Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Язык как предмет философского анализа 18
1.1. Философия языка в герменевтико-феноменологическом направлении 18
1.2. Проблемы языка в аналитико-постмодернистском направлении 27
1.3. Особенности эволюционно-эпистемологического понимания языка 36
Глава 2. Становление и специфические черты локальной языковой системы – воровского арго 47
2.1. Социокультурные и языковые особенности генезиса локальной языковой системы-воровского арго 49
2.2. Специфические черты локальной языковой системы – воровского арго 66
Глава 3. Специфика бытия субъекта локальной языковой системы – воровского арго 82
3.1. Текстовый характер локальной языковой системы 82
3.2. Специфика понимания воровского арго и его субъекта 101
3.3. Особенности взаимодействия субъекта локальной языковой системы с внешней средой 122
Заключение 142
Список использованной литературы 147
- Проблемы языка в аналитико-постмодернистском направлении
- Социокультурные и языковые особенности генезиса локальной языковой системы-воровского арго
- Текстовый характер локальной языковой системы
- Особенности взаимодействия субъекта локальной языковой системы с внешней средой
Проблемы языка в аналитико-постмодернистском направлении
Важным шагом постижения онтологического статуса языка явилось появление аналитического и постмодернистского направлений, считавших собственно философию не чем иным как философией языка и сделавших предметом своего исследования текст, который показывает все богатство сознания и деятельности человека, данных в языке.
Аналитическое направление представило новый образ языка и алгоритм его понимания, так как любая выбранная процедура анализа языкового выражения способна изменить его смысл. Акцент был сделан на практическую составляющую знания, где философия должна быть деятельностью по прояснению наших высказываний и мыслей в наборе практик. Центральное место в этом направлении занимает творчество Л. Витгенштейна, пересмотревшего свой изначальный взгляд на язык как на целостное изображение всего, что «есть в мире, то есть всех фактов»56 и определившего его как подвижную систему контекстов и «языковых игр». Эта оригинальная концепция явилась лингвистическим поворотом в философии и основой, давшей начало аналитической философии языка. Данный подход ориентируется на естественный язык, который, по мнению Л. Витгенштейна, превосходит по своему содержанию язык науки, поэтому иногда его называют философией обыденного языка.
Л. Витгенштейн считал, что предметом изучения должны быть фрагменты языковой деятельности, а не весь язык, так как вся жизнь реализуется в языке, в некой форме жизни. Он предложил нам образ языка как ящика с инструментами: «здесь есть молоток, плоскогубцы, пила, отвертка, линейка, банка с клеем и сам клей, гвозди и шурупы»57. Значение слова, по Л. Витгенштейну, есть его употребление, следовательно, значений у одного и того же слова может быть много и задача исследователя «выявить способ их употребления» и довести до стадии ясного анализа все эти значения. В данном аспекте рассматривается одно из ключевых понятий аналитической философии языка – «языковая игра», под которой Л. Витгенштейн понимает «язык и действия, с которыми он переплетен» 58 подчеркивая тем самым ключевую мысль о бытийном контексте, играющем фундаментальную роль.
Итак, язык обозначен как деятельность, форма жизненной игры, где правила не заданы изначально, а формируются в сообществе, задачей философии является изучение правил языковых игр, где особое значение имеют такие изначальные феномены, как вера, доверие и убежденность. Историческое развитие аналитической философии языка определяется тремя методологическими векторами: логическим синтезом, логической семантикой и семиотикой. Логический синтез и концепция философского анализа представлена в виде «логического синтаксиса языка» в работах Л. Витгенштейна и Р. Карнапа59.
Сущность философского «значения» и истины - выделить в оперативном формализме лингвистический синтаксис знаков. Основной стратегией понимания общих предложений, имеющих эмпирическое содержание является молекулярная систем, так как верифицировать даже всеобщие философские понятия (вещь, состояние) невозможно без учета правил игры, принятых в определенном дискурсе. Сформулированная логико-атомистическая модель, таким образом, призвана постепенно обозначить целое, каким является жизнь, реализуемая в языковых играх. Необходимо отметить, что Р. Карнап, в отличие от Л. Витгенштейна, считал целью логического синтаксиса создание системы понятий, язык, с помощью которого могут быть точно сформулированы результаты логического анализа, и философия может быть заменена логикой науки.
Основной темой философии логической семантики (А. Тарский, Р. Карнап) провозглашается отношение знаков к обозначаемой ими внеязыковой действительности, что роднит это направление со схоластической логикой языка60. Однако в отличие от средневековых мыслителей, помещавших в центр понимания латынь, и из латыни как универсального языка науки пытавшихся абстрагировать и логико-онтологические структуры действительности, современная логика в формализованном языке конструирует семантическую функцию языка. Происходит это в форме правил возможного обозначения мира, где одной из основных трудностей анализа является взаимообусловленность пары знак-символ, обозначенная также Л. Витгенштейном. Он говорит о размытости знака, как определенной семиотической этикетки, которой можно придавать любые значения. Лишь символ может восприниматься как подлинный носитель смысла61. Знаки, таким образом, достигли той степени сложности и совершенства, которая требовала особого исследовательского механизма. Обозначенная проблема интерпретационного плана раскрыта подробнее в семиотическом направлении. Здесь она приобрела лингвистический уклон благодаря работам Ч. Морриса,К. Леви-Стросса, Ю.М. Лотмана и др62 ., и исходившего в первую очередь из необходимости отличия формального аспекта от эмпирического и в семантике, и в синтаксисе. Семиотика подходила к тексту как имеющему знаковую природу (а текстом является любая вещь, рассмотренная семиотически) феномену языка, требующему объяснения и растолкования, и тем самым была призвана создать общий механизм, позволяющий исследовать любой конкретный язык и ликвидировать языковую паутину.
Изучение отношения к обозначаемым объектам, а также к людям, употребляющим данный язык делает необходимым использование семиотики в философии языка, так как семиотика является прагматикой и «наукой о опосредованном знаками поведении человека».
Процесс, в котором нечто функционирует как знак, Ч. Моррис называет семиозисом, то есть осознанием посредством-чего-то. Данный процесс обусловлен тремя действиями: то, что функционирует как знак (знаковым проводником), то, к чему знак относится (десигнатом), эффект, произведенный на интерпретатора(интерпретант)63. Знак представляет собой подготовительный раздражитель, вызывающий предрасположение к действию, и который сам по себе не вызывает действия – последнее наступает лишь при определенных дополнительных условиях. Действие при восприятии знака отсрочивается – между восприятием знака и действием стоит во времени предрасположение к действию. Следовательно, общая схема знакового поведения, согласно Ч. Моррису, такова: подготовительный раздражитель – предрасположение к действию - действие. Язык это, прежде всего, особым образом обобщенный набор знаковых проводников, использование которых обусловлено семантическими, синтаксическими и прагматическими правилами, которые философия призвана обозначить.
Таким образом, аналитическое направление представляет язык в аспекте язык / его анализ / мир фактов. Формы мышления и вербального представления мира определяют, по сути, и стратегию поведения и практические действия людей. Когда конкретный язык призван обеспечить успешную коммуникацию людей, то данное обстоятельство рождает смысловую многослойность и герменевтическую трудность. Языковая картина мира оказывается подчиненной некоему циклу, образуя своего рода новую апорию Зенона, которую пытаются осмыслить и другие философские течения, среди которых одним из самых популярных направлений философии языка является постмодернизм (Ж. Деррида, Р. Барт)64, считавший язык универсальной средой чувственности человека. Задачей философии является освобождение этой чувственности путем разложения текста с целью вызова возвышенных чувств — от удовольствия и наслаждения до боли и страданий. Явившись своего род новым этапом философии структурализма, постмодерн в своих концепциях использует его базовую идею об операции членения и монтажа, прослеживающуюся в работах Ж. Деррида и Р. Барта. Расчленить первичный объект – означает найти внутри него отдельные подвижные части, положение которых относительно друг друга и рождает некоторый смысл; даже незначительное, казалось бы, перемещение этих частей меняет конфигурацию целого.
Социокультурные и языковые особенности генезиса локальной языковой системы-воровского арго
В качестве примера локальной языковой системы возьмем для анализа феню или воровское арго, представляющую собой языковую среду профессиональных преступников. Последствия нахождения в этой специфической языковой среде выражаются в своеобразном представлении носителей этого языка об устройстве мира, что видно на примере как отношений, складывающихся между самими носителями и между носителями и людьми посторонними для этой социальной среды, так и на примере произведений, возникающих в этой среде – так называемых «блатных» песнях и стихах. Чтобы определить особенности существования субъектов этой локальной языковой системы, их картины мира, обратимся к вопросу генезиса и развития воровского арго.
В научном обороте зафиксировано несколько обозначений такого особого лексико-фразеологического явления исторического значения, как воровское арго, называемого также «феня», «блатная музыка», «воровской жаргон».
Исторически первой формой данного явления в языковом поле считается «феня». Однако существует такая точка зрения, согласно которой, феня не была тем социальным диалектом из которого произошло арго, а всего лишь явилась достаточно важным источником пополнения арготической лексики 116 . Исследователи (В. Даль, В.Д. Бондалетов) связывали происхождение фени с существованием в средневековой Руси слоя бродячих торговцев, называвших себя офенями. В. Даль приводит такое определение: Офеня, афеня об. — мелочный торгаш вразноску и вразвозку по малым городам, селам, деревням, с книгами, бумагой, шелком. Для беседы между собою, при торговле, офенями искони придуман свой офенский язык117.. Он и сформировал основу условного языка торговцев и ремесленников, ведущих специфический образ жизни, зачастую связанный с бродяжничеством, обманом и мошенничеством, основными центрами сосредоточения которых были Суздаль и Владимирская область.
Одной из причин, подтолкнувших офеней к созданию тайного языка, была необходимость обеспечить свою безопасность, следовательно, «отграничиться от чужих». Тайный язык нужен был и для «обмена опытом», передачи сведений при посторонних людях о местах, наиболее благоприятных для мошенничества, что гораздо позже стало причиной появления опознавательного языкового сигнала. Как полагает один из исследователей условных и тайных языков, как уникальная семиотическая система тайный язык не является системой развивающейся: основной формой сохранения системы является статика его элементов. Динамика заключается в их варьировании, что ведет к их исчезновению или растворению в других языковых системах118 . Так, язык офеней передавался поколениями и тесно взаимодействовал с языками странствующих групп (нищие, конокрады, путешествующие музыканты), вследствие чего, его стали использовать и другие социальные группы. Например, офенский язык называли нищенским, потому что именно эта категория населения из корыстных интересов, желая воспользоваться простотой и доверчивостью обывателей говорила на непонятном языке, скрывая нечистые намерения119. То есть, это был язык не просто для общения, а для шифрования информации, не предназначенной для «чужаков». Вместе с тем функция зашифровки, кодирования в языке мыслей требует от него состояния потенции, экспрессии, динамизма и непрерывного обновления словаря. Кроме того, как станет видно из дальнейшего исследования, невозможно изолировать локальную языковую систему и социальное сообщество от его окружения. И, если вспомнить эволюционно-эпистемологическое понимание языка, рассмотренное нами в предыдущей главе, это не только невозможно, но и не нужно, поскольку существование и развитие языка как системы, и языкового субъекта есть процесс структурного сопряжения с другими уровнями системы, предполагающими познание этих объектов, что, безусловно, отражается в языковой картине.
Социально-исторические и экономические условия играют немалую роль в функционировании и распространении условного языка (арго). Б.А. Ларин подчеркивает, что различные маргинальные группы населения сформировали в Европе уже в период феодализма достаточно сплоченную часть общества, складывавшуюся изначально из сообществ, ведущих преимущестенно бродящий образ жизни 120.
Среди факторов, способствовавших появлению асоциальных групп, расцвету сектантства, исследователи называют экономическое развитие, жесткое социальное расслоение, неравномерность развития экономических зон, различная населенность регионов, а также сложный этнический и религиозный состав121. В данных условиях создается особая система, помогающая выявлять «своих» и утаивать взаимодействие от «чуждых». Поскольку указанные процессы возникали не только в нашей географической зоне, существование такого языкового явления как феня наблюдается не только в средневековой Руси, но и у большей части народов в Европе и у многих – за ее пределами122. Уже в средние века условный язык становится необходимым средством общения для различных корпораций маргинализированного населения, наводнившего Европу. Таким образом, очевидно, что зарождение такого феномена, как воровское арго, носит всеобщий характер и на определенном этапе социального развития характеризует очень многие национальные культуры.
Еще одним обозначением языка будущих профессиональных преступников является термин «блатная музыка». Впервые он употребляется в 1908 году В.Ф. Трахтенбергом в труде «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы». Относительно его происхождения в науке существует две версии. Первая версия связывает его происхождение с профессией иконописцев. Офени называли иконописцев мазыками. Скупка у них икон для перепродажи называлось у офеней «ходить по мазыке». А так как скупка сопровождалась обманом, появляется фразеологизм «ходить по мазыке», означающий мошенничать, плутовать. Позже слово «мазыка» трансформируется в «музыку» и является неотъемлемой частью словаря профессиональных мошенников. «Музыка – условный воровской язык. «Ходить по музыке» - воровать, «ходить на чистоту по музыке» - искусство высшей школы»123. Вторая версия связывает происхождение термина «блатная музыка» с самоназванием мошенников: маз — «преступник», «мошенник», «старый опытный вор», маза — «учитель воров»124.
Существование понятия «блатная музыка» как один из этапов становления условного языка связано с кристаллизацией в среде торговцев основной группы людей, для которых воровство – это образ жизни, смысл существования. С помощью условной речи существовала возможность только маркировки носителя, а не утаивания задуманной им операции. В основном этот язык использовался среди «своих» (в отсутствии посторонних), что постепенно явилось общей практикой. В этом и заключается отличие его от фени 125 . В этой связи следующие формы становления изучаемого языка обозначаются с прилагательным «воровской».
Наиболее распространенными формами, обозначающими язык воров, являются воровской жаргон и воровское арго. Некоторые исследователи (Б.А. Ларин) рассматривали их как синонимы, обозначающие жаргонную профессиональную лексику. Тем не менее, отличия этих терминов являются существенными и неоспоримыми, требующими особого внимания. Так например, в Толковом словаре русского языка С.И. Ожегова приводятся следующие определения этим терминам: Жаргон - речь социальной или иной объединенной общими интересами группы, содержащая много слов и выражений, отличных от общего языка, в том числе искусственных, иногда условных126. Арго - условные выражения и слова, применяемые какой-нибудь обособленной социальной или профессиональной группой127.
Текстовый характер локальной языковой системы
По мысли Л. Витгенштейна, наш язык «можно рассматривать как старинный город: лабиринт маленьких улочек и площадей, старых и новых домов, домов с пристройками разных эпох; и все это окружено множеством новых районов с прямыми улицами регулярной планировки и стандартными домами» 178 . Проходя свое становление под воздействием естественных и искусственных факторов и являясь уникальным вариабельным феноменом языкового пространства, воровской язык остается составной частью этого города и подчиняется общим законам его развития. В этой части диссертационного исследования мы рассмотрим воровское арго как разновидность текста, используя в качестве теоретической и методологической предпосылки концепцию текста Ю.М. Лотмана.
Под текстом подразумевается, согласно Ю.М. Лотману, «сложное устройство, хранящее многообразные коды, способное трансформировать получаемые сообщения и порождать новые, как информационный генератор, обладающий чертами интеллектуальной личности» 179 . Необходимыми условиями, при которых некоторая реальность рассматривается как текст, являются:
1. Наличие читателя, который априори будет в диалоге. Любой текст только тогда является текстом, когда он может быть прочитан. Это, по М.М. Бахтину, связано с природой слова, которое «всегда хочет быть услышанным, всегда ищет ответного понимания и не останавливается на ближайшем понимании, а пробивается все дальше и дальше (неограниченно). Для слова … нет ничего страшнее безответности» 180 . Так, например, представляя собой особое пространство, связанное с картиной мира носителя, воровские тату влияют в том числе и на мир за ней, транслируя некую информацию и представляют собой диалогичный ряд (требуя от носителя регламентации четко обозначенных поступков, прочтения другими носителями- критерий их мысли и действия, создают определенное напряжение при восприятии неносителем).
2. Системный характер. Согласно концепции В.П. Руднева, реальность есть ничто иное как знаковая система, состоящая из множеств знаковых систем разных порядков. Причем носители не воспринимают ее как таковую, настолько она сложна. Далее высказывается предположение, что «означивание» реальности происходит позже, когда она уже уходит в прошлое. Реальность сильно упрощается для нас, гораздо легче воспринимается и понимается как нечто знаковое именно тогда, когда уходит в прошлое. Это связано с тем, что прошлое мы воспринимаем через ряд свидетельств, которые носят эксплицитно семиотический характер. Эти свидетельства закреплены в источниках 181 . Примером таких свидетельств, служат рассказы, в основе которых лежат мотивы происхождения первых воров. Именно поэтому следующее условие рассмотрения реальности как текста является особенно важным.
3. Временная дистанция. Так как любой предмет реальности имеет свойство изменяться в пространственно-временном континууме (от менее энтропийного состояния к более энтропийному) – разрушаться; экзистенция текста как объекта реальности уникальна в том, что свойство изменения в временном интервале обратное (от более энтропийного состояния к менее энтропийному). В культурообразующей реальности время существования текста значительно больше жизни иного предмета, который с достоверностью разрушается, так как живет в положительном энтропийном времени. Категория времени на текст воздействует как среда, способствующая обрастанию его все большим количеством информации. Из этого следует, что индекс информативности потенциальных восприятий зависит от историчности текста (реальность» в обратном временном движении). Примером, отвечающим данному условию, служат различные предания о «ворах-героях» (Сонька Золотая Ручка).
4. Для восприятия реальности как текста важным условием является и двойная кодировка. Для того, чтобы сообщение могло быть определено как «текст», оно должно быть, как минимум, дважды закодировано. Так, например, сообщение, определяемое как «рюкзак», одновременно принадлежит и естественному, и воровскому языку, составляя в первом случае заплечный вещевой мешок, а во втором – горб.
Все вышеперечисленные условия позволяют воспринимать реальность как текст. При этом текст не идентичен отражаемой реальности. В отличие от предмета реальности, который в пространственном смысле центростремителен, то есть ограничивается рамками своих очертаний, текст центробежен, он путем «тиражирования» стремится охватить как можно большее пространство (Ю.М. Лотман). Ж. Деррида называет это интертекстом. Текст устанавливается в поле проекций интертекстуальной игры, он рождается внутри заданных параметром. Каждый текст всегда уже является интертекстом: другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях, в более или менее узнаваемых формах: тексты прежних культур или тексты той, в которой мы находимся сейчас. Сам текст, отсылая к множеству других текстов, никогда не остается тем же самым. Он всегда открыт, никогда не замыкается в себе или в своих границах. Контур словно разомкнут. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из существующих прежде цитат, обрывков культурных кодов, формул. Текст есть переплетение текстов и одновременно их трансформация.
Воровской язык отвечает всем вышеперечисленным условиям восприятия реальности как текста. Теперь нам необходимо определить формально содержательные параметры дискурса. Прежде всего, определим такую особенность арготического текста, которая в психолингвистике обозначена понятием «темный» текст. С точки зрения содержания в нем преобладают два мотива – тоска и смех. «Тоска» не только сопровождает события, разворачивающиеся в «темном» тексте, она давит, заставляет героя активно действовать, избавляться от самой себя. Но, кроме того, возможен также переход от тоски к ярости и от состояния удовлетворения к злобе. В «темных» текстах важную роль играет смех. Обычно смех героя «темного» текста связан не с радостью, а со злорадством: смех является следствием разрядки напряженности для персонажа, выражением удовольствия или радости 182 .
Данную особенность ярко иллюстрируют всевозможные виды «прописок», являющиеся характерной особенностью колоний для несовершеннолетних, призванные проверять уровень рефлексии новичка, сопровождаются издевательствами, вызывая смех. В целом этот процесс имеет характер злой забавы. К примеру новичку, освободив до этого несколько коек, предлагают выбрать себе спальное место в форме вопроса (по правилам криминальной субкультуры его должен указать авторитетный сокамерник), если он не ответит в ключе «буду спать там, где укажут», за это его могут избить и подвергнуть унижениям.
Рассмотренный семантический план обусловливает формирование формальных аспектов арготического текста. Рассмотрим их, используя в качестве методологической предпосылки концепцию В.П. Руднева, определившего основные черты текстуальности.
1. Все элементы дискурса взаимосвязаны. Слово, фраза, абзац, являясь элементами текста, выстраивают свои взаимоотношения методом смысловых «отсылок». Каждый элемент текста отсылает к следующему по сложности, составляя герменевтический круг. При этом наиболее сложным элементом текста нам представляется жанровая составляющая.
Воровское арго проявляет себя в различных фольклорных жанрах, которые кодифицируют культурное пространство и представляют собой отдельные предметы исследования для фольклористов и этнографов. Ввиду труднодоступности источниковой базы, ученые опираются на письменный материал, накопленный вне зоны, в результате чего в науке представлен неравномерно изученный пласт рассматриваемого нами феномена. Отдельные попытки структурирования и классификации данного материала имеют место быть на сегодняшний день, однако масштабная, полноценная систематизация является задачей будущих исследований. В настоящее время можно говорить следующих жанрах воровского арго183.
Предания. Обязательное условие данного жанра – условная временная дистанция между временем события и временем рассказа. По отношению к последнему (тюрьма) все остальное «давнее прошлое». Предания бывают этиологические (о происхождении тюремно-воровской общины) и исторические (в их основе лежат сюжеты о легендарных ворах). Наиболее полно данная жанровая традиция представлена в местах лишения свободы для несовершеннолетних.
Особенности взаимодействия субъекта локальной языковой системы с внешней средой
Данная часть работы выполнена нами с позиции постмодернистского направления философии языка. Современное языковое пространство представляет собой вращающийся с высокой скоростью калейдоскоп разнообразных феноменов, среди которых воровское арго занимает особое положение. В период своего становления арго являлся системой, генетически зависимой от других языковых групп. По мнению М.Н. Приемышевой 254 , тайные языки могут продолжить свою «жизнь» в языковых модификациях, среди которых можно назвать языковую моду. В связи с тем, что на определенном этапе своего развития произошло уже рассмотренное нами обратное экспортирование образца в стандартный язык, произошло смысловое смещение и инверсия ролей «носитель-неноситель». Ряд исследователей (А.А. Сидоров) 255 отмечает, что воровское арго уже давно находится на стадии деградации и отмирания. В чистом (концентрированном) виде данный феномен, действительно, фиксируется не часто, но при этом арготизмы разбросаны по всему языковому пространству, функционируя несколько в ином статусе. Стадия существования воровского арго в современном языковом пространстве может быть охарактеризована как неявная, что вызывает герменевтическое затруднение при алгоритмизации понимания современного арготического дискурса.
Рассмотрим положение изучаемого нами феномена в современной действительности. Сформировавшись как язык определенного типа носителей, арго употреблялся в конкретных пространственных и психотипических пределах. Поэтому основополагающим принципом было умение разграничивать ситуации (контексты), где этот язык употреблять необходимо/возможно/категорически нельзя. Носители языка презрительно относились к подражателям, тем, кто разрушает патетику воровской речи. Вор отличается от фраера тем, что ботает по фене всерьез, а фраер употребляет блатные выражения в шутку, с иронией256 и тем самым обесценивает его. В данный момент эта максима потеряна по причине разгерметизации пространства коллективного субъекта воровского арго, обозначенной нами в первом параграфе второй главы. Арго, введенный массово в гипертекст языкового пространства русского языка, потерял базовую экспрессию и яркость. Теперь он воспринимается, по большей части, как вульгарный язык.
Он перестал быть средством обозначения, перестает быть и средством общения. Будучи на периферии стандарта, теперь он оказался внутри. Правильнее было бы сказать, что арго и стандарт в определенный момент отразили друг друга, словно два зеркала, обращенные одно к другому. Одним из последствий контактов в культурной антропологии является новообразование-возникновение в одной из участвующих в контакте групп черт культуры, которых ранее не было ни в одной из соприкасающихся культур. С точки зрения эволюционно-эпистемологического подхода, арго – это клетка, которая в контексте чуждой среды начинает инвазировать (врастать), вызывая в целом смысловые колебания. В определенном смысле арго неотличим от разновидности литературного языка.
Мнения ученых относительно состояния современного языка разделились: одни видят в нем стадию естественного развития (М. Кронгауз, И.А. Стернин) 257 , а другие (М. Эпштейн, Л. Зубова) 258 считают, что современный русский язык требует реанимирующих действий извне. Третьи (А.П. Чужакин, И.С. Алексеева, Р.Э. Романчик, К. Кару, Б.В. Кондаков и др.) фиксируют травматичность современной языковой ситуации из-за насыщения ненормативной лексикой и тотальных заимствований, ведущую к его самоуничтожению: В текстах мы видим здание языка разрушенным до основания. В стихах, даже фиксирующих или манифестирующих болезнь слова, мы застаем языковую конструкцию в трагическом равновесии между мутациями формы и метаморфозами смысла, может быть, за секунду до катастрофы259. Тем не менее, языковая картина современной действительности функционирует в формате меняющейся реальности, и утрата четких языковых пределов является одной из ее главных характеристик.
Когда языковые образования – как литературные, так и нелитературные – существуют в собственных границах, это свидетельствует об умении обращаться с ними. В этой связи высвечиваются интерпретационные алгоритмы. Смещение же речевых пределов ведет к многослойности, затрудняющей процесс понимания. Такого рода ситуацию Л. Витгенштейн трактует усилие потенциала языка: Живой, работающий язык необычайно сложен, включает в себя как бы множество взаимосвязанных «игр». Над простейшими речевыми моделями постепенно надстраиваются все новые, более сложные игры. Так воссоздается «лесенка» усложнений языка, моделируется нарастание его возможностей260. Язык выстраивает своего рода препятствия, заводит в тупики, из которых не так просто выбраться. Одним из таких тупиков и являются те современные форматы, в которых функционирует лексика изучаемого нами феномена. Определим данные параметры, сквозь призму которых мы сможем отследить и современные формы бытования арго.
Одним из современных стилевых направлений культуры, применяемых в музыке, дизайне, кулинарии, архитектуре, моде, а также и языке является «фьюжн» (сплав, слияние). Новообразование, своеобразное ассорти разнородных элементов, ставшее форматом коммуникации, а также особенностью языка настоящего дня. В процессе взаимного вторжения словно образуется многоголосый оркестр, отменяющий иерархический подход. В качестве примера рассмотрим такой современный музыкальный жанр, как шансон. Однако необходимо отметить, что ряд исследователей (А.А. Иванов, В.М. Солдатов) подчеркивают отсутствие на сегодняшний день четко структурированной дефиниции данного музыкального явления среди и ученых и слушателей: Для одних он узко ассоциируется с жанровой группой, включающей дворовые и уличные хулиганские песни, босяцкие и воровские песни. Для других, напротив, означает содержательные песни широкой палитры песенных стилей и жанров, есть и промежуточные представления о «собственно русском шансоне261. Если обратиться к самому феномену, среди его основных черт выделяются такие: тесная связь с конкретными жизненными ситуациями, позициями и переживаниями людей, среди которых встречается и носитель воровского арго; использование в стихах стилистики разговорной речи с её оборотами и жаргонизмами; не поставленные академически голоса «людей из народа».
Таким образом, под шансоном понимают сплав различных жанров и направлений: авторская песня, городской романс, воровские песни, ориентированные на передачу сильных эмоциональных состояний. В этом сплаве арготизмы используются в различных статусах. Так, например, существует группа произведений, продолжающих традицию воровской песни в модернизированном формате, где раскрывается образ «типичного» героя с помощью использования арготизмов, законченной сюжетной линии, акцентировании на трансгрессивных эмоциональных состояниях («Человек в телогрейке» - И. Кучин, «Кольщик» - М. Круг, «Какая осень в лагерях» - группа «Бутырка»); перепеваются старые песни, стремящиеся воспроизвести оригинал: П. Короленко, М. Шуфутинский и др.
Однако в цикле авторских песен арготический блок используется не только как надстройка, усиливающая центральную смысловую сюжетную линию. Например, С. Слепаков в песне «Женщина в лексусе»: «Песни о фраере дерзком, мента завалившем по малолетке в Тагиле» . Данный фрагмент призван вызвать нетипичную для блатной песни реакцию (смех). Как указывает М. Кронгауз, подобный случай мы можем охарактеризовать как использование арготизмов в языке гламура: Причем если в речи в целом, гораздо больше слов с отрицательным значением вообще и с отрицательной оценкой в частности, то здесь используется исключительно положительная оценка. В рекламно гламурно-глянцевом языке эти слова просто самые главные262.