Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретико-методологические основы моделирования судебных дискурсивных практик 20
1.1. Дискурс как объект и инструмент исследования современных гуманитарных наук 22
1.2. О социологическом подходе к дискурсу 23
1.3. О понятии «дискурсивная формация» 28
1.4. Уточнение содержания понятия «дискурсивная практика» 29
1.5. Высказывание как единица дискурса 33
1.6. Юридические дискурсивные практики: критерии классификации 39
1.7. Функции юридических дискурсивных практик 44
1.8. Судебные дискурсивные практики как конституирующая часть речедеятельностного пространства права 49
1.9. Судебные дискурсивные практики: отражение vs. конструирование 51
1.10. Детерминанты судебных дискурсивных практик 60
1.10.1. Культурные конвенции 60
1.10.2. Жанровые конвенции 67
1.10.3. Интенциональное состояние говорящего 69
1.10.4. Фактор адресата 78
Выводы по главе 1 88
Глава 2. Моделирование жанрового пространства судебного разбирательства 90
2.1. Теория речевых жанров как основа моделирования речедеятельностного пространства судебного разбирательства 90
2.1.1. О диалектическом характере взаимосвязи жанра и дискурса 90
2.1.2. Эволюционная сущность системы жанров 96
2.1.3. Жанр в контексте деятельности дискурсивного сообщества 106
2.2. Жанровые образования в речедеятельностном пространстве права 114
2.3. Модель анализа жанров судебной коммуникации 118
2.4. Жанры судебной коммуникации 120
2.4.1. Жанр «вступительное заявление» 120
2.4.2. Жанр «судебный допрос» 126
2.4.3. Жанр «судебная речь» 132
2.3.1. Жанр «напутственное слово присяжным заседателям» 145
2.4.1. Жанр «совещание присяжных заседателей» 150
2.4.2. Жанр «вердикт присяжных заседателей» 155
2.4.3. Жанр «приговор суда» 157
Выводы по главе 2 162
Глава 3. Моделирование дискурсивного взаимодействия в зале суде 165
3.1. Семиотические сущности в контексте дискурсивных практик 165
3.1.1. Концепт как феноменологическая сущность 165
3.1.2. Понятие как результат согласования точек зрения 171
3.1.3. Термин как инструмент фиксации экспертного знания 176
3.2. Дискурсивные практики в эволюционном аспекте 180
3.3. Формы дискурсивного взаимодействия участников судебного разбирательства 197
3.3.1. Дискурс Различий – форма взаимодействия носителей обыденного знания 197
3.3.2. Дискурс Согласования – форма взаимодействия носителей экспертного и обыденного знания 205
3.3.2.1. Переход от термина к понятию как лингвокогнитивный механизм формирования совместного контекста интерпретации 208
3.3.2.2. Метафоризация как путь к совместному переживанию специфических контекстов ситуации 214
3.3.2.3. Эмпатия как лингвокогнитивный механизм вовлечения адресата в возможный мир говорящего 216
3.3.2.4. Апелляция к объектам Мира Ценности как месту объединения возможных миров коммуникантов 220
3.3.3. Дискурс экспертного сообщества – форма взаимодействия агентов юридического поля 224
Выводы по главе 3 230
Глава 4. Моделирование судебных дискурсивных практик обвинения и защиты 232
4.1. Агональность судебных дискурсивных практик обвинения и защиты 232
4.1.1. К определению понятия «агональность» 232
4.1.2. Типы агонального взаимодействия 236
4.1.3. Дискурсивная роль судьи в агональном взаимодействии 244
4.2. Дуалистичность судебных дискурсивных практик обвинения и защиты 251
4.2.1. О терминологическом обозначении механизмов фокусирования / дефокусирования в лингвистических исследованиях 252
4.2.2. Языковые средства фокусирования / дефокусирования в судебных дискурсивных практиках 255
4.3. Нарративность судебных дискурсивных практик обвинения и защиты 269
4.3.1. О нарративной природе человеческого мышления 269
4.3.2. Нарратив как способ организации судебных дискурсивных практик 270
4.3.3. Структура и разновидности судебного нарратива 274
4.4. Аргументативность судебных дискурсивных практик обвинения и защиты 284
4.4.1. Аргументация как рациональное речевое воздействие 284
4.4.2. Уточнение содержания понятия «аргументация» в лингвистических исследованиях 287
4.4.3. Разновидности схем судебной аргументации 293
4.5. Манипулятивность судебных дискурсивных практик обвинения и защиты 302
4.5.1. Диалектическое взаимодействие аргументации и манипуляции 302
4.5.2. Уточнение содержания понятия «манипуляция» в лингвистических исследованиях 309
4.5.3. Языковые средства манипулятивного воздействия 313
4.5.3.1. Морфологические средства 313
4.5.3.2. Лексико-семантические средства 315
4.5.3.3. Стилистические средства 317
4.5.3.4. Синтаксические средства 330
Выводы по главе 4 337
Заключение 340
Список литературы 347
Список использованных словарей 386
Список иллюстративного материала 386
- Уточнение содержания понятия «дискурсивная практика»
- Жанр «судебная речь»
- Дискурс экспертного сообщества – форма взаимодействия агентов юридического поля
- Синтаксические средства
Уточнение содержания понятия «дискурсивная практика»
Наряду с термином «дискурс», в научной литературе регулярно употребляется и термин «дискурсивная практика». Поскольку в данном исследовании мы будем пользоваться преимущественно последним, уточним его содержание.
С этой целью обратимся к дефинициям термина «практика», которые предлагаются в толковых словарях русского и английского языков:
Практика (от греч. praktik - деятельность] – 1. Деят ельност ь людей, в ходе которой они, воздействуя на материальный мир и общество, преобразуют их. 2. Приёмы, навыки, обычные способы какой-нибудь работы. 3. Работа, занятия как основа опыта [ТСРЯ, 1999]. 4. Жизнь, действительность, конкретное дело как область применения и проверки каких-либо выводов, положений; 5. Накопленный опыт, совокупность приёмов и навыков в какой-л. области деятельности [ОТС]. 6. Деятельность, которую субъект осуществляет для достижения определённой, заранее поставленной цели [Академик]. 7. Дейст вие, деят ель-ность, деятельная жизнь, опыт. Противоположность – теория [ФЭС, 2003].
Practice – 1. A habitual or customary action or way of doing something; 2. The act or process of doing something; performance or action [AHD]; 3. The act of doing something; 4. A usual or customary action or proceeding [СED].
Дефиниционный анализ позволил выделить две ключевые семы лексического значения анализируемого слова – «деятельность» и «опыт» (как умение, навык и их применение).
Эти семы определяют и значение словосочетания «дискурсивная практика», под которым чаще всего понимают дискурсивную деятельность и опыт дискурсивного взаимодействия, конституирующую часть социального опыта. Анализируемый термин получил развитие в работах М. Фуко, который, исходя из концепции языкового характера мышления, сводит деятельность людей к их «речевым», то есть дискурсивным практикам. Дискурс, по Фуко, – это набор «сцепляющих» инструментов. Он «возникает там, где есть необходимость и где возникают действия, направленные на создание, закрепление, расширение или же ослабление и разрушение картины миры, сотканной из представлений, знаний, значений, высказываний и т. д. Практика подобного «сцепления» разнородных элементов воедино обозначается М. Фуко как «дискурсивная практика – совокупность анонимных исторических правил, всегда определённых во времени и пространстве, которые установили в данную эпоху и для данного социального, экономического, географического или лингвистического пространства условия выполнения функций высказывания» [Фуко, 1996а: 46].
Сравним два высказывания, созданные в разные эпохи:
(1) The carrying of Negroes among the Indians has all along been thought detrimental, as an intimacy ought to be avoided (NAC).
(2) The present case involves the exact same Native American graves at issue in Alliance I and the exact same construction project-absolutely nothing has changed. (Court of Appeals of Tennessee).
Высказывание (1) – это фрагмент закона штата Южная Каролина 1751 года. Выделенные лексемы Negroes и Indians с тех пор вышли из употребления американских законодателей, а на смену им пришли политкорректные знаки Afro-American и Native American (2). Вслед за М. Фуко, можно предположить, что «все факты, все атомы культуры, представляющиеся неделимыми, подвергаются делению, все они вписываются в контекст речевых или «дискурсивных» практик» [Фуко, 1996а: 25].
В концепции М. Фуко дискурсивная практика рассматривается как тождественная социальной практике. Однако в современной лингвистике под влиянием идей Н. Фэарклаффа более широкое распространение получил другой подход, в соответствии с которым дискурсивные практики представляют собой конституирующую часть социальных практик [Fairclough, 1992; Иссерс, 2011]. Идея Н. Фэарклаффа о дискурсе, выполняющем роль посредника между текстом и социальными практиками, оказала влияние на взгляды О. С. Иссерс, которая рассматривает дискурсивные практики как компонент социальных практик и определяет их как «способы производства текстов, целенаправленные речевые действия, отражающие предрасположенность членов социума вести себя сходным образом в широком диапазоне ситуаций» [Иссерс, 2011: 53]. Исследователь подчёркивает зависимость дискурсивных практик от навыков, обычаев, образующих культурный фон, от культурных знаний того, как обращаться с людьми и предметами для достижения определённых целей.
Набор дискурсивных практик, принадлежащих той или иной социальной сфере, – величина непостоянная. Подвергаясь изменениям, существующие дискурсивные практики получают новые имена, переносятся в другие контексты и приспосабливаются для решения новых задач [Там же: 231]. В меняющейся социальной реальности складываются всё новые и новые дискурсивные практики, которые находятся на «обочине» исследовательского интереса.
В русле концепции Н. Фэарклаффа дефинирует термин «дискурсивная практика» и Л. В. Куликова. Исследователь определяет дискурсивные практики как «социально устоявшиеся, конвенциональные и артикулируемые в речи действия по решению рекуррентных коммуникативных проблем в соответствующем лингвокуль-турном пространстве в сферах институционального и неинституционального общения» [Куликова, 2015: 10]. Нельзя не согласиться с выводами автора о том, что воспроизводство дискурсивных практик основано на знании специфического комплекса социальных конвенций.
Исходя из вышеизложенного, здесь и далее будем рассматривать дискурсивные практики как конституирующую часть социальных практик, лингвосемиоти-чески отражающую определённый вид культуры, включенную в неё и её характеризующую. Поскольку дискурсивные практики основаны на определённых правилах и нормах, которые вырабатываются дискурсивным сообществом, осуществля ющим институциональный контроль за их соблюдением, их производство и интерпретация ограничены пределами того, что может и должно быть сказано в том или ином социокультурном контексте.
Представляется, что термин «дискурсивная практика» более конкретен, чем термин «дискурс». У него есть несомненное преимущество: употреблённый по множественном числе, он способен охватить практически все особенности речевого взаимодействия участников в рамках определённого типа дискурса, позволяет моделировать любые, в том числе окказиональные, ситуации, помещать в фокус внимания не дискурс в целом, а его конкретные характеристики, обусловленные широким набором лингвистических и экстралингвистических параметров.
Жанр «судебная речь»
Жанр «судебная речь» традиционно привлекает внимание большого количества отечественных и зарубежных исследователей [Александров, 2003; Кузнецова, 2005, 2006; Девяткина, 2006; Артемова, 2008; Bennett, 1978, 1981; Danet, 1980; Amsterdam, 1992; Cotterill, 2003; Heffer, 2005; Aldridge, 2007; Eades, 2008; Felton, 2015 и др.].
Исследованию данного жанра посвящена диссертационная работа В. В. Девяткиной [2006], где автор ставит цель определить стилевой состав современной речи адвоката и приходит к выводу о его неоднородности, переходном характере: от официально-делового стиля до публицистического, достигающего в устной форме уровня ораторского искусства (с элементами всех стилей, включая художественный).
Предметом диссертационного исследования Е. А. Кузнецовой [2005] является ораторская маска в судебной защитительной речи. Она представляет собой средство маскировки, перевоплощения ритора. На материале защитительных речей адвоката Ф. Н. Плевако автор пытается выявить и описать типы ораторских масок и установить их роль в создании образа судебного оратора.
Т. В. Артёмова [2008] целью диссертационного исследования ставит анализ нарратива как способа воплощения риторической стратегии обвинительных речей А. Ф. Кони, предлагая трёхуровневую модель анализа нарративной организации обвинительной речи.
Докторская диссертация И. В. Палашевской [2012] посвящена характеристике судебного дискурса, в том числе жанра судебной речи, с позиций его функций, структуры и способов презентации. Исследователь рассматривает конститутивные признаки, выделяет основную структурную единицу, исследует нарративную природу судебного дискурса, статусные характеристики участников судебного разбирательства.
Подробный анализ судебных речей представлен в работе британского исследователя К. Хеффера [Heffer, 2005]. Автор предлагает модель описания коммуникации эксперт-не-эксперт, в основе которой лежит различение двух модусов общения – нарративного и парадигматического. К. Хеффер указывает на гибридный характер дискурсивных практик юристов и носителей обыденного сознания (legal-lay discourse). Причину их стилевой специфики учёный видит в стратегическом напряжении, создающемся в результате необходимости убедить носителей обыденного сознания действовать определённым образом, не выходя за жёсткие институциональные рамки. К. Хеффер подчеркивает, что «сами юристы строят свой дискурс под давлением определённых когнитивных схем и стереотипов, которые они усваивают в процессе обучения. Этот способ мышления часто оказывается отличным от обыденного» [Heffer, 2005: 31]. Исследователь связывает особенности судебной коммуникации не только с определённым набором языковых средств, но и с ментальными схемами, воплощёнными в дискурсе.
Как видим, в фокус внимания попадают различные аспекты судебных речей. Современные исследования открывают их новые грани, обращаясь к закономерностям построения и функционирования и находясь в поисках соответствующей методологической основы.
В силу принципа состязательности правосудия жанр «судебная речь», как и жанр «вступительное заявление», существует в двух разновидностях.
Обвинительная речь – это устный жанр судебной коммуникации, коррелирующий с этапом судебных прений. Он реализует функцию анализа исследованных доказательств, определения квалификации преступления и меры наказания. Защитительная речь – это устная речь, произнесённая адвокатом, в которой высказывается позиция защиты по отношению к предъявленному обвинению, приводятся доводы, направленные на опровержение обвинения или смягчение ответственности подсудимого.
Судебная речь, произнесённая на этапе судебных прений – это хронологическая и психологическая кульминация судебного разбирательства, последний шанс вовлечь адресата в конструируемый оратором мир. Отсюда можно вывести ведущую коммуникативную цель, которую преследуют обе стороны: оказание речевого воздействия на адресата, ответной реакцией которого является совершение посткоммуникативного действия в их интересах. Данная коммуникативная цель реализуется путём экспликации эмоционального состояния говорящего, установления диалога с адресатом, вовлечения его в коммуникативный процесс, обоснования неправдоподобности дискурсивного конструкта мира оппонента, его несоответствия установленным в ходе судебного следствия фактическим обстоятельствам дела и здравому смыслу.
Адресант судебной речи строго определён – прокурор и адвокат. Прокурор выступает от имени государства, а адвокат – подсудимого. Адресат – присяжные заседатели (в суде с участием присяжных) и судья. Адресат всегда эксплицирован в судебной речи:
But ladies and gentlemen, you get to use your common sense and that s not a suicide note (Case #3).
И я надеюсь, уважаемый суд, уважаемые господа присяжные заседатели, что вы вынесете оправдательный вердикт (ЗР # 2).
Ориентируясь на адресата, судебный оратор определяет, какие стратегии использовать в речи, какую составляющую дискурса (предметную, эмоциональную, этическую) усилить. Эффективность судебной речи, адресатом которой является носитель обыденного знания, зависит от использования образов, метафор, сравнений, антитез и других риторических оборотов. «Речь, составленная из одних рассуждений, не может удержаться в голове людей; она исчезает из памяти присяжных, как только они прошли в совещательную комнату. Если же в ней были эффектные картины, этого случиться не может» [Сергеич, 2000: 14-21].
Обратимся к композиции судебной речи.
Обвинительная речь состоит из четырёх структурных частей:
1) вводная часть: обращение к суду, присяжным заседателям, философские рассуждения о совершённом деянии, изложение фабулы дела.
Уважаемые присяжные заседатели! В зале судебного заседания мы убедились, что существует проблема воспитания, бродяжничества и попрошайничества. На основании этого совершаются преступления (Дело #7).
Прокурор акцентирует внимание адресата на социальной проблеме, которая послужила источником совершённого преступления.
Good morning, ladies and gentlemen. Finally, I feel like it s been forever since I ve talked to you. It kind of has. It s very weird to be in this courtroom next to you, seeing you every day, not getting a chance to talk to you. It s been very unnatural. And I have to tell you that as long as I ve been doing this, as many years as I ve been doing this, at this moment in a trial I always feel the same. I feel like I want to sit down with you and say, "What do you want to talk about it? Tell me what you re thinking. " (Case #6).
С первых высказываний прокурор пытается установить доверительные отношения с адресатом. «Доверие есть та основа, на которой скорее человек найдет сочувствие своему убеждению и на которой борьба двух противников, равносильных по способностям, но неравных по доверию, делается неравною» [Хрулёв, 98: 58].
Используя приём диалогизации, оратор приближается к опыту и переживаниям Другого. Актуализация данного приёма способствует формированию более высокого уровня доверия, является неотъемлемой предпосылкой эффективного общения. Употребление эмоционально-окрашенных прилагательных, с помощью которых прокурор выражает отношение к судебному процессу (weird, unnatural), жалоба на отсутствие возможности обсудить дело вне зала суда формируют контекст ситуации, в основе которого лежат доверительные отношения. С другой стороны, повтор двойного союза as…as для описания большого юридического опыта усиливает авторитет прокурора как эксперта права, используется для конструирования контекста ситуации, в котором он оказывается в позиции власти. Риторические вопросы, обращённые к присяжным, интенсифицируют манипулятивный эффект высказываний, блокируют альтернативные интерпретации в возможном мире адресата.
2) аналитическая часть: анализ фактических обстоятельств дела. Судебный оратор конструирует возможный мир, предлагая свой взгляд на событие преступления, воздействует на адресата с помощью рациональных и иррациональных средств, объясняет, почему описанное деяние нарушает нормы закона и заслуживает наказания.
Дискурс экспертного сообщества – форма взаимодействия агентов юридического поля
С целью анализа дискурсивных практик носителей экспертного знания в зале суда, обратимся к понятию юридического поля, введённого П. Бурдьё.
Каждый субъект, как отмечает исследователь, действует в одном или нескольких пространственных полях. «На него влияют объективные отношения сил, свойственных этому полю. Поле представляет собой такую сферу социальной жизни, которая постепенно принимает социальные отношения, средства и цели, характерные только для него и потому отличающиеся от других полей» [Бурдьё, 2005]. На нормальное функционирование поля оказывают влияние отношение власти, которое определяет структуру поля, и внутренняя логика развития права.
П. Бурдьё показал, что существует социальный генезис схем восприятия, мышления и действия (габитуса) и социальных структур и полей. Индивиды ведут себя определённым образом, исходя из феноменологического и профессионального опыта, который выступает некоей матрицей социального действия. Данное положение может быть использовано для описания процесса социального взаимодействия участников судебных дискурсивных практик, поведение которых детерминировано нормами и правилами юридического поля.
Судебные дискурсивные практики являются продуктами функционирования поля, логика которого двояко детерминирована: с одной стороны, особой расстановкой сил, определяющей его структуру и задающей направление конфликту компетенций, который в нём имеет место; с другой стороны, внутренней логикой дискурсивных практик, очерчивающих в каждый отдельный момент времени пространство возможного и тем самым – универсум собственно правовых решений.
«Поле как арена борьбы включает и борьбу за монополию на толкование закона, которую ведут агенты, владеющие экспертным знанием. Суть борьбы состоит в общественно признанной способности интерпретировать корпус текстов, санкционирующих легитимное видение мира» [Там же]. П. Бурдьё подчеркивает, что юридический текст, подобно религиозному, философскому или литературному, оказывается ставкой в борьбе по причине того, что толкование является одним из способов присвоения потенциально содержащейся в нём символической власти. Интерпретация юридического текста актуализирует его, адаптируя к новым обстоятельствам. Все агенты юридического поля обладают властью эксплуатировать полисе-мичность юридических формул, стремятся максимально выгодно использовать эластичность закона, а также существующие в нём лакуны.
Содержание вердикта присяжных заседателей является результатом символической борьбы экспертов, мобилизующих юридические ресурсы с целью выиграть дело. Вердикт является неким компромиссом между непримиримыми требованиями противоборствующих сторон в процессе юридически регламентированных прений. При этом агенты юридического поля разделяют знание и признают правила юридической игры, законы юридического поля.
Социальный разрыв между агентами юридического поля (экспертами) и их клиентами (носителями обыденного знания) обосновывается «процессом борьбы за монополию, которая выражается в увеличении дистанции между формально определёнными правовыми нормами и наивными интуитивными представлениями об явлениях правовой действительности» [Там же]. Так, эксперты осмысливают несправедливость сквозь призму прав, занимаются выявлением этих прав и фактов их нарушения. Отстаивание справедливости / несправедливости, основанное исключительно на субъективном чувстве, присуще носителям обыденного знания, но не экспертам, которые манипулируют правовыми категориями.
Для расширения или преувеличения конфликтов эксперты изменяют допустимые дефиниции, слова или этикетки, присваиваемые лицам или вещам, прибегая к категориям юридического языка, с тем, чтобы ввести данное лицо, действие, отношение в более широкий класс явлений, создать нужду в своих услугах, преобразуя проблемы, выраженные на обыденном языке, в юридические проблемы посредством их перевода на язык права [Там же]. Семиотическая система знаков агентов юридического поля недоступна широкому кругу носителей обыденного знания.
Рассмотрим фрагмент вступительного заявления прокурора.
Смерть наступила от проникающего колото-резаного ранения грудной клетки. На основании прямых и косвенных доказательств обвинение предъявлено К. Воспользовавшись фактом, что А. находился в состоянии алкогольного обвинения средней тяжести, К. нанесла ему, предположительно, ножом не менее 15 ранений. Психолого-психиатрическо й экспертизой подсудимая признана вменяемой и отдающей отчет в инкриминируемых ей преступлениях (ССЗ # 2).
Речь прокурора изобилует уголовно-правовыми и криминалистическими терминами. Для правильной интерпретации данных знаков субъекты должны владеть экспертным знанием, которое уплотняет содержание понятий признаками, релевантными для юридического поля.
The court was divided five to four, with the dissenters opting for a more liberal definition of insanity (CA #6).
Адвокат описывает ситуацию с помощью терминов, которые понятны только участникам экспертного сообщества. Не всякий носитель обыденного знания знаком с регламентом принятия решений коллегиальным судебным органом, предусматривающим возможность выражения особого мнения судьёй, не согласным с мнением большинства (dissenter). Знак insanity в юридическом контексте также имеет ограниченный объём, включающий такие признаки, как inability to distinguish fantasy from reality, conduct her/his affairs, uncontrollable impulsive behavior [LD], в то время как в обыденной речи insanity нередко отождествляется с low intelligence и mental deficiency.
Следуя мысли П. Бурдьё, формирование юридического поля предполагает установление границы между агентами юридического поля (носителями ДЭС) и их клиентами (носителями ДР). Эксперты обладают необходимой компетентностью, которая позволяет установить монополию на производство и коммерциализацию той особой категории товаров, какой являются юридические услуги.
Исследователь отмечает, что юридические инстанции «стремятся вырабатывать специфические традиции, категории восприятия и оценки, порождая свои проблемы и свои решения согласно логике, полностью герметичной и недоступной для профанов» [Бурдьё, 2005: 99].
Рассмотрим примеры. Прокурор: Согласно заключению судебно-дактилоскопической экспертизы, в квартире убитого обнаружены генетические следы и отпечатки пальцев рук только самого убитого и подсудимой.
Адвокат: Ваша честь, я протестую. Данные доказательства являются недопустимыми (ССЗ # 2).
Адвокат и прокурор – агенты юридического поля, знакомые с нормами, регулирующими порядок осуществления судебного следствия. Адвокат утверждает о недопустимости доказательств, представленных стороной обвинения. При этом дескрипция недопустимыми в контексте его высказывания имеет свойство термина. В юридическом поле недопустимыми считаются доказательства, полученные с нарушением требований, установленных процессуальным законом. Все участники коммуникации (прокурор, адвокат, судья) имеют схожий опыт, приобретенный в ходе профессионального обучения, поэтому у них не возникает трудностей интерпретации высказывания. Они хорошо ориентируются в дискурсивном пространстве судебного разбирательства. Вступая в семиотическое пространство права, агенты юридического поля используют знаки, обладающие единой интерпретантой. В процессе взаимодействия с участниками своего экспертного сообщества им не нужно уходить в ДС для достижения взаимопонимания. В этой связи репрезентативным является следующий пример:
Прокурор: Я так понимаю, общего языка мы с Вами не найдём.
Адвокат : Зачем нам нужно искать общий язык. Мы с Вами юристы и разговариваем на языке закона (ССЗ # 1).
Синтаксические средства
Ресурсы синтаксиса помогают модифицировать категоричность утверждений, вовлечь адресата в коммуникативный процесс, снять ответственность за продуцируемые высказывания и совершённые действия, деавторизовать высказывания и т. п.
Средством вовлечения адресата в возможный мир говорящего являются побудительные конструкции, которые выражают волеизъявление оратора по отношению к происходящему, привлекают внимание к предмету рассуждения:
And so let s examine is there any merit to Mr. Dusek s theory that the killer killed Danielle Van Dam in her bed.
And let s look at the credibility of the defendant. Let s look at what he says versus what he does (CA #2).
Побудительные конструкции указывают на то, что оратор стремится вовлечь адресата во взаимный процесс аргументирования, активизируя его мыслительную деятельность. В русском языке схожей семантикой обладает глагол давайте:
Давайт е сгруппируем и проанализируем показания свидетелей сторон обвинения и защиты (Дело #4).
Давайте вместе проанализируем эти доказательства (Дело #3).
Побудительные конструкции маркируют начало аналитической части судебной речи, в которой оратор предлагает собственное видение события, объясняет адресату, почему подсудимый (не) заслуживает наказания. В последнем примере эффект диалогичности усиливается за счёт использования наречия вместе.
Don t get sidetracked into their speculations.
Don t assume it. Don t presume it. Don t connect dots. Don t fill in the blanks with anything (Case #2).
Прямое обращение к адресату в форме побудительных предложений описывает ожидаемые от него действия – не верить необоснованным заявлениям прокурора, избегать предположений, выводов. Основная функция таких обращений-ре-гулятивов – побуждение к определённому посткоммуникативному поведению в Мире Действия. Во втором примере регулятивы сочетаются с синтаксическим параллелизмом побудительной конструкции, что может рассматриваться как суггестивный приём. Адресату внушается мысль, что мир, конструируемый прокурором, строится лишь на субъективных догадках, а не на объективных фактах.
Синтаксический параллелизм, который позволяет акцентировать внимание на ключевых словах, усиливает эмоциональное напряжение и задаёт определённый ритм восприятия информации:
They get along. They were all at first floor flat that afternoon. There was drinking.
There was a slip-n-slide in the kitchen. There was arguing. There was arguing between the people in the apartment. There was arguing between the people in the apartment and the neighbors (Case #1).
Рассмотрим ещё один фрагмент.
Это ли условие подъёма личности. Это ли здоровое условие нравственного роста. Это ли классический путь к душевному оздоровлению рабочего, надорванного всеми внутренностями от бесконечно однообразного служения машине (СР).
Анафорический повтор ритмизирует сообщение, актуализируя соответствующую реакцию адресата. Эту же функцию могут выполнять и эпифорические повторы:
Люди, ограбившие отделение банка, совершают преступление. Работники банка, содействовавшие ограблению, совершают преступление. Свидетели, дающие ложные показания, тоже совершают преступление (ССЗ #3).
Повышение уровня эмоциональной напряженности речи реализуется и за счёт парцеллированных конструкций, актуализирующих в сознании адресата важные для оратора смыслы:
В. жил несогласно со своей женой, после этого следует немедленное заключение – она виновна. Почему? Больше некому. Вот народная логика (СР).
Насыщенная интонационная форма способствует выделению ключевых доводов адвоката в пользу невиновности подсудимой и лучшему восприятию их присяжными заседателями.
Риторические вопросы эффективно блокируют альтернативные интерпретации в возможном мире адресата. В ходе анализа фактического материала были выделены несколько разновидностей риторических вопросов.
1) Единичные риторические вопросы (1) и цепочка риторических вопросов, задаваемых один за другим (2):
(1) Если все молчат, тогда, конечно, и шуму быть не может, но, если заговорят, как не быть шуму? (СР).
(2) Is it humiliating for him not to be able to hold hands or ask a girl out? Is it embarrassing for this boy not to go to a party because he can t hold a coke? Is it painful each day to lie in bed helplessly until someone comes to reattach his mechanical arms? (Case #10).
Говорящий подключает адресата к мыслительному и речетворческому процессу, предоставляя ему более активную коммуникативную роль. Обнаруживается интенция адресанта побудить адресата к самостоятельному поиску ответа, заинтересовать его, тут же подсказав единственно правильное решение и блокировав альтернативную интерпретацию события.
2) Риторический вопрос с последующим ответом (1) и без последующего ответа (2) на него:
(1) Why is the defendant so interested in bringing down the number of drinks? It s because he knows, and we all know that the defendant should not have been driving after consuming four drinks (Morrill case).
(2) Остановимся на минуту на предположении, что убийство совершено ею, и мальчик видел это, то неужели бы она отпустила его на улицу, где каждый мог бы его спросить об отце? (СР).
Ответ предполагается очевидным для любого здравомыслящего человека. Услышав вопрос, адресат сам должен прийти к ответу, которого ждёт манипулятор.
Why did he stay for ten minutes? Why didn t he run away right at the beginning? (TT #4).
Адвокат пытается вовлечь адресата в «фиктивный» диалог, цель которого – зародить сомнения в совершённом над потерпевшей насилии, поскольку её поведение отличается от типичного поведения жертвы.
3) По коммуникативной интенции риторические вопросы подразделяются на несколько типов.
А. Риторический вопрос-утверждение:
Ведь никто из вас, господа присяжные, на это охотно не согласился бы? (СР).
Б. Риторический вопрос-критика:
Но, может быть, А. следовало скрестить руки и сдаться, как говорится, «на милость победителя», пойти по противному нашему разуму лицемерному пути непротивления злу? Или, может быть, А. следовало бежать, как об этом упомянул прокурор, ограничивая его, таким образом, в использовании предоставленного ему законом права обороняться? (Дело #1).
Риторические вопросы используются адвокатом для оформления альтернативных дискурсивных конструктов. Апелляция к объекту Мира Ценности, метафорические обороты усиливают манипулятивный потенциал высказываний. Трансформируя вопрос в утверждение, тезис адвоката можно оптимизировать следующим образом: А. воспользовался законным правом на необходимую самооборону, как это сделал бы любой разумный человек. Риторический вопрос оформляет основной тезис защитительной речи. При этом вопросительная структура побуждает адресата размышлять и делать выводы самостоятельно.
В. Риторический вопрос-возмущение:
Указали на место. Задали жару. Дело вкуса. Только при чём здесь возбуждение национальной ненависти, унижение достоинства? (ЗР #6).
Адвокат не согласен с квалификацией действий своей подзащитной. Риторический вопрос используется для выражения эмоционального состояния возмущения выводами прокурора, которые он пытается навязать адресату.
Как уже было отмечено, ресурсы синтаксиса активно эксплуатируются и с целью снятия / возложения ответственности.
Помещение подсудимого и потерпевшего в разные синтаксические позиции позволяет создавать полярные контексты ситуации. «Некоторые диатезные преобразования, связанные с выбором подлежащего, могут быть обусловлены указанием на ответственность конкретного участника: выдвижение конкретного элемента в качестве подлежащего равносильно утверждению ответственности соответствующего партиципанта. Этическая оценка, связанная с ответственностью, может выражаться чисто синтаксическим способом – представлением ответственного лица в форме подлежащего в активной конструкции или агентивного дополнения в пассивной, а отрицание ответственности – выражением соответствующего партици-панта в иных формах» [Григорьян, 2000: 97-99]. Например:
(1) The fact that she left him in the car, the fact that she left him in the car long enough for him to die from the heat … (Case #3).
(2) She was killed in the bed? (CA #2).