Введение к работе
Предметом нашего исследования является теория комедии и комического у Аристотеля и тех греческих и римских авторов, на которых его теория оказала непосредственное или опосредованное влияние, а также влияние этих теорий на самих комических поэтов.
(1449b 21). Обещание относительно эпоса Аристотель в конце дошедшей до нас части «Поэтики» выполняет; следовательно, где-то дальше он должен был выполнить и это обещание. Указания на главы «Поэтики», трактующие проблему комического, содержатся и в первой книге «Риторики» (I, 11,1371ЬЗЗ):
«Равным образом, так как игра и всякий отдых относится к числу приятных вещей, и смех относится к их числу, необходимо, чтобы и смешное было приятным, и люди, и слова, и дела. То, что касается смешного, отдельно определено в «Поэтике».
Другое указание на существование глав «Поэтики» о смешном содержится в третьей книге «Риторики» (III, 18,1419b 6-9):
«Сколько есть видов смешного, сказано в «Поэтике»; из них одно подходит свободному, другое - нет, так что каждый может выбрать подходящее ему. Ирония благороднее шутовства: ироник вызывает смех ради самого себя, а шут -ради другого»1.
Указания на эти главы находим также в схолиях к Аристотелю (Schol. Rhet.
Здесь и далее все переводы принадлежат автору диссертации. 159, 15, Spengel)2.
О том, что «Поэтика» первоначально состояла из двух книг, свидетельствуют прежде всего каталоги сочинений Аристотеля у Диогена Лаэрция (V, 24 Прссуцсстєіа ТЕХУГК; яопусіктіс, а В ), Vita Hesychiana (75 Te vriq яоітусікіїї; В) и пинакс Птолемея (№38 During). Кроме того, Аристотель всюду (в частности, в приведенных выше местах «Риторики») ссылается на книги (во множественном числе) «Поэтики»: ev тоїд яєрі кощтікцс,. Против того, что кн. II «Поэтики» существовала и была посвящена комедии, возражал лишь МакМэхон, считавший, что «Поэтика» изначально состояла из одной, дошедшей до нас, книги3. Однако теория МакМэхона не нашла поддержки в научном мире.
Впрочем, нашей задачей, как это явствует из названия предлагаемого исследования, будет не реконструкция кн. II «Поэтики», и даже не сведение воедино того, что мы можем извлечь из наших источников о взглядах Аристотеля на комедию и об отражении и развитии этих взглядов в теории и практике античной литературы, а попытка ответа на ряд спорных вопросов, возникающих в связи с исследованием теории комедии Аристотеля и античных теоретиков, опиравшихся на его взгляды. И при такой постановке вопроса мы не обязаны ограничиваться лишь скудными свидетельствами, прямо относящимися ко второй книге «Поэтики», но имеем право обращаться к поздним свидетельствам, связь которых с перипатетической традицией либо не требует доказательств (как в случае с фрагментами Теофраста), либо может быть легко установлена на основании сопоставления с бесспорно перипатетическими источниками (как в случае с главами De oratore Цицерона о смешном). Мы оставляем за скобками вопрос, восходит ли то или иное положение непосредственно к Аристотелю или к трудам опиравшихся на него перипатетиков - этот вопрос при нашем состоянии источников практически неразрешим - а подчас, как в случае с Tractatus Coislinianus, мы не можем дать удовлетворительный ответ и на вопрос, относится ли непосредственный источник разбираемого свидетельства к периоду до или после возрождения аристотелизма, которое принято связывать с изданием Андроника.
Если мы беремся говорить о перипатетической традиции, неизбежно встает вопрос о ее непрерывности. Как следует расценивать традицию об исчезновении и обретении эсотерических сочинений4 Аристотеля, восходящую к Страбону? И если мы вынуждены относиться к этой традиции серьезно, то каким образом идеи Аристотеля о комическом могли стать известными, например, Цицерону?
О судьбе эсотерических сочинений Аристотеля в интересующую нас эпоху Страбон рассказывает следующее (13,1, 54 (608-9)):
Аристотель завещал свою обширную библиотеку, включавшую имевшиеся в единственном экземпляре рукописи эсотерических сочинений, Теофрасту, а тот - Нелею из Скепсиса, последнему оставшемуся в живых ученику Аристотеля и реальному претенденту на схолархат Ликея. Впоследствии Нелей удалился из Афин на родину, в Скепсис, прихватив с собой всю библиотеку Теофраста и Аристотеля. Наследники Нелея были чужды философии; узнав, что Атталиды хотят купить наследие Аристотеля для библиотеки в Пергаме, они сокрыли бесценные рукописи в некоем сыром подвале или тоннеле, где рукописи долгие годы страдали от сырости и насекомых. Наконец библиотека Теофраста и Аристотеля была куплена за большую сумму Апелликоном с Теоса. Апелликон был скорее библиофилом, чем философом, - переписывая доставшиеся ему сочинения Аристотеля, он достаточно произвольно восполнял лакуны и восстанавливал повреждённые места. Вскоре после смерти Апелликона Сулла, захвативший Афины, привёз рукописи в Рим, где они достались Тиранниону, поклоннику Аристотеля. Из рассказа Страбона не совсем понятно, что сделал с
рукописями Тираннион, и были ли сочинения Аристотеля изданы Апелликоном или Тираннионом. Рассказ Страбона дополняется рассказом Плутарха, который сообщает, что Андроник Родосский, схоларх Ликея, получил рукописи от Тиранниона и издал их, а также составил каталог сочинений Аристотеля, широко известный в эпоху Плутарха (Sulla 26).
Рассказу Страбона противоречат следующие свидетельства:
Афиней (Deipn. ЗаЬ) сообщает, что библиотека Нелея, куда входили сочинения Теофраста и Аристотеля, была куплена Птолемеем Филадельфом и доставлена в Александрию.
Этот рассказ подкрепляется свидетельством Аль-Фараби (t. 2 р. 135, 2-А Miiller = Theophr. Т. 40 FHSG) о том, что Август, захватив Александрию, нашел там рукописи Аристотеля, сделанные при жизни автора.
В пользу того, что какая-то часть эсотерических сочинений Аристотеля находилась в Александрийской библиотеке, свидетельствует список сочинений Аристотеля у Диогена Лаэрция (V, 22-7). В конце этого списка мы находим подсчёт количества строк в сочинениях Аристотеля. Такие подсчеты характерны для пинаксов, составлявшихся в Александрийской библиотеке. Следовательно, каталог, приводимый Диогеном Лаэрцием, скорее всего является каталогом Александрийской библиотеки5. Как убедительно показал Дюринг, дошел этот каталог, видимо, благодаря Гермиппу, автору аналогичного каталога сочинений Теофраста и биографии Аристотеля (Athen. 589С, 696F), а неполнота его - там нет биологических сочинений, которые точно были в Александрийской библиотеке - говорит о том, что перед нами, видимо, не окончательный каталог фондов библиотеки, а ранний список поступлений7. Бесспорно то, что в этом каталоге упоминаются некоторые эсотерические
сочинения Аристотеля. Сэндбэйч видит за различными пунктами каталога Metaph. Д., Anal. I, II, Top., Pol., Rhet., Phys. II-IV, Hist. An., Categ., De interpr., с некоторым сомнением SE1 и ЕЕ или EN8. Барнес и Дюринг9 дают почти тот же список, за исключением того, что Сэндбэйч и Дюринг, в отличие от Барнеса, пропустили самый важный для нас пункт: под номером 83 у Диогена Лаэрция даётся, ос Р - наша «Поэтика», только в д в у х книгах!10 Барнес, впрочем, замечает, что число книг, входящих в каждое из произведений списка, не всегда соответствует тому, что мы знаем на сегодняшний день. Исключение составляет как раз «Поэтика»: мы знаем, что изначально она состояла из двух книг. Итак, эсотерические сочинения Аристотеля, судя по пинаксу Диогена Лаэрция и свидетельству Афинея (ЗаЬ), могли находиться в Александрийской библиотеке.
Оригинальную трактовку вопроса о судьбе сочинений Аристотеля в Александрии дает К. Лорд: по его мнению, большая часть эсотерических сочинений Аристотеля вскоре после смерти Теофраста попала в Александрию и там была каталогизирована под именем Теофраста; этот каталог известен нам как каталог сочинений Теофраста у Диогена Лаэрция; впоследствие сочинения Аристотеля, хранящиеся в Александрийской библиотеке, были еще раз каталогизированы, уже под именем Аристотеля, и этот каталог лег в основу второй части каталога сочинений Аристотеля, дошедшего до нас в составе Vita Managiana. Эта нетривиальная гипотеза доказывается К. Лордом посредством ряда достаточно произвольных арифметических операций над количеством книг в отдельных произведениях сопоставляемых каталогов и нашего корпуса".
Уже в эпоху Возрождения раздавались голоса, подвергавшие сомнению достоверность и объективность рассказа Страбона . Действительно, этот рассказ явно тенденциозен и призван поднять престиж и защитить от нападок издания Тиранниона, учеником которого, по собственному признанию (Geogr. XII, 3, 16), был Страбон. До находки текстов Аристотеля, по словам Страбона, перипатетики вообще не были способны «философствовать по-аристотелевски» (apiaxoiEXi eiv), так как у них не было сочинений Аристотеля. Следовательно, издание Тиранниона знаменует собой возрождение аристотелизма. Страбон не отрицает, что издание это полно ошибок, но виной тому наследники Апелликона, державшие рукописи в сыром подвале, сам Апелликон - «скорее библиофил, чем философ», произвольно дополнявший испорченные места, недобросовестные книгопродавцы - все кто угодно, только не сам Тираннион. Напрашивается предположение, что источником рассказа был Тираннион, стремившийся поднять престиж своего издания и защитить себя отнападок из-за плохого текста.
Однако многие современные учёные склонны доверять Страбону: Пфайффер, например, считает, что у Тиранниона и Андроника действительно была уникальная библиотека Аристотеля, но называет рассказ Страбона «не очень удовлетворительным сообщением»: из него непонятно, что сделал для сочинений Аристотеля Тираннион, а что - Андроник13. Из рассказа Страбона другими источниками - в частности, завещаниями Аристотеля и Теофраста у Диогена Лаэрция (V, 1, 11-16; 2, 51-57) - подтверждается то, что библиотека перешла от Аристотеля к Теофрасту, а от него к Нелею14. Остальной рассказ Дюринг считает «несколько романтизированным», но в сущности соответствующим действительности: фантазией Страбона, по Дюрингу, является лишь порча текста Аристотеля. Бринк считает, что рассказ об изданиях Аристотеля может восходить к кругу перипатетиков Ксенарха и Боэта, в который входил Страбон15. Рассказ Страбона, по мнению Дюринга, подтверждается закатом перипатетической школы в эпоху эллинизма16.
Некоторые учёные высказываются осторожнее. Так, К. фон Фриц считает, что рассказ Страбона в общем соответствует действительности, но что в Скепсис попал не единственный экземпляр эсотерических сочинений Аристотеля .
Готтшалк считает, что сочинения Аристотеля, действительно, попали от Апелликона через Суллу к Тиранниону, были переписаны последним и изданы Андроником, но что романтической историей о сокрытых в Скепсисе рукописях мы обязаны фантазии Апелликона, желавшего набить цену своему приобретению, бог весть какими путями попавшему ему в руки - все свидетельства указывают на то, что Апелликон был вором и авантюристом1 .
Круст считает историю, рассказанную Страбоном, «фантастическим мифом», призванным объяснить закат перипатетической школы в эпоху эллинизма, имеющий на деле другие, внутренние причины, а заодно и дискредитировать издание Андроника (пассаж о безграмотных копиистах). Впрочем, Круст не исключает, что какой-то (разумеется, не единственный) экземпляр сочинений Аристотеля был увезен в Скепсис, где и был впоследствии обретен19.
Барнес20 признает, что какие-то рукописи, действительно, находились в Скепсисе, и в этом Страбону можно доверять, но считает, что в Скепсисе не могли оказаться единственные экземпляры всех эсотерических сочинений Аристотеля: что-то должно было остаться в школе, а что-то впоследствии было доступно самым пытливым умам и за пределами школы, свидетельства чему будут приведены ниже.
Регенбоген замечает, что даже из наивного и тенденциозного рассказа Страбона не следует, что у перипатетиков вообще не было эсотерических сочинений Аристотеля и трудов Теофраста; сказано лишь о большинстве сочинений, а то, что по крайней мере сочинения Теофраста были доступны в Александрии, ясно из пинакса Гермиппа и цитат в естественнонаучных трудах Каллимаха и Аристофана из Византия .
По поводу альтернативной версии судьбы библиотеки Аристотеля -упомянутого рассказа Афинея (Deipn. ЗаЬ) - в науке также ведутся споры. Барнес полностью отрицает достоверность этого рассказа: по его мнению, эта версия была выдумана в пику страбоновской, чтобы поддержать притязания каких-то неизвестных нам публикаторов22. По Барнесу, рассказ Страбона хорошо подкрепляется фрагментом Посидония, почти современника событий, где повествуется о том, что Апелликон купил библиотеку Аристотеля (FGrH87 F36 = Athen. Deipn. 2I4d; Афиней приводит и этот рассказ, и его не смущает противоречие со сказанным выше, Deipn. ЗаЬ). Многие учёные пытаются примирить свидетельства Страбона и Афинея. Так, Фласхар, в целом доверяя рассказу Страбона, считает, что отчасти прав и Афиней - что-то Александрийская библиотека у Нелея всё-таки купила23. Так же поступает и Дюринг, добавляя, что и в перипатетической школе не могло не оставаться сочинений учителя24. К. фон Фриц считает, что Нелей продал в Александрийскую библиотеку всё, кроме эсотерических сочинений Аристотеля25.
То обстоятельство, что у нас нет указаний на пребывание хотя бы каких-то эсотерических сочинений Аристотеля в Александрии, кроме Athen. ЗАВ, пинакса Диогена Лаэрция и туманных сведений о комментировании александрийцами биологических трудов, объясняется тем, что Александрия, при всем нашем уважении к этой школе, не была центром высокой философии: этим объясняется то, что главнейшие сочинения Аристотеля - «Метафизика», «Физика», «Аналитики» - доступные, по-видимому, в Александрии, не пользовались там большой популярностью и, надо полагать, редко переписывались. То же можно сказать и о самой перипатетической школе: уже Стратон отходит от метафизики в пользу эмпирических исследований, а при его наследнике Ликоне перипатетики перестали систематически заниматься также физикой и логикой26, и такая ситуация не располагала к пристальному изучению эсотерических трудов Аристотеля. Этим и объясняется, по-видимому, малая популярность эсотерических сочинений Аристотеля в эпоху эллинизма, хотя отдельные следы непрерывной, хотя и слабой традиции найти можно.
Возможно, независимым источником информации о покупке Апелликона в Скепсисе является другой список сочинений Аристотеля — пинакс Птолемея27, восходящий, по-видимому, к пинаксу Андроника28 и дошедший до нас лишь в арабском переводе. Пункты 92-99 этого пинакса составляют произведения, «купленные человеком по имени Апелликон в Скепсисе». Судя по пинаксу Птолемея, это всего лишь «записи для памяти» (Ьпо\і\щаха). Некоторые учёные считают это свидетельство убедительным опровержением того, что Апелликон обрел в Скепсисе весь Corpus Aristotelicum29, и даже верящий Страбону Дюринг, противореча себе, предполагает, что пп. 92-99 пинакса Птолемея могут составлять все, что Апелликон обрел в Скепсисе30.
Мы не решаемся высказать какое-либо определенное мнение по этому столь сложному и столь много обсуждавшемуся вопросу. Бесспорно то, что в рассказе Страбона есть доля правды: некий важный список сочинений Аристотеля — возможно, автограф - был увезен в Скепсис, долгое время был недоступен; возможно, обнаружение и публикация его в Риме сыграли не последнюю роль в возрождении аристотслизма на рубеже эр. Не исключено, что речь идет о единственной полной рукописи сочинений Аристотеля; при этом рукописи отдельных сочинений могли как осесть в частных библиотеках31, так и попасть в библиотеку Александрийскую. По-видимому, находка библиотеки Нелея действительно имела решающее значение для знакомства с эксотерическими сочинениями Аристотеля римлян, что не исключает того, что какие-то из этих сочинений были доступны грекам. Кроме того, учение Аристотеля, изложенное в эсотерических сочинениях, могло стать известным в эпоху эллинизма благодаря трудам перипатетиков первого поколения, слушавших Аристотеля и ознакомившихся с его сочинениями до пропажи корпуса, а также благодаря эксотерическим сочинениям, поскольку их содержание пересекалось с содержанием сочинений эсотерических.
Существует ряд свидетельств знакомства эллинистических авторов если не с самими эсотерическими сочинениями Аристотеля, то по крайней мере - через посредство ли эксотерических сочинений или ранних перипатетиков - с изложенным в них учением. Наиболее полный каталог прямых ссылок и косвенных заимствований из сочинений Аристотеля, сделанных в эпоху эллинизма, содержится у Барнеса32; в претендующем на полноту каталоге эллинистических ссылок на Аристотеля у Сэндбэйча33 нет многого из того, что есть у Барнеса. Мы не будем здесь приводить все эти свидетельства и пытаться оценить их достоверность и значение - эта задача выходит за рамки нашей работы. Добавим со своей стороны еще несколько примеров косвенного влияния учений, изложенных в эсотерических сочинениях Аристотеля, на философию эпохи эллинизма. В своей статье «Что общепринято - то и правда»34 Д. показал, что аристотелевское понятие ev6o ov повлияло на концепцию Koivai эпикурейцев и стоиков, а через нее — на Цицерона (хотя тут, по-видимому, не обошлось и без терминологической путаницы). Стоики переняли у Аристотеля не только конкретные понятия, но и саму схему анализа таких явлений, как человеческие эмоции: анализ сопряженных с ними телесных переживаний сочетался у них, как и у Аристотеля, с анализом стоящих за ними убеждений35. Deanima Аристотеля (или эксотерические сочинения Аристотеля, в которых излагались элементы учения, которое мы знаем по De anima, или учения перипатетиков, формировавшиеся под ее влияним) не могли не повлиять на стоическую концепцию (pccvxaaia. По вопросу о взаимоотношениях и взаимосвязях тела и души стоики столь близки к Аристотелю, что нельзя не усмотреть по меньшей мере аналогии36. Стоики следуют за Аристотелем в определении, человеческой жизни как совершенной активности рациональной природы человека; (ppovi oc, очень похож на стоического мудреца.
Повторим: мы не утверждаем, что все эти влияния были прямыми; что-то могло содержаться в трудах ранних перипатетиков, еще знавших Аристотеля лично, а что-то могло дойти через эксотерические сочинения Аристотеля.
Это справедливо для литературной теории Аристотеля, пожалуй, в еще большей степени, чем для прочих многочисленных областей деятельности Стагирита. Кроме неизданной при жизни автора и, по-видимому, не предназначавшейся для публикации «Поэтики», Аристотель написал и издал несколько трудов о литературе, из которых нам лучше всего известны дошедшие во фрагментах диалог «О поэтах» и «Гомеровские вопросы». Но и из того немногого, что мы знаем об этих произведениях, явствует, что они, кроме обширного фактического материала, содержали также элементы той литературной теории, которую мы знаем по «Поэтике»37. Диалог Аристотеля «О поэтах», согласно Халливелу, являлся в значительной степени теоретическим трудом, поскольку написан был при жизни Платона во многом в пику его антилитературным убеждениям. Возможно, пассажи Прокла и Ямвлиха о катарсисе, столь часто привлекаемые для интерпретации этого сложнейшего понятия, восходят к этому диалогу . Из fr. 72 Rose = Athen. XI, 505с (фрагмент диалога «О поэтах») явствует, что в диалоге раскрывалось понятие діцгоч ;, причем раскрывалось в том же духе, что и в «Поэтике», судя по тому, что там, как и в «Поэтике» (1447b 9-12), к разряду иацлак; относились и мим Софрона, и сократический диалог. Что касается литературной теории «Гомеровских вопросов» и ее отношения к «Поэтике», то ее лучше всего характеризует fr. 142 Rose = Schol. cod. Ven. В. ad. IIII, 73):
«Аристотель же говорит, что дело поэта - подражать тому, что происходит по вероятности, и при этом поэты склонны изображать опасности в большей степени [чем это случается в реальной жизни]».
