Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. «Последний мир» К. Рансмайра: путешествие-поиск в пространстве мифа С. 17
1.1. Жанровые модификации романа С. 20
1.2. Стратегии «возвращения повествования» С. 38
1.3. Сюжетно-мотивный комплекс романа С. 48
Глава 2. Мифопоэтика романа К. Рансмайра «Последний мир» в контексте литературной традиции С. 66
2.1. Эсхатология поэтического мира: А. Кубин и К. Рансмайр С. 68
2.2. Вокруг метаморфозы: Овидий, Ф. Кафка, К. Рансмайр С. 86
2.3. Идея «возвращения к природе»: Т. Манн и К. Рансмайр С.103
2.4. Мифотворчество поэта и правителя: Г. Брох и К. Рансмайр С.115
Глава 3. Метаморфоза автора в романе К. Рансмайра «Последний мир» С. 129
3.1. Контуры проблемы автора в романе С.132
3.2. Вариации истории о художнике С.144
3.3. Читатель в контексте проблемы автора С.173
Заключение С. 188
Список литературы С. 193
- Жанровые модификации романа
- Эсхатология поэтического мира: А. Кубин и К. Рансмайр
- Контуры проблемы автора в романе
Введение к работе
Немецкоязычная литература конца XX века отмечена особым интересом к памятникам античной мифологии. Подтверждением этому стали появившиеся в последние десятилетия многочисленные художественные произведения1, в которых масштаб обращения к известным мифологическим сюжетам, мотивам и образам оказался столь обширным и убедительным, что исследователи и критики пишут о сложившейся «шкале приоритетов» в выборе материала. Поэма о превращениях «Метаморфозы» (8 - 17/18 гг. н.э.) Публия Овидия Назона (43 г. до н.э. - 17/18 г. н.э.) стала для современных писателей одним из таких «популярных претекстов».
В приложении к австрийской литературе попытку предварительной систематизации и объяснения подобного художественного выбора мифологического материала осуществляет Клаус Цейрингер, аргументируя свое мнение наличием общих тенденций при работе авторов с теми или иными мифами. Одна из них (ученый называет книги Петера Хандке (р. 1942) «Медленное возвращение домой» («Langsame Heimkehr», 1979) и «Повторение» («Wiederholung», 1986)) проявляется в произведениях, которые, по его мнению, «с помощью мифа дела-
Среди произведений последних двух десятилетий следует назвать «Кассандру» («Kassandra», 1983) и «Медея. Голоса» («Medea. Stimmen», 1996) К. Вольф, «Я надеюсь все же, Медея меня не слышит» («Doch ich hofFe, Medea h5rt mich nicht», 1990) К. Ланге-Мюллер, «Дафну и Ио в кругу реального мира» («Daphne und Io am Rande der wirklichen Welt», 1982) Б. Фришмут, «Прометея» («Prometheus Desmotes», 1986) П. Хандке, «Парк» («Der Park», 1983) Б. Штрауса, «Телемаха» («Telemach», 1995) и «Калипсо» («Kalypso», 1997) M. Кольмайера и др. В литературной критике и литературоведческих исследованиях 1990-х - начала 2000-х гг. данная тенденция привлекала пристальное внимание. См. напр.: Schmeling М. Der Erzahler im Labyrinth. Mythos Modeme und Intertextualitat II Hg. v. Konstantinou E. Europaischer Philhellenismus. Antike Motive in der heutigen europaischen Literatur. Frankfurt a.M., 1995. S. 251-269; Volker R. Antikerezeption in derdeutschen Literatur vom Renaissance-Humanismus bis zur Gegenwart. Stuttgart, 2000. S. 516.
2 Следует назвать работы: Zeyringer К. «Kein schOnes Land» und «Keinem bleibt seine Gestalt». Tendenzen osterreichischer Literatur der 80er Jahre. Tubingen u.a., 1993; Schmidt-Dengler W. Bruchlinien. Vorlesungen zur 6sterreichischen Literatur 1945 bis 1990. Salzburg, Wien, 1995; Gottwald H. Mythos und Mythisches in der Gegenwartsliteratur. Studien zu Christoph Ransmayr, Peter Handke, Botho StrauB, George Steiner, Patrick Roth und Robert Schneider. Stuttgart, 1996; Scheitler I. Deutschsprachige Gegenwartsprosa seit 1970. Tubingen, 2000.
4 ют наглядным наиболее отличительные и характерные признаки современной жизни» , что предполагает видение авторами мифологических констант в актуальной социальной реальности. Сходную тенденцию в немецкоязычной литературе этого периода выделяет и И. Шайтлер в работе «Современная немецкоязычная проза с 1970-х гг.». Анализируя прозаические тексты П. Хандке, он отмечает, что в них «художник предстает как мистагог, а миф воспринимается как индивидуальное откровение, хотя и с претензией на некую универсальность». Кроме того, «обнаруживается стремление подчеркнуть в мифе эстетико-поэтическое начало: поэт предстает в роли ясновидящего, лишенного всякого субъективизма»4. Оба исследователя при этом соотносят с мифологическими константами не только реалии обыденной жизни, но и эстетический ряд названных произведений.
С художественным экспериментом, основанным на мифологическом материале, К. Цейрингер связывает другую тенденцию, называя такие произведения, как «15 000 душ» («15 000 Seelen», 1985) Петера Розая (р. 1946) и «Пепи Прохаска - пророк» («Pepi Prohaska Prophet», 1986) Петера Хениша (р. 1943). По его утверждению, мифологическое начало перемежается с изображаемыми в этих книгах состояниями современной политической жизни: Австрия предстает одновременно и как страна «с хорошим чувством долга», и как страна «счастливых людей», чье душевное состояние определяется забвением («Glucklich ist, wer vergifit»5). К мифопоэтическим экспериментам исследователь относит также романы Лилиан Фашингер (р. 1950) «Комедия» («Lustspiel», 1989) и Эльфриды Елинек (р. 1946) «Пианистка» («Die Klavierspiel-erin», 1983) и «Похоть» («Lust», 1989): в них, по его мнению, миф предстает совершенно в ином ракурсе, что связано прежде всего с поиском
3 Zeyringer К. Op. cit. S. 21.
4 Scheitler I. Op. cit. S. 199.
s «Счастлив тот, кто способен забыть» - известная цитата из оперетты «Летучая мышь» И. Штрауса, по мнению Цейрингера, наиболее полно выражает современное духовное и политическое состояние этого европейского государства. См.: Zeyringer К. Op. cit S. 23.
5
^ новых возможностей художественного языка, с обращением к «мифам
обыденного сознания» (термин Р. Барта), с врабатыванием часто употребляемых фраз и речевых клише из повседневной жизни обывателя в художественный текст, с созданием нового «языкового космоса» (термин Э. Елинек)6. По словам самой Л.Фашингер: «Миф способствует письму, он устанавливает взаимосвязь с существующей литературой, даже если с ним обращаются не должным образом» .
Книги Кристофа Рансмайра, и в особенности его роман «Послед-ний мир» («Die letzte Welt», 1988), подобно произведениям «У Бирешей» («Bei den Bieresch», 1983) Клауса Хоффера (р. 1942) и «Отель «Сияние смерти» («Hotel Mordschein», 1989) Вернера Кофлера (р. 1947), объединяет еще одна, третья, по мнению Церингера, особенность работы с мифом. В этих книгах осуществляется обращение к мифу одновременно как к строительному материалу для современных авторов, как к «источнику письма» и как к «способу разрешения проблем современного бытия»8. Исследователь считает, что «Последний мир» австрийского т
прозаика — одно из произведений современной литературы, вобравших в
себя некоторые из наиболее характерных тенденций в освоении мифологического материала.
Кристоф Рансмайр (р. 1954) - современный австрийский писа
тель, автор таких произведений, как книга эссе «Сияющий закат. Ирри
гационный проект или Открытие существенного» («Strahlender
4? Untergang. Ein Entwasserungsprojekt oder die Entdeckung des
Wesentlichen», 1982), романы «Ужасы льдов и мрака» («Die Schrecken des Eises und der Finsternis», 1984) и «Болезнь Китахары» («Morbus Kitahara», 1995), путевые заметки «Путь в Сурабайю» («Der Weg nach Surabaya», 1997), пьеса «Невидимая» («Die Unsichtbare», 2001). В
6 Zeyringer К. Op. cit. S. 23.
'^ 7 Faschinger L., LOffler S. «Ich schreibe, weil ich muB» II Profil. 1986. Nr. 45. S. 80.
у 8 Zeyringer K. Op. cit. S. 24.
2000 г. в Зальцбурге его творчеству была посвящена большая часть театрального фестиваля, в рамках которого он представил свою авторскую программу «Путь в Вавилон», в нее вошла и презентация его нового художественного проекта - романа «Парящая гора» («Der fliegende Berg»)9.
Мировое признание австрийский прозаик получил после выхода в свет своей третьей книги, романа «Последний мир», опубликованного в серии «Другая библиотека» издательства «Грено» (Нёрдлинген, Германия). Кроме восторженных откликов читательской аудитории эту книгу сопровождает и солидный перечень литературных премий, присужденных автору, наиболее значимые из которых — премия Антона Вильд-ганса (1990), Большая литературная премия Баварской академии искусств (1992), премия Франца Кафки (1995), Европейская премия Ари-стеон (1996). О повсеместном интересе к роману свидетельствуют и появившиеся вскоре его переводы практически на все европейские языки.
Замысел «Последнего мира», по словам самого автора, изначально был «обречен на успех», так как в качестве главного претекста он использовал известнейшую в истории западноевропейской литературы поэму «Метаморфозы» великого древнеримского поэта Овидия. Причины обращения Рансмайра к столь значительному литературному памятнику были довольно разные. Во-первых, идея нового прозаического переложения «Метаморфоз» Овидия была «подарена», по признанию самого писателя, его другом и коллегой по журналистской работе, Гансом Магнусом Энценсбергером (p. 1928)10, которому и адресовано посвящение в начале романа. В статье «Наброски к роману», предвосхитившей появление книги, Рансмайр прямо говорит о том, что его произведение -действительно заказная работа для издательства «Грено», перевернувшая его представления о великой поэме: «Неожиданно для себя я узнал в
9 Schiitt H.D. Stiller Widerstand II News. 2000. Nr. 21. S. 159.
10 См. раб.: GehlhoffF. Wirklichkeit hat ihren eingenen Ort: Lesarten und Aspekte zum Verstandnis des Romans
«Die letzte Welt» von Christoph Ransmayr. Paderbrn u.a., 1998. S. 9.
7 античных фигурах людей из своего окружения со всей их любовью, печалью и яростью»11.
Во-вторых, у европейских народов поэма Овидия считается чем-то вроде «языческой Библии», а положенная в ее основу идея метаморфозы - источник появления многих произведений последующих эпох, столь же значимых для западноевропейской культуры'2. Так, например, немецкий философ и культуролог Ханс Блюменберг в «Работе над мифом» («Arbeit am Mythos», 1979), говоря о значении «Метаморфоз» Овидия, отмечал, что вряд ли существует на сегодня литературное произведение, которое дало бы такое множество сюжетов для мировой культуры: «В целом европейская художественная культура есть сложное сплетение связей, центрированных на фигуре Овидия» , - заключает учёный.
На замысел романа «Последний мир» помимо прямого претекста - поэмы Овидия «Метаморфозы» - оказали влияние, возможно, и косвенные источники. Так, допустимо предположение, что в исследуемом произведении имеет место определенная связь между осуществленной в 1986 году театральной версией поэмы Овидия в венском «Бургтеатре»14 и «Последним миром» Рансмайра. Известно, что австрийскому писателю перед премьерной постановкой в «Бургтеатре» от одного из венских театральных агентств поступило предложение написать небольшую рецензию. После просмотра спектакля Рансмайр отказался от этого предложения и обратился к работе над своей прозаической версией.
Помимо упомянутых выше обстоятельств общекультурного порядка Рансмайр, как представляется, увидел в этом материале и ту возможность, которая позволила бы ему, как он уже пытался это сделать в
11 Ransmayr Ch. Entwurf zu einem Roman //Jahresring 34. 1987-88, S. 196.
12 Schmidt-Dengler W. «Keinem bleibt seine Gestalt». Christoph Ransmayrs Roman «Die letzte Welt» II Die
Erfindungder Welt. Hg. von U. Wittstock. Frankfurt a. M., 1997. S. 101.
13 Blumenberg H. Arbeit am Mythos. Frankfurt a. M., 1979. S. 383.
14 Следует отметить, в достаточно вольной интерпретации под названием: «"Метаморфозы" Ови
дия или Движение от периферии к центру, туда и обратно» (режиссер А. Фрейер).
8
UK' своем литературном первенце, романе «Ужасы льдов и мрака», развер-
нуть повествование в направлении «реконструкции тайны» - воспользовавшись тем, что обстоятельства ссылки и жизни Овидия в изгнании до конца не известны, обратиться к эксперименту в области сюжета, соединив в нем исторически достоверный материал со смелым и активизирующим интерес читателя художественным предположением.
Литературно-критические отклики на роман К. Рансмайра в ос-
V»
новном были едины во мнении, что «Последний мир» - произведение незаурядное, выбивающееся из общего потока современной литературы. Первоначальные оценки, такие как «открытие памятника Овидию»15, «игра с готовыми элементами из истории и литературы»16, «хорошо сделанный биографический очерк, посвященный Овидию»17, уже отражали всю неоднозначность ситуации, сложившейся вокруг «Последнего мира». В 1988 году, в первые месяцы после выхода романа, критики, как и
и читатели, находились, что теперь очевидно, в состоянии «легкого заме-
шательства». Это общее впечатление от текста показало, что для определения «уровня» и «качества» книги одного прочтения оказывается недостаточно. Для осознания состоявшегося литературного события временная дистанция между выходом романа и первыми рецензиями была слишком короткой.
Воплотивший многие тенденции своего времени, «Последний мир» является произведением, в котором автор обращается не столько к
f? античной мифологии, сколько к поэтическим текстам, передающим ми-
фологические сюжеты в литературной обработке (к «Метаморфозам» Овидия и мифопоэтической традиции, основанной на античных памятниках). Эта особенность романа позволяет говорить о нем как о продук-
Е.Н. «Keinem bleibt seine Gestalt». Christiph Ransmayrs Roman «Die letzte Welt» II Neue Zurcher Zeitung.
01.09.1988.
-fy 16 Hage V. Mein Name sei Ovid II Die Zeit. Nr 41.07.10.1988.
| n Reiser J. Mit erlauchten Worten. Wirkungen zweiter Klasse II SUddeutsche Zeitung. 22-23. 10.1988.
V /
.*; тивном материале в разговоре о проблеме взаимоотношения мифа и ли-
тературы в конце XX века. Оснований для этого несколько. Одно из них исследователи связывают с мифом как универсальным материалом для художественного произведения и как своеобразным пространством для интертекстуальных отношений (с его способностью к бесконечным изменениям, метаморфозам). В романе «Последний мир» присутствует несколько линий, соотносимых с мифом как понятийным началом: первая линия - родство мифа с поэтическим словом (повседневность места романного действия, причерноморского городка Томы, воспринимается как мифологическое пространство только после ее «фиксации» в художественном слове), ведь именно поэтическое искусство, по утверждению некоторых ученых, является хранителем мифологической традиции18. Вторая - восприятие мифа как некой правдоподобной реальности19 (все происходящее на черноморском побережье воспринимается прежде всего именно как повседневная действительность). Третья линия связана с утверждением мифа как повествования20 (процесс рассказывания и записывания историй в романе напрямую связан с мифологическим повествованием). Четвертая - более широкое понимание мифа как
*У 1
формы восприятия мира (соотнесенность художественного и мифологического сознания в романе). Пятая - характеристика мифа как символа22 (в «Последнем мире» представлена в эпизоде первого посещения главным героем романа, Коттой, дома ссыльного Назона, Трахилы).
-Jf Так, известный русский фольклорист А.Н. Афанасьев писал: «Источник мифологических представ-
лений - живое слово человека», см. Афанасьев А.Н. Древо жизни. Избранные статьи. М., 1983. С. 21, а А.А. Потебня утверждал, что «создание нового мифа состоит в создании нового слова», см. Потебня А.А. Слово и миф. M., 1989. С. 439.
19 М.И. Стеблин-Каменский считал, что миф мыслится первобытным сознанием вполне реальным. См.
Стеблин-Каменский М.И. Мир саги. Становление литературы. Л., 1984. С. 6.
20 Это утверждение лишает миф синкретизма, так как записанный миф - это уже, по терминологии
А.Ф. Лосева, «умственное построение». См. Лосев А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990, С. 162.
21 По мнению О.М. Фрейденберг: «Миф был всем - мыслью, вещью, действием, существом, словом».
См. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978. С. 227.
22 О символической природе мифа писали многие исследователи (например, К.Г. Юнг, А.Ф. Лосев, M.
Элиаде и др.). Что же касается восприятия мифа как чуда, то еще Ф. Ницше в своей книге «Рождение
трагедии из духа музыки» писал: «Миф — это сосредоточенный образ мира, который, как аббревиатура
~L{ явления, не может обходиться без чуда». См.: Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки, или Эл-
! линство и пессимизм // Ницше Ф. Соб. соч. в 2-х тт. М., 1990. Т. 1. С. 148.
'и Другое основание ученые видят в художественных новациях, ко-
V)
торые, несомненно, имеют место в исследуемом произведении. Речь идет об иронически-игровом начале (запрограммированная автором установка на «игру» с читательским ожиданием порождает «новый гедонизм», то есть новое «удовольствие», которое возникает как от прочтения текста, так и от его конструирования, от дискурса, от сотворчества), об интертекстуальных возможностях художественного произведения (одна из установок литературного движения последних десятилетий XX века, «постмодернизма», заключается в том, что «каждый текст может быть прочитан только через другой текст: в качестве потенциальной цитаты», «это предпосылка мифологизирования, в основе которой лежит тотальное комментирование, отсылка к другому знанию» , и подобная установка в исследуемом произведении воплощается повсеместно), а также об авторефлексии и о возрождении интереса к самому процессу рассказывания24. Из этого следует, что «Последний мир» может быть рассмотрен как попытка своеобразного синтеза нескольких мифопоэти-ческих концепций. Сделанный автором акцент на полифункциональности мифа предопределил выбор исследовательской проблемы - взаимоотношение мифа и литературы - в качестве основы нашей диссертационной работы25.
23 Апинян T.A. Игра в пространстве серьезного. СПб., 2003. С. 358.
24 Следует сказать, что истоки большинства популярных в современной литературе принципов органи
зации художественного материала, в том числе и приведенные выше, обнаруживают себя еще в искус
стве рубежа XVIII-XIX вв., а именно, в литературе эпохи романтизма. Так, проблема игровой природы
-л культурного текста особенно отчетливо была поставлена в произведениях писателей романтизма: «Ро-
мантизм продемонстрировал игру как универсалию психологии, творчества и культуры. Она не просто символизирует особый подход к реалиям и реальности, она создает картину мира, более полную и многогранную, чем позволяют иные мыслительные структуры. Игра разрушает и созидает, обеспечивая континуум культуры и личности». См.: Апинян Т.А. Указ. соч. С.307. И именно в романтической эстетике утверждается идея метатекстуальности, творческого рефлексирования и теоретизирования, растворенного в пространстве художественного текста: см., например, автохарактеристику Ф. Шлегеля в приложении к его ромаїгу «Люцинда» (1799): «Теория романа сама должна бы быть романом». См.: Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2-х тт. М., 1983. Т. 1. С. 405.
25 В отечественном литературоведении проблема взаимоотношения мифа и современной западной
литературы неоднократно привлекало внимание исследователей. См., например, основополагаю
щее исследование Е.М. Мелетинского «Поэтика мифа» (1976). Из последних по времени работ
, данная проблематика на материале литературы конца XVIII-начала XIX вв. рассматривается в мо-
ty нографии Е.Н.Корниловой «Мифологическое сознание и мифопоэтика западноевропейского ро-
' мантизма». М., 2001.
** Исследовательская традиция. За последние десять-пятнадцать
^
лет с момента выхода в свет романа К. Рансмайра опубликовано более десятка научных монографий, посвященных «Последнему миру». Так, в исследованиях западных ученых С. Вильке26, X. Готвальда27, М. Киля28, Н. Бок-Линденбека29 делаются попытки на материале произведений Рансмайра объяснить состояние мифопоэтической литературы последних двух десятилетий XX века. Ученые сходятся во мнении, что исследуемое произведение представляет собой характерную реализацию идеи «нового повествования», связанной с возрождением интереса к мифологии. При аргументации этого они опираются на известную работу «Диалектика Просвещения» (1947) М. Хоркхаймера и Т. Адорно, обращаясь, главным образом, к той её части, в которой представлена формула общественного развития: «Уже миф есть Просвещение, и Просвещение превращается обратным ходом в мифологию»30, а также к концепции мифа X. Блюменберга, изложенной в его «Работе над мифом». Важно отме-
г тить, что формула современного понимания мифа и мифологии во мно-
гом обусловила не только проблемный план «Последнего мира», но и
его поэтическую структуру: в исследовательских работах рассматрива
ются проблемы цикличности художественного времени, интертексту
альности, «лабиринтности» повествования, концепция метаморфозы, си
туация «возвращение» к нарративу, обращение автора к разнообразным
концепциям двадцатого столетия, связанным с изучением мифа (А.Ви
нер, Э. Топич, Э. Канетти, 3. Фрейд, К.Г. Юнг, Р. Барт др.).
4? Изучению поэтики данного художественного произведения по-
священы работы таких исследователей немецкоязычного региона, как
26 Wilke S. Poetische Strukturen der Moderne. Zeitgenossische Literatur zwischen alter und neuer Mythologie.
Stuttgart, 1992.
27 Gottwald H. Op. cit
28 Kiel M. Nexus: postmoderne Mythenbilder. Vexierbilder zwischen Spiel und Erkenntnis. Mit einem
Kommentar zu Christoph Ransmayrs «Die letzte Welt». Frankfurt a. M., Berlin u.a., 1996.
29 Bock-Lindenbeck N. Letzte Welten-Neue Mythen. Der Mythos in der deutschen Gegenwartsliteratur. KOln
^» u.a., 1999.
| 30 Хоркхаймер M., Адорно Т. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.,1997. С. 13.
і*, Т.Эппле31, А. Фитц32, Е. Гельхоф33, М. Фрелих34, Ф. Харцер35. Эта груп-
па монографий выделена с определенной степенью условности и прежде всего потому, что большее внимание в них уделяется вопросам поэтического своеобразия постмодернистского текста, нежели рассмотрению собственно проблемы мифа. Например, книга Т. Эппле «"Последний мир" Кристофа Рансмайра» - одно из первых конструктивных исследований, в котором сделана попытка структурирования мифопоэтического материала романа австрийского писателя. Однако работа представляет собой скорее развернутый комментарий к художественному тексту, так как главным намерением ученого было желание сделать прозрачной и понятной сюжетную схему этого произведения.
Следующие три из названных работ содержат преимущественно поэтологический анализ романа «Последний мир». Две из них (книги А.Фитц и Э. Гельхофа) обращены к схожей исследовательской проблематике - к анализу взаимоотношения реальности и вымысла, функции
і, субъекта в реконструкции художественного мира «чужого текста» и ос-
новных аспектов поэтики, таких как художественное время и пространство, система персонажей, основной мотивационный комплекс романа. А. Фитц строит свое исследование на анализе многоуровневой перспективы повествования и интертекстуальных связей «Последнего мира» с литературной традицией начала XX века. М. Фрелих в своей достаточно обстоятельной монографии «Литературные стратегии десубъективиза-ции» предпринимает попытку проследить развитие проблемы героя, а
Т»' именно, если пользоваться терминологией ученого, определить «куль-
турно-философский дискурс субъекта» на материале всех прозаических текстов австрийского писателя.
31 Epple Th. Christoph Ransmayr: Die letzte Welt. Interpretation. Miinchen, 1992.
32 Fitz A. «Wir blicken in ein ersonnenes Sehen». Wirklichkeits- und Selbstkonstruktion in zeitgenSssischen
Romanen. Sten Nadolny, Christoph Ransmayr, Ulrich Woelk. St. Ingbert, 1998.
33GehlhoffE.F.Op.cit.
34 Fr6hlich M. Literarische Strategien der Entsubjektivierung. Das Verschwinden des Subjekts als Provokation des Lesers in Christoph Ransmayrs Erzahlwerk. WUrzburg, 2001.
*> Книга Ф. Харцера «Рассказанное превращение. Поэтика эпичес-
ких метаморфоз (Овидий - Кафка - Рансмайр)» отличается от других тем, что автор исследования, выбрав один из аспектов - метаморфозу как художественный прием и как проблемный комплекс, - предлагает, с одной стороны, три различных исторических варианта его решения (на примере произведений Овидия, Ф. Кафки и К. Рансмайра), с другой стороны - пытается представить логику культурно-исторического развития и наполнения самого понятия «метаморфоза». В одном из разделов дис-сертационного исследования в связи с разговором об интертекстуальных связях творчества Франца Кафки (1883-1924) (его новеллы «Превращение») и исследуемого текста намерены остановиться более подробно именно на этой работе.
Отдельно следует сказать об одной из последних монографий Холгер Мозебах «Эсхатологические представления в прозаических про-изведениях Кристофа Рансмайра» . Интерес представляет выбранный
і, автором исследовательский подход: «Последний мир» представлен не
только через призму романного творчества австрийского писателя, но и
через одну из характерных для литературы конца века тем, тему апока
липсиса. Основную аналитическую часть предвосхищает рассказ о сло
жившейся в западноевропейской культуре традиции повествований о
гибели мира и о возможных способах или сценариях ее развития в со
временной художественной ситуации. К этому исследованию обратимся
в том разделе иследования, в котором речь пойдет об одном из претек-
Ь стов «Последнего мира», романе Альфреда Кубина (1877-1959) «Другая
сторона».
В отечественной научной рецепции творчество австрийского писателя представлено довольно скупо. Имя Кристофа Рансмайра в ряду авторов, наиболее значимых для литературы 80-х - 90-х гг. прошлого
35 Harzer F. Erzahlte Verwandlung. Eine Poetik epischer Metamorphosen (Ovid - Kafka - Ransmayr).
jt Tubingen, 2000.
! 36 Mosebach H. Endzeitvisionen im Erzablwerk Christoph Ransmayrs. Munchen, 2003.
+), столетия, приводит в своих работах В.А. Пестерев . Важно назвать пре-
дисловие А.В. Карельского к русскому изданию романа, а также рецензию С. Шлапоберской39, появившуюся вскоре после первой публикации романа «Последний мир». Существуют исследования на русском языке, выполненные коллегами с Украины - это две работы Д. Затонского40 и статья Б. Бегуна , в которых исследуемая проблема затрагивается лишь «по касательной». Этим русскоязычная литература вопроса в основном и ограничивается.
Представленный обзор исследовательских трудов позволяет заключить, что предложенная тема: «Роман Кристофа Рансмайра „Последний мир": миф и литература» в таком виде на научное обсуждение выносится впервые. Очевидным является и то, что постановка проблемы - взаимоотношение мифа и литературы - своевременна и требует тщательной разработки на материале современной прозы, питающейся мифологическими источниками.
j, Актуальность исследования обусловлена тем, что роман «По-
следний мир» К. Рансмайра в свете обозначенной проблемы взаимоотношений мифа и литературы на современном этапе мало изучен в литературоведении. При этом выделенная проблема представляет собой важный аспект в понимании проблематики и поэтики художественного творчества австрийского писателя.
J-* 37 Пестерев В.А. Модификации романной формы в прозе запада второй половины XX века. Волгоград,
1999.309 с. Он же. Постмодернизм и поэтика романа. Историко-литературные и теоретические аспекты. Волгоград, 2001.38 с. Он же. «Последний мир» Кристофа Рансмайра: эстетизация мифа и романная форма // Многообразие романных форм в прозе Запада второй половины XX столетия. Под ред. В.А. Пестерева. Волгоград, 2005. С. 170-189.
38 Карельский А. О людях и камнях, о людях и птицах // Рансмайр К. Последний мир. М. 1993. С. 5 -15.
39 Шлапоберская С. Кристоф Рансмайр «Последний мир» // Современная художественная литература
за рубежом. 1990 - № 3. С. 5 - 6.
40 Затонский Д. Метаморфозы Овидия Назона, или Покушение на движущееся время (К. Рансмайр
«Последний мир») // Вікно в світ: наукові дослідження. 1998. -№2. С. 141-160. См. также главу «Роман
Кристофа Рансмайра «Последний мир» в книге: Затонский Д. Модернизм и постмодернизм. Мысли об
извечном коловращении изящных и неизящных искусств. М., 2000. С. 144 -172.
41 Бегун Б. «Последний мир» К.Рансмайра: избавление от текста или неизбывность текста?// Вікно в
ч& світ: наукові дослідження. 1998. №2. С. 141-160.
15 Научная новизна исследования состоит в том, что впервые
предлагается системный анализ романа Кристофа Рансмайра с исследовательской позиции, ориентирующейся на особую включенность античной мифологии и мифопоэтических текстов XX века в художественное пространство предложенного романного произведения.
В связи с этим цель исследования состоит в том, чтобы рассмотреть способы построения мифопоэтического текста, понять процессы взаимоотношения с такого рода литературной традицией, что приводит к разговору о формах авторской рефлексии и о предлагаемых самим текстом формах рецепции.
Реализация поставленной цели предусматривает решение ряда конкретных задач:
Выявить на материале сопоставления романа «Последний мир» с другими произведениями этого автора, в частности, с творческим дебютом, книгой «Ужасы льдов и мрака», закономерности в организации мифопоэтического пространства исследуемого произведения.
Проанализировать интертекстуальные отношения, возникающие между романом К. Рансмайра и произведениями немецкоязычной литературы первой половины XX века (в связи с разговором о тех авторах, которые в своих художественных текстах активно обращались к интересующей проблеме «миф и литература»), что позволит вести разговор об исследуемом произведении с позиции литературной традиции.
Исследовать одну из ключевых проблем в современной литературе - проблему «метаморфозы автора», ее трансформацию в связи с появлением новых концепций мифа и в связи с традицией повествования о художнике в литературе конца XX века.
Методология исследования включает комплексное использование приемов историко-функционального, сравнительно-типологического и интертекстуального анализа. Теоретическую основу настоящей работы составили некоторые положения концепции диалогичности (М.М. Бахтин),
немецкой школы рецептивной эстетики (В. Изер, О. Марквард), а также некоторые положения из трудов В.Н. Топорова, ІД. Тодорова, Р.Барта, Ю. Кристевой, Ж. Деррида.
Предметом исследования являются мифопоэтические особенности романа «Последний мир» К. Рансмайра. Объектом исследования -способы построения и механизмы взаимного влияния мифологического и литературного материала.
Основные положения и результаты исследования могут найти практическое применение при подготовке общих и специальных курсов по современной западноевропейской литературе и общих историко-литературных курсов в вузовском образовании.
Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования нашли отражение в докладах на Всероссийских научно-практических конференциях преподавателей и аспирантов 2001 и 2002 годов (Санкт-Петербург), на 2-ом Российском съезде германистов (Москва, 2004), а также в сообщении на аспирантском семинаре при кафедре истории зарубежных литератур Санкт-Петербургского государственного университета (февраль, 2002). По материалам диссертации опубликовано пять статей.
Структура диссертации определена целью, задачами и принятым способом исследования и состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы. Объем работы составляет 214 страниц. Библиография насчитывает 336 наименований.
Жанровые модификации романа
В качестве основного источника, как известно, австрийский прозаик выбрал обработанные Овидием античные мифы, связанные прежде всего с мотивом превращения48. Для писателя, хорошо знакомого с европейской философией и этнографией, обращение к мифу - не просто дань моде, а существенный источник для художественных поисков, интертекстуальной игры, сюжетных заимствований, открывающих современному повествованию большие возможности. Как известно, структура мифа, мифологическая матрица обладает такими качествами, как многозначность и вариативность, и предоставляет современному художнику почти бесконечный простор для игры известными культурными образами и символами. На это качество мифа обращала внимание современная немецкая писательница Криста Вольф (р. 1929) в эссе «Миф и образ» (1990): «Мифологические источники в самой мифологии пребывают в подвижном состоянии, и это особенно притягательно для автора, потому что они не сковывают его»49.
Другое качество мифа - «гибкость» - позволяет К. Рансмайру не только создать оригинальное произведение, включающее персональную историю автора и существенные характеристики его исторической эпохи, но и «вписать» в роман свое представление о развитии европейской литературы. В намерения австрийского писателя входило создание произведения по примеру мозаичной картины, каждая часть которой соответствовала бы той или иной интерпретации античного мифа, известной из истории литературы. Своеобразным пояснением к описываемой ситуации может стать наблюдение Ю. Лотмана, которое он приводит в ра 21 боте «Символ в системе культуры». Многие произведения конца XX века, по мнению ученого, по своей художественной форме, по своей вы-строенности в большинстве случаев напоминают полотно Веласкеса «Менины» (1656), на котором, как в зеркальном отражении, изображен художник, пишущий одну и ту же картину, при этом нельзя сказать, что все последующие работы - это точные копии первой50. Эта качество зеркального преломления наиболее полно характеризует «Последний мир». Вводя в контекст произведения мифологические константы, Рансмайр не только выстраивает его по уже знакомым читателю повествовательным схемам, но и превращает в своеобразный художественный палимпсест51.
Следует отметить, что осовременивание известных библейских и античных мифов - явление, характерное для литературы XX столетия. Диапазон обращения к мифологическому материалу достаточно широк: движение от попыток мифологизации социума, событий повседневной жизни и человека в романе Джеймса Джойса (1882-1941) «Улисс» (1922) и многочисленных «реакций» на этот текст (роман Дж. Апдайка «Кентавр», 1963) через неомифологизацию, через превращение бытовой ситуации в миф, наделенный философско-экзистенциальным смыслом (например, в произведениях Франца Кафки) до представления современного мира составной частью мира мифологического (в романе Г.Маркеса (р. 1928) «Сто лет одиночества», 1966). Подобные художественные формы литературоведы определяют термином «роман-миф». В отечественном литературоведении на этой разновидности жанра романа настаивает Н.Г. Медведьева, в частности, она пишет: «В тех литературных произведениях, в которых миф становится ведущим сюжетообра 22 зующим (и - шире - стилеобразующим) средством, он выходит за пределы собственно стилевой сферы, создавая новое жанровое качество, новую жанровую или, по меньшей мере, квазижанровую форму. 11е случайно в критике уже закрепился термин «роман-миф», используемый обычно в приложении к творчеству таких писателей, как Дж. Джойс, Т.Манн, Г. Маркес»53.
Близость «Последнего мира» к этой жанровой разновидности следует отнести на счет осуществляемого автором процесса ремифоло-гизации художественной действительности, который базируется на интертекстуальном качестве мифа54. Так, между мифом и повседневностью автор помещает фигуру «культурного рассказчика», пересказавшего произошедшие когда-то, во времена правления императора Августа, мифологические истории и одновременно продолжающего и по сей день «жить» в них. Из этого следует, что роман Рансмайра в определенной степени можно отнести к обобщенному варианту жанра «романа-мифа», при этом уточнив: в основу «Последнего мира» положен и уже обработанный, культурный миф, и его архаические формы, отождествляемые древними с повседневной жизнью. Снятие границ между архаическим миром, историческим временем правления императора Августа и последними десятилетиями XX века, смешение героев, событий античности с реалиями современности - все это при первом знакомстве с книгой способно вызвать у читателя «Последнего мира» представление о хаотичной смеси разнородных элементов, о явлении «ахронии».
Эсхатология поэтического мира: А. Кубин и К. Рансмайр
Из всего мифологического репертуара наиболее востребованными в европейской литературе 70-х - 80-х годов XX века оказались эсхатологические мифы. Привлекательность такого рода материала заключается, по мнению ученых, в естественном стремлении человека к пониманию ценности своего земного бытия, к осознанию своего предназначения, то есть в тех общечеловеческих установках, которые во все времена были актуальны. Следует также учитывать, что представления об «апокалиптическом конце», складывающиеся на протяжении всей истории христианской культуры, несут в себе естественный страх, испыты-ваемый человеком перед неведением будущих событий .
Относительно активной представленности такой проблематики в современном культурном пространстве все же бытуют разные мнения. Наиболее распространенное из них заключается в том, что в литературе последней трети двадцатого столетия «философско-историческая и теологическая убедительность апокалипсиса, с которой рисовали картины конца времен, чтобы придать жизни наивысший смысл, предстает исчерпанной»123. Появление произведений такого рода подтверждает возросший читательский интерес к этой проблематике: следует назвать такие произведения, как «Гибель "Титаника"» (Der Untergang der Titanic, 1978) Г.М. Энценсбергера, «Зимняя война в Тибете» (Winter krieg in Tibet, 1981) Ф. Дюрренматта, «Прогнившее творение» (1979) Э.М. Чио-рана, «Падение. Контуры философии человеческого бегства» (Das Unter. Konturen einer Philosophic der Menschenflucht, 1983) У. Хорстмана, «Парфюмер» (Parfum, 1985) П. Зюскинда, «Имя розы» У.Эко. Вместе с тем для художника миф об апокалипсисе и сегодня остается тем благодатным материалом, который, с одной стороны, имеет социально-исторические основания (популярность такого рода литературы у читательской аудитории приносит известность и ее создателям), с другой стороны - историко-культурные основания: возможность высказать свое отношение к сложившейся в мировой литературе традиции повествования о «гибели мира» (ближайшей по времени является литература немецкого и австрийского экспрессионизма)124. Освоению апокалиптической тематики в литературе наших дней во много способствовал предшествующий исторический опыт: события второй мировой войны, современные экологические, техногенные и политические катастрофы. Как следствие этих процессов, упоминание или намек на эту тематику создает в произведениях видимость или возможность «диалога» с пре-текстами, их ироничное переложение или своеобразную «игру в узнавание». Все эти и другие процессы служат еще одним подтверждением актуализации мифа.
По мнению немецкого ученого М. Хойермана: «Апокалипсис живет в мифологическом ожидании меняющейся последовательности, его психологический смысл заключается в мобилизации страха против страха. Апокалипсис существует так долго, как ужас и безумие, но ему еще никогда не удавалось убить надежду на спасение. Если исчезнет надежда, то в апокалиптических представлениях будут выигрышными фантазии о конце света, и мы - в принципе - с этой изменяющей структурой соотносим изменения особого душевного состояния: смерть и уничтожение как ожидание предела приводит к смерти и уничтожению как ожиданию конца. Мы больше не находимся в пределах апокалипсиса, но, скорее, в пределах некоего катастрофизма. Доверие утрачено бесследно, окончательно утвердилось отчаяние, гибель запрограммирована раз и навсегда. Если что-то еще здесь может регрессировать, то это, вероятно, смерть. Если здесь что-то еще может подвергнуться мифологи-зированию, то это одно лишь удовольствие от гибели»
На этом фоне роман «Последний мир» австрийского автора выглядит своеобразным откликом на некоторые распространенные в художественной литературе эсхатологические сценарии, среди которых есть и сценарий с историко-политической подоплекой: представленная в романе Римская империя эпохи правления императора Августа в своей па-радигматичности вполне узнаваема современным читателем. Она имеет очевидную проекцию на политическое мироустройство Европы начала двадцатого века, а именно, по утверждению Й. Ковар, проекцию на положение Австрии в европейском сообществе. «Однако именно австрийская литература конца века и Первой республики очень хорошо знала это противостояние между величественной и самодостаточной метрополией и провинцией, провинцией, в которой процессы распада были уже совершенно очевидными. (...) Вне всяких сомнений, в своем произведе-нии Рансмайр обращался к австрийской истории начала века» .
Контуры проблемы автора в романе
«Последний мир» К. Рансмайра - это роман о художнике, роман о творческом самосознании, и вместе с тем роман, в котором традиционная для этого жанра фигура художника в тексте не появляется напрямую, словно бы исключена из него. Фигура Назона, которому посвящен роман и имя которого стоит за всеми представленными в нем историями, по причине своей «призрачности» едва ли может быть соотнесена с центральными персонажами немецкоязычных романов о художнике (Kiinstlerromane) . Не предстает Овидий и как герой некоей романизированной биографии, подобно Ницше, Достоевскому и Толстому в книгах С. Цвейга. Кристоф Рансмайр пишет не книгу о великом римском поэте Овидии, а роман с «Овидиевым репертуаром». В отличие от романов-реконструкций, содержащих полудокументальный - полуфикцио-нальный текст о реальном писателе (художнике), у Рансмайра появляется герой-исследователь (следопыт, свидетель), который предпринимает попытку ремифологизации, реконструкции «образа художника», иногда без прямой отсылки к историческому «прототипу». Этот «образ» в результате выходит за рамки какой-то конкретной истории, реальной судьбы и все больше становится неким обобщением, символом, вобравшим в себя художественный опыт последующих эпох. В связи с этой установкой контуры проблемы автора в исследуемом тексте не будут ограничиваться только попыткой верификации версии Рансмайра о судьбе Публия Овидия Назона. Попытаемся представить совокупность ситуаций, относящихся к фигуре автора.
В «Последнем мире» фигура потенциального создателя книги о превращениях не представлена напрямую, то есть речь может идти скорее о «маске», под которой с одинаковым успехом может скрываться как автор исторический, так и автор архаический (как вариант - мифографы). В разных ситуациях и при разных условиях эта «маска» может иметь кардинально противоположные функции. «Авторская маска» предстает здесь в качестве своеобразной точки преломления возможных отражений или, говоря иначе, форм авторства в современном тексте. Подобная художественная уловка позволяет создать более обобщенное представление, включающее предположение о существовании какого-то неопределенного «другого», вживаясь в образ которого художник стремится обрести ценностную позицию по отношению к самому себе.
По утверждению М.М. Бахтина, в подобное событие «самосозерцания» или «вживания» обязательно включается второй участник, «фиктивный другой»: «Художник занимает твердую позицию вне себя, находит авторитетного и принципиального автора, этот автор - художник как таковой, побеждающий художника - человека»254. Из этого следует, что, изображая в условном «автопортрете» себя как «другого», автор тем самым реконструирует концепцию творческой личности, создает макет судьбы и роли художника своего времени, то есть воплощает в своем произведении миф о творце, принадлежащем современной ему культурной эпохе. Отводимая в этом случае автору роль «двойного агента» (термин Л. Фидлера) или ситуация «двойного кодирования» предполагает апелляцию одновременно и к «элитарной», и к «массовой» части общества: «Постмодернистский художник всегда находится как минимум в двух «плоскостях», у него нет четкого топоса, нет «точки опоры» и не может быть «точки зрения», сознание его всегда в какой-то мере раздвоено».
Похожие диссертации на Роман Кристофа Рансмайра "Последний мир": миф и литература
