Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Метафорический концепт и метафора как механизмы художественного творчества 18
1.1. Основные литературоведческие подходы к изучению метафорического концепта и метафоры 18
1.2. Метафорические концепты в тексте художественной литературы 29
Глава II. Метафорические концепты «Путь» и «Странствие» в творчестве П.А. Сорокина 47
2.1. Семантика метафорических концептов «Путь» и «Дорога» в автобиографической повести П.А. Сорокина «Дальняя дорога» 47
2.2. Концепт «Путь» в социологической публицистике Питирима Сорокина 92
Глава III. Концептосфера путевой публицистики Б.К. Зайцева 122
3.1. Метафорические концепты «Путь» и «Странствие» в путевой публицистике Б.К. Зайцева 122
3.2. Семантика движения в очерках Б.К. Зайцева «Афон» и «Валаам» 134
Заключение 164
Список литературы
- Основные литературоведческие подходы к изучению метафорического концепта и метафоры
- Метафорические концепты в тексте художественной литературы
- Концепт «Путь» в социологической публицистике Питирима Сорокина
- Семантика движения в очерках Б.К. Зайцева «Афон» и «Валаам»
Введение к работе
Актуальность данного диссертационного исследования обусловлена
необходимостью изучения метафорических концептов публицистических
произведений русского зарубежья, в частности – метафорических концептов «Путь», «Дорога» и «Странствие» в художественной публицистике П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева. В данной работе метафорические концепты «Путь», «Дорога» и «Странствие» и их роль в художественной публицистике П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева рассматриваются с литературоведческой точки зрения, предпринята попытка изучения различных аспектов реализации метафорических концептов в художественном тексте. Через творческое наследие П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева метафорические концепты Пути, Странствия и Дороги, а также смежные с ними концепты являются частью языковой картины мира носителей русского языка, что обусловливает соприкосновение данного литературоведческого исследования с когнитивной лингвистикой, изучением идиолекта и идиостиля и рассмотрением особенностей языка писателя через призму конструирования им концептов и метафорической связи между ними. Каждый носитель языка вносит свой вклад в концептосферу языка, а такие носители, как известные писатели, философы, публицисты, влияют на сознание языкового коллектива за счет их авторитетности и цитируемости текстов.
В исследовании применяются подходы, относящиеся к герменевтической
традиции в ее зарубежном и отечественном вариантах и ориентированные на
искусство интерпретации художественного текста. В диссертации также
используются системно-типологический, сравнительно-исторический,
интертекстуальный и мифопоэтический методы.
Теоретико-методологическую основу исследования составляют:
– труды по теории и истории литературы (В.М. Жирмунского, А.Ф. Лосева, М.М. Бахтина, С.С. Аверинцева, М.Л. Гаспарова, Е.М. Мелетинского, К. Хюбнера и др.);
– работы специалистов в области исследования творчества П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева, а также прозы и публицистики русского зарубежья (В.В. Агеносова, А. Аржаковского, Р.И. Александровой, А.Д. Алексеева, И.А. Голосенко, В.Т. Захаровой, Е.В. Воропаевой, Н.В. Лау, А.М. Любомудрова, Ю.Н. Мажариной, О.А. Сысоевой, Т.М. Степановой, А.В. Ярковой и др.);
– работы специалистов в области концептологии, когнитивистского изучения метафоры и метафорических концептов (Н.Д. Арутюновой, Дж. Лакоффа, Е.С. Жернаковой, Ю.Н. Карауловой, Г.И. Богина, А.А. Андриенко, В.А. Гаврикова, Л.А. Козловой, Ю.И. Левина, Д.С. Лихачева, Ю.Н. Прохорова, М.В. Пименовой, Ю.С. Степанова и др.).
Объект и материал исследования проза и публицистика П.А. Сорокина и
Б.К. Зайцева. Выбор текстов обусловлен необходимостью изучения
метафорических концептов «Путь», «Дорога» и «Странствие» в творчестве П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева как публицистов, прозаиков и философов, переживших эмиграцию и обращавшихся к ней в своих произведениях.
Предмет исследования: семантика и образная символика метафорических концептов «Путь», «Дорога», «Странствие» в художественной публицистике и прозе П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева.
Цель диссертационного исследования состоит в выявлении семантики метафорических концептов «Путь», «Дорога», «Странствие», а также специфики метафорического моделирования в художественной публицистике и прозе П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева.
В соответствии с указанной выше целью в диссертации решаются следующие задачи:
1. выявление семантических механизмов формирования метафорических
концептов «Путь», «Дорога», «Странствие» в мемуарах и очерках П.А. Сорокина;
-
установление образно-символической специфики метафорических рядов художественной публицистики П.А. Сорокина, связанных с метафорическими концептами «Путь», «Дорога» и «Странствие»;
-
рассмотрение процесса авторского кодирования мысли и фиксации ее через метафорические концепты «Путь», «Дорога» и «Странствие» в путевых очерках Б.К. Зайцева;
4. анализ образов странника, проводника («вожатого», духовного
наставника), лжепророка (самозванного пророка) в публицистике и прозе П.А.
Сорокина и Б.К. Зайцева;
5. изучение мифологических моделей Пути в публицистике и прозе П.А.
Сорокина и Б.К. Зайцева.
Научная новизна исследования. В работе впервые осуществлено комплексное исследование семантики метафорических концептов «Путь», «Дорога» и «Странствие» в публицистике русского зарубежья 1920-1945-х гг. (на материале художественной публицистики и прозы П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева). При этом концепт «Странствие» рассматривается как один из ведущих в публицистике и прозе данного периода.
Исследована взаимосвязь художественной реализации концептов «Путь» и
«Дорога» в творчестве П.А. Сорокина с христианской (православной) моделью
странничества и мастерства. Изучены образы-символы «вожатых»
(«проводников») в художественной публицистике П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева, рассмотрена трехчастная формула пути в путевых очерках Б.К. Зайцева.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что, во-первых,
настоящее исследование направлено на интерпретацию и анализ художественного
своеобразия мемуарных и «путевых» литературных произведений русского
зарубежья. Во-вторых, в диссертации изучена концептосфера и связанная с ней
метафорическая образность прозы и публицистики таких выдающихся
представителей литературы русской эмиграции, как П.А. Сорокин и Б.К. Зайцев.
Практическая значимость диссертационного исследования определяется тем, что его результаты могут найти применение в дальнейшем изучении художественной системы прозы и публицистики русского зарубежья, могут
использоваться в вузовском курсе истории русской литературы, теории литературы, в качестве материала для лекций и семинаров, а также в школьном курсе истории русской литературы.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Метафорические концепты «Путь», «Дорога» и «Странствие» являются одними из ведущих в публицистике и прозе русского зарубежья 1920-1950-х гг. В разработке и художественной реализации данных метафорических концептов П.А. Сорокин и Б.К. Зайцев опирались на христианскую (православную) модель странничества. У П.А. Сорокина герой уходит из сакрального мира детства и юности, из светлого мира христианских духовных ценностей, для того, чтобы подвергнуться соблазнам мира революции и, пройдя через социальные потрясения и катастрофы, вернуться (духовно) в утраченное благое пространство, понимаемое уже как «пространство памяти» («место памяти»). При этом светлый (христианский) мир ассоциируется у героя-рассказчика с Русским Севером (родной Яренск).
-
Важную роль в прозе и публицистике П.А. Сорокина играют метафорические концепты «Путь», «Дорога» и «Странствие». Наиболее важные значения этих концептов следующие: «Смысл жизни (Дорога, Странствие как смысл жизни)», «Божий Промысел, Провидение (Движение в соответствии с Божьим Промыслом)», «Путь как восхождение / Путь как нисхождение». Речь идет о восхождении или нисхождении духовного порядка, связанном с духовным ростом или, напротив, распадом личности в эпоху социальных потрясений.
-
В путевых очерках Б.К. Зайцева герой-рассказчик переходит из топоса «Здесь» (реального мира) в топос «Там» (пространство благой тишины и внутреннего покоя, покровительствуемое Ангелом Благого Молчания). Путь героя понимается, таким образом, как движение от бурь (внешних и внутренних) к тишине и молчанию.
-
Духовное развитие героя-странника в публицистике и прозе П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева связано с наличием определенных духовных «стоянок» («остановок»). Эти «стоянки» («остановки») духовно и культурно окрашены и представляют собой не топонимы, а культуронимы.
-
Метафорические концепты «Путь», «Дорога» и «Странствие» («Странничество»), чрезвычайно важные для публицистики и прозы русского зарубежья 1920-х-1950-х гг., предполагают некую обрядовость, ритуальность. При этом происходит метафоризация и ритуализация физического и духовного пути героя.
-
Метафорические концепты «Путь», «Дорога» и «Странствие» («Странничество») связаны в публицистике и прозе П.А. Сорокина и Б.К. Зайцева с мотивом посвящения и образом «вожатого» («проводника»), а также с образами «лжепророков» («самозванных проводников»), ведущих героя (или народ) в духовную бездну.
-
В художественной публицистике Б.К. Зайцева возникает трехчастная формула Пути, понимаемая как: молитва или знамение, призывающие героя в путь; само странствие, описанное лаконично, бегло, часто - условно; внутреннее преображение героя, ставшее результатом этого странствия.
-
Метафорический концепт «Странствие» реализуется в книгах Б.К. Зайцева «Афон» и «Валаам» в целом ряде значений, а именно: внутреннее и внешнее движение героя-рассказчика от «бурь» к «тишине»; преодоление водных просторов и приближение к «священным островам»; возвращение героя-эмигранта к «Святой Руси» с ее православными ценностями.
-
Концепты «Путь», «Дорога» и «Странствие» составляют неотъемлемую часть концептосферы нации, и метафоризация этих концептов через возвращение к истокам, путешествие в потусторонний мир, очищение странствием, опору на проводника/вожатого (и актуализацию образа ложного проводника, ведущего в бездну) представляет собой важную часть представлений о духовном и телесном мире, характерных для русского человека.
Апробация работы. Основные положения и выводы были изложены в выступлениях на всероссийских и международных научных конференциях, а именно на Международной научно-практической конференции «Актуальные проблемы и достижения в гуманитарных науках» (Самара, апрель 2016 г.), на Международных Кирилло-Мефодиевских чтениях (Москва, Международный гуманитарно-лингвистический институт, 2014-2016 гг.), на Международной научно-практической конференции «Россия в мире: проблемы и перспективы развития международного сотрудничества в гуманитарной и социальной сфере» (Москва, март 2017), на XVIII всероссийской (с международным участием) научно-практической конференции молодых ученых, посвященной 25-летию со дня образования ТИ (ф) СВФУ (Нерюнгри, апрель 2017 г.), на Всероссийской конференции молодых ученых-филологов («Грибоедовские чтения-2017» (Москва, май 2017 г.).
Цели и задачи исследования определили структуру работы. Текст диссертации состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, который содержит художественные и фольклорные источники и перечень использованной научной литературы.
Основные литературоведческие подходы к изучению метафорического концепта и метафоры
Homoloquens – это, прежде всего, личность. Под личностью в данном случае мы понимаем носителя некоего индивидуального взгляда на мир: «носителем индивидуального сознания является личность как член общества, способная к коммуникации (общению) и осуществляющая оную»68.
Говорящий человек – не просто личность как носитель определенного мировоззрения. Это еще и языковая личность – то есть, человек, использующий определенный идиолект, имеющий свои особенности как носитель данного языка и создатель/получатель текстов. Ю.Н. Караулов обращает внимание на то, что «языковая личность не является таким же частно-аспектным коррелятом личности вообще какими являются, например, правовая, экономическая или этическая личность. Языковая личность – это углубление, развитие, насыщение дополнительным содержанием понятия личности вообще»69.
В.В. Красных выделяет три аспекта homoloquens – языковая личность, речевая личность и коммуникативная личность70. Языковая личность проявляется как некая совокупность представлений о мире, речевая реализует себя через выбор той или иной стратегии и тактики общения, коммуникативная – это участник конкретного коммуникативного акта. Устойчивые концепты свойственны всем homoloquens внутри данного коллектива, а неустойчивые характерны для данной конкретной языковой, речевой и коммуникативной личности.
Далее, существует разделение концептов по «протоситуации», которая стоит за каждым из них. Классификация концептов на устойчивые и неустойчивые рассматривает их с точки зрения регулярности и воспроизводимости связи между означаемым и означающим. Классификация по протоситуациям рассматривает концепты с точки зрения плана содержания, то есть означаемого. «Мыслительные картинки представляют предметные реалии или мифемы (ромашка, русалка); концепты-схемы слова с «пространственным» значением (река, дерево); концепты-гиперонимы отражают гипогиперонимические связи в лексике (обувь: туфли, ботинки, сандалии); концепты-фреймы соотносятся с некоторой ситуацией или образом ситуации (больница, музей); концепты-инсайты содержат информацию о структуре и функции предмета (зонтик, ножницы); концепты-сценарии реализуют в себе идею развития (драка, лекция). Несмотря на подробную разработанность данной классификации, не все существующие концепты можно соотнести с представленными в ней типами»71.
В развитие данной теории существует классификация Болдырева Н.Н., в которой концепты также классифицированы по типам означаемого. Самым первым и, следовательно, наименее абстрактным в классификации является такой тип концепта, как конкретно-чувственный образ. Конкретные концепты («стул», «стол», «чашка»,«ложка») сохраняют чувственный, эмпирический характер. Их содержание легче проиллюстировать демонстрацией соответствующих предметов, чем объяснить словами. Следующими по степени абстракции являются концепты-представления – или обобщенные чувственно-наглядные образы предметов и явлений (например, клен – лиственное дерево с широкими резными листьями). К третьему типу концептов в данной классификации относится схема – или мыслительный образец предмета или явления, имеющий пространственно-контурный характер; схема – это промежуточный тип концепта между представлением и понятием. Следующее место в классификации занимают концепты-понятия — концепты, содержащие наиболее общие, существенные признаки предмета или явления, результат их рационального отражения и осмысления. Пятый тип концептов представлен фреймами – то есть объемными, многокомпонентными концептами, представляющими собой совокупность стандартных знаний о предмете или явлении. К фреймам лингвисты традиционно относят такие концепты, как магазин, стадион, кино и т.д. После фреймов, в качестве более сложных и абстрактных когнитивных единиц выделяются сценарии, или скрипты. Сценарий – это динамически представленный фрейм как разворачиваемая во времени определенная последовательность этапов, эпизодов, например, посещение кино, драка, игра, экскурсия. И, наконец, последним элементом классификации выступает гештальт, или такая концептуальная структура, целостный образ которой совмещает в себе чувственные и рациональные компоненты в их единстве и целостности, как результат целостного, нерасчлененного восприятия ситуации, высший уровень абстракции: недискретное, неструктурированное знание. Абстрактные концепты – гештальты («управление», «демократия» и подобные) труднее поддаются описанию, их не так легко классифицировать именно благодаря их сложной структуре
Метафорические концепты в тексте художественной литературы
Мотив безумия в описании революционных событий связана с мотивом карнавала, миром «актерствующих в революционной драме»166. В описании сцены похорон видных революционеров Питирим Сорокин подчеркивает нарочитую театральность ситуации: «Сегодня проходили похороны тех, кто умер за революцию. Какой потрясающий спектакль! Сотни тысяч людей несли тысячи красных с черным флагов с надписями: «Слава отдавшим жизнь за свободу». Похоронный марш сопровождался пением»167.
Описание безумного (охваченного революцией) мира строится на контрасте подлинного и искусственного горя, на театрализации (карнавализации) описываемых событий. Заметим, что «балаган» или карнавал был одним из символов Серебряного века, который также называли «русским эллинизмом», «временем, когда совершаются великие достижения в науке и искусстве, связанные с порывами выхода за пределы классического представления»
Как известно, истоки балагана восходят к первобытным ритуалам и обрядам, а также к тотемическим празднествам. Балаган, как сущность, отражает пласт народной культуры с особой архаической языческой ментальностью, поэтому проявления балаганной культуры регламентируются церковной и светской властью. Сам термин «балаган» имеет несколько различных значений: это специальная постройка для проведения увеселительных представлений, жанр ярмарочного мероприятия, а также современный жанр театральной стилизации. В европейской культуре предшественницей балагана была средневековая мистерия - в дальнейшем запрещенная из-за чрезмерности комического начала в ее содержании. Мистерию затем сменили балаган и карнавал. Функция карнавала как действа состоит в том, чтобы в течение зафиксированного определенного промежутка времени заменить «верх» на «низ», изменить положение вещей в пространстве и времени169.
В отечественной историко-философской традиции феномен карнавала и карнавальной культуры глубоко исследовался М.М. Бахтиным. Однако если в европейской культуре понятия «балаган» и «карнавал» синонимичны, то в русской культуре происходит дифференциация данных понятий, наделение их специфическим смыслом.
Свойственное его эпохе понимание балагана отразил В. Мейерхольд: «Балаган - это все то, что соответствует фантазии, вышло из народного драматического действа и что вместе с тем ставило непременным условием, чтобы лицедеи его щеголяли мастерством своей игры. Страдания лунно-бледного Pierot, веселая квадрига итальянских масок (Harlequin, Dottore, Pantalone, Brighella) – вот та загадочная сказка бытия, которою проникнуто сценическое действо балагана»170.
В тоже время Мейерхольд заметил, что «в настоящее время так много говорят о балагане и подразумевают под этим термином, по-видимому, самые различные понятия»171.
В общественном сознании глубоко укоренилось негативно ценностное отношение к балагану как явлению хаотическому, гротескному, низовому, а сама революция воспринималась частью русской интеллигенции как мистериальное, балаганное начало, оправдывающее возможность в течение фиксированного промежутка времени поменять местами верх и низ («Кто был ничем, тот станет всем»). Таким образом, феномен балагана несет в себе разрушительные, инфернальные элементы. Текст Сорокина интересен тем, что в нем, наряду с актуализацией имеющихся метафорических связей, выстраиваются новые. Так, образ балагана, странствующих артистов имел связь с концептом Пути в силу того, что артисты передвигались из города в город, показывая свои представления. У Сорокина же надвинувшаяся буря сбивает с Пути не только рассказчика, но и сотни тысяч других людей, превращая тем самым их действия в абсурд, балаган, лишенный смысла.
Питирим Сорокин глубоко прочувствовал балаганность времени, его трагичность и язвительную иронию. Можно сказать, что мир революционный в изображении Сорокина во многом близок дантовскому аду: он так же трагичен и абсурден, балаганное начало в нем тесно переплетено с мистериальным. Несомненный интерес представляет образная метафора «семена новых мятежей»: «Во всех полках большевики организовали Военно революционные комитеты. Это семена новых мятежей. Я приобрел револьвер, но застрелю ли кого-нибудь? Вряд ли»172.
Метафора «семена мятежей» восходит к древнегреческой мифологии. В своей книге «Басни» (178-я басня) римский писатель Гигин рассказывает историю героя Кадма, которому оракул приказал пойти за первой же коровой, которую тот встретит. Кадм пошел за коровой, и священное животное привело его к Кастальскому ключу – источнику поэтического вдохновения.
Концепт «Путь» в социологической публицистике Питирима Сорокина
Таким образом, Зайцев избежал политизации образа Сергия, обычной для сочинений иных писателей, историков, публицистов: в его книге отчетливо выражена мысль о том, что Сергий уходил в пустынь и основывал монастырь ради единственного, самого главного дела – спасения души. Однако, полагает писатель, Промыслом Божиим Сергий был призван к участию в государственном устроении Руси. В интерпретации Зайцева, Сергий Радонежский был далек от суетных мирских дел. Он против войны, но если совершено нападение на Русь, он, как «наставник и утешитель» не вправе «оставаться безучастным»242: он молится за победу русского войска, ратует за защиту Родины, русского народа и православия. Не будучи скитальцем или странником Сергий Радонежский тем не менее реализует Путь в том понимании, в котором этот концепт рассматривается в начале воспоминаний Питирима Сорокина: Путь как Труд, осуществляемый на благо Родины, народа, во имя веры.
Практически одновременно с созданием книги о Сергии Радонежском Зайцев пишет рассказы «Алексей Божий человек» и «Богородица Умиление сердец» (впоследствии название этого рассказа было изменено на «Сердце Авраамия»), посвященные византийскому святому IV века Алексию и русскому подвижнику XIV века преподобному Авраамию Чухломскому. При этом Зайцева-писателя не интересовали подробности жизни русских святых: автор предлагает читателям «благоухающие легенды», становится сказителем.
Рассказ «Сердце Аврааамия» построен на образе-символе преображения, опирающемся на две противоположные по своей содержательной наполненности метафоры: «тяжелое косматое сердце» и «чистое сердце». Сюжет сказа основан на метафоре «размягчение каменного сердца»: «Авраамий же чувствовал, как медленно, огненно перетлевает его сердце, точно невидимая мельница размалывает его. И чем меньше оставалось прежнего, тем обильнее текли слезы»243.
Сюжет рассказа подобен сюжету русской волшебной сказки: герой отправляется в путь, идет туда, не знаю, куда, чтобы размягчить свое каменное сердце. Борис Зайцев при этом использует образ невидимой мельницы, перемалывающей жестокое сердце Авраамия: «Огненно перетлевает его сердце, точно невидимая мельница размалывает его»244.
И в предисловии к «Преподобному Сергию Радонежскому», и в рассказе «Сердце Авраамия» присутствует метафорический концепт «Путь», опирающийся на традицию сказочного пути. Композиция анализируемых произведений строится на пространственном (и, одновременно, на духовном) перемещении героя как важному элементе сюжета волшебной сказки. На этом пути героя могут ждать удивительные метаморфозы, преображающие душу. Заметим, что композиция сказки всегда строится на пространственном перемещении героя, движение никогда не обрисовано подробно, оно всегда упоминается только двумя-тремя словами. Если в волшебной сказке первый этап пути от родного дома до лесной избушки представлен так: «Ехал долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли», то у Зайцева описание пути как такового является ёмким и лаконичным: «И удалился Авраамий из монастыря. Скитался он довольно долго и молился Богу, чтобы размолол ему сердце, чтобы отошли гнев и зависть»245.
Возникает некая трехчастная формула пути, которая, по сути, содержит отказ от описания физического пути. Эта формула состоит из следующих частей: молитва о странствии (знамении); само странствие; духовное преображение героя, связанное с совершением странствия.Таким образом, Зайцев актуализирует семантику Пути как Преображения: речь идет не обязательно о физическом перемещении (хотя и оно может присутствовать), но в первую очередь о пройденном духовном пути. Эта семантическая связь свойственна русскому фольклору, в частности – волшебным сказкам, в которых герой также отправляется в путь, преображаясь по мере приближения к цели.
«Путь есть только в композиции, но его нет в фактуре»246, - пишет В. Пропп в «Исторических корнях волшебной сказки». И действительно, в «Сердце Авраамия» читаем: «Был он благочестив, молился и просил знамения. Но оно не являлось. Когда вконец опостылел дом, хозяйство, земледелие, то пошел к старцу пустыннику, жившему в келийке, в лесах: старец ел одни ягоды, пил из ручья, имел длинную седую бороду»247. Или же: «Господи, взмолился он в лесу, однажды, на берегу озера в диком Галичском краю. За что гонишь меня, бесприютного?248.
Огромный путь героя до Галичского края уместился в одном глаголе «взмолился». Заметим, что глагол «взмолиться» означает просить, умолять кого-нибудь горячо, неистово. Даже в серии путевых очерков «Валаам» мы видим краткое, как в русских волшебных сказках, описание пути: «Мы поищем грибов, поклонимся могиле Антипы, полюбуемся солнцем, лесом, перекрестимся на пороге часовни»
Автор дает возможность читателю домыслить путь к одной из валаамских святынь, он пишет: «Вот и берег, лужайка, лес, и неторопливый путь к скиту, и часовня, и могила иеросхимо-монаха Антипы, в лиственной роще, и ограда скитская… и ничего сурового в этой святой земле. Наоборот, светло, особенная, чуть ли не райская тишина»
Семантика движения в очерках Б.К. Зайцева «Афон» и «Валаам»
Образы валаамских монахов, служителей обители тишины, героизированы, мифологизированы, в описании их монашеской службы присутствуют черты агиографической прозы. Вот отец Памва, который служил в Пещере. «Темно, тесно, жарко… но так тихо, так замерло все и соединилось в сопереживании того, что две тысячи лет назад совершалось в такой же вот тесной Пещере, с таким же камнем - отвалившись, перевернул он весь мир… Когда служение кончилось, девушки, молодые люди, пожилые дамы, сгибаясь вдвое, вылезали из жаркой Пещеры, а мы поодиночке пролезали туда, прикладывались ко Гробу и подходили под благословение к о. Памве. Лоб у него был влажный, глаза сияли»306. Герой повествования ежедневно с радостью преодолевает трудности службы в жаркой Пещере, чтобы хоть на миг прикоснуться к великой тайне.
Не менее колоритная фигура – это схимник отец Николай, «семидесятилетний старичок, точно сошедший с нестеровской картины «Схимник у озера», но вот такой тихий и особенный, что сядет он в лодку -лодка сама и поплывет. Зайцы придут кормиться из его рук, ласточка сядет на рукав. Может быть, он идет, а может быть, и уйдет туда, за церковь, растает в лесу»307. Этот зайцевский герой не просто тихий, он особенный, умеет творить чудеса, о которых говорят метафоры «лодка сама и плывет» и схимник «растает в лесу»308.
Схимник отец Николай в описании Зайцева – «худенький, с бородкою, с кроткими серыми глазами, тихий и безответный, смиренным видением встает в памяти моей на плотнике близ Коневского скита». Метафорическое выражение «смиренным видением встает в памяти» относится к образу-символу святой жертвы. Сходство образов зайцевских монахов и схимников с героями Нестеровской Святой Руси очевидно, на это сходство указывает и сам Борис Зайцев. О сходстве иконографии Сергия Радонежского и образа великого святого в прозе Бориса Зайцева писал А. Б. Кубасов в работе «Житийная повесть в зеркале житийной иконы: смысловые и нарративные параллели (Преподобный Сергий Радонежский Б.К. Зайцева)»309.
Концепт «Тишина», таким образом, приобретает семантическую связь с метафорическим концептом Пути. Тишина у Зайцева понимается как итог пути – духовного пути монахов и физического перемещения в пространстве, осуществляемого паломниками.
В книге Б.К. Зайцева «Афон» говорится и о духовном пути как пути к отшельничеству, а затем – и к святости. Причем, Б.К. Зайцев считает, что есть путь к истине, к духовному и душевному равновесию, но не может быть пути к святости, ибо святость не цель, а следствие. Святость как самоцель сродни гордыне.
В главе, посвященной монастырю святого Пантелеймона, описывается посещение путешествующими отшельника, единственного на Афоне, о котором Б. Зайцев пишет: «Отшельник – одно из известнейших лиц на Афоне, человек образованный, бывший инспектор Духовной Семинарии, «смирившийся», как про него говорят афонцы, и ушедший в одинокое подвижничество по примеру древних. Очень многие поклонники желают его видеть и послушать его мудрого слова. Посетители вроде нас начинают утомлять его»310.
Оноре де Бальзак писал: «Человека страшит одиночество. А из всех видов одиночества страшнее всего одиночество душевное. Отшельники древности жили в общении с богом, они пребывали в самом населенном мире, в мире духовном»311. Поэтому смирившийся – это живущий с миром и покоем в душе, без суеты.
В православно-христианском миросозерцании концепт «Смирение» рассматривается как «молитвенно-благодатное сосредоточение души на над-умных тайнах, которыми изобилует не только Троичное Божество, но и сама человеческая личность, а также и сущность богозданной твари»312.
Иными словами, смирение ведет к созерцанию истины. Созерцание, по преподобному Исааку Сирину, есть духовное видение ума, «ощущение божественных тайн, сокровенных в вещах и их причинах»313. При этом смирение трактуется как отсутствие гордости, а «несмиренное мышление, называемое эгоизмом и гордыней, ничего не вмещает в себя и само не может ни во что вместиться, оставаясь изолированным в своем удушающем своекорыстии и индивидуализме»