Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические основы изучения художественного текста писателя-билингва 9
1.1. Актуальные вопросы билингвизма в современной науке о языке 9
1.2. Проблема когнитивных механизмов в дискурсивной и текстовой деятельности 37
1.3. Художественный текст в лингвистической научной парадигме: основные направления исследований 55
1.4. Имплицитность в художественном тексте как средство отражения особенностей билингвальной языковой личности .70
Выводы 82
Глава 2. Паремические единицы в художественных текстах писателя-билингва в когнитивно-прагматическом аспекте 85
2.1. Паремические единицы как способ отражения языковой картины мира .85
2.2. Прагматика и функции паремических единиц в художественных текстах Т. Керашева 99
2.3. Паремические единицы как способ концептуализации адыгской языковой картины мира в текстах Т. Керашева 115
Выводы 145
Заключение .149
Список использованной литературы и источников 154
- Актуальные вопросы билингвизма в современной науке о языке
- Художественный текст в лингвистической научной парадигме: основные направления исследований
- Паремические единицы как способ отражения языковой картины мира
- Паремические единицы как способ концептуализации адыгской языковой картины мира в текстах Т. Керашева
Актуальные вопросы билингвизма в современной науке о языке
Изучение билингвизма в науке о языке актуально на протяжении последних шестидесяти лет, его проблематике посвящены фундаментальные работы Ф.П. Филина (1954), Л.С. Выготского (1935), Е.М. Верещагина (1983), А.Д. Швейцера (1978), З.У. Блягоза (1980), Х.З. Багирокова (2004), а также статьи ученых, занимающихся вопросами билингвизма, опубликованные в сборниках научных трудов «Проблемы двуязычия и многоязычия» (1972), «Украинско-русское двуязычие» (1988) и др. Эта проблемная сфера характеризуется высокой степенью эвристичности, что позволяет говорить о её безусловной востребованности.
Столь длительная история изучения феномена билингвизма позволила прийти к значимым выводам; так, ряд исследователей констатирует, что отдельный дискурсивный акт внутри одной культуры есть сам по себе культурный факт, способный дать исследователям возможность идентификации важных динамических процессов в культуре; реакция реципиентов данного дискурсивного акта столь же культурно обусловлена, поскольку содержит в себе характерные признаки культурного поведения [Ситарам, Когдел, 1992: 101]. Действительно, билингвизм – совершенно особое явление в социокультурном процессе.
Современный мир характеризуется всё более усиливающимся интегрированием в разнообразные сферы человеческого бытия, особенно в распространение научных знаний и технологий. Туризм, межкультурные контакты в целом сопутствуют этому процессу, а стремление овладеть иностранными языками в купе с улучшением процесса их преподавания заставляет культуры еще более интенсивно контактировать, углублять взаимные контакты, что, в свою очередь, дает возможность развивать такие прикладные аспекты лингвистики, как культурология и лингвокультурология на основе контрастивных исследований [Воробьев, 1997: 189].
Процесс интеграции в современном мире может быть рассмотрен в ракурсе, который открывает широкие возможности рассмотрения отношений сознания, мышления и языка благодаря писателям-билингвам, т.к. их характеризует свободное владение разными не только близкородственными, но и принадлежащими к разным группам, языками, а также широкий спектр знаний о национальной специфике различных этносов, их быте, традициях, этносемиотической картине мира. Справедливо считают те исследователи, которые отстаивают постулат о языке как наиболее выразительном экспликанте этноса, нации, народа в совокупности с их целями сохранения национальной культуры и формирования этносознания; таким образом подчеркивается, что возрождение традиционной этнокультуры невозможно без развития родного языка [Тайчинов, 1995: 144-146].
У.М. Бахтикиреева рассматривает язык в качестве одного из важнейших параметров или координат этнической идентичности, детерминирующих её уникальный статус [Бахтикиреева, 2005: 265-266]. Ученый полагает, что чувство национальной солидарности может быть сформировано и поддерживается в своем функционировании посредством языка. Стоит отметить, что для современной лингвистики также свойственна позиция, определяющая язык в качестве этнодифференцирующего признака, но в иных условиях он становится катализатором мобилизационных процессов в этносе [Газдиева, 2009: 8], однако, такое его значение лабильно во времени.
Социолингвистические концепции языка базируются на следующей совокупности постулатов: семиотическом (язык трактуется как класс знаковых полифункциональных систем, он возникает в обществе с целью отражения действительности, создает, хранит, принимает и передает информацию); этнолингвистическом (язык конкретен, имеет национальную специфику, соотнесен с определенным этносом и его языковой картиной мира; социо-ориентационном (язык используется в социуме в определенном времени и пространстве).
Изучение межъязыкового взаимодействия прежде всего связано с использованием термина «смешение языков», восходящего к работам И.А. Бодуэна де Куртенэ. Ввиду неоднозначности и многогранности понятия «смешение языков», данный термин, расширяя свои границы в современной лингвистической науке, занимает прочные позиции в лингвистическом описании и анализе процесса формирования языков. С позиций диахронического подхода «смешение языков» рассматривается в глобально глоттогоническом, конвергентном аспектах, синхронический подход позволяет описать типологический, социолингвистический, психолингвистический и др. аспекты. И.А. Бодуэн де Куртенэ отмечал не только горизонтальные (географические и территориальные) координаты «смешения языков», но и его вертикальные (хронологические) границы. В целом исследования, проводимые в данной сфере, сводятся, главным образом, к постулату о негомогенности языкового субстрата: ученый отмечал, что любая жизнь – как физиологическая, так и психологическая – не существует в чистом виде: она всегда представляет определенный комплекс [Бодуэн де Куртенэ, 1963].
Основополагающую позицию в «смешении языков» занимает межъязыковое взаимодействие, порождающее системные лингвистические явления, которые, в свою очередь, в качестве элементов результата формируют языковое взаимообогащение, взаимовлияние и причинно-следственные связи данных языков. Этот результат впоследствии был учтен в парадигме теории языковых контактов, что позволило, например, У.Вайнрайху (1972) утверждать, что функционирование двух или более языков в сознании билингва является формирующим началом межъязыкового контакта. Э. Хауген подчеркивает, что такой ракурс рассмотрения межъязыкового контакта позволяет непротиворечиво описывать самые разнообразные феномены в области контактов языков [Хауген, 1972: 62]. Таковыми являются субстрат, суперстрат, двуязычие, конвергенция языков, интерференция, диглоссия, сохранение / утрата языка и др.
Разумеется, этот список явлений межъязыкового взаимодействия отнюдь не окончателен: теория билингвизма пока не располагает окончательными дефинициями различных языковых и дискурсивных явлений и устойчивыми в своих характеристиках методиками для описания некоторых понятий. Кроме того, У. Вайнрайх, Л.B. Щерба, Э. Хауген и другие отмечали в своих работах, что пока не существует как общепринятого определения, так и самого понятия двуязычия.
Существующие на сегодняшний день дефиниции билингвизма апеллируют к критерию степени владения вторым языком. Билингвизм здесь можно рассмотреть с разных сторон. С одной стороны, по Э. Хаугену, билингвизмом является транспозиция говорящего с языка-1 на язык-2 в ходе дискурсообразования [Хауген, 1972]. С другой стороны, в лингвистической науке существует и другой билингвизм, когда в сознании говорящего равнозначно функционируют два языка. В составе такого рода билингвизма встречается степень владения языками такого уровня, что абсолютно отсутствует взаимопроникновение языков, то есть «амбилингвизм» [Halliday, 1970]. Тем не менее, отклонения от нормы (интерференция) в целевом языке билингва неизбежны под влиянием родного языка; отмечается и обратное явление – речь на родном языке хранит следы влияний второго, иностранного.
Нейролингвистика способствует оформлению представлений о специфической локализации языков в билингвальном мозге: левое полушарие отвечает за родной и, как правило, доминирующий язык, правое – за второй язык. Однако современная наука приходит к выводу об изменении в такой картине нейролингвистического распределения языков под влиянием стартового возраста, в котором начинает осваиваться второй язык, уровня владения им, способа его усвоения и др.
Анализ явлений билингвизма может встретить объективные трудности, обусловленные социально-функциональным, педагогическим, лингвистическим и иными аспектами данного феномена. Этот факт также объясняет отсутствие общепринятой классификации видов двуязычия, но все же принято дифференцировать индивидуальное и массовое сознание, которые проявляются у носителей двух языков как в отдельно взятом этносе, так и в этнической группе.
В лингвистической науке существуют иные классификации билингвизма, которые не принимают во внимание степень владения вторым языком и способы взаимодействия двух языков для исследования когнитивной парадигмы билингвального сознания. Поэтому особую актуальность представляют классификации Л.В. Щербы, C.E. Osgood, У. Вайнрайха.
Отечественное языкознание классифицировало двуязычие с точки зрения того, какой язык – русский либо этноязык – является родным, что обусловило появление терминов русско-национальный или национально-русский билингвизм. Сам термин представляется неудачным, поскольку русский – тоже национальный язык; к тому же сама классификация не имеет в своем основании признаков, которые были бы существенны для двуязычия.
Однако сама теория билингвизма несколько упрощается именно в связи с отсутствием таких признаков. Необходимо также подчеркнуть и тот факт, что уровень знания национальных языков снижается, их функции суживаются, замалчивается проблема сохранения национальных языков, родной язык постепенно заменяется вторым языком и утрачивается. Тем не менее, и в этот период непременно подчеркивается обязательное обогащение языков, контактирующих с русским [См.: Михальченко, 1991].
Художественный текст в лингвистической научной парадигме: основные направления исследований
С позиций когнитивно-дискурсивного подхода текст трактуется как феномен, составляющий центр коммуникативного акта, как единица дискурса, обусловленная, в том числе, и экстралингвистическими факторами. Социально детерминированные признаки текста как продукта дискурса есть результат его принадлежности к конкретной коммуникативной ситуации [См.: Ширяева, 2006: 42]. Данные методологические установки позволяют изучить и непротиворечиво описать специфику текста, в том числе, и художественного.
Безусловно, художественный текст обладает признаками текста вообще и имеет собственные отличительные особенности. Так, З.Я. Тураева определяет текст как единство системного и индивидуального, подчеркивая, что эта «индивидуальность» текста – результат «бесконечной вариативности материальной формы, несущей художественный образ» [Тураева, 1986: 12].
Изучение художественного текста не теряет своей актуальности на протяжении нескольких десятилетий, причем исследования ведутся здесь специалистами самых разных областей знания (лингвистика, литературоведение, философия, психология и пр.), «ибо мы учимся у литературы так же, как у жизни» [Плеханова, 2002: 73].
Нельзя не согласиться с Ю.М. Лотманом в том, что «художественный текст ... можно рассматривать в качестве особым образом устроенного механизма, обладающего способностью заключать в себе исключительно высоко сконцентрированную информацию» [Лотман, 1996: 81].
Художественный текст обладает особой суггестивностью, которая не ограничивается местом и временем по причине незамкнутости и относительной бесконечности его содержания. Данный факт находит свое подтверждение в том, что великие художественные тексты сохраняют свою актуальность при различной интерпретации в разные периоды истории [Бабенко, 2008: 49]. Поэтому можно с уверенностью утверждать, что «новая реальность» для художественного текста – это его новая интерпретация в разные эпохи.
Г. Гегель подчеркивал, что, «хотя художественное произведение и образует согласующийся в себе и завершённый мир, всё же оно в качестве действительного, обособленного объекта существует не для себя, а для нас ... поэтому любое произведение искусства представляет собою диалог с каждым стоящим перед ним человеком» [Гегель, 1968: 273-274]. Данная плодотворная идея продолжена в трудах Ю.М. Лотмана: «Текст ... является не пассивным вместилищем, носителем извне вложенного в него содержания, а генератором...» [Лотман, 1996: 427]. Ученый указывает также, что «текст как генератор смысла, мыслящее устройство, для того, чтобы быть приведенным в работу, нуждается в собеседнике...» [Там же: 429].
Продолжая мысль Ю.М. Лотмана, Н.С. Олизько выдвигает идею о том, что художественный дискурс – это «пространство речевой деятельности автора, читателя и художественного активного участника диалога ... Текст при этом – результат творческой деятельности, а как бесконечно текучее пространство вербального общения автора и читателя» [Олизько, 2007: 71].
Особый интерес для аргументации нашей исследовательской концепции имеет также следующий тезис, выдвинутый Ю.М. Лотманом: «созданный автором текст оказывается включённым в сложную систему внетекстовых связей, которые своей иерархией не художественных и художественных форм разных уровней, обобщенных опытом предшествующего художественного творчества, создают сложный код, позволяющий дешифровать информацию, заключенную в тексте. Однако специфика художественной коммуникации, в частности, состоит в том, что код воспринимающего всегда в той или иной степени отличается от кода передающего...» [Лотман, 1994: 269-270].
Таким образом, художественный текст может быть рассмотрен как взаимодействие языковых, социально-интеракциональных и культурных правил: он имеет определенную ориентацию на читателя, создан благодаря языковым средствам, а также отражает принятые в данной культуре виды деятельности и способы мышления.
По В.А. Масловой, художественный текст базируется на трех группах знаний: «контекстные (опора замысла – реальность, сопутствующие факты и события); литературные (прецедентные тексты, теоретическое знание стиля); языковые (фонетика, лексика, нормы-отклонения и другие)» [Маслова, 2008: 38].
Современная научная парадигма пока не располагает единым пониманием специфики художественного текста. Так, В.Г. Адмони трактует художественный текст «как возникающее из специфического (эгоцентрического) внутреннего состояния художника душевное чувственно-понятийное постижение мира в форме речевого высказывания...» [Адмони, 1994: 120]. В.А. Пищальникова отмечает, что художественный текст – «это коммуникативно направленное вербальное произведение, обладающее эстетической ценностью, выявленной в процессе его восприятия» [Пищальникова, 1984: 3]. В.П. Белянин указывает, что художественный текст представляет собой «отражение действительности, а словесное обозначение элементов ситуации соотносит содержание текста с затекстовой реальностью» [Белянин, 1988: 43].
Итак, основные характеристики художественного текста, отражающие его специфику, следующие: рефлексия действительности сквозь призму сознания и эмоций автора, эстетическая ценность сообщаемого, направленность на конкретного адресата. Основным отличием художественного текста от других видов текста является его антропоцентричность, что предполагает, прежде всего, наличие активной позиции у субъекта восприятия. Поскольку реальность рефлексирована в художественном тексте сквозь призму сознания и чувств его автора, следует для анализа привлечь понятие модальности текста, которое есть не что иное, как «...выражение отношения автора к сообщаемому, концепции, точки зрения, позиции, ценностные ориентации, сформулированные ради сообщения их читателю» [Валгина, Розенталь, Фомина, 2008: 96].
Н.В. Максимова указывает, что модальная рамка текста, безусловно, усиливает рефлексию сигнификативной ситуации в области личностного восприятия фрагмента мира, но принципиально не меняет когнитивный способ концептуализации действительности [Максимова, 2005: 154].
Также применительно к художественному тексту модальность может быть рассмотрена как «коммуникативно-семантическая категория, выражающая субъективное, но базирующееся на объективных факторах отношение автора к своему сообщению, проявляющееся как результат выбора предметов и явлений объективной действительности, качественной оценки текстовых объектов и способов отражения между явлениями в тексте» [Донскова, 1982: 28]. Подчеркнем в этой связи, что модальность в художественном тексте обусловливается авторским эстетическим мировоззрением, его художественными принципами.
Современная гуманитарная научная парадигма выделяет две основные характеристики художественного текста – абсолютную антропоцентричность и социологичность. Е.А. Гончарова указывает, что абсолютная антропоцентричность имеет три центра: автор – создатель художественного произведения; действующие лица; читатель – «сотворец» художественного произведения [Гончарова, 1983: 3]. Иными словами, текст создается человеком, для человека и предметом его изображения чаще всего является человек, что и обусловливает его абсолютную антропоцентричность. Такой многомерный антропоморфный образ позволяет выявить различные грани художественного текста, глубокий и всесторонний анализ которых был дан Ю.М. Лотманом:
– гносеологическую (художественный текст рассматривается как фрактальное образование, как своего рода «голограмма» мира и Вселенной);
– мнемоническую (художественный текст исследуется как генератор новых смыслов, как конденсатор культурной памяти, способный помнить все свои предшествующие контексты [Лотман, 1996: 21]);
– игровую (художественный текст позволяет осуществить игру между реальной и заданной его автором «читательской прагматикой» [Там же: 94]).
Гуманитарная парадигма наряду с антропоморфным образом текста также развивает его топологический, пространственный образ, который формируется благодаря многомерному влиянию структуральной и когнитивной парадигм, что позволило ввести в терминологический аппарат исследований художественного текста наряду с понятием «структуры» (по Ю.М. Лотману) понятий «пространства» и «сферы», в частности, «семиосферы» и «концептосферы».
Научная парадигма структурализма позволяет трактовать текст как многоуровневое семиотическое пространство, состоящее из «конгломерата» элементов, которое включено в более объёмную семиосферу, становясь частью «синхронного семиотического пространства, заполняющего границы культуры и являющегося условием работы отдельных семиотических структур, и одновременно их порождением» [Там же: 4].
О.П. Воробьева с позиций когнитивного подхода рассматривает текст как «концептуальное пространство, некая карта или сеть концептов, которые можно трактовать как сгущение смыслов, доминантных для человека, для того или иного сообщества или для отдельного индивида» [Воробьева, 2007: 281-282].
Под социологичностью художественного текста понимают его связь с конкретным временем, эпохой, социальным устройством, а также реализацию самим текстом социальных функций. В этой связи нельзя не вспомнить утверждение М.М. Бахтина о том, что любое литературное произведение имманентно социологично: его толщу пронизывают живые социальные силы, а каждый элемент его формы содержит транспарентные социальные оценки [Бахтин, 2000].
Паремические единицы как способ отражения языковой картины мира
Статус паремий в современной лингвистике сохраняет свою дискуссионность при том, что паремиология – сфера, развивающаяся уже достаточно давно, а дефиниции пословицы, представленные в работах исследователей, довольно многочисленны. Тем не менее, единого определения пока не существует, что связано, в первую очередь, с вопросом правомерности включения пословицы во фразеологическую систему языка. Однако все ученые приходят к выводу о том, что пословицы – чрезвычайно ценное явление, обладающее большим эвристическим потенциалом для развития концепций культурологии, этносемантики, когнитивной лингвистики.
Одним из значимых результатов паремиологических исследований следует считать установление функциональных различий пословиц. Так, Л.Г. Пермяков указывает, по меньшей мере, двадцать четыре типа изречений, которые дифференцируются на основании критерия внешней и внутренней структур, а также характера прагматических функций, реализуемых ими в тексте.
Жанр паремии во многом обусловливается особенностями речевой ситуации, а структурно-семантические признаки текста корректируются в контексте коммуникативного акта. Паремиологические жанры представляют собой сложную, иерархически организованную систему, имеющую открытый характер: паремии могут иметь различные жанровые признаки, могут продуцировать новые паремии, могут иметь структурно-семантические признаки других речевых жанров. Традиционно выделяют семь основных прагматических функций паремий (основных практических целей, которые паремии реализуют в сообщении):
1. Моделирующая функция представляет собой ведущую функцию пословичных изречений, побасенок, одномоментных анекдотов при том, что в целом присуща всем клише. Сущность моделирующей функции состоит в том, что паремия передает словесную (или мыслительную) модель (схему) определённой жизненной (или логической) ситуации. Даже при отсутствии мотивированного общего значения у клише им присуща моделирующая функция, благодаря которой напоминание о ситуации осуществляется через текст.
2. Поучительная (дидактическая) функция свойственна целому ряду различных паремий, однако ярче всего она проявляется в так называемых «деловых» клише, загадках, задачах, головоломках и скороговорках, которые обучают разному: знакомят с картиной мира, с правилами поведения и мышления, с правильной артикуляцией звуков родного языка и пр.
3. Прогностическая функция отличает разные типы паремий, но в большей степени присуща приметам (естественным предзнаменованиям), поверьям (суеверным предзнаменованиям), «вещим» снам и гадательным изречениям, а ее суть состоит в предсказании будущего.
4. Магическая функция свойственна изречениям различных структурных типов, однако она является доминирующей в разного рода заклинаниях, заговорах, проклятиях, пожеланиях, тостах, клятвах и некоторых угрозах. Сущность магической функции состоит в том, чтобы словами вызвать нужные действия, навязать природе или другим людям своё мнение и волю.
5. Негативно-коммуникативная функция присуща различным типам паремий, но ярче всего проявляется (и обязательна) для пустоговорок (изречений, лишённых всякого смысла докучных сказок, шуточных ответов и дополнений (изречений, дополняющих уже произнесенные и меняющие смысл последних, часто на противоположный. Смысл изречений, обладающих данной функцией, в том, чтобы, сказав что-либо, ничего при этом не сообщить, или же уйти от нежелательного ответа, либо отвести довод противника (собеседника).
6. Развлекательная функция может быть свойственна паремиям всех типов, но в качестве первостепенной и наиболее яркой выступает только у прибауток и так называемых армянских (или шуточных) загадок (паремий, имеющих форму загадок, отгадать которые практически невозможно).
7. Орнаментальная функция, по мнению многих паремиологов, это основная функция всех типов народных изречений. Её суть в том, чтобы «украшать» речь. Однако, ни у одного типа изречений эта функция не является главенствующей и обязательной.
Итак, каждая из этих функций может быть свойственна различным типам паремий, однако доминирующей и/или обязательной она становится только у некоторых из них.
Изучение пословиц отечественной лингвистикой на начальном этапе включало в состав объекта исследования многие смежные с пословицами явления. В.В. Виноградов, рассматривая пословицы в ряду других фразеологических единиц, выявил несколько важных свойств: пословицы представляют собой устойчивые сочетания слов; являются «готовыми» единицами языка; передаются из поколения в поколение; не могут быть созданы в речевой деятельности по воле говорящего.
По мнению В.В. Виноградова, пословица соответствует четырём основным критериям фразеологической единицы: 1) переносное образное значение, 2) экспрессивная насыщенность, 3) семантическая заменяемое всего фразеологического выражения, 4) невозможность синонимической замены ни одного из слов в составе выражения [См.: Виноградов, 1971]. Л.И. Швыдкая различает пословицы и поговорки, полагая, что пословицы – это целиком предикативные обобщающие фразеологические единицы, образно эксплицирующие общее значение; поговорки же – цельно предикативные, но не обобщающие фразеологические единицы, способные к образному выражению общего значения [Швыдкая, 1973: 6].
Пословицы достаточно длительное время рассматриваются как различные типы фразеологических единиц наряду с идиомами, коллокациями [См., например: Баранов, Добровольский, 2008]. Основной критерий принадлежности различных единиц к фразеологической системе языка, по мнению О.С. Ахмановой, – характер их соотнесения с действительностью, «цельнооформленность номинации» [Ахманова, 1966: 169]. Целый ряд лингвистов исключает пословицы из сферы фразеологии на основании того, что это «языковые единицы более сложные по своей логической основе, чем слово или фразеологическая единица» [Савенкова, 2002: 66]. В.П. Жуков подчёркивает, что «от фразеологизмов пословицы и поговорки отличаются в структурно-грамматическом отношении, ... они являются законченными предложениями» [Жуков, 2000: 9]. Исследователь также отмечает конструктивные признаки, которые позволяют отличить пословицу от фразеологизма, в том числе, их смысловую и интонационную завершённость, синтаксическую членимость.
Сохраняет свою дискуссионность и вопрос о разграничении понятий «пословица» и «поговорка». Так, X. Касарес, указывая на спорность и неточность границ этих понятий, использует термины «пословица» и «поговорка» как синонимичные [Касарес, 1958: 211]. Основу дифференциации пословиц и поговорок, по мнению многих ученых, составляют семантический (переносное/непереносное употребление) и структурный (предложение/словосочетание) критерии. Например, Г.Л. Пермяков избирает структурный критерий для дифференциации пословиц и поговорок, что дает возможность определить пословицу как «замкнутую, целиком клишированную структуру», а поговорку – как «незамкнутую структуру, изменяемую или дополняемую в речи» [Пермяков, 1970: 9]. Исследователь отмечает, что для пословиц и поговорок одинаково характерно переносное значение. Для В.П. Жукова главенствующим является семантический критерий, который позволяет рассматривать пословицы и поговорки как законченные предложения, основу которых составляют суждения: «Пословицы – это устойчивые народные изречения, имеющие только переносный смысл или буквальный и переносный смысл, а поговорки – это краткие народные изречения, имеющие только буквальный смысл» [Жуков, 1986: 36].
К. Тарланов дифференцирует пословицы от поговорок в соответствии с семантическим и структурным критериями. Пословица, по мнению исследователя, это краткое изречение назидательного (дидактического) характера в форме предложения, которое непременно обладает переносным значением и обобщающей функцией [Тарланов, 1999: 174]. В отличие от пословицы поговорка может быть идентифицирована с помощью синонимов, способна включать в свой состав лексемы конкретно-указательной семантики, допускает использование глагольных сказуемых в форме прошедшего времени [Там же: 189].
Паремические единицы как способ концептуализации адыгской языковой картины мира в текстах Т. Керашева
Художественный текст напрямую связан с культурой и манифестирует духовный мир человека, обнаруживая совокупность культурных кодов в своем составе, консервируя информацию исторического, этнографического, этнопсихологического свойства. Как феномен, объединяющий в себе лингвистику и культурологию, текст является высшим ярусом языка и формой существования культуры.
В художественных текстах Т. Керашева как писателя-билингва отражены базовые концепты, фундаментальные представления, которые наиболее полно и глубоко репрезентируют национальную картину мира адыгов. В постижении ценностей народа, его аксиологической системы и, соответственно, смысла художественных текстов Т. Керашева наиболее важными являются, на наш взгляд, базовые концепты «семья», «народ», «родина», «дружба», «старость-молодость», «животный мир (конь)» «традиции», а также фразеологизмы, метафоры, символы, сравнения, пословицы, поговорки, в состав которых входят их репрезентанты, а также связанные с ними реалии. Эти концепты имеют универсальный характер, они имеют длительную историю развития, этически и ценностно осмыслены, стабильны в составе русской и адыгской картин мира так же, как и в картинах мира других народов. Безусловно, приведённые выше базовые концепты являются социокультурными универсалиями, имеющими ценностную окрашенность не только в адыгской, но и в других картинах мира.
Гуманитарной наукой накоплен уже достаточный опыт в осмыслении значимого когнитивного конструкта концепт. Практически все исследователи подчеркивают, что концепт должен быть вербализован и связан с определенным переживанием. Установлено также, что концепт имеет двойное существование: необъективированное, неопределённое, идеальное (как элемент сознания), а также объективированное, зафиксированное, выраженное в знаковых формах.
«Художественные концепты» существуют в сознании автора, они манифестированы в тексте имплицитно или эксплицитно и имеют образный потенциал. Теория художественных концептов в современной лингвистике разработана недостаточно ввиду неопределенности статуса самого концепта и многообразия его дефиниций [Рягузова, 2000]. Л.Н. Рягузова отмечает, что концептом можно считать «только понятие, выражающее сущностные значимые явления, которые помимо образных представлений, художественно иллюстрируемых, стали предметом критического осмысления» [Рягузова, 2000: 51]. Этот критерий применим и к художественным концептам, которые могут быть описаны в парадигме современной науки о языке с учетом элемента самоосознания и метаописательности.
Художественные концепты заключают в себе объективный смысл в его субъективной интерпретации. Исследуя концептуальную сферу языка, лингвисты выделяют некоторое подмножество паремических единиц, соотносимых с «вечными темами» человеческого бытия (добро и зло, истина и ложь, справедливость и несправедливость, долг, судьба, уважение к старшим, отношение к животному миру и т.д.), не исключением явились и произведения Т. Керашева, в которых описываются данные концепты [Сидорков, 2003: 7].
При изучении художественных текстов Т. Керашева мы опираемся на комплексный подход, который эффективно разрабатывается Х. Ляпиным и В.И. Карасиком. На его основе концепт трактуется как «смысловой квант человеческого бытия в мире, в зависимости от конкретных условий превращающийся ... в различные специализированные формообразования» [Ляпин, 1997: 16]. Анализ концептов позволяет понять и адекватно интерпретировать смыслы художественного текста.
Концепт отличает специфический «частный» язык – его особая сочетаемость [Макович, 1996]. На основании функционирования репрезентантов концепта в различных контекстах и сопоставления этих данных возможно вычленение обобщенного содержания этого концепта.
З.Х. Бижева, изучая культурные концепты адыгских языков, понимает под концептом «вербализованный символический образ «идеального» понятия, отражающий ментальное представление носителей языка об «объекте» действительности, определяющееся системой традиций данной культуры» [Бижева, 2000: 4]. Также исследователь выделяет основные концепты адыгской картины мира – «судьба», «человек», «долг», «душа», «сердце», «истина» - «правда», «честь», «совесть», «пространство», «время», «правый – левый», «верх – низ», «игра», эмоциональные и цветовые концепты, язык как «инструмент» речи [Бижева, 2000]. Нельзя не согласиться с Х.З. Багироковым в том, что в лингвокультурном сознании адыгейца-билингва особое место занимает концепт «сердце», что не противоречит тезису об антропоцентризме языка [Багироков, 2004]. Настоящее исследование дополняет перечень ценностно окрашенных, основополагающих для адыгов концептов.
Изучение базовых концептов, репрезентанты которых составляют основу семантического пространства художественного текста [См.: Бабенко, 2008: 50-51], позволяет исследовать паремии в когнитивно-прагматическом аспекте и, как следствие, выявить особенности менталитета народа (его способ мировосприятия, уровень общественного сознания, приоритетный когнитивный стиль, наконец). Тот культурный фон, который стоит за паремической единицей, выявляет предпочтения этноса в реализации концептуальных структур. При изучении художественных текстов Т.Керашева нами выявлено, что поля концептов «род», «народ», «родина», «семья», «мужество» и другие строятся, в том числе, и как взаимодействие различных фразеологизмов, метафор, символов, сравнений, пословиц и поговорок, что позволяет соотносить поверхностные слои концепта с его глубинной семантикой.
Важны в постижении аксиологической системы национальной картины мира адыгов базовые концепты, которые Т. Керашев многообразно раскрывает в своих русских и адыгских текстах: «животный мир (конь)», «мужество-смелость», «народ», «родина», «дружба», «старость-молодость», Включая номинации реалий и национальных традиций, эти концепты становятся универсальными, сохраняя, однако, этническую принадлежность. Они имеют стабильный характер, можно говорить также об их исторической памяти, древности, также эти концепты входят в состав концептов языковой картины мира не только русского народа и адыгских народов, но и других этносов мира.
Языковая личность автора, на наш взгляд, также оказывает определяющее влияние на репрезентацию базовых концептов в художественном тексте. Авторские интенции, его мировоззренческая позиция манифестированы в том, с помощью каких языковых и речевых средств он создает эмоциональность и экспрессивность своего текста, как представлены описания персонажей, их поступки. Именно так реализуется и аксиологическая система автора, а в ее координатах – и национальная система ценностей. Так, Т. Керашев подвергает осуждению одни проявления психологии и одобряет другие. Ценностно позитивными являются сдержанность, воспитанность, умение владеть собой; искренность; сочувствие, заботливость; великодушие; свободу, освобождение от гнета, порабощения, ценностно негативны старое традиционное отношение к женщине как к рабыне; предрассудки и некоторые устаревшие суровые обычаи; ограниченность; двуличие, хитрость; сплетни, зависть; злобность; жадность; воровство, конокрадство; насилие; грубость; подлость; трусость; жестокость; предательство; потеря самообладания.
Анализируя репрезентанты концептов в художественных текстах Т. Керашева, мы рассматривали ядро и периферийную зону полей концептов на основе ассоциативных связей лексем и лексических сочетаний, входящих в их состав, и выяснения той роли, которая присуща им в адыгской национально-культурной картине мира. Отметим, что также в ходе анализа нами было выявлено снижение степени экспрессивности, образности лингвокультурной специфичности, эпичности языка Т. Керашева в автопереводах в сравнении с оригиналом, что, тем не менее, позволяет описать лингвокультурную специфику реализации указанных базовых концептов в художественных текстах Т. Керашева.
Отношение к женщинам. В повести Тембота Керашева «Месть табунщика» Лаукан, герой повести, осуждает Пшигота (представителя класса имущих) за то, что он оскорбил девушку. Адыги всегда относились с уважением и любовью к женщине, но князья и уорки зачастую нарушали этот обычай: позволяли себе грубость и неуважение в обращении с женщинами – выходцами из бедных семей. Лаукан выражает свои чувства сдержанно и лаконично, но емко в форме пословицы: «Шъыпкъэ паIом шъхьэ; делэри шъхьэ Iушыри зэфэдэу егъэбылъы зэраIорэр» – «Правду говорят, что шапка одинаково прикрывает и глупую и умную голову».