Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Субъектная организация прозы Л.Н. Лунца С. 30
1.1. Повествователь и его функциональные проявления в прозе Л. Лунца..32
1.1.1. Слово повествователя, ориентированное на библейскую и древнерусскую традиции .с. 33
1.1.2. Слово повествователя, ориентированное на традицию русской классической литературы .с. 43
1.1.3.Модернистические приемы письма в речи повествователя .с. 55
1.1.4. Слово вторичных субъектов речи в рассказах, организованных
повествователем .с.63
1.2. Рассказчик и его функциональные проявления в прозе Л. Лунца с. 72
1.3. Семантика и функции заглавий рассказов, организованных разными субъектными формами .с. 96
Итоги первой главы диссертационной работы с. 100
Глава 2. Сюжетная организация рассказов л.н. лунца как способ выражения авторской позиции .с. 104
2.1. Сюжетная организация рассказа «Верная жена» с. 108
2.2. Сюжетостроение в рассказе «Исходящая № 37» с. 117
2.3. Сюжет рассказа «Ненормальное явление» .с. 134
2.4. Взаимодействие сюжетов в рассказ «В пустыне» с. 146
2.5. Сюжеты разных уровней в рассказе «Родина» с. 161 Итоги второй главы диссертационной работы .с. 177
Заключение с. 181
Примечания .с. 185
Библиография .с. 2
- Слово повествователя, ориентированное на традицию русской классической литературы
- Рассказчик и его функциональные проявления в прозе Л. Лунца
- Сюжетостроение в рассказе «Исходящая № 37»
- Взаимодействие сюжетов в рассказ «В пустыне»
Слово повествователя, ориентированное на традицию русской классической литературы
Современные исследователи (М. Вайнштейн, М. Йованович, К. Ичин, Е. Лемминг, В. Шубинский, А. Евстигнеева, Б. Фрезинский, В. Шрик, И. Горюнова) отмечают недостаточную изученность поэтики произведений Лунца, они справедливо нацелены направить разговор о писателе в академическое русло. В работах этих ученых сформулирована мысль о том, что творчество Лунца нужно рассматривать как некое идейно-эстетическое единство. Такого взгляда как раз и не хватало идеологизированной советской критике.
По мнению Е. Лемминга, писатель целенаправленно разрабатывал систему социальных масок: «...Лунц считал психологические типы, отраженные в литературе, устойчивыми, но развивающимися в различных обстоятельствах и при этом сохраняющими преемственность» [41].
Своеобразие сюжетной организации текстов Лунца становится объектом внимания М. Вайнштейна, Е. Лемминга, И. Горюновой, А.С. Янушкевича. М. Вайнштейн в статье «Голос, преодолевший десятилетия» (1981), отмечает оригинальный способ организации сюжета в произведении «Родина»: «...Двуплановость рассказа, соотнесение его реалистической и фантастической сфер подводит к постижению тех, подчас неприметных, средостений, которыми связана мечта и действительность или, точнее, сознание и подсознание» [42]. С Вайнштейном солидаризируется И. Горюнова, которая в статье «Воскрешение» (1994), подчеркивая глубокую философичность рассказа «Родина», пишет: «Два пласта - реальный и фантастический, накладываются друг на друга в воображении художника, образуя новый - философско-романтический пласт» [43]. Е. Лемминг отмечает, что «в рассказе причудливо смешиваются мотивы автобиографические, исторические и мифологические...» [44]. А. С. Янушкевич считает, что в рассказе «Исходящая №37» Лев Лунц использует «форму гоголевских «Записок сумасшедшего» [45].
Е. Лемминг обращает внимание на то, что в своих текстах писатель часто использует прием монтажа, когда «в художественную ткань произведения вводились документы или псевдо-документы» [46]. Ученый замечает, что данный прием был характерен для литературы 1920-х гг. в целом (например, рассказ Н.И. Никитина «Дэзи» и др.). Прием монтажа, по его мнению, используется в рассказе «Через границу», который «создан в нескольких стилевых регистрах…» [47]. Е. Лемминг отмечает, что Лунц включает в свои рассказы цитаты и образы из произведений Н.В. Гоголя и других писателей, что не могло в свое время оставить критику равнодушной, поскольку подобные заимствования разрушали привычные стереотипы организации литературного произведения.
Своеобразие стиля Л.Н. Лунца оценили его современники и исследователи последних десятилетий. Начинающего прозаика хвалил Ю.Н. Тынянов за стиль рассказа «В пустыне»: «…Лев Лунц стилизует библейский мотив, ему удалось слить «библейскую напряженность» с некоторыми освежающими чертами…» [48]. Д.А. Благов, анализируя библейский стиль «Рассказа о скопце», приходит к выводу: «…стилизация Лунца основана на употреблении отдельных слов-сигналов» [49]. Его мысль развивает Е. Лемминг: «…в прозаических опытах «на библейскую тему» Лунц пользуется звуковым обликом библейских слов, мало обращая внимания на суть того или иного отдельного слова, для него важнее атмосфера, некий обобщенный образ «библейского пространства», где разворачивается действие, пространства, сформированного не смыслом, а звучанием» [50]. Исследователь указывает на множество словесных каламбуров в художественном полотне рассказов писателя, отмечает использование языковых дублетов в речи персонажей. В произведении «Через границу» «…дублеты должны были передавать характерную «еврейскую» интонацию, как ее разрабатывали в советской литературе 20-30 годов», а в рассказе «Верная жена», по мнению ученого, двуязычие создавалось французским языком и «блатной» музыкой, но уже с другой целью [51]. М. Краснова в статье «Гротескный шаг обезьян» отмечает: «Лунц оказался очень восприимчив к современным веяниям. Он слышал новый язык, улавливал неожиданные интонации» [52]. Е. Лемминг указывает на элементы сказа, присущие стилю Лунца: «…Его рассказы и фельетоны … предвосхитили и «гнутое» словцо Зощенко, и «блатной» лексикон раннего Каверина…» [53]. В. Шубинский в статье «Прекрасней правды», продолжая мысль о наличии сказовых форм в творчестве Лунца, пишет: «Верная жена», «Обольститель», «Патриот» - примеры комической сказовой прозы» [54].
Исследователи сделали много наблюдений над развитием стилистических традиций в прозе Л. Лунца. Например, рассказ «Ненормальное явление» - это стереоскопия в традициях Андрея Белого...» [55], - считает В. Шубинский. Е. Лемминг говорит об «ориентации» писателя на «петербургские» повести Н.В. Гоголя [56]. А.С. Янушкевич сосредотачивает особое внимание на анализе сатирического рассказа «Исходящая №37», отмечая обращение Лунца «к гоголевской традиции «трагического гротеска» [57]. Мнение исследователя о рассказе разделяют и другие ученые: «...рассказ «Исходящая №37» - гневный протест против бюрократизма, написанный в том же ключе, что и «Прозаседавшиеся» В. Маяковского» [58]. Горюнова и Евстигнеева указывают на то, что в библейских стилизациях Лунца («В пустыне», «Рассказ о скопце», «Родина») «отчетливо просматривается современность с ее многочисленными проблемами» [59]. Белградский исследователь Бобан Чурич утверждает: «...Лунц был не только стилизатором библейских сцен, как думают о нем иные из теоретиков, а весьма своеобразным толкователем Библии» [60].
Л. Лунц сам говорил о своем отношении к западной литературе (статья «На Запад!»), призывал писателей учиться у западных авторов искусству фабулы. Современники писателя отмечали, что Лунц был знатоком романских языков, владел даром импровизационного перевода [61], глубоко изучал творчество Бальзака [62] и других западноевропейских писателей. В.Б. Шкловский называл Льва Лунца драматургом «с традицией испанского театра» [63]. А Е. Лемминг в комментариях к произведению «Хождения по мукам», указывает не только на «отсылку к роману А. Толстого», но и на «Божественную комедию» Данте, написанную в жанре «видений», которые представляли собой «хождения по мукам» [64].
Рассказчик и его функциональные проявления в прозе Л. Лунца
Рассказ «Через границу», как уже было сказано выше, создан в нескольких стилевых манерах. Это оживленная переписка решивших бежать в Польшу героев-рассказчиков со своими родственниками и друзьями, оставшимися пока в советской России. В шести письмах рассказывает другу о своих приключениях на границе балагур и авантюрист Лев Озеров. Другие шесть писем принадлежат супругам Бомзикам, которые жалуются родственникам на тяготы своего пути через границу. Перу других героев-рассказчиков (П. Кочергин, Софи Кочергина, Евдоха, Григорий Пищайло, Чеслав Беленя) принадлежат краткие письма или записки. В сложном стилистическом узоре текста их слово дорисовывает красочную картину многоголосия, которым организовано произведение.
Один из главных героев-рассказчиков, несомненно, близок автору. Это молодой писатель - Лев Озеров [71]. В письме к другу он знакомит читателя с героями произведения: «...Если бы ты видел моих попутчиков по колымаге. Этот толстый еврей с женой и этот ревнивый бухгалтер!» (с.56). Далее они проявляются как носители слова.
«Мишка, дорогой!.. Удираю в Польшу!» (с.54) - начинает письмо Лев Озеров и объясняет причину своего отъезда: «...И не то, разумеется, чтобы я был против Советской власти - славные ребята эта Советская власть... Понимаешь ли, не о чем писать, нет сюжетов. Поклон нашим ребятам. Лев Озеров» (с.54). Являясь одним из основных носителей речи в рассказе, он обладает особой точкой зрения на мир. Лев Озеров, легкомысленный и в то же время остроумный искатель приключений, которые могут лечь в основу сюжетов его будущих произведений: «Понимаешь ли, не о чем писать. Нет сюжетов. А тут всякие приключения предвидятся. Напишу повестушку-другую...» (с.54). Судя по речи, герой-рассказчик напоминает Остапа Бендера: «Я живу здорово. Жрать нечего, живот сводит с голодухи, но весело. Днем и вечером бегаю по городу: ищу работы. Приключений бездна» (с.60); «Вообще, по части денег - дрянь. Пришлось заняться мелкими промыслами. Между прочим сделался посыльным» (с.61). Рассказывая о своих авантюрах, он, демонстрирует задатки интригана и выдумщика: «...я спрятал свои бриллианты, а сейчас пишу заявление в Губчека, чтобы оттуда приехали и забрали их, ибо боюсь, что здешние власти падкие до презренного металла, забудут о своем рабоче-крестьянском долге» (с.57). Чтобы добыть средства к существованию, Лев пробует даже сняться в кино, при этом язвительно насмехаясь над собой: «Я-де знаменитый актер» (с.61). Потерпев фиаско на актерском поприще, он не упал духом и занялся «мелкими промыслами. Между прочим сделался посыльным» (с.61), он переносит вещи приезжих: «а почему мне не быть носильником?» (с.59), устраивает спектакли с переодеванием, чтобы обманом добыть пропитание: «...и когда я отдал мясо, я увидел, что эта старушка и есть тот самый молодой юноша» (с.63).
Критическое отношение героя-рассказчика к действительности ярко выражено в его слове: «Ну, дорогой друг, кончилось мое путешествие. Пишу повесть. Только вот пропустит ли цензура, как ты думаешь?» (с.65). Но именно Озеров верит в то, что в приграничных районах советская власть наведет порядок: «Смотрю: то самое начальство чекистское, а тут как раз ревизия из Губчека» (с.65). И только он с радостью пишет другу о своем возвращении, выражая ликование троекратным «ура», обилием восклицательных знаков: «Мишка! Ура! Ура! Ура! Я пишу тебе, как видишь из Советской России» (с.65).
Рассмотренные письма, таким образом, характеризуют их автора как человека, наделенного необыкновенной энергией, неослабевающим жизненным азартом. Речь героя-рассказчика является показателем того, что он одарен гораздо богаче, чем требуется для его сатирической роли. Озеров не просто мошенник и авантюрист, в его сознании кроются честолюбивые замыслы, но в то же время он критичен по отношению к себе. Его образ напоминает честолюбивых героев классического европейского романа XIX века. Но по отношению к нему проявляется ирония подобная ироничности Гофмана. Жизненная позиция Озерова, «.. .как и позиция любого энтузиаста, всегда наделяется долей некоторой ущербности, поскольку энтузиаст склонен игнорировать неписанные законы общественного поведения» [72]. Герой Лунца «...живет в другое время, в другой исторической обстановке и это превращает его в комического двойника героев»[73] Стендаля и Бальзака.
Письма другого героя-рассказчика обстоятельны, подробны, их объем превышает тексты всех остальных носителей речи. Аарон Бомзик соблюдает внешние приемы эпистолярного этикета. Его письма начинаются с приветствия: «Дорогие Исидор Данилович, Маргарита Исааковна и любезные детки!» и заканчиваются традиционными формулами прощания: «Живите благополучно и удачно. Ваши Аарон и Анна Бомзики». Первое письмо супругов Бомзиков родственникам создает у читателя противоречивое впечатление. Сначала в нем предстает добропорядочный семьянин: «Как детки? Ваш Яничка уже, наверное, совсем взрослый мужчина» (с.54). Затем в письме изображается разоренный до крайности человек: «...у нас нет больше ни копейки денег и даже ни одной ценной вещи» (с.54). Потом обнаруживается фигуральный характер этого утверждения: «...на пару оставшихся бриллиантов мы с Анцей сможем делать дела в Польше» (с.54). Герой-рассказчик формулирует и цель побега за границу -спасение своих ценностей и обретение новых: «.. .мы с Анцей решили ехать вовсе за границу. Я слышал одного гоя, он говорит, что провозит безопасно. Так мы же спасемся, и на пару оставшихся бриллиантов мы с Анцей сможем делать дела в Польше» (с.54). Жалуясь на опасности в пути, герой-рассказчик опять разоблачает себя: «У нас же не осталось ни одной вещи. Ну, так по паре белья и платья надо взять. Одним словом, у нас было шесть тюков...» (с.55). В каждом письме «окончательно разоренный» еврей, спасаясь от расстрела или подкупая кого-либо, расплачивается «последним колечком с бриллиантом», а марки и фунты появляются как бы невзначай: «так у меня же тоже есть парочка английских фунтов» (с.58). В предпоследнем письме Бомзик скорбит о платяной щетке, «в которой спрятали наши последние бриллианты» (с.62). Но при этом «нищие» Бомзики, судя по тексту письма, живут в гостинице, гуляют по главному проспекту города, «чтобы купить в польской лавке мясо» и откупаются от Озерова: «...я ему дал двести марок» (с.63).
Сюжетостроение в рассказе «Исходящая № 37»
Теперь обратимся к анализу сюжета в рассказе Л.Н. Лунца, организованном иной субъектной формой - повествователем. Текст рассказа «Ненормальное явление» состоит из четырех глав, каждая из которых имеет свое наименование. Фабульная линия рассказа довольно проста. Зимней снежной ночью двое грабителей снимают с человека шубу. Он обращается к милиционеру за помощью. По дороге в участок из-за сильной метели милиционер и потерпевший теряют друг друга. Человек без шубы мог замерзнуть в сугробе, но двое неизвестных спасают его, дают шубу погреться, предлагают проводить. Окрик милиционера в ночи пугает их. Спасители убегают и оставляют человеку шубу. Милиционер ведет его в участок. При свете огней арестованный узнает в чужой шубе свою. В каждой части рассказа эта единая фабульная линия пресекается и дробится на отдельные событийные сюжеты. Опишем, как они строятся в четырех главах произведения. Повествователь демонстрирует, что он о героях знает только то, что с ними происходит здесь и сейчас. Он словно сценарист, раздает им роли и организует их действия своими ремарками. Занимая нейтральную позицию, он интерпретирует чувства и эмоции героев, их жесты, поступки. Первый рассказ «Человек без шубы» открывается краткой экспозицией: «Небо спряталось, была ночь, шел снег, на углу спал милиционер...» (с.15). Повествователь сообщает читателю, когда происходит действие: «... была ночь...», при каких обстоятельствах: «Небо спряталось, ...шел снег, на углу спал милиционер» и, наконец, переходит к описанию события, которое служит завязкой истории: «...два черных человека снимали шубу с третьего» (с.15). Повествователь не сообщает, что происходит ограбление. Он лишь констатирует, что некто остался без шубы, т.е. представляет героя рассказа. Затем действие получает развитие: «Человек без шубы будит милиционера» (с.15). Главному герою передается право голоса, он описывает происходящее со своей точки зрения: «...Меня ограбили! Шубу!» (с.15). Развязка истории в том, что человек без шубы потерялся в снежной мгле: «...утонул в сугробе...» (с. 16), перестал осознавать действительность: «Петербург утонул. Человек без шубы потерял его, остался где-то позади. Человек без шубы утонул. Он лежит без движения в сугробе и ничего не видит. Милиционер потерял его, остался где-то позади» (с.16).
Суть рассказанного в первой части произведения сводится к тому, что герой остался без шубы. Этот факт отражает словесная формула, определившая название «Человек без шубы».
Второй рассказ «Человек в чужой шубе» открывается небольшой экспозиционной сценкой. Повествователь описывает двух человек, уверенно «марширующих» по пустому ночному городу и напевающих песню: «...Две курящиеся папиросы в двух курящих ртах. Два курящих рта двух курящих мужчин. Рука об руку. Нога в ногу, через снег, по снегу сквозь снег - поют...» (с.16). Завязка: Кирилюк и Громанчук находят в сугробе человека, который вызывает у них неудержимое веселье своим сообщением о том, что у него украли шубу. Кирилюк и Громанчук предлагают человеку свою помощь: «Идем, товарищ, мы проводим вас до дому. Где живете?», «Позвольте - хо! Предложить вам до дому мою шубу...» (с. 17). Следующая сцена является кульминационной для данной истории, ибо ради неё и ведет рассказ повествователь: «...Черная шуба снялась с дрожащих от смеха Кирилюковых плеч и одела дрожащие от холода плечи человека без шубы. И уже больше нет человека без шубы, стоит человек в чужой шубе...» (с. 17). Затем следует продолжение действия. Повествователь указывает на то, что человек в чужой шубе становится своим в компании Кирилюка и Громанчука: «.. .три папиросы, курятся в трех ртах» (с. 17). Окрик милиционера: «Стой! Кто идет?» (с. 17) - развязка этой истории.
Основное содержание второго рассказа сводится к тому, что человек, совершенно случайно, оказался одет в чужую шубу.
Завязкой третьей истории является пропажа Ерозалимского: «Пропал человек без шубы, пропал Ерозалимский» (с.52). Развитием действия является описание переживаний милиционера по поводу того, что начальство накажет его за сон на посту («.. .зачем спал на посту, когда перед носом шубу стащили?») и загибель советского служащего («Из-за него, из-за милиционера, скажут, погиб Ерозалимский»). Затем повествователь описывает рассуждения милиционера о ненормальных явлениях, с которыми он сталкивается: необычная фамилия потерпевшего («.. .дают же людям фамилии! Ненормальное явление»), бросающие свой пост недисциплинированные милиционеры («Другие милиционеры дисциплины не держат ... сбегают с постов - ненормальное явление»), комиссар, ругающийся «по матери». Затем милиционер, противореча себе, только что говорившему: «Другие милиционеры дисциплины не держат, постановления нарушают, сбегают с постов - ненормальное явление, - а он, он всегда отстаивает, он в этакую погоду отстаивает» - покидает пост и отправляется к своей знакомой «...в постельке отогреться» (с.18). Развязкой третьего рассказа оказывается встреча постового с тремя неизвестными: «Впереди три фигуры. Стали, совещаются, не отвечают...» (с. 19).
Смысл третьего рассказа сводится к тому, что всё происходящее расценивается как «ненормальное явление».
Завязкой последней, четвертой, истории («Человек, укравший шубу») является встреча Кирилюка, Громанчука и человека в чужой шубе с милиционером. Развитие действия состоит в том, что первые двое, испугавшись, решили бежать, но им жаль оставить свою шубу, а человек не желает ее возвращать: «...шуба важная, с воротником, жаль бросать: дерутся все трое» (с. 19). Выстрел милиционера решает исход поединка. Кирилюк и Громанчук убегают, а человек в чужой шубе остается. Милиционер арестовывает его, подозревая в краже шубы, потом изымает ее, а грабителя конвоирует в участок. При свете фонарей арестованный узнает свою вещь: «Да это же моя шуба» (с.20). Милиционер не верит ему. Тогда человек просит милиционера дать ему шубу, хотя бы погреться, ибо на улице холодно. Постовой позволяет арестованному надеть шубу. Развязкой рассказа является констатация повествователем парадоксального факта, что человек украл собственную шубу:
Взаимодействие сюжетов в рассказ «В пустыне»
Подведем итоги второй главы диссертационной работы. Задавшись целью описать сюжетную организацию произведений Л.Н. Лунца, мы выявили, что писатель не только воспроизводит динамику событий, позволяющую выделить все сюжетообразующие элементы в традиционном их понимании, но и надстраивает над событийным уровнем сюжета второй, связанный с особенностями рассказывания.
Рассмотрев сюжетостроение в произведениях, организованных субъектной формой героя-рассказчика, мы пришли к следующим выводам.
В рассказе «Верная жена» мы выявили два сюжетных уровня: событийный и сюжет рассказывания. Сюжет рассказывания выдвигается на первый план, демонстрирует, как, следуя канонам эпистолярного жанра, героиня превращает акт создания письма в захватывающий творческий процесс. Будучи занятной рассказчицей, она постоянно держит интерес читателя на пике напряженности, обрывая повествование на самом интересном месте. Благодаря сюжету рассказывания в полной мере раскрывается внутренний мир героини-рассказчицы.
В рассказе «Исходящая №37» мы выделили три сюжета: внешний (событийный), внутренний (психологический) и сюжет рассказывания. Функцией событийного сюжета является описание «приключений» чиновника, перевоплощающегося в канцелярскую бумагу. Дневниковые записи позволяют выявить и психологический сюжет, отражающий динамику душевных состояний героя-рассказчика, которому под влиянием внешних обстоятельств и внутренних терзаний непросто решить задачу перевоплощения в бюрократический документ. Душевные усилия чиновника направлены на то, чтобы стать идеологом, а затем и организатором нового канцеляроподобного мироустройства, в итоге он позиционирует себя героем, жертвующим собой во имя достижения поставленной цели. Сюжет рассказывания выходит в произведении на первый план, он наглядно демонстрирует косность мышления и ограниченность мировоззрения канцелярского служащего, подробно показывая его не владение общекультурным языком, и, как следствие, разрушение традиционного речевого жанра. Лишь благодаря сохранению внешних признаков дневникового жанра, которым следует чиновник, повествовательное полотно дневника не рассыпается. Так собственное слово героя-рассказчика превращает его в объект самоописания и самоосмеяния, являет миру причину несостоятельности творческого акта.
Произведения, организованные повествователем, имеют не менее сложное сюжетное строение. Событийный сюжет рассказа «Ненормальное явление» представлен четырьмя эпизодами, которые объединены (озаглавлены) словом повествователя. Эпизоды, составляющие событийный сюжет, складываются в историю кражи шубы у чиновника и одаривания его украденным, в историю превращения чиновника сначала в жертву, а потом - в грабителя. Событийный сюжет встроен в сюжет рассказывания. Основной функцией последнего является процесс возрождения литературного текста. Повествователь, благодаря сюжету рассказывания, воскрешает в своем тексте «петербургские» тексты великих классиков, активизируя культурную память читателя и демонстрируя их эстетический и гуманистический потенциал.
Сюжет рассказа «В пустыне» тоже складывается из двух элементов. Событийный сюжет передаёт библейскую историю. В нем описывается особый период в жизни народа на пути обретения Родины и веры. Повествователь организует самый процесс рассказывания, дробя эту историю на главы и представляя ее в жанре притчи. Благодаря сюжету рассказывания, выдержанного в определенном жанре, изложение известного библейского сюжета не сводится к простому пересказу, история приобретает поучительный, глубоко философский и нравственный смысл. В центр переплетения разных уровней сюжета писатель помещает образ повествователя, владеющего ветхозаветным и художественно-литературным словом.
В рассказе «Родина» разные уровни сюжета организованы героем и повествователем. Событийный сюжет развернут в двух планах: реальном и фантастическом. Структура текста (рассказ в рассказе) позволяет четко разделить сюжет героя и сюжет повествователя с того момента, когда Лев и Веня переходят в иное измерение. Два временных измерения изображены в тексте параллельно. Это становится возможным благодаря особым приёмам рассказывания: «дроблению» и расположению глав. Петербургский сюжет прерывается вавилонскими главами, а затем продолжается, создавая своеобразную рамку. Слово носителя речи является смысловым и организующим центром каждого сюжета. Способ повествования определяется жанром излагаемой истории. В легенде речь ведет повествователь, владеющий приемами рассказывания библейских историй. В петербургском сюжете речь ведет юный интеллектуал, которого мучает вопрос национальной идентификации. Его слово удерживает произведение в русле современного рассказа. Еще один сюжетный уровень представляют аналитический и оценочный сюжеты. В них мы обнаруживаем, как осуществляется процесс рассказывания и оценивается то, о чем повествуют субъекты речи. Приоритетную роль в рассказе играют именно эти сюжеты, так как они переводят повествование в философско-нравственный аспект.
Анализ сюжетной организации рассказов Л. Лунца убеждает в том, что в каждом произведении сюжет рассказывания является основным. Его функция состоит в организации речи и сознания используемых писателем субъектных форм. Все субъекты речи ведут повествование в неопределенных речевых жанрах. Они либо не имеют представления о жанровых границах и смешивают их, либо опираются на архаические и классические жанры, обнажая их культурный потенциал и одновременно показывая деформацию канона в ходе культурной эволюции. Все это становится плодотворной почвой для обновления литературы и эстетических поисков. В прозе Лунца экспериментально-художественное преобразование дневника, письма, притчи обусловило появление эпистолярных рассказов, автобиографических хроник, рассказов-аллегорий, рассказа-притчи и т.д. Жанровое преобразование оказывается возможным вследствие того, что материалом изображения является абсурдная действительность, а способом изображения - слово нетрадиционного для литературы субъекта речи. Оно становится главным предметом интереса писателя, влияет на замысел, на специфику освещения темы, на стиль, на сюжетно-композиционную организацию произведения, а в конечном итоге - на его жанровую модификацию.
