Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теория когнитивного моделирования антропоморфной метафорики в социально-политической коммуникации 19
1.1. Лингвистические особенности современной социально-политической коммуникации 19
1.2. Лингвистические подходы к когнитивному изучению метафоры 37
1.3. Когнитивный аспект метафорического антропоморфизма в социально-политической коммуникации 55
1.3.1. Антропоморфизм как когнитивный механизм метафоризации в социально-политической коммуникации 55
1.3.2. Обобщенная понятийная сфера «Мир человека» как источник социально-политической метафорики 59
1.3.3. Функциональные свойства метафорических моделей 68
1.3.4. Когнитивные сценарии общественно-политической жизни 72
1.4. Языковая репрезентация антропоморфной метафорики в социально-
политической коммуникации 79
1.4.1. Языковые источники социально-политической метафоры 79
1.4.2. Метафора и смежные языковые явления 91
1.4.3. Проблема классификации метафор 93
1.5. Теоретические принципы описания антропоморфной метафорики в
социально-политической коммуникации 100
1.5.1. Метафора в контексте, тексте и дискурсе 100
1.5.2. Функции концептуальной метафоры в политдискурсе .102
1.5.3. Проблема авторства в политической риторике 104
1.5.4. Методология исследования антропоморфной метафорики 107
Выводы по Главе 1 116
Глава 2. Языковая актуализация антропоморфной метафорики в социально-политической коммуникации 121
2.1. Актуализация социоморфной метафорики .122
2.1.1. Фрейм «Военное дело» .124
2.1.2. Фрейм «Социальная стратификация» 133
2.1.3. Фрейм «Спорт и туризм» 140
2.1.4. Фрейм «Религия и церковь» .147
2.1.5. Фрейм «Экономика» .153
2.1.6. Фрейм «Культура и искусство» .158
2.1.7. Фрейм «Наука и образование» .164
2.1.8. Фрейм «Правовая сфера» 168
2.1.9. Фрейм «Волшебство и мифология» .172
2.2. Актуализация артефактной метафорики .178
2.2.1. Фрейм «Транспорт» 180
2.2.2. Фрейм «Архитектура» 189
2.2.3. Фрейм «Техногенная сфера» .199
2.2.4. Фрейм «Гастрономия» 204
2.2.5. Фрейм «Одежда» .208
2.3. Актуализация антропономной метафорики 213
2.3.1. Фрейм «Физиология» .214
2.3.2. Фрейм «Медицина» 225
2.3.3. Фрейм «Родство» 230
Выводы по Главе 2 235
Глава 3. Функциональная и коммуникативно-языковая типология антропоморфной политической метафорики 245
3.1. Когнитивные сценарии общественно-политической жизни .245
3.1.1. Сценарий «Политические процессы в мире» .249
3.1.2. Сценарий «Государственные институты ФРГ» 258
3.1.3. Сценарий «Партийно-политическая жизнь ФРГ» 274
3.1.4. Сценарий «Общественная жизнь Германии» .284
3.1.5. Сценарий «История государства и общества» .294
3.2. Коммуникативно-языковые виды антропоморфной метафорики .303
3.2.1. Узуальность антропоморфной метафорики .303
3.2.2. Традиционность антропоморфной метафорики .315
3.2.3. Креативность антропоморфной метафорики 325
3.3. Коррелятивные модели метафорического антропомофизма 333
Выводы по Главе 3 336
Заключение 341
Библиография
- Когнитивный аспект метафорического антропоморфизма в социально-политической коммуникации
- Метафора и смежные языковые явления
- Фрейм «Социальная стратификация»
- Коммуникативно-языковые виды антропоморфной метафорики
Когнитивный аспект метафорического антропоморфизма в социально-политической коммуникации
Разработке теории и изучению проблем функционирования языка политики в последние годы уделяется много внимания со стороны российских и зарубежных ученых. Подобные исследования охватывают как общетеоретические основы политического дискурса без учета его языковой принадлежности (см. работы таких известных языковедов, как: Р. Водак, П. Б. Паршин, Е. И. Шейгал, R. Bachem, R. Dirven, D. Grieswelle, D. F. Hahn, A. Kirchner, J. Volmert, S. Welch и др.), так и специфические принципы построения и употребления различных языковых и речевых средств в текстах какого-либо конкретного языка (политической культуры) (А. Н. Баранов, Э. В. Будаев, Д. О. Добровольский, Ю. Н. Караулов, Р. Д. Керимов, И. М. Кобозева, А. Б. Ряпосова, Н. А. Санцевич, А. П. Чудинов, W. Bergem, A. Musolff, P. Reichel, K. Rohe, K. Sontheimer). Базовыми понятиями политлингвистических изысканий выступают такие, как «политический язык», «политический дискурс», «политический нарратив» и «политическая коммуникация», которые очень близки друг другу, но всё же разделяются как в теоретических работах, так и при практическом изучении языкового материала политических текстов при различении функциональных, формальных, содержательных и прагматических аспектов политического языка.
По мнению А. Н. Баранова, политический язык – это «особая знаковая система, предназначенная именно для политической коммуникации: для выработки общественного консенсуса, принятия и обоснования политических и социально-политических решений в условиях множественных общественных интересов истинно плюралистического общества, в которой каждый человек является не объектом идеологического воздействия и манипулирования, а субъектом политического действия» [Баранов 1997: 108].
Схожая точка зрения присутствует в монографии Е. И. Шейгал, она понимает язык политики как «структурированную совокупность знаков, образующих семиотическое пространство политического дискурса», куда включаются «специализированные знаки – как вербальные (политические термины, антропонимы и пр.), так и невербальные (политические символы и пр.), а также неспециализированные знаки, изначально номинативно не ориентированные на данную сферу общения, однако, вследствие устойчивого функционирования в ней, приобретающие содержательную специфику» [Шейгал 2004: 20-21]. Как считает Е. И. Шейгал, основной «особенностью языка политики как специального подъязыка является его доступность для понимания практически всеми членами языкового сообщества…», что, в свою очередь, «позволяет некоторым исследователям отрицать существование языка политики» [Шейгал 2004: 21].
Подвергает сомнению существование политического языка П. Б. Паршин: Он предлагает «считать преждевременным и, более того, неправомерным широко распространенное обобщающее утверждение относительно структурных свойств «политического языка» вообще. На практике объектом исследования являются конкретные идиополитические дискурсы…» [Паршин 2000]. Интерес к современному политическому дискурсу среди ученых из года в год возрастает. При этом термин «дискурс» не имеет однозначной трактовки в современном языкознании и в политической лингвистике.
Теория дискурса берет свое начало в концепции французского лингвиста Э. Бенвениста, разграничившего в тексте план повествования и план дискурса – языка, «приписываемого говорящим человеком» [Бенвенист 2002]. Позднее определение «дискурса» стало включать в себя и условия, в которых реализуется и актуализируется текст. Такое воззрение на дискурс предложил Т. А. ван Дейк [Дейк 1989]. Идеи ван Дейка были удачно аккумулированы в дефиниции Ю. Н. Караулова и В. В. Петрова, которые отметили, что дискурс – это «сложное коммуникативное явление, включающее, кроме текста, еще и экстралингвистические факторы (знания о мире, мнения, установки, цели адресата), необходимые для понимания текста» [Караулов, Петров 1989: 8]. В свою очередь, Н. Д. Арутюнова вывела лаконичное определение дискурса как «речи, погруженной в жизнь» [Арутюнова 1999: 137].
По мнению Е. И. Шейгал, «институциональный дискурс оказывается предельно широким понятием, охватывающим как языковую систему (ту ее часть, которая специфически ориентирована на обслуживание данного участка коммуникации), так и речевую деятельность (в совокупности лингвистических и экстралингвистических факторов) и текст» [Шейгал 2004: 16].
Составные элементы дискурса она описывает в виде формулы: «ДИСКУРС = ПОДЪЯЗЫК + ТЕКСТ + КОНТЕКСТ», где «компонент «текст» … конкретизируется как «творимый текст + ранее созданные тексты». Компонент «контекст» включает в себя такие разновидности, как «ситуативный контекст» и «культурный контекст»» [Шейгал 2004: 16].
Под влиянием идей когнитивистики О. Л. Михалёва предлагает «понимать дискурс как вербализацию определенной ментальности, или такой способ говорения и интерпретирования окружающей действительности, в результате которого не только специфическим образом отражается окружающий мир, но и конституируется особая реальность, создается свой (присущий определенному социуму) способ видения мира, способ упорядочения действительности» [Михалёва 2005: 26].
Таким образом, политический дискурс можно трактовать как совокупность всех политических текстов и речей в общественно-социальном и культурно-историческом контексте их появления и существования [Керимов 2012а].
Любой политический текст существует не автономно как феномен языка, а в контексте культуры, истории данного общества, где он был порожден. Текст очень тесно связан с другими текстами, появившимися до него и, что также возможно, хотя и в более редких случаях, будут после него. Это означает, что немецкий политический дискурс есть вся совокупность политических текстов, которые были официально произнесены и опубликованы, а также фоновые знания о социальной жизни в ФРГ и немецкой политической культуре.
В свою очередь, понятие социально-политической коммуникации (далее – СПК) охватывает всю область распространения социальной картины мира, включая в себя помимо собственно политического дискурса также и узуальный пласт социально маркированной лексики.
При этом политический текст рассматривается как особая подсистема национального, в данном случае – немецкого языка, предназначенная для политической коммуникации: для пропаганды определенных идей, эмотивного воздействия на электорат, принятия и обоснования социально-политических решений и побуждения соратников и противников к определенным, социально значимым действиям.
Современная социальная коммуникация представляет собой языковую субсистему, обслуживающую обширную область общественно-политических внутри- и межгосударственных отношений, процессов, действий, объектов и реалий, актуализируясь в различных социально значимых ситуациях, охватывая самый широкий социокультурный и языковой фон своего распространения и отражая соответствующую политическую культуру.
Метафора и смежные языковые явления
Феномен метафоры изучается уже более двух тысяч лет учеными, представляющими различные гуманитарные науки: философию, психологию, культурологию, литературоведение, психолингвистику и разнообразные течения и направления в лингвистической науке. В свою очередь, в языковедении метафора является объектом исследования как «традиционных» «класссических» дисциплин (стилистика и лексикология), так и когнитивной лингвистики, только недавно утвердившейся как самостоятельное направление.
В языкознании самый весомый вклад в изучение метафоры внесли такие известные российские и зарубежные ученые, как Н. Д. Арутюнова, А. Н. Баранов, А. Вежбицкая, В. В. Виноградов, В. Н. Вовк, В. Г. Гак, К. Д. Жоль, О. Н. Лагута, Г. Н. Скляревская, В. Н. Телия, M. Black, D. E. Cooper, D. Davidson, H. Emonds, A. Goatly, M. Johnson, F. Keller-Bauer, W. Kller, Z. Kvecses, H. Kubczak, G. Lakoff, M. Pielenz, I. A. Richards, J. R. Searle, H. Weinrich.
Первая научная – так называемая «сравнительная» – теория метафоры появилась в классической риторике периода Античности, ее автором был известный ученый-философ Аристотель Стагирит (384–322 гг. до н. э.), понимавший метафору как сокращенное сравнение, из которого исключено указание на общий признак сравниваемых объектов [см.: Аристотель 1978; Бессонова 1987]. Сравнительная теория метафоры долгое время являлась основополагающей как в риторике, так и в языкознании. Все остальные значимые теории метафоры, возникшие позже, в той или иной мере опирались на сравнительную теорию Аристотеля.
Впоследствии наибольшее распространение получили в языкознании: теория замещения (субституциональная), теория аномалий, эмотивная теория, интеракционистская теория [см. обзор теорий в работах: Глаунова 2000; Лагута 2003а, 2003б; Frieling 1996; Kurz 1997].
Теория замещения (субституциональная теория) приписывает метафоре функцию украшения речи (метафора замещает одно понятие другим).
Теория аномалий гласит, что метафора возникает при лексическом отклонении в синтаксически правильном высказывании, являясь в данном контексте некоторой семантической аномалией.
Эмотивная теория связывает возникновение метафоры с повышенной эмоциональностью, которая отражает аспекты субъективной модальности.
Интеракционистская теория исходит из того, что метафора возникает не в одном слове, а при взаимодействии нескольких слов в целях применения свойств одного объекта по отношению к другому.
В современной лингвистике среди традиционных дисциплин интерес к метафоре проявляют, в первую очередь, стилистика и лексикология, которые рассматривают ее в качестве основного, наравне с метонимией, средства вторичной лексической номинации. Однако, если для стилистики метафора есть главное средство для создания образности, то для лексикологии и лексикографии метафора предстает в качестве одного из путей развития значения слова, служащего средством пополнения словарного состава языка [Арутюнова 2000: 296]. В обоих случаях метафора является результатом процесса метафо-ризации, под которой в традиционной лингвистике (стилистике и лексикологии) подразумевается «расширение смыслового объема слова за счет возникновения у него переносных значений и усиления его экспрессивных свойств» [Ахманова 2004: 232].
Стилистика и лексикология, каждая со своих позиций, рассматривают сходные проблемы определения метафоры, установления места метафоры в системе других, смежных средств языка и располагают едиными критериями классификации метафоры, разные виды которой являются предметом изучения этих дисциплин. Метафора этими дисциплинами традиционно трактуется как «перенос наименования с одного предмета (явления, действия, признака) на другой на основе их внутреннего или внешнего сходства» [Голуб 2008: 134; Riesel 1963: 168]. С позиций современной лингвистики можно констатировать тот факт, что данные «традиционные» теории в некоторой степени не потеряли своей актуальности и по сей день. Хотя ни одна из них не объясняет полностью все нюансы этого сложного языкового явления, но каждая из теорий освящает в определенной степени какой-то один ее аспект. Так, например, сравнительная теория описывает механизм появления метафоры на базе образного сравнения; субституциональная теория по-прежнему актуальна для стилистики и риторики; теория аномалий связана с семантикой и синтаксисом метафорического контекста; эмотивность интересует как риторику и стилистику, так и прагматику (в аспекте субъективной модальности).
Интеракционистская теория, в свою очередь, является последним широко распространенным учением о метафоре из традиционных, «докогнитивных». Данный подход можно считать неким «мостиком» к когнитивной теории, так как именно интеракционистская теория первой рассматривала метафору не как факт одного слова, а как результат взаимодействия нескольких значений в рамках некоторого контекста (отсюда и название: «интер-акцио-нистский», то есть связанный с «взаимодействием»).
Следующим этапом изучения метафоры стал активно развивающийся в настоящее время когнитивный подход к исследованию языковых явлений.
Когнитивный подход к изучению языковых единиц применяется в когнитивной лингвистике, которая как самостоятельная дисциплина вышла из недр когнитивной науки. В свою очередь, когнитивная наука или когнитивизм – «это направление в науке, объектом изучения которого является человеческий разум, мышление и те ментальные процессы и состояния, которые с ними связаны. Это наука о знании и познании, о восприятии мира в процессе человеческой деятельности» [Маслова 2011: 6].
С позиций когнитивизма человек изучается как система переработки информации, а поведение человека описывается как получение, переработка, хранение и воспроизведение информации для рационального ее использования. К числу важнейших принципов когнитивной науки относится трактовка человека как активно воспринимающего и продуцирующего информацию субъекта, который руководствуется в своей мыслительной деятельности определенными «схемами, программами, планами, стратегиями» [там же: 7].
Поскольку основным средством фиксации, хранения, переработки и передачи знания служит язык, то когнитивная наука обратила свой взор на языкознание, породив, таким образом, новую науку – когнитивную лингвистику, которая в рамках когнитивной научной парадигмы тесно связана с когнитивной психологией, философией, антропологией и с моделированием искусственного интеллекта, а также (по мнению некоторых ученых) с лингво-культурологией. Центральной категорией в когнитивной лингвистике является «категория знания, проблема видов знания и способов их представления» [там же: 8]. Таким образом, «когнитивная лингвистика представляет собой такую область внутри общей когнитивной науки, которая изучает язык как одну из субсистем познания, это значит – как одну из метальных систем знания» [Schwarz 1994: 10].
В. З. Демьянков и Е. С. Кубрякова определяют когнитивную лингвистику как «лингвистическое направление, в центре внимания которого находится язык как общий когнитивный механизм, как когнитивный инструмент – система знаков, играющих роль в репрезентации (кодировании) и трансформировании информации» [Демьянков, Кубрякова 1996: 53]. Центральной проблемой когнитивной лингвистики является «построение модели языковой коммуникации как основы обмена знаниями» [Маслова 2011: 14].
Язык с позиций когнитивной лингвистики нельзя рассматривать в отрыве от других форм интеллектуальной деятельности человека, так как именно в языке закрепились результаты познавательной деятельности. В свое время еще немецкий ученый В. фон Гумбольдт рассматривал язык как непрерывную творческую деятельность (energeia) и понимал ее как основу всех остальных видов человеческой деятельности [Гумбольдт 2001].
Фрейм «Социальная стратификация»
Важное место в структуре архитектурной метафорики занимает аспект строительства, ремонта и разрушения здания. Это связано с тем, что в современных немецких политических текстах метафора дома концептуализируется не только посредством лексем, обозначающих статичные, локализованные в конкретном месте объекты как дом/здание и его составные части, но и через номинации динамических процессов строительства, ремонта, перестройки, разрушения дома и лиц, которые эти действия осуществляют – строителей, и необходимых для этих действий атрибутов – план строительства, строительные материалы и т. д. Ведущими механизмами переноса наименования являются сходство по действию, по расположению и по функции.
«Строительство дома» представляется немецкими политиками как процесс усиления европейской интеграции внутри Европейского Союза, укрепления экономических, политических и культурных связей между странами ЕС и одновременно расширения Евросоюза на Восток.
Так, интеграция стран-членов ЕС описывается как большая стройка, которая ведется уже очень давно согласно определенному плану, ср.: „Europa ist nicht nur das groartige Aufbauwerk der letzten vier Jahrzehnte. Die Bauplne fr unser Haus Europa, das wir jetzt bauen, sind lter“ [Kohl, 1997: 14].
Очень часто, как уже отмечалось выше, наименование «Европейский дом» в контекстах эксплицируется сокращенной формой в виде лексемы «Европа». В таком случае метафора «строить Европейский дом» реализуется инвариантом «строить Европу» („Europa (aus)bauen“), который может быть расширен за счет включения в словосочетание актуальных приименных („ein solches / einiges / neues / geeintes Europa“; „Europa der freien Vlker“) или предикативных („weiter bauen“) атрибутов.
Для начала «строительства» обычно требуется «заложить фундамент» („ein Fundament bauen / legen“) или использовать уже ранее «заложенный»: „Wenn wir heute daran gehen, ein einiges Europa zu schaffen, dann grnden wir diesen Bau, ob uns das bewusst ist oder nicht, immer noch auf dem Fundament, das die Gelehrten 197 und Missionre, die Beamten und Knstler der damaligen Zeit gelegt haben“ [Rau, 2000b: 53]. Целью политического «строительства», с точки зрения немецких политиков, является «построение» («завершение строительства») Европы: „Uns kann aber gemeinsam gelingen, ein Europa der Europer zu bauen – die deshalb noch lngst nicht aufhren, auch Italiener oder Deutsche zu sein, Polen oder Franzosen, Luxemburger oder Letten“ [Rau, 2002a: 284].
Осуществление строительства требует строительных материалов, а также компонентов, благодаря которым построенный дом будет прочен и устойчив. В качестве строительного материала используются различные материалы, в том числе «строительные камни» („der Baustein“), «замазка, шпаклёвка» („der Kitt“).
В качестве «строительных камней» выступают некоторые политические решения, которые являются как бы составными частями нового, строящегося здания, а «шпатлевка» призвала связать, скрепить эти «кирпичики» в единое целое. Данный образ достаточно частотен в немецком политическом языке, ср., как это эксплицируется в следующих окказиональных контекстах: „Das ist nicht mehr, aber auch nicht weniger als ein kleiner Baustein zur Integration einer Problemgruppe in den Arbeitsmarkt“ [Andres, 1998: 7]. „Das ist ein wichtiger Satz, denn er schreibt die Werte Solidaritt und Gerechtigkeit fest, und die gehren zu dem Kitt, der unsere Gesellschaft zusammenhlt“ [Rau, 2002a: 341].
Словом «блок» в XX веке стали обозначать военно-политические союзы стран (например, „der Ostblock“ и т. п.) или политические, партийные и пр. объединения (например: „die Machtblock“, „der Blockausschu“). В связи с этим в политическом обиходе появилось слово „die Blockpolitik“ – „Politik eines von mehreren Parteien gebildeten Blocks (4)“ [DGWDS].
Возведение дома требует также наличия «строительного плана» („der Bauplan“), «проекта» („der Entwurf“) строительства и участия людей, которые его создают и воплощают – «архитекторов» („der Architekt“) и «строителей» („der Bauer“), в роли которых выступают различные политики.
При этом «архитекторами», как правило, именуют известных политиков эпохи конца «холодной войны», представляющих западные демократии, ср.: 198 „Sie, Herr Prsident, gelten zu recht als Hauptarchitekt einer erfolgreichen Haushalts-und Wirtschaftspolitik, die es Italien ermglicht hat, zu einem Grndungsmitglied der europischen Wirtschafts- und Whrungsunion zu werden“ [Rau, 2000b: 44].
«Строительный план», в свою очередь, подразумевает комплексные меры и решения по созданию Евросоюза, одобренные всеми странами-членами ЕС: „Welchem Bauplan sollte ein so konstruiertes Europa folgen?“ [Rau, 2001a: 334].
Следует отметить, что лексемы «архитектор», а также «архитектура» („die Architektur“) уже прочно закрепились в языке политиков ФРГ, активно образуя свободные словосочетания, как, например: «архитектура (европейской) безопасности», «архитектор реформ» и пр. [см. подробнее: Schffner, 1993], ср.: „Ziel sollte eine neue internationale Architektur auf politischer und auf wirt-schaftlicher Ebene sein, die knftige Finanzkrisen verhindert“ [Rau, 2000b: 229].
В немецком политическом языке присутствуют также такие понятия, как «перестройка» („berbauen“, „der berbau“), «ремонт» („renovieren“, „die Re-novierung“), «восстановление» („wiederaufbauen“, „der Wiederaufbau“) и «воссоздание» („der Neuaufbau“). Понятие «перестройка», которое в 80-е гг. XX в. было весьма популярно в СССР, в настоящее время весьма актуально как для Германии, так и для ЕС. При этом под «перестройкой» немецкие политики понимают усовершенствование государственного аппарата, а также улучшение различных сфер жизни немецкого общества, социальной сферы и экономики: „Ich habe aber auch darauf hingewiesen, dass wir Gleiches geleistet haben und leisten werden bei dem, was man gesellschaftlichen berbau nennt“ [Schrder, 2003b].
Коммуникативно-языковые виды антропоморфной метафорики
В политической жизни современной единой Германии самую важную роль играют политические партии, которые в конкурентной борьбе через выборы делегируют своих представителей на всех уровнях (федеральном, земельном, региональном, коммунальном) в законодательные (бундестаг, земельные парламенты) и исполнительные (федеральное правительство во главе с канцлером, земельное правительство во главе с премьер-министром) органы государственной власти, а также на пост формального главы государства – федерального президента (который, правда, после утверждения в должности, по закону обязан покинуть свою политическую партию).
В связи с этим межпартийная конкуренция является ключевым фактором всех общественно-политических процессов, протекающих в ФРГ, что также делает данную область активной целью для метафорических высказываний как своих однопартийцев, так и политических оппонентов. На основе анализа актуального корпуса антропоморфной метафорики были смоделированы пять базовых сцен данного сегмента понятийной сферы-мишени, презентирующих базовые действующие силы в партийно-политической жизни Германии: правительство (формируется победившей на выборах в бундестаг партией или коалицией партий), оппозиция (ее образуют проигравшие на выборах или не вошедшие в коалицию партии), представители своей партии / фракции (в парламенте) и политические оппоненты, а также различные реляции и реалии внутрипартийной жизни и межпартийной борьбы.
Актуальность вопросов внутрипартийных отношений объясняется тем, что в германской политической системе существует традиция так называемой свободы совести, когда любой депутат имеет право голосовать так, как считает нужным, высказывать свои собственные взгляды на обсуждаемые проблемы, не считаясь с тем, что ему предписывает в каждом конкретном случае его партия. Именно данное противоречие между традиционной свободой самостоятельного выбора своей позиции и навязыванием общепартийного взгляда создает пищу для разногласий, скандалов, политического торга и переговоров.
Наконец, сцена «политическая деятельность» в свою очередь охватывает обобщенную сферу активной общественной деятельности гражданина, в той или иной степени связанной с политикой, но напрямую не указывающей на конкретную партийную принадлежность социально активного гражданина.
В количественном отношении самой частотной проявляет себя именно сцена «политическая деятельность», которая доминирует во всех трех моделях антропоморфной метафорики. На втором месте располагаются «межпартийные отношения, на третьем – метафорическое описание деятельности правительства ФРГ. Менее частотны сцены «оппозиция» и «внутрипартийные отношения».
Анализ долевого участия коммуникативно-языковых группировок метафор в формировании сцен сценария «Партийно-политическая жизнь ФРГ» позволил установить доминирование УМЕ, частотность которых в целом по сценарию почти в два раза выше, чем у КМЕ. Больше всего УМЕ задействовано для описания реалий обобщенной политической деятельности (без привязки к какой-либо партии / фракции). При концептуализации сцен «правительство» доля креативных и узуальных образов примерно одинаковая, а вот у сцены
При метафорическом представлении деятельности правительства в СПК, в целом, можно отметить две тенденции: положительная самооценка членами правительства своей работы и критика решений правительства со стороны оппозиции. В единой Германии (с 1990 г.) до 1998 г. у власти была коалиция партий ХДС/ХСС и Свободной демократической партии (во главе с канцлером
Гельмутом Колем), а в 1998-2005 гг. правительство составляла коалиции СДПГ и Партии зеленых во главе с федеральным канцлером Герхардом Шрёдером.
Правительство, говоря о своей деятельности, часто создает впечатление о проведении успешных экономических реформ и равномерном развитии страны:
В СПК иногда встречаются ситуации, когда в ходе дебатов в бундестаге депутаты от противоположной фракции используют метафорические контексты своих оппонентов, придавая им ироничный и/или негативный смысл, в том числе путем домысливания (достраивания) чужого образа в невыгодном для автора данного высказывания свете, или делая другие выводы из актуального смысла: „Sehen Sie, auch das ersparen Sie mir jetzt nicht: Wenn Sie Helmut Kohl als Weltklasse plakatieren und ihn zum Stabilittsanker erklren, dann mchte ich sagen: Kohl mu weg“ [Lafontaine, 1998: 5].
При дискредитации персоны канцлера Германии Г. Коля у его оппонентов была популярной шутка, построенная на игре слов с участием фамилии Коля. Дел в том, что его фамилия „Kohl“ созвучна перфектному причастию „verkohlt“ от глагола „verkohlen“, имеющего прямое значение «обугливать, превращать в уголь» и уже зафиксированное в словаре переносное значение «поддразнивать (кого-л.); подтрунивать (над кем-л.); обманывать, водить за нос (кого-л.)». В контексте высказывания якобы негативные последствия правления в Германии канцлера Г. Коля как раз обозначаются глаголом „verkohlen“ («обугливать (что-либо)», «сжигать»), характеризуя время правления Г. Коля с 1982 г. по 1998 г. как «16 «обугленных» лет»: „16 "verkohlte" Jahre auf dem Arbeitsmarkt lassen sich eben nicht einfach ausradieren, vor allem dann nicht, wenn die Staatsfinanzen so wie in den letzten Jahren heruntergewirtschaftet wurden“ [Ostertag, 1998: 8].
В свою очередь, правительство с трибуны парламента активно критикует оппозицию, в том числе точно также как и сама оппозиция – правительство, преимущественно, голословно. Федеральное правительство обычно обвиняет оппозицию в нежелании сотрудничать, «пустых» лозунгах, неконструктивной критике, распространении паники среди населения, излишнем пессимизме, при этом используя яркие религиозные, музыкальные, гастрономические образы:
Иногда министры действующего правительства нелестно отзываются об оппозиции, которая, находясь у власти до этого правительства, делала всё неправильно, оставив после себя «тяжелое наследие», с которым пришлось разбираться уже новому правительству, ср.: „Am Ende Ihrer Regierungszeit waren es noch ganze 340.000 junge Leute, weil Sie trotz der Inflationsrate die Grundlagen fr die Anspruchsberechtigung nicht verndert haben. Das war Investitionsstau, das war unterlassene Zukunftsvorsorge“ [Eichel, 2003].