Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Образ казачества в лирике Н. Н. Туроверова 17- 72
1.1. Сюжеты истории казачества в художественном мировидении Н. Н. Туроверова 17-29
1.1.1. Крымский текст лирики Н. Н. Туроверова .30-44
1.1.2. Фольклорно-мифологические истоки баллады «Сирко» .45-56
1.2. Функции мотива народного пения в лирике Н. Н. Туроверова .57-70
Выводы по главе 1 71-72
Глава 2. Семантика мира природы в творчестве Н. Н. Туроверова .73-131
2.1. Образы природы в лирике Н. Н. Туроверова 73-101
2.2. Анималистические и орнитоморфные образы в лирике Н. Н. Туроверова .102 -128
Выводы по главе 2 129 -131
Глава 3. Художественная функция народной христианской культуры в лирике Н. Н. Туроверова .132-180
3.1. Образы святых и христианские праздники 132-156
3.2. Репрезентация мотива пути .157 -164
3.3. Топос сада в лирике Н. Н. Туроверова 165 -177
Выводы по главе 3 178 -180
Заключение 181-185
Список литературы 186-209
Приложение .210-213
- Сюжеты истории казачества в художественном мировидении Н. Н. Туроверова
- Функции мотива народного пения в лирике Н. Н. Туроверова
- Анималистические и орнитоморфные образы в лирике Н. Н. Туроверова
- Топос сада в лирике Н. Н. Туроверова
Сюжеты истории казачества в художественном мировидении Н. Н. Туроверова
Литературный образ казачества начал формироваться в древнерусской литературе. Особенности казачьего мировосприятия отражены, например, в воинской повести XVII века «…об Азовском осадном сидении донских казаков». Ее авторство приписывается казачьему есаулу Ф. И. Порошину, что дает возможность проанализировать в повести образ казачества, созданный, по сути, им самим.
Н. В. Трофимова справедливо замечает, что «повествователь – часть коллективного героя повести – “донского казачества вольного”»55. По мнению Н. В. Трофимовой, автор повести проводит детальные описания военных действий и создаёт ощущение единства всех защитников Азова, среди которых не было предателей. Среди важнейших мыслей, которые транслирует автор – «любовь казаков к Родине и осознание значения крепости для всей Руси»56. Исследователь отмечает мировоззренческие основы донского казачества, проявившиеся в повести XVII в. и сохранившиеся на века: единство, верность общему делу, отношение к России. Важно и самопозиционирование защитников Азова: обороняющиеся называют себя вольными и бесстрашными, «людьми божьими», достаточно сильно обособленными от «государства Московского», но принимающими царскую волю, полагающимися на Божью помощь. Не поддаваясь на вражеские уговоры и обещания лучшей жизни («А манить вам нас, – лише дни даром терять!»), казаки показывают себя стойкими, храбрыми, верными воинами, делам которых покровительствуют высшие силы (Богородица, Николай Чудотворец, Иоанн Предтеча, чудесные помощники). Представленные в повести важнейшие составляющие ментальности казаков в дальнейшем закрепятся в литературной традиции.
Тема казачества будет развита в творчестве писателей XIX в.: к теме казачества обратятся Г. Р. Державин57, А. С. Пушкин58, М. Ю. Лермонтов59; традиции и жизнь запорожцев привлекут творческое сознание Н. В. Гоголя60; Л. Н. Толстой61 изобразит в своих произведениях характеры терских и донских казаков.
Рубеж XIX-XX веков в отношении формирования литературного образа казачества ознаменовался творчеством Ф. Д. Крюкова, создавшего в своих произведениях яркие картины казачьего быта и показавшего характеры и нравы донцов.
В XX в. «тень Люциферова крыла», опустившаяся на Россию, пала и на казачество. События революции и Гражданской войны раскололи его ряды, и если и не уничтожили веками формировавшиеся традиции, то существенно исказили их. Как и многие другие казаки-эмигранты, Н. Н. Туроверов всеми силами пытался уберечь память о казачестве для потомков.
Многогранный образ казачества является и сюжето-, и идейнообразующим ядром многих произведений Н. Н. Туроверова. Важнейшим способом создания этого образа в лирике поэта является фольклоризм.
Проблема фольклоризма русской литературы многие десятилетия привлекает внимание ученых62, вызывает дискуссии. В широком понимании термин «фольклоризм» используется, когда речь идет о фольклорных интересах писателей, выражающихся в их обращении к сюжетам, образам, мотивам устного народного поэтического творчества. По мнению Д. В. Абашевой, «фольклоризм – специфическое свойство каждой национальной литературы, значимая идейно-эстетическая категория, без учета которой невозможно раскрыть весь глубинный смысл и национальное своеобразие художественного произведения, мастерство писателя»63. Многие русские писатели использовали в своем творчестве богатейший фольклорный материал. Изучение фольклорной традиции, обнаруженной в авторских произведениях, необходимо для выявления их глубинных связей с народным творчеством, народной культурой, что, в свою очередь, помогает понять и описать фундаментальные основы идейного наполнения художественного мира писателя.
Обращение литературы к фольклору было обусловлено исторически и отражало тот или иной этап литературного развития. Н. Ю. Грякалова справедливо замечает, что «фольклоризм – категория историческая»64. В переломные эпохи народ всегда обращался к собственным истории и культуре, чтобы найти нерушимые основы своей национальной идентичности; переосмысливал собственное бытие.
В зависимости от идейной направленности творчества автора необходимо дифференцировать и особенности его фольклоризма: требуется понять, почему поэта интересовали определенные фольклорные сюжеты; в чем специфика использования фольклорных образов, мотивов, как автор видоизменяет тексты источников. Фольклорные элементы в авторском тексте перестают быть собственно фольклорными и приобретают индивидуально-авторские черты, становятся средством создания и трансляции авторской идеи.
Формированию фольклоризма лирики Н. Н. Туроверова способствовали различные жизненные обстоятельства и творческие ориентиры.
Поэт-казак воспринимал народную культуру непосредственно от её носителей, сам формировался и развивался в казачьей среде. Прожив большую часть детства и юности на территории Области Войска Донского65, у Северского Донца, в станице Каменской (в настоящее время город Каменск-Шахтинский Ростовской области), Н. Н. Туроверов был в гуще народной жизни, постигал ее богатые обычаи, сам был частью этой культуры.
Неугасающая на протяжении всей жизни любовь к родной земле, глубокий интерес к истории донского края и казачества легли в основу фольклоризма поэта. Этот интерес не исчез, а еще сильнее проявился в эмиграции. Известные слова, приписываемые в настоящее время разным литераторам, вынужденным покинуть Родину – «мы не в изгнании, мы в послании» – свидетельствуют о философском осмыслении эмигрантами своей миссии за рубежом. Они почувствовали себя единственными хранителями культуры дореволюционной России, осознали необходимость сохранить, приумножить её. Н. Н. Туроверов, «человек неиссякаемой энер-гии»66, заботился о популяризации казачьей культуры в Париже. Общеизвестна его деятельность как соорганизатора Кружка любителей русской военной старины, многочисленных военно-исторических выставок. Кроме того, Н. Н. Туроверов изучал историю России, в частности личность и деятельность Суворова, занимался вопросами описания и сохранения книжного собрания Д. И. Ознобишина. К. Н. Хо-хульников, составитель сборников стихов и прозы поэта, писал: «В 1937 году в № 4084 газеты “Возрождение” (г. Париж) была опубликована небольшая заметка “Книжные сокровища ген. Д. И. Ознобишина”. В ней, в частности, сообщалось: “...Это библиотека-музей генерала Дмитрия Ивановича Ознобишина. Во время войны генерал Ознобишин был заместителем русского военного агента во Франции и создал редчайшую коллекцию русской книги и старины – иллюстрации к славной русской истории... Только в 1934 году удалось привести в порядок эти громадной ценности издания. Необходимо отметить исключительное знание и умение руководителя этого трудного дела, хранителя библиотеки Н. Н. Туроверова. В библиотеке свыше 10 тысяч томов...”»67 Около сорока лет поэт был хранителем уникальной библиотеки русской книги XVI-XX столетий, а также коллекции русской старины, впечатляющей разнообразием экспонатов. Такое внимание к русской и – внутри неё – казачьей истории, глубокие познания в области исторического развития России не могли не повлиять на художественное творчество поэта, что проявилось в фольклоризме и в художественном историзме его лирики.
Однако, одними биографическими факторами объяснять фольклоризм Н. Н. Ту-роверова недостаточно. О потенциальной исследовательской ошибке писал М. К. Азадовский. Например, рассуждая о фольклоризме А. С. Пушкина, ученый отмечает, что «интерес Пушкина к фольклору очень часто освещался в истории литературы совершенно односторонне и неправильно. Чаще всего в этом видели исключительно факт биографического порядка. Биографические моменты, конечно, имели некоторое значение, но не им принадлежала решающая роль»68. По мнению исследователя, фольклоризм А. С. Пушкина объясняется идейными течениями эпохи (идеология декабристов). Фольклоризм Н. Н. Туроверова также во многом обусловили исторические реалии.
В связи с ростом русского национального самосознания XIX в. характеризуется появлением научного интереса к устному народному творчеству. Возникло внимание и к казачьему фольклору. Я. А. Пономарев заметил, что «первая публикация о казачьем песенном творчестве появилась в 1824 году (статья Сухорукова и Корни-ловича “Общежитие донских казаков в XVII-XVIII ст.” с 5 казачьими песнями»69. Среди других посвященных казачьему фольклору исследований XIX века следует отметить работу донского историка А. М. Савельева, который составил «Сборник донских народных песен», изданный в Санкт-Петербурге в 1866 г. Составитель обосновывает актуальность своей работы «недостатком сочинений, знакомящих с бытом донского казачества»70. А. М. Листопадов в предисловии к первому тому «Песен донских казаков» справедливо пишет, что сборник А. М. Савельева «считается одним из лучших по подбору и обработке материала»71. Действительно, в нем представлено довольно большое на тот момент количество (113) казачьих песен. Однако в сборнике нет паспортизации, что является некоторым упущением.
Среди других изданий казачьих песен следует отметить 1-ый отдел «Донских казачьих песен» (1885) А. Пивоварова72, являющийся, по сути, последним высококачественным сборником, изданным в XIX в.
Функции мотива народного пения в лирике Н. Н. Туроверова
Песня занимает особое место среди других жанров устного народного творчества в силу своей универсальности. В неё народ вкладывал свою историю (исторические песни), с помощью неё выражал душевные переживания (лирические песни), облегчал свой нелегкий труд (трудовые песни). С песней обустраивали быт, воспитывали детей, шли на войну. Русский язык богат разнообразными пословицами и поговорками, так или иначе связанными с этим жанром: «не в том углу сидишь, не те песни поешь», «кабы я ведал, где ты ныне обедал, знал бы я, чью ты песню поешь», «сказка – складка, а песня – быль», «не всяк весел, кто поет», «бедный песни поет, а богатый только слушает», «беседа дорогу коротает, а песня – работу»116. По меткому суждению О. А. Алексеевой, песня – «синкретичная художественная энциклопедия трудовой и социальной жизни народа, его быта, психологии и идеологии»117. Песня является излюбленным жанром устного народного творчества у всего русского народа.
Песенный жанр одним из первых привлёк внимание широкого круга любителей, а затем и исследователей русского фольклора. Увлечение «естественной» поэзией в XVIII в. начинается именно с интереса к русским народным песням. Песенная культура влияла на развитие лирики русских поэтов.
Н. Н. Туроверов высоко ценил песенную культуру народа, понимал её важную роль в казачьей жизни. Будучи председателем Казачьего Союза во Франции, поэт издал брошюру «Основные законы Всевеликого Войска Донского», в которой отмечал: «Казачьи песни как продукт народного творчества занимают совершенно особое и почётное место в богатейшем наследии российских народных песен»118.
В качестве эпиграфов к своим стихотворениям он брал строки из казачьих народных песен, что подтверждает трепетное отношение поэта к русской казачьей устно-поэтической традиции, живой интерес к ней. Так, например, для эпиграфа к стихотворению «Вдова» (1944) взяты строки из народной песни «Я не вор-то был, не разбойничек…»:
Ты пошли Боже, тучу грозную,
Тучу грозную, Громову стрелу, –
Ты разбей, разбей гробову доску,
Ты раскрой, раскрой золоту парчу:
Подыми моего друга милого. [7, 147]
Приведем полный текст народной казачьей песни, цитируемый по сборнику А. М. Савельева:
Я не воръ-то былъ, не разбойничикъ,
И Божьимъ церквамъ, не раскольничикъ.
Ужъ я былъ, младецъ, во семи клтях,
А въ осьмую клть заглянулъ только.
А въ осьмой клти образа стоятъ,
Образа стоятъ, свчи теплются,
Молодая вдова Богу молится:
«Ты пошли, Боже, тучу грозную,
Тучу грозную, громову стрлу,
Ты разбей, разбей гробову доску,
Ты раскрой, раскрой золоту парчу
Подыми моего друга милаго. [197, 152]
Н. Н. Туроверов берет в качестве эпиграфа отрывок из второй части стихотворения, в которой герой видит в одной из клетей молодую вдову. Переработанные строки казачьей песни поэт включает в текст своего произведения Авторское произведение написано от первого лица. Лирический герой задумал недоброе по отношению к девушке:
И вышел я – безумный тать –
В грозой кипевшее ненастье,
Чтоб силой взять, уворовать
Недосягаемое счастье. [7, 147]
Действие происходит в грозу: шумит в дожде сад, гремит гром. Такой пейзаж вторит злому умыслу лирического героя. Буре противопоставляется свет лампад за окошком: вдова рыдает перед иконами. Главный герой слышит ее слова:
«Бушуй, гроза, сильнее, чтоб
Раскрылась свежая могила
И виден стал сосновый гроб,
В котором спит теперь мой милый.
Буди его, гроза, буди!
Он сам уже проснуться хочет,
Дыханье дай его груди,
Открой ему уста и очи. Я четверговую свечу
Зажгла у образа Христова, –
Ударь же, гром! Сорви парчу
Потустороннего покрова!..» [7, 147]
Вдова не молится об упокоении души возлюбленного, как можно было бы подумать, а призывает грозу способствовать его воскрешению. С христианскими традициями (четверговая свеча) соседствует язычество: девушка обращается к темным стихийным силам, ее речь схожа с заговором. Героиня же народной песни обращается не к стихии, а к Богу: «Ты пошли, Боже…»
Заговор спасает вдову от недобрых намерений «дерзкого вора»: «добыча» ему не достается, так как дом разрушается, и над героем проносится смерч:
И грянул гром. И я упал,
Как бы пронизанный стрелою,
И рухнул дом, и запылал,
И смерч пронесся надо мною…[7, 148]
Гремит гром, и герой оказывается в эпицентре событий, которым автор не дает пояснения.
Эпиграф к стихотворению «Ах, не целуй меня ты снова…» (1938) также взят из народной песни:
Поедем, корчмарка,
К нам на тихий Дон. [7, 75]
Эпиграф заключает в себе предложение казака корчмарке ехать на Дон, а текст произведения содержит её отрицательный ответ.
В стихотворении «Ах, не целуй меня ты снова…» дан образ разгульного ветреного казака, наслаждающегося жизнью во всей её полноте. Корчмарка не доверяет его любви и отказывается ехать на Дон вместе с ним: Тебе мой двор уныл и тесен, Но, Боже мой, как страшно мне
Поверить зову этих песен,
С тобой уехать на коне.
Бери любовь мою в подарок,
Как брал ее ты у других
Тобой загубленных корчмарок
Среди ночлегов кочевых.
Но за твоей судьбой казачьей
Я не пойду, я не пойду. [7, 74]
В последних строках стихотворения говорится об особой – казачьей – судьбе и предполагается, что у обладателя этой судьбы особые черты характера: непостоянство, любовь к свободе. Женщина понимает, что вряд ли будет счастлива с таким человеком и дважды повторяет отказ («я не пойду»).
Наряду с использованием текстов народных казачьих песен в эпиграфах, Н. Н. Туроверов очень часто использует мотив народного пения.
Лексема «песня» встречается более чем в 35 стихотворениях автора, что составляет достаточно большой процент всего его творчества. В это число не входит глагол «петь» (и его формы), который почти вдвое увеличивает указанное число произведений.
Анималистические и орнитоморфные образы в лирике Н. Н. Туроверова
Наиболее ярко в творчестве Н. Н. Туроверова отразился предметно-образный мир устного народного творчества. Лирика поэта насыщена анималистическими, орнитологическими образами, имеющими связи с фольклорной традицией.
К часто встречающимся в произведениях Н. Н. Туроверова образам животных и птиц следует отнести коня, орла, лебедя, ворона.
Одним из характерных анималистических образов лирики Н. Н. Туроверова является образ коня/кобылы. Он традиционен для русского и казачьего фольклора, сохранившего множество свидетельств о важнейшей роли, которую играло это животное в жизни казаков.
А. М. Савельев отмечает, что конь не встречается в казачьем фольклоре до XVII – начала XVIII в. Автор объясняет данный факт тем, что казаки в эту давнюю эпоху были более моряками, нежели наездниками: «отважными мореходцами»148 именует их историк Е. П. Савельев. Лишь в более позднее время конь становится полноправным участником жизни казака, чему находится подтверждение во многих текстах донских народных песен. Собиратель казачьих песен А. М. Листопадов справедливо отмечает, что «наиболее близким казаку и почетным в казачьих песнях лицом является добрый “служивский” конь, верный его товарищ и в горе и в радости. Он и в могилу провожает своего хозяина, и поклон последний несет на Тихий Дон отцу-матери, роду-племени»149. Известно также большое количество донских поговорок и пословиц о коне: «казак без коня, что воин без ружья», «казак дружбу соблюдает: в беде коня не покидает», «у коня душа человечья», «вся родня не стоит коня» и др. Как видно, в некоторых из них конь ставится на одну ступень с человеком, в других – даже выше него.
В реалиях военной жизни конь и казак сближаются, зрительно образуют, как скажет Н. Н. Туроверов в одном из своих стихотворений, «казаче-конный си-луэт»150. К лирике поэта применимо суждение И. Ф. Герасимовой, которая, анализируя стихотворение С. А. Есенина «Удалец», отмечает, что в нем «обнаруживается характерное свойство казачьей лирики – почти культовое отношение к боевому коню», которое ученый «определяет понятием “кентавризм”, что является отражением жизненного уклада казаков и проявлением казачьей мифопоэтической и фольклорной традиции»151. Термин «кентавризм» удачен для описания отношений между казаком и его конем, ведь мифологический образ кентавра зрительно выражает мысль о возникшей в силу исторических причин слиянности всадника и лошади.
В стихотворениях казачьих поэтов, например, у А. Ачаира, упоминаются «донские крылатые кони» (стихотворение «Казаки»). Образ крылатого получеловека-полуконя отсылает к одному из представителей славянского бестиария – Ки-товрасу. А. Г. Гачева в статье «Образ Китовраса в культуре Древней Руси» изучает «проекции образа Китовраса в эпоху русского модернизма на материале литера-туры»152. По наблюдениям исследовательницы «естественная, “звериная” ипостась Китовраса, существа таинственного, непредсказуемого, неподвластного окорачиванию, в котором природное потенциально способно взять власть над культурным, дала толчок еще одной трансформации образа – преображению кентавра уже не в козленка, а в скифа, свободолюбивого обитателя степных просторов, стремительного и мощного, сросшегося со своим скакуном»153. Не углубляясь в историю, но основываясь на некотором идейном сходстве скифов и казаков154, подчеркнем значимость образов Кентавра и Китовраса для формирования мифопоэтической и фольклорной идеи казачества.
Реалии казачьей жизни сложно представить без лошади. С юных лет мальчика обучали обращению с конем и верховой езде. В шутливом стихотворении «С детских лет скакал я на коне…» лирический герой Н. Н. Туроверова восклицает:
С детских лет скакал я на коне,
Шел пешком потом в такой пустыне,
Что, до смерти, непонятно мне,
Как же можно ездить на машине? [11, 279]
В другом говорит, что сидит «с утра сегодня на коне». В революционное время, когда мирный быт казачьих станиц прекратил своё существование, вместе с казаком-воином боевой товарищ прошел весь путь Гражданской войны на юге России: «бешеный галоп кобылы» «бросал» лирического героя из Новочеркасска «на юг»; потом конь служил ему на Перекопе, после – нес его «долиной Качи», и, наконец, расставался навсегда, умирая.
Оказавшись в рядах Иностранного Легиона в Африке в 1940-м году, Н. Н. Туро-веров писал: «Нелегко скакать, сигать, да еще на таких чертях, как местные жеребцы, но мы казаки, что нам страшно?!»155 Даже в рай всадник и лошадь попадают вместе («Чистилище»). Реалии казачьей культуры обусловили возникновение образа коня в лирике Н. Н. Туроверова.
В фольклоре донского казачества обнаруживается немало примеров, показывающих отношение казака к своему коню. Например, герой песни «Отношение казака к лошади» (№152) сборника А. Н. Пивоварова собственным шелковым платком завязывает поврежденную ногу животного:
Какъ былъ у молодца конь,
Конь заносистый,
Занесъ молодца
Въ зелены луга,
Въ зеленыхъ-то лугахъ
Выростала травушка –
Сы конемъ равнялася!
Какъ порзалъ я
Своему коню ноженьку
По самую щеточку.
На кон-то сижу, младецъ,
Думу думаю…
Скинулъ я с шеи шолковый платокъ,
Завязалъ свому коню ноженьку!156
Интересно, что увечье, полученное конем, молодец воспринимает как собственный проступок: не сам конь порезался, а казак недоглядел («порезал я своему коню ноженьку»).
Однако, бывало, что казак по особым причинам не уделял коню должного внимания. Такая ситуация описана в созданном под влиянием фольклорной традиции стихотворении Н. Н. Туроверова «Конь» (1944). Тема отношений казака и лошади открывается с иного ракурса: конь предстает не только товарищем, но и «строгим ментором, блюстителем его [казака] нравственности»157. Произведение имеет очевидное сходство с народной казачьей песней «У колодезя, у холодного добрый молодец коня поил…»158 (ситуация, описанная в тексте, также входит в сюжет песни «Не жалко эту дороженьку…» из сборника А. Н. Пивоварова159).
Эпиграфом к стихотворению «Конь» (1944) Н. Н. Туроверов взял строки из произведения А. В. Туроверова «Конь боевой с походным вьюком». Это стихотворение А. В. Туроверова – одного из дедов Н. Н. Туроверова – со временем подверглось фольклоризации и стало широко известной в казачьей среде песней, имеющей множество вариантов. Н. Н. Туроверов критично относился к процессу перехода литературных произведений в сферу «коллективного творчества», так как, по его мнению, «у автора имеется верная опасность быть забытым как только его стихи станут песней»160. Тем не менее, фольклоризация все же происходила: это означало, что авторское произведение затронуло глубинные пласты народного сознания, пришлось по душе народу.
Топос сада в лирике Н. Н. Туроверова
Изучению садово-паркового топоса русской литературы посвящено много исследований216.
Термин «топос» в современном литературоведении неоднозначен, поэтому определимся с его дефиницией. В. Ю. Прокофьева отмечает, что «в современных исследованиях понятие “топос” имеет два основных значения. Во-первых, это значимое для художественного текста (или группы художественных текстов – направления, эпохи, национальной литературы в целом) “место разворачивания смыслов”, которое может коррелировать с каким-либо фрагментом (или фрагментами) реального пространства, как правило, открытым. Во-вторых, это “общее место”, набор устойчивых речевых формул, а также общих проблем и сюжетов, характерных для национальной литературы»217. В нашем исследовании термин «топос» употребляется в первом значении.
Садово-парковый топос характерен для русской литературы в целом и частотен в лирике поэтов русского зарубежья первой волны.
Пространство сада становится неотъемлемой частью художественного мира М. И. Цветаевой, И. А. Бунина, Ю. К. Балтрушайтиса, Ю. К. Терапиано и других поэтов. Перед анализом топоса сада в лирике Н. Н. Туроверова, обратимся к истории развития представлений о саде в культуре и науке.
Академик Д. С. Лихачёв так определял основной компонент семантики сада: «Сад – попытка создания идеальных взаимоотношений с природой. Поэтому сад представляется как в христианском мире, так и в мусульманском раем на земле, Эдемом»218. Сад - это часть природы, которую человек воссоздаёт искусственно рядом с домом в сознательной или бессознательной попытке возвести некий идеальный микромир, подобный небесному Эдему, мир, в котором всё подчинено законам гармонии. Современный голландский русист Йост Ван Баак в своей книге «The House in Russian literature. Mythopoetic exploration» отмечает: «Moreover, there is another old element here that is closely related to the House Myth - the garden … Like the concept of the house, the garden also lies at the foundation of human culture … harmony between nature and man … The concept of a garden implies a man-made space and order»219. На первый план ученый выводит мысль о противоположном разрушительной стихии хаоса космосе, воплощением которого на земле выступает сотворенный руками человека сад.
Сад может быть представлен в литературе и как locus amoenus220 («pleasant place») - идеальное место защищенности, комфорта, в котором царят гармония и порядок.
Резюмируя всё вышесказанное, отметим основные семантические элементы пространства сада:
гармония;
миропорядок;
защищённость;
комфорт;
отдых;
рай на земле.
Установим, какие из них встречаются в лирике Н. Н. Туроверова. В поэзии Н. Н. Туроверова садово-парковый топос транслирует различные художественные смыслы. Во-первых, выполняет функцию пейзажа, на фоне которого разворачивается душевное переживание лирического героя. Переживание это, как правило, не светлое, а исполненное тоски по оставленной Родине. А. Г. Разумовская замечает, что «позднее эмигранты свое пребывание в саду окрашивали переживанием одиночества, тоски по Родине, ощущением изгойства (И. Одоев-цева,Н.Туроверов,В.Гальской)»221.
Сад как элемент пейзажа находим в стихотворениях «Темнее стал за речкой ельник…», поэме «Новочеркасск», «На солнце, в мартовских садах…» и др.
Образ сада зачастую дополняет предметно-образный мир ностальгических воспоминаний поэта о своей малой Родине – тихой станице на донском берегу, откуда он ушёл на войну будучи ещё совсем юным. Садово-парковые мотивы в этом случае оказываются связанными с топосом дома, домашним мироустройством.
Пространство сада зачастую предстаёт в художественном мире Н. Н. Турове-рова одухотворённым, живым. Например, в стихотворении «Сон», лирическому герою грезится, что он вернулся на Родину, и, что важно, не просто в Россию, а именно на Дон. И вот он дома, но родная страна уже будто бы не родна, милый сердцу казачий край теперь – «варварская глушь», где не осмеливается петь даже муза («сдержанное пенье»):
Утихнет первое волненье
Моей неистовой души,
И музы сдержанное пенье
Раздастся в варварской глуши
Страны, знакомой ей впервые,
Но где я в детстве пережил
Уже с ней встречи роковые
У запорошенных перил
Беседки над замерзшим садом. [7, 81]
Лирическому герою всё как будто знакомо, но в то же время – чуждо. Олицетво рённый сад, включенный в пространство дома, «замерз». Сад в данном случае – место встречи с музой, то есть место поэтического вдохновения. По Н. Н. Турове рову, поэт – избранник Бога («Мне сам Господь налил чернила / И приказал стихи писать» [7, 113]), поэтому топос сада приобретает черты сакрального пространства.
В стихотворении «Осыпается сад золотой…» (1938) сад метафорически озна чает жизнь человека. Последние уходящие годы матери, так и не дождавшейся сына, поэтически облечены в образ опадающих листьев. Эпитет золотой, повторя ющийся два раза, один из которых в перифразе «золотая метель» («За окном твоим черную ель / Замела золотая метель») контрастирует с цветом ели – черным. Образ ели перекликается с образом матери, её черный цвет – цвет скорби, еще более тра гичный на фоне яркой золотой осени.
Интересно, что стихотворение «Осыпается сад золотой...» существует как мини мум в двух редакциях: впервые встречается в сборнике «Стихи» (1937), а затем по является в последнем прижизненном сборнике поэта «Стихи» (1965) несколько из мененным.