Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Жанровое своеобразие утопии и антиутопии. Обзор теоретических
1.1. Утопия как форма общественного сознания. Первые литературные утопии.
1.3. Истоки антиутопии 36
1.5. Взаимодействие утопии и антиутопии. Граница понятий 45
Глава II. Произведения В. Пелевина в контексте (анти)утопической традиции ... 53
2.1. Повесть «Затворник и Шестипалый» в контексте утопической традиции 107
2.3. Утопические мотивы в романе «Любовь к трём цукербринам» 112
3.3. Социальная проблематика в повести «Зенитные кодексы Аль-Эфесби»... 125
3.4. Реалии современной России в романе «S.N.U.F.F» 128
Глава III. Произведения Б. Акунина в контексте (анти)утопической традиции 134
1.1. Антиутопизм в романе «Внеклассное чтение» (глава «Бригадир») 134
1.2. Модель "идеального" мира в «Детской книге» (часть «Завтра») 138
1.3. Антиутопические черты в повести Б. Акунина «Долина Мечты» 145
1.4. «Планета Вода. Технократический детектив» в контексте антиутопической
Заключение
- Истоки антиутопии
- Взаимодействие утопии и антиутопии. Граница понятий
- Утопические мотивы в романе «Любовь к трём цукербринам»
- Модель "идеального" мира в «Детской книге» (часть «Завтра»)
Введение к работе
Актуальность
Виктор Пелевин и Борис Акунин – признанные мастера современной русской прозы, чьи произведения издаются большими тиражами в России и за рубежом, обсуждаются литературными критиками, журналистами, общественными деятелями, учеными-филологами. Актуален и избранный в диссертации аспект исследования. Критик Л. Данилкин отмечал появление в русской литературе последних десятилетий большого количества антиутопических произведений: романов «Кысь» Т. Толстой, «2017» О. Славниковой, «Эвакуатор» Д. Быкова и др. (Данилкин Л. Парфянская стрела. Санкт-Петербург: Амфора, 2006. 302 с.). Некоторые из подобных произведений, к примеру, «Затворник и Шестипалый», «Омон Ра», «Зенитные кодексы Аль-Эфесби» В. Пелевина, повесть Б. Акунина «Долина Мечты» – не изучались в рассматриваемом нами аспекте; романы В. Пелевина «S.N.U.F.F.», «Бэтман Аполло», «Любовь к трём цукербринам», роман Б. Акунина «Аристономия» и его повесть «Планета Вода» – недавно появившиеся (анти)утопические произведения, которые также требуют изучения. С другой стороны, в последние годы заметно возрождение интереса к утопии (Егоров Б.Ф. Российские утопии: Исторический путеводитель. СПб.: Искусство – СПБ. 2007. 416 с.; Ковтун Н.В. Деревенская проза в зеркале утопии. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2009. 494 с.; Андрианова М.Д. Эксперименты с жанром утопии в творчестве В. Пелевина // Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2014. Вып. 4. С. 119 – 126).
Выбор произведений В. Пелевина и Б. Акунина для нашего исследования обусловлен характером их творчества – интересом к (анти)утопии на протяжении всего пройденного творческого пути, что даёт возможность проследить эволюцию (анти)утопических воззрений этих писателей.
Степень разработанности проблемы
Первые классические литературные утопии были созданы в XVI – XVII веках. В
XX веке были написаны первые литературные антиутопии, ставшие широко
известными. Исток антиутопизма некоторые исследователи видят в «Путешествиях
Гулливера» (1726) Дж. Свифта, а «первая из антиутопий нового времени появилась в 1872
году» (Ерыкалова И. В стеклянном мире // Замятин Е. Мы. СПб.: «Азбука», 2015. С. 8) –
роман английского писателя Сэмюэля Батлера «Едгин, или За
пределом». А.К. Жолковский также называет «Путешествия Гулливера» в числе первых литературных антиутотопий: «Утопия, о которой всё время говорили Платон, Томас Мор,
Фурье, Чернышевский, Маркс, Ленин, – в коне концов осуществилась. Литература ответила на это расцветом жанра антиутопии, возникшего ранее в ходе полемики с программами утопистов в таких текстах, как «Путешествия Гулливера на Лапуту и в страну гуигнгнмов», «Легенда о Великом инквизиторе», «Записки из подполья» и др.» (Жолковский А. Замятин, Оруэлл и Хворобьёв: о снах нового типа // Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука. Издательская фирма «Восточная литература», 1994. С. 171 – 172). Причины широкого резонанса антиутопий XX века заключаются в характере исторической реальности этого времени. Отражение политического устройства СССР и других государств с тоталитарным режимом, проверка прогнозов, сделанных несколько десятилетий назад, подведение итогов социального развития видны в антиутопических произведениях Е. Замятина («Мы»), О. Хаксли («О дивный новый мир»), Дж. Оруэлла («1984», «Скотный двор») и других писателей.
Жанровую проблематику утопии и антиутопии в отечественном литературоведении начали разрабатывать намного позднее, чем на Западе. Познакомила русских читателей с работами зарубежных исследователей (анти)утопии В.А. Чаликова в начале 1990-х годов, подготовив сборник «Утопия и утопическое мышление», куда вошли статьи Ф. Мэнюэля и Фр. Мэнюэля, Э. Блоха, Л. Мэмфорда (природа утопического сознания), К. Мангейма, М. Ласки (утопия в истории социальных идей), Г. Морсона, Г. Гюнтера (диалектика утопических жанров в литературе) и др. Также в этот период появляются переводы работ Е. Шацкого и А. Свентоховского, труды В.А. Чаликовой и других отечественных учёных.
Изучением русской литературной утопии в её соотношении с западной занимались А. Зверев, В.П. Шестаков; Е.Л. Черткова и В.Д. Бакулов исследовали соотношение утопии и утопического сознания. Монография Н.В. Ковтун (Ковтун Н.В. Русская литературная утопия второй половины XX века. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2005. 536 с.) посвящена изучению утопии на материале современной литературы. В книге Б.Ф. Егорова (Егоров Б.Ф. Российские утопии: Исторический путеводитель. СПб.: Искусство – СПБ, 2007. 416 с.) подробно рассматривается многообразие российских утопий и антиутопий с древнейших времён до современности; исследуются как публицистические трактаты и художественные произведения, так и попытки воплощения в жизнь утопических проектов.
Множество статей посвящено антиутопии и утопии в литературе конца XX – XXI вв. Например, И.Д. Лукашенок рассматривает антиутопию «как социокультурный феномен начала XXI века» в историко-культурном, типологическом и антропологическом ракурсах (Лукашенок И.Д. Антиутопия как социокультурный феномен начала XXI века // Ярославский педагогический вестник. 2010. №4. Том 1 (Гуманитарные науки). С. 286). С.П. Оробий (Оробий С.П. Антиутопии «нулевых» и холостые механизмы истории //
Современные проблемы науки и образования. 2014. №4) отмечает металитературный характер (анти)утопии. Б.А. Ланин (Ланин Б.А. Русская утопия, антиутопия и фантастика в новом социально-культурном контексте // Проблемы современного образования. 2014. №1) рассматривает особенности современных русских антиутопий, а также находит корни русской утопии в научной фантастике.
Виктор Пелевин стал осознаваться критиками и литературоведами как автор, имеющий отношение к традициям (анти)утопизма, после публикации романа «S.N.U.F.F.» (2012) с его подзаголовком «утпiя».
М. Ганин в своей рецензии на роман «S.N.U.F.F.» отмечает связь текста
B. Пелевина с антиутопическим произведением Дж. Оруэлла: «Мир, описанный в романе,
происходит из «1984», с его Океанией, Евразией и Остазией» (Ганин М. Дискурсмонгер в
печали [Электронный ресурс] // OpenSpace.ru. Режим доступа:
(дата обращения 06.08.2015).
Исследователи А.М. Лобин и М.Д. Андрианова относят этот пелевинский текст к жанру антиутопии: «роман В. Пелевина является типичной антиутопией, в которой представлены и философская концепция истории, и негативный образ будущего» (Лобин А.М. Роман-утпiя В. Пелевина «S.N.U.F.F.» // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия Филология. Журналистика. 2013. Т. 13. Вып. 4. С. 97). «Роман «S.N.U.F.F.» представляет наибольший интерес для исследования, потому что он являет собой яркий образчик современной антиутопии, но при этом содержит в себе и элементы утопии» (Андрианова М.Д. Эксперименты с жанром утопии в творчестве В. Пелевина // Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2014. Вып. 4. С. 119 – 126).
Ю.О. Чернявская считает, что в романе В. Пелевина «иронически переосмысляются жанровые клише антиутопических романов XX в., обыгрываются их образы, сюжетные линии, мотивы» (Чернявская Ю.О. Традиции жанра антиутопии в повести В. Пелевина «S.N.U.F.F.» // Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2013. Вып. 2 (130).
C. 64), но само произведение «не может претендовать на соответствие классическому
утопическому / антиутопическому канону, поскольку здесь отсутствует установка на
создание идеальной / неидеальной модели мироздания» (Там же. С. 64.).
Ю.Г. Пыхтина предлагает жанровое определение романа «S.N.U.F.F.», выходящее за пределы (анти)утопического дискурса: «перед нами своеобразный метажанр, в котором парадоксально сочетаются черты утопии, рисующей идеальную модель государства, антиутопии, развенчивающей этот идеал, социально-политической сатиры, предметом обличения в которой является современная реальность, а также психологического романа, рассказывающего о личной драме героя-повествователя» (Пыхтина Ю.Г. Структура
виртуального пространства в романе Виктора Пелевина «S.N.U.F.F.» // Verbal culture of the humanity through the prism of ages: Materials digest of the LVIII International Research and Practice Conference and II stage of the Championship in philological sciences. London, July 18-July 23, 2013. P. 48).
Одну из частей романа В. Пелевина «Любовь к трём цукербринам» исследователь А.Л. Бобылева считает антиутопической: «наибольший интерес для нас представляет второй повествовательный блок, жанр которого можно определить как антиутопия с превалированием элементов киберпанка» (Бобылёва А.Л. Информационные технологии как тема и художественный приём в романе В. Пелевина «Любовь к трём цукербринам // Учёные записки Казанского университета. 2015. Том 157. Кн. 2. С. 165).
В более ранних текстах В. Пелевина, таких как «Затворник и Шестипалый», «Омон Ра» некоторые учёные также отмечают черты антиутопий: «Уже в ранних произведениях («Жёлтая стрела», «Омон Ра», «Затворник и Шестипалый» и др.) В. Пелевин задействовал достаточно широкий круг элементов жанра антиутопии <…> Во всех названных выше произведениях Пелевина присутствует характерная для антиутопии проблематика – человек и тоталитарная система. При этом писателя интересует прежде всего феномен утопического сознания, которое помогло этой системе восторжествовать» (Бобылёва А.Л. Антиутопический пафос и специфика хронотопа в ранней прозе В.О. Пелевина // Учёные записки Казанского университета. 2014. Том 156. Кн. 2. С. 56).
Исследователь З.Г. Кривоусова (Кривоусова З.Г. Литературные сюжеты в «Детской книге» Б. Акунина // Сюжетология и сюжетография. 2014. №2) отмечает антиутопический характер части «Завтра» в романе Б. Акунина «Детская книга», но при этом видит явные отличия от антиутопического романа Е. Замятина «Мы».
Объектом исследования является социальное измерение художественных миров произведений В. Пелевина и Б. Акунина.
Предмет исследования – элементы антиутопической и утопической традиций в произведениях данных авторов.
Материалом исследования послужили шесть текстов В. Пелевина: повесть «Затворник и Шестипалый» (1990), роман «Омон Ра» (1991), повесть «Зенитные кодексы Аль-Эфесби» (2010), романы «S.N.U.F.F.» (2012), «Бэтман Аполло» (2013), «Любовь к трём цукербринам» (2014) – и семь текстов Б. Акунина: романы «Азазель» (1998), «Внеклассное чтение» (2002), «Детская книга» (2005), повесть «Долина Мечты» (2007), романы «Сокол и Ласточка» (2009), «Аристономия» (2012), повесть «Планета Вода» (2015).
Цель диссертационной работы – определить способы, общие и конкретные особенности актуализации в современной русской литературе жанров антиутопии и утопии (на материале творчества двух знаменитых писателей).
В соответствии с поставленной целью предполагается решение следующих задач:
-
Рассмотреть теоретические работы, посвящённые жанрам утопии и антиутопии.
-
Проанализировать произведения В. Пелевина в контексте утопической и антиутопической традиций. Обнаружить и интерпретировать цитаты, реминисценции, аллюзии, связывающие тексты Пелевина с известными образцами жанра.
-
Выявить социальную проблематику произведений В. Пелевина.
4. Обнаружить утопические и антиутопические черты в текстах Б. Акунина.
Определить связи с образцами данных жанров.
5. Определить жанровую принадлежность данных произведений В. Пелевина и
Б. Акунина.
6. Сформулировать инварианты антиутопических текстов данных авторов.
Решение этих задач определило новизну нашего исследования, которая состоит в
изучении корпуса текстов В. Пелевина и Б. Акунина, тесно связанных с антиутопической и утопической традициями.
С помощью структурно-семиотического метода и интертекстуального анализа определены характерные черты антиутопических и утопических произведений в текстах данных авторов.
Выявлены и проинтерпретированы связи произведений В. Пелевина и Б. Акунина с образцами антиутопического и утопического жанров.
Определена жанровая принадлежность текстов данных авторов.
Личное участие М.А. Камратовой в получении результатов, изложенных в диссертации, состоит в следующем:
1. Отобран материал, необходимый для установления жанровых особенностей
произведений В. Пелевина и Б. Акунина.
2. Проанализированы тексты данных авторов с точки зрения их принадлежности к
антиутопической и утопической традициям.
3. Определена жанровая принадлежность отобранных текстов и модификации
жанров антиутопии и утопии в произведениях данных авторов.
4. Построены инварианты антиутопических текстов В. Пелевина и Б. Акунина.
Теоретическая значимость диссертации заключается в уточнении сведений о
жанровых чертах антиутопии и утопии в современной русской литературе, об их жанровых модификациях. Результаты исследования помогают соотнести рассмотренные
тексты В. Пелевина и Б. Акунина с (анти)утопической традицией, что позволяет оценить новации двух писателей. Данная работа может служить основой для дальнейшего изучения творчества этих авторов в контексте указанных жанров.
Практическая значимость исследования определяется возможностью
использовать результаты в общих и специальных курсах по современной русской литературе; материалы исследования могут быть применены в спецкурсах и семинарских занятиях, посвящённых творчеству В. Пелевина и Б. Акунина, в научных исследованиях литературы конца XX – XXI вв.
Методологической основой диссертации стали теоретические работы,
посвящённые утопической и антиутопической традициям в литературе, таких
исследователей, как Ф. Аинса, В.Д. Бакулов, К.Д. Гордович, Г. Гюнтер, Б.Ф. Егоров,
Б.А. Ланин, А.Ф. Любимова, Л. Мэмфорд, В.А. Чаликова, М.И. Шадурский,
В.П. Шестаков; работы по теории и практике интертекстуальности А.К. Жолковского и Ю.К. Щеглова.
При анализе конкретных произведений мы использовали интертекстуальный анализ и структурно-семиотический метод, разработанный Ю.М. Лотманом. Утверждая наличие интертекстуальных связей, мы предполагаем, вслед за исследователем Ю.К. Щегловым, если не сознательную цитацию претекстов, то, по меньшей мере, текстуальное знакомство авторов с источниками цитирования.
На защиту выносятся следующие положения:
1. В. Пелевина и Б. Акунина постоянно интересуют социальные проблемы, которые
традиционно связаны с литературными жанрами антиутопии и утопии, что проявляется в
целом ряде произведений двух писателей.
-
В. Пелевин тяготеет к изображению антиутопических миров, опираясь на классические антиутопические произведения и обогащая данный жанр новыми вариациями. Утопии в его текстах остаются на периферии.
-
Создавая свои антиутопические миры, В. Пелевин чаще всего использует мотивы, сюжеты и образы антиутопий Дж. Оруэлла («1984»), Е. Замятина («Мы»), В. Набокова («Приглашение на казнь»).
-
В ранних произведениях В. Пелевина антиутопизм был связан преимущественно с критическим отношением к прошлому, в поздних – с критикой настоящего.
-
Утопические мотивы в произведениях Б. Акунина разработаны более детально, чем в текстах В. Пелевина. Антиутопии Б. Акунина, по сравнению с произведениями В. Пелевина, носят более мягкий характер, автор отмечает в антиутопических локусах не только отрицательные черты.
6. Утопии Б. Акунина отсылают к классическим утопическим произведениям
(Т. Мора, Н.Г Чернышевского). Некоторые акунинские антиутопии дискредитируют
утопические теории («Внеклассное чтение», глава «Бригадир»). При обращении автора к
антиутопической литературной традиции актуализируются преимущественно романы
«Мы» Е. Замятина и «1984» Дж. Оруэлла.
-
Внимание Б. Акунина неоднократно привлекал процесс перерождения утопии в антиутопию. Одна из основных проблем всего творчества писателя начиная с его первого романа – соотношение благих социальных целей и средств их достижения. Носители утопических идей в произведениях Б. Акунина – нередко люди талантливые, харизматичные, умные, способные на благородные и самоотверженные поступки, однако идеализировать этих героев автор не стремится.
-
В поздних текстах Б. Акунина и В. Пелевина чаще, чем в ранних, возникают фрагменты, тяготеющие к утопии, что обусловлено отношением писателей к современному, далекому от идеала социуму.
Апробация работы
Основные положения диссертации обсуждались на заседании кафедры общей и прикладной филологии, литературы и русского языка Алтайского государственного университета (Барнаул, 2015), научных конференциях городского и регионального уровня:
Научная конференция студентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейных классов («Труды молодых учёных АлтГУ», Барнаул, 2010, 2011, 2012, 2013).
Городская научно-практическая конференции молодых учёных «Молодёжь – Барнаулу» (Барнаул, 2010, 2011, 2012).
Научно-практическая конференция студентов, аспирантов, молодых учёных «Междисциплинарность психологии: правовой, экономический и филологический контексты» (Барнаул, 2012).
Первая региональная молодёжная конференция «Мой выбор – НАУКА!» (XLI научная конференция студентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейных классов, Барнаул, 2014).
Структура работы: работа состоит из введения, трёх глав, заключения, списка использованных источников и литературы.
Истоки антиутопии
В утопии можно выделить два аспекта: критику существующей реальности и проект идеального мира. В этом смысле утопия предстает как один из древнейших литературных жанров, поскольку она отражает две существенные черты человеческого сознания: желание узнать будущее и потребность в надежде.
Н. Ковтун считает утопию базовой идеей человеческой культуры, и ссылаясь на слова Т. Артемьевой, отмечает вневременной характер этого понятия: «Т. Артемьева относит утопию к сквозным понятиям, «обозначающим явления, в равной степени характерные для всех эпох, позволяющие увидеть связь времен, преемственность идей», фундаментальные начала и временные представления» [Ковтун, 2009, с. 3].
Неприятие человеком существующего положения вещей и ожидание вознаграждения за страдания нашли своё отражение, по мнению Ф. Аинсы, в религиозных теориях: «На практике человек утопический, если не человек вообще, разрывается между двумя утопиями: той, которую он с надеждой ожидает, и той, которую он утратил после изгнания из Рая ... Лучший пример являет нам христианская эсхатология с её двойным образом рая: потерянного, где жили первые люди (прошлое) и рая post morten (посмертного будущего), где будут обитать праведники» [Аинса, 1999, с. 46].
Исследователи утопического жанра выясняют причины возникновения утопий. Самой главной учёные называют недовольство существующим положением вещей и стремление пересоздать действительность. А. Свентоховский считает, что появление утопий напрямую связано с качеством жизни. Утопии выступают в качестве возможного инструмента изменения жизни к лучшему: «Гді только существуютъ нищета, несправедливость, страданi, - а существуютъ они всегда и вездЪ, - тамъ должно проявиться также исканiе средстъ для искорененi причины зла. Черезъ всю исторi культуры проходит цілая лістница самыхъ различныхъ видовъ утопi» [Свентоховский, 2012, с. 5]. Э. Баталов в книге «В мире утопии: Пять диалогов об утопии, утопическом сознании и утопических экспериментах» приводит слова А. Новгородцева, которые объясняют причины появления утопизма: «Для труждающихся и обременённых, для бедных тружеников земли нужны впереди светлые перспективы, и эти перспективы даются в образе ожидаемого совершенства жизни. Усталые путники на жизненном пути, люди ищут отдохнуть и забыться в сладких мечтах о счастье, пережить хотя бы в воображении это блаженное состояние, где нет больше ни борьбы, ни тревог, ни тяжёлого изнурительного труда» [Баталов, 1989, с. 157].
В.А. Чаликова, ссылаясь на слова Б. Пастернака и Ф.М. Достоевского, также называет главным фактором возникновения утопий неудовлетворяющее человеческие потребности "настоящее", которое человек стремится преобразить ради счастливого "будущего": «Неизбежная основа и условие утопического поиска - недовольство действительностью. Его следствием может быть опасная безответственность, чуждая деятельному творческому духу, жаждущему «труда со всеми сообща и заодно с правопорядком», - как писал Пастернак, перекликаясь с Пушкиным. Его следствием может быть и безнравственная "бесовская" мятежность, глубоко исследованная Ф.М. Достоевским. Но он же в свой "утопический час" очень точно выразил неодолимый нравственный смысл утопии: «И если уж действительность нехороша, то при ясно осознаваемом желании лучшего можно, действительно, как-нибудь собраться стать лучше» [Чаликова, 1991, с. 20].
В.П. Шестаков, М.И. Шадурский и Н.В. Ковтун определяют утопию как жанр, который, отталкиваясь от критики настоящего, рисует мечту о лучшем будущем: «Утопия - литературный жанр, описывающий художественную реализацию мечты об идеальной политике-социальной модели мира, исходящей из критики существующих отношений и основанной на принципе надежды» [Шадурский, 2007, с. 11]. «На протяжении истории утопия как одна из своеобразных форм общественного сознания воплощала в себе такие черты, как осмысление социального идеала, социальная критика, стремление бежать от мрачной действительности, а также попытки предвосхитить будущее общества» [Шестаков, 1995, с. 35]. «Утопический текст моделирует лучшую реальность вопреки реальности существующей, выступает своеобразным зеркалом, отражающим пороки действительности. Путь, прочерченный художником, напоминает лабиринт, в конце которого мерцает образ лучшего будущего или золотого века прошлого» [Ковтун, 2009, с. 4-5].
Несмотря на некоторую оторванность утопии от реальной жизни и фантастичность изображённых в ней картин, Е. Шацкий считает утопичность исторической категорией, тесно связанной с политической и социальной средой автора: «Противопоставление действительности и идеала, которое, по нашему мнению, предполагает также, что категория «утопичности» - несмотря на устойчивые черты утопического мышления - является исторической категорией. Нет таких взглядов, которые были бы утопическими сами по себе, независимо от того, в каких условиях они провозглашаются» [Шацкий, 1990, с. 45].
Л. Воробьёв отмечает различные виды утопий, связанные с разными политическими системами и отношением автора к действительности, в зависимости от того, что он предлагает читателю: мечту, уводящую от реальности, или проект изменения существующей ситуации: «Утопия понятие ёмкое; в утопиях выражаются различные и даже противоположные общественные идеалы и устремления: либеральные и революционные, реакционные и прогрессивные, уводящие от действительности и связанные с решением её «проклятых вопросов»» [Воробьёв, 1971, с. 5-6].
Взаимодействие утопии и антиутопии. Граница понятий
Жизнь всех граждан Океании проходит под постоянным наблюдением органов полиции через «мониторы», расположенные в общественных местах и в частных квартирах: «Монитор был одновременно приемником и передатчиком, который улавливал любой звук, кроме очень тихого шепота. Более того, пока Уинстон оставался в поле зрения монитора, его можно было не только слышать, но и видеть. Конечно, никогда нельзя знать наверняка, наблюдают за тобой сейчас или нет. Можно только гадать, как часто и в каком порядке Полиция Мысли подключается к той или иной квартире. Вполне возможно, что они наблюдают за всеми и всегда. Во всяком случае, они могли подключиться к вашей линии в любой момент» [Оруэлл, 1989, с. 6].
В романе В. Пелевина «S.N.U.F.F.» люди тоже живут с оглядкой на вездесущие видеокамеры: «- Бернар-Анри говорил, - сказала Хлоя, - что современный человек, если он не орк, конечно, должен постоянно прикидывать, как он выглядит, и вести себя так, будто его снимают. Потому что съемка может начаться в любой момент» [Пелевин, 2012, с. 234]. Тайный правитель мира в романе «Бэтман Аполло» тоже способен видеть и слышать скрытое в своём замке: «- Полагаете, Аполло слушает? - Вряд ли. Но помнить про такую возможность надо всегда...» [Пелевин, 2013, с. 449]. Такая же возможность приписывается Дракуле: «Некоторые верят, что каждый из гостей предстаёт здесь перед взором самого Дракулы. Я никак не комментирую это утверждение - но рекомендую вести себя так, как если бы оно было правдой» [Там же, с. 75].
Создатель мира в образе Вепря в романе «Любовь к трём цукербринам» имеет общие черты с Большим Братом Дж. Оруэлла и Иосифом Сталиным, одним из прототипов Большого Брата: «Над рылом Творца блестели чёрные бусины встревоженных глаз. В его густых пшеничных усах чудилось нечто сталинское» [Пелевин, 2014, с. 84].
Правители этого мира, цукербрины, тоже постоянно наблюдают за гражданами: «этой души не видел никто, кроме тех, кто видит всё - цукербринов» [Там же, с. 190]. В тексте романа объясняется происхождение слова «цукербрин» и основные функции этого существа: «Он был образован из имён двух титанов тогдашнего интернета - Цукерберга и Брина, и означал некоего метафорического Смотрящего - как бы заэкранного надзирателя, глядящего на пользователя сквозь тайно включённую камеру планшета или компьютера» [Там же, с. 219]. Главный герой романа знает о тотальной слежке и чувствует себя незащищённым от проникновения в его личную жизнь: «Он ни на миг не забывал, что вся его внутренняя жизнь просматривается через целую кучу приложений. Он был открыт для внешнего наблюдения полностью и всегда» [Там же, с. 197]. Как и Уинстон, Кеша опасается всевидящего ока, но, в отличие от Уинстона, способен разгадать игру, которую с ним ведут: «Они за мной следят, -подумал он. - Они меня ловят. Провоцируют. Сначала эта галерея, теперь она... Всё один к одному... Или я схожу с ума?» [Там же, с. 257].
Ещё один вариант Большого Брата в романе В. Пелевина - Little Sister (в переводе с англ. «маленькая сестра») - компьютерное приложение в образе японской школьницы, к которой Кеша испытывает вполне реальные чувства. Но Little Sister оказывается только проводником для всевидящих цукербринов: «Кеша всхлипнул - и в одну секунду, на гребне выплеснувшейся вверх мысли вдруг понял, что именно этот свет он и любил сквозь сестричку ... Но никакой сестрички на самом деле не было - вернее, три цукербрина были ею всегда, всегда» [Там же, с. 350].
В тексте романа В. Пелевина прямо упоминается Дж. Оруэлл и его термин «мыслепреступление», который используется в антиутопии «1984»: «Оруэлл подарил нам слово «мыслепреступление», но совершенно не представлял, что оно станет обозначать в действительности» [Там же, с. 204]. Нарушая закон, Кеша испытывает неподдельное чувство страха за свою жизнь и пытается контролировать это мыслительное правонарушение: «Как всегда после мыслепреступления, на Кешу накатился ледяной вал страха» [Там же, с. 197]. «Главное - всегда сохранять покой и не позволять мыслям скакать как попало» [Там же, с. 201].
В антиутопическом мире Дж. Оруэлла истиной считаются не математически верные утверждения, а мнение Партии: «Дойдет до того, что Партия объявит: дважды два - пять, и вам придется поверить... Здравый смысл -вот самая страшная ересь. И поэтому самое ужасное не то, что вас убьют за инакомыслие, а то, что вдруг они все-таки правы! Потому что, в конце концов, откуда мы знаем, что дважды два - четыре?» [Оруэлл, 1989, с. 61]. А. Жолковкий отмечал различие антиутопий Дж. Оруэлла и Е. Замятина в отношении к разуму: «Налицо пересмотр рационалистической идеологии замятинских технократов из «Мы». Подлинно страшна именно иррациональная утопия, основанная на 2x2=5, - вопреки наивным опасениям человека из подполья и его потомка Кавалерова, будто самое ужасное - это 2x2=4» [Жолковский, 1994, с. 346].
Один из главных героев романа В. Пелевина «S.N.U.F.F.» - орк Грым -склонен, как и Д-503 (роман Е. Замятина «Мы»), воспринимать математически верные утверждения как окончательные и непреложные истины: «-Как правда может уйти? - спросил Грым. - Дважды два четыре. Это всегда так, неважно, есть сила или нет» [Пелевин, 2012, с. 198].
Но представитель власти, дискурсмонгер, разоблачает его убеждения: «-Дважды два - четыре только по той причине, что тебя в детстве долго пороли, -сказал дискурсмонгер. - И еще потому, что четыре временно называется «четыре», а не «пять» [Пелевин, 2012, с. 197 - 198].
В отличие от математически верного антиутопического мира Е. Замятина, антиутопический мир тоталитарного государства Дж. Оруэлла характеризуется как нелогичный и иррациональный. Ещё раньше, чем Дж. Оруэлл, такие представления выразил В. Набоков: в романе «Приглашение на казнь» (1936) государство с тоталитарным строем выглядит как театр абсурда.
Утопические мотивы в романе «Любовь к трём цукербринам»
В «Детской книге» (2005) Б. Акунина рассказывается о потомке знаменитого акунинского сыщика Эраста Фандорина. В части «Завтра» юный правнук Фандорина по прозвищу Ластик с помощью хронодыры оказывается в далёком будущем.
Среди жителей постапокалиптического мира, изображённого Б. Акуниным, есть необычные существа, «гибриды» [Акунин, 2008, с. 516] собранные из тел умерших людей. Магдаитиро Ямададженкинс - андрогин, «одновременно и женщина, и мужчина» [Там же, с. 516], так как собрано из профессора Магды Дженкинс и доктора Итиро Ямады, японского «специалиста по электронике».
В статье 1996 года «Но нет Востока и Запада нет» Г. Чхартишвили применяет термин андрогин (заимствуя его у Платона, из диалога «Пир»), отмечая тенденцию современной литературы к стиранию межнациональных различий: «Новая «восточнозападная» литература обладает явными признаками андрогинности: при одной голове у нее два лица (одно обращено к восходу, второе к закату), два сердца, двойное зрение и максимально устойчивый опорно-двигательный аппарат» [Чхартишвили, 1996, c. 258].
Этот процесс, по мнению Г. Чхартишвили, не ограничивается только литературой, он простирается на все сферы жизни и постепенно ведёт к всеобщей унификации: «Быстрее всего процесс деполяризации и слияния идет в сфере идеологии и культуры. Мы все чаще слышим и читаем о едином мире, о планетарном мышлении, о создании глобальной культуры» [Там же, с. 262].
Стремление соединить противоположные сущности и явления обозначается понятием энтропия: «энтропия - антипод двоичности и полярности, на которых до сих пор держался наш мир. Энтропия - это постепенное отмирание противостояния, конфликта, встречное движение Инь и Ян» [Там же, с. 262]. Термин энтропия автор возводит к Томасу Пинчону, в творчестве которого ключевым понятием является «Термодинамическое Затухание Жизни».
Андрогинизм, считает Г. Чхартишвили, «симптом отрадный» и одновременно неприятный: «Слияние Запада с Востоком и все прочие слияния, как наметившиеся, так и уже произошедшие, неминуемо превращают наш мир в ту самую «изолированную систему», где энтропия необратимо растет.
Собственно, это означает, что человечество начинает стареть. Когда-нибудь оно умрет» [Там же, с. 263].
Не случайно будущее в романе «Детская книга» оказывается населено, согласно предсказаниям писателя, андрогинами - самодостаточными бесполыми существами, а сам мир кажется застывшим или вовсе мёртвым.
Москва, спустя много лет, поражает удивительной чистотой, тишиной, отсутствием людей, животных и растительности. Город кажется вымершим: «Ни звука, ни шороха, и как-то очень уж чисто, прямо-таки череcчур ... Ластик вгляделся с тротуара и не поверил своим глазам: внутри автомобилей никого не было» [Акунин, 2008, с. 499]. «А ещё вокруг не было ни голубей, ни воробьев. На тротуаре чернели деревья, но совсем голые, без единого листочка. Это двадцатого-то мая?» [Там же, с. 500].
Человек из будущего объясняет Ластику, где тот оказался: «Это Стеклянная Зона номер 284. Когда-то она Для лучшей сохранности от биоэлемента и грязи. СЗ-284 - это памятник Эпохи КВД» [Там же, с. 505]. Пролетев над городом на «летающем пылесосе», мальчик с горечью убеждается в этом: «Оказывается, над Москвой и в самом деле висела поблёскивающая прозрачная полусфера, внутри которой ютился пленный город. называлась Москвой ... Она окружена защитным стеклянным колпаком. По щекам Ластика снова потекли слёзы» [Там же, с. 511].
В романе «Мы» сооружение из далёкого прошлого - Древний Дом -сохраняется в качестве музейного экспоната похожим способом: «Все это странное, хрупкое, слепое сооружение одето кругом в стеклянную скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло» [Замятин, 1988а, с. 24].
Использование вместо названий (имён) цифр (Москва - СЗ-284) характерно и для антиутопического мира Е. Замятина (см. пункт П. 1.1.5.).
Люди будущего в романе Б. Акунина полностью подчинили себе природу: они способны не только контролировать погоду, но и самостоятельно создавать природные явления: «Из безоблачного неба на Москву забрызгал весёлый, обильный дождь» [Акунин, 2008, с. 509]. «- Я мастер устраивать радуги, -похвасталось существо. - Две у меня получаются всегда, но три - это редкость» [Там же, с. 510].
Существа новой эпохи предпочитают безукоризненную чистоту естественным природным явлениям. Даже небо в идеально чистом мире не омрачено ни единым облаком: «Ластик шёл по центральной линии, сквозь стеклянный купол безмятежно голубело небо» [Там же, с. 501]. «Из безоблачного неба на Москву забрызгал весёлый, обильный дождь» [Там же, с. 509]
Граждане Единого Государства из антиутопии «Мы» тоже склонны абсолютизировать принципы стерильности, и совершенное безоблачное небо полностью отражает их идеалы: «Но зато небо! Синее, не испорченное ни единым облаком ... Я люблю - уверен, не ошибусь, если скажу: мы любим - только такое вот, стерильное, безукоризненное небо» [Замятин, 1988а, с. 10].
Модель "идеального" мира в «Детской книге» (часть «Завтра»)
Роман «Аристономия» (2012) условно можно разделить на две части: трактат повествователя об идеальном человеке и государстве и описание жизни русского интеллигента Антона Клобукова в период значимых событий в России начала XX века (1917-1920 годы). Небольшое философское отступление предшествует описанию каждого нового периода жизни героя.
Попытки определения идеального человека и идеального государства в тексте романа предваряются отрицанием уже существующих или существовавших ранее утопических теорий. Различные виды утопий (религиозные, социальные, научно-технические) признаются несостоятельными: «В эпоху, хронологические рамки которой совпали с моей жизнью, все вышеназванные теории потерпели крах. Мощь религий, проповедующих всеобщую любовь, не уберегла человечество от всеобщего истребления. Технический прогресс возвёл цифры потерь до многомиллионных величин и ныне, додумавшись до ядерного оружия, угрожает вообще уничтожить жизнь на планете. Вера в панацейность материального достатка привела к засилию пошлости и низменно-массовой культуры, обращающей людей в жвачных животных. Культ социальной справедливости обернулся жестокой диктатурой, массовыми казнями и концентрационными лагерями» [Акунин-Чхартишвили, 2012, с. 6-7].
В противовес данным утопиям повествователь предлагает понятие, на основе которого будет строить представления об идеальном человеке («аристономе») и государстве («Аристополисе»): «Аристономия» - это закон всего лучшего, что накапливается в душе отдельного человека или в коллективном сознании общества вследствие эволюции» [Там же, с. 90]. «Человека можно назвать аристономом, если он стремится к развитию, обладает самоуважением, ответственностью, выдержкой и мужеством, при этом относясь к другим людям с уважением и эмпатией» [Там же, с. 148]. «Аристополисом можно назвать страну, если она обеспечивает достойное существование и полноценное развитие своих граждан; существует в соответствии с твёрдыми моральными нормами и способно эти принципы охранять; обладает исторической ответственностью и политической выдержкой; зиждется на солидарности и прочности общества; относится к другим странам с уважением и эмпатией, но при этом способно защититься от агрессии» [Там же, с. 163].
Образцом, к которому нужно стремиться России и другим странам, для повествователя является Запад: «Современный западный мир, далее всего продвинувшийся на пути к аристономическим идеалам, придерживается именно этого принципа т.е. идеи всеобщего равенства, достоинства личности. - М.К » [Там же, с. 356]. Подобного мнения придерживается также один из героев романа: фабрикант Знаменский утверждает, что в США «самая передовая экономика мира!» [Там же, с. 39].
В современной повествователю действительности Аристополиса пока не существует, можно только оценить степень близости к данному идеалу: «В конце концов можно представить себе страну, далее всех продвинувшуюся по пути цивилизованности (какую-нибудь предположительную Нордландию), и страну в этом смысле самую отсталую (скажем, опять-таки условно, Зюйдландию), как одно и то же общество, находящееся на разных этапах развития» [Там же, с. 14]. В романе В. Набокова «Подвиг» (1932) главный герой Мартын Эдельвейс (из семьи русских эмигрантов) также создаёт вымышленную страну - Зоорландию, прототипом которой является Советский Союз . Помимо номинального сходства и отсылки к СССР (в «Аристономии» открыто говорится, что Зюйдландией «вполне можно считать и мою родину, не условный, а совершенно конкретный и вполне «нордный» СССР» [Там же, с. 14 - 15]) необходимо подчеркнуть сущностное сходство двух воображаемых государств. Как отмечалось выше, Зюйдландия - самая отсталая в цивилизованном отношении страна. Зоорландия тоже отрицает все завоевания цивилизации (науки, искусство), идея всеобщего равенства доведена до бессмысленного абсолюта: «Они изучали зоорландский быт и законы, страна была скалистая, ветреная ... И, конечно, искусства и науки объявлены были вне закона, ибо слишком обидно и раздражительно для честных невежд видеть задумчивость грамотея и его слишком толстые книги. Бритоголовые, в бурых рясах, зоорландцы грелись у костров, в которых звучно лопались струны сжигаемых скрипок, а иные поговаривали о том, что пора пригладить гористую страну, взорвать горы, чтобы они не торчали так высокомерно» [Набоков, 19906, с. 256].
Несмотря на предполагаемое совершенство, фантазийный Аристополис обладает некоторыми чертами антиутопических обществ. Например, желание подогнать всех людей под определённый идеал: «Отдельный вопрос - как должно общество, в котором окончательно победил Свет, поступать с людьми, патологически не способными к душевному развитию. Полагаю, их будут лечить, как сегодня лечат душевнобольных, однако оставим эту проблему для будущих счастливых времён» [Акунин-Чхартишвили, 2012, с. 16]. В антиутопическом романе Замятина «Мы» (1922) тоже оговаривается возможность сделать человека «правильным» против его воли: «Если они не поймут, что мы несём их математически-безошибочное счастье, - наш долг заставить их быть счастливыми» [Замятин, 1988а, с. 9] с помощью медицинского вмешательства (см. пункт II.1.1.1.).