Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Ранняя проза И.И. Лажечникова
1. Сентиментальные повести 10
2. «Походные записки русского офицера» 21
Глава II. Романтический исторический роман 30-х годов и его модификации Художественный историзм и романтическая поэтика 42
1. «Последний Новик» и принципы изображения романтического характера 46
2. «Ледяной дом» и проблема исторической истины 63
3. «Басурман». Новое в изображении исторической эпохи 84
Глава III. Становление реалистической художественной системы
1. Роман «Колдун на Сухаревой башне». Поиски новой художественной манеры 100
2. Роман «Беленькие, Черненькие и Серенькио> — реалистическое эпическое полотно 107
3. Мемуаристика И.И. Лажечникова 50-60-х годов 121
4. Роман «Немного лет назад» — роман о современности 127
5. Роман «Внучка панцирного боярина» — новый «полуисторический» тип романа 138
Заключение 147
Примечания 151
Библиография 167
- Сентиментальные повести
- «Походные записки русского офицера»
- «Последний Новик» и принципы изображения романтического характера
- Роман «Колдун на Сухаревой башне». Поиски новой художественной манеры
Введение к работе
В последние десятилетия в современном литературоведении возрос интерес к самой сущности романного творчества, в частности, к историческим романам И.И. Лажечникова (1790 — 1869). К настоящему времени вышло множество изданий его романов «Ледяной дом», «Басурман», «Последний Новик» с предисловиями Н.Г. Ильинской, М.В. Нечкиной, Д.Д. Благого, В.И. Коровина, Г.С. Литвиновой, Н.Н. Петруниной и других авторов, с примечаниями Е.М. Шуб, Н.Г. Ильинской, Д.Д.Благого и других. Они исследуются в кандидатской диссертации Г.С. Литвиновой «Творческий путь И.И. Лажечникова» (М.: Гос. пед. ин-т им. Ленина, 1960) и в кандидатской диссертации Н.Г. Ильинской «Творчество И.И. Лажечникова и проблема русского исторического романа 1830-х годов» (Л.: Гос. пед. ин-т им. Герцена, 1968). В той и другой диссертации сделан акцент на романы Лажечникова 30-х годов. Остальное творчество писателя осталось за пределами внимания авторов. Характерно, что Г.С. Литвинова во введении к своей диссертации пишет: «Но, к сожалению, ни замечательный взлет творчества в 30-е годы прошлого столетия, ни эфемерность всех остальных его произведений, созданных до и после 30-х годов, до сих пор не являлись предметом обстоятельного изучения литературоведок А между тем пройти мимо литературного наследия Лажечникова историк литературы не может»1 . Исследовательница подробно анализирует три романа, бегло освещая остальные произведения писателя как «эфемерные».
Н.Г. Ильинская рассматривает исторические романы писателя на фоне исторической прозы 20-30-х годов, останавливается также на «Походных записках русского офицера», считая их историческими мемуарами.
Художественная проза И.И. Лажечникова (особенно сентиментальные повести) детально не анализируется Нет и анализа прозы 50-60-х годов, его романов «Беленькие, Черненькие и Серенькие», «Немного лет спустя», «Внучка панцырного боярина» и его мемуаров.
Творчеству И.И. Лажечникова, кроме диссертаций, посвящен ряд статей и популярных книг дореволюционных и современных исследователей. С.А. Венгеров как заслуживающие достойного внимания выделяет ранние романы писателя, которого он называет одним из первых пионеров в области русского исторического романа. Отмечая его удивительный патриотизм, Венгеров проводит мысль о проецирующем переносе этого чувства на многих его героев. Размышляя о целях писателя как исторического романиста, исследователь отмечает его стремление к правде не внешней, а психологической, что, по мнению С.А. Венгерова, не является недостатком романов2 . Серьезно разбирает ранние
4 романы и А.С. Скабичевский. В отличие от Венгерова оценка дается крайне умеренная. Критикуя Лажечникова за подражание Карамзину в ранних опытах, исследователь делает акцент на исторические романы писателя, усматривая «бесцеремонное отношение к историческим фактам», художественное несовершенство и историческое искажение некоторых образов, апофеоз западничества Роман Лажечникова «Басурман» получил более высокую оценку Скабичевского, «несмотря на недостатки» и «ограниченность таланта автора»3. Л. Нелюбов в статье «И.И. Лажечников» («Русский вестник» 1869 год № 10) рассматривает связи Лажечникова с русской литературой 1820—40-х годов. В современном литературоведении, несомненно, ценными являются статьи Н.Г. Ильинской «Роман И.И. Лажечникова «Ледяной дом» (общественно-политическая проблематика)»4 , «У истоков исторического романа»5, Г.С. Литвиновой «Басурман» Лажечникова»6, книга B.C. Нечаевой «Иван Иванович Лажечников»7 , А.И. Опульского «И жизнь и перо на благо отечества»8 , глава в монографии СМ. Петрова «Русский исторический роман XIX века» (М., 1964), крупные работы В.Ю. Троицкого9. Его же статья «Иван Иванович Лажечников и его роман «Ледяной дом» в журнале «Литература в школе»10 , статья В.А. Викторович «Лажечников Иван Иванович» в III томе биографического словаря «Русские писатели 1800-1917»11.
Поскольку творчество Лажечникова очень объемно, мы не ставим своей задачей подробное освещение всех этапов его пути, детальную характеристику его произведений.
Мы выявляем только определенные вехи в раннем и позднем этапах его творчества и стремимся наметить общее направление эволюции его прозы.
В имеющихся трудах налицо большое разногласие по вопросу художественного метода писателя. «Художественный метод» — в настоящее время не очень употребимое понятие, но мы считаем целесообразным его использовать для определения самого способа художественного изображения жизни. Одни исследователи считают романы Лажечникова романтическими, другие — реалистическими, третьи — соединением того и другого.
Так, В.Ю. Троицкий доказывает, что И.И. Лажечников в своих исторических романах «Последний Новик» (1831 — 1833), «Ледяной дом» (1835) и «Басурман» (1838) выступает как романтик, хотя и подчеркивает, что творчество М.Н. Загоскина и И.И.Лажечникова «отмечается известным стремлением к исторической достоверности»12.
СМ. Петров в главе «Исторический роман» в двухтомном исследовании «История русского романа» (М.-Л., 1962. Т. I) и в монографии «Русский исторический роман XIX
5 века» (М., 1964) также относит исторические романы И.И. Лажечникова к романам романтическим.
Главу третью книги, где он анализирует исторические романы писателя, автор озаглавил: «Романтизм в историческом романе 30-х годов. «Клятва при гробе господнем» Н.А. Полевого, романы А.Ф. Вельтмана «Последний Новик», «Ледяной дом» и «Басурман» И.И. Лажечникова».
Д.Д. Благой в «послесловии» к роману «Последний Новик» относит исторические романы Лажечникова более к пушкинской, реалистической тенденции в литературе 30-х годов: «Подобно тому, как в показе исторической эпохи Лажечников стремился быть верен истине исторической, так в вымышленном повествовании стремился он быть верен жизни, реальной действительности. Писатель следовал здесь наиболее значительной и плодотворной тенденции, которая в той или иной степени проявлялась в развитии всей современной ему литературы и наиболее полно и блистательно воплощена в реализме автора «Бориса Годунова», «Евгения Онегина» и «Капитанской дочки»13.
М.В. Нечкина во вступительной статье к роману «Ледяной дом» считает исторический роман Лажечникова «промежуточным звеном между романтическим течением исторического романа и течением реалистическим»14. Она пишет: «Исторический роман времен Лажечникова был еще молод в России его времени. Но писатель сумел продвинуть его на новую ступень. Неся в себе еще много признаков передового романтического течения, он уже начинает тяготеть к реализму пушкинской школы... Не могу сказать, что реалистические и романтические тенденции боролись в Лажечникове, они скорее своеобразно переплетались в нем»15.
Н.Н. Воробьева в книге «Принцип историзма в изображении характера (классическая традиция и советская литература)» считает, что И.И. Лажечников и «архаист» и «новатор». И оба эти полюса «представлены в разработанном им жанре». Контрасты, характерные для романов Лажечникова, объясняют, почему и сегодня одни исследователи относят его к «романтическому направлению» в русском историческом романе, признавая его заслуги в обновлении поэтики (С.Петров), другие же предпочитают говорить о том, что и в историческом, и в вымышленном повествовании — в пределах жанра — Лажечников стремился быть верным исторической истине и реальной действительности, следовать той «плодотворной тенденции», которая, проявляясь во всей литературе того времени, наиболее полно воплотилась в реализме «Бориса Годунова» и «Евгения Онегина» (Д. Благой)»16 .
Г.С. Литвинова в своей диссертации «Творческий путь И.И. Лажечникова» стремится показать «рост реалистических элементов от романа к роману»17 . Сравнивая, например, «Последнего Новика» с «Ледяным домом», она считает, что во втором романе «Лажечников сделал шаг вперед по сравнению с «Последним Новиком».
В диссертации отмечается, что «не преодоленный до конца романтизм в изображении характеров и исторического прошлого повлек за собой и некоторые особенности поэтики и стилистики «Ледяного дома». В романе есть и романтические эффекты, и таинственные приключения, и неожиданные перипетии в развитии сюжета, типичные элементы романтической поэтики»18 . Возможность романтизма в изображении исторической действительности явно недооценивается
В своей диссертации Н.Г. Ильинская доказывает, что «исторический роман 1830-^ : годов явился напротив одним из важнейших проводников реализма в литературу». Исследовательница считает, что Лажечников «несмотря на ведущую реалистическую тенденцию своего развития в известных пределах, подобно М.Ю. Лермонтову, был и оставался романтиком до конца»19 .
Данные суждения говорят о том, что проблема художественного метода Лажечникова решается крайне разноречиво и только на исторических романах 30-х годов. Проблема художественного метода прозы раннего и позднего Лажечникова пока вне поля зрения исследователей.
В связи с вопросом о художественном методе Лажечникова в диссертации неизбежно затрагиваются проблемы русской романтической прозы, прежде всего исторической. Русский романтизм привлекает очень многих исследователей. Появились ценные фундаментальные работы. Прежде всего надо назвать основательные труды ученых Тверского государственного университета, по традиции их еще называют трудами «калининской школы». Это работы Н.А. Гуляева, И.В. Карташовой и многих других, особенно сборники о романтизме 70-80-90-х годов (см. библиографию); это труды ученых казанской школы, прежде всего Ю.Г. Нигматуллиной (сборник 1974 г. «Романтизм в русской и зарубежной литературе», «Романтизм (теория, история, критика)» 1976 г., «Романтизм и реализм в литературных взаимодействиях» 1985 г., «Романтизм в системе реалистического произведения» 1985 г. и другие). Необходимо назвать капитальные работы Ю.В. Манна «Поэтика русского романтизма» (М., 1976), «Диалектика русского романтизма» (М., 1995); Ю.В. Троицкого «Художественные открытия русской романтической прозы 20-30-х годов XIX в.» (М., 1985); М.Б. Ладыгина «Романтический роман. Пособие по спецкурсу» (изд. МГПИ им. Ленина, 1981) и другие; многие статьи в
7 журналах, например, М. Бента «Течения или этапы. Еще раз о единстве романтизма» («Вопросы литературы» — 1990, № 8), Ю.В. Манна «К проблеме романтического повествования» («Известия» АН СССР, сер. лит. и яз. — 1981 — т. 40, № 3).
Однако в русской литературе романтизм больше изучен в типологическом плане, менее в конкретно-историческом. Конкретный анализ исторических романов Лажечникова, своеобразия их историзма, поэтики позволяет углубиться в особенности русского романтизма в конкретно-историческом аспекте.
Говоря о романтизме, мы исходим из того представления о нем, которое сложилось у Н.А. Гуляева и его последователей, которые трактуют романтическое искусство как миропонимание, основанное на «апофеозе» всего духовного в качестве источника красоты, источника развития жизни. «Вместе с тем романтизм рассматривается как процесс, — пишет И.В. Карташова, — определявшийся движением социально-исторической действительности и собственными закономерностями, в ходе которого выявились две (разрядка — И.К.) его характерные черты: утверждение идеального мира и критическое изображение бездуховных форм общественной жизни. Сближение с жизнью, насыщение общественной проблематикой, бытовой и исторической конкретностью мы считаем очень важным (хотя и не единственным) направлением романтической эволюции, закономерно приводящим к вызреванию реализма внутри романтического художественного мира»20.
И.В. Карташова отмечает «диалектический характер мышления романтиков», проявившийся «в их историзме, в понимании всего существующего как нескончаемого движения». Жизнь для них — это бесконечный процесс, отсюда закономерный интерес к историческому движению, к историческим жанрам.
Проблема жанра исторического романа в творчестве писателя поднимается в работах Е. Гаршина «И.И. Лажечников как исторический романист» (СПб., 1895), А.С. Скабичевского «Наш исторический роман в его прошлом и настоящем» (Соч.: В 2-х т. СПб., 1890. Т. 2), в книге И.П. Щеблыкина «У истоков русского исторического романа» (Пенза, 1992) и других исследованиях. Особенно следует выделить диссертацию и статьи Н.Г. Ильинской, где она пытается решить проблему русского исторического романа 1830-х годов в связи с творчеством И.И. Лажечникова. Рассмотрев исторические повести А.А. Бестужева-Марлинского, многочисленные произведения декабристов на историческую тему, романы М.Н. Загоскина и других писателей, Н.Г. Ильинская говорит, что исторической прозе 20-х годов свойственно «безнародное» понимание исторического процесса. Эту ограниченность удалось преодолеть лишь Пушкину в трагедии «Борис
Годунов». Н.Г. Ильинская доказывает, что исторический роман в России возник в конце 1820-х, начале 1830-х годов и сразу стал одним из ведущих прозаических жанров.
«Романы Лажечникова, — пишет Н.Г. Ильинская, — отразили дальнейшее движение русского исторического жанра к правдивому воспроизведению действительности минувших эпох, причем это движение шло в тех же рамках романтического стремления к познанию «народности» путем обращения к национальному характеру и местному колориту... Благодаря своим острым политическим аллюзиям исторические романы Лажечникова воспринимались в 30-х годах как произведения общественно-актуальные, имеющие прямое отношение к вопросам, волнующим тогдашнее передовое русское общество — обстоятельство, выпавшее из поля зрения литературоведов»21 .
В связи с вопросом специфики жанра исторического романа встает и проблема историзма в литературе вообще, историзма 20-30-х годов, историзма И.И. Лажечникова
В каком состоянии ее изучение?
Эта проблема, как нам кажется, также требует углубленного изучения. Правда, в последние десятилетия появились интересные работы Г.П. Макогоненко, Л.Н. Лузяниной, И.В. Карташовой, И.М. Тойбина, Н.Н. Воробьевой, В.Ю.Троицкого, О.И. Миловановой, Р.Ф. Юсуфова и других исследователей об историзме в литературе конца XVIII, начала XIX века, об историзме Пушкина, Гоголя, о романтическом историзме, об историзме советской литературы»22.
Но трудно назвать специальные работы об историзме И.И. Лажечникова Этот вопрос затронут только в диссертации Н.Г. Ильинской.
Итак, в имеющихся работах об исторических романах Лажечникова наметились три тенденции: 1) считать романы романтическими, 2) реалистическими, 3) соединением романтических и реалистических начал. Мы же считаем все три исторических романа писателя романтическими и попытаемся показать своеобразие романтического историзма Лажечникова с учетом его концепции истории («поэзии истории») и его мировоззрения, которое соотносится в каких-то своих особенностях с концепцией декабристов, а с другой стороны — с концепцией Н.М. Карамзина, показать его эволюцию в 10-20-х годах (на «Походных записках русского офицера») и в 30-х годах на его исторических романах.
В диссертации ставятся следующие задачи:
систематизировать имеющиеся точки зрения на творчество И.И.Лажечникова, выявить противоречия в работах о нем;
выдвинуть свое понимание творческого метода писателя;
3) определить жанровые модификации прозы Лажечникова;
4) рассмотреть эволюцию прозы И.И. Лажечникова, динамику способов
изображения жизни от сентиментализма раннего творчества (сентиментальные
стихотворения и повести) к сентиментально-романтическому методу «Походных записок
русского офицера», от него к романтизму исторических романов 30-х годов, показать
формирование реалистической художественной системы и ее постепенное утверждение в
романах «Колдун на Сухаревой башне», «Беленькие, Черненькие и Серенькие», «Немного
лет назад», «Внучка панцырного боярина» и мемуарах 50-60-х годов.
Сентиментальные повести
С 1808 года И.И. Лажечников начинает печатать отдельные сочинения в журналах «Аглая», «Вестник Европы», «Русский вестник», а в 1817 году собирает все, опубликованное до 1812 года, и издает под новым названием «Первые опыты в прозе и стихах И.И.Лажечникова». «Опыты» состоят из трех разделов: 1. Повести. 2. Рассуждения. 3. Стихи. Произведениям предпослано предисловие, где автор пишет: «Если основательная критика присоединила к своим непреложным правилам суждение Лагарпа, что должно быть снисходительным к трудам молодых литераторов, за которых говорит еще надежда, то я имею право ожидать, что она не взглянет строгим взглядом на первые мои опыты, которых большая часть писана до двадцатилетнего возраста». Стихи, помещенные в сборнике, сентиментальные. «Послание к М.Е. Л-й» выражает программу Лажечникова-сентименталиста и отношение его к Карамзину: Вот здесь, мой друг, от бурь столицы отдыхая, Долиной тесною желанья ограждая, За счастьем не бежав, я счастье нахожу: Вот здесь я по лугам с Карамзиным брожу, Мечтами сладкими питаю ум и чувство, То слезы лью тайком, то восхищаюсь вновь... К нам, милая! Тебя ждет дружба и любовь, И простота селян, и нравов их картина..1 В этот период И.И. Лажечников прямо благоговел перед Н.М.Карамзиным: «Какой восторг, какое благоговение вызывали в нем Карамзин или Глинка, которых ему приходилось тогда видеть!» — пишет А. Опульский2. В центре художественного мира стихотворения образ лирического героя-мечтателя. Мечты любезные! Кто вам душою данник, Тот счастлив навсегда.. Мечты приятные! Опять, опять летите, Осыпьте розами меня...3 В стихах И.И. Лажечникова мы видим типично сентиментальные ценностные ориентиры. Городской жизни, «бурям столицы» поэт противопоставляет красоту и покой сельской жизни, природы, деревенское уединение. Его умиляет простота селян, картина их нравов. Здесь, на лоне природы, поэт предается «сладким», «приятным» мечтам. Только здесь ждут человека любовь и дружба, только здесь обретает он истинное счастье. В стихотворениях раскрывается мир лирического героя Лажечникова с присущими ему переживаниями, с чувствительной душой. Не случайно он бродит по лугам, очевидно, с томиком Карамзина, и не случайны его то «слезы», то «восхищенья», то «сладкие», «любезные», «приятные» мечты. В этом же духе Лажечников пишет две повести: «Спасская лужайка» и «Малиновка или Лес под Тулою». С легкой руки С.А. Венгерова, который в критико-биографическом очерке «Иван Иванович Лажечников», предпосланном I тому полного собрания сочинений (издательство «товарищества М.О. Вольф»), назвал повести «дребеденью», повести эти долго не переиздавались и не анализировались Но у Венгерова есть очень любопытное пояснение: «Но в том-то и дело, что «Спасская лужайка», а в особенности «Малиновка» — дребедень крайне характерная. Если есть у вас под рукою «Бедная Лиза» или «Наталья — боярская дочь», перечитайте их. Тогда наш пересказ повести из «Первых опытов» приобретает большую поучительность. Вы убедитесь, что «Спасская лужайка», например, решительно ничем не ниже «Бедной Лизы»4. Г.С. Литвинова в своей диссертации, отмечая «литературное эпигонство» И.И. Лажечникова, прямую зависимость от Карамзина, повести последнего рассматривает в духе 60-х годов, когда написана диссертация, явно недооценивая и само направление — сентиментализм, и главу его Карамзина: «Сентиментализм возник в России в конце XVIII века в связи с наметившимся кризисом внутри дворянского просветительства, — пишет она. — Если в начале писатели-сентименталисты стремились к раскрепощению личности и на своем знамени гордо писали: «Человек», то после крестьянской войны, возглавляемой Пугачевым, они стали заботиться о возможности сохранения дворянско-помещичьих привилегий и примирительно рисовать взаимоотношения между крепостными крестьянами и дворянством. В этом отношении особенно характерно такое программное произведение русского сентиментализма, как «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина Именно в духе «Бедной Лизы» была написана «Спасская лужайка» — одна из наиболее значительных повестей в сборнике «Первые опыты»5. П.А. Орлов в книге «Русский сентиментализм» не случайно заметил, что «за русским сентиментализмом закрепилась печальная репутация реакционного литературного направления»6. Современные исследователи русского сентиментализма П.А. Орлов, В.И.Федоров, Г.П. Макагоненко, Н.А. Гуляев, Н.Д. Кочеткова, Ф.З. Канунова, В.И. Каминский и другие уделили в своих исследованиях пристальное внимание общественно-исторической проблематике сентиментализма, его социальным корням, отношению к просвещению и буржуазной революции XVIII века. «Вопросы эти порой решались упрощенно и односторонне. Теоретические проблемы сентиментализма разрабатывались недостаточно», — как пишет исследователь В.И. Каминский в статье «К вопросу о сентименталистском художественном методе в литературе»7. В отдельных работах сентиментализм называется «предромантизмом». Но в большинстве исследований это направление рассматривается как «одно из проявлений освободительной просветительской идеологии, на основе которой и создается творческий метод писателей-сентименталистов»8. «Просветительская идеология, — пишет Г.П. Макагоненко в статье «Николай Карамзин — писатель, критик, историк», — определяя существо художественного метода сентиментализма, открыла новому направлению не только идею личности, но и зависимость ее от обстоятельств...»9 О влиянии идеологии русского просвещения на культуру не только XVIII, но и начала XIX века пишет и Н.Д. Кочеткова в статье «Русский сентиментализм (Н.М. Карамзин и его окружение)», подчеркивая, что «наиболее значительные писатели-сентименталисты были убежденными приверженцами просветительских представлений о том, что совершенствование общественного устройства возможно с помощью распространения знаний и истинных мнений. Однако появление такого критерия, как «чувствительность», существенно изменило самое
«Походные записки русского офицера»
В 1817 году параллельно с публикацией «Первых опытов» И.И.Лажечников печатает в «Вестнике Европы», «Сыне Отечества», «Соревнователе просвещения и благотворения» отрывки первого крупного произведения «Походные записки русского офицера», которые были восприняты читателями и критиками очень тепло. Успех отрывков воодушевил писателя. И он в 1819- 1820 годах готовит их к выпуску отдельной книгой. Издает ее в Санкт-Петербурге в 1820 году, переиздает в Москве в 1836 году.
«Этот труд, написанный с воодушевлением, под свежим впечатлением пережитых событий, полный интересных подробностей для характеристики Отечественной войны и заграничного быта, обратил на себя всеобщее внимание»36.
Правда, будучи в зените славы, в своем мемуарном очерке «Мое знакомство с Пушкиным» И.И. Лажечников осудил это произведение за «юношескую восторженность» и «риторику в духе Рижского и братии его» (московских профессоров, у которых учился Лажечников — СИ.).
«Записки...» были порождены войной 1812 года, Отечественная война пробудила патриотическое сознание И.И. Лажечникова и побудила вступить в ряды войск, защищавших отечество. «12 сентября 1812, — как говорят архивные материалы, приведенные Д. Симановичем в главе о писателе в книге «Сквозь даль времен», — Лажечников поступил в московское ополчение прапорщиком»37 . Затем мы его видим офицером гренадерского полка. Кроме того, документы свидетельствуют о том, что «был в походах в бытность в Московском ополчении 1812 году при выступлении французских войск из России в разных движениях близ Москвы и от оной в преследовании неприятеля, 8 октября при атаке у селения Тарутино, 12-го при городе Малом Ярославице, 7 ноября при Красном, 10-го при разбитии неприятельского корпуса при г. Борисове...»38 . За кампанию 1812 г. И.И.Лажечников получил серебряную медаль. Затем участвовал в походах 1813 — 1815 годов. Сражался в битве под Бриенном, брал Париж в 1814 году. «За оказанную в генеральном сражении под стенами Парижа храбрость пожалован кавалером ордена святой Анны»39.
В своих мемуарных произведениях (у Лажечникова есть и произведения чисто мемуарного плана, например, «Новобранец 1812 года (из моих походных записок)», написанный в 1852 году, «Несколько заметок и воспоминаний по поводу статьи
«Материалы для биографии А.П. Ермолова», написанные в 1864 г., и другие) писатель вспоминал о начале войны 1812 г. и о чувствах, которые его тогда одолевали: «Я рвался в ряды военные и ждал на это разрешение. Сердце мое радостно билось при одной мысли, что я скоро опояшусь мечом и крупно поговорю с неприятелем за обиду моему отечеству. В войну 12-го года, истинно народную, патриотизм воспламенял и старцев и юношей»40 . «Русский, истекая кровью, но готовый лучше умереть, чем покориться... шел отстаивать святые сорок сороков матушки белокаменной, пока не положит в виду ее костей своих: мертвые бо срама не имут»41.
Родители запретили Ивану идти на войну, но он тайно бежал из дома и сражался в рядах армии. Правда, вскоре они «благословили его на ратные подвиги».
Во время боев и походов Лажечников вел дневник. После окончания военной кампании зиму 1814 — 1815 года жил в Тарту, работал над «Походными записками». Однако завершить книгу тогда не смог. Дивизия его была срочно направлена во Францию в связи с бегством Наполеона с острова Эльбы. Вплотную к завершению книги он приступил к 1819г. Полное название — «Походные записки русского офицера 1812, 1813, 1814 и 1815 годов».
По форме они остались типичным дневником или ретроспективно обработанным дневником, где указаны дата, место происходящих событий.
И.И. Лажечников стремился быть предельно точным, правдивым, перерабатывая свой дневник для печати отдельной книгой. Для уточнения жанра, так нам кажется, большое значение имеет «предисловие» к первому изданию, повторенное дословно во втором издании: «Издавая ныне мои записки, стал бы я напрасно, в извинение их неисправностей, представлять, что писал их я на походах, при свете бивуачных костров, на барабанах и нередко на коне, при шуме идущего рядом со мной войска. Все это могло служить оправданием тем сочинителям, которые, так сказать, на горячем следу прошедшей войны издавали свои походные замечания. В четыре мирные года должен я был иметь время исправить погрешности моего творения... и если читатели сделают над ним строгий приговор, то виноват один автор, а не обстоятельства В утешение себя и в облегчение страха, который чувствует издатель, готовясь предстать пред общий суд, скажу, что большая часть моих записок помещена была в известнейших наших журналах и что они заслужили одобрение многих почтенных литераторов. Осталось мне сожалеть (может быть, одному мне) о невозвратной потере, которую я сделал, лишившись во время курьерской поездки 1817 года целой огромной тетради с походными записками. Ныне издаю только уцелевшие от сего кораблекрушения и потому с 16 мая предлагаются они отрывками. Сначала думал я заменить мою потерю, предприняв написать новые записки в кабинете моем, но память мне изменила, и для того принужден я был расстаться с начатым трудом... Автор не посвящал себя совершенно военному делу и для того не принимал на себя труднейших обязанностей военного историка Он издает ныне свои записки в виде замечаний простого наблюдателя, описывающего единственно то, что было близко (курсив — И.Л.) к нему, что он видел, слышал достойного примечания и что находил, в кругу своем, великого и прекрасного в подвигах Русского гражданина и воина»42.
В этом «предисловии» автор откровенно признается, что, затеряв одну из тетрадей-дневников, он «решил» написать новые записи в кабинете», но память ему «изменила». Тогда он решил оставить все так, как было в уцелевших дневниках до 16 мая 1813 года, до событий, изложенных в потерянной тетради. И действительно, сравнивая разные части «походных записок», мы видим, что часть до 16 мая 1813, точнее до 25 апреля, более похожа на дневник. Здесь события подаются очень конкретно. А часть, излагающая события, находившиеся в затерянной тетради, уже описывает обобщенно только самые памятные события. Вероятно, Лажечников ошибся в дате. После описания событий 6 апреля 1813 перед событиями 25 апреля есть любопытное примечание: «за сим не достают следующие записки: 1. Присяга волонтеров в Костроме, описание Ростока, завтрак с шведским генералом на корабле Елена. 2. Бани морские в Добране, вид моря и 3. Праздник, козакам данный Мекленбургским Двором, торжество победы, под Лютценом одержанной. Изюмские гусары на бале и прощание с жителями Лутвигслуста» (с. 147). Главный принцип, которым руководствуется Лажечников, — стремление к документальной точности в описании событий, людей, виденного и слышанного.
Н.Г. Ильинская в своей кандидатской диссертации определяет жанр «Записок» как «исторические мемуары» или «военно-исторические мемуары», «стоящие на грани художественной и документальной прозы», а эволюцию писателя ведет от сентиментально-исторической повести «Малиновка» через исторические мемуары к историческому роману.
«Последний Новик» и принципы изображения романтического характера
Роман «Последний Новик», имевший в первых двух изданиях подзаголовок «Завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого», И.И. Лажечников задумал в 1826 году, когда вышел в отставку и переехал из Казани в Москву. Он настойчиво работал над ним около 6 лет. Роман выходил в свет четырьмя частями в 1831-1832 гг. В 1833 году вышло новое издание, в 1839 году — третье.
И.И. Лажечников пишет так называемый «Ливонский» роман, стремясь быть исторически точным, «нарисовать верную картину эпохи». Ливонская тема, тема Прибалтики была не новою в русской литературе, о чем говорят «ливонские повести» А.А. Бестужева-Марлинского «Замок Венден» (1823), «Замок Нейгаузен» (1824), «Ревальский турнир» (1825), «Замок Эйзен» (1825) и произведения других романтиков.
Увлечение романом «Шпион» Купера и особенно романами Вальтера Скотта, действие которых происходит на границе Англии и горной Шотландии, двухмесячное пребывание в Прибалтике в 1814-1815 гг., а затем еще специальная поездка в Лифляндию, чтение «ливонских» повестей А.А. Бестужева-Марлинского, где действие происходит на фоне горной живописной романтической природы и средневековых замков, во многом определило обращение Лажечникова к теме Лифляндии: «На случай вопроса, почему избрал я сценой для русского исторического романа Лифляндию, которой одно имя звучит иноземным, скажу, что... в живописных горах и долинах Лифляндии, на развалинах ее рыцарских замков, на берегах ее озер и Бельта русский напечатлел неизгладимые следы своего могущества Здесь колыбель нашей воинской славы, нашей торговли и силы...»12, — говорит он во вступлении к роману («Вместо введения»). Там же он объясняет и главную мысль своего романа — «любовь к славе народной». Ведь эта же идея руководила писателем, когда он создавал «Походные записки русского офицера». Лажечников конкретизирует ее: «Чувство, господствующее в моем романе — есть любовь к отчизне»
Чтобы конкретнее и точнее донести свою патриотическую идею, Лажечников изучает множество исторических источников: «...Чего не перечитал я для своего «Новика». Могу прибавить, я был столько счастлив, что мне попадались под руку весьма редкие источники. Самую местность, нравы и обычаи страны описывал я во время моего двухмесячного путешествия, которое сделал, проехав Лифляндию вдоль и поперек, большею частию по проселочным дорогам»14.
И далее, в примечаниях поясняет: «Все, что сказано мною о Глике, воспитаннице его, Паткуле, даже Бире и Розе, и многих других лицах моего романа, взято мною из Вебера, Манштейна, жизни графа А. Остермана на немецком 1743 года, «Essai critique surba Livonie par le cante Bray», Бергмана «Denkmiiler aus der Vorzeit», старинных немецких исторических словарей, открытых мною в библиотеке сенатора графа Ф.А. Остермана, драгоценных рукописей канцлера графа И.П. Остермана, которыми я имел случай воспользоваться, и, наконец, из устных преданий мариенбургского пастора Рюля и многих других на самих местах, где происходили главные действия моего романа»15.
Изучал Лажечников и труд И.И. Голикова «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам», вышедший 12 томами в 1788-1789 гг. Кроме того, дополнения к нему — 18 томов, изданные с 1788 по 1797 г. В числе книг, им изученных, еще можно назвать «Краткое описание славных и достопамятных дел Петра Великого» П. Крекшина, «Дневник, веденный во время пребывания в России с 1661 до 1699 г.» Патрика Гордона, «Дневник путешествия в Московию в 1698 и 1699 гг.» Иоганна Корба, «Путевые записки и дневники» кн. В.Н. Куракина, «Донесения австрийского дипломата» Отгона Плейера, «Книга о скудности и богатстве» И. Посошкова, «Житие» протопопа Аввакума, «Дневник с 1721 по 1725 гг.» Ф. Берхгольца, «Путешествие через Московию» Корнилия де Бруина и другие источники.
И.И. Лажечников описывает Ливонию в соответствии с теми историческими трудами, которые были в его распоряжении, но подчиняет все своей «патриотической идее». Его авторские установки можно противопоставить концепциям М.Н. Загоскина, который тоже искренне любил родину, но его патриотизм оказался в русле консервативных идей. В отличие от Лажечникова идея отечества у него объединяется с идеей самодержавия и православия Охранительный характер патриотизма у Загоскина определяет и его отношение к народу. Показывая типично национальные черты, он в то же время явно преувеличивает смиренье русского народа, его преданность религии, стремление к вольности он не принимает, что отразилось в освещении разбойничьей темы, чуждой русскому национальному характеру.
Патриотическая идея Лажечникова вводит его роман в русло гражданственных устремлений русской литературы. Многие герои «Последнего Новика» отмечены патриотическим чувством, духом любви к родине автор щедро наделяет даже неприятелей России (офицер Вульф). В отличие от Загоскина, который противопоставляет Россию Западу, Лажечников проводит мысль о закономерности сближения народов Прибалтики с русским народом, который вызывает гордость у автора. Лажечников сочувствует жалкому положению русских и лифляндских крестьян, угнетаемых господами. Можно согласиться с мнением СМ. Петрова, что, несмотря на умеренность политического идеала, Лажечников был близок по духу к патриотизму Пушкина и декабристов.
В своем романе писатель изображает Лифляндию в первые годы восемнадцатого века, во время Северной войны, которую вела Россия Петра за выход к Балтийскому морю. После разгрома русских войск под Нарвою в ноябре 1700 года Петр I не пал духом. Он, считая, что «нарвское разбитие» достигнуто «более коварством неприятеля, нежели силою»16 , стал укреплять армию и строить флот. И вскоре численно превосходящий противника корпус Бориса Петровича Шереметева двинул в Лифляндию, где он одержал значительные победы над шведами у Эрестфера и Гуммельсгофа Это подняло дух русского войска и обеспечило победу в Ингрии, овладение рекой Невой, на берегу которой 16 мая 1804 года были заложены Петропавловская крепость и Санкт-Петербург.
Борьба Петра I и русского народа за выход к Балтийскому морю совпадала со стремлением Ливонии, исстрадавшейся под властью шведов, освободиться от Карла XII и соединиться с Россией.
Роман «Колдун на Сухаревой башне». Поиски новой художественной манеры
Завершив исторические романы «Ледяной дом» и «Басурман», писатель много размышляет об эпохе XVIII века, о предшественниках Анны Иоановны — Петре II, Екатерине I и их фаворитах. Сразу же начинает работать над историческим романом в эпистолярной форме «Колдун на Сухаревой башне».
Мнения исследователей о том, был ли завершен роман, расходятся. Н.Г. Ильинская в предисловии «Лажечников — писатель и мемуарист» к книге «И.И. Лажечников «Басурман». «Колдун на Сухаревой башне». Очерки-воспоминания» пишет: «Но «Колдун на Сухаревой башне» так и не был закончен. Отрывок из «Колдуна на Сухаревой башне» был напечатан в журнале «Отечественные записки», 1840, № 10. Осталось только гадать, почему так произошло: остановила ли автора скудость материалов и источников, или служебная деятельность не оставляла времени для творческой работы. Возможно, этому способствовала и необычная эпистолярная форма (фрагмент романа представляет четыре письма известных исторических лиц), которая не давала возможности проявиться излюбленной субъективно-лирической манере повествования писателя, сковывала его. Однако и эта единственная глава несостоявшегося романа, написанная живо и увлекательно, заслуживает внимания читателя, как, например, заслуживает его фрагмент неоконченного романа Пушкина «Арап Петра Великого»3.
Вторая точка зрения на этот роман высказана A.M. Хлебниковым в статье «Русский Фауст», опубликованной в 12-м номере журнала «Вопросы истории» за 1965 год, где говорится, что «роман И.И. Лажечникова о Брюсе «Колдун на Сухаревой башне» был запрещен цензурой, разрешившей напечатать из него лишь крошечный отрывок, который и перепечатывался затем во всех изданиях собраний сочинений Лажечникова»4 .
Но текста романа исследователи творчества И.И. Лажечникова нигде не находят. Поэтому вероятнее всего, что роман не был завершен. Тем более, что о личности главного героя Брюса материалов в годы жизни Лажечникова почти не было, но всевозможных легенд о чудесах и его «колдовство) ходило множество. Дошедший до нас отрывок, представляющий 4 письма, свидетельствует о том, что в центре сюжета должны быть исторические лица и точное изображение событий. Письмо первое — от имени князя Ивана Алексеевича Долгорукого к статскому советнику, его наставнику Финку от 20 июня 1726 г. из Петербурга в Москву, второе — от него же к Финку от 10 мая 1727 г., третье — «от барона и вице-канцлера Андрея Ивановича Остермана к отставному фельдцейхмейстеру графу Якову Вилимоновичу Брюсу в его подмосковное имение Глинки» от 12 сентября 1727 г. и четвертое — «от княгини Долгорукой к ее сыну Ивану Алексеевичу», датированное 1728 годом, из Москвы в Петербург. nТема «Колдуна в Сухаревой башне» близка теме «Ледяного дома» — XVIII век, дворцовые интриги и перевороты, царствование Екатерины I, затем внука Петра I — Петра II, при котором находился его преданный фаворит князь Иван Алексеевич Долгорукий (1708-1739). 8 апреля 1730 г. князь Иван Алексеевич венчался в Горенках с графиней Натальей Борисовной Шереметевой». На другой день после венчания пришла весть о ссылке их в Сибирь, в Березов. А в 1739 г. 8 ноября Иван Долгорукий был казнен в Новгороде.
Центральное место в романе, по-видимому, должен был занять энциклопедично образованный ученый, государственный деятель, потомок шотландских королей Яков Вилимонович Брюс (1670-1735), астролог и астроном, математик и артиллерист, инженер и географ, ботаник и минеролог, физик и метеоролог, переводчик и дипломат, соратник Петра I. Брюс — участник всех военных походов Петра I, знаменитых битв при Нарве и Полтаве, запечатленный Пушкиным в «Полтаве»: «И он промчался пред полками, Могущ и радостен, как бой, Он поле пожирал очами, За ним вослед неслись толпой Сии птенцы гнезда Петрова — В пременах жребия земного, В трудах державства и войны Его товарищи, сыны: И Шереметев благородный, И Брюс, и Боур, и Репнин, И, счастья баловень безродный, Полудержавный властелин...».
Портрет Якова Брюса украшает первые страницы известной «Истории Академии наук СССР», ибо деятельность этого образованнейшего сподвижника Петра I, по словам Пушкина, «русского Фауста» (из незаконченного романа «Арап Петра Великого»), во многом способствовала созданию академии наук в России. По высочайшему царскому указу Брюс открыл в Москве «Навигационную школу», расположенную в Сухаревой башне, в 1692-95 годах построенной Петром I, на одном из этажей которой была оборудована астрономическая обсерватория, за окном «самого верхнего покоя Сухаревой башни» находился кабинет Брюса, полный самых необыкновенных вещей. Здесь он проводил многочисленные опыты. В его подмосковном имении Глинки тоже была своеобразная .обсерватория», а в собственном доме в Москве на Мещанской, 14 был кабинет, где он занимался различными науками и проводил всевозможные опыты. Библиотека Брюса насчитывала 1379 томов. В народе, особенно в крестьянской среде, он прослыл «колдуном» и «чернокнижником». О нем ходило множество легенд: о том, как он мог сделать «живую куклу», сотворить «живую» и «мертвую» воду, оживить человека, превратить манием руки снег в воду и проч. Эти легенды были связаны с его опытом бальзамирования покойников и астрономическими исследованиями Он деятельно помог налаживать преподавание в «Навигационной» и «Артиллерийской» школах, участвовал в организации Московской гражданской типографии, где в год «Полтавы» библиотекарь Василий Киприянов отгравировал знаменитый календарь, редактированный Брюсом, за которым и упрочилось название «Брюсова календаря».
Вечным памятником ему стала кольцевая планировка Москвы, 12 лучей от Кремля; а также участие в закладке Санкт-Петербурга 16 мая (ст. ст.) 1703 года.
Во времена же И.И. Лажечникова о Брюсе известно было совсем мало. Может быть, как замечает Н.Г. Ильинская, «скудость материалов и источников» тоже остановила автора, который явно восхищался личностью Брюса как талантливого ученого. Это видно хотя бы из первого письма Ивана Долгорукого, где есть любопытные строчки: «Что делает наш астролог, магик, алхимик, или, просто, колдун, как называет его народ? Окончил ли он свой календарь с пророчеством на сто лет? Мерзнет ли по-прежнему на Сухаревой башне, гоняясь за звездами? Жарится ли в своей кузнице, стряпая золото и снадобье вечной жизни? При свидании доброму ученому чудаку мой низкий поклон. Я много люблю и уважаю его: он знает меня лучше других — не он ли пророчил мне высокую будущность?»8. Через ироническую призму этих слов персонажа романа выступает позиция автора, который видел разносторонность дарования Якова Брюса, названного «колдуном». Именно такая трактовка героя вносит в роман некий мистический колорит.
