Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Владивостокский период творчества А. Несмелова (1920-1924 гг.) как процесс становления поэтического мастерства 30
1.1 Историко-литературная ситуация Владивостока начала 1920-х годов. Специфика литературного процесса (тенденции, имена, судьбы) 36
1.2 Поэтическое творчество А. Несмелова 1920-1924 гг. Проблематика, поэтика, эволюция. Жанровые поиски 59
Глава 2. Харбинский период творчества А. Несмелова (1925-1945) 103
2.1 Историко-литературная ситуация Харбина - центра дальневосточной эмиграции. Общая характеристика творческой деятельности А. Несмелова харбинского периода 103
2.2. Лирика А. Несмелова харбинского периода. Основные темы и мотивы, их художественное воплощение в поэзии 1925-1944 гг 112
2.3. Сборник «Белая флотилия» как итог творческой деятельности А. Несмелова. Типы русского национального характера Жанровые поиски: поэма в творчестве А. Несмелова 159
Заключение 182
Библиография 188
Примечания 205
Приложение 214
- Историко-литературная ситуация Владивостока начала 1920-х годов. Специфика литературного процесса (тенденции, имена, судьбы)
- Поэтическое творчество А. Несмелова 1920-1924 гг. Проблематика, поэтика, эволюция. Жанровые поиски
- Историко-литературная ситуация Харбина - центра дальневосточной эмиграции. Общая характеристика творческой деятельности А. Несмелова харбинского периода
- Лирика А. Несмелова харбинского периода. Основные темы и мотивы, их художественное воплощение в поэзии 1925-1944 гг
Введение к работе
Повышенный интерес современных исследователей к наследию русской эмиграции, в частности, к литературе, созданной в отрыве от родины, стал в наши дни фактом общественно-научной и литературной жизни. Долгое время на родине умалчивались имена тех, «кто за рубежом продолжал... русские литературные традиции» [289, 5].
Но пришло время - и литература русского зарубежья мощным потоком «ворвалась» в жизнь российского читателя: большая, интересная, подкупающая предельной искренностью и обнаженностью чувств, трагической остротой и высочайшим мастерством художников слова. И. Бунин, В. Ходасевич, В. Набоков, И. Шмелев, Б. Зайцев и целый ряд других имен обогатили творческий арсенал русской литературы. Тем самым были открыты новые возможности для отечественных исследователей-литературоведов.
Чуть позже в русскую литературу влился еще один, на первый взгляд, небольшой, «ручеек» - литература русского дальневосточного зарубежья, или восточной ветви русской эмиграции. Этому были свои причины: во-первых, политические. «Белая» эмиграция, осевшая в Китае, представляла собой наиболее реакционную и враждебную по отношению к советской власти часть русской эмиграции. Поэтому, «в то время, как к концу 1980-х годов были «открыты» практически все авторы русской Европы, русский Китай все еще оставался зашоренным по идеологическим и политическим причинам» [167, 263]. «Русский» Китай, «этот удивительный материк русской культуры» [167, 263], был надолго закрыт для своих соотечественников, живущих в России.
Во-вторых, слабое знание литературы восточной эмиграции не только нашими современниками, но, прежде всего, - их западными коллегами в 1920-30-е годы, способствовало утверждению мнения, что восточная ветвь не дает русской литературе сколько-нибудь значимых имен. Отношение к ней в западных литературных центрах русской эмиграции - Париже и Праге, было слегка пренебрежительным, литература восточной эмиграции мыслилась как провинциальная, и, соответственно, от нее не ожидалось ничего интересного. В своем исследовании «Русская литература в изгнании» Г. Струве посвятил поэтам Харбина лишь 17 строк (глава «Дальневосточные поэты»). Категорично прозвучали слова американского литературоведа: «На Дальнем Востоке и в 1920-х, и в 1930-х годах выходило много стихов, существовали литературные кружки, журналы. Разобраться в этом потоке стихотворений со стороны и ретроспективно не так легко. Едва ли, впрочем, будущему историку зарубежной литературы предстоит сделать какие-нибудь неожиданные открытия. До Европы дошли лишь немногие из дальневосточных поэтов, и те, которые дошли, стоят не на очень высоком уровне. Общее впечатление от дальневосточной поэзии - провинциальность» [262, 247].
Всплеск интереса к восточной эмиграции и ее литературному наследию, проявленный в последнее десятилетие XX века, развеял это мнение. Литература русского дальневосточного зарубежья дает нам образцы настоящей поэзии, яркой, самобытной, синтезирующей в себе традиции и новаторство, несущей отпечаток своей, особой судьбы. Целый ряд имен «дальневосточных» авторов полноправно занимают заметное место в русской литературе. Вероятно, им «недоставало парижской культуры» [262, 248], но они ценили и сохраняли в своих истоках большую русскую культуру, на которую, впрочем, опирались и «парижане». И это было стержневым в творчестве эмигрантов-дальневосточников.
Одно из таких имен - Арсений Иванович Несмелое1 (настоящая фамилия Митропольский, предположительно 1889-1945), «большой и самобытный поэт, трагически затерявшийся на чужбине» [146, 154]. Возвращение его к российскому читателю произошло более чем через сорок лет после смерти. Без сомнения, это самый значительный поэт «русского Китая». h На наш взгляд, в критике справедливо было отмечено, что в его творчестве отразилась вся та боль поражения и утраты Родины, которую пережили русские эмигранты, те особенные черты жизни и мироощущения, которые были характерны для дальневосточного региона русского рассеяния [267, 9]. Однако он не остается на уровне «регионального» поэта. Наоборот, как отмечено другим исследователем, Дальний Восток настолько вошел в плоть несмеловского творчества, что трудно себе представить наследие Несмелова без него. Талант Несмелова преобразил местный колорит в общезначимое, общероссийское [176, 669]. Творческое наследие А. Несмелова, доступное российскому читателю на сегодняшний день, позволяет говорить о нем, как о поэте высокого дарования, обогатившем русскую литературу, и поставить его имя в один ряд с наиболее значительными русскими поэтами XX века.
Имя Арсения Ивановича Несмелова стало известно широкому кругу российских читателей с конца 1980-х годов, а именно - с 1988 года, когда во многих центральных журналах («Знамя», «Октябрь», «Юность» и др.) почти одновременно появились подборки его стихов, сопровожденные комментариями различных авторов: Е. Индриксона [146], Л. Хаиндравы [279], А. Ганкина и Р. Янгирова [ПО], Е. Витковского [106], А. Ревоненко [237]. Завеса молчания, забвения и неизвестности, окутывавшая это имя долгие десятилетия, была сорвана. "Встречи долгожданный час", о котором мечтал поэт, настал.
Следует отметить, что хотя бы раз в десятилетие после смерти поэта его имя так или иначе возникало на страницах советских изданий.
Американский литературовед Э. Штейн, долгие годы занимающийся изучением творчества А. Несмелова, считает, что "впервые стихи были опубликованы в СССР "метафизическим" путем - в романе Н. Ильиной "Возвращение" (опубликован в 1969 г. - И.Т.). Там они приписаны стихотворцу Ещину, выведенному под псевдонимом Евсеев" [288, 232].
Однако произошло это значительно раньше - в 1958 году, когда в 14-м томе Трудов Отдела древнерусской литературы была опубликована статья А. Мазунина (Ленинабад) "Три стихотворных переложения "Жития" протопопа Аввакума", где в ряду поэм Д. Мережковского и М. Волошина об опальном протопопе рассматривается поэма "Протопопица" Арсения Несмелова. Это не
6 только одно из первых упоминаний имени поэта-эмигранта в советское время, но и, пожалуй, первая научная работа о нем в советском литературоведении. В то же время - это своеобразное признание величины поэтического дара Арсения Несмелова, позволяющее ставить его имя в ряд общепризнанных литературных авторитетов. Автор статьи А. Мазунин уточняет, что "поэма Несмелова почти неизвестна советским читателям: она была напечатана за рубежом в небольшом количестве экземпляров" [196, 408]. На эту поэму указал ему В.И. Малышев, исследователь жизни и творчества Аввакума.
А. Мазунин пишет о Несмелове: "Автор - русский эмигрант (умер в 1945 году), оторванный от родной земли. Ему чужда и враждебна современная Россия, от которой он бежит в прошлое и скорбит об "утраченной" вере предков, о целостности их характера, которые не завещаны потомкам" [196, 410]. Автор статьи высоко оценивает художественные особенности поэмы "Протопопица", мастерство поэта в создании образа Аввакума, и особенно -образа его "ясноглазой" подруги - Анастасии Марковны, в отображении ее внутреннего мира. Однако, подвергая критике идеологическую позицию Несмелова по канонам своего времени, А. Мазунин считает, что образ Аввакума нужен Несмелову только как пример цельного и сильного человеческого характера. По его мнению, мысль о противопоставлении сильного человеческого характера "измельчавшим" потомкам, "ясно выраженная в поэме и определяемая политической позицией и взглядами автора-эмигранта, снижает ценность интересно задуманной и живо написанной поэмы" [196, 411]. А. Мазунин впервые процитировал несколько строф из поэмы "Протопопица", в то время еще не изданной в СССР.
Серьезную попытку представить творчество А. Несмелова предприняли издатели сборника "Антология поэзии Дальнего Востока", вышедшего в Хабаровске в 1967 году к 50-летию Великой Октябрьской революции [67]. В Антологию были включены пять стихотворений А. Несмелова, а также краткая биографическая справка. Известно о нем тогда было немного: неверно указаны даты рождения и смерти, а о причинах гибели поэта не говорилось ничего определенного: "По непроверенным данным, умер в поезде, возвращаясь в СССР" [67, 459].
Появление поэта-«белоэмигранта» на страницах такого солидного издания было неожиданным. На наш взгляд, эта публикация стала возможной по нескольким причинам.
Во-первых, составители этого сборника пытались представить поэзию Дальнего Востока объективно, во всей ее сложности и многогранности, что было заявлено уже во вступительной статье, одним из авторов которой являлся В.Г. Пузырев2, известный исследователь дальневосточной литературы: "С первых дней Октябрьской революции творчество дальневосточных поэтов приобретает новое содержание, необычную обнаженность массовых симпатий и антипатий. Происходит резкое размежевание противоборствующих сил" [231, 5].
Во-вторых, как отмечали составители сборника, Арсений Несмелов - поэт из "стана врага", "наиболее ярко и талантливо" [231, 10] выразивший настроения лучшей части русской эмиграции (подчеркнуто нами - И.Т.). Цитируя стихотворение "Белый броневик" (1928), авторы предисловия отмечают, что "эти стихи - убедительное свидетельство «с той стороны» о невозможности повернуть историю вспять" [231, 11].
Еще одна причина кроется в том, что составители сборника подчеркивали в поэте демократические убеждения и симпатии к Советской России" [67, 459].
Публикация в "Антологии поэзии Дальнего Востока стихов Арсения Несмелова была для того времени достаточно рискованным и смелым шагом и, естественно, не осталась без внимания. Исследователь дальневосточной литературы профессор С.Ф. Крившенко в своей статье об Арсении Несмелове "Остается с нами..." вспоминает о появлении этой книги: "Сразу же в издательстве вспыхнул скандал. Директор издательства Николай Кирюхин (его нередко называли дальневосточным Сытиным) был до глубины души расстроен. Выпустили хорошую книгу, но кто-то из хабаровских литераторов поднял шум: как, мол, могли напечатать стихи белогвардейца и т.д. Ну, и требовал санкций к издательству. Несколько позже директор издательства сказал мне: "Кажется, обошлось". Но с той поры имя Арсения Несмелова опять надолго исчезло из литературного контекста" [178].
Спустя почти десятилетие, в 1975 году, имя А. Несмелова прозвучало в статье Леонида Мартынова "Незабытое забытое", опубликованной в номере журнала "Литературное обозрение", посвященного писателям Сибири и Дальнего Востока [199].
Леонид Мартынов обращается к забытым поэтам, "которых хочется вспомнить" [199, 22]. Он приводит то немногое, что знает и помнит об Арсении Несмелове, цитирует на память отрывки из поэмы "Декабристы", будучи совершенно уверен в одном - этого поэта надо вернуть читателю. "...Упоминает Чужак о поэте Борисе Несмелове, - пишет Л. Мартынов. - Но, может быть, речь идет об Арсении Несмелове, поэте, который прислал из Владивостока в "Сибирские огни" свою книжечку, а в газете "Советская Сибирь", видимо, в 1925 году, в связи со столетием декабрьских событий, появилось его большое стихотворение... Откуда взялся и куда девался этот Арсений Несмелое, судя по ощущению Петербурга, возможно, петербуржанин?.. Офицер? Прапорщик какой-нибудь из студентов? Куда исчез?.. Знаю одно - это забытый поэт! Стихи запомнились! Хорошо бы проверить, точно ли. И я ищу в старых газетных вырезках эти строки о декабристах и Николае. Но нахожу совсем другое..." [199, 22]. В то время Леонид Мартынов не знал, насколько близок он был в своих догадках об этом поэте. Леонид Мартынов призывает беречь все то ценное, что рождено "процессами становления нового мира", изучать литературу не по хрестоматиям: "Было бы не только несправедливо, но и попросту неумно забывать о многосложности этих явлений, ограничиваясь только... хрестоматийным отбором" [199, 23]. Он совершенно уверен в необходимости возврата читателю "забытых" поэтов, считая, что "не только историкам литературы, но и просто людям, читателям, особенно будущих поколений, может быть интересно и нужно все это..." [199, 23].
Ощущение, вызванное чтением стихов Арсения Несмелова, которое описывает Л. Мартынов, удивительно. Мимолетная встреча с ними входит в душу читателя навсегда. С описанием подобного ощущения мы сталкиваемся в статье Б. Можаева "В тот день", опубликованном в журнале "Новый мир", правда, гораздо позже - в 1991 году [207]. «Я был захвачен этой мерной волновой плавностью стиха, этой броской изобразительностью, этим саднящим, хватающим за сердце ностальгическим чувством отчаяния и непонятной, потрясающей твердостью духа при падении в бездну неизбежности. «Какой поэт!» - только и выдохнул я» [207, 136].
Творческое наследие А. Несмелова собиралось по крупицам. "Стихи Несмелова сохраялись в нескольких частных архивах. Их бережно хранила поэтесса Лидия Хаиндрова... - любимая и преданная ученица поэта. Не один год собирал тексты Несмелова московский поэт и переводчик Е. Витковский", -отмечает Л. Хаиндрава [279, 78]. В Хабаровске этим занимался А. Ревоненко, автор ряда работ по дальневосточной литературе 1920-х годов. Предпринимались новые попытки познакомить читателя с этим автором. Так, например, в журнале "Огонек" за 1967 год в рубрике "Поэтическая антология" Русская муза XX века" было опубликовано одно стихотворение Несмелова "Воля" [226]. Э. Штейн назвал эту публикацию "частичным признанием" поэта [288, 232], хотя, на наш взгляд, это была лишь дань "читательскому интересу" [226, 25]. Ведущий рубрики Евгений Евтушенко снабдил эту подборку авторов следующим комментарием: "Ревностные любители поэзии приносят пожелтевшие книжечки забытых авторов, прося добавить их стихи как неглавные, любопытные штрихи к общей картине русской поэзии XX века" [226, 25]. Представляя поэта, Е. Евтушенко сказал о нем лишь две фразы: "Жил на Дальнем Востоке. Автор нескольких поэтических книг" [226, 25].
Но уже в 1995 году тот же Евгений Евтушенко включает Арсения Несмелова в свою антологию поэзии "Строфы века" [261, 185-187]. Здесь уже Несмелов, наряду с другими именами, представлен более серьезно: очерчена канва жизни и творчества, в подборку включены стихотворения из его харбинских сборников ("Голод", "Пять рукопожатий", "Встреча первая", "Встреча вторая", "Пустой начинаю строчкой..."). Возможно, для Евтушенко А. Несмелов так и остался бы в числе "неглавных" «провинциалов», но научным редактором этого сборника является Е. Витковский. Поэтому появление А. Несмелова в этой антологии вполне закономерно и справедливо.
Долгим и трудным был путь Арсения Несмелова из небытия к признанию на родине. Буквально по крупицам его творческое наследие возвращалось к читателю. И вот в 1988 г. поэт оказался "извлечен из небытия... - после долгих блужданий по извилистым дорогам судьбы Арсений Несмелов наконец-то возвращается на Родину" [279, 78].
В 1988 г. советские журналы захлестнула волна публикаций, связанных с именем Арсения Несмелова. Появляются достаточно объемные, по сравнению с предыдущими годами, подборки его стихотворений, сопровождавшиеся комментариями, содержащими более полные биографические данные о поэте и его творческой деятельности, собственные оценки творчества Несмелова. Чем объясняется такой всплеск интереса к этому имени? Е. Витковский усматривает в этом событии "перст Судьбы": "В те годы, - пишет он, - литераторы полагали, опираясь на очень приблизительные и косвенные данные, что год рождения Несмелова - 1891 - так всюду и писали... Позже в одном из военных архивов Москвы отыскался послужной лист поручика Митропольского, где выцветшими чернилами было выведено: родился 8 июня (т.е. 20 июня нов. стиля) 1889 года в Москве. Иначе говоря, поток публикаций 1988-1989 годов оказался приурочен к 100-летию со дня рождения поэта" [107, 6].
Историческая справедливость восстановлена - эта дата была "отмечена" без ее официального объявления.
Что же характерно для публикаций конца 1980-х годов об Арсении Несмелове?
Как мы уже отмечали выше, это были различного объема комментарии, предваряющие подборку стихов поэта. Они представляли собой попытку первичного знакомства массового читателя с жизнью и творчеством поэта, до
11 сих пор известного лишь узкому кругу библиофилов и литературоведов. Авторы публикаций, не ограничиваясь перечислением дат, определяющих жизненный и творческий путь, известных им к тому времени, стремились к созданию творческого портрета Арсения Несмелова, в чем-то дублируя, в чем-то дополняя друг друга.
Обращает на себя внимание самая первая большая публикация об Арсении Несмелове в журнале "Сибирские огни" (1988) [146], включающая 20 стихотворений из харбинских сборников "Кровавый отблеск" (1928), "Без России" (1931), "Полустанок" (1939), "Белая флотилия" (1942), из ранних поэтических сборников, изданных во Владивостоке.
Появление первой публикации стихов Арсения Несмелова в журнале "Сибирские огни" символично: с этим изданием Арсений Несмелов поддерживал долгую связь. В "Сибирские огни" он послал свою книжечку "Уступы", вышедшую в 1924 году во Владивостоке, там же, в №4 за 1924 год вышла рецензия на эту книгу Вивиана Итина, высоко оценившего его поэтическое мастерство [151]. И даже будучи уже в эмиграции, Арсений Несмелов до 1929 г. публиковал свои произведения в "Сибирских огнях". Автор вступительной статьи "Неостывший пепел строк" Е. Индриксон (по свидетельству Е. Таскиной, "хорошо знавший Несмелова лично") с горечью пишет о том, что "большой и самобытный русский поэт трагически "затерялся" на чужбине, запутавшись в противоречиях между любовью к Родине и непониманием революции, заблудился в погоне за пресловутой "свободой творчества" [146, 154]. Сейчас трудно согласиться с утверждением автора о погоне за "свободой творчества". Уходя с товарищами тайно из Владивостока в Китай, А. Несмелов меньше всего тогда об этом думал - они просто спасали свои жизни. Е. Индриксон прав в том, что биография поэта объясняет многое, в том числе и этот фатальный шаг: бывший белый офицер, в недавнем сотрудник японской газеты не мог дальше оставаться в Советской России. Хотя, оказавшись в Харбине, он получил эту "пресловутую "свободу творчества" - более или менее благополучный период жизни в Китае способствовал наиболее полному раскрытию поэтического дара Арсения Несмелова.
Е. Индриксон сообщает много интересных сведений из жизни А. Несмелова, в том числе, о жизни в эмиграции, дает хронологию выхода в свет его поэтических сборников, начиная с первой книги стихов и рассказов "Военные странички" (1915 г.). Более подробно он рассказывает о харбинском периоде жизни и творчества поэта. Однако иногда он допускает некоторые фактические неточности, что вполне объяснимо для первой публикации: например, дата рождения указывается 1891 год, вместо 1889; повествуя о владивостокском периоде, он называет даты с 1919 по 1925 гг., хотя во Владивостоке Несмелов появился в 1920 году, а покинул его в 1924. Или, например, такая неточность: "После установления в 1922 году Советской власти в Приморье (подчеркнуто мною - И.Т.), во Владивостоке выходят его сборники: "Стихи" -1921 , "Уступы" - 1924, поэма "Тихвин" - 1922" [146, 154]. Здесь наблюдается явная попытка увязать в неразрывную нить эти два процесса - творчество Арсения Несмелова и установившуюся в Приморье новую власть, подчеркнуть благотворное влияние советской власти на его творчество. Эта мысль красной нитью проходит через всю статью: "Именно... при наличии в Харбине советской власти писатель живет богатой и свободной творческой жизнью [146, 155]. Или, например, что с установлением в Манчжурии японской диктатуры "не приходится уже и мечтать о той свободе творчества, которой обладал Митропольский-Несмелов во время участия советских властей в жизни города" [145, 156].
На наш взгляд, это как бы попытка, с одной стороны, оправдать власть, "отлучившую" от Родины большого поэта, необходимого ей, а на самом деле, сыгравшую зловещую роль в судьбе А. Несмелова. С другой стороны -оправдать и его самого за "непонимание" процессов, происходящих в новой России, за мысли об "ошибочности", "случайности" революции, в чем Е. Индриксон видит "истинную трагедию поэта" [146, 156].
Искаженной была и информация о смерти А. Несмелова: "... В числе первых групп бывших белоэмигрантов возвращался на Родину и Арсений Несмелов. По дороге группа была размещена в ожидании транспорта в пересылочном лагере возле Гродеково. Здесь, в сентябре 1945 года, Арсений Несмелов скоропостижно скончался от внезапного кровоизлияния в мозг. Медицинская помощь опоздала..." [146, 156].
На самом деле все было не так гладко и безобидно, как тогда представлялось Е. Индриксону. А. Несмелов не по своей воле возвращался на Родину, а медицинская помощь вовсе не торопилась. О том, что действительно произошло осенью 1945 года, поведал читателям Е. Витковский в журнале "Октябрь" [106] за тот же год, а затем в предисловии к книге «А. Несмелов. Без Москвы, без России » [108], раскрыв, наконец, завесу тайны гибели этого человека. Е. Витковский делает это по убедительным источникам -воспоминаниям двух харбинцев - В. Перелешина, с которым лично переписывался, и И.Н. П-ва, который, находясь в одной камере с Несмеловым, стал невольным свидетелем его смерти.
Вот два отрывка, приведенные в статье Е. Витковского как свидетельство обстоятельств этой трагедии. Первый - из воспоминаний В. Перелешина "Два полустанка" (Амстердам, 1987), через несколько лет частично опубликованных и в России [219], из главы, описывающей август 1945 года, когда советские войска вошли в Харбин и "особо уполномоченные" занялись судьбой "белоэмигрантов". "Чтобы никто не ускользнул, они устроили вечер литераторов и журналистов. Пригласили поименно всех. А в конце вечера арестовали всех гостей так же поименно" [219, 145].
Второй отрывок - из воспоминаний И.Н. П-ва: "Теперь сообщу все, что сохранила память о последних днях Арсения Несмелова. Произошло это в те зловещие дни сентября 1945 года в Гродеково, где мы были с ним в одной камере... Он вдруг потерял сознание, ...т.е. у него произошло кровоизлияние в мозг... Все отчаянные попытки обратить на это внимание караула, вызвать врача ни к чему не привели, кроме пустых обещаний. Много мы стучали в дверь, кричали из камеры, но все напрасно. Я сейчас не помню, как долго он мучился, но постепенно затих - скончался. Все это было на полу (нар не было)..."3 [108,4].
Е. Витковский пишет, что это подтвердил и следователь, "ведший дело Митропольского-Несмелова-Дозорова... и сообщил, что добиваться реабилитации поэта нет нужды - он умер до вынесения приговора" [106, 154].
Авторы публикаций, последовавших за статьей Е. Индриксона, уходили от заблуждений, проявившихся в его взглядах, что придавало их статьям большую убедительность и объективность, которая очень важна при целостном взгляде на творчество любого писателя.
Однако в статьях конца 1980-х - начала 1990-х гг. наблюдался перехлест не только в оценке идеологии поэта-эмигранта, но и при попытке общего анализа творчества Арсения Несмелова. Восторженное восприятие поэзии, вернувшейся из «небытия», не позволило сделать это объективно, например, автору публикации в журнале "Знамя" Л. Хаиндрава. Он пишет: "...Изгнание Несмелов переживал очень тягостно и остро, и, несомненно, больше, чем кто-либо из зарубежных русских поэтов его поколения выразил тоску и боль разлуки с родной землей в своих стихах" [279, 77]. Э. Штейн в своем письме редактору журнала "Знамя", полемизируя с Л. Хаиндрава, совершенно справедливо заметил, что в его предисловие «вкрались некоторые сентенции, которые не только ничего не добавляют к творческому облику поэта, но и вообще неуместны при серьезном разговоре о творчестве... Никому еще не удавалось безошибочно измерить "величину" тяжести изгнания, а если уж пойти на поводу у Хаиндравы и воспользоваться его шкалой оценок, то окажется, что, быть может, ярче, чем у Несмелова, разрыв с родной землей выражен и у Набокова, и у Георгия Иванова, и у Смолянского, и у харбинки Марианны Колосовой" [288, 234].
Действительно, утверждение Л. Хаиндрава достаточно субъективно и условно. Нельзя не согласиться с тем же Э. Штейном, что "история поэзии изгнания - важный ключ к пониманию трагедии диаспоры, поэтому объективная точность и непредвзятость в состоянии оградить нас от дальнейших умолчаний, искажений, передержек" [288, 232].
Об этом стоит помнить прежде всего при попытке определения политической позиции А. Несмелова, его отношения к большевикам, к эмиграции. Как раз в этом вопросе наблюдается наибольший «разброс» мнений. Авторы публикации в журнале "Юность" вообще не касаются этой проблемы, однако творчество Несмелова поднимают гораздо выше бытующей в городском фольклоре "белогвардейщины" [ПО]; в статье Е. Индриксона чувствуется мягкая попытка оправдать "временный рецидив политической слепоты" [146], а Л. Хаиндрава считает, что в его стихах вообще "нет ненависти к силам революции" [279]; А. Ревоненко пишет, что "и в жизни, и в творчестве он (Несмелов) не отличался постоянством. В его произведениях нетрудно найти слова сочувствия белой эмиграции, романтизацию некоторых страниц борьбы против Советов. И в то же время у него немало строк и целых стихотворений, полных пристального внимания и даже любви к новой России" [237, 80].
Такой разноречивый подход к решению этого вопроса объясняется, на наш взгляд, тем, что, во-первых, в это время происходит как бы творческая реабилитация поэта, а не политическая, и о политических пристрастиях поэта-белоэмигранта в открытую говорить было еще не принято. А вот уже в 1995 году Евгений Евтушенко пишет об А. Несмелове с неудержимой категоричностью: "Был всегда непримирим к большевикам, думал, что судьба России сложилась бы иначе, если бы "нечисть не принесло в запломбированном вагоне"" [261, 185].
Во-вторых, к концу 80-х годов многое из биографии Арсения Несмелова было сокрыто, и эйфория, сопровождавшая открытие, заслонила многие факты.
Так, например, Е. Индриксон пишет: "...С 1919 по 1925 годы занимается литературным трудом во Владивостоке... воочию видит ужасы иностранной интервенции, героическую борьбу народа против интервентов" [146, 154]. Однако в это время А. Несмелов сотрудничает с этими самыми интервентами, работая редактором в японской газете "Владиво-Ниппо". Или замечание по
16 поводу японской военной интервенции в Харбине: "...Не пожелавшим встать на путь прямого предательства и измены Родине... не приходится уже мечтать о той свободе творчества, которой обладал Митропольский-Несмелов" [146, 155]. Этот миф «развеял» А. Буяков (действительный член Приморского филиала Русского географического общества ОИАК) в статье "Русский поэт и фашист", опубликованной в 1994 г. в газете "Владивосток" [98]. Он приводит факты того, что А. Несмелов, будучи в эмиграции, являлся сотрудником японской военной миссии (ЯВМ) в Харбине и был причастен к движению русских фашистов. Под псевдонимом "Николай Дозоров" он числился в разведывательной школе и выпустил ряд ультрапатриотических произведений («Георгий Семена» и «Только такие!»).
Как пишет Ю. Иванов, "немало мы узнали в последнее время об Арсении Несмелове. Проясняется биографическая канва жизни этого одаренного писателя и незаурядного человека" [140, 145]. Но немало еще белых пятен в биографии поэта сохраняет время. "Главное заключается в том, что полная правда об этом человеке должна быть восстановлена и известна всем, а не скрыта в угоду исторической конъюнктуре", - утверждает А. Буяков [98].
Не надо бояться правды. Какой бы она ни была, ничто не умалит значимости подлинной поэзии. Арсений Несмелов - поэт подлинный, в своем творчестве он всегда подчеркивал кровную принадлежность к России, русскому народу. Несмотря на ряд разногласий, все критики сходятся в одном: Арсений Несмелов - поэт редкого и оригинального дарования, творческое наследие которого "представляет интереснейшие страницы русской поэзии, необходимое звено в целостном явлении русской культуры XX века" [140, 140]. Это основной лейтмотив публикаций конца 1980-х годов.
Главным событием в ряду вышеперечисленных, закономерным итогом в процессе возврата творческого наследия А. Несмелова российскому читателю явился выход из печати в 1990 г. книги "Арсений Несмелов. Без Москвы, без России" [2] в издательстве "Московский рабочий". А. Ганкин и Р. Янгиров справедливо отметили, что даже небольшая подборка стихов Арсения
Несмелова «...дает представление о ярком поэте с неповторимым голосом, с личной трагически выстраданной темой, куда органически вплетены вехи жизненного пути» [ПО, 80]. Однако журнальные публикации все-таки не давали возможности в полной мере представить и оценить масштаб поэтического дара А. Несмелова. И только с выходом этой книги читатели получили возможность наиболее полно познакомиться с его творчеством, ощутить всю силу его литературного таланта - поэтического и прозаического. Впервые на родине поэта его творчество было собрано под одной обложкой.
Менее доступна российскому читателю другая книга - «Арсений Несмелов. Без России» [3], изданная в том же 1990 г. в США, в издательстве «Антиквариат». Ее издатель, автор вступительной статьи и комментариев -Эммануил Штейн, американский исследователь, с особым интересом относящийся к творчеству А. Несмелова, большой его ценитель. Эта книга представляет собой репринтное воспроизведение всех прижизненных поэтических сборников А. Несмелова, в том числе, изданных под псевдонимом Николай Дозоров, на что не решились российские издатели. Э. Штейн приводит полный перечень книжных публикаций А. Несмелова эмигрантского периода, дополняя его двумя посмертными изданиями: «Арсений Несмелов. Избранная проза» («Антиквариат», 1987, США) и вышеназванный сборник. Книга снабжена интересными комментариями, которые не только поясняют некоторые публикации, но и дают большой фактический материал о поэте и его ближайшем окружении.
Судьба творческого наследия А. Несмелова непроста, как и непроста судьба самого поэта: "Несмелов - первый из поэтов-эмигрантов, приходящий к советским читателям не со страниц зарубежных "Собраний сочинений", а с пожелтевших листков, собранного за несколько десятилетий архива", - писал в 1988 году Е. Витковский [106, 144]. Творчество А. Несмелова оказалось у нужным, востребованным временем.
Сложности, связанные с творческим наследием А. Несмелова, отмечали все исследователи, как отечественные, так и зарубежные. Е. Индриксон подчеркивал, что "литературное наследие А. Несмелова разбросано по многим изданиям, советским и зарубежным" [146, 156]. В предисловии к книге «Арсений Несмелов. Без России» Э. Штейн отмечал, что «сборники, выходившие мизерными тиражами, сегодня практически недоступны» [286, 13]. А в письме редактору журнала "Знамя" он дополнял: "сбор и изучение литературного наследия Несмелова крайне затруднительно: дело даже не в ограниченных тиражах его сборников", а в разбросе его по разным изданиям: "ряд стихотворений и критических статей... найдены на страницах пражской "Вольной Сибири", чикагского журнала "Москва", харбинского журнала "Рубеж", в издательстве шанхайского содружества работников искусств" [288, 235]. Об этом писал и Ю. Иванов: "...Книги Несмелова, вышедшие в Китае, малотиражны, труднодоступны, некоторые вообще затеряны. Стихи его приходят к нам, в основном, из частных архивов, от друзей и учеников..." [140, 146]. К счастью, наследие Арсения Несмелова миновало печальной участи быть утерянным, и поэт избежал забвения. Это стало возможно благодаря усилиям собирателей его творчества, о которых мы не раз упоминали выше.
А в 1990 году, в предисловии к книге "Арсений Несмелов. Без Москвы, без России" Е. Витковский пишет: "И хотя в наследии Арсения Несмелова, собранном на сегодняшний день, есть пробелы, но в целом сохранилось оно достаточно полно - во всяком случае, настолько, чтобы занять прочное место и в истории литературы и на полке ценителя поэзии" [108, 5].
В книгу "Арсений Несмелов. Без Москвы, без России" вошли поэтические сборники, изданные во Владивостоке и в Харбине, стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники, шесть поэм, проза, а также комментарии, составленные Е. Витковским и А. Ревоненко.
Спустя год после выхода этой книги, появился сборник "Ковчег. Поэзия первой эмиграции" (составитель и автор комментариев и предисловия Вадим » Крейд, профессор славистики Айовского университета США) [165]. В этот сборник было включено более 30-ти стихотворений Арсения Несмелова.
Любопытен тот факт, что центральные издания стали писать об Арсении Несмелове гораздо раньше, чем местные, приморские. В местной периодике имя поэта, волею судьбы ставшим нашим земляком, впервые прозвучало в начале 90-х годов в статье С. Крившенко «Остается с нами» [178]. Это рецензия на книгу "Арсений Несмелов. Без Москвы, без России". Ее автор знакомит читателя с основной тематикой произведений А. Несмелова, проблемами, волновавшими писателя. В этой статье впервые в приморской печати упоминается книга "Военные странички" - результат первых литературных опытов А. Митропольского-Несмелова.
Наиболее "урожайным" на публикации об А. Несмелове стал 1992 год. В газетах "Утро России", "Красное Знамя", "Тихий Океан" появляются статьи А. Хисамутдинова, действительного члена Приморского Географического общества (ОИАК), и А. Колесова, редактора альманаха «Рубеж», предваряющие публикации некоторых произведений А. Несмелова. Естественно, газетные публикации были не столь объемны, как журнальные. К тому же при подборе материала для публикации учитывался региональный фактор: выбирались произведения А. Несмелова, повествующие о его пребывании в нашем городе: отрывки из повести "О себе и о Владивостоке" [42] и "Наш тигр" [37]. "Литературное прошлое Владивостока, - пишет А. Колесов, -все еще таит немало замечательных страниц. И есть среди них такие, что не только стяжают славу приморскому краеведению, но и сделают честь российской словесности. Поэт Арсений Несмелов - одно из таких имен" [168,
Интересны статьи А. Хисамутдинова, который обнаруживает новые факты из жизни А. Несмелова, связанные с его пребыванием во Владивостоке и Харбине. Например, в статье "На приеме в НКВД" [280] рассказывается о взаимоотношениях А. Несмелова и В.К. Арсеньева, о помощи ученого в побеге і группы бывших белогвардейцев, среди которых был А. Несмелов, из
Владивостока в Китай. Интересна статья "Операция "БРЭМ" или Материалы к ненаписанной литературной энциклопедии ДВ" [281], в которой автор рассказывает о БРЭМе - Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжу-Ди-Го, учрежденное Японской Военной Миссией в декабре 1934 года для контроля над русскими эмигрантами, признанное правительством марионеточного государства как официальный общеэмигрантский центр. «Ложкой дегтя в бочке с медом» явилась упомянутая выше статья А. Буякова "Русский поэт и фашист" [98], опубликованная в газете "Владивосток" в марте 1994 года. По словам автора, она проливает свет на неизвестные доселе факты "из многомерной жизни этого русского эмигранта -факты, связанные с его службой у японцев" [98, 5]. "Восстановить некоторые "белые пятна" харбинского периода жизни Арсения Несмелова" - цель, несомненно, благородная и заслуживающая одобрения. Но не со всем, о чем пишет автор, можно согласиться. Особенно когда речь идет о действиях 6-го отдела ЯВМ, в котором, по утверждению А. Буякова, состоял поэт, направленных на попытку отбить у русских эмигрантов "чувство русского патриотизма, любви к Родине, заменяя любовью к Японии" [98, 5]. Автор статьи утверждает, ссылаясь на свидетельства "самих бывших эмигрантов" (не указывая их имен), что А. Несмелов "в целом проводил среди русских в эмиграции ту политику, которая нужна была японцам, рассматривающих русских как людей низшей расы, как бездумное стадо рабов" [98, 5]. Каждый, кто знаком с поэзией Арсения Несмелова, найдет в его творчестве аргументы, начисто опровергающие эти заявления. Не являются ложью слова критиков о том, что А. Несмелов всегда "в своем творчестве подчеркивал кровную принадлежность к России, русскому народу" (А. Ревоненко) [237, 80], не вычеркнешь из его поэзии строк, наполненных любовью к России, ко всему русскому, воспоминаний, щемящих душу (стихотворения "Родина", "Тихвин" и др.), его замечательные слова о русском языке (стихотворение «Переходя границу»). В своем творчестве А. Несмелов воспел Россию в ее исторической славе и святости и, сохраняя уважение к земле, приютившей русских эмигрантов, и в этой любви к России никогда не кривил душой. Та поэзия, с которой мы имеем возможность познакомиться, демонстрирует искусное владение поэтическим языком, опору на классическую традицию многовековой русский литературы, что не может иметь места в творчестве человека, не любящего и, более того, - ненавидящего Россию. Не стоит допускать огульных обвинений в чем-либо, когда не ясна еще полная картина жизни и творчества этого поэта. Пока что это - вопрос времени, а факты, постепенно проясняющиеся, не стоит трактовать в "угоду исторической конъюнктуре" и самому А. Буякову. И еще одна грань: не только литературоведу, но и ученому-историку следует исходить не только от внешних фактов, но и от внутреннего, каковым для поэта является поэтическое слово.
В начале 1990-х годов замечена волна интереса не только к личности и творчеству А. Несмелова, но и к проблеме русской диаспоры в Китае в целом. Появляется ряд публикаций на эту тему в журнале "Проблемы Дальнего Востока", выходят книги, освещающие малоизвестную к началу 90-х годов ветвь русской эмиграции. Во Владивостоке увидел свет первый номер журнала "Рубеж". "Новорожденный» Тихоокеанский альманах историко-литературного направления как бы «принял эстафету» от "старого" "Рубежа", журнала русских эмигрантов, издававшегося в Харбине. Его открывает публикация поэмы А. Несмелова "Тысяча девятьсот четырнадцатый" со вступительной статье Е. Витковского, который еще раз подчеркивает факт, ныне неоспоримый -Арсений Несмелов является "без малейшего сомнения наиболее значительным русским поэтом Китая" [107, 6].
В № 2 "Рубежа", вышедшем в 1994 году, А. Несмелову посвящено значительно большее количество страниц. В рубрике "Неизвестный Несмелов" [212] напечатаны его воспоминания "О себе и о Владивостоке", переписка его с И. Якушевым, малодоступная массовому читателю статья И. Голенищева-Кутузова о харбинском поэте, опубликованная ранее в парижском журнале «Возрождение», ответное письмо А. Несмелова критику. Здесь же опубликована статья редактора «Рубежа» А. Колесова «В жребий отщепенства окаянный...», дающая высокую оценку творчества поэта-эмигранта. Большой интерес представляет подборка стихотворений А. Несмелова 1939-1944 гг.
Со второй половины 1990-х гг. интерес критики к имени А. Несмелова заметно спал. Но с 1998 г. вновь стали появляться статьи о нем и других поэтах русского Харбина. А. Колесов справедливо заметил, что «не только вышел из забвения самобытный русский поэт..., но и было положено начало возвращению в отечественную литературу поэзии и прозы русского Китая» [167, 266]. В ряду таких работ мы можем назвать статьи И. Литвиненко «Зачеркнутый сюжет. Арсений Несмелов: поэзия и судьба» [187], польского исследователя Б. Кодзиса «Литературная жизнь русской эмиграции в Харбине (1917-1945)» [166], цикл статей Т. Калиберовой о харбинской поэтессе Л. Андерсон («Ларисса» [155], «Возвращение» [154]), статьи Д. Глухих «В строках, набросанных небрежно, - моя безумная душа» (об А. Ачаире) [115], Н. Гребенюковой «Прочитай, как был изъят человек из жизни...» (о В. Марте) [119].
Итог десятилетия, прошедшего с момента «возвращения» харбинского поэта-эмигранта на родину, закономерен: имя Арсения Несмелова включено во все антологии русской поэзии XX века, вышедшие в конце XX столетия («Строфы века» [261], «Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции» [247], «Русская поэзия. XX век» [245], «Сто лет поэзии Приморья» [260], Литературная энциклопедия Русского Зарубежья [192], «Русские писатели. XX век» [246] и др.). Без него не обходится ни один серьезный разговор о литературе русского зарубежья. Творчество А. Несмелова рекомендовано для изучения в вузах [148], [149], в частности, в Дальневосточном государственном университете.
Арсений Несмелов, поэт-эмигрант, еще не раскрытый полностью российскому читателю и исследователю, уже занял свое место в летописи русской поэзии XX века, которая без этого имени была бы неполной. * * *
Начиная с 1990 года, когда прошла "эйфория" открытия и наступило время серьезного разговора о творчестве А. Несмелова, появился ряд работ, литературоведческого плана, демонстрирующий научный, объективный подход к анализу его творчества. По выражению Э. Штейна, «первым серьезный разговор о «фактуре» стиха А. Несмелова начал советский исследователь Юрий Иванов» [286, 10]. Это работы "Встречи долгожданный час..." [140]; «Близость к человеку (Художественная проза Арсения Несмелова)» [141]; "Прошедший все ступени (Идеологический портрет поэзии А. Несмелова)» [142]. Статьи Ю. Иванова отличает более глубокое, по сравнению с предшественниками, проникновение в поэтический мир А. Несмелова. Он первый и на тот момент единственный обратился к анализу раннего творчества А. Митропольского-Несмелова (книга «Военные странички» (1915), «Стихи» (1921), «Уступы» (1924)). До него этот период вообще оставался вне поля зрения критики. Ю. Иванов выделяет концептуальные, на его взгляд, моменты раннего творчества А. Несмелова, такие, например, как «романтическая поза избранничества, отверженности, демонизма», «интерес к «людям Флинта» - пиратам, авантюристам, оборотням». Он подчеркивает немаловажный факт, что «белая биография почти не отражена в ранней лирике А. Несмелова. Она как бы сознательно упрятана в «урок насыщенных творческих исканий», как писали о нем владивостокские газеты» [140]. Кроме этого критик стремиться обрисовать «идеологический портрет» творчества поэта-эмигранта. Ю. Иванов пишет: «Вопрос о традициях, особенностях изобразительной манеры Несмелова... сейчас - на этапе первичного освоения его наследия - все-таки не главный. Как основная, выплывает следующая тема для размышления: личность поэта и его судьба, воплощенная в стихах» [140, 146]. Однако с некоторыми положениями, вдвинутыми Ю. Ивановым, нельзя согласиться. Так, например, над критиком довлеет желание приписать А. Несмелова к советским поэтам: поэму «Декабристы» он называет «незаурядным фактом советской литературы», подчеркивая, что «автор этого произведения не был эмигрантом по мироощущению, не отделял себя от России» [140, 148]. Или: "величие ленинской фигуры неоспоримо для бывшего белого офицера" [140, 147]. Заметим, что таких взглядов поэт не придерживался постоянно, это всего лишь этап, и очень кратковременный, в его "идеологической" эволюции, и выводы здесь несколько упрощены, не учитывают глубинной противоречивости поэта.
Интересен взгляд на личность и творчество А. Несмелова зарубежных исследователей - Э. Штейна и В. Крейда, профессора Айовского университета США, польского исследователя Б. Кодзиса. В рецензии на книгу «Арсений Несмелов. Без Москвы, без России» (Москва, 1990). В. Крейд не просто говорит о поэтических пристрастиях А. Несмелова, но и подчеркивает его приверженность акмеистической школе, правда, одной лаконичной фразой: «Природный акмеист победил в нем случайного футуриста» [176, 665]. Рамки журнальной статьи не позволили автору шире развернуть свои рассуждения, аргументируя их анализом поэтического творчества А. Несмелова, но высказанные мнения по некоторым вопросам проблематики и поэтики нам кажутся интересными и актуальными. Так, например, В. Крейд обращает внимание на привязанность А. Несмелова к повествовательной структуре: рассказам в стихах и жанру поэмы [176, 664].
В 1998 году вышла книга В. Агеносова "Литература русского зарубежья" [65] - учебник для студентов педагогических вузов и учащихся средних учебных заведений. В ряду наиболее интересных и значимых литераторов русской эмиграции автор рассматривает и А. Несмелова. Он создает творческий портрет писателя, выявляет основную тематику, проблематику его творчества, поэтические особенности. В статье характеризуется ритмическая структура стиха, несмеловская рифма. Если одни исследователи находили в поэтике А. Несмелова опыт В. Маяковского (Ю. Иванов, Е. Витковский), акмеистическую традицию (В. Крейд), то В. Агеносов обращает внимание на другую, скрытую для первого восприятия традицию: «художественный мир Несме лова-поэта близок метафористике... С. Есенина» [65, 276], что, по мнению ученого, выразилось в антопоморфизме. В. Агеносов обращается к характеристике прозы А. Несмелова, подкрепляя свои наблюдения над поэтическим творчеством А. Несмелова примерами из прозы.
Обстоятельная статья о поэте-эмигранте дана В. Агеносовым в словаре «Русские писатели. XX век» [246].
И все же мы отмечаем, что, несмотря на большой интерес к имени А. Несмелова, степень изученности поэтического творчества А. Несмелова еще недостаточна. Исследователями очерчен примерный круг тем и мотивов, заявленных в поэзии А. Несмелова, определены некоторые элементы поэтики. Однако нет работ монографического плана, которые бы позволили рассмотреть поэзию А. Несмелова во взаимосвязи различных этапов творческой эволюции, выявить особенности изобразительной манеры. Рецензии, статьи научно-популярного характера, представляющие собой обзор его творчества, штрихи биографии поэта-эмигранта - вот тот исследовательский «багаж», который мы имеем на сегодняшний день по А. Несмелову. О нем пишут журналисты, историки и, в меньшей степени, - литературоведы. В настоящее время на первый план выходят проблемы исследования поэтики, традиций и новаторства, творческой эволюции поэта. Этим определяется и актуальность данного исследования, которое обращено к этим и другим проблемам поэтического творчества А. Несмелова.
Многое еще из творчества и биографии А. Несмелова сокрыто от нас; что-то впервые раскрывается. Но та значительная часть «айсберга» -творческого наследия, которая уже извлечена из небытия, дает возможность серьезного и глубокого литературоведческого исследования. Назрела необходимость вписать творчество А. Несмелова в литературный контекст эпохи, определить его место в нем, исследовать его истоки, условия становления и последующую эволюцию.
Цель работы: выявить закономерности творческого пути Арсения Несмелова в контексте историко-литературного процесса первой половины XX века, определить место поэта в русской литературе в целом и в литературе дальневосточного региона, показать художественную ценность и высокую значимость его поэтического наследия для России.
В связи с этим мы ставим перед собой следующие задачи:
Определить этапы творческого пути А. Несмелова, процесс становления и развития его поэтического мира. Для этого необходимо рассмотреть основные тенденции общественно-литературного развития как во Владивостоке, так и в Харбине, где происходило становление и эволюционирование его поэтической биографии.
Выявить магистральные идеи поэтического творчества А. Несмелова, их эволюцию и претворение в мотивно-образной структуре стихотворений и поэм; определить художественную специфику А. Несмелова: основные жанровые тенденции и способы поэтической выразительности в сопоставлении с художественной практикой главенствующих поэтических направлений начала XX века.
Собрать, проанализировать и ввести в научный оборот малодоступные и неизвестные поэтические тексты А. Несмелова, без которых его поэтическая биография была бы неполной.
Отметим, что имеющие в нашем распоряжении публикации поэтических текстов А. Несмелова не в полной мере давали материал для исследования. Поэтому, чтобы расширить рамки исследования, мы обратились к фондам Российского государственного исторического архива (РГИА), Государственного Архива Приморского края (Г АПК), Географического Общества, Приморского государственного объединенного музея им. В.К. Арсеньева (ПГОМ им. В.К. Арсеньева), Государственного Архива Хабаровского края (ГАХК), ставя перед собой практическую задачу: выявление неизвестных на сегодняшний день произведений А. Несмелова, а также фактов биографии поэта и сведений о нем.
Хронологические рамки исследования охватывают период с 1920 по 1945 гг., поэтому особый интерес для нас представляли источники, содержащие информацию о культурной и, в частности, литературной жизни Владивостока 1920-1924 гг. и Харбина 1925-1945 гг. Большой фактический материал был собран нами из местной периодики 1920-1924 гг., хранящейся в Государственном Архиве Приморского края. В музее им. В.К. Арсеньева хранится практически полный комплект журнала «Рубеж», издававшегося в Харбине с 1926 по 1945 гг. Он был передан музею В. Янковской в 1991 г. во время ее приезда во Владивосток. Многие номера журнала содержат ее личные пометки и замечания. Журнал «Рубеж» явился для нас одним из основных источников, так как содержит богатую и разностороннюю информацию о жизни русской диаспоры в Китае.
Нами были изучены фонды Государственного Архива Хабаровского края, которому в начале 1990-х гг. была передана документация Главного Бюро по делам российских эмигрантов Маньчжу-Ди-Го (БРЭМа), содержащая личные дела эмигрантов, вывезенная в 1945 г. из Харбина и хранящаяся до этого времени в архивах КГБ, а также газеты, журналы и книги, изданные в Харбине русскими эмигрантами.
Собранный нами материал (в основном, по периодике) дал возможность воссоздать историко-литературную ситуацию Владивостока 1920-1924 гг. во всей ее сложности и специфичности, а также картину Харбина 1925-45 гг. как литературного и культурного национального центра русской диаспоры в Китае. Обнаружены неизвестные произведения А. Несмелова. На основе архивных данных, полученных нами, внесены уточнения и дополнения к комментариям книги «Арсений Несмелов. Без Москвы, без России».
Научная новизна данного исследования определяется прежде всего именем поэта Арсения Несмелова - именем новым для отечественного литературоведения. В работе впервые дан целостный образ творчества одного из крупнейших поэтов русского зарубежья, выявлена взаимосвязь раннего (владивостокского) и эмигрантского (харбинского) периодов творчества. Прослежен процесс становления и закономерности его творческого пути, установлены специфические особенности его творческой манеры, в результате чего поэзия А. Несмелова оказалась вписанной в исторический и литературно-поэтический контекст эпохи.
Объектом исследования является поэзия А. Несмелова периода 1920-1945 гг. Предметом исследования выступают как отдельные стихотворения
А. Несмелова, опубликованные в периодических изданиях, так и прижизненные сборники «Военные странички»4 [1], «Стихи»5 [4], «Уступы»6 [5], а также произведения, собранные в книгах «Арсений Несмелов. Без Москвы, без России» [2], «Арсений Несмелов. Без России» [3]. Мы стремились представить поэтическое творчество А. Несмелова в наиболее полном на сегодняшний день его объеме.
Основной метод нашего исследования строится на историко-литературном и структурно-типологическом видах научного анализа, что позволяет на фоне историко-литературного процесса первой половины XX века выявить специфику поэтического творчества А. Несмелова, показать его эволюцию в динамике, целостно представить этапы его творческого пути и выявить художественные особенности (от первого сборника до последнего). Кроме того, нами использовался биографический метод исследования, т.к. многие идеи поэтического творчества А. Несмелова определяются его биографией.
Методологической основой работы являются исследования Б. Эйхенбаума, Л. Гинзбург, В. Жирмунского, Г. Поспелова и других отечественных исследователей лирического жанра.
Практическая значимость работы заключается в возможности использования ее результатов при изучении литературного процесса Дальневосточного региона начала 1920-х гг, при подготовке учебных и методических пособий по литературному краеведению, а также при изучении проблем русского литературного зарубежья и русской литературы XX века в целом, при чтении вузовских и школьных курсов по истории русской литературы XX века. Материалы исследования могут быть использованы в разработке новых спецкурсов «Русское литературное дальневосточное зарубежье», «Поэзия русского зарубежья».
Апробация работы. Основные положения диссертации отражены в ряде опубликованных работ, докладах на международных, всероссийских и региональных научно-практических конференциях «Проблемы развития русской литературы XX века» (Хабаровск, 1996), «Дни славянской письменности и культуры» (Владивосток, 1997,1998), «Россияне в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Сотрудничество на рубеже веков» (Владивосток, 1997, 1999), Янковские чтения (Владивосток, 1998), Крушановские чтения (Владивосток, 1998), «Пятая конференция молодых историков» (Владивосток, 1998), «Высшее образование на Дальнем Востоке. История, современность, будущее» (Владивосток, 1998), «Пушкин: эпоха, культура, творчество. История и современность» (Владивосток, 1999), «Культура на пороге XXI века» (Владивосток, 2000), «Разноречие Владивостока: судьбы города и горожан» (Владивосток, 2000), Арсеньевские чтения (Владивосток, 2000), «Вторая мировая война и мир в XX веке» (Владивосток, 2000); на ежегодных научно-практических конференциях ДВГУ, а также использовались при чтении лекций учителям края в Приморском институте повышения квалификации работников образования (ПИППКРО) и в школьном курсе.
Структура работы: диссертация состоит из Введения, двух исследовательских глав, Заключения, Библиографии, Примечаний и Приложения, в которое вошли обнаруженные нами произведения А. Несмелова, ранее не опубликованные в России и не включенные в сборники «Арсений Несмелов. Без Москвы, без России» (Москва, 1990) и «Арсений Несмелов. Без России» (Антиквариат, США, 1990).
Историко-литературная ситуация Владивостока начала 1920-х годов. Специфика литературного процесса (тенденции, имена, судьбы)
Литературная жизнь Владивостока в начале 1920-х годов была пестрой и многообразной. Наряду с развивающейся литературой, сориентированной на пролетарские, даже пролеткультовские установки, существовали приверженцы модернистских течений, последователи А. Блока, В. Маяковского, Н. Гумилева, С. Есенина, отразивших в своем творчестве наиболее характерные тенденции развития русской поэзии XX века. В этот период особенно ощутимо влияние «серебряного века» на поэтическое творчество Владивостока.
Следует отметить, что такое «смешение», разнообразие и противостояние поэтических тенденций было свойственно всей русской поэзии, от Петербурга до Владивостока. Только здесь все это приобретало наиболее обостренный характер.
Многие исследователи обращают внимание на разнообразие жанров, характерное для литературы Дальнего Востока 1920-х годов. В первой половине 1920-х годов на Дальнем Востоке в большей степени преобладала поэзия, поэтические жанры, что неоднократно отмечалось исследователями. "Половодье" поэзии, которая демонстрировала собой различные художественные методы, стили, направления, жанры, напоминал культурно-эстетическую ситуацию "серебряного века" в столичном литературном мире начала века. Во многом этому способствовал тот факт, что в это время на своих дальневосточных рубежах Россия еще сохраняла прежние позиции. Время здесь как бы приостановилось. Как писала белогвардейская печать, Приморье представляло из себя тот край, "где еще развивался гордый русский национальный флаг и где не была еще попрана свобода великого славянского народа" [171].
К этому времени в Советской России ситуация в литературе уже была совершенно иной: умер А. Блок, расстрелян Н. Гумилев, уже прошла первая волна эмиграции, состоялась высылка за рубеж значительной части творческой интеллигенции, активно шел процесс развития новой, советской литературы. Здесь же, на приморской земле, на несколько лет продлилось состояние творческой свободы. Во Владивостоке, как в Ковчеге, собрались поэты разных «мастей», школ, направлений - от «отца русского футуризма» Давида Бур люка до пролеткультовцев.
А. Татуйко справедливо замечает, что, "как и во всей стране, здесь в эти годы явно преобладает поэзия, малые поэтические жанры, позволявшие быстро и прямо выражать свои чувства и мысли, свое отношение к действительности. Стихи писали даже те, кто раньше стихов не писал..." [270, 164]. Это наблюдение о тяге к поэтическому слову применимо не только к многочисленным авторам, вышедшим из народных масс, вдохновленных революцией на поэтическое творчество, но и к тем, кто оказался во Владивостоке с остатками разбитой колчаковской армии и сменил револьвер на пишущую машинку (А. Несмелое, Ю. Ревердутто13, Л. Ещин14, Вс. Иванов15 и др.). «Не гусаром, а поэтом/Почему-то стал кадет», - напишет о себе А. Несмелов спустя годы. Нельзя сказать, что все они не имели до этого литературного опыта. Но революционные события и гражданская война надолго оторвали их от поэзии. Однако, окунувшись в поэтическую атмосферу Владивостока, они вновь вернулись к любимому литературному делу.
Обратимся к общественно-политическим процессам, вызвавшим к жизни столь бурное увлечение поэзией. Мы уже отметили, что 1920-е годы для Владивостока - время сложное и противоречивое, прежде всего в общественно-политическом отношении. С отменой после 31 января 1920 года цензуры и разрешением полной свободы печати во Владивостоке "уживались" газеты различной политической направленности: большевистское "Красное Знамя", либерально-демократические "Дальневосточная окраина" и "Голос Родины", японская "Владиво-Ниппо" (газета японского правительства, по словам А. Несмелова, нейтральная как к "белым", так и к "красным"), различные внепартийные демократические газеты. 3. Матвеев в журнале «Земская жизнь» за 1921 г. дает подробный обзор прессы на Дальнем Востоке в 1920 году. Он отмечает, что «при полной свободе печати город обладает газетами всех направлений: от ярко-черного до ультра-красного» [200, 16]. Они служили "зеркалом" не только политической, но и культурной жизни Приморья, которое до какого-то времени оставалось островком прежней жизни, хотя и здесь уже чувствовалось наступление кардинальных перемен. Это обстоятельство придавало своеобразие данному региону и способствовало проявлению свободы слова, а, следовательно, - свободы творчества.
Отдаленность дальневосточных окраин от центральной России чувствовалась и осознавалась как проблема уже тогда, в 1920-е годы. Однако этот край еще оставался частью рухнувшей Российской Империи, последним "оплотом" белой армии и обретал важное политическое и общественное значение. Сюда стекались массы беженцев из центральной России, остатки разбитой колчаковской армии. "Тысячи русских интеллигентных тружеников, бросив за тысячу верст отсюда свои насиженные гнезда, своих близких, свое дело и имущество, стекались сюда, на территорию Дальнего Востока", - писала в 1920 году газета "Владиво-Ниппо" [153], рассказывая о положении беженцев, преимущественно представителей интеллигенции, в том числе творческой и научной. "Сюда, в единственный уголок России, где еще не было Советской власти, нахлынула со всех концов буржуазная интеллигенция, в надежде на то, что большевикам не удастся установить здесь Советы, - пишет А. Татуйко. -...Никогда еще до этого Забайкалье не знало такого притока интеллигенции, как в период ДВР" [271, 165].
Поэтическое творчество А. Несмелова 1920-1924 гг. Проблематика, поэтика, эволюция. Жанровые поиски
По свидетельству самого Арсения Несмелова, во Владивостоке он появился в конце марта 1920 года, когда «с фальшивыми документами на имя писаря охранной стражи КВЖД приехал в Приморье из Китая» [41, 227]. Владивосток поразил его своей пестротой и оживленностью улиц: «В городе все было оживлено. Военные корабли в бухте, звон шпор на улицах, плащи итальянских офицеров, оливковые шинели французов, белые шапочки моряков-филиппинцев. И тут же, рядом с черноглазыми японцами, - наша родная военная рвань, в шинелках и френчиках из солдатского сукна» [41, 227]. Но более всего его поразило обилие печатающихся в местных газетах поэтов: «В воскресных номерах он (А.Н.) увидел много стихов. Асеев, Третьяков, Журин, какая-то Елена Грот и много других» [41, 228]. Именно это послужило толчком к началу творческой деятельности: «Поручик вспомнил, что некогда, еще в Москве, он писал и даже печатал стихи, и, выпросив у дежурного фельдшера несколько листов скверной рецептурной бумаги, без особого труда написал» [41, 228] стихотворение «Соперники», которое через много лет, будучи уже зрелым поэтом, он включит в харбинский сборник «Полустанок», изменив название на «Интервенты». Именно оно было подписано псевдонимом «Арсений Несмел ов»: «Написал и подписал своим именем: Арсений. Но дальше?..
В памяти вдруг - почему? - мелькнуло лицо друга, убитого под Тюменью. - Пусть живет в моих стихах!
И подписал: Несмелов» [41, 228]. Мы склонны полагать, что друг А. Митропольского, убитый под Тюменью, -это поэт-белогвардеец Борис Несмелов , который публиковал свои стихи в 1919 году в сибирских изданиях и которого упоминают В. Трушкин [276] и Л. Мартынов [199].
Итак, стихотворение "Соперники", опубликованное в газете "Голос Родины" [55], стало первой публикацией Арсения Несмелова во Владивостоке. Удачной была не только первая публикация, но и в целом жизненная ситуация: судьба благоволила ему в незнакомом городе. Буквально сразу после появления во Владивостоке А. Митропольскому удается устроиться редактором русского издания японской газеты "Владиво-Ниппо". Это случилось после японского переворота 4-5 апреля 1920 г. До этого газета "Владиво-Ниппо" издавалась на японском языке. Уход красных в сопки позволил Митропольскому легализоваться. Работа в газете помогла ему определиться в новой жизни, к тому же работа в газете вполне располагала к литературному творчеству. А. Несмелов с теплым юмором вспоминал в эмиграции свою «Владиво-Ниппо», где он, «ни черта не понимавший в политике, писал передовые, которые остальными газетами обсуждались как «откровения»» [220, 238].
Почти все владивостокские литераторы являлись одновременно и журналистами, сотрудниками различных газет. Н. Асеев редактировал "Дальневосточную трибуну", Н. Насимович-Чужак - "Красное Знамя", Б. Бета и А. Журин работали в газете "День", Л. Ещин - в "Руле". Д. Бурлюк, А. Журин, "принимали участие" в "Голосе Родины". Некоторые из них работали в нескольких изданиях одновременно. Сам А. Несмелов довольно долго сотрудничал с "Владиво-Ниппо" (апрель 1920 - октябрь 1922), после пытался обосноваться в литературно-художественном отделе "Красного Знамени", однако его деятельность там была кратковременной.
Литературная деятельность А. Несмелова во Владивостоке была насыщенной и плодотворной. За 4 года своего пребывания в этом городе он издал два поэтических сборника: "Стихи" (1921) и "Уступы" (1924), в промежутке между ними отдельным изданием вышла поэма "Тихвин" (1922), еще одна поэма - "Дьяволица" - была опубликована в альманахе "Парнас между сопок" (1922), и это не считая многочисленных публикаций стихов, рассказов, фельетонов в местных газетах и журналах: ("Дальневосточное обозрение", "Дальневосточная трибуна", "Вечер", "Владиво-Ниппо", "Голос Родины", "Восток", "Серебряный голубь", "Красное Знамя", "Горе пахаря", "Юнь", "АРС" и др.)
Несмотря на то, что, как уже отмечалось выше, во Владивостоке в это время пишут и активно публикуются много интересных и уже известных и опытных авторов, в насыщенной литературной среде Владивостока Арсений Несмелов сразу становится заметен. Новый поэтический мир, иной, незнакомый, романтически окрашенный, с "экзотическими" образами, в котором ощущалась подкупающая, еще не раскрытая сила таланта, предстал читателю со страниц владивостокских газет.
О своем первом стихотворении, опубликованном во Владивостоке, поэт пишет так: "Через три дня - даже не в воскресном номере, так понравились, -стихи были напечатаны" [41, 228].
Мы можем сказать, что в целом первые публикации А. Несмелова были встречены одобрительно: "...Все, что сочинял и находил хорошим, я посылал в "Далекую окраину", и там, начиная с первого, посланного мною, все стихи печатались", - вспоминает А. Несмелов [41, 230]. Действительно, почти в каждом воскресном номере "Дальневосточной трибуны" (бывшей до 25 января 1921 г. "Далекой окраиной") мы обнаруживаем его стихи.
Поэзия А. Несмелова выгодно отличалась от других свежестью тем, образов, сильной метафорой, мастерством ритмической организации стиха. Это было замечено критикой тех лет. Так, давая аннотацию к журналу "Юнь", газета "Голос Родины" писала: "В стихотворном отделе очень удачно стихотворение "Оборотень" Арсения Несмелова, характеризующее "гений" Маяковского. Этот "гений" очень метко изображен в образе бизона... Для поэта, тупо и однообразно воспевающего грубость духовную и физическую (имеется в виду В. Маяковский - И.Т.), этот иронический образ весьма выразителен.
Историко-литературная ситуация Харбина - центра дальневосточной эмиграции. Общая характеристика творческой деятельности А. Несмелова харбинского периода
В 1924 году Арсений Несмелов оказывается в Харбине, административном и экономическом центре полосы отчуждения КВЖД, который к этому времени уже становится центром дальневосточной эмиграции, «блестящей столицей расселения русских» [221, 271].
По сути своей это был русский город, построенный русскими в Китае на рубеже XIX и XX столетий. Там во всем чувствовалась Россия: в духовной и культурной жизни Харбина, в архитектуре, системе образования: "...купола многочисленных храмов, просветительская работа русской общественности, не имевшие аналогов за пределами России русские высшие учебные заведения, богатая музыкальная и театральная жизнь" [268, 6]. В 1920-е годы "русских в Харбине было больше, чем китайцев. Русское население Харбина состояло из коренных русских жителей, нескольких тысяч беженцев из Сибири... и новых беженцев из Приморья" [221, 26], к числу которых принадлежит сам А. Несмелов и его коллеги по перу (Л. Ещин, Вс. Иванов и др.).
По воспоминаниям старожилов Харбина, "беженцы были буквально ослеплены мирной жизнью русско-китайского города, куда они попали. Железнодорожники жили в прекрасных квартирах. Ответственные сотрудники, служащие КВЖД работали только до трех часов; пообедав и отдохнув, ходили в Собрание... или играли в преферанс. Звонили колокола церквей. Улицы имели русские названия. Магазины были полны товаров. Издавались газеты различных направлений на русском языке" [269, 124].
В то время как в Советской России велась активная борьба с православием, разрушались церкви и монастыри, в Харбине строились новые храмы, а Рождество и Пасха оставались любимыми праздниками русских харбинцев. А. Вертинский, побывав на гастролях в Харбине, говорил, что здесь он "чувствует себя почти как на родине - так напоминает его уклад жизни прежнюю Россию" [203, 90]. "Родной свечой на чужих дорогах" называл великий артист этот город. А Н. Рерих, посетивший Харбин в 1934 г., «признавался не без удивления: «Я был в Париже и видел большую русскую колонию, но у вас здесь не колония. А духовный центр!.. Я давно мечтал посетить этот в своем роде исключительный очаг, ни на что не похожий»» [187, 147].
Писатель Всеволод Никанорович Иванов, проведший много лет в Харбине, в письме В.Г. Пузыреву рассказывал о Харбине: "Вам придется писать и говорить об эмигрантах, рисуя обстановку, в которой очутились изгнанники... Имейте ввиду, что в те годы в Харбине жили: Лопухины, Языковы, Войековы, бар. Дельвиги, Баратынские, Карамзины, Загоскины. Харбин был "Китайской Женевой" [175, 78].
Любопытным фактом, свидетельствующим о сохранении в Харбине духа дореволюционной России, на наш взгляд, является приверженность русских печатных изданий Харбина старой русской орфографии, сохранение "царственной" буквы русского алфавита - "ять".
Можно смело сказать, что Харбин оставался островком прежней России; и русские эмигранты, попавшие в этот город, не зависели от чужой культуры, чужих поведенческих норм и традиций, а сохраняли и продолжали свои, искони русские традиции, свой язык и свою культуру. Это длилось более четверти века - именно столько существовала колония русских эмигрантов в Китае. И на протяжении всего этого времени сохранение родного языка являлось одной из приоритетных задач, стоящих перед русской эмиграцией. "Отечество - это даже не кровь..., это язык - особенно для писателя, поэта", - считает Ларисса Андерсен, харбинская поэтесса, живущая ныне во Франции [155]. А. Яблоновский подчеркивал этот момент: "В тяжелые годы изгнания надо особо беречь родной язык. Беречь, как реликвию, как бесценное сокровище, потому что это последняя нить, которая связывает нас с отечеством. Отнимите у нас язык, на котором мы все говорим, и получится не общество, а человеческая пыль, ничем не связанная и ничем не объединенная" [291]. Живая русская речь сохранялась русскими эмигрантами как одна из святынь, оставленных им Родиной. Вот пример такого отношения к родному языку: "Красивые голоса у четы Трубецких. А говор какой! Заслушаешься. Словно и не было десятков лет, что прошли с тех пор, как покинули они Россию... Вся жизнь, почитай, прошла вдали от родины, а язык у князя и княгини такой, будто вот только вчера из Питера или из Москвы впервые за границу выехали", - писали изумленные журналисты в 1990 г. [283].
Неоднократно проблема национального языка подчеркивалась в докладах видных общественных и политических деятелей русской диаспоры в Китае. М.А. Талузин в своем докладе «Проблемы русской литературы в эмиграции» отмечал: «Мы живем в таких условиях, где нас понимают и говорят с нами на языка Тургенева» [263, л. 35]. Вопрос о сохранении чистоты русского языка, по мнению самих эмигрантов, являлся вопросом жизни и смерти русской эмиграции. Русская культура и русский язык как ее составляющая мыслились российской эмиграцией в Китае не только как связующее звено с Россией, но и как залог ее возрождения: «Обязательно не только сохранить свою культуру, но повысить ее престиж и направить на возрождение своей родины» [277].
И хотя проблема утраты в будущем национальных корней и родного языка волновала старшее поколение харбинцев (особенно остро эту проблему ощущали поэты - хранители национальных корней великой русской поэзии, носители поэтического слова), все же у дальневосточной диаспоры было больше шансов воспитать своих детей в русском духе, чем у западноевропейской и американской. Русские харбинцы осознавали это и гордились, подчеркивая свое преимущество: «Российские эмигранты, проживающие в Манчжурской Империи, теперь являются единственными наследниками и хранителями русской культуры, которая является мировой гордостью», -писалось в журнале «Российская эмигрантская культура...». А в аннотации к сборнику российских поэтов «У родных рубежей» подчеркивалось, что «для всех очевидно, что подлинные культурные центры российской эмиграции существуют ныне на восточно-азиатских землях и что Харбин, в частности, сохраняет все условия, необходимые для оригинального творчества в поэзии и в литературе».
Лирика А. Несмелова харбинского периода. Основные темы и мотивы, их художественное воплощение в поэзии 1925-1944 гг
В Харбине, по словам А. Несмелова, ничего интересного с ним не происходило [41, 237]. До выхода первого харбинского сборника оставалось еще несколько лет. "Первое время в Харбине было для А. Несмелова относительно благополучным - бывший "белый" неожиданно оказывается сотрудником советской харбинской газеты "Дальневосточная трибуна"36, он даже смог выписать себе из Владивостока жену и маленькую дочку», - пишет Е. Витковский [108, 10]. Кроме этого поэт-эмигрант поддерживает связь с некоторыми советскими изданиями («Советская Сибирь», «Сибирские огни»).
Начальный этап харбинского периода творчества А. Несмелова характеризуется появлением так называемых «советских» произведений: стихотворений "Аккумулятор класса", "1905-му году" и поэмы "Декабристы", характерных именно для этого периода творческой эволюции А. Несмелова. Они стоят особняком в его творчестве - автор, в прошлом белый офицер, колчаковец, как бы становится на позиции провозглашения идей враждебного ему победившего класса.
Ю. Иванов относит эти произведения к доэмигрантскому периоду А. Несмелова. В частности, он считает, что они написаны во Владивостоке «с желанием задобрить новых хозяев России» [142, 31].
Однако на основании ряда общих признаков, характерных для этих произведений, мы полагаем, что они написаны А. Несмеловым уже в Харбине. Во-первых, все три произведения опубликованы в 1925 году и были приурочены к юбилейным датам: 20-летию восстания 1905 года, годовщине смерти В. И. Ленина и 100-летию восстания декабристов. Кроме того, эти произведения объединены не просто революционной тематикой, но и единой тональностью: поэт не только обращается к революционным событиям, но он как бы становится «певцом» другого стана, провозглашая незыблемость его идеи .
Стихотворения «Аккумулятор класса» и «1905-му году» были опубликованы в харбинской газете «Трибуна» от 21 января 1925 году, а поэма «Декабристы», как указывают Е. Витковский и А. Ревоненко, - в газете «Советская Сибирь» от 25 декабря 1925 г. Следует отметить, что до установления в Манчжурии в 1932 году японской военной диктатуры между СССР и этой частью Китая сохранялись дружеские, добрососедские отношения, что способствовало развитию литературных связей и давало возможность, например, А. Несмелову контактировать с советскими периодическими изданиями. С другой стороны, факт сотрудничества А. Несмелова с ними свидетельствует о наличии у поэта живого интереса к «новой» России и желания не потерять с ней связь.
Вспомним, с каким нежеланием А. Несмелов покидал «красный» Владивосток, и тот факт, что он не пытался противостоять установившейся в городе новой власти, несмотря на то, что несколько лет боролся с ней с оружием в руках. Какое-то время он работал в официальном печатном органе большевиков - в газете «Красное Знамя». Свидетельством того, что и новая власть до определенного времени не имела ничего против поэта, служат его воспоминания: «...Еврей-регистратор, беря мою карточку, сказал мне: «Если за вас поручатся два члена профсоюза, мы снимем вас с учета». Это означало, что я уже не буду привязан к Владивостоку, и могу ехать, куда мне захочется, хотя бы в Москву» [41, 236]. На наш взгляд, в середине 20-х годов А. Несмелов не являлся идейным врагом советской власти; «злоба гражданской войны уже угасла» [41, 233]. Он пытался освоиться и «прижиться» в новой системе и какое-то время это получалось. Однако сразу же за этим началось «выдавливание» бывших «белых». «Вам у нас не место,» - сказали поэту в редакции «Красного Знамени», тем самым обрекая на безработицу и полуголодное существование. Многие издания были закрыты. «Жизнь в городе стала не по карману...» - вспоминал поэт впоследствии [41, 234]. Созрело решение «драпануть в Харбин» [41, 236], уйти от всевидящего ока ГПУ: «Пишущая машинка была продана, а на ногах сидели крепчайшие буцы, торопившие ноги в поход» [41, 236]. Была еще одна серьезная причина, побудившая принять такое решение - прошел слух, что скоро «белых» будут ставить к стенке. В городе стало опасно оставаться. Поэтому мы можем сказать, что эмиграция в Китай явилась для А. Несмелова прежде всего актом спасения жизни, а не актом активного выражения свой враждебной позиции по отношению к большевикам. Оказавшись в Харбине, А. Несмелов, видимо, какое-то время сохранял иллюзии по отношению к новой власти. Об этом свидетельствует и факт работы А. Несмелова в советской харбинской газете «Трибуна», который подтверждает наше предположение о стремлении поэта к сотрудничеству с новой властью, проявившемся еще во Владивостоке.
Рассматриваемые нами произведения - попытка заявить о себе как о поэте, симпатизирующем Октябрьской революции. Создавая их, А. Несмелов, видимо, пытался обмануть самого себя: сказать, что автор был искренен, создавая их, мы не можем. Конъюнктурный момент все же присутствует: созданные талантливым поэтом, тем не менее они имеют ряд характерных особенностей: плакатность, лозунговость, заключительные строфы, звучащие патетически, как правило, декларативны, поверхностно-публицистичны. Образы, созданные в них, вполне вписываются в представления советской идеологии о героях революции и их врагах - тиранах, что нехарактерно для А. Несмелова, который никогда не мыслил плоско, а всегда пытался «во всем дойти до самой сути».