как социально — психологического феномена [Deutch 1973; Burton 1987; Fisher 1990]. Следует отметить тот факт, что понятие «конфликт», включает в себя и оценочный компонент значения (содержит в себе негативный смысл), что дает основание отнести этот феномен к антагонистическому, конфронтационному этапу развития межэтнических отношений. Так, например, Н.В. Егоршина характеризует конфликт как «проявление несогласия между взаимодействующими сторонами, наиболее острый способ решения противоречий, который выражается в противодействии двух или нескольких оппозиций. Часто сопровождается негативными эмоциями, направленными на противодействующую сторону» [Егоршина 2017:47]. П.Н. Хроменков, в свою очередь, говоря о конфликте, называет его «коммуникативным сбоем», причиной которого является «неудача или невозможность принятия субъектом коммуникации роли другого»[Хроменков 2016:20].
Понятие «межэтническая напряженность» исследователи применяют для обозначения напряжения межгрупповых и межэтнических отношений. Межэтническая напряженность, чаще всего рассматриваемая как проявление социальной напряженности на уровне этносов, анализируется с различных позиций: начиная с ее определения как естественного параметра, который характеризует функционирование любой социальной системы, и заканчивая её рассмотрением как специфического состояния, которое проявляется только в периоды социальных изменений. Последнее составляет подход, разделяемый большинством исследователей феномена социальной напряженности. Такой подход означает, что содержание указанного нами объекта изучается во взаимосвязи с явлениями социальной дезинтеграции, девиации (в отношениях стабильного общества), аномии (в отношениях нестабильного общества), классовой борьбы, утраты социальной идентичности, межэтнических столкновений и социальных кризисов [Степанов 1996:122–124, 210].
В отечественной конфликтологии особое внимание феномену социальной напряженности начинает уделяться с конца ХХ века в связи с тем, что аналогичные явления активизировались на территории бывших республик СССР в первой половине 90-х годов ХХ века [Давыдов 1992; Куконков 1995; Рукавишников 1990; Тепечин 1995; Чернобай 1992]. Так, в трактовке В.О. Рукавишникова социальная напряженность рассматривается как понятие, представляющее собой особое состояние общественной жизни, которое характеризуется обострением внутренних противоречий объективного и субъективного характера. Акцентируя внимание на проявлении напряженности социально-психологического уровня, он вычленяет в ней следующие признаки: неудовлетворенность существующим положением дел в жизненно важных сферах общественной жизни, социальным порядком в широком смысле слова: утрата доверия к властям, рост пессимизма, усиление циркуляции слухов в обществе, возникновение атмосферы массового психического беспокойства и эмоционального возбуждения; усиление вынужденных и добровольных миграций, активизация различных общественно-политических движений и усиление борьбы за власть, активизация массовых действий — митингов, демонстраций, забастовок [Рукавишников 1990: 7–11].
С таких позиций межэтническая напряженность репрезентируется как форма социальной напряженности, трансформация которой в межэтническую представляется закономерным процессом в условиях различного рода изменений полиэтнического общества. Следствием такого процесса является отчетливая этническая специфика напряженности. Исследователями отмечается, что региональная специфика и влияние общих для всей страны внешних и внутренних факторов оказывают воздействие на усиление межэтнической напряженности [Дробижева 1994; Крупник 1990; Солдатова 1991; Тишков 1989].
В отечественной науке трактовка социальной напряженности приобретает субъектно-деятельностный характер [Куконков 1995; Степанов 1996], специфика которого состоит в том, что носителями напряженности выступают социальные субъекты — индивиды и социальные группы, а при анализе межэтнических отношений — этнические группы или народы. В периоды переходного кризисного развития в понятии «межэтническая напряженность» находят отражение характеристики внутренних состояний этнических групп и их взаимоотношений.
Чаще всего напряженность репрезентируется как характеристика нарушения гомеостаза (саморегуляции) социальных систем. Так, например, Т. Парсонс, развивая теорию социальных изменений, отмечал, что межгрупповая напряженность возникает в случаях изменения установившегося равновесия в балансе обмена между группами как элементами социальной системы. Этот процесс начинает осуществляться, как только одна из сторон организуется по какому-либо новому социальному признаку, например, этническому, что приводит к внутрисистемным изменениям и формированию новых типов отношений. При этом сам процесс трансформаций характеризуется противоречиями между коллективными субъектами взаимодействия, в качестве которых выступают, в частности, этносы. Такую тенденцию Т. Парсонс определяет как категорию напряженности, а межэтническую напряженность трактует как итоговое нарушение баланса взаимоотношений на всех уровнях поликультурного общества, в результате которого происходит "раскол" массового сознания на множество этнических идентичностей, и межэтнические отношения переструктурируются согласно новым социальным условиям [Parsons 1962]. От того, насколько тесно связаны между собой подсистемы общества, зависит скорость иррадиации (распространения) напряженности внутри него [Давыдов 1992:21–27].
Возникновение состояния напряженности связано с осознанием «противоположного» субъекта взаимодействия. Так, в словаре Вебстера «напряженность» обозначается как состояние латентной враждебности или оппозиции между индивидами или группами [Websters Third New International Dictionary 1966:23–56]. В словаре С.И. Ожегова напряженность рассматривается как «неспокойное, чреватое опасностью или ссорой состояние каких-нибудь отношений» [Толковый словарь русского языка 2015:375]. «Оппозиция», «опасность» или же «ссора» могут возникнуть на основе несовместимости социальных ценностей [Parsons 1962], а также несоответствия между компонентами действий [Смелзер 1994:241–254] или несовпадения инициатив (целей и стратегий межгруппового поведения) в структуре общества, разрыва между ожидаемым удовлетворением потребностей и действительным их удовлетворением [Burton 1990; Wright 1990, Куконков 1995; Степанов 1996; Рукавишников 1990].
Увеличивающаяся степень социальной напряженности служит своеобразным катализатором процесса формирования «образа врага». Этот процесс представляет собой выявление и идентификацию предполагаемых (прямых или косвенных) виновников групповых состояний неудовлетворенности, вызванных негативными процессами в обществе [Rieber, Kelly 1991:31–34]. Учитывая социальные, политические, культурные потрясения, поиск «врага» приводит к положительным результатам — во всём виноваты бывшие соседи, т.е. «другие», «чужие» этносы. Как отмечается В.А. Тишковым, одна из основных причин масштабных форм этнонационализма, порождаемых им конфликтов и ситуаций межэтнической напряженности в нашей стране, состоит в том, что «доктрина этнического национализма была вмонтирована в официальную идеологию и на ее основе покоилось и государственное устройство» [Тишков 1995:49].
Согласно теории социального стресса, социальная напряженность — это результат «общего адаптационного синдрома», проявляющийся на групповом уровне как ответ на неблагоприятные воздействия внешнего характера [Давыдов 1992:21–27]. В связи с этим в качестве основной функции межэтнической напряженности выступает функция адаптации группы в кризисных условиях на основе этничности (этнической принадлежности), как комплексного взаимодействия компонентов общественного сознания этноса и его культуры, исторических норм и традиций культуры [Солдатова 1998:14].Основополагающим же фактором для дифференциации этносов, как отмечается исследователями, является динамика отношений, а не особенности культуры этнических групп, так как, во-первых, они подвержены изменениям, во-вторых, культуры соседствующих этнических групп в силу многочисленных заимствований характеризуются общими чертами [Тишков 1997:15–44].
Понятие полиэтнического дискурса. Внутренние предпосылки формирования и коммуникативная динамика
Изучение системы общения в полиэтническом коллективе на базе неродного (русского) языка позволяет постулировать присутствие в ней такого фундаментального фактора как дискурс. Дискурс в данном случае понимается как некоторый уровень организации системы общения, включающий ряд внешних и внутренних критериев, общих любому другому виду дискурса. В данном дискурсе присутствует предметная сторона общения, ограниченная областью совместной деятельности членов полиэтнического коллектива. В нем выделяется определенная внутренняя культура общения на базе форм нейтрального уважительного отношения друг к другу членов полиэтнического коллектива. Внутренняя культура общения, впрочем, здесь не носит устойчивого и доминирующего характера, но выступает в роли некоторой нормы, которая может соблюдаться или нарушаться в тех или иных ситуациях общения. В культуру полиэтнического дискурса входит также система оценок, связанных с предметной сферой деятельности, и динамика межличностных отношений. Наконец, полиэтнический дискурс характеризуется внутренним коммуникативным пространством, в котором раскрывается смысловая значимость образующих полиэтнический дискурс предметных и культурных факторов. В коммуникативном пространстве мы видим реальную деятельностную репрезентацию дискурса.
Полиэтнический дискурс, как и любой другой, в своем развитии характеризуется определенной вербальной концентрацией, результатом которой можно считать формирование так называемого «языка общения», характеристиками которого служат предметная область, коммуникативная форма и стиль общения. В опыте развитого естественного языка в этом случае выделяют такие предметно-коммуникативные и разговорные формы языка как просторечие, сленг, социолект, язык для специальных целей (LSP) и т.д. Сюда же можно отнести различные виды институциональных дискурсов (юридического, научного, политического и т.д.). Вербальная концентрация дискурса раскрывается через систему маркеров: предметных (терминологических), оценочных, образных, стилистических. Нас, в первую очередь, интересуют оценочные маркеры, относящиеся к сфере межэтнических отношений в полиэтническом коллективе. Данные маркеры мы определяем как предикаты межэтнической эмоциональной оценки. Как и всем другим дискурсионным маркерам, этим маркерам присуща концептогенная функция. Концептуальное основание дискурса регулирует направленность общения. Нас, в первую очередь, интересовал межэтнический аксиологический аспект, смысловые колебания в котором весьма показательны для выявления потенциального уровня межэтнической напряженности.
Для определения понятия дискурс важно проводить его дифференциацию от таких понятий как «язык», «текст», речевая деятельность. Данные объекты также характеризуются высоким уровнем ментальности, концептуальной обусловленности, что требует отдельного рассмотрения.
Язык — важнейший инструмент познания. «Язык изучается как средство доступа ко всем ментальным процессам, происходящим в голове человека и определяющим его собственное бытие и функционирование. От лингвистики стали ожидать ответов на центральные для когнитивной науки вопросы — о формах представления знания, о разных типах структур сознания, о протекании процессов и участия в них языка» [Кубрякова 2004: 74]. На современном этапе развития лингвистики, характеризующейся антропоцентризмом, то есть рассмотрением языковых явлений во взаимосвязи с человеком, его деятельностью и мышлением, усиливается изучение такого явления, как дискурс, но до настоящего момента единое содержание данного феномена, которое разделяло бы большинство научного сообщества, не разработано. До 60-х годов ХХ века данное понятие использовалось как синоним понятия «текст».
В начале 70-х годов исследование текста обусловливает необходимость разграничения содержания понятий «текст» и «дискурс» [Демьянков 2005: 34].
В лингвистике и смежных с ней науках (психолингвистика, лингвистика текста, лингвостилистика) текст выступает основной единицей речевого общения. Единого определения данного феномена не выявлено. Трактовка В. З. Демьянкова, согласно которой текст выступает как продукт деятельности человека, представляющий собой совокупность предложений, направленную на выполнение стратегических и тактических целей общения [Демьянков 2005: 47], близка определению данного явления в рамках психолингвистического подхода, в соответствии с которым текст являет собой продукт речи, обусловленный целями коммуникации [Белянин 1999: 187].
В научной литературе понятие текст нередко отождествляется с понятием дискурс. Например, В.И. Карасик полагает, что дискурс реализуется в тексте [Карасик 2004:238].
Ю.С. Степанов, опираясь на идеологический подход, рассматривает дискурс как особый вид текстов, которым свойственны особые грамматические, лексические, синтаксические и семантические характеристики [Степанов 1995: 44–45].
Согласно теории речевой деятельности, любое общение направлено на корректировку сознания и поведения адресата, то есть призвано оказывать на него вербальное, ментальное или эмоциональное воздействие, что обусловливает задачи любого текста.
В отечественном языкознании заимствование в 90-х годах из зарубежных исследований понятия «дискурс», не имеющего определённого содержания, обусловливает различные подходы к его трактовке.
В работах А.А. Кибрик, В.В. Красных, М.Л. Макарова, Т.В. Милевской и др., характеристика дискурса основывается на оппозиции Ф. де Соссюра «язык — речь — речевая деятельность» [Милевская 2002:165-168]. И, соответственно, совпадает с понятиями «речь», «речевая деятельность» языкового коллектива.
В исследовании В.В. Красных, дискурс трактуется как вербализованная речемыслительная деятельность, понимаемая как совокупность процесса и результата и обладающая как собственно лингвистическим, так и экстралингвистическим значениями [Красных 2001: 200–201].
Трактовка дискурса как двух или нескольких предложений, связанных между собой по смыслу [Звегинцев 1976:170], или как единицы, превосходящей словосочетание или предложение, повторяет путь, пройденный французской лингвистической школой, приравнивающей его к понятию сверхфразового единства.
В работах В.И. Карасика «дискурс» характеризуется как текст в синхроническом аспекте определённого событийного контекста, включающий социальные и психологические характеристики говорящего [Карасик 2004: 238], то есть дискурс — это текст, существующий в конкретной ситуации реального общения.
В середине ХХ века в отечественном языкознании наметилась тенденция, в соответствии с которой понятие «дискурс» получает явную детерминацию по отношению к тексту и соотносится с понятием «коммуникация». Понятие «текст», при всём многообразии его трактовок с позиций различных лингвистических школ, в обобщённом смысле соотносится с трактовкой И.Р. Гальперина и понимается как «произведение речетворческого процесса, обладающее завершённостью, объективированное в виде письменного документа, литературно обработанное в соответствии с типом этого документа, произведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единиц), объединённых разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющее определённую целенаправленность и прагматическую установку» [Гальперин 1981: 18].
Дискурс начинает трактоваться как коммуникативная система, имеющая «реальное и потенциальное (виртуальное) измерение», то есть в процессе речевой деятельности создаётся текст, который трактуется как некое семиотическое пространство, состоящее из таких элементов, как тезаурус прецедентных текстов, вербальные и невербальные знаки, а также определённые модели речевого поведения, характерные для той или иной сферы коммуникации [Шейгал 2004: 11].
При выявлении различий между дискурсом и текстом, последний детерминируется в качестве вербального компонента коммуникации, то есть не включает паралингвистических и невербальных частей сообщения, тогда как дискурс трактуется как последовательность связанных между собой единиц, создаваемая адресантом для адресата в определённом месте, в определённое время и с определённой целью, то есть соотносится с экстралингвистическими факторами коммуникативной ситуации.
Системообразующие показатели межэтнической напряженности
Фактор межэтнической напряженности как фрагмент языковой картины мира в полиэтническом дискурсе, раскрывающийся в совокупности вербальных репрезентаций, в опыте разговорно-бытового общения может быть объектом комплексного лингвистического диагностирования в части совокупности своих коммуникативно-оценочных и лингво-когнитивных характеристик.
Надо сказать, что методика выявления межэтнической напряженности в полиэтническом коллективе в своих принципиальных моментах может экстраполироваться в область межнациональных отношений на уровне анализа фактов политического общения, политических оценок, представленных в речах политиков, в средствах массовой информации. Данная экстраполяция вряд ли может быть прямой, непосредственной, т.е. направленной на выявление прямых межнациональных инвектив. Скорее она может быть многоступенчатой, направленной на косвенное выявление устойчивых межнациональных гетеростереотипов концептуально архетипического масштаба. Так, например, в сознании ряда представителей западных государств русские и Россия ассоциируются с морозом, пьянством, разрухой, низкой организованностью, грубостью в общении и т.д.; в отношении России и русских политики и жители западных стран испытывают, по меньшей мере, опасение. Тем не менее, подобные архетипы на глубинном уровне определяют стилистику и семантику культурных и политических контактов, становятся одним из факторов выбора стратегии национальной безопасности. И.И. Халеева говорит о лингвистическом диагностировании действия данного фактора в языковом сознании, рассматривая его как момент «лингвистической безопасности» [Халеева 2006:104–111]. Одним из источников опасности Халеева И.И. видит однополярную ориентацию людей на один из мировых языков (английский язык), что способствует вытеснению большего или меньшего из сфер общения национальных языков. Имея в виду языковую составляющую, Халеева И.И. говорит о лингвистической безопасности как национальной проблеме.
И.И. Халеева выявляет три аспекта лингвистической безопасности: политический, социальный и личностный (индивидуально-психологический). Подчеркивает, что основным методом обеспечения лингвистической безопасности является лингвистический подход к изучению «коллективного бессознательного» (или этнического языкового сознания, национального менталитета), формирующего ментальность индивида.
Развивая данное положение, М.И. Грицко дополняет, что проблема лингвистической безопасности России «связана не только с самоидентификацией народов, населяющих ее территорию, но и с ближайшими соседями по бывшему советскому пространству» [Грицко 2011:63–72]. Это обуславливается тем, что в странах ближнего зарубежья вот уже более двадцати лет проводится целенаправленная политика по сокращению использования русского языка в сферах государственной политики, экономики, науки, образования и культуры. Достаточно быстрый процесс изживания русского информационного пространства в этих странах может привести к уничтожению многовековых языковых традиций и культуры общества и межнациональных связей [там же:69].
В предыдущих главах мы отмечали динамический характер процесса межэтнической напряженности, реализующегося как последовательность этапов, а именно: фазы нарастания напряженности, предшествующей конфликту, фазы резкого обострения (явно выраженной конфликтной ситуации) и фазы снижения (ослабления) напряженности [Рукавишников 1990]. Для простоты будем называть первую фазу – скрытая агрессия; вторую – открытый конфликт, явно выраженная агрессия; третью – выход из конфликта, который характеризуется спадом межэтнического напряжения. Сказанное детерминирует возможность поэтапного лингвистического диагностирования динамики межэтнической напряженности, в основу которых могут быть положены концепты, через которые актуализируются вербальные маркеры этноэмоциональной оценки. С этих позиций лингвистическое диагностирование рассматривается как превентивный метод выявления конфликтогенных тенденций в общении взаимодействующих этносов. Предполагается, что лингвистическое диагностирование позволит принять решение по блокированию межэтнической напряженности с целью недопущения её дальнейшего усиления. Микроуровень выявления и анализа межэтнической напряженности в полиэтническом конфликте может быть экстраполирован по ряду своих позиций на макроуровень в контексте проблемы лингвистической безопасности России.
Вслед за Г.У. Солдатовой нами рассматривались 4 фазы протекания межэтнической напряженности, первая фаза которой рассматривается в два этапа. Иными словами, проведённое путем эксперимента исследование позволило выявить 5 уровней (фаз) вербализированного проявления межэтнической напряженности:
скрытая конфликтогенная ситуация (неосознаваемая латентная агрессия);
осознаваемая латентная межэтническая напряженность (скрытая агрессия);
переходное предконфликтное состояние, дальнейшее нарастание межэтнической напряженности;
открытый конфликт с явно выраженной агрессией, характеризующийся наличием угроз или отсутствием общения;
постконфликтное состояние, готовность к восстановлению отношений.
Каждая фаза конфликта, развивающегося как уровневый процесс, характеризуется актуализацией в сознании членов полиэтнического коллектива определённых концептов (концептов межэтнического отрицания), соотносимых с определёнными способами языкового выражения.
Каждой из фаз соответствует определенное коммуникативное (вербальное) состояние дискурса, характеризующееся использованием маркеров, отражающих степень нарастания конфликта. Речь идёт не только о прямых конфликтогенных маркерах направленного типа, т.е. тех или иных оскорбительных слов, адресуемых человеком человеку (аферист, рэкетир, гастарбайтер, глуповатость, бездельник, лентяй, крики/шу, бородатые/неприятные и т.д.), но также о тех ситуациях вербального общения, в которых прямые конфликтогенные маркеры как таковые отсутствуют, речь обучающихся внешне не нагружена какими-либо этноэмоциональными инвективами, однако общая направленность общения показывает нарастание психологической дистанции между обучающимися (представителями разных этнических групп) – дистанции, мотивированной какой-то скрытой смысловой интерпретацией, усиливающей недоверие.
Иными словами, отрицательная концептуальная аттракция (негативное скрытое, ещё не вполне осознаваемое отрицательное отношение к представителю другого этноса) начинает действовать задолго до своего, пусть самого минимального и самого неопределённого, вербального закрепления в дискурсе. Предикат этноэмоциональной оценки — это уже вершина закрепления концепта. Сам концепт существует как предпосылка задолго до его осознания в той или иной вербальной форме. Тем не менее, ещё неосознанный, концепт уже выполняет свою функцию аттрактора в системе общения, определяя смысловую направленности речевых форм. В настоящей работе скрытое суггестивное действие концептуальных аттракторов не рассматривалось. Этот вопрос требует специального изучения с точки зрения возможных процедур вербальной сублимации мотивационной сферы сознания.
Итак, первой фазе конфликтогенной ситуации соответствуют ситуации общения, в которых отсутствуют предикаты негативной этноэмоциональной оценки. Агрессия внешне не проявляет себя, её действие лишь угадывается на уровне суггестии. Внешне неосознаваемая суггестивная агрессия может проявлять себя в форме образов косвенных аллюзивных реплик, ухода от прямого ответа на вопрос, смены темы общения и т.д.
Вторая фаза межэтнической напряженности характеризуется использованием предикатов отрицательной этноэмоциональной оценки. Однако их использование здесь можно назвать образным, не прямым или ложным. Предикаты отрицательной оценки используются по образной модели антифразиса, как бы в порядке речевой игры. Формально такое их использование нельзя назвать агрессивным, они не направлены на то, чтобы вызвать чувство недовольства или обиды у адресата. Мы говорим здесь о ложных этноэмоциональных инвективах. Ложное использование отрицательных этноэмоциональных предикатов не вызывает, как показывают наблюдения, негативной коммуникативной реакции, т.е. вполне адекватно воспринимаются обучающимися. Однако ложное, неагрессивное использование отрицательных этноэмоциональных предикатов не отменяет ни их семантики, ни их общей отрицательной коннотативной нагрузки. Ложная инвектива сохраняет весь свой отрицательный смысловой потенциал, т.е. сохраняет свою функцию вербальных маркеров отрицательной этноэмоциональной оценки, действие которых регулируются соответствующими концептуальными аттракторами.
Моделирование гетеростереотипов
Полученные реакции на слово-стимул армянин позволили смоделировать ассоциативное поле гетеростереотипа армянин: Коньяк(20), ара (14), Арарат (8), нос(4), друг (3), друзья (3), Карабах (3), Самсонян (3), армянка (2), брови (2), веселье (2), геноцид (2), Ереван(2), карты (2), крики (2), лентяй (2), мужик (2), одеколон (2), пафос (2), понты (2), хитрый (2), человек (2); единичные реакции — армянская музыка, шум; ахпер, ара; аферист; бездельник (не всегда); бородатые, неприятные; Барев; болтун; Борчик; брови, нос; братва; везде; веселый; веселье, коньяк; всегда веселый; высокий; глуповатость; громкая музыка; горы и природа; громко; говоруны; гордый; гордость; громкий; духи; дружба; Ереван, война с Азербайджаном; здесь; Закавказ; история; кавказец; карты, сигареты, коньяк; крик, шум; кино, вино и домино; Кафказ; кальян; лень; люди; много слов; несерьёзный народ; небритый; национальность; наглый; нация; народ; не очки; однокурсник; пьёт; парфюм; руины; соседи, братья; сосед; спорт; смешно; товарищ; тут; хитрость; человек (народ); человек из Армении, государство; шум; шумный; Шагинян;Calvin Klein.
Структура ассоциативного поля гетеростереотипа армянин такова: понятия – 27,3% , представления – 42,7%, эмоции и оценки (оценочные предикаты) – 39%.
Оценочные предикаты выражают как положительную (братва, веселье, веселый, гордый, гордость, друзья, друг, дружба, мужик; соседи, братья; товарищ), так и отрицательную оценку (крики (2), лентяй (2), пафос (2), понты (2), шум (2), аферист, болтун, бездельник (не всегда), бородатые/неприятные, глуповатость, говоруны, громкий, громко, лень, много слов, наглый, небритый, несерьёзный, пьёт, шумный, хитрость, хитрый).
Ассоциативное поле на слово-стимул армянин можно разделить на следующие тематические группы:
этноспецифические понятия и представления – 33,5 % (Коньяк – 20, Арарат – 8, нос – 4, армянка – 2, брови – 2,армянская музыка, шум – 1, ахпер, ара – 1, брови/нос – 1,кальян – 1, кавказец – 1, человек из Армении – 1, человек (народ) – 1, а также реакции, связанные с конкретным лицом: Самсонян – 3, Барев – 1, Борчик – 1, Шагинян – 1);
концепт «противоположный субъект» – 17,4 % (ара – 14, человек –2, люди – 1, национальность – 1, нация – 1, народ – 1, однокурсник – 1, соседи, братья – 1, спорт – 1, товарищ – 1);
этническая граница (по территориальному показателю, реалиям рельефа) – 8,6 % (Карабах – 3, Ереван – 2, государство – 1, горы и природа – 1, Закавказ – 1, Кафказ – 1, сосед – 1);
концепт: «национальный характер» этноса – 31, 5 % (крики – 2, карты – 2, лентяй – 2, мужик – 2, одеколон – 2, пафос – 2, понты – 2, хитрый – 2, аферист – 1, бездельник (не всегда) – 1, бородатые, неприятные – 1, братва – 1, болтун – 1, везде – 1, веселый народ – 1, веселый – 1, веселье – 1, всегда веселый – 1, глуповатость – 1, говоруны – 1, гордый – 1, гордость – 1, громкая музыка – 1, громкий – 1, громко – 1, духи – 1, парфюм – 1, пьет –1, Calvin Klein – 1, карты, сигареты, коньяк – 1, смешно – 1, кино, вино и домино – 1, лень – 1, много слов – 1, наглый – 1, небритый – 1, шум – 1, шумный – 1, хитрость – 1).
Реакции Ереван, война с Азербайджаном/ геноцид (2)/ руины/история (3,5 %) позволяют сделать вывод — инофонам-неармянам известны страницы истории армянского этноса.
4% инофонов-неармян использовали понятия с семантикой приятия – друг –3, дружба – 3.
Также в этом ассоциативном поле присутствуют неинтерпретируемые понятия (1,5 %) – не очки, тут.
Представленное ассоциативное поле гетеростереотипа «армянин» составлено из этностереотипов, распределяющихся следующим образом: Казахи: ара (4); коньяк (4); геноцид (2); лентяй (2); бездельник (не всегда); везде; веселый народ; веселье, друзья; Ереван; Карабах; карабах; карты; лень; люди; много слов; народ; несерьёзный; сосед; соседи, братья; шум.
Предикаты отрицательной этноэмоциональной оценки (лентяй (2), несерьёзный, бездельник (не всегда), лень) составляют 1,8% от общего количества оценочных предикатов в адрес армянского этноса.
Киргизы: коньяк (6); ара (3); Арарат (2); пафос (2); Calvin Klein; армянская музыка, шум; ахпер, ара; бородатые, неприятные; весёлье; глуповатость; громкая музыка; кавказец; карты, сигареты, крики; национальность; небритый; одеколон; понты; товарищ; тут; человек; шумный.
Предикаты отрицательной этноэмоциональной оценки (пафос (2), бородатые/неприятные, глуповатость, крики, понты ) составляют 1,8% от общего количества оценочных предикатов в адрес армянского этноса. Монголы: коньяк (6); Арарат (3); ара; брови; бровь; горы и природа; громко; друг; друзья; духи; Ереван; Закавказ; здесь; карты; крик, шум; крики; не очки; пьёт; руины; Самсонян; спорт; хитрость; человек(народ).
Предикаты отрицательной этноэмоциональной оценки (крики/шум, крики, пьет, хитрость) составляют 1,2 % от общего количества оценочных предикатов в адрес армянского этноса.
Осетины: ара (4); нос (3); Арарат (2); коньяк (2); Самсонян (2); армянка; аферист ; Барев; болтун; Борчик; брови, нос; веселый; веселье, коньяк; всегда веселый; друг; карабах; кино, вино и домино; наглый; понты; смешно; хитрый; Шагинян;
Предикаты отрицательной этноэмоциональной оценки (аферист, болтун, наглый, понты, хитрый) составляют 1,5 % от общего количества оценочных предикатов в адрес армянского этноса.
Таджики: коньяк (4); ара (2); мужик (2); Арарат; армянка; братва; высокий; говоруны; гордость; гордый; громкий; друг; дружба; друзья; Ереван, война с Азербайджаном; история; кальян; Кафказ; народ; нация; нос; однокурсник; хитрый; человек; человек из Армении, государство.
Предикаты отрицательной этноэмоциональной оценки (говоруны, громкий, хитрый) составляют 0,9 % от общего количества оценочных предикатов в адрес армянского этноса.
Отметим, что отрицательные оценочные предикаты (крики (2), лентяй (2), пафос (2), понты (2), шум (2), аферист, болтун, бездельник (не всегда), бородатые/неприятные, глуповатость, говоруны, громкий, громко, лень, много слов, наглый, небритый, несерьёзный, пьёт, шумный, хитрость, хитрый) составляют 18% от общего количества реакций в адрес слова стимула армянин и не могут быть показателями межэтнической напряженности между инофонами-неармянами и представителями армянского этноса. (Интерпретацию инофонами этих предикатов см. Приложение 3).
Гетеростереотип казах представлен следующим ассоциативным полем: Астана (9), люди (7), нация (7), степь (6), Назарбаев (5), сосед (5), Нурсултан Назарбаев (4), человек (4), грубость (3), абай (3), Азия (3),киргиз(3) , красивый (3), командир (3), математик (3), национальность (3), однокурсник (3), рэкетир (3), соседи (3), скупой (3), умный (3) , узбек (3), Алмота (2), бешбармак (2) , дружба (2), домбра (2), думре (2); кыргыз, русский(2) ; музыкант (2), нефть (2), прогресс (2), союз (2), техник (2), узкие глаза (2), хорошие соседи (2), юрта (2); единичные реакции: абряд, Ал ма ты, Алма-аты, Алма-Ата, Астана, азиат, бишбармак, высокий, друг, домбр, думбра, жадность, зерно, интересная история, красавчиг, казах, лошадь, народ, орёл, орлы, потомки кыргызов, предатель, президент, Ратов, родственник, слабый; степь, кочевник; тюркоязычный , ускоглазый, умник, уважение и любовь, хорошо, хороший (дружба), шоколад.
Структура ассоциативного поля такова: понятия – 26% , представления – 52,6% , эмоции и оценки (оценочные предикаты) – 21,4%