Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Феодально-родственные отношения как сюжето- и стилеобразующий фактор в летописном повествовании 24
Глава 2. Княжеское жизнеописание и его эволюция в древнерусской литературе XI - XIV вв 46
Глава 3. Военная тема в летописи. Процесс формирования воинской повести 87
Глава 4. Летописные сообщены о природных явлениях. Традиционная стилистика и образность 145
Глава 5. Поэтика созидания. Жизнь средневекового города в изображе нии современника 175
Глава 6. "Человек говорящий". Принципы трансформации устного изречения в летописном тексте 207
Глава 7. "Злые люди" Древней Руси. Преступное деяние в восприятии средневекового автора 230
Глава 8. Некрологическая похвала и агиографические искания летописца 263
Глава 9. Проблема индивидуальной повествовательной манеры в свете тематического изучения летописи 306
Заключение 341
Список литературы 362
Список сокращений 392
- Княжеское жизнеописание и его эволюция в древнерусской литературе XI - XIV вв
- Летописные сообщены о природных явлениях. Традиционная стилистика и образность
- "Человек говорящий". Принципы трансформации устного изречения в летописном тексте
- Некрологическая похвала и агиографические искания летописца
Введение к работе
Многовековая история русского средневековья нашла свое отражение в уникальном явлении отечественной культуры - летописях. Они образуют большой массив неоднородных текстов, различных по своей структуре, содержанию и направленности1. Создававшиеся в разных городах и княжествах Руси на протяжении многих столетий, они являются неоценимым источником сведений о минувшем.
Традиция изучение летописей - одна из самых глубоких и давньх в нашем гуманитарном знании. Исследование летописного наследия велось и ведется преимущественно историками, тем не менее, летописи - не только собрание фактов и документов. Они - яркое свидетельство высокого уровня развития повествовательного искусства Древней Руси, достояние как гражданской, так и литературной истории. Многие памятники дошли до нас в составе того или иного летописного свода, выступающего в данном случае в роли "сберегающего" контекста. Однако этим не исчерпывается значение летописи как феномена средневековой письменности.
Важнейший, и возможно даже центральный, жанр древнерусской литературы являлся открытой структурой, способной принимать в себя разноплановые текстовые фрагменты. Но вместе с тем упомянутая "открытость" подразумевает приспособление использованных источников к общему строю летописного повествования, основным организующим принципом которого выступает погодное изложение. При этом одни произведения, устные или письменные, вошедшие в летопись, создавались вне ее, другие -непосредственно в ходе летописной работы. Поэтому интересующий нас массив средневековой письменности можно рассматривать как своеобразную модель всей древнерусской литературы. Здесь с .разились различные жанры и стили, проявились свойственные эпохе законы творчества. Как известно, летописный текст дискретен. Соответственно переменчиво и его литературное качество. В одном из устных выступлений Н.И.Прокофьев заметил, что в разностильности древнерусской литературы - ее единство. Это в полной мере свойственно и летописям.
Историко-литературное значение летописей заключается и в том, что в них прослеживается эволюция форм исторического повествования, наблюдаются региональные особенности его развития. (В летописании XI - XIII вв. явно выделяются южная, юго-западная, северо-восточная и новгородская традиции.) Неоценимый материал дают эти источники и для изучения влияния так называемой переводной литературы, а также для исследования взаимодействия фольклора и древнерусской книжности. Пер...', нами предстает произведение синтетическое, в котором соединяются сугубо информативные фрагменты и повествования, обладающие бесспорными литературными достоинствами. С точки зрения человека нового времени, прежде всего, ценна фактографическая сторона летописного текста, что обуславливает приоритетность источниковедческого подхода. Однако средневековая книжность, как известно, жила по иным законам: она не знала художественного вымысла в нашем понимании термина, питалась реальностью -настоящим и историей - недавним прошлым, как правило, еще не утратившим статус реальности. Что же касается сюжетов, которые с точки зрения историка не могут быть расценены как документальные, то отношение к ним средневекового человека выражено в словах исландца XIII в. Снорри Стурлусона: "И хотя сами мы не знаем, правда ли эти рассказы, но мы знаем точно, что мудрые люди древности считали их правдой"2.
В средневековом сознании еще не успели образоваться барьеры между собственно эстетическим и неэстетическим, как это случилось позднее. Для него эстетическое было неотделимо от этического: прекрасным был божий мир во всех его проявлениях. И человек Древней Руси в своем бытии стремился соответствовать тому особому положению, которое было даровано ему в тварном мире. Отсюда возникает тенденция украсить и упорядочить все стороны повседневной жизни, речь, произведения прикладного ис- кусства, архитектуры и т.д. Этот присущий средневековой культуре принцип эстетизации настолько универсален, что проявляется даже в таком официальном по своему статусу виде текста, каким выступает летопись, главная функция которой - быть, прежде всего, формой исторической памяти, своеобразным юридическим документом. Кроме того, как известно, особенно в ранний период, литературные и деловые тексты столь явно не противопоставлялись. Наследие именно этой эпохи - XI - XIII вв. - оказывается наиболее ценным для историка литературы с точки зрения становления и совершенствования древнерусского исторического повествования.
Характеризуя различные аспекты историко-литературной ценности летописных текстов, следует оговориться: приступая к своей работе, книжник, конечно, не ставил перед собой собственно литературных целей. Так можно ли говорить о художественных достоинствах летописей в целом, о поэтике летописного повествования, если тексты, входящие в конгломерат летописного свода, могут обладать различным литературным качеством, что провоцирует вычленение из контекста отдельных фрагментов, наделенных несомненными с точки зрения современности достоинствами, ведь исследователями давно узаконен сам принцип такой аксиологической выборки?
С.А.Жебелев справедливо замечал применительно к эпистолярному наследию прошлого, то есть к текстам, которые, подобно летописи, исходно не претендовали на то, чтобы считаться литературными произведениями, что "всякое письмо, запечатленное проявлением в нем самостоятельной духовной работы, должно быть отнесено к числу памятников литературных"3. Отдавая должное "художественной или хотя бы приближающейся к художественности форме изложения"4 , исследователь акцентировал внимание на том, что было более ценно для самих авторов. Таким образом, он расширял корпус древних произведений, относящихся к литературе, взглянув на них с позиций самих древних. Далее С.А.Жебелев говорил о том, что только потомство решит, какие из писем станут литературными памятниками. Здесь обнаруживается принципиальное различие между судьбой эпи- столярных текстов и многовековым процессом создания летописных сводов. Во втором случае в роли потомков, в известной мере осуществляющих выбор, выступили поколения безымянных книжников. Именно ту аксиологическую шкалу, которую установили они, а не мы, следует признать исходной при изучении поэтики летописного повествования. Только на этих основаниях может быть построен диалог с прошлым. Характеризуя в целом методику исследования средневековых памятников культуры, АЛ.Гуревич писал; "Мы задаем людям иных эпох, обществ и цивилизаций наши вопросы, но ожидаем получить их ответы, ибо лишь в подобном случае возможен диалог"5.
В дальнейшем будет предпринята попытка исследования поэтики летописного повествования на основании изучения всей совокупности составляющих синтетического текста. В этом случае признаваемые медиевистами вершины повествовательного искусства не будут выглядеть одинокими, а органично впишутся в определяющий их контекст.
Нельзя сказать, что историки, занимавшиеся изучением летописей со своих позиций, не замечали литературных достоинств отдельных памятников этого жанра. В их трудах XIX - XX вв. не раз можно встретить высказывания, мнения, а подчас просто оговорки на этот счет. Приведем некоторые из таких суждений. Вот что писал в 1852 г. исследователь новгородского летописания Д.Прозоровский: "Летописи наши составляют драгоценный материал для истории русской словесности: это неоспоримо. Можно даже сказать частнее: летописи принадлежат истории изящной словесности, ибо в них содержатся не одни голые факты, но нередко встречаются истинно одушевленные строки, отличающиеся силою и краткостью выражений, глубиною и ясностью мысли, простотою и сердечностью чувства - качествами, которые и ныне почитаются лучшими достоинствами словесных произведений"6. Сходные мысли выражал и К.Н.Бестужев - Рюмин. Так, применительно к "Повести временных лет" ( далее - ПВЛ) он замечал, что летопись стала своеобразным "архивом, в котором хранятся следы погибших для нас произведений первоначальной нашей литературы"7. А говоря о русском летописании XII века, историк подчеркивал: "Читая летопись южной Руси, убеждаешься в значительном успехе в искусстве писания, которого достигли наши книжники в период до нашествия татар"8. Не менее высокую оценку южнорусскому повествованию давал и С.М.Соловьев: "Рассказ южного летописца... отличается обилием подробностей, живостью, образностью, можно сказать, художественностью"9. В то же время историк полностью отрицал наличие таких достоинств в суздальском летописании ("без художественной речи книжной").
В XX в. на фоне признания летописей "сокровищницами исторических и литературных сочинений прошлого"10 подобные оценочные замечания историков становятся более осторожными. Так, А.Г.Кузьмин усматривает в ПВЛ "особые историко-литературные сочинения"11 , и, признавая несходство задач представителей различных областей гуманитарного знания, пишет о необходимости "изучения летописи как культурного и историко-филологического явления" . Л.Л.Муравьева использует словосочетание "летописное творчество" и замечает вскользь, что "летописная работа развивалась в тесной связи с общими достижениями письменной культуры"13.
Словом, отдельных замечаний о литературном качестве и значении летописей (и даже об их художественности) историкам принадлежит немало. Правда, дальше этих своеобразных признаний в любви к искусству древних хронистов дело не шло. К проблеме изучения летописей как литературных памятников подступал лишь М.И.Сухомлинов14, усматривавший в них не только практическое предназначение. По справедливому утверждению А.С.Демина, вообще изучение художественных особенностей древнерусских произведений пробивало себе дорогу долго и трудно: "Эстетические наблюдения были редки и необязательны", они выступали обычно "придатком к текстологии ... Лишь труды Ф.И.Буслаева предвосхитили новый подход к оценке данного комплекса исторических источников"15.
Так обстояло дело с изучением древнерусской литературы в целом. С летописанием было еще сложнее. А.А.Шахматов, труды которого произвели переворот в летописеведении, первым соединил в своих изысканиях оба подхода - исторический и филологический16. Но его сравнительно - исторический метод направлен преимущественно на исследование сводов, обстоятельств и этапов их сложения. Это вновь не было собственно литературоведческим обращением к ПВЛ и другим более поздним источникам. Предпочтение отдавалось не художественной системе, а сложнейшей "истории каждого летописного памятника"17.
Литературоведческие вопросы в связи с анализом летописного наследия были поставлены сравнительно недавно, да и интенсивность, с которой велись подобные исследования, была невысока. В довоенной медиевистике следует упомянуть отдельные статьи А.С.Орлова18 и главы о летописях в десятитомной истории русской литературы. Этапными оказались 40-е - 50-е гг. XX в., когда вышли весьма важные в методологическом отношении работы Д.С.Лихачева19 и И.П.Еремина. Книга Д.С.Лихачева "Русские летописи и их культурно - историческое значение", явившаяся результатом диссертационного исследования, по позднейшему признанию самого автора заключала в себе "попытку рассмотреть всю историю русского летописания как историю литературного жанра, при этом постоянно меняющегося в зависимости от изменения историко-литературной обстановки"20. Работы И.П.Еремина, остающиеся и поныне наиболее яркими и значительными примерами обращения литературоведов к русским летописям, объединяются в своеобразный цикл. ПВЛ, Киевская и Волынская летописи стали мате-риалом для постановки историко-литературных проблем. И.П.Ереминым была предложена признанная многими медиевистами систематизация форм летописного повествования. Заметное место заняли эти вопросы и в курсе лекций, читавшемся ученым в Ленинградском университете22. Исследования И.П.Еремина подвергались незаслуженно резкой критике со стороны историков. Ее отголоски были слышны еще в 70-е гг., то есть спустя много лет после кончины самого автора23, да и после выхода знаковой книги Д.С.Лихачева, посвященной поэтике древнерусской литературы.
В начале 70-х годов появилась примечательная статья Я.С.Лурье, называвшаяся "К изучению летописного жанра"24. В ней рассматривались, вновь не без полемики с точкой зрения И.П.Еремина, методологические вопросы, намечались подходы к летописному тексту, и вместе с тем вновь устанавливались своеобразные разграничительные линии между историками и литературоведами. Весьма осторожный в своих выводах, автор вышедших впоследствии монументальных текстологических работ25 в то же время оговаривается: "Высказанные замечания вовсе не имеют целью снять проблему специфичности древнерусского повествовательного искусства"26. И уж совершенно неожиданным оказывалось положение: "Древнерусское летописание до середины XV в. было не "летописным" в точном смысле этого слова, а группой сказаний о наиболее важных событиях прошлого" . Так вновь подчеркивалась двойственность отношения автора к проблеме литературного строя летописей, осуществлялся перенос акцентов в смежную область.
К изучению ПВЛ как художественного явления в недавнее время обратился А.А.Шайкин, сосредоточивший свое внимание, прежде всего, на доказательстве "идейно-художественной целостности" этого основополагающего труда киевских летописцев28. Его интерпретация ПВЛ как единого целого в известной мере развивает аргументы И.П.Еремина.
Существенной базой для дальнейшего изучения летописного повествования становится ныне "художественная критика средневековых текстов''29, направленная на раскрытие "художественных миров" древнерусской литературы, установление особенностей подчас стихийного творчества древних книжников. Этим вопросам уделяется первостепенное внимание в работах А.С.Демина. Наблюдения над так называемыми "малыми художественными образами" , попытки установить критерии художественности, применимые к древним текстам, привели его к рассмотрению древнейших летопи- сей, характеристике типа литературного творчества их создателей . Эти исследования, наряду с работами лингвостилистического характера32, значительно расширяют возможности дальнейших наблюдений над стилем, литературным строем летописных произведений.
Имея целью исследование поэтики раннего русского исторического повествования, необходимо избрать адекватный подход к таким многоликим и неоднородным по своей структуре источникам, какими являются летописи. читателя нового времени при обращении к ним появляется чувство растерянности перед потоком различных по содержанию больших и малых фрагментов, единственной скрепой которых выступает погодная сетка, хронология. Исследователь литературных особенностей летописного текста также неминуемо сталкивается с этой проблемой и поэтому вынужден искать метод, позволяющий превозмочь это противоречивое внутреннее свойство материала.
Широко известно и признано утверждение Д.С.Лихачева об "ансамблевом" принципе жанровой организации летописного повествования. Такой взгляд вполне естественен. Говоря словами Р.Пиккио, "из летописи можно было бы выделить многие главы и сгруппировать их по "жанрам" и таким образом составить отдельные панорамы развития повествования, агиографии, ораторского искусства, дидактической литерату-ры
В зарубежной медиевистике последних десятилетий дискутировалась проблема жанров древнерусской литературы и всей литературы "Slavia Orthodoxa" (термин введен Р.Пиккио). Ряд ученых, принадлежащих к разным методологическим школам, высказывались о непродуктивности использования категории жанра применительно к исследованию поэтики древнерусской литературы. Особенно активно обсуждались вопросы, связанные с жанровыми критериями, системой жанров литературы русского средневековья в конце 80-х годов34.
Как бы ни относиться к построениям, отрицающим существование жанровой системы в древнерусской литературе и соответственно актуальность жанрового подхода к ее изучению, следует признать, что в раннем летописании XI - XIII вв., действительно, наблюдается нечеткость разграничения и значительная жанровая подвижность, объясняющаяся, с одной стороны, законами жизни всей летописи как объединяющей формы, а с другой - незавершенностью процесса становления жанровых форм в XI - XIII вв. Об этом втором обстоятельстве, характеризуя всю литературу Древней Руси, неоднократно писал Д.С.Лихачев, создатель теории жанровой системы35. Сформулированный им постулат в известной степени примиряет две противоположные точки зрения на существование или отсутствие жанровой системы в древнерусской литературе, по крайней мере, применительно к интересующему нас раннему периоду.
Не отрицая важности жанрового подхода к изучению древнерусской литературы в целом, давно устоявшегося в отечественной медиевистике, следует признать, что размытость границ и незавершенность процесса делает жанровый подход при изучении поэтики раннего русского летописания затруднительным и малопродуктивным.
П.М.Бицилли справедливо отмечал: "Энциклопедичность" - закон средневекового творчества" . Это утверждение безоговорочно применимо к огромному массиву летописных текстов. Многоаспектность содержания летописей подсказывает еще один путь исследования поэтики этого жанра. В свое время, объясняя "смешение и неясное различение отдельных жанров древнерусской литературы", Д.С.Лихачев резонно увидел главную причину этого явления "в том, что основой для выделения жанра, наряду с другими признаками, служили не литературные особенности изложения, а самый предмет, тема, которой было посвящено произведение"37. Действительно, выбор древнерусским автором предмета описания - это зыбор определенного угла зрения на мир, способа его запечатления, стиля и, наконец, определенной формы повествования. Тема задавала, по сути, направление дея- тельности средневекового писателя, включая поиск авторитетных источников, подбор книжных аналогий и т.д. Не станем утверждать, что тематика является важнейшим и единственным фактором, определяющим стилистический облик всех произведений древнерусской литературы, но применительно к летописным текстам это во многом именно так.
В конце 40-х годов минувшего века советские историки, критикуя И.П.Еремина, усмотрели в сближении им создателя ПВЛ с пушкинским Пименом стремление уйти в сторону от социально - классовой оценки тру- да летописца , который , в соответствии с господствовавшей точкой зрения, должен был работать на заказ, не мог творить, будучи выразителем "общественного мнения, мнения "земли русской"39. Осмелимся, подобно исследователю литературных особенностей ПВЛ, Киевской и Волынской летописей, вновь обратиться к бессмертному образу, созданному А.С.Пушкиным в трагедии "Борис Годунов", но с несколько иных позиций. Поэт удивительно точно определил круг важнейших тем летописи. Пимен наставляет молодого послушника Григория:
Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь,
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны40. Здесь в обобщенном виде перечислены основные сферы внимания древнерусского историографа. Действительно, при анализе летописного материала обнаруживается более или менее устойчивый круг тем, определяемых древнерусской реальностью, традицией, характером мировоззрения эпохи; внутри этого круга просматривается известная вариативность, определяемая региональной спецификой того или иного культурного центра. Воспользовавшись термином, предложенным В.Е.Хализевым, эти темы можно назвать средневековыми "константами бытия"", привлекающими внимание многих летописцев41.
Безусловно, нельзя рассматривать выбор темы как произвол конкретного летописца, хотя нередко заметны личностное пристрастие и умение раскрыть определенные стороны жизни, что заслуживает отдельного разговора. Главной, во многом определяющей строй летописи темой, которой подчинялись все остальные, был ход времени42. Это своего рода сверхтема. Она определяет собой жизнь и судьбу древа летописания в целом, проявляясь, прежде всего, в историософии средневековых авторов, однако на уровне словесной ткани она оставляет следы лишь в виде традиционных формул обозначения времени и в самой линейной организации текста, словом, в том, что связано с хронологгей. Однонаправленное движение повествования - не только механический переход от года к году - это осмысление истории, движущейся от прошлого к настоящему43.
Иерархия летописной тематики такова, что подчиненные временной доминанте темы в свою очередь заключают в себе более частные вариации, микротемы или мотивы, которые могут приобретать в диахроническом плане разную значимость44.
Какие же перспективы заключены в тематическом изучении поэтики летописного текста? Прежде всего, оно дает возможность комплексного анализа стиля, наблюдения над эволюцией первоэлементов летописи как объединяющего жанра. В противоположность простой констатации жанрового многообразия, становящейся камнем преткновения на пути изучения поэтики летописного текста как единого целого, тематический подход позволяет установить сквозные связи. Постоянство "тематических пристрастий" средневекового читателя и писателя - основа бытования литературы того времени. Именно это обстоятельство дает возможность исследователю летописного текста видеть в разноликих источниках, фрагментах, погодных статьях и т.д. некое связующее начало, единство, существующее в самом материале, независимо от воли сводчика или редактора, ибо говорить о единстве замысла, героя и сюжета можно крайне редко. Такой подход был бы весьма уязвим применительно к литературе нового времени, где тема далеко не обязательно выступает в роли фактора, сближающего отдельные произведения, делающего их сопоставимыми в жанрово-стилистическом отношении.
Однако в нашем случае метод тематического изучения не только правомочен, но и продуктивен, так как открывает путь к объемному видению того мозаичного материала, каким является всякий летописный свод, не делая выборки и подвергая анализу различные по внутренней организации фрагменты, не исключая даже самые краткие45. Так, говоря об отражении военной истории, обычно ограничиваются рассуждениями о жанре воинской повести, но летопись не хрестоматия произведений героического содержания, а элементы так называемой воинской поэтики, рассыпанные по разным частям того или иного летописного свода, встречаются в самых разных текстовых фрагментах: от краткой погодной записи до пространного повествования. Приведем другой пример. Известия о природных явлениях, - будь то простое упоминание или описание, заключающее в себе попытку передать внешний вид астрального объекта, эмоции наблюдателей, объяснить символическое значение происшествия, - характеризуются стилистическим единством. Сходную картину можно наблюдать, обратившись и к иным традиционным темам.
Тематический подход позволяет заметить своеобразные "взлеты" и "падения" повествовательного мастерства летописцев, зафиксировать моменты торжества традиционной стилистики и неожиданную конкретность и детализацию, добротную фактографию, ремесленное рутинерство, а рядом с ними - фрагменты, и теперь поражающие своей поэтической силой. Как следствие, применяя указанный метод, можно увидеть трудно распознаваемые следы индивидуальной манеры летописцев и более явные признаки принадлежности их к местным летописным школам46. Поскольку тематика произведения выступает в древнерусской литературе в качестве стиле- и жанрообразующего фактора, то, идя по этому пути, можно проследить зарождение и вызревание в раннем летописании целого ряда повествователь- ных форм, увидеть анонимное "формотворчество" летописцев, вырабатывающих принципы отражения в слове окружающего мира.
Научная новизна диссертации заключается, прежде всего, в изложенной методологии, а также в последовательном и комплексном рассмотрении с этих позиций поэтики раннего летописания. Подобная литературоведческая задача до сих пор специально не выдвигалась, несмотря на то, что привлекаемые для анализа тексты широко известны, давно введены в научный оборот.
Необходимо отметить, что историческое повествование уже на раннем этапе тяготеет к антропологическому спектру тем. Исходя из этого, естественным представляется построение материала не по принципу иерархичности средневековой картины мира и не по степени важности той или иной темы, какой она может представляться нашему современнику, а в связи с этапами и основными событиями жизни древнерусского человека. Предлагаемые очерки тематической поэтики раннего русского летописания расположены в последовательности, продиктованной самой жизнью. Семья и родственные отношения, жизнеописания князей, война и природные явления, быт средневекового города и живая речь его обитателей, злодеи и подвижники, конец земного пути - вот те семантические центры, которые послужат основой для изучения поэтики летописного повествования. Избранный подход к летописным текстам XI - XIII вв., особенности исследуемого материала определили структуру диссертации, которая состоит из Введения, девяти глав и Заключения, содержащего важнейшие выводы и обобщения принципиального характера.
В последнее время все отчетливее звучат утверждения, что у древнерусских авторов не было установки на словесную форму. Думал ли или не думал об этом конкретный летописец, тем не менее, при последовательном рассмотрении летописных текстов XI - XIII вв. заметен достаточно быстрый переход от форм анналистики к более или менее развитому повество- ванию. В случае с новгородским летописанием этот процесс идет ощутимо медленнее, что определяется рядом региональных особенностей47.
Средневековым хронистам приходилось постоянно писать о повторяющихся явлениях. В этой повторяемости, жизненной цикличности коренились внелитературные причины формообразования. Естественно, что то, о чем предстояло сообщить летописцу, играло здесь далеко не последнюю роль. Он, если воспользоваться выражением Д.С.Лихачева, "обряжает тему в соответствующий ей литературный наряд" . Поэтому тема, характер ее дробления, мотивная структура на фоне действительно не осмысляемых теоретически и весьма размытых границ жанров дают возможность разобраться в эволюции форм раннего исторического повествования.
Для современного исследователя оказывается благом то обстоятельство, что составители сводов в своей деятельности были нацелены на содержание, идейный смысл, соответствие источника политическим задачам. Литературная форма их интересовала лишь в отдельных случаях. В этой стихийности жизни повествовательных первоэлементов, как ни парадоксально, коренится репрезентативность летописи в жанровом отношении. Отсутствие редакторской установки на достижение некоего жанрового единообразия стало причиной сохранности целого ряда повествовательных модификаций, сосуществования и пересечения элементов нового и приспособленных под летописный стиль уже сложившихся в христианской книжности повествовательных систем. Даже Я.С.Лурье, весьма сдержанно относившийся к художественному значению летописей, признавал, что они "оказались своеобразной художественной лабораторией, где возникали прообразы жанров, получивших затем самостоятельное развитие"49.
В работе летописцев роль передачи и накопления опыта весьма велика. При этом канонизировались, закреплялись не только отдельные приемы, но и нечто большее. Выкристаллизовывались малые повествовательные формы, вызванные к жизни той или иной темой.
С древнейших времен в летописи мирно уживались светское и духовное начала. Не замечать присутствие и важность второго из них было бы неверно. Но и относить летопись к духовным текстам, как это делает В.М.Живов, отрицающий существование в древнерусской литературе оппозиции "светское" - "духовное", тоже представляется явным преувеличением50. Действительно, исследователи сходятся во мнении, что на ранней стадии развития исторического повествования печерские летописцы ориентировались на патериковую форму, о чем наглядно свидетельствует "Слово о первых черноризцах печерских", читаемое в ПВЛ51. Однако можно говорить лишь о "генетической и историко-литературной связи летописания и пате-рикографии"52, применительно к самому древнему этапу работы киевских летописцев. В дальнейшем произошло слишком явное размежевание двух этих повествовательных систем. Показательно, что патериковая форма утратила свою актуальность, как и эпическое сказание, использовавшееся в рассказе о языческих временах. Будучи вовлеченными в историю становления русского летописания, две совершенно различные повествовательные формы имели сходную судьбу. С ослаблением влияния патерика летопись испытывает воздействие других произведений духовной книжности. Оно то усиливается, то почти совсем исчезает. Речь, конечно, не идет о колебаниях в степени воздействия Священного Писания, определявшего все культурное сознание эпохи и выступавшего в качестве всеобъемлющего ориентира и эталона53.
Получается, что летописание XI - XIII вв. несет в себе в различной пропорции формы древние (назовем их долетописными) и более молодые, возникшие в лоне самого объединяющего жанра. Каждая из них проживает здесь свою жизнь, трансформируясь, оставаясь навсегда или исчезая. Так, краткая погодная запись (тоже имеющая свои тематические различия), явившаяся, по всей видимости, первоэлементом летописной формы, остается актуальной на многие века. Тогда как все остальное вокруг нее видоизменяется. В этом смысле летописная воинская повесть оказывается одной из молодых жанровых форм, испытавших на себе ряд внешних влияний. Ей суждено впоследствии пережить стадию "высвобождения" от породившей ее летописи и вступить в новый период своей самостоятельной истории.
Рассуждения о "нелитературности" летописи во многом связаны с более зрелыми этапами средневековой историографии. Еще В.О.Ключевский в своем курсе лекций по источниковедению говорил о преимущественно "бесцветном тоне или неразговорчивости наших поздних летописей", происходящем, по мнению историка, "от неумения выражаться литературно"54. Иное дело - памятники XI - XIII вв. ПВЛ, Киевская, Галицкая, Волынская, Суздальская и Новгородская летописи этого периода предоставляют богатейший материал для изучения поэтики55.
Однако судить о явлениях книжности раннего периода приходится на основании более поздних списков. Традиционно при изучении летописания этого периода используются Новгородская первая, Лаврентьевская и Ипатьевская летописи. И хотя в позднейших списках подчас находятся отдельные первичные чтения, основными являются именно перечисленные выше источники, ведь их протографами, по мнению историков, были своды рубежа XIII - XIV вв. Сами летописи и их основные части рассматриваются как целостные явления древнерусской письменности и объективная данность. Отправным является тезис о том, что "на протяжении XIII - XVI веков тексты более ранних летописных сочинений передавались с точностью едва ли не благоговейной"56. По крайней мере, в пользу такой уверенности говорит устойчивость текста ПВЛ в ее основных списках. При этом, конечно, по возможности учитываются следы работы сводчиков, соединение текстов из различных источников и их взаимопроникновение.
Медиевист неизбежно вынужден считаться с тем, что перед ним лишь "фрагментарный образ жизни"57 далекой эпохи. Отсюда - потребность в различных реконструкциях. Не подвергая сомнению важность применяемого при исследовании древнейшего пласта летописания реконструктивного метода, который представлен в отечественной науке прежде всего труда- ми А.А.Шахматова, следует признать, что для целей изучения поэтики исторического повествования он едва ли применим58. Реконструкция помогает воссоздать первоначальный смысл протографа, его идейную направленность. Но можно ли реконструировать стиль? По справедливому замечанию М.Д.Приселкова , "реконструкция не есть реставрация"59. Степень гипотетичности здесь весьма высока. Сами историки летописания не без горечи констатировали, что "наша историко-филологическая литература слишком наводнена предполагаемыми сводами и умозрительными реконструкциями, причем те и другие часто становятся точкой отсчета в исторических построениях"60. В связи с этим даже повторялись предупреждения самого А.А.Шахматова, выражавшего "тревогу по поводу безоговорочного использования его "научных фикций" в качестве исходного материала для постановки важных исторических проблем".61.
Вынужденно основываясь на объективной данности сводов XIV - XV вв., конечно, трудно избежать отдельных модернизаций. Свести их к минимуму помогают работы выдающихся историков летописания, и прежде всего А.А.Шахматова, М.Д.Приселкова, А.Н.Насонова, В.Т.Пашуто. Б.А.Рыбакова и др. Особенно существенным подспорьем текстологические и источниковедческие наблюдения оказываются при обращении к своду игумена Моисея и северо-восточному летописанию XII - XIII вв. В случае с Киевским сводом конца XII в. важен учет сложного взаимодействия различных княжеских летописей, а при анализе отдельных фрагментов влади-миро-суздальского повествования - их принадлежности к тому или иному центру.
Для того чтобы узнать истину, необходимо выслушать многих. Уже само обращение к летописным текстам подразумевает беседу с весьма обширным кругом повествователей, наследие которых образует огромные своды. Увы, подавляющее большинство из них не имеет не только имени, но и собственной биографии. Воспринять сообщение из прошлого оказывается легче, чем понять чувства и мысли человека вполне конкретного, но скрытого необходимостью выразить официальную точку зрения и приверженного традиционным методам книжного труда. Его приходится именовать просто летописцем. И хотя в историческом хоре подчас удается расслышать отдельные реплики, принадлежащие конкретным авторам, на наши вопросы чаще всего неспешно отвечает именно летописец, вобравший в себя черты многих творцов исторического повествования Древней Руси.
Риккардо Пиккио назвал летописи "книгой, которую действительно составляло все культурное сообщество". (Пиккио Р. Древнерусская литература. М., 2002. С.76.) 2 Снорри Стурлусон, Круг земной. ("Литературные памятники"), М., 1980. С.9.
Жебелев С.А. Апостол Павел и его послания. Пг., 1922 . С. 123. 4 Там же. С. 123. 5 Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984 .С.8. Прозоровский Д. Кто был первым писателем первой новгородской лето писи? // ЖМНП. СПб., 1852, июль. С.2. 7 Бестужев-Рюмин К.Н. О составе русских летописей до конца XIV века. СПб., 1868. С. 58-59. 8 Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история, СПб., 1872, T.I. С.254. 9 Соловьев СМ. История России с древнейших времен. Кн.И, Т. 3 - 4, М., 1960.С.123. 10 Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979. С.8. 11 Кузьмин А.Г. Русские летописи как источник по истории Древней Руси, Рязань, 1969. С. 59. 12 Кузьмин А.Г. Начальные этапы русского летописания. М., 1977. С.27. 13 Муравьева Л.Л. Летописание северо-восточной Руси конца XIII - начала XVbb.,M., 1983. С. 279. 14 См.: Сухомлинов М.И. О древней русской летописи как памятнике лите ратурном // Ученые записки Второго отделения АН. Кн.З. Отдел 2., СПб., 1856. 15 Демин А.С. Типы художественных образов в древнерусской литературе XI - XII веков // История и теория мировой художественной культуры, Вып. 2,М, 1996. С..З. 16 См. Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях, М.,2001. 17 Лурье Я.С.К изучению летописного жанра // ТОДРЛ, T.XXVII, Л., 1972. С.77. 18 Орлов А.С. К вопросу об Ипатьевской летописи // ИОРЯС. Л., 1926, т. 31. С. 93 - 126. 19 Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение, М.; Л., 1947. 20 Лихачев Д.С. Прошлое - будущему. Статьи и очерки. Л., 1985. С. 34. 21 См.: Еремин И.П. Повесть временных лет. Проблемы ее историко- литературного изучения. Л., 1946.; Киевская летопись как памятник литера туры // ТОДРЛ, т. VII, М.; Л., 1949. С. 67 - 97.; Волынская летопись 1289 - 1290 гг. // ТОДРЛ, т. XIII., М.; Л., 1957. С. 102 - 117.; К характеристике Не стора как писателя // ТОДРЛ., T.XVII. М.; Л., 1961. С. 54 - 64. 22 Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. Изд. второе, доп. Л., 1987. С. 38 - 64. 23 См., напр.: Буганов В.И. Отечественная историография русского летопи сания. М., 1975. С.143. Здесь работы С.А.Богуславского ("Повесть времен ных лет" (списки, редакции, первоначальный текст) // Старинная русская повесть. Статьи и исследования. М.-Л., 1941. С.7 - 37) и И.П.Еремина кри тикуются как основанные на формально-текстологическом анализе источ ников". 24 Лурье Я.С. К изучению летописного жанра.// ТОДРЛ, т. XXVII, Л., 1972. С. 76-93.
Напр., Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV - XV вв. Л., 1976. 26 Лурье Я.С. К изучению летописного жанра. С. 85. 27 Там же. С. 86. 28 См.: Шайкин А.А. "Сє повести врємєньньїх лет..." От Кия до Моно маха. М., 1989. 29 Демин А.С. Художественные миры древнерусской литературы. М., 1993. С.З. 30 О семантической структуре "малого" художественного образа и иных ти пах образности в древних текстах. См.: Демин А.С. Указ.соч. С. 7 - 25. 31 См.: Демин А.С. О типе литературного творчества создателей "Повести временных лет" // Герменевтика древнерусской литературы. Сборник 10, М.,2000. С. 18 - 43.; см. также разделы, написанные А.С.Деминым в кн.: Древнерусская литература. Восприятие Запада в XI - XIV вв. М., 1996. С. 100-156; С. 157-179; С. 180-187; С. 212-213.
См., напр.: Свенціцкий І.С. Мова галицько - волинського літопису // Вопросы славянского языкознания. Кн.вторая, Львов, 1949 . С. 123 - 135; Ген-сьорський АЛ. Галицько - Волинський літопис (лексичні, фразеологичні та стилістичні особливості). Киів, 1961; Франчук В.Ю. Киевская летопись. Состав и источники в лингвистическом освещении. Киев, 1986. 33 Пиккио Р. Древнерусская литература. С. 58. 34 См. например, работы: Lenhoff G. Categories of Medieval Russian Writing // Slavic and East European Journal. 1987. Vol. 31. P. 259 - 271; Seemann K.-D. Genres and the Alterity of Old Russian Literature // ibid. P.246 - 258.
См., напр.: Лихачев Д.С. Система литературных жанров Древней Руси // Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 57 -78; Зарождение и развитие жанров древнерусской литературы. Там же. С. 79 -95.
Бицилли П.М. Элементы средневековой культуры. СПб, 1995. СЛ2. 37 Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы, М., 1979. С. 58.
См. рецензии на книгу И.П.Еремина "Повесть временных лет. Проблемы ее историко-литературного изучения". Л., 1946 Л.В.Черепнина ("Советская книга", 1948, № 3. С. 104 - 106) и В.Т.Пашуто ("Вопросы истории", 1948, № 6. С. 105-106). 39 Еремин И.П. Указ. соч. С. 38. 40 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10 томах, t.V, М.-Л., 1949. С. 237. 41 Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999. С. 42. 42 Д.СЛихачев, в расширительном плане трактуя тематику древнерусской литературы, писал: "Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы, одного сюжета. Этот сюжет - мировая история". См. Лихачев Д.С. Своеобразие древнерусской литературы // Лихачева В.Д., Лихачев Д.С. Художественное наследие Древней Руси и современность. Л., 1971. С. 56. 43 Текстов, организованных по хронологическому принципу, в истории че ловеческой культуры достаточно. Ц.Тодоров, говоря о причинно- следственной и временной связи в литературном произведении, писал: "Временная, хронологическая организация, лишенная какой бы то ни было причинности, преобладает в исторической хронике, летописи, частном дневнике или судовом журнале". (См.: Тодоров Цветан. Поэтика // Структу рализм: "за" и "против". М., 1975. С.80). Заметим: если летопись, как и су довой журнал, организована лишь временем, то отдельное летописное пове ствование может быть организовано причинно-следственно, есть в летописи и место эмоции, тогда как вахтенный офицер остается в своих записях бес страстным даже в момент кораблекрушения, и нет никаких оснований гово рить о поэтике судового журнала. Летопись и судовой журнал могут быть уравнены в правах только в одном случае: когда становятся источником для создания вторичных текстов в литературе нового времени, как это сделано, например, в книге Жоржа Блона. ( См.: Блон Жорж. Война в океанах. М., 2000). 44 В современном литературоведении существует несколько различных тол кований термина "мотив" (См. об этом: Хализев В.Е. Теория литературы. С. 266 - 268). Нам ближе понимание мотивов как содержательных перво элементов, из которых слагаются микротемы, нашедшие отражение в сюже тах отдельных летописных повествований. 45 Этот организующий тематический принцип прослеживается и на уровне внутренней структуры отдельной погодной статьи. 46 Мы, впрочем, не ставим перед собой задачу гипотетически атрибутиро вать отдельные летописные фрагменты. 47 Говоря о своеобразии эволюции форм летописного повествования в от дельных регионах, нельзя совершенно сбрасывать со счетов объективные запросы и "возможности" читателя, его готовность воспринять определен ную форму. Особенно наглядно это выступает при сопоставлении летопи сания севера и юго-запада Руси. 48 История русской литературы в 4 томах. Т. 1, Л., 1980. СИ. 49 Лурье Я.С. К изучению летописного жанра. С.93. 50 См., напр., Живов В.М. Особенности рецепции византийской литературы в Древней Руси.// Из истории русской культуры, т.1 (Древняя Русь), М., 2000. С. 586-617. 51 См., напр.: Лихачев Д.С Русские летописи и их культурно-историческое значение. С. 58 - 76.
Ольшевская Л.А. "Прелесть простоты и вымысла..." // Древнерусские патерики. Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик./ Изд. подг. Л.А.Ольшевская и СН.Травников, М, 1999. С.240. 53 Об этом см.: Picchio. Models and Patterns in the Literary Tradition of Medieval Orthodox Slavdom // American Contributions to the Seventh International Congress of Slavists. - The Hague, Paris. 1973, Vol.2. P. 439 - 467. 54 Ключевский В.О. Соч. в 8 томах, т.VI. С. 20,22. 55 Возможно, это богатство определялось состязанием в данную эпоху двух тенденций - "противоборства историков и публицистов", как их определил А.Г.Кузьмин: "С самого начала история имеет два аспекта: описание совре менности (хвала своим и поругание врагов) и исторические повести (в ко торых чаще всего также обосновываются идеи, актуальные для данного мо мента). Борьба, естественно, сопровождалась взаимным уничтожением, иногда тотальным". (Кузьмин А.Г. Начальные этапы русского летописания. С. 386-387). 56 Кузьмин А.Г. "Се повести временных лет" // Лавреньевская летопись / Сост., примечания А.Г.Кузьмин и В.В.Фомин. Арзамас, 1993. С. 4.
Яусс Х.-Р. Средневековая литература и теория жанров // Вестник Московского университета. Сер.9, Филология. 1998, № 2. С. 117. 58 Метод реконструкции, начало которому положила "критика текста" ПВЛ А.Шлецера, в настоящее время обрел в Германии свое новое продолжение и развитие в трудах Л.Мюллера. См.: Die Nestorchronik. Die altrussische Chronik, zugeschrieben dem Monch des Kiever Hohlenklosters Nestor, in der Redaktion des Abtes Sil'vestr aus dem Jahre 1116, rekonstruirt nach den Handschriften Lavrent'evskaja, Radzivilovskaja, Akademiceskaja, Troickaja, Ipat'evskaja und Chlebnikovskaja und ins Deutsche ubersetzt von Ludolf Muller. Munchen, 2001. (Forum Slavicum. Begriindet von D.Tschizewskij). 59 Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.;Л., 1950. С.24. 60 Кузьмин А.Г. Начальные этапы русского летописания. С. 383. 61 Там же.
Княжеское жизнеописание и его эволюция в древнерусской литературе XI - XIV вв
Биографическое начало весьма широко представлено в средневековой культуре. Письменность этой эпохи изобилует произведениями, различными по жанрам и по роли, отводившейся им в феодальном обществе, представляющими собой жизнеописание того или иного исторического лица. Немало таких явлений знает и древнерусская литература. Особое место здесь занимают повествования о князьях. Среди древнерусских княжеских жизнеописаний резко выделяются те, что соединяют в себе черты агиографии и воинской повести. Н.И.Серебрянский, автор известной работы о княжеских житиях, считал эту группу произведений наиболее ценной в художественном отношении1. Ярчайший пример такого синтеза церковного и светского начал - "Повесть о житии Александра Невского", старший список первоначальной редакции которой дошел до нас в составе Лаврентьевской летописи2.
Еще В.О.Ключевский отмечал, подчеркивая оригинальность жития, что это - "единственный по своеобразным приемам памятник древнерусской агиографии"3. Сейчас стал уже традиционным такой способ анализа жития Александра, при котором только выделяются разноплановые элементы структуры произведения, говорится о том, в каких фрагментах берет верх воинская стихия, а где - наоборот. Стремление сопоставить и согласовать два противоположных начала памятника проявляется в работах историков4 и филологов5. Однако все это не дает ответа на вопрос, как произошло столь непростое сращение жанров, представляющих разные ветви средневековой письменности. Н.И.Серебрянский в свое время выдвинул гипотезу, согласно которой житию предшествовала светская повесть о подвигах князя, подвергшаяся затем церковной переделке6. Появление такой теории весьма символично. Светская повесть как бы восполняла недостающее звено в логической цепи рассуждений о соединении разнородного. Гипотезы долгое время придерживались многие известные ученые, в том числе -В.Л.Комарович, А.С.Орлов, В.В.Виноградов7 и др. Эта теория встретила активное противодействие в 50 - 60-е годы, найдя наиболее последовательных противников в лице И.П.Еремина и Ю.К.Бегунова8. Критический взгляд возобладал в новейшей научной литературе. Тем не менее, признание необоснованности выделения светской биографии Александра не снимает проблемы истоков воинского стилевого начала в "Житии" Александра Невского, генезиса оригинальной полководческой разновидности агиобио-графии.
В силу ряда причин княжеский тип жития возник на Руси первым (XI век), так же как и в древнечешской письменности9. Но произведения бори-соглебского цикла при всей их неразрывной связи с русской историей ориентированы на мученический идеал, который давал о себе знать и в позднейших княжеских житиях (напр., жития Михаила Черниговского и Михаила Тверского). Нестор вскоре пошел в своей агиографической работе уже по двум направлениям. Его житие Феодосия Печерского можно считать произведением, повлиявшим на дальнейшую судьбу типа преподобнического жития. Но где же ранние черты княжеской биографии с четко выраженным воинским элементом? Византинист Т.В.Попова отмечает, что в конце X -XI вв. византийская агиография испытывала некоторое влияние воинской повести, переживала кризис, утратив жанровую чистоту10. Было бы заманчиво объяснить воинскую стихию жития Александра сходными процессами. Однако на Руси возможности жанра в XIII в. были далеко не исчерпаны. Кроме того, княжеских житий византийская литературы вообще не знала, "там не было соответствующего нашим княжеским житиям специального агиобиографического отдела"11. Все же стратилаты и комиты в византийской письменности опять-таки мученики. Не являются исключением в этом отношении и столь притягательные для средневекового человека образы Георгия и Димитрия Солунского. Особое качество историзма, патриотический пафос полководческого жизнеописания не позволяет искать ответ на поставленный вопрос, опираясь на мартирии.
Все сказанное заставляет обратиться к летописям, где дружинное, светское начало не является чем-то чужеродным. Более того, они носители нескольких развернутых полководческих жизнеописаний. Заметим при этом, что некоторые исследователи указывали на зависимость стиля жития Александра от летописной манеры, а иногда и утверждали летописное происхождение жития12.
Светские жизнеописания нечасто привлекали специальное внимание исследователей. Само же существование такой жанровой разновидности внутри летописного текста признается давно. Важные теоретические вопросы были поставлены И.И.Срезневским в его записке 1853 г. "Древние жизнеописания русских князей X - XI века"13. К.Бестужев-Рюмин считал повествование о княжении Изяслава Мстиславича в Киевском своде 1198 г. отдельным жизнеописанием14. С некоторыми оговорками признавал это И.П.Хрущев15. Среди мнений исследователей XX в. следует отметить стремление Д.Чижевского выделить такие биографии князей как особый жанр, соотносимый с житиями сербских князей16. Упоминал летописную биографию И.П.Еремин, называя ее "типичным примером княжеско-дружинного исторического предания"17. А.Н.Робинсон усматривал в ней подвид исторической повести и приводил в качестве примера уже упомянутый фрагмент об Изяславе . Интересные наблюдения того же ряда сделала в связи с анализом псковской повести о Довмонте В.И.Охотникова19.
Древнейшим материалом для поиска источников светской биографии, естественно, могут быть лишь известия ПВЛ о языческой старине. Первым в нашем летописании развернутым изображением князя-воина является повествование о Святославе Игоревиче, доблесть которого вызывала восхищение современников и потомков.
Летописные сообщены о природных явлениях. Традиционная стилистика и образность
Русские летописи донесли до нас немало известий о природных явлениях. Исследователи давно отметили "напряженный интерес летописца" к этой традиционной теме1. Средневековый человек, тесно связанный в своей повседневной жизни с природой, пристально всматривался в нее. Стихия несла в себе не только угрозу его благополучию, но была и окном в сверхприродный мир, способом познания божественной воли. Древних авторов мало интересовали обычные состояния природы2, зато они регулярно отмечали выдающиеся явления. Все необычное приобретало особую значительность, зловещий смысл, воспринималось как предзнаменование.
Среди всевозможных знамений, отраженных в летописях, выделяются небесные и земные. Тут прослеживается "семиотическая оппозиция... "верх-низ", "небо-земля", связанная, по мнению Д.С.Лихачева, с "монументально-историческим сознанием"3. Летописца поражали стихийные проявления, приводящие к "смешению" неба и земли, когда "птици ПАДАХУ НА землю и по вод Ь и нє видяху» КАМО летіти" (III, 380). (Ср. в Суздальской летописи: Яко И ПТИЦАМ ПО Аеру НЄ B fc ЛЗЄ Ь ЛІТАТИ НО ПАДАХУ НА земли и оумирдху" (I, 447).) Затмения, кометы, необычная окраска облаков и светил, ложные солнца и луны, "течение звездное", оп-ілческие явления атмосферного происхождения, сильные грозы неизменно фиксировались летописцами разных столетий. Сообщения же о землетрясениях, наводнениях, неурожаях, зное и моровых поветриях занимали, как правило, более скромное место в историческом повествовании. Исключение, пожалуй, составляют новгородские летописи, где отдельные картины народных бедствий возвышаются до уровня скорбной поэзии. Однако в этом случае летописцев скорее интересуют социальные и нравственные по 146 следствия происшедшего. Поэтому можно сказать, что мир природы представлен в древнейшем летописании преимущественно явлениями видимого неба4.
Важнейшим исследованием этой стороны содержания летописей по-прежнему остается книга Д.О.Святского5, написанная естествоиспытателем. Автор ряда историко-астрономических очерков был сторонником методологии "астралистов", толковавших древние и священные тексты с астрономических позиций (польский поэт и публицист А.Немоевский, ученый-народоволец Н.А.Морозов). Значение этой работы заключается не только в научной критике летописных "астрономических текстов" (термин Д.Святского - А.П.), установлении достоверности подавляющего большинства таких сообщений, но и в том, что Д.Святский "стремился дать в руки исследователей русских летописей справочник"6, полный свод описания небесных явлений.
"Астрономические тексты" используются и представителями гуманитарного знания. Историки привлекают Vx для уточнения хронологии, "локализации места записи"7. Рассуждения летописцев о причинах и следствиях небесных знамений позволяют судить\о характере историософских взглядов древних авторов. Филологов чаще привлекает иносказательность этих описаний, "утверждающих предустановленный мир в новом"8. Отдельные летописные фрагменты используются в качестве вспомогательного материала при изучении "Слова о полку Игореве"9. Вместе с тем, заслуживают внимания сами способы передачи небесных и световых явлений, традиционная стилистика этих записей, а также взаимодействие возникающей здесь образности с другими сферами исторического повествования.
Летописные известия о небесных явлениях, как и сообщения на другие темы, различаются по объему и степени подробности. Диапазон достаточно широк - от краткой погодной записи до развернутой картины и целого сказания о знамениях (напр.. под 1065 г. в ПВЛ10 или под 1230 г. в Суздальской летописи). Неодинаков и характер изобразительности, однако структура 147 этих описаний более или менее постоянна. Вот как выглядят ничем не расцвеченные краткие записи: "Помраченье высть в с(о)лнци" (II, 258); "вы(сть) знаменье в с(о)лнци м(еся)ца марта въ 10 д(е)нь" (I, 292); "высть знамение въ солнци пр вдъ вечернею" (III, 23). Сухие сведения, простую регистрацию факта находим, например, под 1131 г. в Новгородской первой или под 1162 г. в Киевской летописи. Такие сообщения могут превращаться в самостоятельные погодные записи ("Явися зве зда велика на западе коптвинымъ овразомъ" - II, 23) или располагаться под конкретным годом наряду с другой информацией. В этих случаях они обычно открывают летописную статью или заключают собой перечень происшествий.
Более подробные описания строятся по традиционной схеме. Здесь говорится уже о признаках явления, позволяющих читателю зримо представить случившееся. Вводятся сообщения хронологическими формулами: "В лъ то..."; "пред симт» же временем"; "в се же л Ьто"; "томъ же л в гв"; "тое же зимы"; "В СИ же времена" и т.д.11. Рассматриваемые фрагменты летописи вообще богаты информацией такого рода (нередки указания на продолжительность знамения), поэтому они особенно ценны для историков. Далее обычно следует формула - "высть знамение" (иногда с эпитетом), затем дается уточнение: "в солнци" или "в луне". Более детальную градацию знамений встречаем в Лаврентьевской летописи под 1203 г.: "...В невеси или во звез(д)ахть или в с(о)лнци или в лун н или етером чимъ" (I, 419). (Ср. с аналогичным рассуждением в ПВЛ под 1065 г., где вместо луны упомянуты птицы.) Иногда летописец просто говорит о том, что знамение было "на н(е)в(е)си" (И, 251) или отмечает, в какой части неба его видели. Если же речь идет о комете или атмосферном явлении, сообщение вводится глаголом "явитися": "Явися звъ-здл с хвостомъ" (И, 257); "Явися столпъ огненъ от земля до н(е)в(е)си" (I, 284).
"Человек говорящий". Принципы трансформации устного изречения в летописном тексте
Рассматривая устные источники ПВЛ, Д.С.Лихачев не раз писал о большой роли в развитии летописного повествования живой речи. Действительно, с древнейшей поры летописцам присуще стремление к воспроизведению чужого высказывания. В качестве подтверждения своей мысли о высокой культуре устной речи в Древней Руси Д.С.Лихачев приводил . отраженные в летописи образцы «самобытного русского ораторского искусства: речи, произносившиеся князьями перед битвами, речи, передававшиеся устно через послов, речи, произносившиеся на вечевых собраниях, на судах, на пиршествах, на княжеских снемах и т.д.»
Прямая речь передает не только содержание высказывания, но и его грамматические, лексические, интонационные и стилистические особенности, характеризует человека, которому принадлежат произнесенные слова. Прибегая к передаче речи как прямой, древнерусский автор стремился создать образ человека говорящего. Высказывание - это то же действие, оно становится предметом внимания летописца тогда, когда по своему значению и последствиям эквивалентно поступку, когда оно приобретает характер своеобразного речевого жеста. Таким образом, сама ситуация «говорения», включающая в себя и речь, и говорящего, оказывается для летописцев важной темой, таящей в себе новые возможности для дальнейшего развития исторического повествования.
Наиболее часто встречающимися, без сомнения, являются дипломатические речи, которые не раз становились предметом рассмотрения как в контексте русского посольского обычая XI - XIII вв., так и в лингвистическом аспекте2. Воинские же речи древнерусских князей, не столь многочисленные в летописных текстах, обычно лишь упоминались как примеры разнообразия сфер применения красноречия в Древней Руси.
Принято считать, что в произведениях древнерусской литературы «по большей части речь действующего лица - это речь автора за него»3. Применительно к летописи необходимо внести некоторые уточнения: хронистом, конечно, сочинялись внутренние монологи и молитвы князей. Такова, например, покаянная речь плененного половцами Игоря Святославича в Киевском своде 1198 г. Здесь творческая фантазия создателя текста не сдерживается ничем, кроме нормативных требований средневекового искусства и логики передаваемой ситуации. Однако такие «слова» составляют лишь часть высказываний от первого лица, включенных в летопись. На другом полюсе находятся посольские речи, которые воспринимались как юридический документ, не допускавший домысливания и редактирования. Княжеские посланцы передавали слова господина от первого лица, поэтому фрагменты текста, отражавшие дипломатическую деятельность, выглядят как диалог двух или нескольких князей. Не исключено, что пристрастие летописцев к передаче слов действующих лиц, диалогов, закреплялось на практике одной из важнейших функций летописания - сохранить для потомков юридическую информацию (договоры, духовные грамоты, итоги княжеских снемов и т.д.), то есть такой диалог не самом деле не диалог в литературном понимании, а своеобразный протокол переговоров4. Это, безусловно, способствовало развитию искусства передачи прямой речи, хотя и не отменяло в дальнейшем проникновения в летописный текст собственно диалогов.
Распространено мнение, что гораздо более лаконичные и образные воинские речи тоже фиксировались буквально, без изменения формы высказывания5. В ряде случаев слова князей-полководцев стали афоризмами, неотделимыми от образа говорящего. Нет оснований полагать, что летописцы сами придумывали такие речи. Они связаны с дружинным бытом, порождены конкретной ситуацией, походной жизнью. Но в то же время, при всем обаянии лаконизма, перед нами еще одна градация точности передачи летописцем слов, произнесенных князем. То есть не следует видеть в этих фрагментах лишь буквальную фиксацию устной речи, не испытавшей на себе влияния книжности. «Зазор» между произнесенным словом и его регистрацией здесь очень мал. Тем интереснее попытаться проникнуть в эту сферу взаимоотношений живой и книжной речи. Обнаружение влияния письменной традиции позволило бы говорить о княжеских речах в летописи как о неотъемлемом элементе поэтики воинского, повествования, а не как о «речевых образованиях нетекстового характера»6. И дело здесь не только в том, что однажды произнесенные слова сохранились в тексте летописи, что «чей-то импровизационный и не предполагающий сохранности речевой акт волей собеседника либо группового адресата обретает свойство текста...»7. Устные импровизации, закрепленные в летописи, подчас даже перестают принадлежать своему времени, превращаясь в источник «литературной» воинской речи.
М.М.Бахтин подразделял речевые жанры на первичные (простые), возникающие в устном общении, и вторичные (сложные), существующие преимущественно в условиях письменного общения как относительно более высокоразвитого и организованного. Вторичные жанры «вбирают в себя и перерабатывают» первичные, трансформируя их и придавая им особый характер. Попав в летописный контекст, княжеская речь, по терминологии М.М.Бахтина первичный жанр, утрачивает свою однозначно-непосредственную связь с событиями действительности и, сохраняя свою форму и бытовое значение в плане содержания, выполняет с этих пор более сложную функцию.
Некрологическая похвала и агиографические искания летописца
Финал земной жизни человека - одна из важнейших тем летописного повествования. Уже первые киевские летописцы, раскрывая нравы славянских племен, дают подробные сведения о погребальной обрядности, а затем не только уделяют постоянное внимание обстоятельствам гибели князей-язычников, но и отмечают их захоронения (могилы Аскольда и Дира, Олега, Игоря1). Создатели ПВЛ подчеркивали особое влияние, которое оказала на Владимира Святославича заключительная часть "Речи философа", произведения, раскрывающего основы христианского миросозерцания и историософии. Киевский князь впервые задумался о грядущем воздаянии за праведную или греховную жизнь. Греческий философ открыл язычнику путь в "царство ньв(ес)ноє", "крлсоту неизре(ч)ш»ну веселье вес КОНЦА И НЄ оумирдти вт» B EKirn, 105).
Летописцы, перед мысленным взором которых проходили многие поколения, сменяли друг друга правители, остро ощущали то, о чем так проникновенно сказал Иоанн Златоуст: "Леть коньскы тєкоущь кроугь... СЛАВЫ вр Ъменьное и ВЛАСТИ мимошьствие"2. Для них, как и для всякого христианина, телесная смерть - начало жизни вечной. Час, когда для героя летописного повествования "приспи конєць.. врємєньнАго сего и многомя-ТЄЖНАГО жития" (I, 437), был весьма важен и значим. Это - своеобразная кульминация бытия, общий долг "его же новеть оув ЬжАТи всякомоу ро-женомоу" (И, 918). По словам книжников, здесь отступала пустошная слава "прелестного СВ ВТА сего" (I, 443), совлекались "ризы тл кньнАго Ч(ЄЛОВТЬ)КА" (И, 353), а повествование приобретало особое звучание, ведь речь уже шла о мире, познаваемом "дух внымА ОЧИМА".
Древнерусские авторы задумывались над переменчивостью человеческой судьбы. Именно в летописи сохранилось послание Владимира Мо номаха Олегу Святославичу. Скорбя о погибшем сыне Изяславе, князь писал: "Дн(ес)сь живи А оутро м(е)ртви дн(єс)ь В CAAB fe и вт» ЧТИ А злутрл в гров в и вес ПАМЯТИ" (I. 253). Летописцы, не чуждые морализаторства, СЧИТаЛИ, ЧТО ДОбрОДетеЛЬНЫе ПОСТУПКИ "В В БКЫ святяться" (II, 836), однако возможен и иной итог земной жизни: "И погыве ПАМ(ЯТЬ) его с шюмомь" (I, 356).
Конечно, летописцы фиксировали кончины людей, занимавших определенное положение в средневековом обществе (князья, княгини, митрополиты, епископы, игумены известных монастырей, реже бояре и воеводы, а также правители окольных земель). Далеко не всякая естественная кончина или насильственная смерть обрастала в летописном повествовании подробностями3. С древнейших времен, видимо, еще с памятных записей на пасхальных таблицах, определивших погодный принцип изложения, самая массовая форма отражения событий такого рода - краткое упоминание4. Предпринимавший попытку систематизации некрологических статей ПВЛ А.А.Шайкин справедливо отнес "кратчайшие уведомления о смерти" к самой многочисленной группе5.
Проводя исследование лексики ПВЛ, А.С.Львов подметил интересную особенность: "В начале ПВЛ почти до ее середины кончина человека констатируется словом оумь.ргвти...Уже про Владимира сказано: "ОАМЪ ВО воляше велми в ней же волести и СКОНЧАСЯ..." Более часто наряду с оумр Бти употребляется престАвитися... Совсем редко: "стлрець сь и по-чивт» в СТАРОСТИ довр в"6. Отмечая, что "приставочное образование оумьрНЬти от мьр кти является общеславянским и праславянским", тогда как престАВИся - явно книжное слово, исследователь пришел к выводу: "Древнерусские книжники усвоили глагол престАвитися и употребляли его во всех случаях, особенно если речь шла о смерти князя, духовного лица и приближенных к ним"7. Кроме того, на основе сопоставления ПВЛ с иными источниками А.С.Львов отметил, что "первоначально глагол пре-стдвитися употреблялся в определенных сочетаниях слов, обозначающих христианское понятие «переселение души человека»: «от сего жития пре о
СТАВИТЬСЯ; ОТ ЖИТИЯ престАвися» , перевод греч. тої) ріоі) іЗяє єрхєтш» . Таким образом, по лингвистическим данным, текст ПВЛ свидетельствует о постепенном, но довольно последовательном усилении книжного начала в передаче фактов кончины (глагол оумьр вти употребляется чаще там, где заметна устная, эпическая стихия). В Новгородской первой летописи с ее языковой и тематической демократичностью, уже постоянно употребляется глагол престАвитися.
Нередко глагол оумьр кти летописцы употребляли, сообщая о смерти людей, живших и правивших далеко или принадлежавших к другой вере (напр., болгарский царь Симеон -1, 45; Болеслав польский - I, 149; венгерский королевич - II, 771; половецкий хан Осень -1, 205; Конрад польский -II, 809 и т.д.) Очень редок оборот «к(ог)ъ поя». Он использован суздальским летописцем под 1184 г. («И ту НА ИСАД БХ Ь Б(ог)ъ поя ИЗЯСЛАВА И ВДОЖИША и вт лодью» -1, 390). Молодой князь смертельно ранен в сражении с волжскими булгарами. Вражеская стрела ударила его «сквози врон подт» с(ерд)цє.» Племянник суздальского князя изнемогал от раны несколько дней, находясь в обозе войска. Внимание на характере ранения акцентируется потому, что Изяслав Глебович был поражен стрелой неожиданно и умер не сразу. (Ср. с сообщением ПВЛ об аналогичном ранении Мстислава Святополчича, внезапно пораженного стрелой «подчь. ПАзуху» 1,272).
