Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Синтаксическое слияние как проявление синтаксиса неклассической парадигмы 12
1.1. Противопоставление синтаксического слияния и синтаксического расчленения в современной лингвистике 12
1.2. Синтаксическое расчленение и слияние как одно из проявлений дискретности/континуальности 24
1.2.1. Континуальность и дискретность в восприятии, мышлении и коммуникации 25
1.2.2. Континуальное и дискретное в языке и речи 29
1.2.3. Синтаксическое расчленение и синтаксическое слияние как избыточная дискретность/континуальность 37
1.3. Синтаксическое расчленение и синтаксическое слияние как взаимно дополнительные процессы 39
Выводы по главе 1 48
Глава 2. Открытые структуры в художественных произведениях неклассической парадигмы 50
2.1 Паратаксис как конструктивный принцип построения предложения 50
2.2 Паратаксис на уровне сложного предложения
2.2.1 Типичные проявления в текстах неклассической парадигмы паратаксиса на уровне сложного предложения 56
2.2.2 Взаимодействие между паратаксисом и гипотаксисом 62
2.2.3 Фрагментация предложения в контексте паратаксиса 66
2.3. Паратаксис на уровне простого предложения: Ряды однородных членов 71
2.3.1. Формальные аспекты однородных рядов в текстах неклассической парадигмы 73
2.3.2. Смысловые аспекты однородных рядов в текстах неклассической парадигмы 88
2.4 Повтор в художественных текстах неклассической парадигмы 103
2.4.1 Повтор как средство актуализации означаемого и означающего 105
2.4.2 Повтор в контексте индивидуального стиля 111
2.4.3 Повтор как средство обеспечения связности и цельности текста 116
2.5 «Открытые структуры»: обоснование понятия и его лингвокультурологическая интерпретация 121
Выводы по главе 2 129
Глава 3. Снятие пунктуационных границ между синтаксическими единицами в текстах неклассической парадигмы 132
3.1. Отказ от пунктуационно-графического оформления текста как проявление тенденции к синтаксическому слиянию 133
3.1.1 Отказ от пунктуационного оформления как конструктивный принцип оформления текста 142
3.1.2 Степень грамматической и смысловой структурированности непунктуированного текста 149
3.2 Слияние авторской и чужой речи как отличительная черта художественных текстов неклассической парадигмы 156
3.2.1 Отказ от графического оформления прямой речи и его эффекты в текстах неклассической парадигмы 156
3.2.2 Особые способы включения прямой речи в текстах неклассической парадигмы 169
Выводы к главе 3 177
Заключение 181
Библиографический список 185
- Синтаксическое расчленение и слияние как одно из проявлений дискретности/континуальности
- Фрагментация предложения в контексте паратаксиса
- Повтор как средство обеспечения связности и цельности текста
- Степень грамматической и смысловой структурированности непунктуированного текста
Синтаксическое расчленение и слияние как одно из проявлений дискретности/континуальности
Таким образом, синтаксическое расчленение представляет собой процесс, который играл очень существенную роль в русском языке ХХ века в целом и языке художественной литературы и публицистики, в частности. Эти явления были достаточно подробно исследованы и описаны в научной литературе.
Однако процессы в языке художественной литературы ХХ века не ограничиваются процессами расчленения — их дополняет тенденция к синтаксическому слиянию. Одним из первых на нее указал В. Г. Адмони в статье “Особенности синтаксической структуры в художественной прозе ХХ века на Западе”. Согласно В. Г. Адмони, тенденция к синтаксическому слиянию проявляет себя как “снятие разделов между синтаксическими единицами, их непосредственное сталкивание друг с другом путем вовлечения в единый речевой поток”, “снятие пунктуационно-интонационных разделов между синтаксическими структурами, нередко связанное с деформацией этих структур”, “резкое столкновение пунктуационно не отделенных друг от друга разноплановых кусков” [Адмони, 1973, с. 116, 117]. В. Г. Адмони пишет и об антиподе синтаксического слияния, называя его, однако, не расчленением, а разбиением.
В современной лингвистике наряду с термином “синтаксическое слияние” (см., например, работы Е. А. Покровской, Г. Е. Щербань и С. Г. Фоменко) используется понятие интеграционных процессов (см. процитированные ранее работы А. А. Чувакина и О. В. Марьиной).
Тенденция к синтаксическому слиянию не укладывается в полной мере в категорию актуализирующей прозы, предложенную Н. Д. Арутюновой. Однако, разумеется, ее нельзя отнести и к синтагматической прозе. Согласно гипотезе, развиваемой в рамках данной работы, тенденция к синтаксическому слиянию является закономерным дополнением тенденции к синтаксическому расчленению. Подробнее этот вопрос будет рассмотрен далее, в п. 1.3 данной главы.
Синтаксическое слияние рассматривалось лишь на примере художественных текстов неклассической парадигмы, тогда как синтаксическое расчленение на основании исследований предстает как активный процесс, охватывающий различные типы текстов (не только художественные, но и, например, публицистические). Кроме того, если синтаксическое расчленение было исследовано на широком языковом материале, то работы, посвященные синтаксическому слиянию, до настоящего момента являются единичными [Акимова, 2006; Давлетьярова, 2007 (а, б); Покровская, 2001; Марьина, 2006; 2008; 2010 (б)]. Это справедливо также для отдельных явлений, в которых синтаксическое слияние реализуется, например, текстов с отсутствием пунктуации, паратаксиса, предложений сверхсложной структуры, некоторых типов повторов.
Дальнейший шаг в осмыслении синтаксического расчленения и синтаксического слияния связан с рассмотрением данных явлений в лингвокультурологическом контексте. Е. А. Покровская рассматривает тенденции к синтаксическому расчленению и слиянию в контексте художественных исканий и социально-культурных условий ХХ века. В результате она приходит к выводу, что данные тенденции представляют собой манифестацию неклассической (модернистской, “дионисийской”) парадигмы, для которой характерно стремление к разрушению и отрицанию иерархии. Для авангардного, модернистского, а затем и постмодернистского искусства характерны такие черты, как незавершенность, фрагментарность, утверждение хаоса, парадокса и интуиции в противовес упорядоченности, иерархичности, логичности и рациональности. При этом данные установки характерны не только для литературы, но и для остальных видов искусства, что позволяет говорить об общих эстетических процессах [Покровская, 2001, с. 52-61]. Ср.: для современного искусства характерны “распад целостности, пафос иррационального, отчаяние, пессимизм”, “период тотальной инфляции всех дискурсов” [Липовецкий, 1997, с. 109-111]. Некоторые исследователи видят причину этого в резких социальных и культурно-исторических переменах, которые привели к слому традиционной картины мира: “Разрушение старой картины мира проявилось во всех областях культуры: опыты по расщеплению ядра, возникновение теории относительности, развитие психоанализа, интерес к бессознательной сфере человека – все эти реалии задавали совершенно иной уровень и масштаб самосознания эпохи” [Суворова, 2007, с. 160].
Неклассическая парадигма является антиподом классической (“аполлонической”) парадигмы, ориентированной на упорядочивание, гармонизацию. Е. А. Покровская так описывает связь между синтаксическими особенностями классического текста и культурными установками: “развитие синтаксиса классического типа прозы идет по пути вырабатывания наиболее точных способов выражения разнообразных тончайших отношений между компонентами предложения (поэтому, видимо, именно в XIX веке образуется огромное количество новых производных предлогов и союзов, модальных слов). Именно такой синтаксис может и должен быть в литературе (шире — искусстве, культуре), где господствует антропоцентризм, где центром гармонической картины мира является… человек, его разум, его духовность, мораль” [Покровская, 2001, с. 168].
В этом контексте будет уместно вспомнить противопоставление субъективных и объективных художников, предложенное А. Швейцером: если субъективные художники (Вагнер) ломают устоявшийся язык, то объективные художники (Бах) не являются революционерами и творят в рамках существующих форм [Швейцер, 1965, с. 123].
Фрагментация предложения в контексте паратаксиса
Такое объединение, слияние бессоюзия и сочинения представляется закономерным, но нуждается в пояснении. Как справедливо указывает И. Н. Кручинина, “в системе синтаксических связей бессоюзие противостоит подчинению как имплицитная связь эксплицитной, тогда как по отношению к сочинению бессоюзие «симультанно», т. е. совмещено с ним” [Языкознание, 1998, с. 74]. Доказательством последнего утверждения, пожалуй, может служить довольно легкая трансформируемость конструкций с асиндетоном в конструкции с полисиндетоном (с повторяющимися сочинительными союзами) и наоборот.
Такая неоднозначность терминологии, по всей видимости, является следствием того факта, что на уровне сложного предложения современная лингвистика выделяет не два, а три типа связи (подчинительную, сочинительную и бессоюзную). Такое положение сложилось не только в отечественной, но и в зарубежной лингвистике. При описании общих типов синтаксических связей зарубежные исследователи обычно оперируют терминами “coordination” и “subordination”, общими для французской и английской лингвистики, которые в целом соответствуют русским терминам “сочинение” и “подчинение”. К этим терминам в последнее время стали добавлять понятие “juxtaposition” (букв. “соположение”), которое соответствует представлению о бессоюзной связи, выработанному отечественной лингвистикой (см., например, [Rfrovskaa, Vassiliva, v. 2, 1983, p. 193]).
Так, во французской лингвистике “coordination” и “juxtaposition” иногда рассматриваются вместе, как близкие, смежные явления [Dubois, Lagane, 2001, p. 131]; в других случаях подчеркивается, что “coordination” и “juxtaposition” различаются наличием/отсутствием союзных средств [Riegel et al., 2004, p. 519-522]. Некоторые исследователи отказываются от выделения выделяют только “juxtaposition” [Grevisse, Goosse, 2008, p. 1391], полагая, что данный тип организации предложения представляет собой либо имплицитную “coordination” [ibid., p. 297-298], либо имплицитную “subordination” [ibid., 2008, p. 317-318]. Однако и в этом случае базисное противопоставление “coordination” и “subordination” сохраняется, а “juxtaposition” рассматривается как явление, родственное и сочинению, и подчинению. В силу этого более перспективным представляется противопоставление паратаксиса гипотаксису как синтаксических структур, основанных на различных принципах развертывания высказывания. Если гипотаксис предполагает иерархические отношения между связываемыми единицами, то паратаксис представляет собой линейное развертывание предложения и текста, осуществляемое посредством последовательного присоединения новых компонентов, обладающих тем же статусом (“рангом”). Весьма показательными в этом отношении являются пространственные метафоры, используемые исследователями. Так, оппозиция между паратаксисом и гипотаксисом этимологически может осмысляться через противопоставление “ ct (рядом) – endessous (под, снизу)” [La Fauci, 2007]. Согласно содержательной метафоре, предложенной М. В. Беляевой, паратаксис соотносится с усложнением структуры предложения “вширь”, тогда как гипотаксис предполагает движение “вглубь” [Беляева, 2013, с. 14-15].
2. Другой спорный вопрос заключается в отсутствии абсолютной однозначности при отнесении паратаксиса и гипотаксиса к синтаксическим уровням. В отечественной лингвистике в последние годы сформировалась тенденция соотносить паратаксис с уровнем сложного предложения, вынося за пределы формы паратаксиса на уровне простого предложения [Беляева, 2013; Бюлер, 1993; Волошина, 2009; Зыкин, Сергеева, 2014; Ещенко, 2009; Колоколова, 2008; Парникова, 2010; Поликарпов, 2012; Ракова, 2004; Rosier, 1995]. Исключения из этого правила немногочисленны, см., например, [Давлетьярова, 2007 а, 2007 б; Минералов, 2009; Переход, 2011]; И. В. Чиндин видит одно из ярчайших проявлений паратаксиса в эпическом перипле, который представляет собой явление уровня осложненного простого предложения, а именно “длинное перечисление различных пространственных предметов или явлений. Яркий пример – список кораблей в «Илиаде»” [Чиндин, 2010, с. 34-35]. По всей видимости, узкое понимание паратаксиса обусловлено тем, что оппозиции “паратаксис/гипотаксис” и “сочинение/подчинение” в значительной степени дублируют друг друга, а потому у исследователей возникает желание “расподобить” их, соотнеся с разными рядами явлений.
В дальнейшем мы будем использовать термин “паратаксис” в широком смысле, то есть применительно к явлениям уровня не только сложного предложения (простым предложениям, соединенным бессоюзной и сочинительной связью), но и простого предложения (однородным членам); кроме того, сочинение и бессоюзие будут рассматриваться как две равноправные формы паратаксиса. Узкое понимание паратаксиса делает это понятие неприменимым (а точнее, лишь отчасти применимым) к принципам организации предложения, описываемым в данной главе. Кстати, это решение в большей степени соответствует французской и английской грамматической традиции, где понятия “coordination”, “subordination” и “juxtaposition” в одинаковой степени применяются как к простому (в русской терминологии, осложненному) предложению, так и к сложному предложению [Dubois, Lagane, 2001; Grevisse, Goosse, 2008; Riegel et al., 2004].
Повтор как средство обеспечения связности и цельности текста
Другими словами, синтаксическая и лексическая неполнота является как бы “обратной стороной” номинативного ряда, обязательным условием его формирования. Отчасти это подтверждается тем фактом, что Ж.-М. Леклезио довольно легко возвращается к привычному синтаксису с господствующими двусоставными структурами: La bouche, la bouche. Les narines, elles plongent dans le sable... В последнем предложении мы имеем дело с сегментацией, то есть с вынесением члена предложения в начало предложения и его дублирование посредством личного местоимения. В русском языке для той же цели не обязательно (хотя и возможно) использование сегментации: достаточно изменить порядок слов, вынеся на начальную позицию слово, на которое падает акцент. Во французском языке использование сегментации является более обязательным в силу фиксированного порядка слов и часто рассматривается как особая грамматическая выделительная конструкция, используемая для логического или эмоционального акцентирования компонента предложения, то есть с целью эмфазы, сущность которой заключается в “разведении семантического и структурного центров словосочетания и предложения” [Тарасова, 1992, с. 158]. При этом в приведенном примере возникает иллюзия продолжения ряда номинативов, хотя существительное les narines очевидно номинативом не является.
Заслуживающий внимания пример изображения последовательности действий при помощи предметных имен находим у Т. Толстой: Чайник вскипел. Заварю покрепче. Несложная пьеска на чайном ксилофоне: крышечка, крышечка, ложечка, крышечка, тряпочка, крышечка, тряпочка, тряпочка, ложечка, ручка, ручка. Длинен путь назад по темному коридору с двумя чайниками в руках (Т. Толстая, Милая Шура). Понимание последовательности реальных действий, стоящих за этим рядом однородных членов, требует от читателя заметных усилий, что обусловлено специфичным, необычным способом “кодирования” действия через название предмета, с которым это действие совершается. В основе этого приема лежит метонимический принцип, то есть перенос по смежности. Обращает на себя внимание также нетипичная черта данного ряда – повторение тех же самых слов, причем в контактной позиции, то есть в непосредственном соседстве друг с другом. Эти повторы являются абсолютно мотивированными, поскольку, во-первых, последовательность существительных обозначает последовательность действий, а с одним и тем же предметом можно совершать разные действия; во-вторых, хотя это не обозначено в самом тексте, за одними и теми же словами скрываются действия с разными объектами, которые называют одинаково. Например, представляется очевидным, что пара ручка, ручка отсылает не к одной и той же ручке, а к ручке чайника и ручке чашки.
Наконец, однородные ряды могут использоваться для уточнения описываемых образов. В книге А. Мишо “Emergence” описывается опыт, пережитый автором после принятия наркотического вещества мескалин. В силу своей необычности, этот опыт как бы находится за пределами языка, а потому сопротивляется словесному описанию. Примечательно, что книга сопровождается большим количеством рисунков, выполненных автором и составляющих едва ли не половину ее объема, – благодаря этому автор отчасти преодолевает беспомощность слов. Однако это сопротивление опыта словесное описанию находит также вербальное выражение, в том числе в длинных рядах однородных членов: Les mouvantes lignes aussi ... qui se ployaient, se dployaient, s enroulaient, se droulaient ; qui partaient en boucles, en dhanchements, enlacements ou dsenlacements, en spirales, serpentins, ventails, en ombelles, en queue de paon, formes dvergondes, en appels au secours, en sarabandes, en toiles rayonnantes, en anneaux, en astries, en roses des vents, en segments tombants, se ddoublant, se ddoublant sans fin... ils tentaient maintenant de les reprendre et de les rendre par une prodigalit d entrelacs, de zbrures, de franges, d ornements sur ornements, lignes que bien tort on prenait pour dcoratives et superflues alors qu elles n taient que le rendu affaibli de ce qu ils avaient subi, expression d une incoercible, infernale rptition (H. Michaux, Emergences). – Также движущиеся линии, ... которые сгибались, разгибались, сворачивались, разворачивались; которые переходили в петли, вихляния, сплетения или расплетения, в спирали, серпантины, веера, в зонтички, в палиньи хвосты, буйные формы, в призывы на помощь, в сарабанды, в лучазарные звезды, в кольца, в морские звезды, в розы ветров, в сегменты, падающие, двоящиеся, двоящиеся без конца... теперь они стремились уйти и вернуться изобилием завит ко в, полосатых линий, бахромчатых концов, орнаментов на орнаментах, линий, которые совсем напрасно принимали за декоративные и избыточные, тогда как они были только ослабленным воспроизведением того, что они испытали, выражением неукротимого, инфернального повторения. В этом примере однородные ряды играют роль не исчерпывающего перечня, а средства передачи посредством речи того, что, по сути, является неописуемым, ускользает от языка. Об этом свидетельствует тот факт, что однородные ряды формируются из лексем, довольно близких по смыслу. В силу этого данные ряды не столько создают конкретную картину, включающую в себя более или менее четкую совокупность элементов, сколько формируют впечатление чего-то постоянно меняющегося, неустойчивого, неуловимого. Стратегия автора заключается в том, чтобы дать читателю множество приблизительных указаний, суммировав которые он смог бы приблизительно составить представление о том, что видел автор.
Перечисленные функции рядов однородных членов и номинативов являются достаточно типичными и предсказуемыми. Если отвлечься от аномальной длины рядов и некоторых особенностей выражаемого смысла, то представляется достаточно очевидным, что эти функции типичны для художественной литературы в целом. Однако, как показывает исследованный материал, неклассическая парадигма выработала ряд особых способов и форм использования таких синтаксических конструкций.
Степень грамматической и смысловой структурированности непунктуированного текста
Подтверждением высказанной мысли о нетождественности потока сознания и непунктуированного текста также могут служить произведения В. Вульф, выполненные в технике потока сознания, но сохраняющие пунктуационное оформление. Еще один яркий пример, доказывающий отсутствие прямой связи между непунктуированным текстом и потоком сознания, – это фрагмент из рассказа Н. Байтова, который анализируется далее в данной главе в связи с обсуждением смысловой и грамматической структурированности непунктуированного текста (см. п. 3.1.2). Полагаем, что пунктуационно-графическая сторона текста далеко не всегда играет определяющую роль в квалификации текста как репрезентирующего поток сознания. Опора при такой квалификации должна делаться не на пунктуационно-графическое оформление, а на содержательные и коммуникативные критерии. Как указывает О. В. Олесюк, “...текст «потока сознания» в силу своих особенностей (феномен сознания, субъективной реальности сам по себе загадочен, нематериален, идеален) изобилует... «неопределенностями» как на уровне смысловом, так и формальном, то есть происходит нарушение текстовой когезии, наблюдаются смысловые разрывы внутритекстовых связей. Можно сказать, что «пустоты», или «скважины», возникающие в содержательной структуре художественного текста, являются частью установки «потока сознания»” [Олесюк, 2012]. Разумеется, отказ от пунктуационно-графического оформления текста в определенной степени способствует фиксации типичного “потока сознания” и даже создает условия для возникновения соответствующих текстовых эффектов. Однако эти языковые явления все же не являются тождественными.
В английской теории текста и повествования выделяется особая форма “free indirect style” (“свободный непрямой стиль”), которая, будучи повествованием от третьего лица, все же обладает некоторыми чертами, характерными для повествования от первого лица. Русским аналогом (но далеко не точным соответствием) этого понятия является “несобственно-прямая речь” [Шмид, 2003, с. 225], тогда как строго соответствует оно скорее категории “внутренний монолог”. Дело в том, что под несобственно-прямой речью понимается переход прямой речи в косвенную, что как раз исключает смешивание несобственно-прямой речи с внутренним монологом и другими формами “чужого слова” [Краткая литературная энциклопедия, 1968; Успенский, 2000, с. 153].
Энн Банфилд охарактеризовала “свободный непрямой стиль” как репрезентируемую речь и мысль. Такая речь представляет собой прямое выражение “я” персонажа и точную фикскацию этого выражения, а не репрезентацию, изображение коммуникации. В силу этого “свободный непрямой стиль” никогда не адресован кому-то, то есть не содержит в себе отсылки к реальному второму лицу (например, в виде таких элементов, как личные местоимения, обращения, императивные формы), хотя и может содержать элементы, отсылающие к “здесь и сейчас” источника сознания, то есть субъекта речевого потока [Banfield, 1982]. Этот признак – отсутствие адресации – представляется нам наиболее важным в лингвистическом отношении признаком потока сознания в чистом виде (ср. [Бобрикова, 2008]).
В этом отношении поток сознания кардинально отличается, например, от сказа. Сказ представляет собой “двухголосое повествование, которое соотносит автора и рассказчика, стилизуется под устно произносимый, театрально импровизированный монолог человека, предполагающего сочуственно настроенную аудиторию...” [Мущенко и др., 1978, с. 34]. Бесспорно, между сказом и потоком сознания имеются пункты пересечения (они фиксируют речь, порождаемую в момент ее произнесения, то есть вписаны в ситуацию, противоположную ситуации создания письменной речи). Однако наличие/отсутствие адресата оказывается признаком, радикально противопоставляющим поток сознания и сказ. По той же причине неправомерной кажется попытка сопоставления потока сознания и исповеди на материале романа А. Камю “Посторонний”, предпринятая Г. М. Ибатуллиной [Ибатуллина, 2012].
При этом отсутствие пунктуации может быть присуще тексту, имеющему адресацию, а не просто репрезентирующему поток мыслей и впечатлений. В качестве примера можно привести особенности пунктуации романа П. Керри “True History of the Kelly Gang”. В этом романе используется то, что Е. А. Губина [Губина, 2013] предложила называть “усеченными пунктуационными системами”, то есть такими пунктуационными системами, которые включают лишь некоторое подмножество всех знаков препинания, тогда как остальная часть знаков препинания исключается из употребления. В романе П. Керри используются знаки конца предложения (точка, восклицательный и вопросительный знаки), однако само предложение не членится при помощи запятых, тире, скобок. Единственным исключением из этого правила являются довольно часто используемые сокращения единиц измерения, которые оформляются точкой. При этом сокращению подвергаются не только меры длины, что довольно типично для письменной речи, но и названия отрезков времени.
Характерный пример пунктуационного оформления представлен следующим предложением: They knew him as a graduate of Van Diemen s Land and a criminal by birth and trade and marriage they was constantly examining the brands on our stock or sifting through our flour for signs of larceny but they never found nothing except mouse manure they must have had a mighty craving for the taste. (P. Carey, True History of the Kelly Gang). – А они знали что он прошел школу Вандименовой Земли и был преступником с рождения и по ремеслу и через женитьбу и то и дело проверяли клейма на нашей скотине или просеивали нашу муку в поисках краденого но никогда ничего не находили кроме мышиного помета видно их на его вкус так и тянуло (пер. И. Гуровой). В данном примере содержится ряд простых предложений, осложненных однородными членами предложения (a criminal by birth and trade and marriage), которые соединяются посредством сочинительной связи (об этом свидетельствуют союзы and, or, but).