Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Авторская позиция как предмет рефлексии А.И. Солженицына-критика 17
1. Автор и авторская позиция как теоретическая проблема 19
2. Лирический герой и автор биографический в очерках А.И.Солженицына о поэзии 30
3. «Структурный обзор» в цикле «Из «Литературной коллекции» 40
ГЛАВА ВТОРАЯ. «Чувство русской истории» в цикле А.И.Солженицына «Из «Литературной коллекции» 49
1. Принцип историзма в изучении художественного произведения как теоретическая проблема 50
2. А.И. Солженицын-критик об отражении истории Отечества в русской литературе XX в. 62
3. Нравственно-философское кредо А.И. Солженицына-критика 78
1) Проблема историческорй истины 79
2) Идея национального вырождения и возрождения 83
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Читательский дневник писателя как аналитико-синтетический жанр (А.И. Солженицын «Из «Литературной коллекции») 97
1. Герой - оппонент в статье А.И. Солженицына с «С Варламом Шаламовым» 98
2. «Подлинное лицо» художника в статье А.И. Солженицына «Иосиф Бродский - избранные стихи» 109
3. Сила последнего слова в цикле «Из «Литературной коллекции» А.И. Солженицына 120
4. Читательский дневник писателя как разновидность «вторичной» (А.И. Солженицын) литературы 131
Заключение 144
Литература 148
- Автор и авторская позиция как теоретическая проблема
- Принцип историзма в изучении художественного произведения как теоретическая проблема
- Герой - оппонент в статье А.И. Солженицына с «С Варламом Шаламовым»
- Сила последнего слова в цикле «Из «Литературной коллекции» А.И. Солженицына
Введение к работе
Масштабы творческой деятельности лауреата Нобелевской премии по литературе (1970), академика Российской Академии Наук (1997) А.И. Солженицына, сила влияния его идей и нравственного максимализма на духовное развитие общества во второй половине XX - начале XXI веков ещё долго будут объяснять неослабевающий интерес отечественных и зарубежных исследователей к произведениям выдающегося писателя, мыслителя, общественного деятеля, публициста. Его страстная, бескомпромиссная личность, верующая и способная идти на любые жертвы во имя истины, являлась и является причиной многих споров об этом человеке.
Актуальность осуществлённого нами исследования обусловлена остротой и значимостью социальных и нравственно-философских проблем, занимающих центральное место в творческих исканиях А. Солженицына и такое же место в спорах о нём. Это, в первую очередь, проблема духовного возрождения Отечества, связанная с восстановлением исторической памяти, национального самосознания и религиозного мировосприятия.
Творчество А.И. Солженицына изучается давно и основательно. Об этом свидетельствуют не только обстоятельные монографии, созданные в нашей стране и за рубежом (Андреева-Карлайл О.В. Солженицын. В круге тайном. Нью-Йорк, 1978 (перевод и публикация осуществлены в 1991 году журналом «Вопросы литературы»); Нива Ж. Солженицын. М, 1992; Мешков Ю. Александр Солженицын. Личность. Творчество. Время. Екатеринбург, 1994; Чалмаев В.А. Александр Солженицын: Жизнь и творчество. М.,1994; Кузьмин В. Поэтика рассказов А.И. Солженицына. Тверь, 1998; Голубков М. Александр Солженицын. М, 1999; Лейдерман Н. Взыскующее слово. А.И. Солженицына: Поэзия и поэтика. Екатеринбург, 2000; Урманов А. Поэтика прозы Александра Солженицына. М., 2000 и др.), но и биографические и библиографические указатели по творчеству писателя (Левитская Н.Г. Александр Солженицын: Библиографический указатель. М., 1991; Павел Спиваковский. Краткая
4 библиография сочинений А.И. Солженицына и работ о нём // Литературное
обозрение, 1999, № 1; раздел об А.И. Солженицыне в исследовании Чупринина СИ. «Новая Россия: мир литературы: Энциклопедический словарь-справочник»: В 2-х т. М., 2003), защищающиеся диссертации по философским, эстетическим и лингвистическим особенностям его текста (Лаврёнов П.П. Проблемы русского национального характера в творчестве А.И. Солженицына: Нравственно-философский аспект: Дис. канд. филол. н. / Московский педагогический государственный университет им. В.И. Ленина. М., 1992 и др.), проводятся научные конференции, посвященные его творчеству (Международная научная конференция в Пушкинском доме «Академик А.И. Солженицын» в 1999 г.).
Исследователей творчества А.И. Солженицына нельзя упрекнуть в однообразии их интереса. Анализируются жанровые особенности исторического повествования, мастерство А. Солженицына-публициста, структурное своеобразие его новеллистики и связь произведений с историко-литературным контекстом. Не прошли незамеченными и последние произведения писателя: его мемуарная проза, его литературные миниатюры «Крохотки», его научно-публицистический труд «Двести лет вместе» и, конечно, «новомирская» литературная критика А.И. Солженицына. Внимание к ней обусловлено и содержанием цикла статей «Из «Литературной коллекции», и устойчивым характером отношений писателя с журналом.
С «Новым миром» у А.И. Солженицына связано многое: судьба впервые опубликованных там произведений, судьба неопубликованного, история взаимоотношений с одним из выдающихся художников XX века Александром Трифоновичем Твардовским. В определённые периоды лицо журнала приобретало чёткую выразительность, сформировавшуюся благодаря составу и качеству публикаций, принципам отбора материала и способам комментирования его, последовательной реакции общественно-политической позиции журнала по вопросам искусства и политики... Это всё относится и к тому периоду в истории журнала, когда к его руководству пришёл в 1986 году
5 Сергей Павлович Залыгин.
Принципиальная позиция журнала удерживала от многих крайностей, которыми была так богата эпоха, именовавшая себя перестройкой. Как известно, именно «Новый мир» возвратил отечественному читателю роман Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго», произведения В.Т. Шаламова, прозу А.И. Солженицына: его «Архипелаг ГУЛАГ» и Нобелевскую лекцию, его публицистику перестроечного времени: «На возврате дыхания и сознания», «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни», «Образованщина» и его «Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни». Потому и своё новое произведение - литературно-критический цикл «Из «Литературной коллекции» - А.И. Солженицын публикует в «Новом мире».
«Малая» проза А.И. Солженицына в понимании большинства исследователей - талантливое явление, роднящее автора с выдающимися представителями «почвеннической» литературы (Ф. Абрамовым, В. Беловым, В. Распутиным, Б. Можаевым, В. Астафьевым...) (Архангельский А. «О символе бедном замолвите слово: «Малая» проза Солженицына: «поэзия и правда»), «катакомбной» литературы, противостоящей «официальной культуре» (Ж. Нива «Солженицын», А. Латынина «Солженицын и мы»). В начале 90-х годов место А.И. Солженицына в истории отечественной культуры устанавливалось без особых проблем и споров. Он воспринимался как эталон мужества, честности, любви к отечеству, его позицию характеризовали, как «солженицынскую, возвышающую широту взглядов» [Латынина 1990: 250]. И, формулируя перед критикой «задачу осмысления Солженицына как целостного явления», исследовательница задавалась вопросом: «способны ли мы ответить этому напряжённому общественному ожиданию? сможем ли оказаться на высоте духовных и культурных задач, поставленных художником, или же будем продолжать барахтаться в мелких спорах, всё более разбредаясь по противостоящим друг другу лагерям, каждый из которых поражает своей эфемерной идейной общностью, обилием подспудных противоречий и опасной
тенденцией превратиться из течения общественной мысли в новую идеологию, со своими догматами? Приведёт ли возвращение Солженицына к расширению границ свободы слова, к разговору напрямую, без обиняков, к более высокому уровню споров, к перегруппировке литературных сил - или позиция культуры будет по-прежнему подвергаться атаке из двух враждующих лагерей как позиция беспринципная?» [Латынина 1990: 249].
Пройдёт не так уж много времени, и С.А. Иванов произнесёт страшную фразу о нашем сегодняшнем восприятии Солженицына: «...Опыт семилетнего пребывания литературного патриарха на родине вполне доказал, что его писания в любом случае не оказывают на умы ровным счётом никакого воздействия» [Иванов 2001: 62].
Не оттого ли и сегодняшняя страстная бескомпромиссность цикла А.И. Солженицына «Из «Литературной коллекции», напоминающая стиль беспощадной к оппонентам журнальной полемики литературной критики XIX века, смущает нас и обескураживает? Обращаясь к современникам, А.И. Солженицын в который уже раз напоминает о великой миссии художника, слово которого служит Правде и Совести, призвано удержать Отечество от падения в бездну. История взаимоотношений А.И. Солженицына с журналом «Новый мир», безусловно, представляет собой большой интерес для историков, изучающих литературную критику. Вопрос взаимодействия и взаимовлияния журнального контекста с текстами А.И. Солженицына не входил в круг задач нашего исследования, но и без их рассмотрения его перспективная постановка была бы невозможна.
В «Истории русской литературной критики» (2002) цикл «Из «Литературной коллекции» получает признание как яркое явление литературно-критического процесса последних лет. Правда, и в этом случае отдельные версии цикла, проблематика его, жанровая поэтика и т.п. не рассматриваются ни в какой степени. Данная работа даёт возможность восполнить этот пробел.
Объектом нашего исследования стала книга А.И. Солженицына «Из
7 «Литературной коллекции».
Первый очерк цикла А. Солженицына публикуется в первом номере журнала «Новый мир» за 1997 год («Голый год» Бориса Пильняка»). После этого в «Новом мире» выходят ещё одиннадцать статей, и только после публикации тринадцатой статьи Солженицына - «Иосиф Бродский - избранные стихи» (1999) начинают появляться первые отклики: Штерна Л. - «Exlibris НГ» (13 апреля 2000), Ефимова И. «Солженицын читает Бродского» (2000), Б. Парамонова «Солженицын - критик», Н. Ивановой «Меня упрекали во всём, окромя погоды...» (Александр Исаевич об Иосифе Александровиче)» (2000), Й. Кюста «Плохой поэт Иосиф Бродский: К истории вопроса» (2000), Л. Лосева «Солженицын и Бродский как соседи» (2000).
Следует заметить, что все они публикуются практически одновременно -в середине 2000 года. Кроме того, все они связаны с именем героя тринадцатой статьи — И. Бродского. Отступает от этого правила только Б. Парамонов, который судит о литературно-критической деятельности А. Солженицына ещё и по статье «Окунаясь в Чехова». Совершенно очевидно, что высказанные в адрес А. Солженицына в связи со статьёй об И. Бродском упрёки могли бы прозвучать и в том случае, если бы критики взялись комментировать и некоторые другие статьи цикла. Статьи о Д. Самойлове и Ю. Нагибине к тому времени ещё не публиковались, но статьи о В. Шаламове и Ю. Тынянове уже были.
Суждения о литературно-критической деятельности А.И. Солженицына, высказывающиеся авторами статей, носят обобщающий характер, хотя строятся почти всегда на рассмотрении одного очерка цикла (исключение составляет позиция Б. Парамонова, выстраиваемая на двух очерках цикла А. Солженицына). Приёмы литературно-критической работы А. Солженицына, язык (поэта и критика), теоретические понятия, логика литературно-критической работы, контекст, критерии оценки... в определённой степени обращают на себя внимание исследователей. Разговор на эту тему позволяет одним (Б. Парамонов) вволю поиронизировать над старомодными и очень
8 приблизительными представлениями А.И. Солженицына о природе
словесного искусства, другие (Н. Иванова), проявляя деликатность и уважение,
ищут более дипломатичные формулировки для выражения той же мысли.
«Удручает» Б. Парамонова в статьях Солженицына о Бродском и о Чехове
«однообразие ...подхода к литературе и писателям. Ибо о Чехове Солженицын
сказал то же самое, что о Бродском, - по тем же критериям анализировал его и
оценивал. Критерии нам уже известные: отношение к христианству и церкви, к
интеллигенции, к народу и его языку, вообще к России - какой картина русской
жизни выступает у автора» [Парамонов 2001: 3]. Между делом и небрежно
предлагается формулировка жанра литературно-критического очерка А.И.
Солженицына - «читательские заметки», «эти его публикации», «записи для
себя» [Парамонов 2001: 1]. Такие определения («заметки», «эти его
публикации») относятся и в целом к «циклу». «Формально, - пишет Б.
Парамонов, - эксперимент Солженицына вполне допустим - печатать записную
книжку, черновики, конспективные наброски. Кстати сказать, некоторые из
этих его публикаций очень выгодно смотрятся на интернете, в электронной
сети (где я их и обнаружил)» [Там же]. Б. Парамонов оценивает суждения
Солженицына о прозе чуть выше суждений о поэзии: «Прозу Солженицын
видит остро и подробно, суждения его высоко технологичны -
профессиональны» [Парамонов 2001: 3]. И всё-таки в тех случаях, когда для
предположений о возможном развитии прозы Чехова требуется понимание
природы литературного творчества, Солженицын даёт повод Парамонову для
очередной порции ядовитых, насмешливых рассуждений: «В Солженицыне жив
архаичнейший русский народник, музейный тип Глеба Успенского - тип
человека всячески достойного, но которому даже крупный художественный дар
не помогает понять элементарную мысль о несводимости искусства к
общественной деятельности» [Там же].
Комментируя манеру А. Солженицына допрашивать с пристрастием
поэта, Н. Иванова сравнивает «диалог» критика с поэтом со школьной
ситуацией: «Учитель - ученику: садись, два. Ответ неудовлетворительный. И
нет дела учителю, что ученик и даже тень его давно уже вышли из класса, а
скорее всего, вообще в нём никогда и не были. <.. .> Но это - метод полемики распространённый, часто избираемый неординарными «монологическими» личностями» [Иванова 2000: 183]. Солженицын, предполагает Н. Иванова, полемизирует не с Бродским, а с «воображаемым Бродским», ничего общего не имевшим с реальным. «Солженицын Бродского не принимает <...> Солженицын Бродского разоблачает» [Иванова 2000: 184]. И именно потому, что Солженицын страстно критикует Бродского, в статье создаётся портрет, но не критикуемого, а критикующего: «Статья - не только и не столько портрет Бродского, сколько автопортрет Солженицына» [Там же]. Так исследовательница выдвигает гипотезу, подтвердившуюся в ходе нашего анализа цикла, что литературно-критические произведения А.И. Солженицына по своей повествовательной структуре приближаются к структуре художественного текста с системой персонажей в центре. И не случайно исследовательница высказывает предположение, что «...солженицынскую «литературную коллекцию» будет любопытно почитать подряд именно с целью понимания Солженицына...» [Там же].
Последовательность появления очерков цикла «Из «Литературной коллекции» не позволяет увидеть строго выстроенную структуру. Само название свидетельствует о незавершённости работы: «из», а не все. Незавершённость является в этом цикле одним из важных формальных признаков текста. Автор неоднократно возвращается к своим очеркам, делая добавления в начале или конце в связи с публикацией мемуаров, дневников, новых произведений героев очерков. Поэтому представляется возможным рассматривать известный нам текст как самостоятельное произведение.
Предметом анализа в диссертационном сочинении стало своеобразие писательской критики Солженицына, проявившееся в конкретном тексте -цикле очерков, как их назвал сам автор, о писателях и об отдельных произведениях, т.е. в книге «Из «Литературной коллекции».
Цель предлагаемого исследования - выявить основные приёмы и
10 принципы анализа художественных явлений, проявившиеся в литературно-критических статьях (очерках) Солженицына, вошедших в книгу «Из «Литературной коллекции», и характеризующие особенности писательской критики и её автора.
Как известно, литературная критика, призванная отразить уровень интерпретации литературных произведений на определенном этапе и связь философско-эстетических идей с политическими, социальными, религиозными и национальными процессами и тенденциями эпохи, привлекает к себе в последние десятилетия всё более и более пристальное внимание исследователей. Среди аспектов, пользующихся наибольшим интересом при изучении литературной критики как историко-теоретической проблемы, жанровые особенности литературной критики (Русский литературный портрет и рецензия в XX в.: Концепция и поэтика: Сб. статей и материалов / Ред. -составитель В.В. Перхин. - СПб., 2002; Муромский В.П. «Из наблюдений над особенностями развития литературно-критических жанров (Советский период)» и др.), проблемы специфических родовых признаков литературной критики и её функциональной сущности (Корокотина A.M. «Актуальные проблемы литературной критики»), история профессиональной критики (Громов Е.С. «Литературно-художественная критика как элемент духовной культуры»), связь процессов развития литературной критики с явлениями в смежных дисциплинах и направлениях (Бугрина Н.А. «Взрыв документальности» перед лицом критики»), вопросы уточнения историко-типологических характеристик литературной критики и др.
Как отмечал В.В. Прозоров, «русская литературная жизнь последних трёх столетий протекает в напряжённых идейно-эстетических диалогах и спорах. Искания и прогнозы разных по своим убеждениям литературных критиков позволяют полнее и внятнее выразить природу историко-литературного процесса в России. Судьба русской литературной критики неразрывно связана с драматически сложной историей отечественной культуры и социально-политического бытия страны» [История 2002: 3]. Обосновывая критерии
периодизации истории критики, автор указывает важнейшие направления, в которых осуществляется эволюция литературно-критической мысли, важнейшие аспекты, в которых она проявляется. Литературный критик представляет собою не просто посредника между высокой литературой и читателем, нуждающимся в руководителе, «в одном лице он нередко представительствует и писательский цех, и читательский мир» [История 2002:
9].
Если в 80-е годы XX века на первое место в литературном процессе выдвигалась острейшая полемика, характеризующаяся «крайностями позиций, стремлением монологизировать любой диалог, запальчивым уходом из литературы в политику», то начало последнего десятилетия сопровождается уходом на второй план споров об истории и выдвижением на первый план вопросов современного общественно-политического строительства, полагает Е.Г. Елина, автор раздела «Литературная критика России 1990-х годов», включённого в «Историю русской литературной критики». Ссылаясь на статью Н. Ивановой «Между: О месте критики в прессе и литературе» (1996), автор отмечает падение авторитета толстых журналов, изменение настроения ещё недавно энергичных и боевых критиков. Критики переместились из толстых журналов на газетные полосы, на интернетовские сайты.
Отмечая наиболее заметные явления писательской критики последнего десятилетия XX века, Е.Г. Елина называет имена И. Бродского, Ю. Кублановского, Е. Рейна и А.И. Солженицына - автора «Литературной коллекции».
«К середине 1990-х годов в литературной критике, — пишет Е.Г. Елина, -складывается особенная ситуация, носящая отчётливые черты постмодернистского сознания. Такая критика оказалась востребованной известной частью читателей, которые сформировались постсоветской действительностью и вкусы которых отличаются примирительной эклектичностью. В ответ на «социальный заказ» появились и литераторы, для которых приблизительность мысли сопрягается с приблизительностью
12 словесного выражения. Внешними знаками постмодернистского мышления в
литературной критике становятся слова «как бы» и «на самом деле». В
результате возникает, - иронизирует Е.Г. Елина, - «как бы» критическое слово
о «как бы» писателе» [История 2002: 356]. Вероятно, всецело солидаризируясь
с А.И. Солженицыным в оценке современного состояния литературной и
критической мысли, Е.Г. Елина ссылается на суждения писателя.
«Литературная критика 1990-х, — пишет она, - находя новые и интересные
формы диалога с литературой, одновременно утрачивает некоторые природные
свойства. Писатели перестают реагировать на рецензии, читателям по большей
части они становятся недоступны. Критики трудятся на собственном поле,
осознавая свою профессию как способ творческого самовыражения. По
другому поводу, но очень кстати об этом размышляет А. Солженицын: «
...самовыражение — модное словечко, высшее оправдание литературной
деятельности. Какой ничтожный принцип. «Самовыражение» не предполагает
никакого самоограничения ни в обществе, ни перед Богом. И - есть ли ещё что
«выражать» [История 2002: 357].
Оценивая кризисное состояние критики, оказавшейся не готовой к работе
с постмодернистской литературой, автор указывает на изменение отношений
литературы с действительностью. Современное состояние литературной
критики характеризуется, по её мнению, появлением нового многоликого
представителя читательской критики — учителя литературы, поставленного в
необходимость самостоятельно прочитывать новые тексты и перечитывать
старые. Исследовательница формулирует свою версию современного
литературного процесса. Она пишет: «В силу изменившихся начал
общественного и государственного жизнеустройства литература перестала
быть больше, чем литературой, она перестала быть парламентом, адвокатурой,
судом присяжных. И теперь никто - ни писатель, ни парламент, ни критик -
ничего никому не должен. И это по-своему хорошо, потому что каждый волен
исполнять свою социальную роль как пожелает, как сумеет. И сама литература,
и литературная критика обращаются к своим первоосновам, с соприродными
13 им характеристиками, не принимая на себя «повышенные обязательства»
перед кем бы то ни было. Литература и - ещё больше - литературная критика
перешли в иное - филологическое измерение» [История 2002: 358-359].
Выделяя большой слой «выдвиженцев» 1990-х (А. Василевский, В. Курицын,
М. Золотоносов, П. Басинский, М. Липовецкий, Д. Бавильский, А.
Архангельский, Е. Добренко, А. Немзер, К. Кобрин, Л. Пирогов...), автор
откровенно симпатизирует их высокой филологической культуре, способности
свободно и масштабно мыслить, находить нетривиальные решения проблем. И
не случайно именно с этими именами связан расцвет культурологического и
филологического журнала «Новое литературное обозрение», выходящего с
1992 года. Новое поколение критиков принесло с собой и новое лицо критики и
её новые установки.
Как и на некоторых других этапах развития русской литературно-художественной критики, в последние десятилетия активизируется работа писателей как критиков. Можно назвать имена В. Катаева, С. Залыгина, В. Шукшина, Ю. Трифонова, В. Ерофеева и др.
Учитывая сказанное, мы считаем необходимым сосредоточить внимание на рассмотрении специфических признаков писательской критики, которая часто проявляет себя в духовной оппозиции с постмодернизмом. В связи с этим мы формулируем следующие задачи исследования: 1. Рассмотреть литературно-критический цикл «Из «Литературной коллекции» А.И. Солженицына с точки зрения представленной в нём оппозиции художников и целостной версии истории Отечества. 2. Проанализировать образ оппонента в литературно-критических произведениях цикла. 3. Выявить формы выражения авторской позиции в литературно-критических текстах. 4. Установить связи литературно-критических произведений А.И. Солженицына с мемуарной и публицистической литературой писателя.
Методологическим основанием в данном исследовании являются работы по вопросам истории и теории литературной критики Б.Ф. Егорова, В.П. Муромского, Г.А. Белой, М.Г. Зельдовича, В.В. Прозорова, СП. Истратовой,
14 B.H. Коновалова, Е.Г. Елиной и др.
Научная новизна работы проявляется в обращении к неизученной, но значимой стороне творчества А.И. Солженицына - его литературно-критической деятельности. При этом она рассматривается не во всех элементах её проявления от многочисленных откликов и рецензий до мемуарно-публицистической книги «Бодался телёнок с дубом», хотя эти произведения тоже интересны и в выделенном аспекте не изучены. Для определения своеобразия писательской критики Солженицына в данном сочинении избрано произведение «Из «Литературной коллекции» как критическое целое.
Научная значимость работы в том, что она позволяет увидеть творческую деятельность известного писателя в новом значимом ракурсе. А.И. Солженицын назвал свою книгу - «Из «Литературной коллекции». Естественно, «из», потому что коллекционирование - процесс бесконечный. Но важно, что это именно коллекция, т.е. то, что особенно ценно и значимо для коллекционера. А поскольку коллекция литературная, то отбираются имена русских писателей и их творения. Уже в самом отборе открывается что-то новое в понимании творческой личности самого автора очерков. Поскольку речь идёт о литературно-критическом произведении писателя, можно увидеть не до конца раскрытые сегодня особенности и возможности такого значительного явления, как писательская критика. Осуществлённое исследование представляет значительный фактический материал для этого.
В качестве научной гипотезы, требующей аналитического доказательства, выносятся следующие положения: 1) литературно-критические произведения А.И. Солженицына, публикуемые им под заголовком «Из «Литературной коллекции», являют собой целостный и одновременно открытый цикл, характеризующийся устойчивой системой приёмов литературно-критического анализа; 2) входящие в цикл произведения соответствуют жанровой модели «читательский дневник писателя»; 3) читательская критика оказывает своё влияние не только на стилистику профессиональной критики, но и на жанровую поэтику писательской; 4)
15 литературная критика А.И. Солженицына свидетельствует о том, что
гражданственные и религиозные традиции литературной критики XIX века
своей привлекательности и значения не утратили и в наше время.
Практическая значимость осуществлённого исследования состоит в том, что результаты его могут быть использованы при чтении курса истории русской литературы и литературной критики XX века, при разработке специальных курсов по творчеству А.И. Солженицына и проблемам писательской критики.
Широта охвата литературной жизни разных периодов (от обращения к писателям конца XIX - начала XX веков до публикаций последних лет), большое число имён художников и произведений, ставших предметом внимания Солженицына, потребовали найти такие пути анализа, которые позволили бы, с одной стороны, объединить разговор об очень разных авторах и литературных явлениях, с другой - не потерять главный предмет исследования - особенности писательской критики Солженицына. За ними в конечном счёте раскрываются новые характерные черты творческой индивидуальности писателя. В итоге определилась соответствующая структура диссертации, которая состоит из введения, трёх глав, заключения, списка литературы, включающего 197 наименований. Содержание работы изложено на 161 странице.
Отдельные положения диссертации были изложены в виде докладов на конференциях: всероссийская научная конференция «Язык культуры и культура языка», Тюмень, ТюмГУ -ТГИИК, 15-17 марта 2001г. (доклад: «Смерть Вазир-Мухтара» Ю.Н. Тынянова в оценке Солженицына-критика»); межрегиональная научно-практическая конференция «Славянские духовные истоки культуры и словесности», Тюмень, ТюмГУ, 24 мая 2001г. (доклад: «Голый год» Б. Пильняка в оценке А.И. Солженицына-критика»); региональная научно-практическая конференция «Художественная культура как феномен», Тюмень, ТГИИК, 11-12 апреля 2002 (доклад: «Писательская критика как явление культуры: «Литературная коллекция»); международная научная
конференция «Постмодернизм и судьбы художественной литературы на рубеже тысячелетий», Тюмень, ТюмГУ, 16 - 19 апреля 2002г. (доклад: «Изучение особенностей писательской критики в вузе: «Литературная коллекция» А.И. Солженицына»),
Автор и авторская позиция как теоретическая проблема
Вопрос об «авторе» литературного произведения, некоей личности, организующей повествование, или — обратно — о произведении, строящем эту личность, активно обсуждался в отечественной и европейской критике и науке с начала XIX в., о чем писал В.В. Виноградов: «О субъекте литературного произведения говорили многие, почти все, кто старался глубже понять формы словесного искусства, - Белинский, Шевырев, И. Киреевский, Гоголь, Тургенев, Л. Толстой, Достоевский, Ап. Григорьев, К. Леонтьев и др., каждый в меру своей оригинальности проявлял особенный и притом острый философский, эстетический интерес к этому вопросу» [Виноградов 1971: 84].
Слово «автор» употребляется в современном литературоведении в нескольких значениях. Прежде всего, оно означает писателя - реально существовавшего человека (автор биографический). В других случаях оно обозначает некую концепцию, некий взгляд на действительность, выражением которого является все произведение (автор в его внутритекстовом, художественном воплощении) [Корман 1989: 59; Прозоров 1999: 11]. По мнению Б.О. Кормана, при рассмотрении внутренней структуры произведения целесообразно было бы закрепить за словом «автор» второе значение (автор как носитель концепции всего произведения) [Корман 1989: 59].
Автор в его внутритекстовом бытии рассматривается в широком и в конкретном, частном значениях как имманентный произведению автор-творец, присутствующий в его творении как целом, освещающий и оценивающий реальность, проявляющий себя в качестве субъекта художественной деятельности (устроитель, воплотитель и выразитель эмоционально-смысловой целостности, единства художественного текста) и как образ автора, косвенно локализованный в художественном тексте [Прозоров 1999: 13-14; Хализев 1999: 54]. При этом вычленяются узкое понимание образа автора (личность автора - тема и предмет его творчества) и широкое (носитель авторской, не связанной с персонажами, речи в прозе).
Теория образа автора как главная категория эпического и лиро-эпического произведения была разработана В.В. Виноградовым (1961). Образ автора понимался Виноградовым как главная и многозначная стилевая характеристика произведения и всей художественной литературы как целого. Образ автора мыслился им прежде всего в его стилевой индивидуализации, в его художественно-речевом выражении, в отборе и осуществлении в тексте соответствующих лексических и синтаксических единиц, в общем композиционном воплощении.
Образ автора, по Виноградову, - это центр художественно-речевого мира, обнаруживающий эстетические отношения автора к содержанию собственного текста: «Он сквозит в художественном произведении всегда. В ткани слов, в приёмах изображения ощущается его лик. Это — не лицо «реального», житейского Толстого, Достоевского, Гоголя. Это - своеобразный «актерский» лик писателя. В каждой яркой индивидуальности образ писателя принимает индивидуальные очертании, и все же его структура определяется не психологическим укладом данного писателя, а его эстетико-метафизическими воззрениями. Они могут быть не осознаны (при отсутствии у писателя большой интеллектуальной и художественной культуры), но должны непременно быть (т.е. существовать). Весь вопрос в том, как этот образ писателя реконструировать на основании его произведений. Всякие биографические сведения я решительно отметаю» (Архив: Письма к жене) [Цит. по: Чудаков 1992: 239]. «Образ автора» зависит от принадлежности писателя к литературной школе, которая строит свой собственный «образ писателя». Ставший для Виноградова главной категорией науки о языке художественной литературы, «образ автора», по мнению А.П. Чудакова, — не только стилистическое понятие, но - философская категория, разрешающая острейшую антиномию изучения самодвижения литературных форм в сфере действия внеличных объективных сил - и идеи личности, творящей художественный мир [Чудаков 1992: 242]. Виноградовская категория оказала значительное влияние на отечественную интерпретацию проблемы автора, которая является одной из самых остро дискуссионных в литературоведении XX в. В науке существует несколько подходов к интерпретации виноградовской категории. В отличие от «образа автора» у Виноградова, этот термин в понимании Л.Я. Гинзбург отвлечён от текста: её «образ поэта» как результат взаимодействия представлений о художнике и конкретной личности становится более целостным и очеловеченным [Гинзбург 1964]. М.М. Бахтин не принимал ключевое понятие виноградовской теории: «Подлинный автор не может стать образом, ибо он создатель всякого образа» [Бахтин 1979: 363]; «Мы чувствуем его во всем как чистое изображающее начало (изображающий субъект), а не как изображенный (видимый) образ. ... Образ автора-это contradictio in adiecto» [Бахтин 1979: 288]; «Первичный автор не может быть образом: он ускользает от всякого образного представления. Когда мы стараемся образно представить себе первичного автора, то мы сами создаем его образ, то есть сами становимся первичным автором этого образа. ... Первичный автор, если он выступает с прямым словом, не может быть просто писателем: от лица писателя ничего нельзя сказать (писатель превращается в публициста, моралиста, учёного и т. п.)» [Бахтин 1979: 353]. М.М. Бахтин создал свою концепцию автора как участника художественного события. По Бахтину, автор-творец - «эстетически деятельный субъект», создатель художественного произведения как целого. Сознание автора Бахтин определял как «сознание сознания»: «Автор - носитель напряжённо-активного единства завершённого целого, целого героя и целого произведения, трансгредиентного каждому отдельному моменту его» [Бахтин 1979: 14]. Сущность автора-творца и его функции во многом определяются его «вненаходимостью» по отношению как к «внутреннему миру» художественного произведения, так и к той действительности (природной, бытовой, исторической), которую этот вымышленный мир воспроизводит. В этом отношении автор-творец противопоставляется в первую очередь герою.
Принцип историзма в изучении художественного произведения как теоретическая проблема
Преемственные связи между различными направлениями литературной науки в России основывались именно на принципе историзма, который оказался ведущим методологическим принципом русского литературоведения. «Принципы историзма возникли тогда, когда русское литературоведение обретало свое национальное своеобразие, когда оно вырабатывало теоретические понятия, основополагающие для историко-литературного анализа. К числу их относилось, например, понятие литературного направления ... » [Николаев 1983: 19-20].
Первое конкретное воплощение принципа историзма исследователь видит в оценке А.С. Пушкиным «Истории поэзии» Шевырёва: «Способ изложения исторический». По мнению Николаева, в первой половине 19 века в русском литературоведении возникли такие тенденции историзма, которые определили самые плодотворные пути литературной науки: «Историческая» школа 30-40-х годов, историзм Белинского - «генеральная линия» русской науки о литературе, которая потом своеобразно выразится в культурно-историческом направлении А.Н. Пыпина и Н.С. Тихонравова, сравнительно-исторической методологии Александра Веселовского и, наконец, обретёт принципиально новое, подлинно научное качество в категориях марксистско-ленинской методологии литературоведения» [Николаев 1983: 23]. При этом исследователь отмечает, что «на первых этапах развития науки, конечно, были различные гносеологические, философские предпосылки историзма, приобретавшего множество оттенков иногда даже политического свойства, но как ведущий теоретический принцип историзм, постепенно модифицируясь, способствовал выработке наиболее ценных исследовательских выводов» [Там же].
Дальнейшее развитие принцип историзма получил в литературно-критических статьях В.Г. Белинского, сформулировавшего свое методологическое кредо следующим образом: «Каждое произведение искусства непременно должно рассматриваться в отношении к эпохе, к исторической современности, и в отношениях художника к обществу; ... С другой стороны, невозможно упускать из виду и собственно эстетических требований искусства... Критика историческая без эстетической, и наоборот, эстетическая без исторической, будет одностороння, а следовательно, и ложна» [Белинский 1953: 284]. Знаменитую афористическую формулу предложил Н.Г. Чернышевский, который также был верен историзму в своей литературной критике: «Без истории предмета нет теории предмета».
Новые формы историзма в методологии русской литературной науки утверждает и развивает известная литературоведческая школа в России второй половины XIX века — культурно-историческая (А.Н. Пыпин и Н.С. Тихонравов), теоретики которой выдвинули мысль единого изучения художественного наследия писателей в контексте их эпохи во всем многообразии её духовной культуры. Один из сторонников этой школы Л. Колмачевский писал в статье «Развитие истории литературы как науки, ее методы и задачи»: «Только при помощи тщательного и всестороннего изучения всего строя известной эпохи и движения, замечаемого в массе, будут сами собою выясняться и личности великих писателей. Только приём восхождения от общих причин и условий к объяснению воззрений и творчества великого поэта, являющегося лишь продуктом неизбежного ряда условий, продуктом общего развития человечества, может считаться действительно научным» [Цит. по: Николаев 1983:34].
С точки зрения историзма к литературному произведению подходили многие писатели XIX века. Так, по мнению П. Николаева, с позиций подлинного историзма Н.А. Некрасов прослеживал движение русской литературы: «Последовательно защищая реализм, Некрасов обнаруживал глубокое историческое понимание его судеб в русской литературе. Считая гоголевский тип творчества образцовым и для 50-х годов, он связывал упрочение гоголевской традиции с историческими и историко-литературными обстоятельствами. ... От демократизма 40-х годов, который был объявлен Некрасовым «великим шагом» русской литературы, сделанным «твёрдо к сознательно», к новой «правде» в литературе 50-х годов, определившей еще более высокую ступень художественного развития русской нации, — этот путь рассматривался Некрасовым в связи с процессами роста социального, гражданского, нравственного самосознания общества» [Николаев 1983: 52]. Признаётся, что большой научной содержательностью отличались те историко 53 литературные высказывания писателей, которые ориентировались на истинные художественные ценности: «Характеристики Гончаровым комедии Грибоедова, Толстым и Достоевским - творчества Пушкина, Горьким - всех основных художественных явлений XIX века сохраняют и поныне свою ценность, как ни ошибочны отдельные их замечания о содержании и стиле классических произведений» [Николаев 1983: 269]. При этом учёный отмечает, что в своём подходе к литературным ценностям писатели часто апеллировали к принципам историзма: «Чехов считал, что для всякого серьезного исследователя литературы главное — установить специфические связи между художественными явлениями разных времён, то, что можно назвать историческими закономерностями. Закон преемственности в искусстве осознавал и Короленко, что определило большую степень историзма в суждениях писателя о русской литературе» [Николаев 1983: 270]. Марксистский принцип историзма в теории литературы был развит в трудах Г.В. Плеханова, позже в работах А.В. Луначарского, В.В. Воровского и других марксистов1. По-своему идею историзма развивала и формальная школа. Ю. Тынянов утверждал, что «все твёрдые определения» литературы «сметаются фактом эволюции» [Тынянов 1929: 8]. В очень точных формулировках он справедливо подчеркивал не временное и не местное, а универсальное значение историзма: «...и текучими здесь оказываются не только границы литературы, её «периферия», её пограничные области, - нет, дело идёт о самом «центре», не то, что в центре литературы движется и эволюционирует одна исконная преемственная струя, а только по бокам наплывают новые явления, — нет, эти самые новые явления занимают именно самый центр, а центр съезжает в периферию» [Тынянов 1929: 8].
Герой - оппонент в статье А.И. Солженицына с «С Варламом Шаламовым»
Литературно-критическая статья «С Варламом Шаламовым» не имеет подзаголовка «Из «Литературной коллекции», который связывает остальные статьи в единый цикл. Но она выходит в «Новом мире» под той же рубрикой «Дневник писателя», под которой публикуются все статьи цикла. Её отличает и тон автора. Солженицын не позволяет себе по отношению к В. Шаламову той пренебрежительности, которая звучит в статьях об И. Бродском, Д. Самойлове, Ю. Нагибине...
Сложные, запутанные и противоречивые отношения связывают А.И. Солженицына с Варламом Тихоновичем Шаламовым, к судьбе которого автор критических статей обращается не случайног История отношений с В. Шаламовым впервые описывается в книге «Бодался телёнок с дубом».
«Варлам Шаламов раскрыл листочки по самой ранней весне: уже XX съезду он поверил, и пустил свои стихи первыми ранними самиздатовскими тропами уже тогда. Я прочёл их летом 1956 и задрожал: вот он, брат! из тайных братьев, о которых я знал, не сомневался. Была ниточка и мне ему тут же открыться, но оказался я недоверчивее его, да и много ещё было у меня не написано тогда, да и здоровье и возраст позволяли терпеть, - и я смолчал, продолжал писать.
Ошибся я и в третьем своём убеждении: гораздо раньше, ещё при нашей жизни, начался наш первый выход из бездны тёмных вод. Мне пришлось дожить до этого счастья - высунуть голову и первые камешки швырнуть в тупую лбину Голиафа» [Солженицын 1991.6: 11-12]. Произнося довольно спорное суждение о полезности литературного подполья, в котором литературная суета не отвлекает автора от служения музам, А. Солженицын всё же сетует на слишком длинный путь его пьесы к зрителю и в подстрочнике высказывает предположение, что и В. Шаламову его литературное подполье на пользу не пошло [Солженицын 1991.6: 13]. Во второй раз он обратился памятью к истории своих отношений с В. Шаламовым, когда встал вопрос уже об отношениях самого А. Солженицына с редакцией журнала «Новый мир» и с А.Т. Твардовским. Речь идёт о том, как он воспользуется своим правом «рекомендовать журналу вещи, понравившиеся Солженицыну» [Солженицын 1991.6: 39]. «Первый раз - ещё в медовый наш месяц, в декабре 1962. Я убедил В/IV Шаламова подобрать те стихи «Из колымских тетрадей» и «Маленькие поэмы», которые казались мне безусловными, и передал их Александру Трифоновичу через секретаря в закрытом пакете» [Там же]. А. Солженицын очень подробно воссоздаёт обстановку в «Новом мире», где, при том, что главным редактором являлся поэт, отдел поэзии «был скуден, не открыл ни одного видного поэтического имени, порой открывал имена некрупные, быстро забываемые». Писатель развёрнуто и строго, вполне профессионально критикует работу поэтического отдела в журнале. Так что в конце становится ясно, что, перестраховываясь, редакция «Нового мира» не должна была ни при каких обстоятельствах или рекомендациях напечатать колымские стихи В.Т. Шаламова. «В подборке Шаламова были из «Маленьких поэм» - «Гомер» и «Аввакум в Пустозёрске», да около 20 стихов, среди которых «В часы ночные, ледяные», «Как Архимед», «Похороны». Для меня, конечно, и фигура самого Шаламова и стихи его не укладывались в область «просто поэзии», - они были из горящей памяти и сердечной боли; это был мой неизвестный и далёкий брат по лагерю; эти стихи он писал, как и я, еле таская ноги, и наизусть, пуще всего таясь от обысков. Из тотального уничтожения всего пишущего в лагерях только и выползло нас меньше пятка. Я не считаю себя судьёй в поэзии. Напротив, признаю за Твардовским тонкий поэтический вкус. Допустим, я грубо ошибся, - но при серости поэтического отдела «Нового мира» так ли нетерпимо отвергать? К тому времени, когда смогут быть опубликованы эти мои очерки, читатель уже прочтёт и запрещённые стихи Шаламова. Он оценит их мужественную интонацию, их кровотечение, недоступное опытам молоденьких поэтов, и сам произведёт суждение, достойны ли они того, как распорядился Твардовский» [Там же]. В этих рассуждениях особенно заметно, насколько спорны критерии оценок литературы у Солженицына. «Допустим, я грубо ошибся...» В чём? В том, что Шаламов - поэт? Но для Солженицына «поэт» — понятие относительное. И если в «Новом мире» печатают уж очень «серую» «поэзию», то почему бы не напечатать и В. Шаламова, ведь у него такая трагическая судьба, да и стихи его совсем недурны. Очень обидная для настоящего поэта (а Шаламов — поэт!) логика. Для Шаламова «исполнение писательского долга и связано именно с талантом». Об этом он напишет А. Солженицыну в одном из писем 60-х годов: «Важно мнение Пушкина о Борисе Годунове, который был исторически, фактически не таким, не тем, как изобразил его Пушкин. Талант — это очень серьёзная ответственность...» [Шаламов 1990: 80]. Перечислив имена тех, чьи произведения были в те годы на слуху: Дьякова, Шелеста, Алдан-Семёнова, Серебряковой, Шаламов заключает: «Все они лжецы как раз потому - что они бездарны... На свете есть тысячи правд (и правд-истин, и правд-справедливостей) и есть только одна правда таланта. Точно так же, как есть один род бессмертия - искусство» [Там же]. Этого «олимпийского» отношения к таланту А. Солженицын никогда не принимает и пытается его опровергнуть.
Сила последнего слова в цикле «Из «Литературной коллекции» А.И. Солженицына
Получив возможность опубликовать свои произведения на родине, А.И. Солженицын начинает с тех, публикация которых, как ему представлялось, должна будет сделать невозможным возвращение к эпохе тоталитарной цензуры. А. Солженицын надеялся, что СЛОВО может остановить процесс сползания общества к политическим и моральным нормам эпохи «заморозков». Он публикует не только свой знаменитый роман «Архипелаг ГУЛАГ», Нобелевскую лекцию, но и в том же «Новом мире», где выходят эти тексты, помещает в 1991 году «Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни» и не менее знаменитый свой цикл статей, написанных автором в первой половине 70-х годов: «На возврате дыхания и сознания. (По поводу трактата А.Д. Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе»)», «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни» и «Образованщина», посвященные важнейшим проблемам, от решения которых зависит самым непосредственным образом судьба страны: вопрос о внутренней и внешней политической концепции государства, вопрос о возрождении национального и религиозного самоосознаний, вопрос о сущности и роли творческой интеллигенции. Статьи эти нельзя назвать утопическими, так как автор не просто высказывает пожелания, он пишет о путях преобразования Отечества. Глубоко религиозный человек, он и к слову относится не только трепетно, но и как к инструменту, преображающему социальный мир. Верность своей позиции А.И. Солженицын подтверждает последовательным возвращением к своей точке зрения. Литературно-критические работы А.И. Солженицына конца XX - начала XXI веков, опубликованные в «Новом мире» в виде цикла «Из «Литературной коллекции»,- неизбежно вобрали в себя пафос его публицистической деятельности, обращенной к вопросам обустройства России: национальным и религиозным, вопросам оценки перестроечного периода в истории страны, судьбы империи и роли интеллигенции... В литературно-критическом цикле А.И. Солженицына «Из «Литературной коллекции» нельзя не почувствовать преемственной связи с публицистикой 70-х годов, кажущимся благополучием которых проверяет автор критических очерков своих героев на нравственную и творческую состоятельность. Среди героев цикла, к которым наиболее пристрастен и беспощаден А. Солженицын, нет живых. Активно выражается неприятие факта публикации посмертных дневников, записок, произведений его оппонентов: Ю. Нагибина, Д. Самойлова, И. Бродского, В. Шаламова... Слово в посмертных публикациях приобретает особую магическую силу. Каждый из оппонентов А. Солженицына имеет полное право на широкое признание в читательской среде. Ни один из них не запятнал своего имени последовательной конъюнктурной позицией, позорным сотрудничеством с органами, преследующими свободомыслящих и талантливых людей. И всё-таки именно эти люди становятся в цикле очерков А. Солженицына героями, подчёркнуто обозначенными как «чужие», потому что с ними связана постоянно мучившая А. Солженицына мысль о неспособности русской интеллигенции выполнить свою роль в истории преображения Отечества. «Моральная трусость отдельных лиц перед мнением «общественности», -писал А. Солженицын в «Образованщине», - недерзновенность индивидуальной мысли. (Ныне далеко оттеснена панической трусостью перед волей государства.) Любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному материальному благу парализовала в интеллигенции любовь и интерес к истине; «соблазн Великого Инквизитора»: да сгинет истина, если от этого люди станут счастливее. Теперь таких широких забот вовсе нет. Теперь: да сгинет истина, если этой ценой сохранюсь я и моя семья» [Солженицын 1991.5: 28]. Сопоставляя интеллигенцию прошлого и современности, А.И. Солженицын писал в «Образованщине»: «Бывало ли столь жалкое поведение среди великих русских учёных прошлого? среди великих русских художников? Традиция их сломлена, мы - образованщина. Тройной стыд, что уже не страх перед преследованием, но извилистые расчёты тщеславия, корысти, благополучия, спокойствия заставляют так сгибаться «московские звёзды» образованщины и средний слой «остепенённых». Права Лидия Чуковская: кого-то от интеллигенции пора отчислить. Если не этих всех - то окончательно потерян смысл слова» [Солженицын 1991.5: 36]. Нигде в статьях о Бродском, Тынянове, Нагибине, Самойлове... Солженицын не употребит этого определения - писатели-«образованцы». Но именно оно объяснило бы суть неприязни, испытываемой Солженицыным к творчеству и личности этих художников. Иногда Солженицыну достаточно разговора только об одном произведении писателя, чтобы доказать, кто художник с репутацией властителя дум всего лишь Колосс на глиняных ногах. Так поступает Солженицын с Ю. Тыняновым. Шире использует Солженицын творческие произведения И. Бродского и Ю. Нагибина, но тенденциозная их интерпретация и обилие обвинений, подозрений, негативных суждений, не подкрепляющихся убедительной аргументацией, не оставляют сомнений в том, что целью автора было не установление истины о литературном явлении, а разрушение того комплекса идей, которые ненавистны Солженицыну.
Свою статью о Д.Самойлове («Давид Самойлов») А. Солженицын начинает с упоминания о «значительном опоздании» стихов известного поэта, движение которого к читателю было искусственно «замедленно». Но даже признание того, что поэт демонстрирует совершенное владение словом, что его произведениям неизменно сопутствует широчайшая популярность, что многие самойловские тексты, отражающие этапы биографии поэта-фронтовика, пользуются заслуженным признанием широкой читательской аудитории, не делает автора литературно-критического очерка снисходительнее к поэту и к тому, что Солженицын однозначно относил к недостаткам литературы.
Уже в начале статьи звучат риторические вопросы, обращенные к поэту: почему не ощущается в поэзии Самойлова «напора», «той резкости», «того порыва к переустройству России и мира» [Новый мир 2003.6: 171], которые звучат в стихах поэтов-фронтовиков его поколения? В статье слышатся язвительные суждения о творческом пути Самойлова, который «в сорокалетие 50-80-х годов» «спокойно сохранился в рамках дозволяемого к печати» [Там же].
Факт публикации дневников Д. Самойлова 70-х годов («Знамя», 1995) побудил А. Солженицына усилить критический пафос своей статьи. Дневниковые записки Д. Самойлова привлекли внимание А.И. Солженицына тем, что «они помогают понять и творческую обстановку, и типичный род жизни, и типичную общественную позицию признанного советского поэта» [Новый мир 2003.6: 175]. Так Самойлов из поэта, оттеснённого на второй план и вызывающего уважение своей аполитичной позицией, выдвигается на заметное и позорное место «признанного советского поэта».
