Содержание к диссертации
Введение
CLASS Глава 1. Проблема архетипов в литературоведении 2 CLASS 5
Глава 2. Личностные архетипы и мотивы в произведениях П.В. Засодимского 44
2.1. Архетип культурного героя - демиурга 44
2.2. Архетип трикстера 58
2.3. Образ Аггушки как воплощение мотивов оборотничества и посвятительных испытаний 64
2.4. Мотивный комплекс образа Евгении. 72
2.5. Образ Прокудихи как воплощение черт образа бабы-яги 79
2.6. Архетип сироты 84
2.7. Архетип вдовы 90
Глава 3. Пространственные архетипы в произведениях П.В. Засодимского 96
3.1. Архетип дома 96
3.2. Архетип леса 114
3.3. Архетипы ада и рая 119
Заключение 140
Библиографический список 144
Приложение! 161
Приложение 2 163
Введение к работе
Наследие П.В. Засодимского (1843-1912), как и большинства писателей народнического направления в русской литературе, до настоящего времени остается малоизученным. Писатели-народники, не будучи фигурами первой величины в литературном процессе эпохи, являясь беллетристами, далеко не всеми литературоведами «приняты» в качестве достойных объектов исследования. Здесь необходимо пояснить, что мы имеем в виду под понятием «беллетристика». «Литературный энциклопедический словарь» (1987) дает три значения этого термина: 1) художественная литература вообще; 2) художественная проза (в отличие от двух других литературных родов); 3) так называемое «легкое чтение» (В .Г. Белинский) бытописательного и развлекательного характера, традиционно противопоставляемое серьезной литературе. Второе, а тем более первое определения, на наш взгляд, слишком расширительны, последнее же понятие правильнее называть массовой литературной продукцией. Таким образом, все три значения не отражают истинной сути понятия «беллетристика». Мы понимаем под беллетристикой те прозаические произведения, в которых отражаются острые, животрепещущие проблемы современности, часто социального «характера (в отличие от классической литературы, которую волнуют непреходящие, вневременные, общечеловеческие вопросы). Не стоит думать, что беллетристика, выигрывая у классики в плане злободневности содержания, обязательно должна проигрывать ей по уровню художественного мастерства создателей. Так, писатели-народники в лучших своих произведениях проявляют себя как подлинные художники, поднимаясь до создания замечательных типических образов, освещенных высокими идеями, глубоко сочувствуя, сопереживая своим героям, делая важные социальные выводы и обобщения.
В отечественном литературоведении долгое время существовала тенденция причислять к народническому направлению не только писателей 70-90-х гг., но и «шестидесятников» (А.И. Левитова, Ф.М. Решетникова, Н. и Г. Успенских и др.). Эта тенденция вела начало еще от А. Пыпина и А. Скабичевского.
В довоенном советском литературоведении творчеству писателей-народников были посвящены только две наиболее значимые работы: «Очерки литературного народничества» В.Буша (1931) и «Народничество в литературе и критике» Н.Ф. Бельчикова (1934).
Интерес к народнической литературе, в том числе и к прозе П.В. Засо-димского, несколько повысился под влиянием дискуссии, развернувшейся в 1960-1961 гг. на страницах журнала «Вопросы литературы». В ней приняли участие У. Фохт, Б. Мейлах, Я. Эльсберг и другие литературоведы и историки. Дискуссия носила в основном идеологический характер: участники рассматривали, по большей части, общественную позицию революционных народников, особенности их социально-политической теории и то, насколько полно эта теория отразилась в произведениях писателей народнического направления. Рассмотрению собственно поэтики этих произведений было уделено минимальное внимание. Несмотря на явную «расплывчатость» предмета обсуждения, дискуссия послужила толчком к созданию на протяжении последующего десятилетия целого ряда исследовательских работ, посвященных народнической литературе. Это монографии «По градам и весям» Н.И. Якушина (1965), «Русская литература и народничество» Н.И. Соколова (1968), «Писатели-народники» А.П. Спасибенко (1968), «Художественная проза народничества» М.С. Горячкиной (1970), «Идеи и образы русского народнического романа» Т.П. Маевской (1975), «Очерки народнической фольклористики» В.К.Архангельской (1976). В двухтомнике «История русского романа» (1964) имеется раздел «Народнический роман», написанный Н.И. Пруцковым. В книге «Развитие реализма в русской литературе» (1973) несколько глав посвящено творчеству писателей-народников, в том числе и П.В. Засодимского. Однако в целом анализ наследия писателя в их работах носит обзорный характер, основное внимание в них уделяется прежде всего историко-литературной, идеологической стороне произведений, а не поэтической структуре текста (некоторое исключение в этом ряду составляет книга «Развитие реализма в русской литературе»).
В связи с этим необходимо отметить, что отличительной чертой народнической прозы является ее социологическая направленность, «в центре их (писателей-народников. - Е.В.) творчества стоит не человек в быту, а человек социальный, в его сложных взаимоотношениях с общественным строем» [55; 140]. Тем не менее, литераторы этого направления - не бесстрастные социографы. По словам П.В. Засодимского, «фотография - не художество, где начинается фотографирование, там искусство кончается» [55; 139]. Свойственные произведениям народников яркие бытовые описания, в силу этого, никогда не являются для писателей самоцелью, но всегда подчинены задаче раскрытия народной психологии.
Писатели народнического направления осваивали в основном малые жанры: рассказ, очерк, цикл рассказов, цикл очерков, повесть. Происходило это, с одной стороны, в силу достаточно тривиальных объективных причин: большинство авторов, живя в крайней бедности, были вынуждены заниматься литературной поденщиной, и потому не могли себе позволить писать большие по объему произведения. Но это, безусловно, не главная причина. Решающее значение имело то, что сама «исследовательская» природа метода народников органически требовала создания произведений, малых жанров, живее реагирующих на общественные перемены. Поэтому, зная основные эстетические принципы построения романа (синтетизм, наличие «больших идей», эпических событий), писатели-народники, по большей части, лишь мечтали о создании «романа из народной жизни». Но отдельные образцы народнических романов все же появлялись. Самые яркие из них - «Устои» Н.Н. Златовратского и «Хроника села Смурина» П.В. Засодимского. Последнее произведение является одним из объектов исследования в настоящей работе. Данная разновидность народнического романа - роман «из народной жизни» - обладает следующими типологическими чертами, некоторые из которых обозначает Н.И. Пруцков [141; 439-465]:
Это роман-хроника, то есть в нем показана история развития взаимоотношений отдельной сильной личности и пассивной крестьянской массы, история их борьбы за свои права, их духовного становления и роста. Так, например, в интересующей нас «Хронике села Смурина» Засодимского показан начинающийся процесс борьбы между двумя «лагерями» - беднотой и кулачеством, причем бедняцкую массу возглавляет и инициирует на активные действия крестьянский лидер, чья личность сформировалась в недрах самой деревенской общины. А в «Устоях» Златовратского изображен процесс постепенного разложения и гибели крестьянской общины и одновременного усиления власти новоявленного деревенского кулака.
Романы «из народной жизни» - это романы социальные, то есть авторы в них обращаются к широкой народной среде, а следовательно, проблемы, затрагиваемые в произведениях, в корне отличны от тех, что разрабатываются в классических романах: в центре внимания стоит не духовное развитие отдельной личности (или, напротив, ее деградация), не история конкретной семьи, рода, а социальные коллизии, столкновения общественных групп, классов. Структурообразующими факторами этой разновидности романа являются детальное изображение человека из народа как существа общественного, показ процесса формирования его самосознания, пристальный интерес к психологии деревенского «мира».
Романы остро полемичны, публицистичны, тенденциозны, дидактичны. Это особенно ярко проявляется в романе Засодимского, изобилующем авторскими морально-психологическими описаниями, рассуждениями, отступлениями, носящими сентиментально-морализирующий характер. Характеристики героев всегда хлестки, прямолинейны и публицистичны. Публицистичность проявляется и в названиях глав романа, многие из которых представляют собой народные поговорки и афоризмы («Кто с борку - кто с сосенки», «Из пустого в порожнее», «Отрезанный ломоть» и др.). Автор всегда стоит над предметом своего повествования, ни на минуту не давая забыть о своем присутствии, вынося оценку поступкам героев, делая выводы и прогнозы.
4. Герой микросреды в народническом романе - это всегда незаурядная личность, личность нового типа, наделенная героическим самосознанием. Согласно типологии Т.В. Затеевой, существуют две разновидности положительного героя в народнических романах о деревне. Первая - это «герой практик-романтик» [71; 22]. Не принадлежа, в силу своего происхождения, к интеллигенции, такой герой, тем не менее, тяготеет к ней по духу. Высокие нравственные идеалы сочетаются в нем с идеей практического служения народу. Герой изображается в процессе своего духовного развития и роста. Примером такого героя в «Хронике села Смурина» является Дмитрий Кряжев. Вторая разновидность - это интеллигент-народник, воплощающий идею служения интеллигенции народу. Такой герой изображается уже сформировавшейся личностью и выполняет функцию носителя авторского идеала. Его деятельность - это своеобразный «эталон» деятельности народника в деревне. В романе Засодимского этой второй разновидности соответствует образ учителя Верхозова.
Образы героев микросреды, как правило, романтически окрашены, причем романтизация у разных авторов носит различный характер. Так, в «Хронике села Смурина» главный герой Дмитрий Кряжев овеян романтическим ореолом как сильная, колоритная, развивающаяся и борющаяся личность и отчасти как обобщенный образ, в котором содержится квинтэссенция лучших качеств народного характера. И по внешнему виду, и по духу это богатырь; его образ также заставляет вспомнить фигуру мифического культурного героя. Совсем иного рода романтизация в романе Златовратского «Устои», центральные герои которого - это романтики по духу, «люди мечты».
Что касается повести народников, то она в целом достаточно традицион-на по структуре и обладает всеми характерными жанрообразующими типологическими признаками повести [53; 5-180] (стремление отобразить в небольшом по объему произведении «типичные обстоятельства» и «типические характеры», показать жизнь в ее ярчайших проявлениях; аналитизм; социально значимая проблематика, изображение героя (героев) в кризисный, переломный момент жизни; объективность, достоверность, порой даже документальность;
как следствие - хроникальность сюжета; тяготение к прошлому как к предмету изображения, четкое разграничение «авторского настоящего» и изображаемого времени; усиление роли автора-повествователя). Отличительной чертой народнической повести является ее тематика, связанная либо с показом тяжелой жизни городской и деревенской бедноты в условиях социального гнета, несправедливости, безысходности, либо с созданием образов отчаявшихся, не нашедших применения своим силам, разочарованных в романтических народнических идеалах интеллигентов. Интересующим нас повестям П.В. Засодимского, помимо этого, присущи следующие сюжетно-композиционные особенности:
Особая композиционная роль типических обстоятельств, перенесение доминанты с развития характеров на статичные компоненты произведения выражается в яркой бытописательности, восходящей к традиции натуральной школы.
Сюжеты, в которых, как это свойственно жанру повести в целом, герои показаны в моменты душевного кризиса, перелома в сознании, отличаются особой остротой, драматизмом, множеством перипетий.
Активная сюжетная роль повествователя оборачивается обилием авторских отступлений публицистического характера, морализирующих рассуждений, «медитаций», в целом не свойственных данному жанру, сюжет которого основан на действии.
Отмечая наличие глубинных, генетических связей в проблематике и поэтике русских повестей 1860-1870-х годов, В.М. Головко пишет: «В них (повестях. - Е.В.) дается приговор старой, изжившей себя системе общественных отношений, показывается, что кризис патриархальных устоев сопровождался высвобождением чувства личности, чувства собственного достоинства» [53; 170-171]. Показателем пробуждения человеческого самосознания в повестях Засодимского является глубокая грусть, состояние безысходности, крайняя степень разочарования героев как лейтмотив большинства повестей.
Сложившееся в науке о литературе мнение о том, что под влиянием философии позитивизма литература XIX в. переживает «процесс демифологиза-
ции» [206; 640], представляется нам не бесспорным, тем более что Е.М.Мелетинский, выдающийся современный мифолог, блестяще продемонстрировал возможности интерпретации некоторых произведений русской литературы XIX в. через архетипы в сюжетах и образах [109]. На наш взгляд, в произведениях Засодимского наблюдается «соотнесение литературы и мифа через архетип» [63; 4], что мы и намерены доказать. Уже в произведениях раннего периода творчества (1867 - 1873) П.В. Засодимского можно обнаружить глубинные пласты смыслообразования, ориентацию художественной структуры текста на архаические, христианские и литературные мифологемы. Несмотря на злободневность тематики, на сосредоточенность писателя на проблемах современного общественного устройства (что определялось особенностями того творческого направления, в русле которого работал Засодимский), содержание его повестей и романов на поверку оказывается укорененным в глубинах общечеловеческих универсальных ценностей. Грубость и грязь жизни,* с которыми поневоле приходилось иметь дело писателям-народникам, пристальное внимание к неприглядному крестьянскому и мещанскому быту не мешали Засодим-скому оставаться идеалистом и мыслителем, жить не только в плоскости злободневной современности, но и возвышаться на лучших страницах своих произведений до истинного трагизма, углубляться в вековые пласты культуры, перенося оттуда в свое творчество древнейшие мифологемы и «нациологемы» [161; 677]. Философско-моралистические рассуждения переплетаются у него с бытописанием, архетипическое содержание - с «поэзией быта», подводя к истинному смыслу произведений. Эта особенность творчества роднит его с одним из величайших писателей того времени М.Е. Салтыковым-Щедриным, к «школе» которого он имеет непосредственное отношение. Как и у Щедрина, чья социально-политическая сатира насыщена фольклорными образами, библейскими и евангельскими мотивами, философской доминантой в произведениях Засодимского становится идея гуманности, терпимости в отношениях, естественной человеческой справедливости. Эта идейная направленность, а также общность предмета изображения, сближает Засодимского и с Ч. Диккенсом, который од-
ним из первых в мировой литературе сделал объектом писательского внимания городские трущобы, работные дома, сиротские приюты, больницы для бедных и т.д., ввел нового героя - критически воспринимающего действительность человека из народа - и которого Ф.М. Достоевский, «самый красноречивый проповедник правоверия, православия» [177; 144], назвал христианским писателем.
Поскольку миф - всеобщее явление человеческого сознания, одна из важнейших форм культуры, постоянно присутствующая в ней и призванная из века в век воспроизводить ее универсальность, - то безотносительно к какой-либо мифологической системе мы не можем говорить ни о каких духовных «продуктах» нации и ее отдельных представителей: религии, философии, литературном и ином творчестве. Мифология является обязательным фундаментом всякого типа общественного устройства, всякого способа мировосприятия, обеспечивает «связь времен», помогает составить целостное представление о путях развития культуры того или иного общества. Не составляет исключения в этом смысле и русская культура.
Мифопоэтический подход является одним из возможных аналитических подходов, позволяющих выявить в произведении его наиболее значимые мотивы, образы, идеи. Благодаря своей яркости и емкости, мифопоэтические образы позволяют создателю произведения наделить даже небольшой по объему текст значительным и порой «многослойным» содержанием. «Расшифровка» мифологем, имеющих разное культурно-историческое происхождение и воплощенных в одном и том же образе, дает возможность выявить в нем множество смыслообразующих «пластов». Это, в свою очередь, позволяет судить о насыщенности, неоднозначности повествования, постичь во всех нюансах художественный замысел произведения. Сориентированный на глубинную культурную «память», мифопоэтический подход дает также возможность создать представление о поэтической картине мира автора, определить культурные, философские и другие феномены, оказавшие наибольшее влияние на его творческое сознание.
Правомерность мифопоэтического подхода к анализу творчества писателей-народников обусловлена, на наш взгляд, следующими факторами. В России в XIX в., так же как и в других странах и в другие эпохи, решающую роль играла массовая культура. Здесь необходимо провести разграничение понятий «массовая культура» и «культура масс». Культура масс - это культура, укорененная в самом почвенном укладе, духе, стиле народной жизни, определяющаяся целым комплексом естественно сложившихся условий. Массовая культура имеет под собой не только вышеупомянутую почву, но и сознательно избираемые рациональные, политизированные и идеологизированные основы. Эти основы гораздо более шатки, чем под культурой масс. Именно культура масс, всегда опираясь на естественные, проверенные жизнью традиции, обеспечивает историческое развитие, совершенствование и преемственность культур.
Народническое направление в русской литературе возникает именно в точке пересечения, небезболезненного взаимодействия этих двух культур. Что преобладало в творчестве писателей-народников - высокий народный дух, интеллектуальные и эмоциональные находки или же расчетливо-рациональные устремления, направленные на решение политических проблем, - вопрос, лежащий за пределами данного исследования. На наш взгляд, лучшие образцы народнической литературы, к которым, несомненно, относится и творчество П.В. Засодимского, переняли из народной культуры ее лиризм, чуткое отношение к окружающей природе и земле-кормилице, богатейшую мифологическую основу. Те произведения, в которых эти достоинства отстутствуют, представляют собой образцы конформистского искусства, массовой литературной продукции.
Весь предметный мир, все жизненное пространство и свободное время широких слоев населения Российв этот период определялось и обставлялось предметами массовой культуры. Здесь нельзя не упомянуть об огромном количестве дешевой и доступной читателю лубочной литературы, организации массовых зрелищ (например, постановок народной драмы), «соборном» характере религиозных служб и отправлений (в том числе и захоронений), по сути также
превращавшихся в массовые мирские зрелища. Все это способствовало профа-нированию сознания людей, формированию стандартизированных и стереотипных ощущений и эмоциональных реакций, шаблонов поведения. Отличительная черта «почвенной» культуры быта и сознания народных масс такова, что она изначально формируется с опорой на такие устойчивые компоненты, как выработанные и проверенные самой жизнью традиции, установки, ценности, ориентации, мотивы; в этой культуре, к примеру, неразрывно связаны языческие суеверия и религиозные верования и догматы. Структура подобного сознания не может не быть матричной, «архетипичной». Базовые схемы, клише настолько прочно впечатаны в массовое сознание, что достаточно лишь сделать намек на какую-либо знаковую жизненную ситуацию, чтобы запустить механизм личной сопричастности и сопереживания происходящим событиям. Именно с таким сознанием и имеют дело писатели-народники, поскольку предметами изображения и в то же время - не в последнюю очередь - адресатами их произведений являлись рядовые, обычные представители крестьянского, рабочего, мещанского сословий. Тот период русской истории, в который выпало жить и творить писателям народнического направления, можно обозначить как период больших социальных потрясений, постепенного слома старых и «предчувствия» скорого установления новых общественных отношений, схем существования, ценностных ориентиров, период поиска дальнейших путей развития России. Как известно, именно в такие периоды со всей отчетливостью заявляет о себе мифопоэтическое мировосприятие, призванное примирить обычных людей с социальной нестабильностью, а художникам дающее своеобразный творческий стимул для создания в своих произведениях «виртуальных» идеальных моделей существования, основанных на мифопоэтических принципах вероят-ностности и всевозможности. В творчестве народников это выразилось в тяге к построению в их произведениях социально-нравственных утопических картин, о чем подробнее пойдет речь ниже. Мифопоэтическое восприятие мира предусматривает многофункциональность образов: каждый образ несёт в себе отголоски множества других образов, ситуаций, действий. В то же время он оказы-
вается устойчив и единственен для разных культур и обществ в разные исторические времена, поскольку каждое общество выделяет из этого первообраза тот смысловой пласт, который является значимым именно для него. Это позволяет сделать вывод о том, что особенности социокультурной ситуации обусловливают архетипичность мифопоэтического мировосприятия. Все это, на наш взгляд, делает оправданным применение мифопоэтического подхода к освоению наследия писателей народнического направления.
Настоящая работа имеет целью проследить особенности семантики и функционирования в прозе П.В. Засодимского некоторых архетипических образов и мотивов и использовать затем полученные результаты для интерпретации этих произведений. Под мифопоэтическими мы будем понимать такие явления в произведениях писателя, в которых можно выявить мифологические образы, схемы, «модели».
Мифопоэтика П.В. Засодимского строится преимущественно на привлечении образов и мотивов славянской фольклорно-мифологической традиции, а также элементов античного и библейского мифологизма.
По нашему мнению, творческое сознание П.В. Засодимского формировалось под влиянием ряда факторов. Прежде всего, оно прочно основывалось» на знании народной культуры. Под народной культурой следует понимать всю совокупность взаимодействующих между собой традиционных видов фольклора, памятников рукописной книжности, иконописи. Этот термин охватывает сферу ментальносте «простого человека», включая и религиозные искания. То есть народная культура - это совокупность умственных преданий плюс духовное творчество трудящихся масс. Именно на основе ближайшего, непосредственного, естественного и целостного, начавшегося с самых ранних лет знакомства с демократической средой сформировался объективный взгляд Засодимского на представителя русского простонародья. Писателю были известны все особенности его социального, морально-философского облика, бытовые традиции, богатство речевого и поэтического ресурса. «Фольклоризм» Засодимского вкупе с
внимательным изучением этнографии, обусловили изображение им русского мужика во всей правде его существования.
В произведениях писателя наблюдается синтез литературы с народной, «низовой» культурой. Насыщенность его сознания образцами устного народного поэтического слова так велика, что это требует специального исследования с обращением к биографическим первоисточникам (стоит отметить, что попытка такого исследования была предпринята в монографии В.К. Архангельской «Очерки народнической фольклористики» (1976)). Но важно отметить, что именно ранний период жизни, с его скорее эмоциональным, чем рассудочным постижением мира, сыграл решающую роль в творческой судьбе Засодимского, изначально породив в нем стремление к накоплению в кругозоре огромного богатства знаний о народе во всех областях его жизни, чуткость и восприимчивость к народному слову. С детства круг общения будущего писателя не был ограничен людьми, равными ему по происхождению, - напротив, мальчик рос «в общении с крестьянскими детьми и людьми из народа» [200; 16]. Вообще, как отмечает С.Г. Мозговая, «народные поверья, суеверия - часть сказочного мира детства многих городских жителей России XIX века. Этот волшебный сказочный мир во многом определял и своеобразно окрашивал научные и художественные интересы выраставших обитателей помещичьих усадеб, деревень, небольших городков» [117], и Засодимский в этом смысле не является исключением. Одним из самых любимых занятий будущего писателя было слушание рассказов деда Андрея, одного из представителей отцовской дворни. Этот человек познакомил юного Засодимского с народной демонологией, его «рассказы ...о домовых, кикиморах, гуменных и о прочих страшных вещах мальчик готов слушать часами» [200; 15]. Рассказывал дед Андрей и «страшные» истории о мертвецах, привидениях. Эти демонологические повествования Засодимский называл «бывалыцинами» и «небывальщинами» и частично включал их в свои произведения, правда, по большей части, как элемент чисто бытовой, а не эстетический.
В мир фольклорной волшебной сказки ввела своего воспитанника няня: «Она любила рассказывать об Иване Царевиче, о Жар-птице и золотых яблоках, о Волке и Лисице, о Ветре Ветровиче...» [200; 16]. Впечатление от сказок было у Засодимского глубоким и продолжительным: даже став почти взрослым, уезжая в университет, он вспоминал о «ярком, цветистом мире сказок, привлекавшем ... своею таинственностью и в то же время нагонявшем ... страх и трепет» [18; 94].
До целенаправленных поездок по стране народно-культурные впечатления накапливались у Засодимского в основном стихийно-попутно. Но в 1872 году по предложению Г.Е. Благосветлова, фактического редактора журнала «Дело», в котором писатель некоторое время сотрудничал, он отправляется в поездку по Тверской губернии с целью изучения состояния дел в сыроварных и гвоздарных артелях края. С этого момента все, что касается духовной деятельности народа, фиксируется Засодимским тщательно и регулярно. В дальнейшем писатель объездит полстраны, изучая быт, нравы и культуру простонародья: по нескольку лет проживет в Тамбовской, Воронежской, Новгородской губерниях, в разных местах Поволжья, побывает в Башкирии и Зырянском крае (ныне республика Коми), не говоря уже о родной Вологодчине. Засодимский не имел сознательной цели становиться ученым-этнографом и фольклористом. Тем не менее, его экономико-этнографический очерк о жизни Зырянского края «Лесное царство» (1878), статьи «Хлебная житница» (1872) и «Умственное состояние первобытного человечества» (1901) позволяют считать его таковым, поскольку содержат богатый исторический, статистический и фольклорный материал.
Близость к демократической среде, тесное общение с ней, знание ее основных настроений, канонов народной культуры не могли не отразиться впоследствии на художественных особенностях произведений Засодимского, которые подчас содержат в себе элементы сказки, христианской легенды, народной песни, изобилуют пословицами и поговорками.
Современный исследователь Б.Ф. Егоров определяет народническую теорию как одну из разновидностей массовых, коллективно созданных утопий [64; 28]. Действительно, для народнического движения в целом был характерен утопический взгляд на крестьянство, склонность преувеличивать его роль в создании будущего справедливого общественного устройства. Само же это устройство мыслилось народниками в виде чего-то подобного большой сельской общине, очищенной от чужеродных «примесей» феодализма и крепостничества. Средством достижения этой цели, то есть создания такого общества, являлось, во-первых, сближение с народом, а значит, глубокое и масштабное изучение его труда, быта, психологии, а во-вторых, агитация и пропаганда в необразованной и, как правило, малограмотной крестьянской среде. Все это оказалось невозможным осуществить без обращения к русскому устному народному творчеству, а потому участники «хождения в народ» 1873-1875 годов вынуждены были стать отчасти фольклористами и этнографами. В связи с этим народническая литература многое заимствует у устного народного творчества, но делает это по-разному. Народники-пропагандисты собирают и изучают фольклор не только и даже не столько с целью эстетической, сколько с вполне конкретной политической установкой: плодотворное общение с крестьянской массой возможно было, по их мнению, вести лишь на языке, понятном и доступном народу. На основе переработанных былин («старин»), сказок, исторических песен они создают новые произведения морализаторского, назидательного толка, стоящие как бы на грани литературы и фольклора (таковы «Илья Муромец», «Степан Разин», «Атаман Сидорка» С. Синегуба, «Емельян Иванович Пугачев, или Бунт 1773 года» Л.А. Тихомирова, «Сказка о Мудрице Наумовне» С. Кравчинского, «Осьминог Вакула» И.Маляревского и др.). В этих произведениях традиционные сюжетные схемы фольклорных жанров наполняются необходимым самим авторам социально-нравственным содержанием. Попытки стилизации «под фольклор», при явном недостатке литературных талантов у создателей, грешили фальшью и антихудожественностью, что было неоднократно отмечено критиками народнического направления [18; 76-92].
Совсем иначе подходили к проблеме соотношения фольклора и литературы народники-беллетристы, отстаивавшие ценность народного творчества в его подлинном виде и обусловленную этим необходимость его глубокого и внимательного изучения. Именно таких позиций придерживается и П.В. Засодим-ский, во многих произведениях которого присутствуют элементы фольклорных жанров: различные виды песен, пословиц, сказок, а также преданий, небывальщин, толков.
Нередко фольклор используется народниками для создания социально-этических утопий, прежде всего в виде путешествий в социалистическое будущее. Крестьянские представления об «обетованной земле», отраженные в сказках и легендах, оказались особенно созвучны народническому утопизму и, наряду с идеями западно-европейского утопического социализма, повлияли на формирование и развитие русских утопических теорий. Волшебная сказка, в силу своей жанровой природы связанная с фантастикой, мечтой, народным романтизмом и социальным утопизмом, наиболее активно используется народниками. Необычайные приключения героев в сказке неизменно сопровождаются нравственным осуждением зла и насилия. Традиционный сказочный финал -воцарение на престоле героя, прежде «не подававшего надежд», простого мужика (Иванушка-дурачок, Иван - крестьянский сын) - свидетельствует не только о наивном желании крестьянина стать полновластным и свободным хозяином своей судьбы, но и символизирует собой торжество правды и справедливости в их народном понимании. Являясь художественным воплощением народных представлений о земле обетованной, о «молочных реках и кисельных берегах», волшебная сказка, по утверждению В.Г. Базанова, «в какой-то степени является предшественницей романа, в частности - социально-утопического» [21; 161]. Подтверждение этому можно обнаружить в творчестве многих народников, причем не только тех, что, не являясь профессиональными литераторами, создавали откровенно слабую и политически ангажированную «полуфольклорную» пропагандистскую литературу, но и достигших определенных художественных высот настоящих писателей, в частности, П.В. Засодимского. В творче-
стве последнего обнаруживают себя традиционные сказочные архетипы и архе-типические мотивы поисков «иного царства», инициационных испытаний, сиротства и др. Особую роль в семиотической структуре и композиционной организации его произведений играют также мотивы сна, больного бреда, воспоминания, служащие средством создания образа некоего «идеального» мира, гипотетического социального «рая». Однако автор использует такой комплекс мотивов с целью противопоставления сказочных идеалов действительности, с целью идейного и художественного опровержения народных иллюзий, воплотившихся в этих мотивах, развенчания примитивизма и ограниченности крестьянского идеала лучшего будущего, противопоставления ему своей позитивной программы духовного возрождения человека.
Еще один важный фактор, оказавший воздействие на формирование писательской личности Засодимского, - это самообразование. С раннего детства будущий писатель очень много читал - «без разбора» [200; 12], все, что попадалось под руку. Домашняя отцовская библиотека дала ему некоторую возможность познакомиться с классикой русской и зарубежной литературы: он прочел, в частности, сочинения Державина, сказки, повести и стихотворения Пушкина, «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» Гоголя, исторические романы Загоскина, сказки «Тысячи и одной ночи», «Жизнеописание великих мужей древности» Плутарха, «Робинзона Крузо» Дефо и множество других книг. Когда библиотека отца была прочитана, Засодимский обратился к тому, что читали обитатели людской, а именно к лубочной литературе. «Битва русских с кабардинцами», «Георг, милорд Английский», «Ведьма за Днепром» и другие подобные произведения привлекали его самоотверженностью и смелостью героев, встававших на защиту слабых и восстанавливавших справедливость. Позже, уже в гимназии, Засодимский еще больше расширил свой круг чтения, но в то же время стал подходить к выбору литературы осмысленнее. В немалой степени это произошло благодаря влиянию учителя русской словесности Н.П. Левицкого, под руководством которого гимназисты изучали Белинского и Пушкина, Гоголя и Лермонтова, Некрасова, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Л.
Толстого. Юный Засодимский живет наисовременнейшими умственными изысканиями, соприкасается с богатым фондом научных, философских и общественно-политических идей, вне связи с которыми не могла сформироваться его творческая индивидуальность. По признанию самого писателя, наибольшее воздействие на склад его сознания и на убеждения оказали Герцен, Чернышевский и Добролюбов, причем Герцен - в особенности. «С того берега», «Былое и думы», номера «Колокола» читались и перечитывались многократно, несмотря на то, что имя автора находилось под запретом. Читает Засодимский и зарубежных писателей, среди которых больше остальных привлекает его Гюго, и античных авторов. Помимо художественной литературы, будущий писатель знакомится и с произведениями немецких философов (Бюхнера, Фейербаха, Канта), а также внимательно изучает труды социалистов-утопистов - Сен-Симона, Фурье, Оуэна. Их идеи бесклассового общества, уничтожения частной собственности, равенства всех людей находят живой отклик в душе молодого Засодимского и оказывают несомненное влияние на его последующие произведения. Во многих из них, создавая свои «модели» справедливого устройства общества, писатель отталкивается именно от этих идей, так как считает своим долгом распространять их.
В 1868 г. в Вологде у Засодимского происходит знаменательное знакомство с Н.В. Шелгуновым, революционером-демократом, соратником и последователем Чернышевского и Добролюбова, публицистом, литературным критиком, одним из ведущих сотрудников журнала «Дело». Именно этот человек сумел внушить начинающему литератору мысль об органической связи писателя с народом, о необходимости тщательнейшего изучения его нужд и чаяний. В этом же году Засодимский знакомится с одним из виднейших идеологов революционного народничества П.Л. Лавровым, чьи «Исторические письма» также утверждают его в мысли о неоплатном долге русской интеллигенции перед народом, о необходимости усвоения народных идеалов истины и справедливости и их отстаивания.
В течение последующих нескольких лет писатель знакомится с земляками-революционерами: Ф.Н. Лермонтовым, М.В. Купреяновым, С.А. Лешерн (при содействии которой некоторое время учительствует в одной из деревень) и др. Он внимательнейшим образом следит за полемикой среди различных течений народничества. В конце 80-х - начале 90-х годов Засодимский увлекается философско-морализаторскими идеями Л.Н. Толстого. У него завязывается интенсивная переписка с В.Г. Чертковым, редактором издательства, сподвижником и другом Л.Н. Толстого, а затем он обменивается несколькими письмами и с самим Толстым, даже посылает ему для рецензии один из своих рассказов и получает благосклонный отзыв. Нравственные поиски, разнообразие изучаемых философских направлений порождают личностную эволюцию Засодимского. Симпатии к учению французских утопистов, тесные знакомства с представителями революционного народничества, вопреки ожиданиям, не порождают в нем радикальной «революционности». После непосредственного знакомства с жизнью и бытом деревни Засодимский твердо уверен, что ни бакунинский анархизм, ни заговорщическая тактика ткачевцев не встретят поддержки среди народа. Ему ближе учение П.Л. Лаврова и его последователей. В области общестт венных отношений он склоняется к социально-политическим и экономическим реформам. В частности, он переоценивает роль трудовых артелей как залога свободного труда и справедливого общественного устройства.
Наконец, одним из неотъемлемых условий формирования творческого мира Засодимского явились его религиозные взгляды, имевшие, несомненно, семейное происхождение. Прадед по отцовской линии, Андрей Ильинский, был священником в одном из бедных приходов Вологодской губернии; дед, Михаил Андреевич, по окончании семинарии и Московского университета, сам стал преподавать в Вологодской семинарии [87]. Несмотря на отсутствие принуждения со стороны родителей к внешнему соблюдению религиозных обрядов, основные каноны христианской морали, ставшие на всю жизнь руководящими в его сознании, были привиты будущему писателю с самых юных лет. Специфика религиозных взглядов Засодимского состоит в том, что он понимает христи-
анство широко, не столько в ортодоксальном религиозном аспекте, сколько как часть обширной гуманистической программы перевоспитания человека путем культивирования в нем добрых чувств.
Демократизм Засодимского - это не воинствующий атеистический демократизм в духе Чернышевского и Добролюбова. Его демократизм базируется на чутком, бережном отношении к народной культуре, на осознании себя ее частью, на религиозности и утопических идеалах. Он ближе к демократизму Лескова и Салтыкова-Щедрина (кстати, Салтыков-Щедрин был «крестным отцом» Засодимского в литературе: именно он отредактировал и опубликовал в журнале «Отечественные записки» роман «Хроника села Смурина», именно в русле щедринской «школы» Засодимский впоследствии формировался как писатель).
Засодимский настаивает на необходимости социолого-этнографического освещения народной жизни литературой и публицистикой во имя преобразования этой жизни. А такое освещение возможно только при условии досконального изучения положения простого народа, а следовательно, русскую литературу необходимо обогащать наблюдениями такого рода.
Обращение к образам русского фольклора было вызвано у Засодимского желанием найти самобытные формы для выражения национального содержания, творить в «народном духе», вносить в литературу сокровенные черты народного мировидения, народные идеалы.
Актуальность темы данного исследования обусловлена недостаточной исследованностью творчества П.В. Засодимского в аспекте наличия и функционирования в нем мифопоэтических структур.
Научная новизна работы заключается в том, что в ней впервые проанализированы формы мифологического мышления в творчестве П.В. Засодимского; рассмотрен ряд архетипических образов и мотивов, воплощающихся в ранних произведениях писателя, выявлено их происхождение, установлены особенности функционирования в структуре произведения и смыслообразующая роль.
Цель работы - исследование особенностей функционирования и семантики некоторых архетипов в произведениях П.В.Засодимского.
Основная цель определила круг конкретных задач:
обосновать органичность включения в поэтическую структуру текстов Засодимского архаических образов, установить связь элементов структуры произведений с национальными и античными мифологическими моделями, образами славянского фольклора, христианской традицией;
проследить особенности реализации личностных архетипов (культурного героя-демиурга, трикстера, сироты, вдовы, бабы Яги) и архетипических мотивов (оборотничества, прохождения обряда инициации, Золушки, девушки в «мужском доме») в прозе П.В. Засодимского;
описать функционирование пространственных архетипов (дома, леса, ада и рая) в произведениях П.В. Засодимского.
Предметом исследования являются рассказы и повести начального периода творчества П.В. Засодимского (1867-1873), а также самый известный его роман «Хроника села Смурина» (1874). Выбор материала объясняется тем, что архетипичность авторского мышления в этих произведениях наиболее очевидна, универсальные образы и модели в них отчетливо заявляют о себе.
Объект исследования - архетипические образы и мотивы с точки зрения смыслообразования и выражения авторской оценки.
Теоретико-методологическую основу составляют идеи и концепции Ю. Лотмана, В. Иванова, В. Топорова, Е. Мелетинского и др. по изучению специфики мифа, мифологического мышления и мифопоэтики различных авторов. Мы руководствуемся, в частности, положением Ю.М. Лотмана, З.Г. Минц и Е.М. Мелетинского о том, что реалистическая литература XIX века, несмотря на присущую ей, под влиянием философии позитивизма и бурного развития естественно-научных знаний, демифологизирующую тенденцию, все же тяготеет к мифологизированию как литературному приему, «даже на самом прозаическом материале... В этой литературе нет традиционных мифологических имен, но уподобленные архаическим ходы фантазии активно выявляют в заново созданной образной структуре простейшие элементы человеческого существования, придавая целому глубину и перспективу» [97; 61]. Принцип реконструк-
ции архетипических значений в текстах произведений опирается на приемы, предложенные в работах А. Жолковского, А. Щеглова, Ю. Доманского.
Практическая значимость. Представленный в диссертации материал может быть использован для дальнейшего изучения творчества П.В. Засодимского и других писателей-народников. Содержание и выводы могут применяться при чтении общих вузовских курсов по истории русской литературы XIX века, в специальных курсах и семинарах по проблемам изучения творчества писателей народнического направления.
На защиту выносятся следующие положения:
1. В художественном творчестве П.В. Засодимского, начиная с ранне
го периода, в качестве одной из характерных черт поэтики утверждается заим
ствование фольклорных, мифологических, библейских архетипов.
Реализация комплекса значений того или иного архетипа в художественном образе происходит у Засодимского по трем основным схемам: а) архетип получает частичное воплощение в виде некоторых значений, выделяемых в его составе; б) архетип реализуется в инверсированном виде; в) в пределах одного образа сочетаются оба вышеуказанных способа реализации архетипа. От того, каким образом воплощается архетипическое значение, напрямую зависят особенности смыслопорождения.
В прозе Засодимского воплощаются основные архетипические образы и мотивы, коррелирующие с ведущими концептами бытия - человеком, природой и пространством: вдовство, сиротство, дом, лес, ад и рай. Мифологема рая в повести «Темные силы» реализуется двояко: с одной стороны, рай является идеальной моделью земного, материального существования, то есть, скорее, языческим подобием рая, генетически восходящим к античной мифологеме золотого века, с другой, воплощение мифологемы рая обретает свое истинное, высшее значение, приближаясь к библейскому архетипу Небесного Града.
Апробация работы. Основные положения настоящего исследования отражены в ряде статей и публикаций, а также использованы при подготовке докладов на итоговых научных конференциях УлГПУ (Ульяновск, 2003 г.; Улья-
новск, 2005 г.) и на 5-ой Международной научно-методической конференции памяти И.Н. Ульянова «Гуманизация и гуманитаризация образования 21 века» (Ульяновск, 2004 г.).
Структура работы. В соответствии с целями и задачами исследования, диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний, библиографического списка, включающего 213 наименований, и двух приложений.
Архетип культурного героя - демиурга
Роман «Хроника села Смурина» - самое известное и значительное произведение П.В. Засодимского, знаменующее этап расцвета его творчества, а с точки зрения жанрово-композиционных особенностей представляющее собой новое слово в народнической литературе. Среди прочих произведений писателя роман выделяется наибольшей насыщенностью «архетипическим» содержанием.
К числу центральных проблем народнической теории и, как следствие, романистики этого направления относится проблема народного лидера, активной героической личности. Авторы произведений показывают эволюцию этого общинного вождя на широком фоне реформирующейся российской действительности и непременно на фоне многоликой, забитой, безграмотной народной массы, способной, тем не менее, выделять из своей среды отдельных героев, в которых впервые просыпается осознание себя как личности, самоуважение, стремление к знаниям, активный протест против существующего общественного устройства. По мнению Н.И. Пруцкова, такой способ изображения логически вытекает из основной проблематики народнических романов: исследования социального облика народа в лице его ярчайших представителей, показа постепенного пробуждения народного сознания на примере отдельных личностей [141].
Одним из ярчайших художественных воплощений народного вожака является образ Дмитрия Кряжева в романе П.В. Засодимского «Хроника села Смурина». Образ Кряжева как представителя романной микросреды дан крупным планом, в сопоставлении с образами других героев, в движении и развитии. Причиной его «избранности» является то, что, во-первых, по уровню личностного самосознания он значительно превосходит своих односельчан, а во-вторых, ради блага крестьянского мира он готов совершить и совершает реальные поступки [55; 81, 93]. По мнению Н.И. Пруцкова и Т.В. Затеевой, отдельные черты нравственного облика Кряжева сближают его с представителями народнической интеллигенции [71; 20-21], с «новыми людьми» [141]. Большинство исследователей указывают на романтизацию образа Кряжева, а также на присущие ему обобщающие черты богатыря, мифического культурного героя.
Критиками неоднократно была отмечена социальная заостренность этого образа [142; 367], [71; 20-21], а также его известный схематизм, некоторая искусственность, программная заданность [142; 367-368], недостаточное раскрытие внутреннего мира, душевных переживаний героя [154; 155]. Вместе с тем, необходимость признания всех этих недостатков не умаляет его ценности как, по сути, первого в народнической литературе крестьянского персонажа нового типа. И этому, на наш взгляд, в немалой степени способствует его архетипиче-ская наполненность.
В образе Кряжева обнаруживают себя три ипостаси мифологического героя: культурный герой, демиург, тотемный первопредок. В древней мифологической, а затем и эпической традиции представления о культурном герое и демиурге синкретичны, переплетены между собой. На ранних этапах герой добывает блага природы и элементы культуры, необходимые для нормального существования родоплеменного образования, просто похищая их у первоначальных владельцев, чаще всего - у богов (как это делает древнегреческий Прометей). С такими представлениями связан архетип культурного героя. На границе мифа и эпоса основным делом героя является борьба с чудовищами, добывание природных и культурных объектов, необходимых для нормальной жизни племени, обустройство человеческого «космоса» и охрана его от сил «хаоса», то есть иноплеменников и иноверцев. Позднее все блага мыслятся сотворенными ми фическим персонажем - гончаром или кузнецом. Такое искусственное создание природных или культурных объектов соответствует образу демиурга. Кроме того, культурный герой является еще и тотемным первопредком, прародителем общины, рода. «Тотемные предки создали людей или только «доделали» недоразвитые существа, какими люди были вначале. Им приписывается также добывание огня, установление брачных классов, введение обряда инициации и других ритуалов. Деятельность тотемных предков отнесена в мифах к далекому прошлому, к «временам сновидений». По-видимому, образ демиурга развивается как обобщение образов этих тотемных предков» [114; 336].
Имя и фамилия героя представляются нам далеко не случайными, семантически значимыми. Согласно «Толковому словарю живого великорусского языка» В.И. Даля, «кряж» - это «твердая, отдельная часть чего-либо, составляющая по себе целое ... толстый слой, однородный пласт, елань земной толщи» [206, т.2; 208]. Имя «Дмитрий» означает «принадлежащий Деметре» (древнегреческой хтонической богине плодородия, отождествлявшейся с самой матерью-землей). Таким образом, анализ этимологии фамилии и имени героя дает основания предполагать наличие в нем особых качеств, необходимых для крестьянского лидера: твердости, крепости духа, цельности, близости к земле (как в буквальном, так и в переносном смысле).
Архетип трикстера
Архетип мифологического трикстера представлен в романе двумя персонажами: Аггушкой и Ильей Петровичем Лисиным. В мифах трикстер, то есть трюкач (термин введен американскими этнографами, изучавшими фольклор индейцев), является обычно или братом-близнецом культурного героя, или его «вторым лицом» (то есть культурный герой является одновременно и триксте-ром, совершает, наряду с созидательными деяниями, плутовские хитрости). Совмещение в одном герое черт демиурга и трикстера характерно для древнейших мифов. На более позднем этапе происходит разделение: трикстер «как бы отпочковывается» [206; 639] от культурного героя и воплощается в образе его брата (братьев), который вредит процессу творения, создает нелепые, бесполезные или вредные предметы и т.д. По мнению Е.М.Мелетинского, «подобное раздвоение на серьезного культурного героя и его демонически-комический негативный вариант соответствует в религиозном плане этическому дуализму..., а в поэтическом - дифференциации героического и комического...» [109; 38]. Вот что пишет о трикстере К.Г.Юнг: «Трикстер представляет собой первобытное "космическое" существо, обладающее божественно-животной природой: с одной стороны, превосходящее человека своими сверхчеловеческими качествами, а с другой - уступающее ему из-за своей неразумности и бессознательности» [198]. Ученый также отмечает такие отличительные черты этой мифологемы, как пристрастие к коварным розыгрышам и злым выходкам, способность изменять облик, двойственность природы (полуживотное-полубожество), огромная тяга к знаниям и, как следствие, большие перспективы развития, подверженность всякого рода мучениям и приближенность к образу спасителя. В психологическом же плане Юнг определяет трикстера как воплощение бессознательного существования человеческой души, едва поднявшейся над уровнем животного. Именно бессознательность является главным признаком этой пси-хологемы.
Что касается ситуации в романе Засодимского, то здесь мы сталкиваемся с результатом исторической трансформации архетипа трикстера: Аггушка и Лисин - не родные Кряжеву люди, однако в их образах угадываются «сниженные» двойники главного героя романа [109; 39]. Существование двойнической пары «культурный герой-демиург - трикстер» в романе представляется не слу чайным. Как пишут С.З. Агранович и И.В. Саморукова, «главным импульсом к развитию этой структуры (двойничества. - Е.В.) было осознание социальных процессов. ... Двойничество - это реализация бинаризма в плане осознания социальной роли человека» [15; 21]. Поскольку каждый двойник представляет собой вариант того или иного социального типа, а в центре внимания писателей-народников находятся именно социальные коллизии, процессы развития взаимоотношений личностей и социальных групп, то наличие двойнической пары «культурный герой-демиург - трикстер» в народническом романе вполне естественно. По отношению к роману Засодимского трудно говорить о каком-либо одном, «чистом» типе двойничества. Так, репрезентация каждым из двойников интересов определенной общественной ниши, их социальная контрастность и противоборство, их принадлежность к разным «мирам» указывают на тип «двойников-антагонистов» [15; 12-29]. Антагонистическое двойничество усиливается еще и тем, что, с точки зрения закручьевских кулаков, все трое являются чем-то единым, своеобразным троекратным воплощением одного начала: «.. .красный черт, каторжный и лиса сошлись вместе. Эта почтенная троица пугала закручьевцев. Положим, «лиса» с «красным чертом» не дружила, но она дружила с «каторжным», а «каторжный» водился с «чертом», - значит, все было едино...» [8; 203-204]. На это же указывает и участие двойников в пространственной организации произведения. Каждый из них является представителем особой, отграниченной от других, территории: Кряжев - Смурина, расположенного на одном из берегов реки; Лисин - Закручья, находящегося на противоположном берегу; Аггушка - выселок, практически переходящих в пространство леса. Маргинальность Аггушки и «открытый финал» романа (уход «в никуда» Аггушки и Кряжева как намек на бессмертие или возрождение в новом качестве) свидетельствуют о двойничестве по типу «карнавальных пар» [15; 30-43]. Связь Кряжева с Аггушкой в контексте мифологии вполне оправданна и естественна: Аггушка в данном случае - это представитель демонического «нижнего» мира, с которым у мифологического кузнеца имеются привычные контакты. В образе этого героя воплощаются черты самого дьявола, а также со баки и волка, которые традиционно считаются животными, имеющими отношение к миру нечистой силы [74; 22]. Лисин же сам всемерно пытается создать о себе представление как о «втором лице» Кряжева в глазах смуринцев, в чем нам видится реализация архетипического мотива неудачного подражания трикстера культурному герою. А перед земской управой и в своей лживой статье в одну из «сереньких» московских газет он и вовсе выставляет себя единственным устроителем артели в селе Смурине, ни словом не обмолвившись о Кряжеве и присвоив себе все его заслуги. Все это Лисин делает из личной корысти. Здесь мы обнаруживаем реализацию важного мотива, связанного с архетипом трикстера, - мотива удовлетворения жадности, голода или похоти. «У некоторых трикстеров преобладает жадность, у других похоть. ... Стремясь удовлетворить свои ненасытные желания (или простой голод), трикстер прибегает к обману, нарушает самые строгие нормы обычного права и общинной морали» [112; 92].
Архетип дома
Символика дома и анти-дома является одной из важнейших для П.В. За-содимского на протяжении всего его творчества. Как правило, архетип дома, являясь одним из наиболее древних выразителей бинарной оппозиции «космос - хаос», полностью реализует в произведении все свои значения, а именно: зна чение закрытого внутреннего пространства, находящегося в оппозиции наруж ному, внешнему миру; значение некоего пространства, дающего покой, безо пасность и надежную защиту; значение средоточия универсальных жизненных ценностей - таких как счастье, благополучие и согласие в семье, материальный достаток. «Важнейшая символическая функция дома — защитная. Нарисован ные или вырезанные на дверях и над окнами кресты, заткнутые над ними серпы и другие металлические предметы и освященные травы обеспечивали дому на дежную защиту от нечистой силы. В быличках и сказках человек укрывается в доме от преследующих его врагов, которые не в силах переступить порог. Дом, сооруженный руками хозяина или его родителей, воплощает идею семьи и ро да, связи предков и потомков. ... Дом противопоставлен окружающему миру как пространство закрытое — открытому, безопасное — опасному, внутреннее — внешнему» [164]. «Границы дома призваны защитить его обитателей, изоли ровать от внешнего мира. Рїменно поэтому их семантика складывается с учетом возможности их разрушения, вторжения стихии, неподвластной человеку» [22; 134].
В ценностной парадигме христианства мифологема дома, кроме указанных значений, приобретает еще и значение «намоленного» места, то есть такого, где человек не просто живет, но и обращается к Богу. В любом христианском жилище имеется свой «малый иконостас» или хотя бы одна икона. Дом христианина - это своего рода «малая церковь», обитель Святого Духа, Дом Божий. «Намоленный дом» оберегает своих обитателей от бед, становится родовым гнездом, где поколения, сменяя друг друга, хранят родовую память.
Таким образом, дом в славянской культуре - это пространство, где человек чувствует себя уютно и защищенно, где, в противовес внешнему хаосу, царит космос, созданный самим хозяином по его же собственным законам и, согласно христианской традиции, по законам Божьим. Однако иногда архетип дома может реализовываться и в инверсированном виде, являясь в этом случае показателем отказа героев от универсальных, исконных нравственных ценностей [63; 65-70].
Повесть «Грешница» является первым произведением, в котором Засо-димский разрабатывает архетипический образ дома, причем мы имеем дело именно с инверсированной реализацией указанного архетипа. При этом инверсия архетипического значения происходит в точке зрения если не положительного - в полном смысле этого слова - персонажа, то по крайней мере персонажа, на стороне которого находятся симпатии самого автора. Но такая трансформация указывает отнюдь не на безнравственность героини, а скорее на безнравственность тех, по чьей вине в ее сознании происходит искажение понятия о доме. Мир в повести Засодимского — это мир, в котором дом для носителей универсальных законов бытия становится враждебным началом. В этом мире отвергаются вечные нравственные категории, нарушаются «общечеловеческие законы, «установленные» еще на архетипическом уровне и зафиксированные мифом» [63; 66]. Инверсированный архетип дома выступает средством отрицательной оценки автором того образа жизни в современном ему обществе, при котором переворачиваются с ног на голову вековые моральные устои, обесцениваются исконные нравственные ценности и совершается насилие над человеческим естеством в его лучших проявлениях.
Ни одно из жилищ, через которые проходит Маша, главная героиня повести, за свою недолгую жизнь, не становится для нее домом в полном смысле этого слова. Более того, каждое последующее жилище становится все менее уютным, дающим защиту и пригодным для нормальной жизни. Это проявляется и на чисто физическом уровне, и на уровне взаимоотношений с окружающими, и на уровне душевного состояния Маши. Ни в одном из домов героиня не может обустроить жизнь по своим собственным правилам, создать свой «космос»: вторгающиеся в него хаотические силы в виде людей и обстоятельств мешают это сделать. Все начинается с родительского дома, в котором протекает далеко не безоблачное Машино детство. Ни внутри дома, ни на пространстве вокруг него девочка не чувствует себя полностью свободно и беззаботно. Иногда ее игры проходят в «большой комнате» [4; 9]. «Большая комната» обретает зримые черты той части жилища славян, которую принято называть красным углом. В эту часть дома Маша не всегда имеет доступ, мать препятствует ей в этом: «... только лишь разыграется Маша, - мать тут как тут.
Полно тебе баловаться-то, маленькая! Пыль столбом подняла... Гляди-тко! - закричит Петровна, а под сердитый час хватит, пожалуй, Машу и за ухо или по уху, глядя по тому, как придется» [4; 10]. Большая часть жизни Маши проходит на задней половине избы, где находится печь, готовится нехитрое кушанье и где они с матерью вместе спят на лавке. Очевидно, что жилище Свориных ориентировано в пространстве в четком соответствии со славянской фольклорной традицией: в нем присутствует диагональ «красный угол - печь», наделяемая важным религиозно-мифологическим значением. Красный угол «указывает на полдень, на свет, на всход, на красную или божью сторону» [22; 128], печь же указывает «на тьму, на заход и т.п. ...
Архетип леса
Мифологемы ада и рая впервые начинают разрабатываться Засодимским в повести «Волчиха» (1868), а затем их реализация получает развитие в повести «Темные силы» (1870). В обеих повестях образ ада, в отличие от рая, не имеет пространственных очертаний, реализуясь в виде предметных деталей, портретных характеристик, отдельных предикативных мотивов и оценочных суждений автора и других персонажей. Позднее данные мифологемы находят свое наиболее полное воплощение в произведении, относящемся к более зрелому этапу творчества, - святочном рассказе «Терехин сон» (1880). В нем ад впервые у За-содимского обретает конкретные, визуализированные пространственные черты. Неоднократное и имеющее определенную динамику воплощение мифологем ада и рая позволяет говорить о том, что автор вводит их в свои тексты сознательно.
В «Волчихе» олицетворением ада, связи с потусторонними силами становится образ главной героини, в котором этот мотив соединяется с чертами традиционных фольклорных персонажей: ведьмы, бабы-яги, волка. Волчиха не является настоящей ведьмой, в ней лишь совмещаются черты ведьмы и обыкновенной распутницы, ведьмовскими чертами наделяют ее окружающие. Ее называют «ведьмой киевской» [3; 55], «бабой-ягой» [3; 60], приписывают ей владение «дьявольскими чарами» [3; 60], утверждают, что она «ворожит» [3; 55]. Доставшемуся героине от мужа прозвищу «Волчиха» народная молва придает хтоническую окраску. И даже сам муж говорит об Авдотье: «Словно бес вселился в нее...» [3; 55].
Нагнетание демонических, «дьявольских» характеристик в образе начинается с портрета. Темные глаза Волчихи прямо названы «дьявольскими» [3; 51]; они «насквозь прожигают..., в душу заглядывают и видят все, что есть на душе» [3; 51]. Волосы у нее «как смоль черные» [3; 49], рассыпающиеся в виде «змеистых прядей» [3; 49]. Черный цвет в мифологизированном сознании сам по себе выступает знаком отрицательного начала, враждебной стихии, а в сравнении со смолой создает проекцию на традиционный образ ада с его кипящими смоляными котлами. Образ змеи в развитых мифологических системах, в частности, в славянской, на которую опирается Засодимский, выполняет прежде всего отрицательную роль как воплощение нижнего (водного, подземного или потустороннего) мира, некоего негативного начала. Если же вспомнить о функции змея в библейском рассказе о грехопадении праматери Евы, а также об античной мифологической фигуре Медузы Горгоны, имевшей змей вместо волос на голове, то в таком контексте портрет Авдотьи Волчихи дает возможность интерпретации этого образа как образа грешницы, искусительницы, губительницы человеческих душ. Не случайно Александр поначалу инстинктивно старается «отшатнуться от хозяйки, как от огня» [3; 51], а подъезжая к ее дому, ощущает себя оказавшимся «под другим небом, в ином мире» [3; 61]. Такая трактовка во многом подтверждается дальнейшим ходом сюжета повести. Выясняется, что героиня действительно становится причиной сначала нравственной, а затем и физической гибели церковного служки - пономаря, который под ее влиянием постепенно погружается в разгул постоялого двора, в «адскую семейную жизнь» [3; 55]. Из-за нее «сбился с пути истинного и пошел на совет нечестивых» [3; 60], а затем и погиб один из главных героев повести - Александр, а Митюха Косматый вынужден был совершить убийство.
Явным намеком на связь Волчихи с потусторонним миром и нечистой силой является сцена в ее доме, когда после ночного разгула пьяная компания вдруг слышит удар колокола. Все участники сцены разом успокаиваются, творят крестное знамение, но больше всех меняется сама хозяйка: под влиянием колокольного звона она как бы преображается, трезвеет, колокольный звон сводит на нет ее прежнее дьявольское очарование.
Несмотря на то, что демонические черты явно привнесены в образ героини извне, она все равно выполняет в произведении функцию злого начала. С точки зрения автора, это происходит не случайно: истинная причина «инфер-нальности» героини состоит в ее стремлении жить так, как ей «самой хочется, а не как другим надо» [3; 53]. Эту мысль внушила ей старая барыня, рассказывавшая Авдотье «о каком-то равенстве, о светлом царстве, о праве всех жить не по-собачьи, перебиваясь как-нибудь со дня на день, но жить привольно и счастливо. Говорила она ей и о других землях, о других мирах, далеко от Верейкина, - о необыкновенных людях - полубогах, умиравших за любовь к людям: девушке верилось и не верилось» [3; 54]. Последнее героиня как бы опускает; в ее сознании «сухим остатком» остаюся лишь мечта о «светлом царстве» и индивидуалистическая цель существовать достойно, не считаясь при этом с другими людьми. В конечном итоге, именно эта эгоистическая жизненная установка, потребительская психология, хищнические инстинкты, а не какие-либо внешние атрибуты «ведьмовства», делают ее чудовищем в глазах окружающих, пугают и отталкивают от нее людей. Волчиха слишком поздно понимает, что ее попытка построить «рай на земле» для себя одной неминуемо обречена на неудачу и преступна, так как требует жертв в виде человеческих жизней. В то же время, автор не отказывает своей героине в сочувствии, понимая, что она изначально была чиста душой, много выстрадала в детстве и, в конце концов, сама неминуемо станет жертвой своих устремлений. Такая трагическая подача образа главной героини, наряду со сходством разрабатываемых мотивов и «общечело-вечностью» тематики, роднит «Волчиху» с «Леди Макбет Мценского уезда» Н.С. Лескова.
Обращение к мифологеме рая в повести эпизодично. Единственный раз пространственный образ, напоминающий рай, возникает во сне Волчихи: «И снилось ей раз: сидит она с милым в поле под рябиной, сидит - воркует, к груди его припадает; все поле, все голубое небо, что раскинулось над ними, все, все говорит, поет о любви и неге... Но вот из-за овина выходит Митюха, хохочет, кривит свою рожу... ... ... она чувствует как холодом обдает ее, точно из могилы... Авдотья Васильевна просыпается и творит дрожащею рукой крестное знамение» [3; 59]. Так выясняется, что героиня, которую все привыкли считать причастной силам зла, на самом деле богобоязненна. Происходит «переворачивание» архетипической ситуации: оказывается, что «ведьма» тоже по-своему мечтает о рае. Но его недостижимость для героини подчеркивается тем, что она не способна полностью насладиться его картиной даже во сне.
Таким образом, обращаясь к мифологическому архетипу ада в «Волчихе», автор выводит изображаемое им на уровень широкого обобщения. Созданный в повести противоречивый образ главной героини приобретает символический смысл. Взаимоисключающие черты этого образа, его трагическая окрашенность призваны показать роковую власть над человеческой душой эгоистической мечты о «рае на земле», ту пагубную роль, которую играет в судьбе личности отсутствие нравственных границ и устоев.
