Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Метафизичесьсая идея романа И.А. Бунина «жизнь Арсеньева» в контексте духовной традиции 20
1.1. Любовь и ее интерпретация в русской религиозно-философской мысли 22
1.2. Влияние философии востока на образ человека любящего 35
1.3. Природа страсти и страстности в поэтике И.А. Бунина 44
1.4. Архетип как инструмент исследования художественного многообразия 66
Выводы по первой главе 81
ГЛАВА II. Феноменология образов романа И.А. Бунина «жизнь Арсеньева» 84
2.1. Мировосприятие и чувство жизни алексея арсеньева. от архетипа кобразу 84
2.2. Архетипическое в образах женского и мужского в романе «жизнь Арсеньева» 109
2.3. Мужское упоение от явленности женского через архетипические переживания цвета, света, перспективы 133
2.4. Эротическая напряженность как сущностная необходимость героя И.А. Бунина, открывающая путь к творчеству 150
Выводы по второй главе 178
Заключение 181
Перечень затекстовых ссылок 187
Библиографический список 202
- Любовь и ее интерпретация в русской религиозно-философской мысли
- Природа страсти и страстности в поэтике И.А. Бунина
- Мировосприятие и чувство жизни алексея арсеньева. от архетипа кобразу
- Мужское упоение от явленности женского через архетипические переживания цвета, света, перспективы
Введение к работе
Актуальность данной работы обусловливается тем фактом, что бунинский «человек любящий», «человек страстный» обогатил представление о национальной ментальности, ее типах, а метод воплощения образа героя в романе «Жизнь Арсень-ева» расширил рамки традиционного метода типизации. Актуальность определяется выявлением архетипических структур в композиции романа.
В основе исследования лежит гипотеза о том, что страсть и страстное героя являются феноменальным проявлением художественного характера, обусловленным обостренно-мучительным мирочувствованием, которое, в свою очередь, определяет бытие героя как «бытие-событие мира», где явления и природно-предметного уровня, и духовного воспринимаются как эстетические. При этом явления материального уровня самым тесным образом связаны с духовным: осознание собственной роли и места в Цепи, категорий Универсума определяют понимание любви и творчества как единственного способа преодоления смерти и исторического забвения. В произведении «человек любящий», «человек страстный» моделирует творческую реальность, в которой сложным образом сочетается любовь к женщине и любовь к творчеству. Работа направлена на исследование художественного произведения как эстетического феномена.
Целью работы является исследование специфики страсти и страстности как доминанты художественного мира романа «Жизнь Арсеньева» и основания литературного архетипа И.А. Бунина.
Исходя из гипотезы и поставленной цели, в работе решаются следующие задачи:
Осмыслить проблему любви, отражающую противоречия русской философско-религиозной мысли, и место художника, обладающего страстным типом сознания, в духовной жизни общества.
Выявить архетипические структуры в пространственно-временной организации романа, где сложным образом сочетается национальное и инонациональное.
Определить природу страстности героя И.А. Бунина, обусловливающую характер миропереживания, и страсти, моделирующей отношения Женское-Мужское.
4. Проанализировать словесную ткань романа как соединение кон
кретно-предметного и знаково-обобщающего через переживание цвета, света,
перспективы, определяющее духовно-эстетическое героя.
Предметом исследования являются не только художественный текст романа «Жизнь Арсеньева», но и дневники писателя доэмигрантского и эмигрантского периода, опубликованные в России и за рубежом, эссеистика, некоторые ранние (1907-1911 гг.) и поздние, созданные в эмиграции (1927-1931 гг.) произведения. Привлекаются также воспоминания, критические статьи, литературные произведения современников И.А. Бунина о нем как личности и художнике, что позволяет проецировать творчество писателя на культурный контекст эпохи (Г. Адамович, Н. Берберова, В. Вейдле, 3. Гиппиус, Б. Зайцев, Г. Кузнецова, И. Одоевцева, Ф. Степун и др.).
Методологической базой работы послужили известные труды по теории и философии литературы, авторского бытия в тексте М.М. Бахтина, П.М. Бицилли, В.В. Виноградова, М.М. Гиршмана, Г.А. Гуковского, И.А. Ильина, Б.О. Кормана, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, Е.М. Мелетинского, В.Я. Проппа, И.В. Силантьева, Б.В. Томашевского, В.И. Тюпы и др., в которых разработаны способы исследования художественного времени и художественного пространства, предложены методы исследования художественного произведения, обращенные к анализу его глубинных связей. Кроме того, осмысление философской, эстетической и знаковой сторон художественного произведения поставили необходимость привлечения открытий философии и психологии (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, Э. Гуссерль, А.Ф. Лосев, В.И. Подорога, В.В. Розанов, B.C. Соловьев, П.А. Флоренский, С.Я. Франк, 3. Фрейд, К.Г. Юнг и др.), эстетики и религиоведения (Т.П. Григорьева, Г. Ольден-берг, Е.П. Яковлев).
В работе использованы следующие методы: структурно-семиотический, культурно-исторический, биографический. В качестве вспомогательных использованы семантический, творческо-генетический методы, что позволяет говорить о стремлении к системно-целостному подходу.
Научная новизна работы. В диссертации предпринимается комплексный анализ разноуровневых компонентов художественной структуры, впервые определены ключевые понятия страсти и страстности, особенности включения данных понятий и их коннотаций в русскую картину мира. В работе представлена и определена архетипическая основа романа «Жизнь Арсеньева», выявлены архетипические структуры в пространственно-временной организации романа, специфика образов Женского и Мужского. Проанализированы малоизвестные и не публиковавшиеся ранее материалы.
Теоретическая значимость работы состоит в том, что выявлены закономерности формирования феноменологии страсти и страстности, содержательно обоснованы данные ключевые в художественном мире романа понятия. Результаты исследования способствуют пониманию места и роли архетипа при исследовании принципов организации художественного времени и художественного пространства произведения, а также осознанию субъектных форм выражения авторского сознания в художественном произведении.
Практическая ценность диссертации обусловлена возможностью использования ее материалов при написании творческой биографии И.А. Бунина, изучения и анализа общих проблем истории русской литературы, а также в вузовском и школь-
ном преподавании при подготовке спецкурсов, семинаров, факультативных курсов, связанных с изучением русской прозы XX века.
Апробация работы: Основные положения диссертации докладывались на научных конференциях Иркутского государственного лингвистического университета (2004, 2006, 2008, 2009), международных конференциях ИГЛУ (2007, 2009), Уссурийского государственного педагогического института (2008), Великотырнов-ского университета им. Святых Кирилла и Мефодия (Болгария, г. Велико-Тырново, 2010). Содержание работы отражено в шести публикациях.
Структура работы: Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы, включающего 195 наименований.
Любовь и ее интерпретация в русской религиозно-философской мысли
«Первый шаг к успешному разрешению всякой задачи есть сознательная и верная ее постановка; но задача любви никогда сознательно не ставилась, а потому никогда и не решалась как следует» — так формулирует Вл. Соловьев проблему любви [Соловьев, 1991, с. 26].
Углубляя платоновскую, а также восточную и другие традиции в истолковании любви, Вл. Соловьев поднимает человека к осознанию и переживанию бесконечного духовного богатства этого феномена. Продолжение человеческого рода (то, что принято считать природным в любви) наполняется новым, духовным смыслом, а именно «оправдание и спасение индивидуальности чрез жертву эгоизма». На этом общем основании Соловьев решает и «специальную задачу»: объяснить смысл половой любви. Недаром же половые отношения не только называются любовью, но и представляют, по общему признанию, любовь по преимуществу, являясь типом и идеалом всякой другой любви [Соловьев, 1991, с. 18]. У Соловьева «задача любви» связывает три составляющих: «я» и личность, «ты» и личная любовь, «мы» и общество. Рассмотрим, как эта «задача» решается И.А. Буниным. Любовь в жизни и творчестве И.А. Бунина — это ключ к пониманию концепции человека в его творчестве, это категория, объединяющая Бытие и Небытие. Видно, что любовь занимает срединное положение, связывая в одной цепи Личность и Общество; любовь - это категория, ведущая человека к миру. У Бунина же - это категория, ведущая к творческой свободе личности, это стремление к «узнаванию» своих мыслей и чувств в мыслях и чувствах другого. Одно не мыслится без другого, обе составляющие суть одно Целое. Подобное мировосприятие И.А. Бунина, с одной стороны, сближает его с русскими мыслителями (Вл. Соловьев, Н. Бердяев, В. Розанов и др.), с другой -имеет оригинальный характер, при этом, однако, не разрушает, а обогащает русскую религиозно-философскую концепцию любви. Так, Зинаида Гиппиус, анализируя позицию Вл. Соловьева, соглашается с ним в том, что любовь, эрос - это «pontifex - священный строитель мостов» между первой и третьей понятиями в задаче любви, озвученной Вл. Соловьевым, между двумя личностями. «1» и «3» родственны. Число «три» имеет монистический характер. Через него опять утверждается «один», единство [Русский эрос или философия любви в России, т. 3, с. 188-189].
Личность в любви - самостоятельный центр живых сил, возможность совершенствования. Человек прав, сознавая и ощущая свое бесконечное достоинство. Для бунинского героя это и очевидно, и болезненно. Соловьев видит в любви движение личности вперед, навстречу другому. Каждый должен признать за другим такое же значение и достоинство. Признать осознанно, а не только ощущением. В ощущении человек видит лишь себя одного, изнутри, как центр мира. Соловьев называет подобное ощущение «эгоизмом личности» [Соловьев, 1991, с. 18-19].
Эгоизм личности мешает признать за другим такое же безусловное центральное значение. Любовь возможна лишь там, где происходит «перенесение» жизненного интереса из себя в другое, перестановка самого центра личной жизни, «...только эта любовь может вести к действительному и неразрывному соединению двух жизней в одну, только про нее и в слове Божием сказано: будут два в плоть єдину, т. е. станут реальным существом» [Там же, с. 23].
В любви человек познает истину другого, как свою, и тем самым осуществляет и свою истину. Любовь позволяет переходить за границы своего фактического, феноменального бытия, дает способность жить не только в себе, но и в другом.
Таким образом, любовь дает возможность выхода из замкнутого круга самости. Соловьев видит назначение любви в том, чтобы оправдать на деле смысл любви, который дан сначала только в чувстве: требуется такое «сочетание двух данных ограниченных существ, которое создало бы из них абсолютную, идеальную личность. Эта задача прямо дана нашей духовной природой, особенность которой состоит именно в том, что человек может, оставаясь самим собой, в своей собственной форме вместить абсолютное содержание, стать абсолютной личностью» [Соловьев, 1991, с. 25].
Для героя И.А. Бунина характерно стремление обладать другой личностью, важно признание «моего я» другими. Это одно из условий жизни и любви, ее продолжения. Однако в бунинском художественном мире нет места соловьевскому утверждению о том, что спасение индивидуальности может быть достигнуто «через жертву эгоизма» [Соловьев, 1991, с. 18].
Герой И.А. Бунина, признавая совершенство собственного «эго», других относит к «окружности» (периферии) своего бытия, тем самым оставляя за другими (за другой) только внешнюю и оттого относительную ценность. Эгоизм героя-мужчины явлен в творчестве Бунина не только исключительным самоутверждением, но более тем, что эту исключительность он понимает как данность, признает ее как справедливость за собою, несправедливо отнимая подобную возможность у героини.
Природа страсти и страстности в поэтике И.А. Бунина
На предложение журнала «Новая жизнь» высказаться по поводу проблем, затронутых Н.И. Абрамовичем в статье «Всемирная война и созидательные силы России» [Абрамович, 1915, с. 161-168], И.А. Бунин формулирует целую творческую программу: «Цель художника не оправдание какого-либо задания, а углубленное и сущностное отражение жизни... Художник должен исходить не из внешних жизненных данных, а из глубин, из почвы жизни, прислушиваясь не к шуму партийных положений и споров, а к внутренним голосам живой жизни, говорящих о пластах и наслоениях в ней, созданных вопреки всем хотениям, по непреложным законам жизни. Надо ли говорить, что интуитивные художественные постижения дороже и ценнее, чем все торжественные вещания, подсказанные публицистикой того или иного лагеря» [Там же].
Обратим внимание: «интуитивные художественные постижения дороже и ценнее». Таким образом, логическое обоснование явлений мира Бунин оставляет за эмоциональным опытом. Данное свойство человеческой личности и творческой натуры привлекает к Ивану Алексеевичу Бунину внимание читателей и критиков как XX, так и XXI века.
В книге Олега Михайлова «Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана...» автор ссылается на воспоминание о Бунине Б.К. Зайцева: «...он мне нравился «бессмысленно» и бездумно: как нравится лицо, закат, запах леса. Кончая жизнь и о нем думая, нахожу, что относился к нему собственно как к явлению природы - стихии. В его облике, фигуре, движениях, манере говорить, неповторимой одаренности всегда было для меня некое обаяние, внеразумное ... все в нем земное, в некотором смысле языческое».
Однако Б. Зайцев не отрицает, что и проникновение в высший мир было характерно для Бунина: «...чувство Бога, вселенной, любви, смерти — он это все тоже чувствовал, особенно в расцветную свою полосу, и чувствовал с неким азиатско-буддийским оттенком. Будда был ему чем-то близок. Но вот чувство греха, виновности вполне отсутствовало» [Михайлов, 2002, с. 381— 382].
Слова Б.К. Зайцева об И.А. Бунине определили направление исследования данного параграфа: определить «точку напряжения» сознания автора и его героя, качество эмоционального тона и эмоциональной окраски повествования романа «Жизнь Арсеньева» и далее - в творчестве И.А. Бунина.
При этом будем иметь ввиду высказывание М.М. Бахтина: «Нужно понять не технический аппарат, а имманентную логику творчества, прежде всего нужно понять ценностно-смысловую структуру, понять контекст, в котором осмысливается творческий акт», так как художник открывается через отношение к ценностям мира и жизни [Бахтин, 1979, с. 168-169].
Относительно художественного мира И.А. Бунина сделать это чрезвычайно сложно, так «как моменты мира» автора и героя сотканы из противоречий внешнего (природно-предметного) и внутреннего (духовного). Если же говорить о «логике творчества», то И.А. Бунин открывается лишь в том случае, когда удается объединить метафизические и логические парадоксы его стиля: природно-предметный мир для автора и для Алексея Арсеньева является частью духовного опыта, который формируется благодаря чувственному восприятию окружающего.
Описание «ценностей мира и жизни» И.А. Бунина считаем необходимым предварить обращением к некоторым вопросам изучения авторского сознания в литературоведении. Автор, авторское сознание, образ автора, позиция автора — определяющие категории литературоведения, которые продолжают оставаться предметом пристального внимания. Мы не ставим своей целью рассмотреть проблему автора в ее теоретическом аспекте, совершенствовании терминологического аппарата (В.В. Виноградов, М.М. Бахтин, Б.О. Корман, Н.К. Бонецкая, Г.А. Гуковский и др.); в историческом аспекте (С.С. Аверинцев, Ю.В. Манн, Т.Л. Власенко и др.); с точки зрения «отрицания», «исчезновения», «смерти» автора, озвученные зарубежными исследова 46
телями (Р. Барт, М. Фуко, Ю. Кристева и др.), целесообразно уточнить отдельные понятия в их соотнесенности с другими литературоведческими категориями, опираясь на представленные выше теории.
Данные теории и концепции автора условно можно дифференцировать по признаку признания/отрицания роли автора в художественном произведении. Точка зрения, связанная с «исчезновением» автора, активизировала интерес исследователей к феномену авторского самовыражения. Сегодняшнее литературоведение, учитывая каждую концепцию в ходе прочтения конкретного произведения, опирается на интегративный подход. Полярность существующих точек зрения: В.В. Виноградов — М.М. Бахтин - Б.О. Корман - снимается рядом современных ученых. В нашем случае продуктивным представляется сочетание методологических подходов В.В. Виноградова и Б.О. Кор-мана, а именно: авторское сознание анализируется через различные субъектные и внесубъектные формы его воплощения [Корман, 1971], повествовательная речь рассматривается как средство выражения творческой активности субъекта [Виноградов, 1971]. Однако тезис об отказе/обращении от универсальной категории «образа автора» корректируется самим материалом, в данном случае мы часто обращаемся к опосредованным способам авторского присутствия, пониманию любви как «бытия-события мира», что диктует необходимость обращения к некоторым положениям теории М.М. Бахтина [Бахтин, 2003]. Подобный подход утверждает практическое применение существующих теорий, при этом анализ авторского сознания в разных жанровых формах оставляет вопрос открытым.
Мировосприятие и чувство жизни алексея арсеньева. от архетипа кобразу
Между разными полюсами проходит жизнь бунинского героя. Когда автора «Жизни Арсеньева» спрашивают о романе, то он коротко резюмирует Путь своего героя: «Вот молодой человек, все ездит, все видит, переживает войну, революцию, а затем большевизм, и приходит к тому, что жизнь выше всего, и тянется к небу» [Устами Буниных, 1977, с.47].
Арсеньев переживает противоположные чувства, осознавая себя, свою индивидуальность. «За свою все-таки уже долгую жизнь с ее думами, чтением, странствиями и мечтами я так привык к мысли и ощущению, будто я знаю и представляю себе огромные пространства места и времени, сколько жил в воображении чужими и далекими жизнями, что мне кажется, будто я был всегда, во веки веков и всюду. А где грань между моей действительностью и моим воображением, которое есть ведь тоже действительность, нечто, несомненно существующее?» [Бунин, 2006, с. 265].
Лирический герой И.А. Бунина с трудом пытается связать это начало в «знойный провансальский день», находясь на берегу Средиземного моря, «глядя на синеющие в солнечном дыму хребты Эстереля» с тамбовскими полями, старым бревенчатым домом под соломенной крышей, запущенным малинником и всем тем, что для него является крестьянской, полевой Русью, колыбелью его счастья и творчества.
Архетип Памяти является уникальной духовной способностью, которая позволяет преодолеть границы времени, пространства, формы, индивидуальности. Годы складываются в тысячелетия («Тысячелетие протекло с тех пор для меня. ... И эта страна, уже много лет заменяющая мне родину, последнее ли это мое прибежище?), воспоминания о далекой и почти нереальной Каменке созвучны с пейзажем за окном («На одном из этих холмов громоздится вокруг останков своей древней крепости с романским собором и великолепной в своей грубости сарацинской башней нечто не менее грубое, нечто серокаменное, уступчатое, крепко слитое в единое, словно из одной скалы высеченное, под корявой рыжей черепицей, испещренной пятнами черни ... И все же зачем я здесь. Почему я здесь? Галлия, цезари, сарацины, Прованс... Точно ли что существовала когда-то какая-то Каменка?» [Там же, с. 266].
Память трансцендентна, поэтому позволяет преодолеть антиномич-ность бытия, она одновременно духовна и чувственна, в ней воскресает давно забытое материальное, которое опоэтизировано благодаря именно Памяти. В дневниках писателя есть строки прямо указывающие, что Бунин все это пережил на самом деле: «Часов в десять вечера. Лунная ночь, дивился, среди чего приходится жить - эти ночи, кипарисы, чей-то английский дом, горы, долина, море... А когда-то Озерки! Прошелся: из-за вершины Пиний выглядывает, перемещается, блещет огромная Венера (не высоко над горой, на северо-западе) — ярко-блестящая, неподвижная, стеклянно-золотая, совсем как те, что рисуют на мундирах» [Устами Буниных, с. 44].
«Я счастлив всем этим пустынным средиземным простором, меня умиротворяют и радуют простые очертания моего дома, его черепичная крыша, толстые стены... Есть в этом доме некоторое слабое подобие тому, среди чего я родился и вырос, что любил всю жизнь и неизменно люблю и теперь. Деревенский воздух, деревенская безмятежность долгого летнего дня... деревенское жужжание мух в тишине пустых комнат, бабочки, залетающие в раскрытые окна...» [Бунин, 2006, с. 266].
Лексические повторы усиливают ощущение связи всего со всем. Память, являясь аспектом чувственного, является аспектом Всеединства. По Соловьеву, память - единение в Боге преображенного человечества, конечная цель его Пути, придающая смысл всей истории, уничтожение всех противоречий. По Бунину же, Память является изначальной и неизменной, непостижимой разумом духовной и чувственной связью всего сущего в прошлом, настоящем и будущем.
Ее чувственный аспект воплощается И.А. Буниным в образе «великой цепи», уходящем в буддизм. Особенно это явлено в рассказе «Ночь»: «Вечный и всеобъемлющий! Ты никогда не знал Желания, Жажды. Ты пребывал в покое, но Ты сам нарушил его: Ты зачал и повел безмерную Цепь воплощений, из коих каждому надлежало быть бесплотнее, все ближе к блаженному Началу. Нынче все громче звучит мне: выйди из Цепи! Выйди без следа, без наследника!» [Бунин, 2006, с. 306].
И.А. Бунин не отрицает антиномичности божественного первоначала бытия. Ориентация не на активное начало, а на принцип недеяния (увэй) -действие, которое сообразуется с космическим ритмом. Суть даосского пути — в естественности (цзыжань): «Человек следует земле, земля — небу, небо — дао, а дао - самому себе (цзыжань)», - говорится в трактате Лао-цзы «Дао-дэцзин». Суть буддийского пути « в правильном ненарочитом действии, которое ведет к спасению, освобождению от майи, сводится к правильному взгляду, правильной речи, правильному действию (акарма, как и увэй, абсолютно свободное, необусловленное, спонтанное действие), правильному образу жизни, правильному усердию, правильному вниманию и правильному сосредоточению (самадхи - возвращение сознания к своему естественному состоянию, когда мир отражается, как в зеркале) [Григорьева, 1987, с. 278-279].
Суть и даосского, и буддийского пути - в ненарушении естественного ритма, что и позволяет восстановить или выявить изначальную природу, достичь просветления, состояния успокоенности, нирваны. В состоянии покоя человек достигает определенной середины, так как покою не свойственно противоречие. Человек сливается с высшим началом, уподобляется Космосу.
Созерцание запустения в Батурино, когда-то принадлежавшем Арсень-евым, предоставленном воле Божией с давних пор, превратило это место поистине в то, где Арсеньев испытывает состояние высшего покоя: «...как передать те чувства, когда ... заглядываешь в старый, пустой дом, в безмолвное и таинственное святилище его давней, исчезнувшей жизни! А сад за домом... в нем много вековых лип, кленов, серебристых итальянских тополей, берез и дубов, одиноко ...доживавших свою вечно юную старость, красота которой казалась еще более дивной в этом одиночестве и безмолвии, в своей благословенной, божественной бесцельности ... Как отрешалась душа тогда от жизни, с какой грустной и благой мудростью, точно из какой-то неземной дали, глядела она на нее, созерцала" вещи и дела" человеческие!» [Бунин, 2006, с. 75].
Мужское упоение от явленности женского через архетипические переживания цвета, света, перспективы
Единство автора и его внимательного читателя основано на том, что ими движет одно стремление - «желание личного счастья, которое всегда живет в нас и особенно оживает под влиянием чего-нибудь, действующего чувственно, - музыки, стихов, какого-нибудь образного воспоминания, какого-нибудь запаха?» [Бунин 2006, с. 90].
В.В. Розанов в своих записях о Вл. Соловьеве говорит о словах — следах личности, органическом истечении личности, «если это те, настоящие слова» [Розанов, 1992, с. 32—33]. Природно-рожденное слово, для В.В. Розанова, обладает полной - плотской — реальностью [Там же]. В данном параграфе описывается не теория творящего слова, слова онтологически осмысленного, которая разработана в трудах П.А. Флоренского, С.Н. Булгакова, А.Ф. Лосева и др., мы опираемся на убеждение магической силы слова, на протяжении веков и тысячелетий свойственной самым разным народам. Попытка восприятия слова «изнутри» художественного пространства произведения является попыткой описания непосредственного ощущения, как сотворен художественный мир автора.
Феноменология бунинской любви заключается в том числе в обращении автора к внутренней форме слова, тому, что «говорит» само слово, к реальности, им порождаемой. Этот путь открывает исследователю возможность для познания сотворенного Буниным художественного мира, явленного в каждом элементе его целостности.
Понимание Мужского и Женского также связано с переживанием вкуса, цвета, воздуха, перспективы. Языковое пространство романа, пронизанное светом, обретает другое качество и другие формы. Суггестивность бунинско-го слова объясняется обращением автора к символам цвета и света. Суггестивность предполагает не столько логически оформленные связи элементов текста, сколько ассоциации, дополнительные смысловые и интонационные оттенки [Литературный энциклопедический словарь, 1987, с. 429]. Такой текст обладает эффектом подсказывания: «Вымирают или забываются, до очереди, те формулы, образы, сюжеты, которые в данное время ничего нам не подсказывают ... поэт более чуток к мелким оттенкам и сочетаниям, апперце-пирует их полнее; так он дополняет, раскрывает нам нас самих, обновляя старые сюжеты нашим пониманием, обогащая новой интенсивностью знакомые слова и образы ...» [Веселовский, 1989, с. 58].
В символах цвета находит свое выражение и архетипическое героев И.А.Бунина. Архетипические переживания цвета, света, перспективы насыщают пространство текста напряжением, которое получит далее свое развитие в цикле «Темные аллеи», где автору удалось необыкновенно ярко показать женское очарование во всей силе телесного воздействия на героя-мужчину. Однако чтобы понять всю остроту мужского упоения от явленности Женского, следует еще раз внимательно перечитать «Жизнь Арсеньева».
Художественный текст романа, соединяя непосредственность подобных переживаний (воплощений) с системой опосредованных знаков, намеков, символов, ассоциаций и интертекстуальных связей, воздействует еще и помимо сюжетного развития.
Безусловно, сюжет раскрывает сущность события, является средством раскрытия характеров, однако в выполнении этих функций важную роль играет не только событийная, но и предметно-изобразительная сторона сюжета [Хованская, 1975]. Язык, манера рассказывать есть вещь внешняя, но «эта внешняя вещь в литературе - то же, что и лицо и манеры человека: она — самое видное, наружное выражение самой внутренней, сокровенной жизни духа. В лице и манерах у людей выражается несравненно больше бессознательное, чем сознательное» [Бердяев, 1991, с. 499-500].
Образная структура романа позволяет объяснить и развитие литературного архетипа. Художник стремится не просто создать систему абстракций, для которой нашлась бы последовательная же система однозначных словесных соответствий, он организует единый, неповторимый строй слов, « выступающих одновременно как предмет и знак, причем смысл невыводим ни из какой иной системы, кроме как из системы данного произведения» [Уэллек и Уоррен 1978, с. 293].
В теории литературы принято говорить о нескольких типах исследований образной системы произведения. В первом случае интересен факт порождения непосредственно причины образа, во втором - «как используется образ». Однако важнее показать степень взаимопроникновения поэзии и жизни (реального и метафизического) в творческом видении художника. Образ является у И.А. Бунина одним из компонентов синтаксической сферы текста и должен рассматриваться как неотъемлемая часть целостной единой организации художественного произведения.
Таким образом, цветовая композиция романа «Жизнь Арсеньева» отчасти определяет «настроение художественного пространства текста», феноменологию образов романа.
Это позволит применительно к изучению русской литературы XIX -начала XX вв. преодолеть некоторую коммуникативную конфликтность, поскольку объем смысла, который воспринимался читателями - современниками И.А. Бунина, сократился для читателя XXI века. «Лицо мира затмилось» -по образному выражению Т. Касаткиной [Касаткина, 2004, с. 42].
Аура Слова позволит исследователю и читателю И.А. Бунина осознать многообразие смыслов, которое не отражено в толковых словарях, не задействовано в высказываниях, оторванных от художественного пространства произведения. Обратимся к теме любви и ее репрезентации через переживание цвета, света, перспективы.
Мужское сознание героя ошеломлено, переживает «восторг и ужас», солнечный удар, страстное желание «видеть и любить весь мир, всю землю, всех Наташ и Марьянок» [Бунин, 2006, с. 70].
Похожие диссертации на Феноменология страсти и страстности в романе И.А. Бунина "Жизнь Арсеньева"
