Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Биологические истоки натуралистического направления в языкознании XIX в. 21
1.1 Общая характеристика эволюционной теории Ч. Дарвина как биологического источника натуралистической концепции языка 21
1.2 Лингвистические идеи Ч. Дарвина в работе «О происхождении видов путем естественного отбора» 29
1.3 Общефилософские и лингвистические идеи Ч. Дарвина в работе «Происхождение человека и половой подбор» 36
1.3.1 Ч. Дарвин о речевых способностях человека 36
1.3.2 Ч. Дарвин о нравственности как одном из основных отличий человека от животного 41
1.3.3 Ч. Дарвин о человеческих расах и языках 46
1.3.4 Ч. Дарвин о роли речи в развития мышления 49
1.4 Теория Томаса Гексли о происхождении человека в свете натуралистической концепции языка 51
1.5 А. Шлейхер о теории Ч. Дарвина в применении к науке о языке 58
1.6 М. Мюллер об эволюционной теории Ч. Дарвина 68
Выводы по Главе 1 70
Глава 2. Лингвофилософские истоки натуралистического направления в языкознании XIX в. 74
2.1 Философские истоки натуралистической концепции языка 74
2.1.1 Отголоски кантианской философии в научных трудах лингвистов натуралистического направления 74
2.1.2 Труды Гегеля как философский источник натуралистической концепции языка 87
2.1.3 Роль натурфилософии Шеллинга в формировании лингвистического натурализма 96
2.2 Лингвистические предпосылки появления натуралистического направления в языкознании 103
2.2.1 Значение сравнительной филологии в формировании научного мировоззрения лингвистов натуралистического направления (в изложении М. Мюллера) 103
2.2.2 Роль сравнительно-исторического языкознания, индоевропейской «лексиологии» и семитических исследований в формировании натуралистической концепции языка (в изложении А. Овелака) .108
2.2.3 Натуралистическая концепция языка И.Г. Гердера 110
2.2.4 Лингвистическая теория Карла Беккера как источник формирования натуралистической концепции языка 118
2.2.5 Натуралистические идеи в лингвистической концепции Франца Боппа 134
2.2.6 Лингвистическая теория Гумбольдта в свете натуралистической концепции языка 142
Выводы по Главе 2 153
Глава 3. Особенности английского натурализма 158
3.1 Философские истоки лингвистической концепции М. Мюллера: философия И. Канта 158
3.2 Лингвистические истоки натуралистической концепции языка Макса Мюллера 168
3.2.1 Роль сравнительного языкознания и санскритологии в формировании лингвистического натурализма М. Мюллера 168
3.2.2 Роль гумбольдтианских взглядов на классификацию языков в формировании лингвистической концепции М. Мюллера 173
3.3 Натуралистическая концепция языка М. Мюллера 181
3.3.1 Проблема сущности языка в трудах М. Мюллера 181
3.3.2 Проблема происхождения языка в трудах М. Мюллера 186
3.3.3 Лингвистика как наука в трудах М. Мюллера 194
3.3.4 Проблема языка и мышления в трудах М. Мюллера 200
3.3.5 Вопрос о классификации языков в трудах М. Мюллера 205
3.3.6 Вопрос о диалектах в трудах М. Мюллера 215
3.3.7 М. Мюллер о результатах науки о языке XIX в. в контексте мировой научной мысли 218
3.4 Критика натуралистической концепции языка М. Мюллера и собственные натуралистические идеи в трудах Л. Нуаре 223
3.4.1 Критика лингвистической теории М. Мюллера в трудах Л. Нуаре 224
3.4.2 Философия языка Л. Нуаре в свете натуралистической концепции языка 231
3.5 Теория языка Фредерика Фаррара в свете натуралистической концепции языка 237
3.5.1 Проблема сущности языка в трудах Ф.В. Фаррара 237
3.5.2 Проблема происхождения языка в трудах Ф.В. Фаррара 240
3.5.3 Проблема связи языка и мышления и словопроизводства трудах Ф.В. Фаррара 246
3.5.4 Проблема эволюции и классификации языков в трудах Ф.В. Фаррара 252
Выводы по Главе 3 259
Глава 4. Особенности французского натурализма 264
4.1 Истоки французского натурализма 264
4.1.1 Натуралистические идеи Оноре Жозефа Шаве 264
4.1.2 Натуралистические идеи Поля Брока 270
4.2 Натуралистическая концепция языка в трудах Абеля Овелака 274
4.2.1 Проблема сущности языка в трудах А. Овелака 275
4.2.2 Проблема происхождения языка в трудах А. Овелака 278
4.2.3 Лингвистика как наука в трудах А. Овелака 281
4.2.4 Проблема языка и мышления в трудах А. Овелака 285
4.2.5 Вопрос о классификации языков в трудах А. Овелака 288
4.2.6 Вопрос о диалектах в трудах А. Овелака 298
4.3 Натуралистическая концепция языка Луи Бенлоэва 300
4.3.1 Проблема сущности и происхождения языка в трудах Л. Бенлоэва 300
4.3.2 Проблема классификации языков и взаимосвязи расы и языка в трудах Л. Бенлоэва 307
4.4 Критика натуралистической концепции языка в философии Эрнеста Ренана и его собственные натуралистические идеи 313
4.4.1 Критика натуралистической концепции языка Э. Ренаном 313
4.4.2 Философские идеи Э. Ренана в свете натуралистической концепции языка 316
4.5 Натуралистическая концепция языка Эдуарда ле Эришера 324
4.6 Натуралистическая концепция языка Жюльена Винсона 332
Выводы по Главе 4 336
Глава 5. Своеобразие американского натурализма 341
5.1 Роль индоевропейской филологии и этнологии в формировании лингвистического натурализма У.Д. Уитни 342
5.2 Лингвистическая теория У.Д. Уитни в контексте натуралистической концепции языка 345
5.2.1 Проблема сущности языка в трудах У.Д. Уитни 345
5.2.2 Проблема происхождения языка в трудах У.Д. Уитни 350
5.2.3 Лингвистика как наука в трудах У. Д. Уитни 357
5.2.4 Проблема языка и мышления в трудах У.Д. Уитни 361
5.2.5 Вопрос о классификации языков в трудах У.Д. Уитни 366
5.2.6 Вопрос о диалектах в трудах У.Д. Уитни 371
5.2.7 Вопросы языкового образования в трудах У.Д. Уитни 373
5.3 У.Д. Уитни о физической концепции языка А. Шлейхера 378
5.4 Научная полемика У.Д. Уитни с М. Мюллером 395
5.4.1 Критика Уильямом Дуайтом Уитни трудов Макса Мюллера 395
5.4.2 Ответ Макса Мюллера на критику Уильяма Дуайта Уитни 406
5.4.3 Критика Максом Мюллером трудов Уильяма Дуайта Уитни 413
5.5 Труды У.Д. Уитни в оценке Ф. де Соссюра 417
Выводы по Главе 5 422
Глава 6. Своеобразие русского натурализма 426
6.1 Натуралистическая концепция языка И.И. Срезневского 426
6.1.1 Проблема сущности и происхождения языка в трудах И.И. Срезневского 426
6.1.2 Филология как наука в трудах И.И. Срезневского 430
6.1.3 Вопрос о классификации языков в трудах И.И. Срезневского 432
6.1.4 Вопрос о диалектах в трудах И.И. Срезневского 434
6.1.5 Вопросы языкового образования в трудах И.И. Срезневского 436
6.1.6 И.И. Срезневский о концепции языка А. Шлейхера 439
6.2 Элементы натуралистической концепции языка в трудах Ф.Ф. Фортунатова 441
6.2.1 Вопрос о сущности и происхождении языка в трудах Ф.Ф. Фортунатова 442
6.2.2 Лингвистика как наука в трудах Ф.Ф. Фортунатова 444
6.2.3 Вопрос о классификации языков в трудах Ф.Ф. Фортунатова 447
6.2.4 Проблема языка и мышления в трудах Ф.Ф. Фортунатова 449
6.2.5 Вопрос о диалектах в трудах Ф.Ф. Фортунатова 453
6.2.6 Вопросы языкового образования в трудах Ф.Ф. Фортунатова 455
6.3 Элементы натуралистической концепции языка в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ 458
6.3.1 Критика натуралистической концепции А. Шлейхера в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ 459
6.3.2 Проблема сущности языка в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ 462
6.3.3 Проблема происхождения языка в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ 467
6.3.4 Лингвистика как наука и задачи языкознания в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ 471
6.3.5 Вопрос о классификации языков в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ 479
6.3.6 Язык как предмет изучения и вопросы языкового образования в трудах И.А. Бодуэна де Куртенэ 483
Выводы по Главе 6 486
Глава 7. Лингвистический натурализм XIX в.: перспективы и последствия 489
7.1 Натуралистические идеи в лингвистических концепциях конца XIX – середины XX в. 489
7.1.1 Критика лингвистического натурализма Б. Дельбрюком 489
7.1.2 Элементы натуралистической концепции языка в научных трудах О. Есперсена 493
7.1.3 Пересмотр эволюционной теории и переоценка лингвистического натурализма в научных трудах Питера Джайлса 498
7.1.3.1 Вопрос о роли эволюции в лингвистике в научных трудах П. Джайлса 498
7.1.3.2 Отголоски лингвистического натурализма в научных трудах П. Джайлса 505
7.1.4 Лингвистический натурализм в оценке А.С. Чикобавы 512
7.2 Переосмысление достижений эволюционной теории и натурализма в области философии и биологии второй половины XIX – первой половины XX в 517
7.2.1 Марксистское понимание эволюции человека, истории и сущности языка 518
7.2.2 Отголоски лингвистического натурализма в философии Поля Лафарга 527
7.2.3 Философское переосмысление эволюционной теории в философии монизма Эрнста Геккеля 531
7.2.4 Русские дарвинисты конца XIX – начала XX в. 539
Выводы по Главе 7 548
Заключение 552
Список литературы 565
Приложение 605
- Лингвистические идеи Ч. Дарвина в работе «О происхождении видов путем естественного отбора»
- Проблема сущности языка в трудах М. Мюллера
- Проблема языка и мышления в трудах У.Д. Уитни
- Русские дарвинисты конца XIX – начала XX в.
Лингвистические идеи Ч. Дарвина в работе «О происхождении видов путем естественного отбора»
В связи с нашим научным интересом к сфере лингвистики, мы рассмотрим влияние дарвиновской теории на эту область научного знания. Отметим, что лингвистический натурализм, вобравший в себя эволюционные идеи Чарлза Дарвина, называется В.М. Алпатовым «лингвистическим дарвинизмом» [Алпатов, 2005б, с. 80].
Сам Чарлз Дарвин в вышеупомянутом труде “On the origin of species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life” (1859) [Darwin, 1859] предлагает применить натуралистический подход к языку на примере создания генеалогической классификации языков. Сначала он говорит о родословном древе, куда можно поместить всех существ, относящихся к одному роду (виду): «Сродство всех существ, принадлежащих к одному классу, иногда изображают в форме большого дерева. Я думаю, что это сравнение очень близко соответствует истине. Зеленые ветви с распускающимися почками представляют существующие виды, а ветви предшествующих лет соответствуют длинному ряду вымерших видов. В каждый период роста все растущие ветви образуют побеги по всем направлениям, пытаясь обогнать и заглушить соседние побеги и ветви, точно так же и виды, и группы видов во все времена одолевали другие виды в великой борьбе за жизнь» [Дарвин, 1987, с. 95–96]. Таким образом, родословное древо не представляет собой замершую модель устройства природы, а демонстрирует, в том числе, и борьбу за выживание.
Затем Дарвин применяет данный принцип к языкам мира: «Этот взгляд на классификацию заслуживает того, чтобы быть поясненным на примере, взятом из лингвистики» [Дарвин, 1987, с. 304]. Так, по его словам, на основании расовой классификации и анализа всех ныне существующих и вымерших языков и диалектов, выявления праязыка, давшего жизнь другим языкам и диалектам, от которых, в свою очередь, образовались новые языки и диалекты и т.д., можно составить генеалогическую классификацию, которая будет включать как мертвые, так и живые языки, родственные между собой. Ученый пишет: “If we possessed a perfect pedigree of mankind, a genealogical arrangement of the races of man would afford the best classification of the various languages now spoken throughout the world; and if all extinct languages, and all intermediate and slowly changing dialects, had to be included, such an arrangement would, I think, be the only possible one” [Darwin, 1859, p. 422]; “Yet it might be that some very ancient language had altered little, and had given rise to few new languages, whilst others (owing to the spreading and subsequent isolation and states of civilisation of the several races, descended from a common race) had altered much, and had given rise to many new languages and dialects. The various degrees of difference in the languages from the same stock, would have to be expressed by groups subordinate to groups; but the proper or even only possible arrangement would still be genealogical; and this would be strictly natural, as it would connect together all languages, extinct and modern, by the closest affinities, and would give the filiation and origin of each tongue” [Darwin, 1859, p. 422].
Немецкий лингвист Август Шлейхер, приверженец натуралистических взглядов на язык, воспользовался теорией Дарвина в лингвистических исследованиях. В своих трудах А. Шлейхер использует натуралистическую терминологию при описании языковых явлений и генеалогической классификации языков («организм языка», «семейство языков», «виды языков», «племя языков», «родословное древо языков» и т.п.). Недаром, Чарлз Дарвин писал: «Термины – “сродство, родство, семейства, приспособительные признаки и т.д.”, которыми натуралисты не могут не пользоваться хотя бы в переносном смысле, перестают быть метафорами и приобретают свое подлинное значение» [Дарвин, 1939, с. 205].
В своей работе «Теория Дарвина в применении к науке о языке» («Die Darwinische Theorie und die Sprachwissenschaft», 1863) А. Шлейхер говорит об этом таким образом: «То, что естествоиспытатели назвали бы родом, у глоттиков именуется племенем; роды, более сродственные между собою, называются иногда семействами одного племени языков … Виды одного рода у нас называются языками какого-либо племени; подвиды – у нас диалекты или наречия известного языка; разновидностям соответствуют местные говоры или второстепенные наречия, наконец, отдельным особям – образ выражения отдельных людей, говорящих на известных языках» [Шлейхер, 1864, с. 6]. Группу языков А. Шлейхер называет семьей, или «фамилией», в которой есть главный и прочие члены: «Начиная с Европы, мы находим здесь прежде всего кельтическую фамилию языков, которой главный представитель есть язык старо-ирландский»; «Потом выступает пред нами италийская фамилия, в которой главный член есть язык латинский» [Шлейхер, 1865, с. 23]. Составляя генеалогическое древо индоевропейских языков, Август Шлейхер использует и понятие «ветви»: «Разделения славянского языка на его ветви можно представить в следующем виде…» [Шлейхер, 1865, с. 61]. Рассмотрим, как вписались и другие идеи Чарлза Дарвина в лингвистическую концепцию лингвистов натуралистического направления.
Как мы указывали в статье «Натуралистичесская концепция языка И.И. Срезневского» [Стекольщикова, 2016в, с. 24], А. Шлейхер по отношению к языкам использует выражение «естественные организмы», называет язык живым организмом, эволюционирующим независимо от человека, проходящим все этапы развития, которые присущи любому творению природы: «Языки представляют естественные организмы, которые происходили, возрастали и развивались независимо от воли человека по известным законам, потом точно так же старелись и умирали, представляя собою весь тот ряд явлений, который обыкновенно подразумевается под названием “жизни”» [Шлейхер, 1864, с. 3]. Подобным образом рассуждает и французский ученый А. Овелак в своей работе «Эволюция языка»: «…les langues naissent, se dveloppent, entrent en decadence, s teignent comme tous les tres organiss» [Hovelacque, 1885, p. 8]; и вышеупомянутый И.И. Срезневский, для которого язык – «естественное произведение» [Срезневский, 2007, с. 23].
По мнению А. Шлейхера, языки можно классифицировать по аналогии с природными явлениями и организмами: изолирующим языкам типа китайского соответствуют кристаллы, агглютинативным – растения, флективным (как языкам высшего типа) – животные [Чикобава, 1959, c. 36–37].
А. Шлейхер полагает, что установленная Чарлзом Дарвином изменчивость видов, способствующая возникновению из одной формы многих новых особей, соответствует аналогичному процессу, происходящему среди организмов языков. Так, он пишет: «Те языки, которые, по выражению ботаников и зоологов, следовало бы обозначить видами одного рода, мы считаем за детей одного общего основного языка, из которого они произошли путем постепенного изменения. Из племени языков, нам хорошо известных, мы точно так же составляем родословные, как это старался сделать Дарвин для видов растений и животных» [Шлейхер, 1864, с. 6]. Причем, помогает осуществить такое исследование – письменность. А. Шлейхер подчеркивает, что, если бы не была изобретена письменность, ученые не смогли бы определить родство языков и допустить, что языки изменяются [Шлейхер, 1864, с. 9]. Так же, как для ботаников и зоологов материалом исследований в этом вопросе служат образцы прежних образований, так для лингвистов им являются образцы древней письменности. Именно они помогли определить, что современные языки («виды», согласно натуралистической терминологии) не являются первозданными. Языковые изменения, однако, добавляет А. Шлейхер, «происходят быстрее, чем изменения растений и животных, но это не противоречит теории изменчивости видов» [Шлейхер, 1864, с. 9].
Процесс видоизменения в лингвистике, естественно, содержит свои особенности. Как указывает А. Шлейхер в вышеупомянутом труде, «праотец индогерманского племени языков» и другие праязыки произошли «путем постепенного развития из более простых форм, что следует из их строения» [Шлейхер, 1864, c. 10]. Сначала это были осмысленные звуки, обозначения основных понятий в форме корней, при отсутствии грамматических категорий. Иными словами, согласно А. Шлейхеру, их строение можно сравнить с одноклеточными организмами, причем, по форме все языки имели одинаковое происхождение [Стекольщикова, 2016б, с. 176]. Впоследствии языки начинали изменяться, причем, происходил этот процесс равномерно у всех особей, говорящих на этом языке; языки людей, живущих по соседству, были более близки, нежели языки народов, удаленных друг от друга, поскольку можно наблюдать существенные различия в климате, жизненных условиях этих наций и т.п.
Проблема сущности языка в трудах М. Мюллера
М. Мюллер в работе «Наука о мысли» (“The Science of thought”, 1887) писал: «…я дарвинист … Ни один изучающий языкознание не может не быть эволюционистом, потому что, куда бы он ни посмотрел, он не видит ничего, кроме эволюции, надвигающейся вперед вокруг него» [Мюллер, 2011, с. VIII]. М. Мюллер, впрочем, утверждает, что он в своем натурализме идет гораздо дальше Чарлза Дарвина: «…я никогда не сомневался и не сомневаюсь, что человек был, есть и всегда будет животным, то есть живым существом, только не бессловесным животным, а животным с proprium языка и всем, что подразумевается под языком» [Мюллер, 2011, с. VIII]. Именно способность говорить отличает человека от животного, убежден М. Мюллер. «Мы все делим с животным, кроме языка, который есть наша собственность» [Мюллер, 2011, с. IX]
В отличие от А. Шлейхера, полагающего, что язык является самостоятельным организмом и развивается независимо от воли человека, М. Мюллер высказывает в «Лекциях по науке о языке» («Lectures On the Science of Language», 1861–1864) противоположную точку зрения: «Без почвы, воздуха и света дерево не могло бы жить, его жизнь была бы даже невообразима. Тоже самое с языком. Он не может существовать сам собою, он требует почвы, на которой мог бы расти, и эта почва есть дух» [Мюллер, 2009, с. 30]. В то же время, он делает важную оговорку, что «язык не есть произведение человеческого искусства в том смысле, как живопись, архитектура, письменность или книгопечатание» [Мюллер, 2009, с. 24].
М. Мюллер не соглашается с Августом Шлейхером в том, что язык есть живой организм, что он имеет собственную жизнь (растет, достигает зрелости, производит потомство и умирает). В «Лекциях по науке о языке» он называет эту идею «чистой мифологией»: “To speak of language as a thing by itself, as a living life of its own, as growing to maturity, producing offspring, and dying away, is sheer mythology” [Mller, 1871a, p. 44].
В работе “On the stratification of language” М. Мюллер даже осуждает Фридриха Шлегеля за использование натуралистических метафор по отношению к языку, признание за ними органической жизни и отождествление их с растениями: “…and this was Schlegel s view, language was declared to possess an organic life, and its terminations, prefixes, and suffixes were supposed to have sprouted forth from the radicals and stems and branches of language, like so many buds and flowers. To us it seems almost incredible that such theories should have been seriously maintained, and maintained by men of learning and genius” [Mller, 1875f, p. 76].
Язык не имеет самостоятельного бытия, полагает М. Мюллер, а существует и функционирует в человеке (“it lives in being spoken”) [Mller, 1871a, p. 52]. Тем не менее, в работе «Наслоение языка» (1868) М. Мюллер утверждает: языкам присущи собственные законы и у них возможно независимое существование, в том случае, если язык был «…предоставлен самому себе и беспрепятственно и неуклонно шел, повинуясь своим собственным законам» [Мюллер, 1871, с. 10]. Туранские языки, китайский язык и, особенно, языки дикарей являются иллюстрацией таких самостоятельных языков. Следовательно, ученый здесь признает язык одушевленным созданием с возможностью самостоятельного существования. Поэтому рассматривать языки он предпочитает, вслед за Францем Боппом, безотносительно, как они есть сами по себе: “…considered by themselves, and placed in their proper place” [Mller, 1875f, p. 73].
В работе «Наука о мысли» (“The Science of thought”, 1887) ученый признает, что язык является важнейшим органом: «Язык есть настоящий орган нашего ума. Мы думаем нашими словами, как видим нашими глазами» [Мюллер, 2011, с. 420], иначе говоря, «…язык есть орган мысли, точно так же как глаза – органы зрения» [Мюллер, 2011, с. 421]. Отсюда М. Мюллер делает вывод, что язык – это главный предмет, с которым должен иметь дело истинный философ. А задачей ученых он видит выяснение следующего вопроса: “…how language came to be what it is?” [Mller, 1875f, p. 75]. Как мы увидим в Пятой главе, подобным вопросом задавался и У.Д. Уитни: “Why do we speak as we do?” [Whitney, 1867, p. 10].
А. Шлейхер говорит о двух периодах существования языка – росте и упадке, причем, то, что мы наблюдаем в большинстве современных языков, – это второй этап. М. Мюллер выражает подобное суждение о развитии и деградации языков: «…мы хорошо знаем их период упадка, но не период возрастания, их нисходящий путь, но не путь восходящий…» [Мюллер, 1871, с. 9].
В «Лекциях по науке о языке» М. Мюллер замечает, что не в силах одного человека что-либо изменить в языке: «Обратим сперва внимание на то, что, хотя язык и подвергается беспрерывной перемене, однако не во власти человека ни произвесть, ни отвратить ее» [Мюллер, 2009, c. 28]. Таким образом, языковые изменения, по убеждению ученого, связаны с внутренними законами.
В «Новом ряде чтений» М. Мюллер выдвигает интересную точку зрения, частично входящую в противоречие с предыдущей, что на язык большее влияние оказывают женщины: «Но влияние женщин на язык в каждом поколении гораздо значительнее, чем влияние мужчин» [Мюллер, 1868, с. 36–37]. На примере Индии он показывает, что говор женщин и домашней прислуги начинает постепенно вытеснять санскрит, на котором изъяснялись только цари, вельможи и жрецы, сначала входя в литературный язык страны, а в конце уже заменив его полностью [Мюллер, 1868, с. 37].
Английский ученый приводит тезис о том, что многие языки изначально распадаются на две ветви: «...одна носит на себе отпечаток мужской речи, в другой сказывается влияние женщины...» [Мюллер, 1868, с. 38]. Гендерные различия, по его мнению, проявляются и на уровне фонетики, и на уровне грамматики: в мужской речи больше согласных звуков, больше грамматических окончаний и лексической точности; женская речь богаче гласными звуками, в ней проще грамматика и больше используется описательных оборотов [Мюллер, 1868, с. 38]. В качестве примеров он приводит греческий язык в эолийском и ионическом диалектах, немецкий язык в верхненемецком и нижненемецком диалектах, кельтский язык в гадельском и кимрском диалектах, санскрит и пракрит в Индии и т.п. [Мюллер, 1868, с. 38]. При этом влияние на язык со стороны женщины зависит от ее социального положения: «Чем выше положение женщин в обществе, тем больше ее влияние на язык семьи, деревни или целого племени» [Мюллер, 1868, с. 38].
Вслед за А. Шлейхером, М. Мюллер в этой работе также использует термины «рост» и «упадок» по отношению к языку: «...но подобные выводы возможны только для флексивных языков, которые прошли уже период своего роста и вступили в новую фазу фонетического упадка» [Мюллер, 1868, с. 24].
Изменения звуков с течением времени происходят, как известно, по определенным звуковым законам, замечает М. Мюллер [Мюллер, 1868, с. 170]. А законы эти обусловлены физиологическими причинами: «Я полагаю, что управляющие этими изменениями законы положительно основаны на физиологических причинах, и не допускают никакого другого объяснения» [Мюллер, 1868, с. 171]. Все связано с экономией сил и практической пользой: «Мы как бы боимся делать усилия при произношении каждой гласной и гласной, и стараемся по возможности сберегать дыхание и мышечную энергию. В этом и состоит главная причина звуковой порчи в языке. Совершенно справедливо, что чем короче слово, тем оно лучше для практических целей, пока оно ясно и точно выражает свое значение» [Мюллер, 1868, с. 171]. Таким образом, во всех языках действует «общее правило упрощения» [Мюллер, 1868, с. 173].
М. Мюллер говорит о том, что любой человеческий звук любого языка обязательно имеет значение: «Членораздельный звук без соответствующего значения еще более немыслимая вещь, чем нечленораздельный … как немыслимо вещество без цвета или без формы и тяжести» [Мюллер, 1868, с. 74]. Вышесказанное, по мнению ученого, служит доказательством «нераздельности и тождественности» языка и мысли [Мюллер, 1868, с. 74], однако более подробно эта проблема будет рассмотрена нами позднее.
В «Новом ряде чтений» М. Мюллер в очередной раз повторяет мысль, что человек не изобретает ничего нового в языковом плане, а пользуется тем, что сложилось до него, поскольку в языке происходит нечто вроде круговорота воды в природе: «В языке существует постоянный обмен элементов – одно слово является на место другого, но никогда человек не изобретет совершенно нового слова. Мы говорим существенно тем же языком, которым говорили первые родоначальники нашей расы...» [Мюллер, 1868, с. 247].
В итоге, М. Мюллер приходит к выводу, что мировой порядок и законы природы действуют и на язык, поскольку он является естественным природным организмом и подчиняется законам мироздания: «Мы верим поэтому ... что развитием языка, как и всякого другого произведения природы, управляет закон и порядок, и что изменения, замечаемые нами в истории человеческой речи, вызываются общими, подлежащими определению, законами» [Мюллер, 1868, с. 282].
Таким образом, не признавая язык живым организмом, М. Мюллер не отрицает, как истинный натуралист, что язык является произведением природы и подчиняется ее законам.
Проблема языка и мышления в трудах У.Д. Уитни
Данный параграф посвящен научным взглядам Уильяма Дуайта Уитни на ряд лингвистических и психолингвистических проблем: взаимосвязь языка и мышления, психологии и лингвистики, проблема инициализации речи и некоторые другие вопросы. Научные взгляды У.Д. Уитни даются в сравнении с идеями других ученых его времени: Макса Мюллера, Вильгельма Генриха Блика и Хеймана Штейнталя, как и в нашей статье «Связь психологии и лингвистики в трудах У.Д. Уитни и его современников» [Стекольщикова, 2018б].
В работе “Present State of the Question as to the Origin of Language” У.Д. Уитни исследует проблему взаимосвязи языка и мысли и называет две противоположные позиции, существующие на тот момент в науке [Стекольщикова, 2018б, с. 234]. Одна точка зрения подразумевает неразрывную связь между мышлением и речью, согласно которой мышление невозможно без языка (это мнение М. Мюллера, В.Г. Блика) [См. напр.: Bleek, 2015, p. 43]. У.Д. Уитни характеризует данную точку зрения следующим образом: “One party contends, either impliedly or formally, that there is identity between speech, on the one hand, and thought, mind, reason, on the other; that language is not only a sign of reason, but its very substance; that thought without expression is an impossibility…” [Whitney, 1873d, p. 285].
Согласно другой точке зрения, язык есть лишь инструмент мысли, а процесс создания языка – это всего лишь процесс наименования: “The other side maintains that language is only the assistant of reason and the instrument of thought … that the whole process of language-making, from the beginning of time, has been only a process of name-giving which has followed close upon the growth of knowledge and conscious thought…” [Whitney, 1873d, p. 285].
У.Д. Уитни считает первую позицию крайностью и не разделяет ее: “He [Bleek] holds the extreme opinion as to the absolute necessity of a word to an idea, asserting that “no cognition can come into man s consciousness otherwise than in and through language”, and more to the same purpose” [Whitney, 1873d, p. 297].
Следовательно, он опровергает тезис о том, что единство языка и мысли – один из фундаментальных принципов лингвистической науки, что слова без мысли – это мертвые звуки, мысли без слов – ничто [Whitney, 1892, p. 29]. Согласно рассматриваемой точке зрения, ребенку и глухонемому человеку отказано в наличии мышления, с чем американский ученый не может согласиться: “With such a doctrine to start from, he cannot stop short of Mller s worst paradoxes, that an infant (in-fans, not speaking ) is not a human being, and that deaf-mutes do not become possessed a reason until they learn to twist their fingers into imitation of spoken words” [Whitney, 1873d, p. 297]. Не разделяет эту позицию М. Мюллера и Чарлз Дарвин, как мы писали выше.
Как нам удалось выяснить, анализируя вышеупомянутую работу У.Д. Уитни, он смотрит на проблему иначе [Стекольщикова, 2018б, с. 235]. Ученый считает необходимым для выявления процесса возникновения языка оперировать понятиями знака и представления, находящимися в тесной связи и являющимися компонентами языка и мышления соответственно: “…we should have to seek in these some internal and necessary tie between the conception and its sign” [Whitney, 1873d, p. 289]. Умозаключение, по его словам, осуществляется средствами языка, следовательно, оно невозможно без языка: “Reasoning is that kind of thought which is carried on only by means of language; hence, reasoning is impossible without language” [Whitney, 1892, p. 27]. Ученый говорит о том, что слова – это внутренние знаки понятий: “…words are only external signs for conceptions” [Whitney, 1892, р. 38].
В работе «Язык, и наука о языке», как мы указывали выше, он дает соответствующее определение языка через понятия идей и знаков, их представляющих: “It is made up of separate articulated signs of thought, each of which is attached by a mental association to the idea it represents” [Whitney, 1867, p. 35]. Однако слова, по его мнению, являются не точными моделями идей, а лишь знаками этих идей: “Words are not exact models of ideas; they are merely signs for ideas, at whose significance we arrive as well as we can…” [Whitney, 1867, p. 20]. Так же как фразы не являются ни образами, ни фотографиями мыслей, они лишь несовершенные, фрагментарные зарисовки мыслей: “Sentences are not images of thoughts, reflected in a faultless mirror; nor even photographs, needing only to have the color added: they are imperfect and fragmentary sketches…” [Whitney, 1867, p. 20].
Напомним, что М. Мюллер во втором томе «Лекций по науке о языке» утверждает, что без знания слов невозможны самые простые идеи, такие как черное и белое, сладкое и горькое [Стекольщикова, 2015б, с. 111]. Например, по его мнению, ребенок не знает, что такое сладкое, хотя и способен чувствовать его: “A child receives the sensation of sweetness; it enjoys it, it recollects it, it desires it again; but it does not know what sweet is” [Mller, 1871b, p. 77]. У американского лингвиста У.Д. Уитни мы находим контраргументы. Он говорит о том, что даже низшие животные способны различать цвета, а ребенок, не умеющий говорить, различает горькое и сладкое на вкус [Стекольщикова, 2015б, с. 111]. Согласно У.Д. Уитни, мы даем название вещам не потому, что точно осознаем, что это, а потому, что можем об этом сказать: “…we apply the name not because we thereby know or realize any better what sweet is, but in order that we may tell of it ” [Whitney, 1892, p. 29]. Получается, что взрослый отличается от ребенка не точным представлением о «сладком», а тем, что он может это понятие назвать.
Таким образом, с одной стороны, идею невозможно выразить без слов, как и понятие не может существовать без названия [Стекольщикова, 2018б, с. 235]; с другой стороны, идеи или понятия всегда предшествуют названию, и знаки создаются с целью обозначения идей: “When we come down to smaller details, the one side hold that the idea without the word is an impossibility; and that no conception can exist till there is provided a name for it; the other, that the idea or conception always precedes in time, and must precede, the name; and signs are made in order to be applied to ideas which the mind has formed and seeks to express…” [Whitney, 1873d, p. 286].
У.Д. Уитни подчеркивает, что все существующие формы человеческой речи – это совокупность произвольных или условных знаков мысли, передающихся по традиции от одного поколения к другому: “Every existing form of human speech is a body of arbitrary and conventional sign of thought, handed down by tradition from one generation to another” [Whitney, 1867, p. 32].
Он называет изучение языков одной из операций, осуществляемых человеческим мозгом: “Now we also, on our part, expect decided advantage to the study of language, as of every other human production, from an improved comprehension of the operations of the human mind…” [Whitney, 1873f, p. 342–343]. При этом, человеческая душа, ее силы и возможности – это тайна, а феномен языка как ее внешнее проявление может в большей степени пролить свет на понимание души, нежели понимание души – на феномен языка: “The soul of man and its powers and operations are, after all, the mystery of mysterious to us; the phenomena of language are one of its external manifestations, and comparatively a simple matter; the light which these shall cast upon the soul must probably be greater than that which they shall receive from our comprehension of the soul” [Whitney, 1873f, p. 343].
Рассуждает У.Д. Уитни и о том, что реальной движущей силой, побудительной причиной инициировать процесс создания речи, на любом этапе развития культуры, является желание общаться [Стекольщикова, 2018б, с. 236]: “The desire of communication is a real living force, to the impelling action of which every human being, in every stage of culture, is accessible; and, so far as we can see, it is the only force that was equal to initiating the process of language-making, as it is also the one that has kept up the process to the present time” [Whitney, 1873f, p. 354–355].
Он вводит в свою лингвистическую теорию понятия пассивных и активных способностей: слушание и видение – это пассивные, или рецептивные способности, на которые воля не оказывает прямого воздействия, а говорение – это активная способность, для осуществления которой необходим волевой акт. Причем, под говорением У.Д. Уитни подразумевает и собственно произнесение звуков, и жесты: “Seeing and hearing are capacities with which the will has nothing directly to do; they are passive, receptive … while, on the other hand, an act of the will is necessary to every sound we utter, as much as to every gesture we make” [Whitney, 1873f, p. 366].
Ученый не видит ничего мистического в овладении языком детьми: “…the acquisition of language by children does not seem to us any mystery at all” [Whitney, 1873f, p. 368]. Это обычный процесс, связанный с познавательной активностью, когда ребенок многократно слышит одно и то же, потом начинает понимать значение услышанного и затем учится воспроизводить это: “We stand in the attitude of constant wonder and admiration before the human mind, with its wealth and endowments, its infinite acquirements, and the unlimited possibilities of its future; but that a child, after hearing a certain word used some scores or hundreds of times, comes to understand what it means, and then, a little later, to pronounce and use it, perhaps feebly and blunderingly at first…” [Whitney, 1873f, p. 368]. Соответственно, он приравнивает обучение языку к обучению игре на музыкальных инструментах или к овладению азами математики [Whitney, 1873f, p. 369].
Таким образом, человек учит слова, слыша их от других людей, которые таким же образом, в свое время, выучили их: “Every spoken language is a congeries of individual signs, called words; and each word … was learned by every person who employs it from some other person who had employed it before him” [Whitney, 1867, p. 32].
Русские дарвинисты конца XIX – начала XX в.
Рассмотрение «лингвистического дарвинизма» [Алпатов, 2005б, с. 80] как направления в языкознании, являющегося объектом нашего исследования, нам бы хотелось завершить кратким обзором русского биологического дарвинизма рубежа XIX–XX вв., что поможет лучше показать связь и взаимовлияние идей, циркулирующих в различных областях науки. М.С. Козлова в работе «Эволюционно-антропологические исследования в России и СССР XIX–XX вв.» [Козлова, 2018] перечисляет отечественных ученых конца XIX – начала XX в., приверженцев дарвиновской теории эволюции, называя их «русскими дарвинистами», и относит к ним И.И. Мечникова, М.А. Мензбира, П.А. Кропоткина, В.М. Бехтерева, П.П. Сушкина. Каждый из них, однако, привнес свои дополнения или коррективы в эволюционную концепцию Ч. Дарвина.
Так, М.А. Мензбир (1855–1935) в работе «Естественный и искусственный подбор по отношению к человеку» (1910) пишет о том, что естественный отбор утратил влияние на человеческий вид, в связи с использованием человеком элементов искусственной среды (одежды, огня, жилища). А основным фактором расообразования он считает скрещивание. В расовых особенностях М.А. Мензбир усматривает результат приспособления человечества к локальным природным условиям в процессе расселения.
В.М. Бехтерев (1857–1927) в работе «Социальный отбор и его биологическое значение» (1912) предложил теорию социального отбора. По его мнению, социальный обор должен приводить к совершенствованию общественных отношений. В своем труде «Роль социального отбора в эволюции видов» (1926) он говорит о том, что социальный отбор должен способствовать закреплению в потомстве «соответствующих социальных навыков в виде наклонностей», а также «обогащению потомства накопленным опытом предшественников» [Бехтерев, 1926, с. 844].
П.П. Сушкин (1868–1928) придавал большое значение горной изоляции в процессе естественного отбора на начальном этапе существования человечества. Согласно мнению П.П. Сушкина, высказанному в работе «Высокогорные области земного шара и вопрос о родине первобытного человека» (1928), выживание человеческого вида стало возможным благодаря изоляции от хищников в горах. Данная локация, по мнению ученого, способствовала и выработке привычки вставать на задние конечности для обзора территории на предмет наличия хищников [Сушкин, 1928]. Таким образом, П.П. Сушкин ввел элементы катастрофизма в дарвиновскую теорию.
Рассмотрим взгляды на эволюцию человека некоторых из вышеупомянутых ученых подробнее.
Так, И.И. Мечников (1845–1916), в отличие от Ч. Дарвина, не признавал естественный отбор фактором видообразования и расогенеза. Он предполагал, что человек мог образоваться в результате скачка, подобно белым кроликам и черным лисицам, а не постепенной эволюции: «Приходится допустить, что некоторые виды организмов не подчиняются медленному развитию, а появляются внезапно и что в этом случае природа делает значительный скачок» [Мечников, 2016, с. 80]. В данном вопросе он опирается на Гуго де Фриза, согласно которому образование некоторых видов происходит внезапно: «Уже Дарвин предвидел эту возможность, но она была обнаружена впервые замечательным исследованиями ботаника Гуго де Фриза» [Мечников, 2016, с. 80].
Полностью фактор естественного отбора в эволюции человеческого вида И.И. Мечников не исключал. В работе «Сорок лет искания рационального мировоззрения» (1925) он предположил, что можно сделать человеческий вид объектом преобразований путем совершенствования человеческой природы, подобно созданию пород домашних животных и культурных растений [Мечников, 1925].
Интересен подход И.И. Мечникова к происхождению человека от обезьяны. В целом, он следует за Т.Г. Гексли в этом вопросе. И.И. Мечников последовательно описывает сходства в анатомии человека и человекообразной обезьяны. Мы выделили семь основных позиций, обозначенных И.И. Мечниковым в работе «Этюды о природе человека» (1903), которые сближают человека и человекообразную обезьяну:
1. «…зубы играют очень важную роль для определения сходства и различий видов» [Мечников, 2016, с. 66]. Зубы человека очень схожы с зубами человекообразных обезьян: у обоих видов по 32 зуба у взрослых, форма и общее расположение зубов тоже одинаковы. Таким образом, разница касается только второстепенных признаков. Сравним: [Гексли, 2016, с. 91–95].
2. «Другой признак, приближающий человекообразных обезьян к человеку, заключается в анатомии крестца» [Мечников, 2016, с. 66].
3. «Скелет вообще и череп в частности, несомненно, представляет резкие различия у человека сравнительно с высшими обезьянами; но и здесь различия эти менее велики, чем между человекообразными и обыкновенными обезьянами» [Мечников, 2016, с. 67] – Сравним: [Гексли, 2016, с. 80–88].
4. Задние конечности человекообразных обезьян отличаются от человеческих не основными, а относительными признаками, степенью подвижности и строением второстепенным частей. И различия эти менее значительны, нежели у человекообразной обезьяны и низших обезьян [Мечников, 2016, с. 67–68] – Сравним: [Гексли, 2016, с. 97–103].
5. Та же ситуация наблюдается и в отношении мускулов и внутренних органов человекообразной обезьяны и человека: «Сравнение мускулов и других внутренних органов ведет к тому же выводу: различия между обезьянами разнообразнее и больше, чем между человекообразными обезьянами и человеком» [Мечников, 2016, с. 68].
6. Мозг человека и обезьяны характеризуются такими же особенностями: «задняя лопасть, задний рог и малый гиппокамп» представляют признаки мозгового строения, общего для человека и обезьяны. Отсюда следует вывод: «Различия между человеческим мозгом и мозгом человекообразных обезьян, конечно, менее резки, чем различия между мозгами высших и низших обезьян» [Мечников, 2016, с. 68] – Сравним: [Гексли, 2016, с. 106–117].
7. Кишечный канал представляет собой новый довод в пользу сближения человекообразных обезьян с человеком. Аппендикс человека («червеобразный отросток» в терминологии И.И. Мечникова) очень похож на аппендикс человекообразных обезьян. «У низших обезьян или вовсе не существует червеобразного отростка, или он имеет только отдаленное сходство с человеческим» [Мечников, 2016, с. 71].
Таким образом, по словам И.И. Мечникова, «…зародыши человека и обезьяны гораздо более сходны между собой, чем их взрослые формы» [Мечников, 2016, с. 79], кроме того, «…обезьяна и человек более близки между собой в детском возрасте, чем в зрелом» [Мечников, 2016, с. 79].
Сравнив количество волос на теле человека и обезьяны, И.И. Мечников приходит к интересному выводу, что человек больше похож на обезьяний зародыш, нежели на взрослую особь, поэтому он заключает: «…человек представляет остановку развития человекообразной обезьяны более ранней эпохи. Он является чем-то вроде обезьяньего «урода», не с эстетической, а с чисто зоологической точки зрения» [Мечников, 2016, с. 80].
Таким образом, И.И. Мечников, в целом, поддерживает дарвиновскую теорию эволюции, но привносит в нее свое видение и свои коррективы.