Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. История и воображение: Классические программы исторического познания .
1.1. Трансцендентальная идея воображения как всеобщего и необходимого условия исторического познания
1.2. История как переживание и герменевтика воображения
1.3. Исторический опыт как опыт воображения
Глава 2. Аналитические стратегии познания исторической реальности .
2.1. О системном описании в истории
2.2 История и истина: о верификации исторического знания
2.3 Историческое объяснение или теория охватывающих законов
Глава 3. Историческая антропология и метафизика «нового историзма».
3.1 Антропологическая модель исторической реальности
3.2 Тропологическая аналитика исторической реальности
3.3 Поэтизация истории в «Новом историзме»
Заключение
- Трансцендентальная идея воображения как всеобщего и необходимого условия исторического познания
- История как переживание и герменевтика воображения
- О системном описании в истории
- Антропологическая модель исторической реальности
Введение к работе
Вряд ли известный философский тезис о том, что история является действенным способом самопознания человека, требует специального разъяснения. Тогда как вопрос о человеческих способностях проникновения в историческую реальность всегда отличался актуальностью, остротой и огромным творческим разнообразием своей постановки и обсуждения, как в философских, так и в исторических исследованиях. Различие взглядов на природу исторической реальности оказывалось весьма существенным в зависимости от того, основывались ли они на признании объективности или субъективности представлений о прошлом средствами познания. Так, историки, как правило, свою сверхзадачу усматривали в демонстрации объективности исторической реальности и исторического знания. Когда же о своей причастности к познанию истории заявляли философы, то вопрос об ее объективности часто утрачивал определенность, и возникала проблема субъективности исторической реальности и исторического познания. Сциентистские и антисциентистские подходы к познанию исторической реальности то «проясняли», то «затушевывали» извечный вопрос об истинности его результатов.
Концептуальные «битвы с историей» со времен Дж. Вико и Ж.Ж.Руссо, Ф.-М.Вольтера и Гердера, И.Канта и Г.Гегеля пронизали насквозь эволюцию исторического познания вплоть до наших дней. Изменялся угол зрения, мотивация познавательных интересов, но никогда не исчезала острота обсуждения человеческих возможностей познания истории и самого характера исторической реальности. Сегодня в связи с радикальными трансформациями философских и теоретико-исторических взглядов на историю и проблематичность ее познания дискуссии о природе исторической реальности и
истинности исторического знания приобрели особую напряженность.
Традиционные разногласия, существовавшие между философами и
историками, остались где-то далеко позади, а может быть на
периферии исследовательского внимания, когда вопрос о
существовании исторической реальности был вообще поставлен под
сомнение, а история превратилась в произвольные суждения
философов и историков, подчиненные принципу фикции или
вымысла. Другими словами, за последние три десятилетия
исторические тексты в духе «фиктивной истории», «альтернативной
истории» или «истории как если бы, как будто бы» заявили о себе
самым существенным образом. В философско-исторической среде
возникли серьезные разногласия между сторонниками понимания
истории как состоявшегося прошлого и сторонниками дискурсивных
представлений истории как вымысла. Демаркационная линия,
Трансцендентальная идея воображения как всеобщего и необходимого условия исторического познания
Образцом среди классических моделей взаимоотношений исторической реальности и воображения является Кантовская модель, которая рассматривает возможность трансцендентальной экспликации исторической реальности из способности воображения. Данный парафаф полностью посвящен теории исторического познания Канта. Он рассматривал критику исторического разума как критику способности человека познавать самого себя и свою историю. Согласно Канту, понятие об «априорных синтетических суждений» формулируется на основе двух взаимосвязанных основаниях. Суть первого из них сводится к утверждению о том, что в любом знании присутствует условия, без которых познание, претендующее на значимость своих результатов, не может состояться. Другая посылка связана с гарантией достоверности познания и коренится в самой природе человека, в его способностях. Основываясь на априорных синтетических суждениях, Кант рассматривал воображение как связующее звено между апперцепцией и мышлением. «Однако фигурный синтез, если он относится только к первоначальному синтетическому единству апперцепции, то есть к тому трансцендентальному единству, которое мыслится в категориях, должен в отличие от чисто интеллектуальной связи называться трансцендентальным синтезом воображения. Воображение есть способность представлять предмет также и без его присутствия в созерцании».,7
Трансцендентальная способность воображения является основой, на которой строится внутренняя возможность онтологического познания. Она является необходимым связующим звеном между чистым созерцанием и чистым мышлением. Способность воображения свободна в восприятии событий и предметов, репрезентируя их независимо от того, присутствуют ли они в действительности или нет. Способность воображения отличается формообразующими свойствами, в терминах которых конструируется предметный образ чего-либо или кого-либо. Воображение, по Канту, наделено посредническими функциями, связывая мышление и восприятие. Оно обеспечивает продуктивность и завершенность познавательного действия. Без него познание мира невозможно.
Кант изначально говорит о человеке, как о человеке детерминированном, он не признает свободу психических процессов человека. Кант детерминирует человека как мыслящего и волящего субъекта. Определяющие представления всегда могут быть внутренними. Они могут иметь психологическую, а не механическую причинность, то есть производить действование посредством представлений, а не посредством телесного движения. Но хотя эти представления вводят с собой психологическую свободу, вместе с тем вводят и природную необходимость и таким образом не оставляют места никакой свободе в трансцендентальном смысле. Поэтому всякую необходимость событий, осуществляющуюся по принципу причинности, вне зависимости от того каковыми будут являться эти события, Кант называет «механизмом природы». Кант утверждает, что всякая последовательность событий, развертывающихся во времени, проистекает с необходимостью, исключающей какую бы то ни было свободу, и не допускает никакого вмешательства или влияния со стороны действующего в эмпирическом мире субъекта. Каждое событие, следовательно, и каждое действование, которое происходит в данный момент времени, необходимо обусловливается тем, что было в предшествующее время. А так как прошлое уже не находится во власти человека, то каждое его действование должно быть необходимо в силу определяющих оснований, которые не подвластны человеку. Таким образом получается, что в момент своего действования человек никогда не свободен, и что в любой момент времени он стоит перед необходимостью быть определяемым к деятельности через то, что не находится в его власти . Кант детерминирует человека в его деятельности, детерминирует его в истории.
Таким образом, так как исторический процесс есть эмпирический процесс, протекающий целиком во времени, и так как всякое событие или действие, совершающееся во времени, лежит вне компетенции тех, кто это действие совершает, то область истории оказывается областью, в которой господствует фатализм. Именно эту идею Канта развивала в последующем аналитическая школа. Хотя Кант всячески избегал детерминизма психических процессов. Он пытался дать понятие свободы таким образом, чтобы не отрицая причинной обусловленности эмпирических процессов протекающих во времени, рассматривать человека одновременно и в качестве источника спонтанной причинности.
Кант рассматривает критику исторического разума как критику способности человека познавать самого себя и созданные им общество и историю. Кант намеревался дать не критику книг и философских систем, а критику способности разума вообще в отношении всяких познаний, к каковым он (разум) может стремиться независимо от какого-либо опыта, то есть задачу обоснования значимости познания и определения его границ. С Канта берет свое начало истинный метод основоположения философии. Именно способность человека познавать самого себя и созданную им историю, и легла в основу позиций «Нового историзма», так же она была развернута в работах Гуссерля, Дильтея, Коллингвуда. Опираясь на Канта, теперь мы можем говорить о соединении исторической реальности и вымысла (воображения).
История как переживание и герменевтика воображения
В частности, утверждается положение о том, что Дильтею удалось продемонстрировать свою независимость своей точки зрения от сциентистских аргументов и в то же время благополучно развить и переформулировать кантовский тезис применительно к критике исторического разума. Дильтей компенсирует рациональный компонент воображения (в кантовском смысле слова) эмоциональным ресурсом исторического сознания. Он развивает герменевтику воображения в трех измерениях. Первое -переживание, второе — выражения (логико-лингвистические и наглядные формы), и третье - понимание как акт определения смысла исторического события или действия исторического персонажа.
Дильтей считает, что человеческий мир структурирован как мир исторической жизни. Он конструирует новую гносеологию исторического познания, проясняющую изначальную жизненность и историчность человека в противоположность спекулятивному конструированию истории. Его ключевой тезис утверждает, что человек не в состоянии выйти за пределы собственной исторической жизни. «Исторический разум» Дильтея - это всегда лишь ограниченный разум, зависимый от времени и условий, разум, чьи принципы и правила пересматриваются, уточняются и дополняются в процессе исторической жизнедеятельности людей и научного опыта. Прошлое в его социальных и культурных формах переживается субъектом. Воображение способствует превращению «переживания» в концептуальную форму научного познания, выражающую способ образования жизненного опыта, как опыта непосредственного обладания жизнью. Будучи выражен в языке и понятии, опыт исторической жизни извлекается из «тесноты и субъективности переживаний» и становится достоянием понимания с присущими ему признаками целостности и всеобщности.
Согласно Дильтею, субъекту познания нельзя занять позицию стороннего наблюдателя, который бы не заинтересованно созерцал исторический процесс, ту жизнь, которая проходит перед ним в настоящий момент времени, автоматически превращаясь в историческую действительность. Любое суждение исследователя о прошлом, о каком-то конкретном историческом факте сопряжено с его мнением, с его взглядом на историческую реальность. Подобное предположение развивал и Р. Коллингвуд, утверждая понятие исторического воображения в качестве неотъемлемого инструмента историка.
«Определение Дильтея как «философа жизни», получившее распространение в первые десятилетия XX века, было создано двумя философскими позициями. Критики интеллектуализма новоевропейской философии, признававшей теоретический разум высшей инстанцией удостоверения действительности, способствовали созданию «позитивного» образа философии жизни как освобождающего прорыва форм традиционной рефлексии. Общей особенностью данного течения является стремление «философствовать из полноты переживания жизни» в противоположность абстрактной рефлексии, которая лишь упорядочивает застывшие формы прошедшей жизни. У Дильтея это стремление выражено в специфическом интересе к постижению «исторического человека» и «структуры его переживания». Углубление исторического исследования до анализа «структур переживания» позволяет раскрыть связность культурного творчества в рамках отдельных исторических эпох.» 4
Дильтей в своем творчестве стремиться создать критику исторического разума, а также обосновать ценность наук о духе. Уже во «Введении в науки о духе» он приводит разграничения наук о природе и наук о духе по предмету. Предмет наук о природе составляют внешние по отношению к человеку явления. Науки о духе заняты человеческими отношениями, познание которых имеет непосредственный характер. Есть кроме того, и гносеологическое отличие: не наблюдение внешних объектов как данных естественных наук, а внутреннее переживание интересует историю как науку о духе с ее категориями смысла, цели и ценности. Дильтей считает, что человеческий мир структурирован как исторический. Мир - это общество. Дильтей поставил перед собой задачу сформулировать новые основоположения познания в целом, ориентированные на исторический и практический характер человеческой жизни и ее структурных форм. С другой стороны, его программа философского обоснования познания оказалась не свободной от влияния понятийных структур традиционной философии. Дильтей ставит задачей исторического просвещения разума относительно его собственных жизненных оснований.
Особенность человеческого мира и автономия наук о духе устанавливаются связью понятий «жизнь», «экспрессия» и «понимание», которых нет ни в природе, ни в естественных науках. Жизнь и переживание становятся объективным духом, то есть объективируется в институтах, государстве, церкви, юридических, религиозных, философских, художественных, этических системах. А понимание, обращенное в прошлое, служит источником наук о духе: истории, политической экономии — наук о праве и государстве, наук о религии, литературе, об изобразительном искусстве, о музыке, философии и, наконец, о психологии.
Дильтей рассматривает социальное взаимодействие, исходящее из действующего индивида как «психофизического единства» и постепенно выстраивающее институциональные системы общества. Для разрешения проблемы продолжительности исторического движения он вводит понятие «поколения», образующего естественный субстрат духовных движений. Вся совокупность понятий, составляющих целостность исторических феноменов, определена таким образом, что допускает операционализацию в конкретном научном исследовании. Дильтей замыслил новую гносеологию исторического познания, проясняющую изначальную жизненность и историчность человека в противоположность спекулятивному конструированию истории. Он говорил, о том, что человек не в состоянии выйти за пределы жизни. Дильтей подчеркивал тот факт, что не возможно занять позицию стороннего наблюдателя, который бы не заинтересованно созерцал исторический процесс, ту жизнь, которая проходит перед ним в настоящем, автоматически превращаясь в историческую действительность, не возможно оглядываясь на прошлом, не иметь свое суждение о тех или иных исторических фактах. Эту идею в дальнейшем развил Коллингвуд, который первым ввел понятие исторического воображения, как неотъемлемого инструмента историка.
«История у Дильтея - не объект незаинтересованного наблюдения, а деятельная взаимосвязь всех модусов человеческого отношения к миру, объективация исторического жизнеосуществления. Субъект же познания в философии науки Дильтея историчен постольку, поскольку все познавательные акты сами включены в процесс самоконструирования исторической жизни в качестве форм ее артикуляции. «Мы сперва исторические существа, а потом — наблюдатели истории, и последними мы становимся именно потому, что мы - исторические существа». В основу понимания наук о духе полагается следующий принцип: «Первое условие возможности исторической науки состоит в том, что я сам есмь историческое существо, что тот, кто изучает историю, есть тот же, кто творит историю».
О системном описании в истории
Своеобразие современного исторического познания А.Я.Гуревич усматривает в том, что его субъект — историк оказывается в роли посредника между конкретной культурно-исторической эпохой, воспроизведенной им в тексте, и читателем этого текста. Только при посредничестве историка читателю удается вступить в общение с интересующей его прошлой культурой. Историческое познание неизбежно оказывается диалогом культур, который обеспечивается ресурсами воображения, приемами вымысла. Культура прошлого, являющаяся предметом изучения историка вступает в диалог с современной культурой, к которой принадлежит исследователь, от имени которой он ищет возможности завязать такой диалог и подключить к нему своего современника — читателя. Тем самым историческое познание предстает как процесс самопознания: изучая другую историческую эпоху, люди не могут не сопоставлять ее со своим временем, что удается осуществить им, благодаря воображению.
А.И.Ракитов акцентирует примат рациональности исторического сознания, который, по его мнению, воплощается в принципах системного подхода к познанию исторической реальности. «Историческая рациональность» представляет собой частный вид рациональности вообще. Она охватывает набор общезначимых правил, критериев и эталонов, предназначенных для построения систематизированных знаний о прошлом, правил, принятых членами определенной группы — историками. Первым внешним признаком, знаменующим оформление исторического познания как особой структуры, возникающей в рамках исторического сознания, но целиком ориентированной на изучение прошлого, является индивидуальное авторство.
«Историческое познание есть отражение прошлого во всех его многообразных проявлениях. Это прошлое образует историческую реальность, которая существует объективно, вне отражающего ее сознания и выделяющегося из него профессионального исторического познания» . Историческое знание и описание как его основание выделяют в качестве своего главного предмета Развитие и изменение социально значимой человеческой деятельности, неразрывно связанной с сознанием составляет предмет исторической науки. По мнению Ракитова, специфика исторического познания заключается в том, что оно фиксирует сам процесс социального развития, движения, изменчивости, а не стабильность и постоянство. Историческая истина должна быть истиной процесса, а не истиной неизменных состояний. При этом описание исторического факта предполагает конструктивную работу воображения историка.
Рассматривая историю как науку смежную с философией, мы должны рассмотреть саму методологию истории, чтобы иметь представление о понятийном аппарате истории. Теоретическая зрелость всякой науки в значительной степени зависит от развития ее понятийного аппарата. Научная строгость и определенность ее основных понятий, их универсальность и дифференцированность, логическая точность и внутренняя непротиворечивость составляют необходимую предпосылку поступательного развития каждой науки, претендующей на теоретическое осмысление своего материала. Разработка таких понятий является первоочередной задачей методологии всякой науки, в том числе истории. У нас нет достаточно точного понятия методологии истории, хотя многие исследователи пытались его обозначить. Во всех ее дефинициях она определяется, главным образом, как научная дисциплина, изучающая методу и принципу исторического познания. С афористической четкостью такое понимание методологии истории выразил Н. И. Смоленский, определив ее как "учение о методах исторического исследования". В более развернутом виде оно было сформулировано К. Д. Петряевым. "Методология, - писал он, — это система существенных аспектов мировоззрения или теории (или ряда теорий), определяющих исследовательские принципы науки . И в другом месте: "Методология—система исследовательских принципов, составляющих основу всех важнейших методов исторических и общественных наук". Не продолжая примеров, ограничимся формулировкой, которая дается Советской исторической энциклопедией. "Методология истории, — пишет автор этой формулировки М. Я. Гефтер, — теория исторического познания. Методология истории разрабатывает принципы и средства добывания знаний о прошлом, систематизации и истолкования полученных данных с целью выяснения сущности исторического процесса и реконструкции его во всей конкретности и целостности".45 Теоретические проблемы истории, как представляется, охватывают широкий круг вопросов, связанных с изучением как общих закономерностей исторического процесса, его природы и движущих сил, так и теоретических проблем, возникающих при освещении конкретных исторических явлений и процессов. Первые носят общесоциологический характер и подлежат ведению исторического материализма. Вторые входят в содержание предмета исторической науки и соответственно этому исследуются историками, занимающимися изучением конкретной исторической действительности и претендующими на ее научное осмысление. Отнесение их к компетенции особой отрасли исторического знания, каковой является методология истории, означало бы неоправданное ограничение сферы деятельности ученого, занимающегося конкретным историческим исследованием, и противоречило бы сложившейся историографической практике. Действительно, всякая значительная историческая работа содержит теоретический анализ исследуемых вопросов. Чем более основательным и глубоким он является, тем существеннее ее вклад в развитие исторической мысли. В процессе исторического познания гносеологические вопросы исторической науки неотделимы от теоретических. Категориальный аппарат исторической науки методология исследует в тесной связи с ее методами и принципами. Категории, принципы и методы исторической науки образуют определенную содержательную целостность, являющуюся предметом исследования методологии истории.
Антропологическая модель исторической реальности
Придавая особое значение разработке центральной категории истории — категории времени, эта школа обратила внимание на антропологические возможности расширения традиционных горизонтов исторического познания. Февр, в частности, полагал, что история — это не столько прошлые события, сколько история жизни людей. Любые события инициируются людьми, а исторические факты — это факты человеческой жизни Задача историка: постараться понять людей, бывших свидетелями тех или иных фактов, позднее запечатлевшихся в их сознании наряду с прочими идеями, чтобы иметь возможность эти факты истолковать. Раз история оказывается наукой о непрестанных изменениях человеческой жизни, о постоянном и неизбежном приспособлении людей к новым условиям своего существования (материальным, политическим, моральным, религиозным, интеллектуальным), то основная задача познания заключается в определении возможностей самого человека в истории.
Знания о людях других исторических эпох, об их чувствах, представлениях, об их верованиях и ценностях их жизни, об их поведении и общении заметно расширяют познавательную картину исторической реальности, делают ее более многомерной, тем самым детальнее выражая ее специфику. Антропологический подход выявляет облик коллективного сознания людей определенной исторической эпохи, их способы восприятия, манеры чувствовать и размышлять. Как заметил А.Я.Гуревич, «безмолствующее большинство» практически исключалось из истории. Но оно способно заговорить на языке символов, ритуалов, обычаев и суеверий. А с помощью воображения историка материальная и духовная жизнь такого большинства людей сделается достоянием современного читателя.
Воображение активизирует исследовательскую позицию историка. Речь идет о ресурсах вымысла, обеспечивающих его диалог с историческими источниками информации. Именно эта информация становится предметом воображаемых действий по ее отбору, композиции и истолкованию. Функциональные схемы объяснения действий исторических персонажей или коллективов сильно упрощают историческую реальность. В лучшем случае можно получить только описание функционирования некой системы, в котором к тому же может преувеличиваться роль каких-либо отдельных факторов в объяснении (например, экономических). Антропологическая модель исторической реальности позволяет не ограничиваться воспроизведением процессов большой исторической длительности, а рассматривать случайные, неповторимые, уникальные явления. Антропологический подход к истории позволяет компенсировать традиционные стремления ограничиваться общими тенденциями и законами истории за счет более пристального внимания к человеческой индивидуальности, коллективам людей прошлых эпох и культур.
Тенденция превращения истории из науки о событиях в науку о социально-исторических процессах, отношениях и структурах в современной западной историофафии наиболее ярко представлена французской школой «Анналов», основанной в 20-х годах Марком Блоком и Люсьеном Февром. Эта школа призывала к синтезу истории с общественными науками. Выход из трудностей обществоведения, запросы и методы которого не вмещаются в рамки традиционной «гуманистики» они видят в расширении его методологических горизонтов, придавая особое значение разработке проблемы исторического времени. «Социологическая» ориентация «Анналов» весьма влиятельна. И все-таки она вызывает острую полемику, особенно в западногерманской историофафии, которая всегда была оплотом идеализма и «индивидуализирующего метода». Февр подчеркивал, что путь к познанию истории лежит через всестороннее познание общества; соответственно он обращался к изучению геофафии, афарных отношений, торговли, социального сфоя, языка, религии, культуры, исторической психологии. Февр придавал большое значение изучению общественной психологии в разные эпохи, признавая обусловленность психического склада людей их общественным бытием.
По мнению Люсьена Февра, историки работающие до него относились к истории следующим образом: «История — это история — такова была отправная точка для ее определения. Если же, однако, кто-то и впрямь прилагал усилия, чтобы ее определить, то странным образом исходил при этом не из ее предмета, а из арсенала ее технических средств. Я бы сказал даже — всего лишь из части этого арсенала.» Историю зачастую изучают на основании хроник, неких текстов, печатного слова. Но это предполагает тесную связь между историей и письменностью. «Анналы» восставали против такой формулировки истории. Они задавались вопросом о том, что рождалась экономическая история, которая с самого начала хотела быть историей человеческого труда, но можно ли изучать эту историю труда, на основании одних только бумаг или папирусов, не имея понятия о развитии техники? Материальная культура, таким образом, тоже является неотъемлемой частью истории. Нельзя историю изучать лишь базируясь на текстах, таков был основной тезис Февра, история - это живая наука.
Февр выступал против бессмысленного изучения истории, считая, что университеты не требуют от своих слушателей исторических факультетов даже критического осмысления текста, а приучают их откупаться почти исключительно словами — датами, именами исторических деятелей и названиями местностей. Он был противником изучания истории лишь только по написанным текстам, без привлечения человека в процесс создания истории.
«Но ведь посредством текстов постигались факты? Разумеется. Каждый согласился бы с тем, что задача историка — установить факты, а потом пустить их в ход. Все это было верно, все это было ясно, но чересчур общо, особенно если смотреть на историю единственно как на совокупность различных фактов. Такой-то король родился в таком-то году, в таком-то месте. Там-то и там-то он одержал решающую победу над соседями. Отлично; разыщем все тексты, в которых упоминаются это рождение и эта победа; отберем только те, что заслуживают доверия; используя лучшие из них, составим строгое и точное изложение — разве все это так уж трудно?» Но будет ли это являться настоящим познанием, будет ли это настоящей историей?