Эволюция женских образов в прозе писательниц Русского Зарубежья начала ХХ и начала ХХI веков Юркина Алла Николаевна

Содержание к диссертации

Введение

ГЛАВА 1. Репертуар женских ролей в прозе писательниц-эмигранток начала ХХ века 30

1.1. «Вдовица»: обреченность одинокой «избеглицы» (Н.К. Эрдели «Женщина. Повесть наших дней») 32

1.2. Доигрывание старых амплуа: «светская львица» в повести Н.А. Лаппо-Данилевской «Екатерина Никитишна» 40

1.3. Травестия ролевого репертуара в циклах Н.А. Тэффи «Рысь» и «Городок»48

1.5. Трагедия маргинальности в романах И.Г. Одоевцевой «Ангел смерти», «Изольда» 63

ГЛАВА 2. Гендерные роли в прозе писательниц конца XX – начала XXI веков82

2.1. «Бесхозная баба»: неприятие модели «советской женщины-труженицы» и сохранение советской ментальности героинями, уехавшими на Запад 83

2.2. Проблема женского счастья в прозе писательниц рубежа XX – XXI веков106

ГЛАВА 3. Трансформация гендерных ролей в прозе писательниц начала XXI века 124

3.1. Диаспоры и новое осмысление идентичности 124

3.2. Сопоставительный анализ ключевых образов и мотивов в произведениях писательниц разных исторических периодов эмиграции

3.2.1. Мотив русской речи 135

3.2.2. Мотив дома . 145

3.2.3. Мотив зеркала. 165

Заключение 171

Список использованной литературы и источников 1

• Доигрывание старых амплуа: «светская львица» в повести Н.А. Лаппо-Данилевской «Екатерина Никитишна»
• Трагедия маргинальности в романах И.Г. Одоевцевой «Ангел смерти», «Изольда»
• Сопоставительный анализ ключевых образов и мотивов в произведениях писательниц разных исторических периодов эмиграции
• Мотив дома

Введение к работе

Актуальность темы диссертации заключается в необходимости сравнительно-типологического сопоставления литературы «первой» и «четвертой» волн эмиграции, что позволит существенно уточнить векторы развития феномена литературы Русского Зарубежья в целом, на протяжении века. Данный ракурс исследования дает возможность обнаружить константные черты русской литературы, созданной за рубежом, а также выявить изменения, вызванные как социокультурными, так и внутрилитера-турными обстоятельствами.

Сделано уже немало: вернулись к русскому читателю многие имена писателей, исследуются жанровые и стилевые доминанты русской литературы ХХ в., существовавшей и существующей вне России, проанализировано творчество наиболее крупных поэтов и романистов. Однако проблем и направлений исследования еще очень много. В частности, недостаточно изучено творчество писательниц-эмигранток, женская литература Русского Зарубежья. Авторы-женщины выбраны нами не случайно: не только потому, что их творчество менее изучено, но и потому, что оно плотнее связано с повседневным, бытовым течением жизни, а потому психологические типы эмигрантской среды в женской прозе воплощены рельефнее, иногда в аспектах, которых не касались писатели-мужчины (например,

проблемы взросления на чужбине девочки-подростка, пересмотр идеи «золотого детства», смена гендерных ролей и проч.).

Объект исследования – женские образы, отразившие гендерные стереотипы и их трансгрессию, в малой прозе писательниц-эмигранток «первой» и «четвертой» волн эмиграции. Однако для большей аргументированности выводов, к наблюдениям привлекались и некоторые более крупные формы – повести, романы.

Предмет исследования – приемы раскрытия характеров и сюжетные коллизии, воплотившие типы поведения («сценарии жизни») героинь.

В отборе материала для исследования учитывался такой параметр, как небольшой объем текста, характерный для рассказа. Емкость жанра рассказа позволяет охватить произведения достаточно большого числа авторов, тем самым – сделать наблюдения и выводы более репрезентативными и обоснованными.

Одна из сложностей при отборе материала для анализа состояла в отсутствии полного библиографического описания современной литературы Русского Зарубежья. Малая проза писательниц «первой волны» представлена в антологии «Мы: Женская проза русской эмиграции», собранной и прокомментированной в 2003 г. О. Р. Демидовой. Однако произведения современных авторов, пишущих вне России, рассеяны по журналам, сборникам, сайтам. Мы сознаем, что выбор произведений современных писательниц достаточно фрагментарен, однако надеемся, что такое «точечное зондирование» по-своему репрезентативно, отражает некоторые общие типажи и сюжеты.

Не имея возможности исследовать все «поле» женской эмигрантской прозы, мы поместили в центр внимания сопоставительный анализ произведений, с одной стороны, Надежды Тэффи, Ирины Одоевцевой, Наталии Эрдели, Надежды Лаппо-Данилевской; а с другой – современных писательниц Дины Рубиной, Линор Горалик, Юлии Кисиной, Татьяны Рози-ной, Кати Капович, Анны Сохриной и некоторых других. При выборе произведений учитывался не столько критерий художественного совершенства или известности среди читательской аудитории, сколько репрезентативность произведения в избранном (гендерном) аспекте, а также наличие перекликающихся (сопоставимых) образов и мотивов.

Цель исследования заключалась в выявлении типологической близости и обнаружении принципиальных различий женских образов в творчестве писательниц-эмигранток начала ХХ и рубежа XX-ХХI вв. Сопоставительный анализ осуществлялся по следующим параметрам: характерология героинь, особенности сюжетной коллизии и путей ее разрешения, художественная аксиология (принципы эстетической оценки), способы моделирования пространства и времени, ключевые метафоры, некоторые стилевые приемы, характеризующие специфику нарратива. В зависимости от особенностей конкретного произведения (жанрово-стилевых пристрастий авто-4

ра) акцент делался на тех или иных компонентах художественного мира, приемах поэтики (портрет и интерьер в повести Н. Эрдели, сюжетные коллизии в повести Н. Лаппо-Данилевской, речь героинь в рассказах Н. Тэффи, литературные аллюзии в произведениях И. Одоевцевой и т.д.).

Поставленная цель предполагала решение ряда взаимосвязанных задач:

– анализ социальных и психологических взглядов писательниц-эмигранток, отразившихся в художественных образах героинь их произведений (традиционность или трансформация гендерных представлений);

– сопоставление параметров художественного мира, сюжетной логики, обусловленной взглядами на предназначение и тип поведения женщины в социальных и исторических обстоятельствах;

– выявление характерной эмоциональной атмосферы и приемов ее создания (доминанта мироощущения);

– сравнение схожих тематических мотивов в произведениях писательниц, разделенных почти вековой дистанцией;

– обобщение наблюдений над персонажами конкретных произведений (типологизация женских образов и моделей эмиграции).

Комплексность темы исследования, предполагающей внимание и к ген-дерному аспекту литературы, и к жанрово-стилевой специфике, определила особенности методологической базы диссертации, основанной на сочетании историко-литературного и социокультурного подходов.

При анализе произведений мы опирались на теоретическую модель жанра рассказа, разработанную Н. Л. Лейдерманом. Мы учитывали также принципы жанрового анализа, содержащиеся в трудах других теоретиков: С. Н. Зенкина, Н. Д. Тамарченко, Л. В. Чернец. Востребованными оказались также элементы стилевого и мотивного анализа.

Принципиально важными в диссертационном исследовании являются
труды по истории Русского Зарубежья (В. В. Агеносова, И. М. Каспэ,
Ю. В. Матвеевой, И. Н. Минеевой, О. Н. Михайлова, А. Г. Соколова,

Г. П. Струве, М. А. Хатямовой). Учитывались принципы и приемы гендер-ного анализа литературы, разработанные в исследованиях М. П. Абашевой¹, Н. М. Габриэлян ² , Т. А. Мелешко ³ , С. Р. Охотниковой ⁴ , М. Рюткёнен ⁵ ,

¹ Абашева М., Воробьева Н. Русская женская проза на рубеже XX - XXI веков.
Перм. гос. пед. ун-т. Пермь, 2007. 176 с.

² Габриэлян Н. М. Взгляд на женскую прозу // Преображение (Русский
феминистский журнал). М., 1993. 1. С. 102-108

³ Мелешко Т. А. Современная отечественная женская проза: проблемы поэтики в
гендерном аспекте. Учебное пособие по спецкурсу. Кемерово: Кемеровский гос.
ун-т, 2001. 88 с.

⁴ Охотникова С. Р. Гендерные исследования в литературоведении: проблемы
гендерной поэтики // Гендерные исследования и гендерное образование в высшей
школе. Ч. 2. Иваново, 2002. С. 273-279

И. Л. Савкиной⁶, Б. Сатклифф⁷, Е. И. Трофимовой⁸, Э. Кирсти⁹. Мы принимаем определение, предложенное Н. Л. Пушкаревой на основе проделанного ею анализа основных концепций в данной области: «Гендер – это социокультурные проявления пола (совокупность социальных репрезентаций, связанных с полом, культурная маска пола, значения, смыслы, выражения и проявления пола, или же просто: пол в социальном смысле)»¹⁰. Гендерная роль, указывает исследовательница, это «социальные ожидания, а также поведение в виде речи, манер, одежды, жестов, сопутствующих репрезентации (представлению) того или иного пола в социуме»¹¹.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что оно расширяет представление об истории литературы эмиграции, а также апробирует параметры, эффективные для сравнительно-типологического анализа произведений, принадлежащих к одной традиции русской литературы, но созданных вне России и разделенных почти вековой временной дистанцией; кроме того, уточняются некоторые вопросы исторической поэтики сюжетов, типологии женских образов в литературе.

Научная новизна исследования, совмещающего историко-

литературный и культурологический аспекты, обусловлена тем, что впервые предпринимается попытка сопоставления образов героинь, художественных миров, особенностей стиля, сюжета, авторских позиций в произведениях писательниц-эмигранток, разделенных целой исторической эпохой, вводятся в поле научного внимания произведения современных авторов Русского Зарубежья, ранее не бывшие предметом анализа.

В результате сопоставления произведений делаются выводы о своеобразии миропонимания и мироощущения писательниц «первой» и «четвертой» волн эмиграции, о трансформации понимания роли женщины в русском обществе, взглядов на семью, счастье, смысл жизни, судьбу и другие «экзистенциальные» аспекты. Изменения, которые произошли за столетие

⁵ Рюткёнен М. Гендер и литература: проблема «женского письма» и «женского
чтения» // Филологические науки. 2000. № 3. С. 5-17.

⁶ Савкина И. Провинциалки русской литературы (женская проза 30-40-х годов XIX
века). Wilhelmshorst: Verlag F. K. Gopfert, 1998. 223 с.

⁷ Сатклифф Б. Критика о современной женской прозе // Филологические науки.
2000. № 3. С. 117-132

⁸ Трофимова Е. И. Феминизм и женская литература в России // Материалы Первой
Российской летней школы по женским и гендерным исследованиям "Валдай-96" /
МЦГИ. М., 1997. С. 47-52

⁹ Эконен К. Творец, субъект, женщина. Стратегии женского письма в русском
символизме. - М.: Новое литературное обозрение, 2011. 400 с.

¹⁰ Пушкарева Н.Л. Что такое «гендер»? (Характеристика основных концепций) //
Гендерная теория и историческое знание. Отв. Ред. А.А.Павлов и В.А.Семенов.
Сыктывкар, 2005. С. 15.

¹¹ Там же. С. 16.

в типологии персонажей, в характере конфликтов и сюжетов, обусловлены социокультурными факторами (в частности, претерпело кардинальные изменения само понятие «эмигрант»), а также общим развитием художественной литературы, проделавшей путь от реализма и модернизма начала

XX в. к постмодернизму, неомодернизму, «новому» реализму и прочим
художественным течениям и тенденциям современной литературы.

Положения, выносимые на защиту:

1. Женские образы в творчестве писательниц-эмигранток на протяжении столетия менялись и продолжают изменяться сегодня. На эти изменения влияют как особенности развития русской литературы XX – XXI вв., так и трансформация социокультурного уклада в России и переосмысление понятия «эмиграция».

2. Целесообразно выделять две базовые модели эмиграции («беженцы» в начале ХХ в., «репатрианты» в конце ХХ в. и «экспаты» в начале

XXI в.) и два типа самоощущения героинь рассказов писательниц-
эмигранток «первой» и «четвертой» волн (соответственно: «изгнанники» и
«глобальные русские», переживание эмиграции как травмы и как реализа
ции свободы выбора). Анализ воплощенных в произведениях психологи
ческих коллизий и переживаний позволяет объединить в рамках первой
модели героинь писательниц начала XX в. и последней его трети; суще
ственная трансформация наблюдается в произведениях, созданных в нача
ле XXI столетия, в условиях «открытого общества».

3. Принципиальное отличие в гендерных ролях героинь писательниц начала ХХ в. и начала XXI в. заключается в том, что героини писательниц нашего времени более самостоятельны, независимы, эмансипированы, свободны от комплекса маргинальности. В системе ценностей приоритетными для них являются не только семья и дети, но и творческая самореализация.

4. В концепции личности наблюдается перенос акцента с зависимости человека от обстоятельств на идею активного выстраивания личностного жизненного «сценария».

5. Вместе с тем, сохраняются некоторые семантические константы, такие, как «женское счастье», «семья», «любовь», «память». Для творчества писательниц-эмигранток «первой» и «четвертой» волн характерно наличие общих сюжетных схем, перекликающихся мотивов (мотивы дома, зеркала, родной речи).

6. Выявленные в ходе сопоставительного анализа особенности типологии и эволюции женских образов в творчестве писательниц начала XX и начала XXI вв. позволяют выдвинуть гипотезу о литературе эмиграции как особом историко-литературном феномене, развивавшемся на протяжении столетия, инициированном революцией 1917 г., существованием СССР и концом советской эпохи, а также о качественном изменении статуса русскоязычной литературы, созданной вне пределов России в условиях глобализации и «открытого общества».

Практическая значимость. Материалы и результаты исследования могут быть использованы в практике вузовского и школьного изучения произведений Русского Зарубежья. Содержащийся в работе сопоставительный анализ рассказов открывает перспективы для дальнейших изысканий в этом направлении: привлечение произведений других жанров (романов, лирических книг, пьес), обращение к творчеству более широкого круга писательниц.

Апробация результатов диссертационного исследования проводи
лась на международных и всероссийских конференциях, среди которых:
Научно-практический семинар словесников «Аксиологические аспекты
литературы» (Екатеринбург 2012); ХVII Всероссийская научно-

практическая конференция «Актуальные проблемы изучения и преподавания литературы в вузе и в школе – Лейдермановские чтения: Пространство литературы: контексты и проблема границ» (Екатеринбург 2013); ХI международная научно-практическая конференция «Современная филология: теория и практика» (Москва 2013); Международная научно-практическая конференция молодых ученых «Актуальные проблемы филологии» (Екатеринбург 2013); Научная конференция «Русскоязычные писатели в современном мире (литература и культура эмиграции)» шестого Международного форума «Литературная Вена» (Вена 2013); ХIII конференция «Лейдермановские чтения. Движение времени и законы жанра» (Екатеринбург 2014), ХIХ Всероссийская научно-практическая конференция словесников «Актуальные проблемы изучения и преподавания литературы в вузе и в школе («Лейдермановские чтения». Екатеринбург 2016).

Этапы исследования обсуждались на теоретических семинарах аспирантов и заседаниях кафедры литературы и методики ее преподавания УрГПУ.

Структура диссертации определена целями и задачами исследования. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы (116 источников). Объем диссертации 190 стр.

Во введении характеризуется степень изученности литературы эмиграции, формулируются цель и задачи работы, принципы отбора материала, методологическая база исследования. В первой главе анализируются женские образы в произведениях писательниц начала XX в. (Н. Эрдели, Н. Лаппо-Данилевской, Н. Тэффи и И. Одоевцевой); во второй главе предпринимается исследование женских образов в произведениях писательниц, покинувших Россию в последней четверти XX в.; третья глава содержит анализ женских образов в творчестве писательниц начала XXI в. в контексте трансформации самого понятия «эмиграция». В заключении подводятся итоги исследования и формулируются основные выводы относительно трансформации гендерных стереотипов и способов их воплощения в художественных образах соотечественниц, разбросанных по всему миру, а также намечаются перспективы дальнейшего исследования.

Доигрывание старых амплуа: «светская львица» в повести Н.А. Лаппо-Данилевской «Екатерина Никитишна»

Имеющиеся диссертационные исследования Кирилловой Е.Л. «Мемуаристика как метажанр и ее жанровые модификации (На материале мемуарной прозы русского зарубежья первой волны)»54, Кузнецовой А.А. «Идейное и художественное своеобразие мемуарной прозы второстепенных писателей русской литературной эмиграции (Н. Берберова, И. Одоевцева, В. Яновский)55 посвящены анализу и осмыслению мемуарного творчества писательницы. О творчестве Наталии Эрдели или Н. А. Лаппо-Данилевской мы не нашли ни одной работы. Недостаточную изученность специфики женской эмигрантской прозы отчасти можно объяснить тем, что женское творчество на протяжении почти всей истории развития литературы не рассматривалось как явление серьезное и специфическое, а отношение к нему колебалось в пределах от крайне критичного, неоправданно предвзятого и насмешливого, до терпимого. Как нельзя более наглядно такую оценку содержит безапелляционное заключение-приговор В.Г. Белинского: «Словом, женщина-писательница с талантом жалка; женщина-писательница бездарная смешна и отвратительна»56. По замечанию исследовательницы Е.И. Трофимовой, «даже само право на существование этой проблемы, не говоря о введении в оборот понятий "женская литература", "женское творчество", "женская история" и т. д., часто подвергалось сомнению, осмеянию и отрицанию»57. О.Р. Демидова полагает: «Женская литература находилась в эмиграции в положении двухуровневой маргинальности: как эмигрантская и как женская»58.

Творчество И. Одоевцевой для литературоведов оказалось заслоненным замечательной поэзией ее мужа, Георгия Иванова. Только совсем недавно Мария Рубинс в своей статье-предисловии к изданному в 2011 году сборнику произведений И. Одоевцевой «Зеркало» приподняла завесу над так несправедливо недооцененным творчеством талантливой писательницы, подчеркнув ее творческую индивидуальность, показав, что ее обширное литературное наследие, состоящее из пяти романов и десятков рассказов, заслуживает пристального внимания исследователей.

В литературе русского зарубежья конца XX – начала XXI вв. женская проза занимает очень существенное место. Социальная динамика и возрастающая значимость женщины в обществе, развитие феминистского движения привели к подъему общественного интереса к осмыслению места, роли и функции женщины в истории, что позволило женщинам выйти и на литературную арену. Можно согласиться с утверждением Е.И. Трофимовой: «В сегодняшней России мы вновь становимся свидетелями и участниками полемики, главная тема которой – право на существование самого понятия “женская литература”»59. Об этом же говорит Кирсти Эконен: «История русской культуры многое может потерять, если историки литературы откажутся от изучения вклада авторов-женщин в литературу»60. На современном этапе развития культуры отрицать наличие женской литературы – невозможно, уже никого не удивляет обилие авторов-женщин, вполне равноправных с мужчинами. Женская литература сегодня неуклонно продолжает развиваться: количество романов, рассказов, поэм, лирических книг, драматургических произведений, написанных женщинами, имеет постоянную тенденцию к возрастанию. Данной особенностью литературного процесса обусловлена актуальность темы диссертационного исследования. Диссертация не предполагает целостного описания параметров женской прозы писательниц-эмигранток, в центр внимания поставлена сравнительная характеристика женских образов в произведениях начала XX и рубежа ХХ-XXI вв. Почти вековая дистанция дает возможность проследить изменения в образах мыслей и чувств героинь, в самоидентификации и манере поведения, в ценностых приоритетах, которые обусловлены опытом сложного столетия в российской истории.

Объект исследования: женские образы, отразившие гендерные стереотипы, в малой прозе писательниц-эмигранток «первой» и «третьей-четвертой» волн эмиграции. Однако для большей аргументированности выводов, к наблюдениям будут привлекаться и некоторые более крупные формы – повести, романы.

Предмет исследования – приемы раскрытия характеров и сюжетные коллизии, воплотившие типы поведения («сценарии жизни») героинь.

В отборе материала для исследования учитывался такой параметр, как небольшой объем текста, характерный для жанра рассказа. Рассказ сосредоточен на выявлении одного противоречия; как пишет Н.Л. Лейдерман, «рассказ чаще всего изображает одно мгновение из жизни человека, а если и описывает целую жизнь, то сжимает ее в цепочку из нескольких “однокачественных” эпизодов. Но в этом эпизоде или в их цепи рассказ стремится вскрыть то главное противоречие, которое определяет сущность человека и его времени. Рассказ старается вычленить это противоречие из массы малых и больших стычек, проверить и доказать его решающее значение для всей жизни. Короче говоря, цель рассказа – в одном-единственном миге собрать, понять и объяснить всю жизнь»61. Такая емкость жанра позволяет охватить рассказы разных авторов, тем самым – сделать наблюдения и выводы более репрезентативными.Q

Трагедия маргинальности в романах И.Г. Одоевцевой «Ангел смерти», «Изольда»

Комический эффект возникает потому, что с ностальгией вспоминаются даже былые безобразия – как отражение «широты» русской натуры, удали и бесшабашности. В рассказе настойчиво повторяется противопоставление той, старой, оставленной жизни и жизни новой, чуждой, с «дикими», на взгляд нянюшки, обычаями.

«Бедные портнишки» – мадам Elize, Анна Степановна, Наталья Петровна – занимаются непривычным для себя занятием, цель которого одна – выжить в чужой стране, прокормиться: «Думала ли я когда-нибудь, что в портнихи угожу? Жизнь-то моя протекала совсем в других смыслах. Акушерские курсы, потом в госпитале. Н-да, немало медицины лизнула. Да ведь куда она здесь, медицина-то моя? Кому нужна? Смотришь, так профессора и те в цыганские хоры поступили. А иголкой я всегда себя пропитаю. Вот вчера сдала платьице – пальчики оближешь»170, «оборванка Наталья Петровна в мышиной норке грязного бийанкурского отельчика», «бедная портнишка, серенькая, озабоченная, усталая, поскрипывала, как расшатанный стул»171.

И, хоть они и не надевают маски, эти героини испытывают психологический дискомфорт в чужой стране, спровоцированный и утратой прошлой жизни, и себя прежних: «Зажмурилась Наталья Петровна, и кажется ей, будто она там, в Тамбовской своей губернии, такая, как прежде, легкая, быстрая, бежит с горки к реке купаться. Горушка обросла соснами, ноги скользят по иголкам, дух захватывает, ветер волосы чешет. А сверху кричит голос: “Наташка, беги, догоню. Наташка, беги, догоню!” Сердце поет! В горле ). пищит. От свободы, от счастья!»172. А в выражении «бийанкурский отельчик» отчетливо слышится русский «Курск».

Тэффи рисует и образы счастливых героинь. Так, Дэзи Агрикова, героиня рассказов «Дэзи», «Дэзи и я», которая в эмиграции расшивала свитера, а мечтала работать в госпитале, и когда, в конце концов, там оказалась, испытывает чувство счастья, начиная помогать другим людям. Поддерживая во время операции ногу солдата, из которой извлекают пулю, она радуется признанию раненого, что ему стало легче от ее помощи: «Дэзи держала ногу, над которой возился доктор. Она чувствовала, как дрожит эта нога мелкой дрожью страдания, видела капли пота на лбу доктора и красное пятно на его щеке. Раненый не стонал, а только тяжело дышал и вдруг, слегка повернув голову, посмотрел на Дэзи. – Спасибо, родная, спасибо, желанная, хорошо держишь. Так-то мне лучше, как ты держать стала»173, «Подошла к своему рябому мужичонке и, не поднимая глаз, словно по глазам мог бы он узнать, что она сейчас слышала, нагнулась к нему. – Тебе хорошо? – Спасибо, родная. – Как тебя зовут? – Митрий Ящиков. – Спасибо тебе, Дмитрий, что тебе хорошо. Я сегодня счастливая, а я еще никогда не была… Это я оттого, что тебе хорошо, такая счастливая. И вдруг она смутилась, что, может быть, он не понимает ее. Но он улыбался простой, детской улыбкой серенького, рябенького, бородатого мужичонки. Улыбался и все понимал»174.

По убеждению Тэффи, счастливым человека делает не сама по себе жизнь, а именно отношение к ней. Даже, казалось бы, в самых невыносимых условиях существования на чужой негостеприимной земле, в неразрешимых финансовых трудностях, длящихся годами, можно, оказывается, сохранить чувство счастья, изменив отношение к своему положению. Яркой иллюстрацией этой мысли служит рассказ «Крылья». В рассказе контрастно обрисованы два женских образа. Первая дама, жена бывшего профессора, бесконечно жалуется на своего мужа, потратившего три франка на посещение лекции, от ее голоса все вокруг меркнет: «Она скрипела долго. Какая-то птица скрипит так по ночам – цесарка, что ли? Розы в бокале потемнели и скрутили лепестки. Каминное зеркало замутилось. Посреди оконного стекла заплясал паук и выпустил длинную серую паутину. На столе ярким пятном вырисовывался неоплаченный счет…»175. И совершенно противоположный типаж: «Но дверь распахнулась, и влетел в нее смех. Золотистые кудерьки, радость, серые чулки на стройных ногах, мохнатое перышко на шляпе, пестрая подкладка, поцелуи, губная помада – вихрь. – Милая! Ну до чего же я рада! Хохочу с утра. Андрей – вы ведь знаете, это замечательный человек! – он сегодня тоже в городе. Ха-ха-ха! До чего смешно! Пришлось из Танюшкиной копилки мелочь выковыривать. Понимаете? Собрались в город, а ни у меня, ни у него ни сантима! Милая! До чего смешно!»176. Тэффи указывает на лучшие качества женской натуры – доброту, сердечность, оптимизм – на те самые качества, которые не дают потерять надежду, утратить веру в лучшее, а вместе с ней не дают потерять себя, помогают удержаться на плаву, выжить в новых условиях и, главное, помочь тем, кто рядом.

И все же, как показывает Тэффи, утрата родины оказывается для большинства героинь, особенно юных, роковой. Превращение человека в «манекен», который демонстрирует чужой имидж, становится темой «Авантюрного романа» (1931).

Сопоставительный анализ ключевых образов и мотивов в произведениях писательниц разных исторических периодов эмиграции

Одним из классических примеров диаспор является еврейская диаспора. Е. Носенко-Штейн полагает: «В последние два десятилетия появилось множество работ о еврейской диаспоре, ее проблемах и идентичности. Интересу к этой проблеме, безусловно, способствовала массовая эмиграция бывших советских евреев не только в Израиль, но и в страны Запада. И хотя в науке существует множество определений и характеристик диаспоры (что именно считать диаспорой и почему), еврейская диаспора до сих пор считается классической, или парадигматической»

Однако вопрос об идентичности выехавших на историческую родину не так прост. Исследователь усматривает феномен двойной или раздвоенной идентичности: «Лишенные национальной и религиозной идентичности, ассимилированные до крайней степени советские евреи были «спасены» в последний момент от исчезновения и растворения в гомогенной массе «советского народа». Более того, они оказались в Израиле в момент, когда их присутствие было особенно необходимо для укрепления еврейского характера государства. Уехав из общества, которое маркировало их как «евреев», они оказались в обществе, воспринимающем их как «русских». Такого рода двойственная идентичность требовала постоянного осмысления, что в свою очередь способствовало культурному творчеству. Таким образом, литература российской еврейской диаспоры оказывается обращенной к двум различным аудиториям: широкой общероссийской и узкой «своей», пережившей опыт жизни за пределами России. Наиболее успешным писателем, освоившим эту стратегию двойного письма, стала Дина Рубина, чьи персонажи часто обладают «раздвоенной» идентичностью; … Конфликт между «советским» и «еврейским», в свое время остро переживаемый многими еврейскими интеллигентами и приводивший в эмиграции к полному отрыву от России и русской культуры, со временем сглаживается в культурной памяти, а само понятие советского утрачивает прежнюю идеологическую остроту и становится атрибутом исторической эпохи. Литература оказывается своего рода лабораторией, в которой создаются новые пробные модели описания существования «советского еврея», находившегося в сложных и противоречивых, но далеко не всегда антагонистических отношениях с советской властью и советским обществом. Для анализа этого сложного симбиоза подходит предложенная Светланой Бойм концепция «рефлексированной» ностальгии, противопоставленная «восстановительной», или «тотальной», ностальгии. В отличие от этой «тотальной» и «утопической» ностальгии, стремящейся «восстановить или построить вновь мифический коллективный дом», ироническая ностальгия «опирается на повествования, которые выявляют противоречивое отношение к прошлому»336.

Вл. Третьяков пишет: «Под концом диаспоры … подразумевается конец идеи изгнания (сами израильтяне сегодня, упоминая евреев, проживающих за рубежом, говорят уже не про «галут» – «изгнание», а про «тфуцот» – «рассеяние»), но это выражение можно употребить и в расширительном смысле. Современные глобальные медиа – наряду с возможностью быстро и часто путешествовать – позволяют чувствовать себя как дома где бы то ни было, и соответствующие критерии диаспоральности, названные У. Сафраном в № 1 «Диаспоры» за 1991 г., едва ли не теряют значение, а сам термин «диаспора» – продуктивность»337.

Тем не менее, привыкание к новой стране и сейчас происходит сложно. В интервью «Россия сама – объект литературы» Дина Рубина замечает: «Видите ли, прежде чем он начинает понимать, что "поднявшись в страну предков", самым парадоксальным образом поменял свою этнико-культурную идентичность (простите за омерзительное слово), этот самый усредненный "человек" проходит множество самых разнообразных процессов, переживает множество стрессов разного свойства – не обязательно отрицательного, но и отрицательного – неизбежно. В Израиле целые институты социологов, демографов и психологов работают над изучением этих процессов. Я не специалист, точными данными не владею, профессия моя такова, что мне интересен отдельный штучный человек, а как только сталкиваешься с судьбой отдельного человека, стремление обобщать, глаголить, учить и пророчествовать резко ослабевает»338.

Существенно меняется в начале XXI в. национальное самоощущение выехавших из России, не случайно появляется термины «глобальные русские» или «гражданин мира». А. Рейтблат отмечает в своем обзоре публикаций журнала «Диаспоры»: «Меняется и характер «национальной» идентичности. Если раньше она была «двухслойной» («малая родина» и страна), то теперь возникают гибридные образования (например, «немецкие турки», у которых тройная идентичность – «турок», «немцев» и «немецких турок»), не говоря уже о транснациональной идентичности («житель Европы»)»339. О транснациональной идентичности можно говорить уже в связи с творчеством ряда писательниц новой формации.

Мотив дома

Зеркало позволяет героине посмотреть на себя новую, повзрослевшую. Люку окружает Париж – город-мечта, с красивой жизнью, прямо противоположной ее положению эмигрантки, человека «второго сорта», и оттого Париж становится не просто фоном, а отражением ее безысходного горя, он похож на разбитое зеркало. Это общее ощущение формулирует мать Люки, Екатерина Львовна: «И небо совсем особенное, как только в Париже бывает, прозрачное, высокое. Так красиво. И все-таки я шла и думала: лучше никогда бы мне не видеть всего этого. Лучше бы мне быть в России несчастной, чем здесь счастливой…»453. В начале романа Париж казался юной Люке «солнечным пятном». По примете, разбитое зеркало традиционно предвещает крупные неприятности, потери и даже смерть. Люка оказывается обманутой Парижем, ее ждет неминуемая гибель. Лизе зеркало кажется аквариумом с темной водой: «Большое зеркало на стене тускло блестело. Будто это не зеркало, а вода. И в ней, в этой темной, тихой, лунной воде плавают не тени, а огромные сонные рыбы. Как там, в рыбьем музее»454. Луна, тени, темнота – зеркало отражает (метафорически) тот замкнутый, мертвый мир, в который поместили героиню.

В романе Лаппо-Данилевской «Екатерина Никитишна» зеркало является проекцией внутреннего состояния героини: «Тамъ на стол есть коньякъ, – усталымъ голосомъ говорила Екатерина Никитишна, стоя въ спальн передъ зеркаломъ и сбрасывая съ себя черное платье. Лицо ея было усталое, и въ движеніяхъ чувствовалась вялость»455. Душевную опустошенность передает отсутствие интереса к своему внешнему облику «Такъ думала она, медленно одваясь и причесываясь, не глядя въ зеркало, совершенно безразличная къ самой себ, ко всему, что только не было ея страданіемъ»

В рассказе А. Сохриной «Французские духи» зеркало бесстрастно фиксирует социальную роль героини, передает как бы взгляд на нее со стороны, так, как она видится чужими глазами: «– Ты на себя в зеркало посмотри. Мымра вылитая! Когда в парикмахерской последний раз была? – Давно, – произнесла Рита. – Давно… – передразнивает Ритину интонацию Люська. – А годы-то тю-тю! Прощай, молодость! Морщинки, килограммы лишние. Скоро никому не нужны будем. Если только внукам … Она подходит к зеркалу, смотрится в его бесстрастную, серую глубину. Права Люська – морщинки, килограммы лишние. Годы идут. И сегодня она – уже не та Рита, красавица с ямочками на щеках, ослепительной белозубой улыбкой, королева студенческих балов»457. Это тот образ, от которого бегут в эмиграцию в позднесоветский период.

Не-свой, чужой мир на съемной квартире показывает зеркало в рассказе Анны Файн «Нахальная квартирантка»: «Стараясь не шуметь, я отперла дверь, вошла и остановилась перед исцарапанным хозяйским зеркалом. На меня глянула смурная физиономия с черными от недосыпа подглазьями, кое-как замазанными мейк-апом. Из кухни тянуло чадом вчерашней готовки и вонью мусорного ведра. От стен несло старушечьим запахом обоев времен Бен-Гуриона. Я достала из чемодана новое полотенце, так и не утратившее девственной свежести»458.

Противоположную интерпретацию приобретает мотив зеркала в романе Ю. Кисиной: оно знаменует собой волшебный, сказочный мир детства в его неповторимых оттенках и красках: «Вокруг шла война, кого-то убивали, все куда-то бежали. Небо было серым от известки, поднимавшейся над руинами, а все же детство было совершенно безоблачным. Объяснялось это просто: мой родитель вышел из зеркала. Во всяком случае, зеркало играло важную роль в его рассказах. И после наших прогулок я все ожидала от зеркал, чтобы они опаздывали с отражениями, но зеркала были новые. У них не было прошлого. Но теперь я знала: зеркала – надежнейшее место, где все можно спрятать. – Зеркала никогда не притворяются, – говорит отец. – И никогда не проговорятся, – еле слышно добавляю я. Но отцовское зеркало было совсем другим. Это было трюмо, то есть у него были портик с деревянным фризом, по которому бежали гончие, и створки-крылья. Из-за этих-то створок, которые качались туда-сюда, ему и казалось, что все бежит. Бежала комната, бежали дальние коридоры, из которых можно было перескочить в сад с покосившимся сараем. А где-то там, в глубине, мычала корова-кормилица. Откуда ни возьмись, прямо из зеркала кубарем выкатывались дальние улицы в пене цветущих деревьев и сад, который вдруг приближался стремительно и неожиданно совсем с другой стороны»459. Зеркало здесь передает восприятие реальности совсем юной героиней, с ее специфическим видением и интерпретацией происходящих в детстве событий. Для нее зеркало словно бы открывает дверь в прошлое, в какой-то почти сказочный мир.

Идея «третьей реальности» звучит и в рассказе Т. Толстой «Легкие миры». Вместо зеркала большую роль играет стекло, т.е. героиня хотела бы проникнуть в «зазеркальные» «легкие миры» свободного творчества. Ей не нужно зеркало, которое отражает наличную реальность, она не нацелена на самоанализ; ей нужна прозрачная граница миров, которую она могла бы перешагнуть. Дом, купленный ею, был старый и непривлекательный. Но у этого старого дома была одна удивительная особенность: стеклянные стены недостроенной веранды создавали впечатление выхода в «легкие миры», в иной, чудесный мир красоты и творчества. Героиня замещает чуждую ей реальность вымышленной, волшебной.