Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I Лирический субъект и лирический объект в творчестве поэтов пушкинской плеяды 25
1. Портрет как средство диалогического общения . 25
2. Вещь как средство диалогического общения 40
3. Имя как средство диалогического общения. 56
ГЛАВА II. Лирический субъект в ситуации общения и в ситуации одиночества 75
1. «Пиры» в индивидуальных поэтических контекстах . 75
2. Философема «сумерки» Е.А. Боратынского, П. А. Вяземского и А. С. Пушкина как проекция на внутренний диалог 100
ГЛАВА III «Что восхитительнее, краше ...свободных дружеских бесед...» 129
1. Диалог с поэтом . 129
2. Диалог с другом. 157
3. Диалог с философом 166
4. Диалог с героем. 177
ГЛАВА IV. Диалог с женщиной 191
1. Диалог Вяземского с женщиной на языке шутки. 191
2. Диалог Языкова с женщиной на языке иронии. 204
3. Диалог Боратынского с женщиной на языке анализа. 215
4. Диалог Давыдова с женщиной на языке страсти. 230
5. Диалог Пушкина с женщиной на языке всех чувств. 240
Заключение 261
Библиография 265
- Портрет как средство диалогического общения
- Вещь как средство диалогического общения
- «Пиры» в индивидуальных поэтических контекстах
- Диалог с поэтом
Введение к работе
Литературоведение последних десятилетий настойчиво обращается к терминам «диалогичность» («диалогизм») и «монологичность» («монологизм»). Эти понятия характеризуют вовлеченность (или, напротив, невовлеченность) сознания, поведения, высказываний человека в процессы межличностного общения. Диалогичность имеет место там, где высказывания являются звеньями живого и плодотворного общения людей и выявляют их духовный опыт.
Считается, что в основе своей лирика монологична, хотя в понимании ее сути нет единого мнения. Признавая, что «специфика лирического рода» заключена в «наличии образа лирического переживания»,1 исследователи по-разному расценивают соотношение лирического переживания с внешним миром.
Н.А.Гуляев полагает, что поэт выявляет свое авторское сознание в стихотворениях, не преодолевая никаких внешних и внутренних смысловых преград: «изображая внешний мир, - пишет исследователь, - лирик, по существу, растворяет его в своем переживании».2 Г.Н.Поспелов говорит о двусторонней связи лирической поэзии и действительности: «мысли и чувства не только всегда «вызваны» явлениями мира, но и всегда, так или иначе, направлены на них, а отсюда и как-то отражают их в себе...». Этот интенциональный характер лирики был отмечен еще В.Г.Белинским: лирический субъект «не только переносит в себя предмет, растворяет, проникает его собою, но и низводит из своей глубины все те ощущения, которые побудило в нем столкновение с предметом».4 Все приведенные точки зрения объединяет характеристика лирической поэзии при помощи понятий: «отражение» и «растворение», и не принимается во внимание
Эту мысль многих исследователей подчеркивает В. Д. Сквозников в книге «Лирика Пушкина» (М., 1975.С. 11) 2 Гуляев НА. Теория литературы. М., 1977. С. 152 3 Поспелов Г.Н. Теория литературы. М., 1978. С. 94. 4 БелинскийВ.Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. М- Л., 1953. Т. V. С. 45.
4 тот факт, что субъект, вмещая в себя бытие, отражая и растворяя его в своем сознании, еще и формирует, преобразует его по своей личной и временной мерке.
А.А.Смирнов представляет лирическое произведение в виде «своеобразного поля переживания лирическим субъектом факта, события и даже процесса, происходящего в действительности. Основой же лирического художественного образа является наличие идейно-смысловой напряженности между полюсами объекта и субъекта. Граница между лирическим и нелирическим проходит через эстетически осмысленную изменчивость сферы переживаний и настроений авторского сознания, обладающего высокой степенью интенсивности».1
Связь с действительностью не имеет одностороннего (монологического) характера. Внешнее событие опосредовано в лирике переживанием автора, факты реальной действительности метафорически преобразуются, а преобразование свидетельствует о реакции, отношении, интерпретации. С другой стороны, внутренняя речь также материализуется в сообщение, открывая себя вовне. По словам Л.С.Выготского, «внутренняя речь сохраняет коммуникативную функцию, является средством общения и становится своеобразной формой сотрудничества с самим собой».2
Проблема диалога в лирике была почти закрыта авторитетом М.М.Бахтина, положившего идею диалога в основание исследования словесного творчества. Не изымая лирику из общего диалогического контекста художественной сферы, он очерчивает круг для возможного диалога в ней. «...Всякая лирика, - пишет М.М. Бахтин, - жива только доверием к возможной хоровой поддержке, разница может быть только в определенности стилистических моментов и формально-технических особенностей: только там, где начинается существенное отличие, где 1 Смирнов А. А. Романтическая лирика АС Пушкина. М., 1994. С. 30. Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. Из неопубликованных трудов. М., 1960. С. 194.
5 ослабевает доверие к хору, там начинается разложение лирики (...) Индивидуума нет вне другости».1
Если ММ. Бахтин говорит о неизменном присутствии в лирике хорового начала, то А.Ф. Лосев, напротив, считает, что лирическое начало в словесном творчестве выделилось тогда, когда человек впервые ощутил себя вне «коллективной эмоциональности», вне «группового субъективизма»,2 то есть когда веками правивший в древнем искусстве первобытный обрядовый синкретизм распался на роды и свою собственную историю повели эпос, лирика и драма.
Даже если допустить, что лирика моносубъектна, следует отметить дистанцию, которая существует между авторским «я» и миром. В зависимости от авторского отношения, создается так называемая «третья реальность» как индивидуальная интерпретация наблюдаемого и чувствуемого. М.М.Бахтин постулировал диалогичность слова, возможность бесконечного его становления в новых контекстах. «Каждая мысль, - писал он, - с самого начала ощущает себя репликой незавершенного диалога... живет на границе с чужой мыслью, с чужим сознанием». Но смыслообразующей основой стихотворения также является слово, стало быть, находясь внутри лирического произведения, оно не теряет своей диалогичности. «Не новых слов ищет поэт, но новых сторон в слове, данном как некая незавершенная реальность, какой-то новой, доселе не замеченной нами грани, какого-то ребра, которым слово еще не было к нам обращено»,4 - замечал Бенедикт Лившиц о поэзии О.Э.Манделынтама, что справедливо и для поэзии вообще.
Положения М.М. Бахтина о диалогической природе идеологической жизни вообще, мысли о взаимодействии литературных жанров с внелитературными
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 149. 2 Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 256. 3 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. С. 55-56. 4 Цит. по: Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике. M., 2000. С. 15. формами общения, размышления о монологической и диалогической природе слова и высказывания развил и углубил С.Н. Бройтман, перенеся его открытия из области художественной прозы в область лирики. Ученый подходит к проблеме диалога с другой стороны - через рассмотрение структуры лирического образа и языка лирики. Основной доминантой, основным структурным генотипом диалога в лирике (в отличие от эпоса и драмы) он считает принцип «нераздельности и неслиянности», а не просто «одержання», как у Бахтина. Этот принцип проявляет себя и во взаимоотношениях субъектов диалога, и в отношении двух моделей языков (мифологического параллелизма и понятийного тропа). С.Н. Бройтман говорит о том, что эта возможность диалога становится действительностью лирики только тогда, когда поэзия овладевает реальным историческим временем, а каждая из описанных выше моделей (автор имеет в виду параллелизм и троп) связывается с определенным историческим типом сознания. Став выражением определенного типа сознания, каждая из моделей становится языком. И именно в этих условиях субъектная и языковая диаструктурность лирики перестает быть только ее непосредственной стихией, а преобразуется «в эстетически осознанное («разыгранное») событие взаимоосвещения субъектов-языков».1 В тропах существуют два потенциальных смысла - смысл реального явления и смысл поэтического факта. С.Н.Бройтман утверждает, что для лирической поэзии (в особенности близких нам эпох) характерна не «моносубъектность», а «интерсубъектность», то есть запечатление взаимодействующих сознаний.
М.Я.Поляков в книге «Вопросы поэтики и художественной семантики» (1986) говорит о скрытой диалогичности лирики, проявляющейся в особом отношении субъекта к миру: «Это мир, данный изнутри, а не извне, снаружи. Поэтому здесь, как правило, нет деления на автора - рассказчика - участника. В лирике эти три маски отношения сливаются: есть некая диффузия чувств и
Бройтман С. Н. Проблема диалога в русской лирике первой половины XIX века. Махачкала, 1983. С.9.
7 отношений, которые сближаются в единой роли лирического субъекта».1 Игра трех масок отношений сохраняется в лирике, как и в других жанрах. Но второе лицо (действующий человек) и третье лицо (адресат) чаще всего скрыты в первом лице.
В работе Ю.И.Левина «Лирика с коммуникативной точки зрения» (1998) исследуется коммуникативный статус лирического стихотворения. Имеется в виду система взаимоотношений «действующих лиц», связанных с этим текстом. Тексты анализируются с трех точек зрения: внутренней (рассматриваются взаимоотношения лиц, эксплицированных в тексте), внешней (речь идет о том, кто создал текст и для кого этот текст предназначается), промежуточной (отношения между образом автора, характер которого диктуется смыслом стихотворения, и идеальным читателем, способным воспринять этот текст).
Введение нового термина «коммуникация» требует некоторых пояснений, различающих данное понятие с понятием «диалога». Наиболее близкой моделью, способной иллюстрировать соотношение этих двух феноменов, на наш взгляд, является соотношение плана выражения и плана содержания. Выражение предполагает постановку вопроса «как», сообщение - кому и что. Диалогичность понимается нами как внутреннее и потенциально возможное свойство выражаемого смысла. Коммуникация - прежде всего передача сообщения, имеющая конкретного адресата.
Сложной системе внетекстовых коммуникативных связей, присущих лирике, отвечает ее повышенная внутритекстовая коммуникативность. К проявлениям ее относятся частое использование форм 1-го лица, 2-го лица, обращение к неодушевленным объектам, введение фабульно-немотивированных персонажей, использование фабульно-немотивированных речевых элементов: восклицаний, вопросов.
Поляков М.Я. Вопросы поэтики и художественной семантики. М, 1986. С.334.
Словами «диалог» и «монолог» обозначаются не только художественно-речевые формы, но и качества сознаний авторов и изображаемых ими лиц. Формы выражения авторских сознаний в лирике исследовал Б.О.Корман. Анализируя в своей статье «Чужое сознание в лирике и проблема субъектной организации реалистического произведения» (1973) стихотворение Боратынского «Последний поэт», ученый показывает, как на уровне отдельного произведения можно выделить разные типы сознаний, отличные друг от друга по своим «психологическим, культурно-историческим и социальным признакам».1
Попытки литературоведов, ищущих наиболее адекватный термин для образа автора, каким он является нам в своих произведениях, опираются в основном на терминологию Гегеля, говоря о бесконечных масках, «разыгранности» той или иной ситуации в поэтическом контексте.2
Так, Л.Я.Гинзбург видит специфику лирики в том, что «человек присутствует в ней не только как автор, не только как объект изображения, но и как его субъект, включенный в эстетическую структуру произведения в качестве действенного её элемента. При этом прямой разговор от имени лирического «я» нимало не обязателен». Она считает, что «авторский монолог - это лишь предельная лирическая форма. Лирика знает разные степени удаления от монологического типа, разные способы предметной и повествовательной зашифровки авторского сознания - от масок лирического героя до всевозможных «объективных» сюжетов, персонажей, вещей, зашифровывающих лирическую личность именно с тем, чтобы она сквозь них просвечивала».4
Чтобы обнаружить различие между автором и героем его лирического произведения, в литературоведении используются термины, указывающие на их
Корман БО. Чужое сознание в лирике и проблема субъектной организации реалистического произведения // Известия АН СССР. Серия литературы и языкознания. 1973. Т. XXXII. Вып. 3. С. 209-222. 2 Гегель Г. В. Ф. Лекции по эстетике // Гегель Г.-В.-Ф. Сочинения. М., 1958. Т. XIV. С.291. 3 Гинзбург Л. Я. О лирике. М., 1997. С. 10. 4 Там же. С. 10.
9 нетождественность: лирический герой, лирическое «я», лирический субъект, носитель лирического высказывания, авторское сознание и др.
О «лирическом я» мы можем говорить тогда, когда носитель речи является субъектом - в - себе, самостоятельным образом. М.М.Бахтин считал лирическое «я» не над, а межличностным, понимая его как определенную форму отношений между субъектами «я» и «другим», автором и героем.
Другая субъектная форма - лирический герой. Существенное отличие его от лирического «я» состоит в том, что он является не только субъектом-в-себе, но и субъектом-для-себя, т.е. он становится своей собственной темой, а потому отчетливее, чем лирическое «я» отделяется от первичного автора.
По Л.Я.Гинзбург, необходимое условие возникновения лирического героя - наличие некоего «единства авторского сознания»,1 сосредоточенного «в определенном кругу проблем» и облеченного «устойчивыми чертами: биографическими, психологическими, сюжетными». Лирический герой, по Б.О.Корману, «является и субъектом и объектом в прямо оценочной точке зрения. Лирический герой - это и носитель сознания, и предмет изображения: он открыто стоит между читателем и изображенным миром». В.Д.Сквозников отказывается от понятия лирический герой как от ненужного «схоластического балласта».4 Ученый считает, что этим понятием называется «тот строй переживания, который образно воссоздан в лирике».5
В настоящей работе в основном используется термин «лирический субъект» как наиболее нейтральный в ряду предложенных, не вызывающий противоречивых толкований и не смешиваемый с душевно-биографическим «я» поэта. Мы согласимся с исследователем И.С.Кузнецовым, который рассматривает понятийную единицу «субъект лирической ситуации» как наиболее близкую 1 Гинзбург Л. Я. О лирике. М., 1997. С. 145. 2 Там же. С. 146.
Корман Б.О. Литературоведческие термины по проблеме автора. Ижевск, 1982. С.9.
Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы. М., 1964. С. 181. 5 Сквозников В.Д. Реализм лирической поэзии. M., 1975. СП. драматического начала в его слове В.В.Виноградов связывает с тем, что Пушкин «воспроизводит чувство в движении, в процессе непрестанного изменения. Всякое переживание воспринимается как текучее, изменчивое, исполненное противоречий и борьбы».1 Содержание драматизированного слова проецируется у Пушкина в сферу понимания и сознания разных лиц. Субъектная полифония произведения ведет к многозначности слова, к углублению его значений, к многообразию его индивидуальных применений. Множественность смыслов слова зависит от разнообразия контекстов его индивидуального употребления, от разнообразия субъектных приспособлений слова. Точка зрения «собеседника», его восприятие, его чувство располагают события, предметы и лица и оценивают их соотношения, связи иначе, чем лирическое я.
О слове изображающем и изображенном писал С.Г.Бочаров в исследовании поэтики Пушкина на материале его романа в стихах «Евгений Онегин». С.Г.Бочаров отмечает удивительное умение Пушкина противопоставить изысканной метафоре «простое» слово, которое становится многозначным в силу своего индивидуального употребления.
В книге В.Д.Сквозникова «Лирика Пушкина» (1975) говорится о способности поэта «живо и творчески реагировать на самые разнообразные сигналы жизни, погружаться в многоголосый «жизни шум».3 Пушкин обладал даром художественно отчуждать свой бесконечно богатый характер в разных образах лирического переживания, воссоздавая объективную и в то же время окрашенную личным восприятием многоцветную картину современности.
В книге В.А. Грехнева «Болдинская лирика Пушкина. 1830 гг.» (1980) углубляется мысль о том, что новаторство Пушкина во многом проявилось в его отказе от мышления абсолютными противоположностями, многогранности жизнеощущений, разомкнутости в сферу чужих сознаний. 1 Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1999. С. 97. 2 См.: Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. М., 1974. Сквозников В.Д. Лирика Пушкина. М, 1975. С. 17. B.C. Непомнящий в статье «Феномен Пушкина и исторический жребий России» (1996) определяет реализм Пушкина как онтологический, то есть «свидетельствующий об осмысленном и одухотворенном порядке Творения и о драме взаимоотношений человека с этим порядком».1 Особенность пушкинского мышления B.C. Непомнящий видит в преодолении лирической субъективности, в стремлении поэта «увидеть себя, в общем времени, в общей драме человеческого бытия как действующее лицо этой драмы, несущее ответственность перед вечностью».2
В монографии А.А.Смирнова «Романтическая лирика А.С. Пушкина» (1994) специфика пушкинского романтизма раскрывается через анализ основ системы поэтических ценностей, определяющих новую концепцию личности, особенностей трактовки лирического «я» в субъектно-объектных отношениях человека и окружающего мира.
Как видно, все ученые солидарны в том, что Пушкину чуждо статическое восприятие жизни. Пушкиным преодолена однозначность в восприятии действительности. Ему удалось сблизить между собой диаметрально противоположные понятия, чувства, обнаружив их единство и противоречивость. Один голос слишком беден, чтобы быть носителем смысла, первенство отдано многоголосию, которое нарушает монотонность и однообразие жизни, расцвечивает ее более яркими красками. Ведь существует не одно предустановленное мнение, суждение, ощущение, их великое множество, и каждое имеет право на существование, заявляет свой голос. Главное - не только данность, но и заданность в отношении к восприятию действительности и отображению ее в художественном образе. 1 Непомнящий B.C. Феномен Пушкина и исторический жребий России // АС. Пушкин: Pro et contra. СПб., 2000. Т. П. С. 536. 2 Там же. С. 534.
Количество работ, изучающих творчество поэтов пушкинской плеяды, особенности их поэтики, контекстуальных перекличек, взаимовлияний, сравнительно невелико.1 Как правило, эти исследования отличает так называемое «медальонное» построение, когда одна глава, всецело посвященная одному поэту, сменяется главой о другом.
В настоящей работе не представляется возможным в полной мере осветить историю личных и творческих взаимоотношений поэтов пушкинской плеяды, опосредованных литературно-историческим контекстом той эпохи. Существует немало исследований (современных и начала прошлого века), в которых подробнейшим образом анализируются литературные отношения поэтов, находящихся между собой в наиболее тесном сотрудничестве.
В течение ряда лет изучением литературного общения, литературных диалогов занимается кафедра русской классической литературы МПУ. В.Н.Касаткина рассматривает творчество крупнейших поэтов начала XIX столетия, Батюшкова и Жуковского, поэтов-декабристов именно сквозь призму их литературного общения.3 В ее работах дается глубокий анализ творческих и личных взаимоотношений поэтов в историко-литературном контексте. В.Н.Касаткина подчеркивает ту огромную роль, которую играло общение талантливых современников, проявляющееся столь многообразно: и в дружеской
Среди специальных исследований, посвященных изучению лирики поэтов пушкинской плеяды, можно назвать следующие: Семенко И.М. Поэты пушкинской поры. М., 1970; Рождественский В. А. В созвездии Пушкина. М., 1972; Кожинов ВВ. Книга о русской лирической поэзии XIX века. М., 1978; Коровин В.И. Поэты пушкинской поры. М., 1980; Сахаров В.И. Под сенью дружных муз: О русских писателях-романтиках. М., 1984; Рассадин СБ. Спутники. Очерки. М., 1983; Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. СПб., 1994; Сквозников В.Д. Поэзия «пушкинской плеяды» // История русской литературы: 1800-1830-е годы. Ч. 2. М., 2001. С. 71-105. 2 См., напр.: Брюсов В.Я. Пушкин и Баратынский. Рус. архив. 1901. № 1. С. 158 - 164; Барсуков Н.П. Князь Вяземский и Пушкин // Ст. и новизна. 1904. №.8. С. 1-10; Гофман М.Л. Боратынский о Пушкине // Пушкин и его современники. Вып. 16. Пб., 1913. С.143-160; Бороздин А.К. Дельвиг, Языков и Баратынский // Бороздин А.К. Собр. соч.: Пг.: Прометей, 1914. Т..2. С. 120-127; Розанов И.Н. Князь Вяземский и Пушкин (К вопросу о литературных влияниях) // Беседы. Сборник Общества истории литературы в Москве. М., 1915. Т. 1. С. 57-76; Ивинский Д.П. А.С..Пушкин и П.А.Вяземский: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1990; Песков A.M. Пушкин и Боратынский: Материалы к истории лит. отношений // Новые безделки: Сб. ст. к 60-летию В.Э.Вацуро. М., 1995. С. 239-270. 3 См. работы В.Н. Касаткиной: Предромантизм в русской лирике. К.Н. Батюшков и Н.И. Гнедич. М., 1987; Поэзия гражданского подвига. М., 1987; «Здесь сердцу будет приятно...»: Поэзия В.А. Жуковского. M., 1995.
14 переписке, и во взаимных откликах поэтов на творчество друг друга, и в литературной полемике, и в обаянии реальной дружеской беседы, и в поэтических диалогах. В своих исследованиях В.Н. Касаткина приходит к выводу о диалогической основе творчества как специфической черте всего литературного развития в России первой трети XIX века. Именно для этого периода времени характерен культ высокой дружбы, положенный в основу этики взаимоотношений и сумевший преодолеть «индивидуалистическую замкнутость» человека в самом себе.
В исследованиях В.Н.Касаткиной и ее учеников диалоги изучаются в различных аспектах. Так, в диссертации И.Г.Рябий «Эволюция жанра послания в лирике поэтов пушкинской плеяды» (1988) раскрывается диалогический характер жанра послания в творчестве указанных поэтов. Исследовательница прослеживает изменение стилевой тональности, манеры ведения диалога в этом жанре в зависимости от многих компонентов: мировоззренческой позиции самого автора, его индивидуального отношения к адресату послания, учета или неучета чужой точки зрения, избранного метода и т.д. В работе Т.В.Федосеевой «Литературные диалоги К.Н.Батюшкова» (1997) внимание автора плодотворно смещено с вопросов узко понятой поэтики и жанра произведения в сторону историко-функционального изучения творчества поэта, исследовано диалогическое начало в смеховой культуре. В диссертации И.А.Труфановой «Литературно-публицистический диалог А.С. Хомякова (1830-1850-е годы)» (1997) диалог рассматривается на материале журнальной и эпистолярной публицистики.
Т.К.Батурова подходит к проблеме диалога в ином ракурсе. В центре ее внимания - прежде всего журнальное сотрудничество поэтов, способное отразить формирование философских взглядов, этических принципов и эстетических
15 вкусов на том или ином срезе эпохи.1 Публикации на страницах альманахов именитых и малоизвестных авторов существенно дополняют друг друга, воссоздавая реальную картину литературного развития того времени, сложное диалогическое взаимодействие ярких творческих индивидуальностей.
Проблема диалога рассматривалась также на периферии диссертационных исследований, посвященных разным аспектам изучения послания. Но в подобных работах речь, как правило, идет о природе взаимоотношений между автором и адресатом (что служит фундаментом для выделения этого жанра среди прочих, доказательством его права на самостоятельное существование), на основании чего делались попытки систематизировать этот жанр по типологическим признакам, проследить его эволюцию, особенности функционирования.2
Появление настоящей диссертации обусловлено все еще недостаточным количеством монографических работ, посвященных рассмотрению творчества поэтов пушкинской плеяды, и отсутствием анализа конкретного материала в подкрепление основных теоретических положений, связанных с проблемой диалога в лирике.
Своеобразие нашего подхода состоит в том, что лирические миры поэтов плеяды рассматриваются не изолированно, а в их соотнесенности, борьбе и единстве, в живом процессе творческих контактов и творческих противостояний. Здесь не ставится вопрос о взаимовлиянии, поскольку постановка такого вопроса предполагает выделение того, кого сравнивают, и того, с кем сравнивают. Как 1 См. работы Т.К. Батуровой: Страницы русских альманахов: Духовные искания литераторов пушкинского круга. М., 1998; Петербургские альманахи (религиозно-нравственные искания литераторов пушкинского круга). М.,1999.
Особый интерес к жанру послания возник с середины 80-х гг. Именно в это время появляется целый ряд диссертаций, посвященных изучению этой проблемы. См., например: Чубукова Е.В. Лицейская лирика Пушкина. Движение жанров: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1984; Кихней Л.Г. Стихотворное послание в русской поэзии нач. XX в.: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1985; Шарафадина К.И. Жанр послания в лирике А.С.Пушкина: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.. Л., 1985; Поплавская И.А. Жанр послания в русской поэзии первой трети XIX в.: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск, 1987; Мальчукова Т.Г. Жанр послания в лирике Пушкина: Учебное пособие. Петрозаводск, 1987; Рябий ИГ. Эволюция жанра послания в лирике поэтов пушкинской плеяды: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1988. правило, при таком подходе за отправную точку берется Пушкин, синтезирующий своим гением различные направления и стили в литературе.
По словам Д.С.Лихачева, «...великие художественные открытия рождаются не изолированно, не в замкнутой творческой лаборатории отдельного, пусть и гениального, писателя, а в результате взаимодействия своеобразных, даже взаимно несовместимых внутренних миров, взрыва творческой энергии, порожденной этим взаимодействием».1
До сих пор исследователи не имеют единого мнения по поводу правомочности существования термина «поэты пушкинской плеяды», а также лиц, ее составляющих. Многие современные исследователи отказываются от этого термина, усматривая в нем тенденции к пушкиноцентризму. Среди них -В.Н.Орлов, Ю.Н.Тынянов.2 Выступая против понятия «плеяда», ученые тем самым высказываются против всякого рода обобщений, слияний ярких индивидуальностей в «безликую» группу, проходящую под знаковым именем только одного поэта. Веские аргументы в пользу данного понятия приведены в обстоятельной работе Е.И.Хан.3
Другой проблемный вопрос лежит в сфере критерия отбора поэтов в плеяду. На основании специфики личных взаимоотношений И.Н.Розанов4 объединяет в плеяду Дельвига, Боратынского, Языкова и Вяземского. Принципом «гармонической точности» определяется круг имен, могущих составлять плеяду, у В.В.Кожинова и В.И.Коровина. И.Г.Рябий, чья работа также посвящена лирике поэтов пушкинской плеяды, ориентируется на мнение В.И.Сахарова,6 который 1 Лихачев Д.С. Очерки по философии художественного творчества. СПб., 1996. С. 136. 2 См.: Орлов В.Н. Поэты пушкинской поры // Поэты пушкинской поры. М.-Л., 1949. С. 17; Тынянов ЮН. Пушкин и Тютчев // Пушкин и его своременники. М, 1968. С. 166 -191.
Хан ЕЙ. К проблеме «пушкинской плеяды» // Филол. науки. 1990. № 2. С. 19-26. Розанов И.Н. Пушкинская плеяда // Русская лирика. М., 1923. Т. 2. С. 12. 5 См.: Кожинов В.В. Книга о русской лирической поэзии XIX века. М., 1978. С. 119, 123; Коровин В.И. Поэты пушкинской поры. М., 1980. С. 12-13. 6 Сахаров В.И. Под сенью дружных муз. М., 1984. С. 59-60.
17 усматривает истинную гармонию не в стилистической выверенное и уместности каждого слова в поэтическом контексте, а в наличии некоего мировоззренческого идеала, которому следовали все поэты плеяды. Мы же, со своей стороны, позволим себе привести здесь отрывок из статьи Вяземского «Языков и Гоголь», в которой как раз идет речь о поэтах пушкинского круга. «Смертью Языкова русская поэзия понесла чувствительный и незабвенный урон. В нем угасла последняя звезда Пушкинского созвездия, с ним навсегда умолкли последние отголоски пушкинской лиры. Пушкин, Дельвиг, Баратынский, Языков, не только современностью, но и поэтическим соотношением, каким-то семейным общим выражением, образуют у нас нераздельное явление. Ими олицетворяется последний период поэзии нашей: ими, по крайней мере доныне, замыкается постепенное развитие ее, означенное первоначально именами: Ломоносова, Петрова, Державина, после Карамзина и Дмитриева, позднее Жуковского и Батюшкова. В сих именах сосредоточивается отличительное выражение поэзии русской: это ее краеугольные, заглавные, родоначальные имена. Каждое из них имеет свое особенное значение. Нельзя сравнивать одно с другим ни по степени дарования, ни по сочувствию и одушевлению, которым общество отозвалось на голос каждого. Отблески славы, которые отсвечиваются на каждом из них, имеют также свою отличительную игру и яркость. Многие другие дарования проявлялись с успехом на поприще поэзии и запечатлели на нем следы, драгоценные для памяти народной: многие и ныне пробуждают благодарное внимание наше, по крайней мере тех из нас, которые в наш положительный век верят еще в баснословную музу и не охладели в служении ей: но, повторяем, вне имен, исчисленных нами, нет имен, олицетворяющих, характеризующих эпоху».1 1 Вяземский ПА. Языков и Гоголь // Вяземский ПА. Сочинения. М., 1982. Т. II. С. 163.
На наш взгляд, это высказывание Вяземского наиболее авторитетно среди многочисленных точек зрения о включении или невключениии тех или иных имен в понятие пушкинской плеяды. Кому, как ни Вяземскому, человеку пушкинской эпохи, суметь назвать тех поэтов, которых объединяло между собой нечто большее, чем принцип «гармонической точности» в их поэтических системах. Это нечто большее - «семейное общее выражение». Слова, из статьи, написанной в 1847 году, - драгоценное для нас свидетельство поэта, не назвавшего себя в числе «созвездия» исключительно по причине внутренней тактичности. Но ведь уловить «знакомое» в других чертах может только человек, входящий в эту семью на равных правах, в выражении лица которого указанные поэты способны увидеть то общее, что внушает им право назваться единой семьей. За Вяземского это сделал Боратынский, обратившись к старшему другу и поэту - «звезда разрозненной плеяды».
В словах Вяземского уже существует ответ на все возможные возражения. Объединение поэтов в созвездие Пушкина ни в коей мере не умаляет ни оригинальности, ни отдельной значимости каждого из них. Здесь нет сравнения по степени дарования или славы. Вяземский выделил те лица, которые в наибольшей мере являются олицетворением определенной эпохи.
Объектом настоящего исследования является лирика А.С.Пушкина, Е.А.Боратынского,1 П.А.Вяземского, А.А.Дельвига, Н.М.Языкова, Д.В.Давыдова и Д.В.Веневитинова. Наша работа не ставит целью аргументированно доказать правомерность бытования термина «поэты пушкинской плеяды» и четко определить круг имен, ее составляющих. Для нас весомым представляется мнение Вяземского. Лирическое наследие Давыдова и Веневитинова привлекается нами постольку, поскольку, среди прочих современников, они в
В научной и издательской практике существуют два варианта написания фамилии поэта: через «о» и через «а». В своей работе мы придерживаемся более верного варианта: через «о» (Боратынский), а в списке источников и в цитации сохраняем индивидуально-авторские написания фамилии поэта. См. об этом: Андреев В.Е. О начертании фамилии поэта. Еще раз о букве «о» // Венок Боратынскому. Мичуринск, 1994.
19 наибольшей степени впитали в себя дух, культуру эпохи, оказались погружены в общий континуум творческого общения с теми поэтами, которыми замкнулся этот последний период пушкинской поэзии.
Вопрос о том, кто является участником этого диалога, имеющего точку отсчета в далеком прошлом и продолженного в вечности, что является темой общения, и каким образом оно может осуществляться - предмет настоящего исследования.
Поэты плеяды образуют свое пространство. Оно определяется ими как «наше», «свое», «гармонически организованное». Этому пространству противостоит другое: «чужое», «хаотическое». Они все погружены в общий «континуум общения», к тому же имеющий свою пространственно-временную локализацию. Это пространство порождает свои тексты, реагирует на чужие, но опять же свои, и открыто для круга избранных лиц, что подтверждается склонностью к речи редуцированной, эзотерической, понятной для немногих. Поэты относятся к одному кругу собеседников, и это означает, что у них немало общего в мировосприятии, стиле выражения. Но, тем не менее, они четко осознают тот предел, который сигнализирует о границе, которая не может быть преодолена без опасности потери собственной индивидуальности.
По словам А.Блока, «...поэты интересны тем, чем они отличаются друг от друга, а не тем, в чем они подобны друг другу. И так как центр тяжести всякого поэта - его творческая личность, то сила подражательности всегда обратно пропорциональна силе творчества. Поэтому вопрос о школах в поэзии -вопрос второстепенный. Перенимание чужого голоса свойственно каждому лирику, как певчей птице. Но есть пределы этого перенимания, и поэт, перешагнувший такой предел, становится рабским подражателем. В силу этого он уже не составляет «лирической единицы» и, не принадлежа к «сонму поэтов», не может быть причислен и к их школе. Таким образом, в истинных поэтах, из которых и слагается поэтическая плеяда данной эпохи, подражательность и
20 влияние всегда пересиливаются личным творчеством, которое и занимает первое место».1
Каждый из поэтов плеяды настаивал на своей оригинальности. Вяземский характеризует свое творчество: «рюмка моя маленькая, но пью из своей рюмки»,2 Пушкин утверждает: «бреду своим путем»,3 Языков говорит о своей неподвластности «легкому демону обезьянства», Боратынский гордится «необщим выраженьем» лица своей музы, Дельвиг болезненно отзывается на подозрения в подражательстве и подчеркивает, что хочет петь «свои забавы».
Поэты пушкинской плеяды старательно оберегали свое право на индивидуальную точку зрения и настороженно относились к чужому слову. Однако нельзя не сказать и о единстве их точек зрения, составляющих (если рассматривать их в совокупности) целостную картину их времени и бытия. Благодаря этому достигается легкость преодоления «внутрихудожественной среды», и читатель, вовлекаясь в контакт, в общение с этой невесомой, воздушной средой, невольно становится ее участником.
В диссертационной работе выражено понимание того, что диалог для поэтов пушкинской плеяды - это не что иное, как способ и стиль существования, обозначение организации их общения и качество сознания, ищущего отклик не только в умах и сердцах современников, но и потомков. Всех их, столь разных творческих индивидуальностей, объединяет повышенная чуткость к чужому слову и открытость своего собственного слова для трансформаций, 1 Блок. А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.-Л., 1962. Т. 5. С. 135.
Вяземский ПА. Из «Автобиографического введения» // Пушкин в воспоминаниях современников. СПб., 1998. С. 109.
Здесь и далее поэтические тексты цитируются, кроме специально оговоренных случаев, по следующим источникам:
Пушкин АС. Собрание сочинений: В 10 т. М., 1997; Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений / Изд. подгот. В.М.Сергеев. Л., 1989; Вяземский П.А. Стихотворения / Вступ, ст. Л.Я Гинзбург: Сост., подгот. текста и примеч. К. А. Кумпан. Л., 1986; Языков H.M. Стихотворения и поэмы / Сост., подг. текста и прим. К. К. Бухмейер и Б.М. Толочинской: Вступ, ст. К.К. Бухмейер. Л., 1988; Давыдов Д.В. Стихотворения / Вступ, ст., составл., подг. текста и примеч. В.Э. Вацуро. Л., 1984; Веневитинов Д.В. Поли. собр. стихотворений / Вступ, ст., подг. текста и примеч. Б.В.Неймана. Л., 1960; Дельвиг А.А. Сочинения / Вступ, ст., составл. и комментарии В.Э. Вацуро. Л., 1986.
21 перевоплощений, постоянных обновлений в других контекстах. Они создают мир, в котором постоянно живет потребность услышанности и готовность откликнуться на слово, приходящее извне, пробуждение в своем слове скрытых и неоднозначных смыслов. Диалог для них - это способ присутствия «я» в мире.
Научная новизна работы состоит в том, что в ней не только исследуется диалог как композиционная модель, организующая разговор двух людей. Для нас важен и диалог как форма бытия человека, как отражение субъектно-объектных отношений между автором и окружающим его миром. При помощи понятия «диалог» мы пытаемся найти новые ракурсы анализа лирики. Подобный подход обусловил структуру настоящей работы. Выбраны основные моменты, конструирующие жизнь человека: его представление о себе, отношение к другим (диалог с женщиной выделен особо в силу своей специфики) и к миру в целом.
Цель диссертации: изучение лирики поэтов плеяды в свете проблемы художественного диалога. Эта цель предполагает решение следующих задач: - определить роль портрета, вещи и имени в моделировании художественного образа в системе общения; исследовать концептуальное значение мотивов «пиров» и «сумерек», как непосредственно связанных с темой общения и отражающих систему ценностных отношений лирического субъекта к миру и к себе в этом мире; рассмотреть природу диалогических отношений субъекта к себе самому, «другому», реальностям бытия; - выделить и проанализировать типы диалогов с женщиной на основе ведущего стиля общения.
В основу анализа кладется изучение семантики, то есть содержательности художественного произведения. Предмет семантического «анализа - смысловые миры, присутствующие в любом произведении в виде набора идейно-эмоциональных ценностей, объединенных в данную художественную концепцию
22 мира. Большое значение для нашей работы имеет и опыт психологической школы в литературоведении, основатель которой А.А.Потебня писал, что «поэзия - есть преобразование мысли... посредством конкретного образа, выраженного в слове».
Открытия литературоведов рубежа XIX - XX вв. в области психологических основ языкового и словесного творчества неожиданно оказываются актуальными и в конце XX века. В своей книге «Внутренний человек» и внешняя речь» (1998) Е.Г.Эткинд опирается на термин «психопоэтика», понимая под ним «область филологии, которая рассматривает соотношение мысль-слово, причем термин «мысль»...означает не только логическое умозаключение..., но и всю совокупность внутренней жизни человека».2 Основным методом диссертационного исследования является синтез семантических, сравнительно-типологических и психопоэтических признаков в конкретно-историческом освещении.
Первая глава - «Лирический субъект и лирический объект в творчестве поэтов пушкинской плеяды». Образ автора предстает в двух своих ипостасях: как субъект и как объект, как автор-повествователь и как автор-персонаж. Образ адресата тоже двойственен. Он, подобно хору в античной драме, выступает одновременно и объектом, воссоздаваемым автором, и субъектом - читателем, слушателем, одним словом, воспринимающим сознанием. В данной главе раскрывается «визуальная сторона» диалога, исследуется, каким образом отражают систему ценностных отношений к миру окружающие лирического субъекта вещи, как сам субъект выражает через имя свое отношение к адресату и определяет себя. 1 Потебня А.А. Теоретическая поэтика. М.,1990. С.17. Эткинд Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь. М., 1998. С. 12.
Вторая глава - «Лирический субъект в ситуации общения и в ситуации одиночества». Одним из возможных путей в анализе поэтических стилей может быть выделение опорных понятий, воплощенных в определенных словах, так называемых эквивалентах поэтического мира каждого из авторов. Предпочитаемые (или же свойственные в наибольшей степени) состояния автора диктуют подбор определенной лексики, концентрирующей в себе его характерные, индивидуальные устремления. В нашем случае выделены общие для поэтов понятия: пиры и сумерки, как отражающие два противоположных друг другу мировосприятия. По Ю.Н. Тынянову, слово как носитель смысла не равно себе, оно - «хамелеон, в котором каждый раз возникают не только разные оттенки, но иногда и разные краски».1 Нас интересует соприкосновение разных поэтических миров на «территории общей темы». Игра словообразами, соответствующими одному феномену, демонстративность параллельного их употребления вводят тему «другого», его приемлющего, но в то же время остающегося собой и сохраняющего свою специфику сознания.
Третья глава - «Что восхитительнее, краше свободных, дружеских бесед...». Опосредованное эстетическим объектом переживание общения -одно из центральных событий лирики поэтов плеяды. Это - эмоциональная рефлексия, способность душевной жизни к переживанию переживания. Отдельный поэт не переживает изолированно, он сообщает свой эмоциональный настрой другому. Его произведение уже содержит свою уготованную точку зрения, которую идеальный адресат (в данном случае - участник круга общения) без труда для себя открывает, поскольку она близка его собственной внутренней точке зрения. Тем самым диалог выполняет культуротворческую функцию, воссоздавая неповторимую ауру собрания единомышленников, избранных певцов. 1 Тынянов Ю. Н. Проблема стихотворного языка. М., 1965. С. 77. 2 Названием для главы послужили строки из стихотворения H.M. Языкова «Тригорское» (1826).
Отбор материала для анализа в данной главе определялся наличием единой темы диалога в посланиях, общностью лирических ситуаций. Наше внимание сосредоточено, главным образом, на тех проблемах, которые иллюстрируют специфику миропонимания того или иного художника в свете его отношения к поэзии, дружбе, героике.
Четвертая глава - «Диалог с женщиной» - выделяется особо. Адресуя лирическое высказывание женщине, поэты уже не могут рассчитывать на безусловное понимание, гарантированное им романтической установкой на избранничество, фатальной предназначенностью сердец. Женская аудитория, находясь за пределами круга единомышленников, собратьев «по музам и мечтам», требует совершенно иного отношения к себе, что, естественно, отражается на выборе и темы, и стиля беседы. В данной работе прослеживается, как каждый из поэтов пушкинской плеяды раскрывает свое лирическое переживание, обращаясь к женщине, как осуществляет свое движение к духовному миру другой души.
Практическое значение результаты диссертации могут иметь как в вузовском (спецкурсы и спецсеминары), так и в школьном (факультативы) преподавании русской литературы, в дальнейшем научном осмыслении наименее изученных аспектов творчества поэтов пушкинской плеяды.
Апробация работы. Результаты исследования докладывались на научных конференциях в Московском педагогическом университете и Мичуринском государственном педагогическом институте. По теме подготовлено 8 публикаций (5 статей изданы). Материалы диссертации апробированы в учебном процессе вуза (на лекциях и практических занятиях автора представленной работы).
Портрет как средство диалогического общения
В процесс межличностного общения вовлечены не только высказывания человека. Предмету разговора, как правило, предшествует (или вводится параллельно) характеристика лица говорящего. Создание литературного портрета - всегда акт творчества, акт художественного общения, поскольку предполагает способность проникать в ощущения других, впитывать чужое, сохраняя при этом свою индивидуальность.
Незамкнутость сознаний, включенных в широкий контекст личных и творческих взаимоотношений, обеспечивает постоянное движение слова, мысли и чувства к другой личности. Разные голоса сливаются в гармоничный аккорд, в котором отдельный голос не пропадает, но имеет индивидуальную яркую окраску и звучание. Подтверждение тому - творчество поэтов пушкинской плеяды.
Большинству литературных портретов присуще полифоническое звучание, что указывает на неординарность тех личностей, с которых они списаны. В лаконичных обращениях одного поэта к другому в нескольких штрихах обрисовывается суть характера адресата. Интересно, что эти портреты-характеристики, как правило, имеют двоякую направленность, совмещая в себе будничное и возвышенное, житейское и поэтическое: «Ты с лирой, саблей иль стаканом / Равно не попадешь впросак» (Вяземский о Давыдове, 74): «Ты, Пушкин наш, кому дано, / Петь и героев и вино... Быть сердца лучшим знатоком / И лучшим гостем за бутылкой» (Боратынский о Пушкине, 227): «Любезный Вяземский, поэт и камергер» (Пушкин о Вяземском, 11:492): «Анакреон под дуломаном, / Поэт, рубака, весельчак» (Вяземский о Давыдове, 74).
Те наименования, которыми одни поэты награждают других, весьма подвижны, могут свободно быть применены и в обрисовке образа другого поэта.
Так, например, Пушкин называл Боратынского «задумчивым проказником», а Боратынский восхищался пушкинским «проказливым умом». Данное имя может иметь две стороны: шутливую, комическую и подлинную, серьезную. Дельвиг для Пушкина и «ленивец сонный», и «сын лени вдохновенный», «муз невинных лукавый клеветник» и «муз возвышенный пророк». Гибкость, подвижность характеристик, их близость к автохарактеристикам свидетельствует об открытости субъективно переживаемого эмоционального мира для понимания, соучастия и разделения.
Среди поэтов плеяды особенной «разнопрофильностью» отличались Вяземский и Давыдов. Симптоматично, что их автопсихологические портреты очень похожи друг на друга.
Вяземский: «Вы хотите, чтобы я написал и свой портрет во весь рост. То-то и беда, что у меня нет своего роста. Я создан как-то поштучно и вся жизнь моя шла отрывочно... Бог фасы мне не дал, а дал мне только несколько профилей».1
Давыдов: «Он представляется нам сочетателем противоположностей, редко сочетающихся».2
Как видно, оба отмечают в себе соединение несоединимого, мозаичность внешнего и внутреннего облика. Но из этой мозаичности как раз и складывается целостность, неповторимость, оригинальность их личностей.
В зависимости от ситуации, поэтического контекста, личностных черт характера в том или ином наименовании происходит актуализация новых смыслов. Вяземский мог также назвать себя казаком в параллель Давыдову, перемещая эту характеристику из области военной в область поэтическую: «Я стоял на боевой стезе, стреляя из всех орудий, партизанил, наездничал». Приведенное высказывание иллюстрирует склонность поэта к так называемой «журнальной войне», за что его нередко критиковали и Пушкин, и Боратынский. Несколько иной смысл приобретает то же выражение в позднем стихотворении Вяземского, в котором он, подводя итог своему жизненному пути, подчеркивал дилетантский характер своих произведений:
В литературе я был вольным казаком, Талант, ленивый раб, не приращал трудом, Писал, когда писать в душе слышна потреба, Не силясь звезд хватать ни с полу и ни с неба.
(«Литературная исповедь», 1854, 330)
Вещь как средство диалогического общения
Вещи, включенные в контекст жизни конкретного человека, также многое могут сказать о своем обладателе. В древнерусском языке слово «вещь» исконно значило «духовное дело», «поступок», «свершение», «слово». Внутренний смысл и назначение вещи раскрываются в той роли, которую эта вещь играет в жизни того или иного человека, и в то же время в самой вещи открывается именно то, что может быть принято человеком в силу возможностей его восприятия.
Наиболее «близкой» вещью для человека, влияющий на его душевный настрой, является его одежда. Как правило, она отражает то, чем живет в настоящий момент ее обладатель. «Возраст» одежды - признак, указывающий на давность ее службы, на тесноту их взаимной связи, на меру «зараженности» человеческим началом (что справедливо и для вещи вообще). Одежда находится в непосредственном соприкосновении с человеческим телом, хранит его тепло: Когда я в хижине моей Согрет под стеганым халатом, (курсив мой. - Е.Ф.) Не только графов и князей Султана не признаю братом! (Дельвиг, «Моя хижина», 1818, 313) Однако одежда может и менять восприятие себя самого, отводить от человека, поскольку заслоняет его истинную сущность: И теперь меня в мундире Гений мой не узнает. (Боратынский, «Дельвигу», 1819, 59)
Одежда Давыдова более легко поддается внутренним трансформациям. Не меняя своего внешнего «облика», она, согласно определенной ситуации, «вселяет» не только «зверство», но и «любовь». В одной и той же одежде Давыдов может выступать и в роли любовника, и в роли воина, причем обе эти роли одинаково органичны для него («и в кивере...весной голубка гнездышко свивает»). Не случайно Вяземский называл Давыдова: «Анакреон под дуломаном». Партизану-поэту достаточно лишь «сдуть пыль» с походной лиры, чтобы настроить ее на любовный лад.
Иногда именно отсутствие каких-либо атрибутов еще более красноречиво указывает на свойства характера той или иной личности. В стихотворении «К партизану-поэту» (1814 или 1815) Вяземский, рисуя образ статичного, отягощенного ношей «тучных эполет» приверженца «мундирного идеала», подчеркивает исчезновение его личности, превратившейся в вещественный знак, имеющий только план выражения без плана содержания. Возможна и обратная ситуация, когда вещь способна продлить жизнь человека, но уже несколько в ином качестве.
Так, в стихотворении Пушкина «Послание Дельвигу» (1827) прослежена судьба «почтенного» черепа барона. Череп воскрешает образ «крепкоголового» рыцаря пиров и битв. Суть барона вся выявлена в его внешнем облике: охотник, наездник, «гроза вассалов». Будучи составной частью живого барона, череп выполнял роль лишь «хранителя тяжеловесного мозга» и был мертв при жизни («сквозь эту кость не проходил луч животворный Аполлона»). Он не был производителем действий, а только испытывал на себе действие со стороны: «парами Вакха нагревался», литовский меч в него «со звоном ударялся», то есть его предметная основа была представлена гораздо ярче духовной и душевной. В конце истории своих приключений череп получил возможность превратиться в «увеселительную чашу». В данном эпитете уже слышится одушевление, таким могут сделать череп те, кому он теперь принадлежит. Сквозь вещность просвечивает духовное начало. Череп теперь - источник вдохновения, возбудитель мыслительной деятельности. Пребывая в телесной оболочке, он, по сути, был уже «изделием гроба», в настоящем он получает подлинную жизнь. Потомок барона - нечто совершенно иное по сравнению со своим предком. Пушкин шутливо замечает, что барон «смутился б рыцарской душой», если бы увидел поэта Дельвига «без одежды бранной, / С главою, миртами венчанной, / В
очках и с лирой золотой» [114]. В поэтическом контексте противопоставлены «глава» и череп, хранящий «тяжеловесный мозг», пары Вакха и мирт в венке, меч и «золотая лира». «Золотая лира» - вещь-символ, то, что не существует и не обладает реальностью, «вещностью» черепа, но содержит в себе начало духовное, знак иного мира.
В последних строках стихотворения содержится отсыл к «Черепу» (1824) Боратынского («Или как Гамлет-Боратынский над ним задумчиво мечтай», 118), что позволяет провести параллели между этими двумя произведениями. Безусловно, написанные в разной поэтической манере, они не могут расцениваться как разные подходы к одной и той же проблеме. Но остроумное послание Пушкина, написанное позднее, кажется внутренне полемичным философски-серьезному стихотворению Боратынского. В письме Вяземскому от 1829 года, содержащем отзыв по поводу его стихотворения «К ним» (1828 или 1829), Боратынский небезынтересно высказывался о месте шутки в лирических произведениях: «По мне лирическая поэзия исключает все похожее на остроумие, потому что лукавство его совершенно противусвойственно ее увлеченности».1 Даже в этом положении позиции Пушкина и Боратынского принципиально расходятся.
«Пиры» в индивидуальных поэтических контекстах
Слово «симпосион» у древних греков обозначало особый вид собрания после ужина, когда время посвящалось вину и совместной беседе, чтению и импровизированию стихов, а также философским разговорам. На последующую литературную традицию мощное влияние оказал «Пир» Платона, композиционно представляющий собой полилог мудрецов. В «золотом веке» русской культуры греческий симпосион в основном редуцировался в символический образ пира и языковую метафору. Однако русская традиция сохранила такие ценности классического симпосиона как пиршественное братство, радость, дружеская любовь, поэтическое сотворчество.
Друг Боратынского поэт Н.М. Коншин назвал 10-20-е годы XIX века «прекрасным периодом умственного пробуждения» и писал, что в эту пору «Петербург кипел, дурачился, пел и играл, как милый ребенок».1 В посланиях именно этого времени постоянно упоминаются дружеские пирушки, обретшие символические формы греческого симпосиона, «пира мудрецов», интеллектуальной беседы, и осмысляемые как праздник истины и духовного братства.
Для пиров необходим предшествующий контекст, подготавливающий к наслаждению. Предпочтения, которые отдают поэты тем или иным пейзажам, отражают их «ландшафты души», психологию внутреннего человека. Дружеские застолья имеют свою декорацию, на фоне которой и происходят. В этом смысле обрамляющий контекст пиров очень близок по содержанию у Языкова и
Коншин H. М. Воспоминания о Баратынском, или Четыре года моей финляндской службы с 1819 по 1823. Давыдова. Оба поэта пируют на открытом воздухе, что подчеркивает их общее тяготение к отсутствию каких бы то ни было ограничений, выражающемся также в максимальном расширении окружающего пространства. Гусары собираются для возлияний «в дымном поле, на биваке, у пылающих огней», бурсацкая вольница Языкова празднует в «диких» лесах: Помнишь ли, мой друг застольный, Как в лесу, порою тьмы, Праздник молодости вольный Вместе праздновали мы: Мы лежали, хмеля полны: Возле нас горел костер, Выли огненные волны И кипели.
(«К А.Н.Вульфу», 1828, 219)
У Дельвига друзья встречаются под сенью развесистой рощи, в тихом сумраке сада. Сад, чей прообраз Эдем, идеальный топос для дружеских пиров, на которых ведется неспешная беседа о прекрасном и об истинных ценностях жизни. Красота окружающей природы, щедрой в расточении своих даров, ее гармоничность подготавливают к духовному созерцанию. Если лирические герои стихотворений не помещены внутрь античного мира, сама природа которого влечет к наслаждению, а находятся в российской действительности, то фантазия, разогретая вином и радостью от встречи с друзьями, способна преобразовать мир. Пламенные сердца пирующих тянутся к огню жизни, скрытому в вине, и соприкосновение этих горящих источников творит чудо. Огонь Дельвига горит еще ярче под дуновением ледяного ветра, являя собой противостояние холоду и ожесточению внешнего мира: «Пусть трещат морозы, / Ветр свистит в окно, / Нам напомнит розы / С Мозеля вино» («Застольная песня», 1814/1817, 33). Дельвиг оценивает чашу с вином с точки зрения эстетической. Края его чаши всегда увиты плющом и розами.
Пиры ассоциируются с праздничной символикой. В поэтической фразеологии выражение «праздник жизни», как правило, связывается в сознании с вечно длящимся, прекрасным, словно остановленным мгновением чистого наслаждения. Чтобы какие-то формы жизни стали праздничными, «к ним должно присоединиться что-то из иной сферы бытия, из сферы духовно-идеологической. Они должны получить санкцию не из мира средств и необходимых условий, а из мира высших целей человеческого существования, то есть из мира идеалов. Без этого нет и не может быть никакой праздничности».1 Первое чудо Иисуса Христа - претворение воды в вино на брачном пиру - символ того, что преображение жизни достигается легко и радостно.
Собрания друзей за чашей вина - непременное условие праздника. Так, для Вяземского чаши становятся «светлого стекла» именно в день приезда друзей: «вином кипит сияющий хрусталь». Исчезают серые будни, дни ярки и красочны, их бег стремителен («в обгон летели наши дни»), в противовес тем, обыденным часам, которые не летят, а «влачатся». На пиру нет времени. И веки сердце проживало В немного пламенных часов. (Боратынский, «Пиры», 1820, 255) «Однообразный ход» часов заглушается веселым смехом. Смех присущ олимпийским богам, стало быть, выражает свободу. Смеясь, человек разделывается со страхом, сам в какой-то степени уподобляясь богам. Мы ж время измерять, друзья, По налитым бокалам станем -Когда вам петь престану я, Когда мы пить вино устанем, Да и его уж не найдем, Тогда на утро мельком взглянем И спать до вечера пойдем. (Дельвиг, «К Евгению», 1821,156)
Диалог с поэтом
Послания - красноречивое свидетельство незатухающего интереса к другому, чужому, но одновременно и близкому по духу сознанию, потому что отправная точка и звезда, к которой стремятся поэты пушкинской плеяды, находятся в родстве. Творчество поэтов-друзей стимулирует написание собственных стихотворений, является импульсом к пробуждению вдохновения. Они чувствуют ответственность за состояние современной литературы, проблески таланта их радуют столь же сильно, сколь огорчает засилье посредственности и бездарности. Что будет с русской литературой - для них отнюдь не праздный вопрос. Поэты поощряют друг друга к творчеству, радуются взаимным успехам, ополчаются на общих врагов и противников их литературного вкуса. Это -своеобразное противостояние исповедникам «иной веры», служителям не красоты, а общественного мнения. Адресуя послания друг другу, они как бы лишний раз напоминают о действительном существовании поэтического союза, в котором всегда найдет поддержку одаренная личность.
Стихотворение «К Языкову» (1824) - первое послание Пушкина, обращенное к молодому поэту. Пушкин не был знаком с Языковым, хотя знал о нем понаслышке, упоминал его имя в своих прозаических заметках и поэтических опытах. Послание написано в дружеском тоне, лишенном чопорности и официальных условностей. В строках, адресованных Языкову, читается доверительность и короткость. Пушкин утверждает, что в поэтической среде существует особый негласный этикет, обусловленный традицией, укоренившейся издавна: «Издревле сладостный союз / Поэтов меж собой связует» [1:227]. Между
поэтами установлены отношения равных, они связаны между собой не только взаимной симпатией, но и кровным родством: «Друг другу чужды по судьбе, / Они родня по вдохновенью», их питает единый источник неземного происхождения. Музы - это то надмирное высшее начало, которое является связующим звеном между поэтами в вечности. Поэты - сыновья одной матери, и это заранее снимает отчужденность и холодность в общении, по крайней мере, что касается общения поэтического. Пушкин избегает интонаций признанного мэтра, тон его письма отличает максимальное движение в сторону собеседника. По мнению В.Д.Сквозникова, «пушкинские дружеские послания, составляющие значительную часть его лирики, отмечены вообще интересной особенностью: он каждому предлагает по мере его пристрастий, желаний, образа мысли, способностей, наконец, - а иногда и немножко побольше. Пушкин понимает, что короткость лирического сообщения двух душ - исповедующейся и воспринимающей - невозможна при большой дистанции, разделяющей этих душ жизневосприятия »
Действительно, создается впечатление, что Пушкин гораздо в большей степени нуждается в собеседнике, его ответной симпатии, чем собеседник в нем и его дружеской приязни. Пушкин ждет благосклонности со стороны адресата, уверен в участии к своей судьбе, поэтому «порог» друга, к которому он желал бы устремить свой путь, назван «благосклонным». Пушкин не спрашивает о том, как к нему относится адресат послания, для него нет сомнений в том, что люди, волнуемые «единым пламенем», открыты для встречи друг с другом. В поддержке друга Пушкин видит облегчение своего жребия, «оживление» ему подарят «вольно-вдохновенная беседа» и «звучная лира» Языкова. В этих характеристиках - комплиментарный посыл в сторону стихотворений поэта, данный в его же стиле. Пушкин находит в другой личности то, что на данный момент недоступно ему самому. В отношении Языкова - это полнота жизни, отсутствие забот и упоение свободой - компоненты, составляющие идеал поэтического мира «вакхического поэта».
Ламентативная тональность пушкинского послания, вкрапление жалоб на собственную участь, придает его стилю более доверительный оттенок. Стихотворение написано Пушкиным во время ссылки в Михайловском. В устремленности мысли и души к другу-поэту, упоминании «благосклонного порога» угадывается желание обрести настоящий дом. Поскольку сам он не свободен в принятии решений, то просит Языкова навестить его «в изгнанье». Место изгнания, тюрьма в таком случае преобразятся в восхитительный уголок, согретый дружеским весельем. В стиле Языкова Пушкин призывает вознести хвалу «вольности дарам», прославить «разгульную юность». Перебивка на стиль Языкова, выражающаяся также в плавном переходе от обращений к адресату в посланиях на пространный рассказ о самом себе, свидетельствует о том, что Пушкин хорошо знаком со стихотворениями Языкова и перенимает его манеру общения.