Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Проблема страдания в истории философии 28
Христианство 43
Тема страдания в Новое время 46
Тема страдания в немецкой классической философии 46
Тема страдания в философии жизни 52
Экзистенциальная версия страдания 61
Глава II. Н.А. Бердяев о теме страдания в русской философии 67
Оправдание зла 67
Взгляды B.C. Сольвьева на проблемы зла и страдания 71
Взгляды на проблему страдания русских философов Н.О. Лосского, С.Л. Франка и Б.П.Вышеславцева 76 (
Глава III. Феноменология страдания
Личность и страдание
Страдание и зло
Страдание и существование
Страдание и духовность
Страдание и ответственность
Заключение
Библиогр афия
- Тема страдания в Новое время
- Тема страдания в философии жизни
- Взгляды на проблему страдания русских философов Н.О. Лосского, С.Л. Франка и Б.П.Вышеславцева
- Страдание и существование
Введение к работе
Актуальность темы исследования
Тема страдания в современной философии порой кажется избыточной. Уже отмечены основные аспекты данного феномена. Доказано, в частности, что счастье и несчастье, - гораздо больше, чем просто состояния сознания. Фактически они являются выражением цельности индивида, полноты личности. Счастье связано с возрастанием жизнеспособности, глубиной чувств и мышления, а также с большей продуктивностью. Страдание же обусловливает недостаточное раскрытие этих способностей и не абсолютную полноту деятельности. В философии показано, что страдание – это живое, трепетное, экзистенциальное переживание. Выявлено, что страдание ведет к катарсическому перерождению личности, а мазохистское переживание можно считать невротическим. О чем, кажется, может еще идти речь в философском исследовании этого феномена?
Однако интерес к страданию как человеческому переживанию не утрачивается, а, наоборот, возрастает. О страдании размышляют не только представители экзистенциализма (Ж.-П. Сартр, В. Франкл), но и «новые правые» во Франции (Глюксман А.), многие постмодернисты (Ж. Бодрийяр, Ж. Лакан). Усиливается интерес к русской философии, которая обнаружила разностороннее любопытство по отношению к страданию. Многие философы, в том числе В.С. Соловьев, С.Л. Франк, Н.О. Лосский и другие, обращались к анализу счастья и страдания.
И все-таки при осмыслении данного феномена возникают все новые и новые вопросы. Действительно ли условием появления сознания, человеческого в человеке является боль, что выражено в формуле Ф.М. Достоевского: «страдание – это единственная причина сознания»?2 Возможен ли в современном мире стоический вариант человеческого поведения, связанный с переживанием страданий? Где пролегает демаркация между подлинным страданием и мазохистскими чувствами? Может ли современный человек обрести счастье? Как следует оценивать попытки постгуманистов освободить человека от страданий с помощью машинизации и демонтажа индивида? Все эти вопросы обусловливают актуальность предлагаемого исследования.
Господствующее в современном мире сознание можно, судя по всему, назвать гедонистическим, направленным на избавление человека от страданий. Почти столетие назад Освальд Шпенглер провозгласил закат Европы. Сегодня рассуждают уже не о сумерках западной цивилизации, а о ее смерти. Патрик Дж. Бьюкенен, советник президентов Никсона и Рейгана, кандидат в президенты от Республиканской партии на выборах в 1992 и 1996 годах, выступает в качестве провозвестника неоконсервативного мышления. Его концепция отличается от оптимистических прогнозов Ф. Фукуямы и от горьких констатаций С. Хантингтона относительно «конфликта цивилизаций». По мнению Бьюкенена, западная цивилизация погибнет не в результате применения оружия или экспансии насилия. Он убежден в том, что Запад погибнет, если не откажется от либеральных ценностей. Это произойдет плавно, без очевидных глобальных конфликтов, путем неожиданного результата жизненных и практических установок людей западной культуры, доведенных до логического конца.
Западная культура наших дней одушевлена идеей приобретательства и наслаждения. Несколько десятилетий назад американский социолог Даниэль Белл предупреждал европейцев о том, что революция растущих ожиданий приведет Запад к краху. Образ громадной толпы, жадной к соблазнам, о котором писал Н.А. Некрасов, мог бы служить прекрасным эпиграфом к этому предупреждению. Если же наслаждение оказывается главным смыслом жизни, то рядовая женщина может отказаться вынашивать и рожать ребенка.
Бьюкенен отмечает, что прирост населения всегда считался признаком здоровья нации в целом, депопуляция – признак болезни народа и общества. И вот обнаруживается, что западная цивилизация, несмотря на все свое могущество и богатство, находится в глубочайшем упадке. Ее состояние можно назвать синдромом Чеширского кота; как этот кот, народы западной цивилизации, тают на глазах. Неужели смерть Запада неотвратима? Может быть, подобно всем предыдущим мрачным прогнозам, это пророчество окажется несбыточным? Но на что можно уповать? Прежде всего, на преображение ценностных ориентиров. Миллионы людей ощущают себя чужаками в собственной стране. Они отворачиваются от масс-культуры с ее культом животного секса и гедонистических ценностей. Они наблюдают исчезновение старинных праздников и увядание прежних героев. Они видят, как артефакты славного прошлого исчезают из музеев и заменяются чем-то уродливым, абстрактным. Низвергаются привычные, унаследованные от поколений предков моральные ценности.
Злободневность проведенного исследования обусловлена, прежде всего, осмыслением трагической истории XX века. В этом ряду феномен страдания вызвал особый интерес. XX век принес человечеству неисчислимые беды и злоключения. На повестке дня стоит вопрос выживания в условиях едва ли не тотальной катастрофы, неисчислимых лишений. Все это постоянно возвращает философскую мысль к рассмотрению феноменологии страдания.
Актуальность темы обусловлена тем, что в мире множится зло и страдание. Оно, страдание, становится наглядным, разнообразным, многоликим. Без понимания страдания трудно выстроить антропологическую теорию.
Степень разработанности темы
В разработке темы автор опирался на отечественных исследователей, которые изучали проблему страдания в наследии Н.А. Бердяева (В. Топоров, В. Смирнов, В. Свинцов, В. Сапов, С. Кравец, А. Ермичев, А. Новиков, А. Бородин), проблемы социальной философии и философской антропологии (В. Сажин, А. Панков, А. Силин, В. Додонов, Б. Любимов, И. Раскин, В. Могильницкий и др.).
За последние годы многие философы - Р.Г.Апресян, М.В. Бабалаева, В.С. Барулин, В.Д. Губин, П.С. Гуревич, Я.В. Парусимова, В.А. Подорога, В.М. Розин и другие - обратились к анализу целого спектра человеческих экзистенциалов.
Н.А. Бердяеву принадлежит чрезвычайно продуктивная попытка связать данное эмоциональное состояние человека, которое порождается трудностями, превышающими его физические, душевные и духовные возможности, с развернутой философско-антропологической концепцией.
Страдание как неизменный феномен человеческой жизни оказалось в сфере внимания философов с давних времен. Классики философской мысли - Аристотель, Платон, Эпикур, Сенека - внесли весомый вклад в толкование этого аспекта человеческого бытия. По мнению Аристотеля, ужас и сожаление – важнейшие аффекты, которые при трагическом катарсисе смягчаются или вообще устраняются. Страдание рождает трагическую личность, незаслуженно попадающую в положение несчастных. Страх ощущается зрителем, пострадавший равен или подобен ему самому, потому что он сам может столкнуться с подобным несчастьем. Как трагические аффекты страдание и страх связаны с понятием «удовольствие»? Античные философы не ставили вопрос о правомерности страдания. Предполагалось, что оно обусловлено роком, не испытывающим интереса к конкретной личности. Мойра выступает мифологическим образом судьбы. Она же определяет функции среди богов и людей, организует порядок всего сущего. Поэтому ее познание обусловливает одну из основных добродетелей человека – добродетель знания. Оно-то и становится неотъемлемой частью человеческого счастья.
Идея судьбы в той или иной ее форме оказалась присущей античному сознанию на протяжении всей истории античного мира. И здесь дело не в том, что, раз возникнув, эта идея продолжала существовать просто в силу преемственности в духовной жизни античного общества. Дело скорее в том, что глубинные истоки, которые питали ее генезис в период разложения общинно-родовой формации, с возникновением античного рабовладения отнюдь не иссякли. Они только претерпели определенные изменения, в соответствии с которыми изменились и представления о судьбе как Дике, Ананке, Тюхе и т.д., но их существеннейшая основа сохранилась.1
В работе И.В. Сидоренко «Антропология счастья»2 отмечается, что Россия, занимающая среднемировой уровень по индексу развития человеческого потенциала, находится на2редпоследнем месте по уровню счастья. Во-первых, сомнительно, что счастье можно измерить «уровнями». Во-вторых, вряд ли счастье россиян зависит от теоретической проработанности проблемы. В-третьих, как показывают многочисленные исследования, счастье не тождественно материальным благам.
Когда был проведен опрос в разных странах мира, то оказалось, что ощущение счастья более распространено в тех из них, где недостаточно высок уровень потребления. И напротив, так называемые развитые народы чаще демонстрировали печаль, меланхолию и неудовлетворенность своим положением. Об этом, в частности, хорошо писал А. Де Токвиль в работе «Демократия в Америке»1. Известны, например, «шведский синдром» (наибольшее количество самоубийств в наиболее благополучной стране Швеции) и жизнерадостность непальцев, жителей беднейшей страны.
Тема духовности даёт возможность приблизиться к пониманию и обретению человеком самого себя, иначе увидеть знакомый ему мир, - отмечает в своей кандидатской диссертации «Страдание как философская категория» Я.Н. Парусимова.2 Она показывает, что духовность можно рассматривать как результат приобщения личности к общечеловеческим ценностям, духовной культуре. Можно посмотреть на духовность и как на способность к переживанию духовных состояний. Способность к состраданию, к переживанию открывает новые творческие потенции и организует духовную жизнь. Ведь подлинная духовность в действиях человека определяется его способностями страдать и сострадать. В связи с этим, по мнению Я.Н. Парусимовой, возникает необходимость выработать онтологические, гносеологические, аксиологические и методологические принципы анализа страдания, поскольку до настоящего времени отсутствует целостное осмысление данной философской категории.
М.В. Бабалаева3 в обосновании философского смысла страдания обратилась к наследию В. Франкла. В ее работе дана характеристика страдания как экзистенциальной составляющей жизни. Страдание в ее диссертации получило оценку благородного нравственного состояния устремленности к самосовершенствованию, к взращиванию высоких личностных качеств. Внутренние терзания, согласно данному исследованию, вызывают плодотворное духовное и мыслительное напряжение, уберегают человека от апатии и духовной стагнации. На основе работ В. Франкла М.В. Бабалаева раскрыла глубинный катарсический эффект страдания, который обнаруживается в предельных ситуациях на грани бытия и смерти.
Цель диссертационного исследования состоит в том, чтобы раскрыть концептуальный смысл страдания в философском творчестве Н.А. Бердяева.
Задачи исследования заключаются в том, чтобы:
- показать место философского толкования страдания в трудах Н.А. Бердяева и в истории мировой философской мысли;
- выявить неразрывную связь между пониманием страдания в творчестве Н.А. Бердяева и других русских философов;
- реконструировать образ человека в персоналистической философии Н.А. Бердяева;
- обозначить вклад Н.А. Бердяева в современную философскую антропологию;
- обнаружить общие тенденции, способные дать возможность для дальнейшего раскрытия и анализа феномена страдания.
Объектом исследования является философское постижение страдания как феномена.
Предметом исследования служит разностороннее рассмотрение этого феномена в трудах Н.А. Бердяева.
В качестве методологической основы исследования выступает философско-антропологический метод, посредством которого раскрывается противоречивая природа страдания. Исходя из комплексного подхода к исследованию категории страдания, автор учитывал результаты, полученные в истории философии, особенно в экзистенциализме и персоналистической традиции Н.А. Бердяева. В диссертации использовался ряд методологических принципов и подходов - в частности, сущностный, структурно-содержательный, гносеологический, социокультурный, системно-функциональный и другие. В качестве конкретных методологических средств социально-философского анализа в работе применялись принципы целостности, историзма и философско-антропологической детерминации.
Научная новизна диссертации заключается в том, что автор:
- впервые в отечественной философии анализирует тему страдания в философском наследии Н.А. Бердяева;
- раскрывает место этого истолкования в историко-философском контексте, обосновывая идею о том, что никто из европейских философов не ставил проблему страдания в связь с целостным учением о человеке. Эта заслуга принадлежит Н.А. Бердяеву;
- выявляет специфику этой концепции страдания, которая обнаруживается в том, что у русского философа нет абсолютной демаркации между страданием и гедонизмом. Н.А. Бердяев показывает, что страдание может стать источником «гедонизма наизнанку». Ни удовольствие, ни страдание не являются целью жизни;
- критически оценивает позицию Н.А. Бердяева, связанную с чисто религиозной трактовкой страдания, не выявляющую в полной мере катарсическую сущность данного феномена;
- обосновывает идею о том, что страдание выступает в качестве важнейшего аспекта духовного бытия человека;
- доказывает особую связь страдания, как выражения трагического опыта человечества.
Положения, выносимые на защиту:
Выделяя основные темы, волновавшие Н.А. Бердяева при осмыслении страдания, автор выносит на защиту выводы, которые сложились в ходе критической переработки идей русского философа.
-
Согласно Бердяеву, нельзя организовать человеческое счастье, нельзя рационально-технически победить тяготеющий над человеком рок, трагические противоречия жизни, смерти, уничтожить тайну. Вся проблематика человека, стоящего над вечностью, перед конфликтом личности с миром объективным, отчуждается во внешнюю сферу устроения социальной жизни. Во избежание недоразумений нужно сказать: несчастья и страдания человека, связанные с чудовищным социальным неравенством, с горькой нуждой и рабством человека, могут и должны быть преодолены и устранены.
-
Согласно Бердяеву, страдание – это глубинное антропологическое состояние человека. В отличие от счастья, страдание постоянно преследует человека, принуждая его к преодолению препятствий, жизненных неудач. В страдании происходит радикальное преображение человека. Переживая страдания, человек способен обнаружить величие духа. Анализируется философская традиция, посвященная истолкованию страдания.
-
Как показывает Бердяев, страдание выступает противовесом наслаждения, радости, удовлетворения, комфорта, счастья и блаженства. Лики страдания многообразны – от обычный повседневной боли, до тонких духовных состояний, инициированных несовершенством человеческой природы, вероломными ударами судьбы. Страдания могут носить кратковременный характер: было мучительно больно, но удалось справиться с обидой, несправедливостью, депрессией. Но порой мучения оказываются продолжительными, окрашивают едва ли не всю жизнь. Человек страдает и не видит конца этим терзаниям. Но и здесь есть развилка. Один борется за удачу безнадежного дела, другой впадает в ступор. Такой человек как можно глубже уходит в свои страдания, и они окрашивают повседневность и весь мир человека, все аспекты его бытия. В этом случае человек способен уйти в одиночество или, наоборот, предъявить свои мучения всеми миру, потребовать от него сочувствия, настроить его на свой тоскливый камертон.
-
По мнению Бердяева, фиксация на страданиях может разрывать социальные связи, разъединять людей, поскольку большая часть из них не склонна выражать сочувствие. Страдания, если рассматривать их в логическом завершении, близки к смерти. Тот, кто мучается, теряет вкус к жизни, поневоле ждет освобождения от страданий даже через смерть. Страдания – путеводная нить в небытие. Но они же связаны с жизнью глубинными нитями. А.С. Пушкин сказал: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…». Невозможно прожить жизнь без мучений и терзаний. Ее полнокровие ощущается именно в минуты скорби, страдания. Они органично входят в существо жизни.
-
Формы страданий бесконечно разнообразны, начиная с очищающей печали – «печаль моя светла» - и кончая ощущением трагической безысходности жизни. И все-таки едва ли не все философы приходили к убеждению, что страдание – это норма жизни, естественное состояние души, неотъемлемая грань человеческой жизни. В диссертации подчеркивается, что в ряде жизненных ситуаций страдание выражает внутренний мир человека, спектр эмоциональных переживаний.
-
Бердяев убедительно показывал, что сколь бы ни были болезненны страдания, они играют положительную роль в нашей жизни. Тот, кто страдал, обогатил свой внутренний мир. Наслаждение и радость оттеняются страданием. Без него и удовольствие было бы неполным, неглубоким. Победа слаще после поражений, любовь – после ожиданий и разочарований. Страдания оказываются важнейшим ориентиром нашей жизни и выстроенных нами человеческих отношений.
Теоретическое значение исследования
Теоретические выводы, полученные в ходе диссертационного исследования, могут быть использованы в качестве методологического инструментария анализа страдания, структур духовности, а также могут быть полезны в процессе дальнейшей разработки понятийно-категориального аппарата философии.
Практическое значение исследования
Материалы диссертации могут найти применение в разработке комплексных программ духовного развития человека, в теории творчества; могут быть использованы в лекциях и на семинарских занятиях по курсу общей философии, а также в соответствующих спецкурсах по проблемам онтологии и теории познания.
Апробация работы. Материалы исследования докладывались и обсуждались на V Международной научной конференции «Высшее образование для XXI века» (Москва, 13-15 ноября 2008 г.)
Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы в количестве 200 наименований).
Тема страдания в Новое время
Потом комиссию ликвидировали. Понятно, вор должен сидеть в тюрьме, а убийцу следует заточить или расстрелять. Андрей Дементьев написал жгучие строчки: «нелюдь не имеет права жить на земле». И все правильно, потому что подсказано злобой дня. Только Приставкин, оставшись не у дел, задается вопросом: отчего исчезло у нас то самое сострадание, которое всегда отличало русскую культуру? Среднестатистический англичанин, чьи, казалось бы, недавние, предки казнили голодных детей за украденные булки, вряд ли мог понять, почему сердобольные русские крестьяне потчевали чем Бог послал по арестантским трактам закоренелых преступников. Каторжникам несли еду, а за убийц молились. Не понять европейцу, отчего на Руси издревле почитались юродивые.
Почему же теперь наше общество в целом стало более жестоким? Как случилось, что в нынешней безжалостной и технологичной среде, каждый усвоил простой урок: «курицу есть одному веселее»? Бот и приспели стихотворные строчки: «Какое злобное лицо у прежде доброго народа!» (Николай Зиновьев). Где бескорыстная дрркба, предпринимательская взаимопомощь, «милость к падшим», социальная солидарность, корпоративный этос?
Куда делось в нашей стране поразительное переживание общей судьбы? Отчего народ атомизирован? Почему распались элементарные социальные связи, разрушились общественные скрепы? Как случилось, что отныне каждый выживает в одиночку, изолированно, не рассчитывая на других, утратив чувство локтя? Может быть, это и есть торжество принципов свободы и индивидуализма? В этом случае мы пожинаем плоды многовековой либеральной тенденции. Тогда что сулит в перспективе этот социологический факт?
Но фиксация на страданиях может разрывать социальные связи, разъединять людей, поскольку большая часть из них не склонна выражать сочувствие. Страдания, если рассматривать их в логическом завершении, близки к смерти. Тот, кто мучается, теряет вкус к жизни, поневоле ждет освобождения от страданий даже через смерть. Страдания — путеводная нить в небытие. Но они же связаны с жизнью глубинными нитями. Сказано поэтом: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...» (А.С. Пушкин). Невозможно прожить жизнь без мучений и терзаний. Ее полнокровие ощущается именно в минуты скорби, страдания. Они органично входят в существо жизни.
Различны и истоки страданий. Прежде всего, это физическая боль. Жизнь не складывается безболезненно и ровно. Человек страдает от недугов и болезней. К старости их становится все больше, горечь нарастает. Но и социальная жизнь индивида полна приключений. Карьера человека, его жизненная судьба полна неожиданностей. Личность ищет смысла жизни и не может его отыскать. Индивид страдает от тоски и безнадежности. «Цели нет передо мной, в сердце пусто, хладен ум и томит меня тоскою однозвучный жизни шум» (А.С. Пушкин). У каждого человека после его ухода остаются нереализованными планы. М. Шелер по преданию умер за письменным столом, а в рукописи новое предложение начиналось со слова «однако». Горько остановить размах мысли. Упущенные возможности томят, рождают разочарование.
Многие страдания вырастают из ансамбля человеческих отношений. Здесь и муки неразделенной любви, и искушения ревности, и разочарования в друзьях и привкус предательства со стороны близких и диктат тиранов, руководителей, стремящихся свести на нет личность. «Любви, надежды, тихой славы недолго нежил нас обман...». А ощущение полного одиночества, пустота окружающего мира, утрата роскоши человеческого общения, жестокость разъединенности. Но и внутренний мир человека посылает страдания. Полон коллизий субъективный мир человека. «Не бывает страданий во множественном числе, как не бывает смерти во множественном числе - только в единственном», - говорит Мераб Мамардашвили из статьи, (Яковлева Е. Он платил за право быть собой // Известия, 2000. - 08.09.2000, С. 12). Это и трудности познания мира, поиски слова писателем, истины — ученым, веры — верующим. Это и вечное противостояние темным силам собственной души («тени» по Юнгу), постоянные соблазны и искушения. А совесть — «когтистый зверь»? Мучительные роптания души. Формы страданий бесконечно разнообразны, начиная от очищающей печали — «печаль моя светла» — до ощущения трагической безысходности жизни.
И все-таки едва ли не все философы приходили к убеждению, что страдание — это норма жизни, естественное состояние души, неотъемлемая грань человеческой жизни. Значит, страдания желательны? Выходит, нужно устремляться к ним, искать испытаний на прочность? Тут, разумеется, важна мера. Страдания неизбывны, но стоит ли множить их умышленно? Но это вовсе не означает, что все люди хотели бы избавиться от своих страданий. Многие люди берегут свои страдания, лелеют их, живут с ними в обнимку. Порой эта страсть захватывает людей. Но и те, кто не страдает, жалеют мучеников, страдальцев. Но и мученики хотят обрести ореол, вызвать восхищение, одобрение. В этом нередко проступает их гордыня.
Сколь бы ни были болезненны страдания, они играют положительную роль в нашей жизни. Тот, кто страдал, обогатил свой внутренний мир. Наслаждение и радость оттеняются страданием. Без него и удовольствие было бы неполным, неглубоким. Победа слаще после поражений, любовь — после ожиданий и разочарований. Страдания оказываются важнейшим ориентиром нашей жизни и выстроенных нами человеческих отношений.
Тема страдания в философии жизни
Марк Аврелий смотрит на человека как на противоречивое социальное существо, которое, с одной стороны, живет настоящим, суетным, а с другой — занимается деятельностью, которая преследует долговременные цели. Поэтому он осркдает того, кто свои дела не согласовывает с высшими целями, под которыми он имеет в виду благо государства. Этому он дает философское обоснование. Несмотря на текучесть всего происходящего, существует нечто целое, которое управляется логосом, разумом. Этим разумом люди объединены, в каждом человеке живет частица того разума, которому он должен поклоняться и служить.
Тот, кто отдал предпочтение своему духу, гению и служению его добродетели, не надевает трагической маски, не издает стенаний, не нуждается ни в уединении, ни в многолюдстве. Он будет жить и это самое главное, — ничего не преследуя и ничего не избегая. Его совершенно не беспокоит, в течение большего или меньшего времени его душа будет пребывать в телесной оболочке...Ведь всю свою жизнь он только и думает о том, чтобы не дать своей душе опуститься до состояния, недостойного разумного и призванного к гражданственности существа. Этот гений никогда не будет побуждать «тебя преступить обещание, забыть стыд, ненавидеть кого-нибудь, подозревать, клясть, лицемерить, пожелать чего-нибудь такого, что прячут за стенами и замками».
В философии стоицизма Эпикуром отмечено, что мудрость исцеляет от душевных страданий. Страх перед богами и страх смерти — вот, по мнению Эпикура, главные препятствия для достижения счастливого состояния человека. Луций Анней Сенека, один из крупнейших представителей стоицизма, призывает к примирению с роком, к покорности судьбе. Средством избавления от страданий, по его мнению, является безмятежная жизнь. Не ради счастья, а ради покоя. Она достигается с помощью рассудочной деятельности. Рассматривая страдание, которое делает невыносимым жизнь, Сенека ставит вопрос о самоубийстве. Он допускает добровольный уход из жизни, но считает, что это возможно только при определенных обстоятельствах. Он предостерегает против «сладострастной жажды смерти», которая охватывает некоторых людей, становясь эпидемией. Основанием для самоубийства Сенека считает как телесные болезни, так и рабство, понимания под последним в основном не социальное рабство, а рабство добровольное, то, когда люди находятся в рабстве у похоти, скупости, страха. Таким образом, для Сенеки главное — это свобода духа, именно поэтому он так относится к смерти. Толкуя страдание, Сенека отмечал, что в жизни ничего изменить нельзя, следует повиноваться судьбе, можно лишь изменить свое к ней отношение и презирать невзгоды. Нужно стоически выдерживать удары судьбы. В этом обнаруживается позиция стоика, активность может проявиться только в господстве над своими страстями. Не следует быть у них в рабстве. Счастье человека состоит в нашем отношении к событиям и обстоятельствам. «Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным». В этом, по Сенеке, величие стоического духа, когда человек не ропща принимает все как должное.
Но можно ли считать такую ситуацию абсолютно современной и ранее незнакомой человечеству? А.Г. Дугин так не считает. Он предлагает иную историософскую схему: вся история делится условно на три этапа, правильнее, наверное, сказать, что исторический процесс можно расчленить на три части. Первую часть он называет премодерном, далее идет традиционное общество (модерн) и постмодерн. Каждый из этих этапов отличается множеством признаков, которые существенно преобразуются в любой из этих частей. Меняется представление об истории, о сакральности, о модусе существования мира, о человеке, о реальности или виртуальности. Так вот, по мнению А.Г. Дугина, человек в премодерне схож с аналогичным персонажем в постмодерне. Человек в религии (иначе говоря, в премодерне), по его словам, не представляет себя некоей законченно-автономной единицей (см. Дугин А.Г. Постгуманизм. Человек в мире постмодерна // Вестник аналитики. 2007, №1, С. 132). Это в какой-то степени справедливо. Древнейшая мифология не расчленяет картшгу мира: природа, человек, божество в ней «не разведены». Первые шаги интеллектуальной и культурной жизни человека можно представить как своего рода умственное приспособление к непосредственному окружению. Но по мере развития культуры выявляется и противоположная тенденция. Человеческая любознательность начинает менять свое направление. Она обращается на самого человека. Это обнаруживается уже в мифах.
«Человек есть не данность, а задание, персона, маска, - пишет А.Г. Дугин, - Личность — слово искусственное, как персона в греческой трагике, - это нечто одетое на нечто и носимое кем-то. Субстанцией, субъектом, высшим духом, божеством, душой — какую бы инстанцию мы пи ставили в традиционном обществе во главу угла, человек всегда будет оберткой» (там же). Здесь не все, па наш взгляд, корректно. Да, человек в мифологии еще не изолирован, не обозначен как нечто автономное. Но он все же не лишен телесности. Более того, в качестве космогонической меры выступает именно человеческое тело. У индийского Пуруши есть задание — отдать свое тело для того, чтобы создать все многообразие вселенной. Есть задание, но, кстати, есть и данность. Маска в античной трагедии в известной степени закрывает героя или героиню. Она олицетворяет некую добродетель или значимое человеческое качество. Но Медея, которая скрывает за масками реальность своего горя, ужаса и решимости — это, не только задание, но и реальное человеческое существо, способное испытывать страдания души и муки телесности.
Взгляды на проблему страдания русских философов Н.О. Лосского, С.Л. Франка и Б.П.Вышеславцева
Н.О. Лосский (1870-1965) подчеркивал, что все разнообразие человеческого поведения может быть сведено, согласно учению гедонизма, к одному источнику, а именно к стремлению достигать удовольствия и избегать страдания. Удовольствие, утверждают гедонисты, есть единственное состояние ценное и желательное само по себе. Таким образом, все поступки людей совершаются ради того, чтобы достигнуть удовольствия и избежать страдания. Само же объективное содержание наших стремлений, желаний, хотений, реализуется через наши поступки (воспитание ребенка, рисуемая картина, завоевываемая политическая или национальная свобода и т.п.) всегда есть только средство для того, чтобы достигнуть подлинной цели, а именно, переживания удовольствия (Лосский Н.О. Условия абсолютного добра. М., 1991. С. 26).
С.Л. Франк (1877-1950) полагал, что зло «всегда связано со страданием и вечной смертью не только жертвы, но также и «носителя зла», и это служит доказательством, так сказать, абсолютного всемогущества Бога». Однако это, все-таки, не решает проблемы теодицеи, так как в некотором окончательном и глубоком смысле зло или, во всяком случае, его первоначальный источник скрыты в непостижимых глубинах самого Бога. «Зло зарождается из несказанной бездны, которая лежит как бы как раз на пороге между Богом и не-Богом» (Франк С. Непостижимое. Сочинение. М., 1990. С. 546).
С. Франк рассматривает зло через феномен страдания. Он определяет его как некий общий, всеобъемлющий аспект несовершенства, внутренней надломленности и дефективности бытия. «Само моральное зло в своем действии состоит в причинении страдания и в причинении страдания самим носителем зла. И даже метафизическое зло - смерть — не испьггывалось бы как зло, если бы оно не несло с собой страданий — мук умирания и страха смерти у самого умирающего и страданий утраты у его близких. Мы бы не достигли той глубины проблемы зла, если не задумались над ней стороны, с которой зло есть страдание» (Франк С. Непостижимое. Сочинение. М., 1990. С. 549).
Но действительно ли с метафизической, каузальной точки зрения страдание есть просто последствие зла, распада всеединства на отдельные противоборствующие части, из которых каждая должна жить за счет другой? Если бы не было на земле «борьбы за существование», самоубийственной вселенской гражданской войны, то не было бы на свете и страдания. С. Франк считает такое объяснение недостаточным. Он подчеркивает, что универсальный факт мирового страдания, свидетельствующий о некой роковой бессмысленности мирового бытия, разумеется, озадачивает. Если страдание не имеет никакого смысла, никакого оправдания — в отличие от морального зла страдание допускает, по крайней мере, возможность искать его смысл, - то все наше бытие все же остается бессмысленным, даже несмотря на самоочевидность его божественной первоосновы.
Усматривая в страдании зло, мы молчаливо исходим из совпадения совершенства или добра с блаженством, в смысле ничем не замугненного счастья, безущербной радости и наслаждения. Таким, казалось бы, должна была бы быть вся наша жизнь, поскольку она действительно проистекает от Бога. Франк задается вопросом: почему мы так уверены, что неисповедимое, безымянное или всеимянное существо Того, кого мы называем Богом, исчерпывается тем признаком, который мы мыслим как безмятежное блаженство? Страдание не следует рассматривать как признак, как сущую иллюзию или обман. Страдание есть подлинная, хотя и тягостная реальность.
По мнению С. Франка, страдание, возникая из зла, разделяет со злом его безосновность и неосмысленность и в этом смысле само есть зло, которое никогда не может быть так «объяснено», чтобы этим быть оправдано. Но, поскольку оно содержит в себе стремление преодолеть себя, оно является піагом к реальности. В этом смысле оно подлинное благо, а не зло. «Момент безнадежной, бессмысленной мучительности — мучительности, доводящей до отчаяния, - лежит не в самом страдании как таковом, а в том волнении, отвращении, противоборстве, с которым мы его испытываем, - т.е. в стремлении избавиться от него как бы внешним механическим способом, ггросто уничтожить его — предать его чистому, абсолютно разделяющему «не» или «нет» (Франк С. Непостижимое. Сочинение. М., 1990. С. 551).
Одна из самых очевидных закономерностей духовной жизни состоит в том, что вне страдания нет совершенства, нет полного, завершенного, незыблемо-прочно утвержденного блаженства. С. Франк пишет об агонии в античном смысле этого слова как внутренней борьбе с самим собой, самовосстановлении и исцелении через самоопределение, через лишения и жертву, то есть, через трагизм и страдание.
Русский философ Б.П. Вышеславцев (1877-1954) в своей книге «Вечное в русской философии» говорит о трагизме как о начале высокого. Чудо трагизма состоит в том, что трагичное не убивает, не подавляет высшего сознания человека, но преображает его, очищает и возвышает. Как может трагедия, то есть гибель и смерть, восхищать и быть прекрасной? Но так именно и случается. Диалектику трагизма Вышеславцев видит в том, что гибель героев и мучеников превращается в начало чего-то иного, что в безысходности этой гибели бывает выход во что-то новое и большое, что оправдывает смерть и гибель, - более того, делает смерть величественной. Трагизм возносит человека над будничностью, повседневностью. В этом большая радость и освобождение души. Радость эта прежде всего в том, что в трагизме дух человека (его свободное самосознание) сознает свое высшее достоинство, свою независимость и свободу от слепой природы и природной необходимости. Это не знает низшая тварь, и это не понимает материализм. Выход в новое и высшее — таково действие трагизма. Высшее существо этого мира, обладающее нравственной свободой и разумом, Человек, как мы видим, во многих отношениях слабее низшей твари. И первое ощущение трагичности жизни является в этом познании слабости человека среди окружающего его земного мира в том, что он и высшее творение в этом мире, и одновременно — наиболее хрупкое. «Трагично сознание праведников и страдание всякого человека за правду. Трагична земная тщетность многих чистых жертв и святых усилий души, измена друзей, и, пусть недолгое, но частое торжество злых деятелей в истории. Трагично то, что высокое и святое унижается, предается, распинается а низкое торжествует...» (Архиепископ Иоанн Сан-Францисский. Избранное. Петрозаводск, 1992. С. 471).
По мнению В.П. Вышеславцева, если бы существовал только один закон слабости всего высшего, то все высшее давно бы разрушилось и даже, собственно, вовсе не могло бы явиться. Но в жизни действуют среди этой немощи человеческой высшие законы мироздания, законы возвышенного и святого. Да, эта видимая нами крепость физического материального мира недолговечна и мнима. В физическом мире изменяются и гибнут все его силы; но если поражение материального мира, по словам русского философа, является лишь естественным, логическим завершением его смертного пути, то в трагической гибели на земле добра все время открывается и утверждается его победа над материей и смертью Это выражается в повсеместном прославлении героев и святых, хотя они были побеждены смертью. Но такой победе смерти над человеческим духом не верят и сами материалисты, и они, отрицающие духовный мир, прославляют своих умерших героев. Так открывается сила, побеждаются страдание и смерть.
Б.П. Вышеславцев подчеркивает как некую странность, что самое высшее, самое благородное существо на земле — человек- выражает трагизм бытия. Он встречает нас на каждом шагу в обыденной жизни. Есть трагизм и в «слезе человеческой», но вершина и предел трагизма, по мнению
Страдание и существование
Совершенно так же нельзя сказать, что Бог есть причина, что действие Бога на мир и на человека есть действие причины на порожденные ею последствия. Бог есть свобода, а не причина. Отсюда бросается свет и на божественную трагедию. Божественная трагедия превращается в божественную комедию, если построить систему мысли, в которой все идет сверху вниз, все идет от Бога и Богом объемлется. Такой системе мысли благоприятствует платонизм, такова, например, система Плотина, такова, в конце концов, и система Св. Фомы Аквината, такова софиология. Все идет от Единого, от Бога вниз, к множественному миру и подымается снизу, от множественного мира к Единому, к Богу. Таковы монистические системы. Несмотря на все усложнения, внесенные христианством, официальные рациональные системы христианской теологии так же монистичны, как система Плотина, в них также все идет исключительно сверху вниз. Тогда всемогущий и всеведущий Бог играет с самим собой, получает ответ на свой призыв не от другого, а от самого себя. Нет встречи двух, нет диалогической борьбы. При этом зло неизбежно должно быть детерминировано Богом, Бог есть первопричина зла. Он есть первопричина всего, вне Бога действуют в мире лишь причины вторичные и производные. Иррациональная тайна свободы исчезает.
Иррациональная тайна свободы, не сотворенной и не детерминированной Богом, совсем не означает, что существует какое-то другое бытие наряду с бытием Бога, совсем не означает онтологического дуализма. Онтологический дуализм уже означал бы рационализацию. Допущение свободы, из которой зло, хотя и не путем причинности, из которой и творчество всякой новизны в мире, хотя тоже не путем причинности, есть не какая-то онтологическая и метафизическая доктрина, а интуитивное описание тайны, раскрывающейся в существовании.
Свобода означает тут предел для всякого рационального мышления, она иррациональна, бездонна, безосновна, никак не может быть объяснена, не может быть объективирована. Она раскрывается в человеческом существовании, в духовном опыте. Она есть опровержение рационализированных теологических учений о происхождении зла. Но в тайне свободы встречаются тайна зла и тайна творчества. Тогда существует божественная трагедия, встреча двух, диалогическая борьба, ответ человека Богу, XJngrund Я. Бёме, великого визионера и провидца, и есть свобода. Об XJngrund невозможно составить понятие, тут предел всякой рационализации, это миф и символ, а не понятие.
Устанавливая пропорциональность между страданием и греховностью, мы уподобляемся утешителям Иова. Невозможно рационализировать человеческую судьбу. Такая рационализация принуждена все считать справедливым и, в сущности, отрицает существование зла. Задача, стоящая перед духовной жизнью, заключается совсем не в том, чтобы просветлить и духовно пережить страдания. Несение Креста и означает духовно -просветленное переживание страданий. Нужно нести свой Крест жизни и облегчить несение креста другим людям, ближним. Когда считают каждое страдание заслуженным и справедливым последствием греха, то это может выработать отношение к людям, обратное евангельским заветам любви и милосердия. Есть суровые аскеты и пуритане, у которых преобладает неблагожелательное-осуждающее отношение к людям. Они совсем не хотят облегчить человеческих страданий, считая их заслуженными.
Отношение к страданию неизбежно двойственное и парадоксальное, и никакого рационального выхода из этого нет. Духовное отношение к страданию означает просветленность, т.е. жизненное познание смысла страдания, оно означает также освобожденность. Возрастание духовности всегда означает, что человек не раздавлен страданиями жизни. Принятие на себя креста есть всегда вместе с тем и облегчение страдания, не получающего смысла в духовной жизни. Непринятие креста, злобное отвержение страдания и проклятие ему делает страдание темным. Мы должны допустить существование двоякого рода страдания — темного страдания к погибели человека и светлого страдания к его спасению.
Но признание смысла страдания не должно означать отрицания существования зла и несправедливости, совсем не должно превращаться в отрицание человеческой борьбы за жизнь менее мучительную, более радостную. Социально нужно, наоборот, бороться против несправедливых страданий, а не произносить лицемерные проповеди несчастным, что они заслужили свою участь. Отношение к страданию легко порождает лицемерие. Переживание мною страдания как имеющего смысл есть дух одухотворения и просветления, есть мой духовный опыт, а не рациональное оправдание страданий. Нам никогда не понять, почему один человек так несчастен, другой же кажется столь счастливым. Но очень счастливых людей не бывает, бывают лишь счастливые мгновения.
Вся жизнь человека от рождения до смерти есть лишь один день жизни, вырванной из жизни целой, бесконечной и вечной. События одного дня, иногда очень важные, непонятны, если будут отделенными от предшествующих и последующих дней. Так и со всей жизнью человека. Учение о переселении душ пытается рационализировать тайну человеческой судьбы, и оно может казаться более удовлетворяющим и успокаргвающим, чем другие учения. Но оно отрицает несправедливость и зло в человеческой жизни, вводит все в каузальную связь, понятную не только как натуральную, но и как моральную. Но страдание имеет смысл совсем не потому, что оно необходимо и справедливо, что оно есть высший закон жизни, а потому, что оно есть опыт свободы и путь человека, и что человек может обнаружить в этом пути свою духовную победу, может достигнуть освобождения и просветления, может выполнить завет любви и милосердия. Но человек не только греховен, не только детерминирован своим дурным прошлым, человек глубоко несчастен. И лишь потому сострадание, жалость и любовь имеют метафизическое значение. Нет ничего более ложного, чем придание причинности характера справедливости, чем вкладывание морального смысла в детерминацию. С этим связано и ложное понимание Промысла Божьего в мире. В мире есть зло и несправедливость, есть безвинное страдание, потому что есть не только причинность, но и свобода, потому что известное направление свободы стало неотвратимой причинностью.
Зло в человеческой жизни наиболее беспокойно и наиболее жутко не тогда, когда оно видно и бьет в глаза, а тогда, когда оно прикрыто ложью и обманом, когда соблазняет «добром». Большая часть зла в мировой истории принимает обличье «добра». «Добро» слишком часто бывает и злом. Таким «злом» бывало и христианское «добро». С этим связано фарисейство, законничество, лицемерие, условная возвышенная риторика и кристаллизация
