Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Библейские образы в повествовательной структуре «окаянных дней» И.А.Бунина
1. Мотив братоубийства как важнейшее сюжетообразующее звено «Окаянных дней» 16
2. Миф о Вавилонской башне в русской литературе начала XX века и в «Окаянных днях» 40
3. Апокалиптическая парадигма «Окаянных дней» как этап эволюции некого мировоззрения 54
Глава II. Фольклорные традиции в «окаянных днях» И.А.Бунина
1. Архетипический образ богатыря в «Окаянных днях» И.Бунина 89
2. Генезис и функции образа хтонических птиц в «Окаянных днях» И.Бунина 112
Глава III. Миф о городе в «окаянных днях» И.А.Бунина
1. «Окаянные дни» и Петербургский текст русской литературы 122
2. Москва летописания «Окаянных дней» и мифологизированный образ Петербурга 138
3. Оппозиция «новое - старое» в ценностной иерархии «Окаянных дней».. 146
Заключение 175
Библиография 180
- Мотив братоубийства как важнейшее сюжетообразующее звено «Окаянных дней»
- Миф о Вавилонской башне в русской литературе начала XX века и в «Окаянных днях»
- Архетипический образ богатыря в «Окаянных днях» И.Бунина
- «Окаянные дни» и Петербургский текст русской литературы
Введение к работе
Выдающийся русский писатель, лауреат Нобелевской и Пушкинских премий И.А. Бунин (1870 - 1953) по праву считается одним из уникальных художников XX столетия. В его произведениях удивительным образом сочетаются традиции русской культуры и открытия западной и восточной философии, подчас резко выраженная национальная тема и поиск места человека во Вселенной, трагизм и «бессознательная радость бытия», архаическое и современное. Сегодня интерес к творческому наследию писателя огромен как в отечественном, так и в зарубежном буниноведении. В работах О.Н. Михайлова, Ю.В. Мальцева, Л.А. Смирновой, А.К. Бабореко, К. Ошар, К. Эберт и других исследователей анализируются факты творческой биографии, художественный мир и составляющие поэтики писателя, прослеживается связь его работ с традициями не только русской народной культуры, но и с культурой других стран мира, а также с произведениями русской и зарубежной литературы. Анализу различных аспектов творчества писателя посвящены монографии, фундаментальные статьи, докторские и кандидатские диссертации.
Однако, несмотря на существующее обилие работ о Бунине, некоторые произведения из его творческого наследия остаются как бы вне поля зрения буниноведов. В этом плане пока «не везет» «Окаянным дням» - произведению оригинальному и яркому, которое занимает, на наш взгляд, видное место не только в творческой и личной судьбе И. Бунина, не только в литературе русского зарубежья 20 - 30-х, но и в истории отечественной литературы XX века в целом. «Окаянные дни» во многом задавали тон эмигрантской мысли первых десятилетий «русской смуты», они же обусловили пафос «диссидентской» а затем и «перестроечной» литературы. Писатель, заявивший о себе как наследник и продолжатель лучших традиций русской классической литературы, в январе 1920 года навсегда покинул Россию, не приняв
братоубийства революции. Причину эмиграции и последовавших за нею духовных скитаний во многом и объясняет одно из этапных произведений И. Бунина - «Окаянные дни».
«Окаянные дни» впервые печатались с большими перерывами (с 1925 по 1927 гг.) в парижской газете «Возрождение», в то время Бунин сам еще не знал окончательного объема своего произведения. Оно мыслилось, по-видимому, самим писателем как текст с принципиально открытой структурой, у которого не было четко фиксированного конца. Но уже тогда писатель ощутил необыкновенность своего произведения, его гетерогенную сущность. Наверное, поэтому он очень точно указывает на двойственную природу своего произведения: «беллетристика» и «нужное для времени» [59. С.629]. В 1933 году, уже после присуждения Бунину Нобелевской премии по литературе, берлинское издательство «Петрополис» решило выпустить собрание сочинений писателя. «Окаянные дни» вошли в десятый том этого двенадцатитомного собрания сочинений, но уже со значительно переработанным текстом по сравнению с газетным вариантом. Но и эта правка не была окончательной, так как в последние годы своей жизни И. Бунин правил текст «Окаянных дней» по авторскому экземпляру берлинского издания.
Уже в 30-е годы по достоинству оценил всю значимость, своевременность и художественность этого произведения М.А. Алданов, который в своей рецензии на девятый и десятый тома берлинского собрания сочинений Бунина писал: «Ни к "Окаянным дням", ни тем более к "Серпу и молоту" не должно подходить как к книгам чисто политическим. Это ведь художественные произведения, и есть в обеих книгах страницы, которые могут сравняться с лучшим из всего, что написано Буниным. Но в "Окаянных днях" сокровища изобразительного искусства были рассыпаны в самых злых и резких главах» [37. С.472].
Советскому литературоведению «Окаянные дни» И.А. Бунина были известны, но до конца 1980-х годов оценивались по причинам идеологиче-
с ко го свойства однозначно отрицательно. Неопубликованные «Окаянные дни» в работах, где все же упоминалось это произведение, оценивались пренебрежительно: «в дневнике "Окаянные дни" отразилась вся полнота контрреволюционной предубежденности человека утратившего чувство высокой ответственности перед родиной» - В.В. Бузник [97. С.72 - 73]; «"Окаянные дни" находятся за гранью искусства» - Ю.А. Андреев [75. С.35].
А.А. Нинов и вовсе утверждал, что «Окаянные дни» с художественной стороны не имеют никакой ценности: «Нет здесь ни России, ни ее народа в дни революции. Есть лишь одержимый ненавистью человек. Эта книга правдива лишь в одном отношении - как откровенный документ внутреннего разрыва Бунина со старой либерально-демократической традицией» [56. С.521].
С конца 80-х годов отечественное литературоведение под напором «перестроечных» общественных идей приходит к признанию художественных и этических достоинств «Окаянных дней»: «При всех ложных акцентах в книге Бунина безусловно есть страницы, ставшие психологическим документом эпохи глубинных социальных смещений. Пора это признать» [64. С.141]. В 90-е годы выходят в свет и стремящиеся к научной объективности статьи К. Эберт [70] и К. Ошар [57] интерпретирующие историко-литературные, идеологические, композиционные и иные параметры «Окаянных дней».
Но споры вокруг этого произведения не затихают не только по причинам явных публицистических интенций, прозвучавших в «Окаянных днях» и выразивших политическую позицию автора, но и в связи с неясностью жанровой природы произведения. Так ряд литературоведов (В.В. Бузник [97. С.72 - 73], Л.А. Смирнова [64. С. 139], Л.И. Сараскина [149. С.397], М.К. Шемякина [68. С.213] и др.) считают, что «Окаянные дни» написаны в форме дневника. Другие исследователи предполагают, что жанр этого произведения несколько шире, нежели просто «дневник»: "Окаянные дни" - «дневниковые записи 1918-1919 гг.» - Ю.В. Мальцев [52. С.249], «художественный дневник» - К. Эберт [70. С. 106], «оригинальное произведение в форме дневника»
6 - К. Ошар [57. С. 102], «публицистически страстный дневник» - СЮ. Ясен-ский [71. С.236], «дневник-памфлет» - О.Н. Михайлов [54. С.127].
Действительно, на первый взгляд, «Окаянные дни» написаны в одной из самых продуктивных литературных форм - дневниковой. В годы страшных переломов и почти немыслимых испытаний дневниковая запись становится едва ли не самым важным способом постижения происходящего. Бунин здесь был не одинок: параллельно создаются «Черная тетрадь» и «Синяя тетрадь» Зинаиды Гиппиус, «Апокалипсис нашего времени» Василия Розанова, дневники Михаила Пришвина и Александра Блока и многие другие. То, что столь разные писатели обратились в те годы к жанру литературного дневника, свидетельствует о том, что «именно этот жанр адекватно отвечал стремлению писателей запечатлеть по горячим следам грандиозные, катастрофические по своим масштабам события, свидетелями и невольными участниками которых они были» [148. С.278].
Кроме того, дневники - драгоценные документы жизни. Документальная литература «не сочиняется», она рождается самой жизнью, переживаниями ли души или внешними обстоятельствами. Это главная книга любого писателя, утверждала О. Берггольц: «чаще всего дневник - потребность, но не потребность "самолюбования" или "самоковыряния", как полагают литературные мещане, скрытники и скопцы, а сначала инстинктивное, но со зрелостью всё более осознаваемое ощущение значительности всеобщей жизни, проходящей сквозь жизнь, а может быть, вернее сказать - ощущение значительности своей жизни, неотделимой от жизни всеобщей» [11. С.243].
Наверное, поэтому так необычайно высоко, как способ самовыражения, ценил дневник И. Бунин: «...дневник одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалёком будущем эта форма вытеснит все прочие» [З.С.73].
Но ряд исследователей «Окаянных дней», к числу которых относится и Д. Риникер, уверены, что ошибочно считать «Окаянные дни» - дневником,
ибо «в этом случае не учитываются два элемента, заметно влияющих на всю структуру произведения - эстетическая организованность и ориентация на определенную литературную традицию» [59. С.645 - 646]. Поэтому, утверждают они, «Окаянные дни» являются, скорее произведением, написанным в дневниковой форме, чем дневником.
Такое противоречивое истолкование «Окаянных дней» в литературной критике, как и другие причины, заставляет внимательнее отнестись к этой книге - свидетельнице революции и гражданской войны, ставшей для ее автора книгой раздумий, горестных и тяжелых воспоминаний.
«Окаянные дни» И. Бунина многими нитями связаны со всем творчеством писателя, в связи с этим представляется актуальным изучение этого произведения в контексте всего творчества писателя. При этом важно подчеркнуть, что для Бунина не существовало строго разграничения между документальной и художественной литературой, между прозой и лирикой: «...Я никогда не писал под воздействием привходящего чего-нибудь извне, но всегда писал "из самого себя". <...> Свои стихи, кстати сказать, я не отграничиваю от своей прозы» [1. Т.1. С. 17]. Поэтому тот факт, что некоторые сцены, отдельные фрагменты, мотивы и идеи «перекочевали» из «Окаянных дней», по мнению Д. Риникер и К. Ошар, в роман-воспоминание «Жизнь Арсен ьева», позволяет выдвинуть гипотезу, что и в «Окаянных днях» ключевой является тема воспоминания. Исходя из этого, гипотетически можно предположить, что произведение, в котором Бунин возвращался к революционному времени, можно назвать «дневником-воспоминанием». В пользу этой версии говорит и то, что под «воспоминанием» психологи понимают воспроизведение субъектом локализованных во времени и пространстве образов прошлого. Воспоминания при этом «связаны со сложной умственной деятельностью, необходимой для осознания содержания воспроизводимых событий, их последовательности, причинной связи между ними. Содержание воспоминаний
динамично, оно реконструируется в связи с эволюцией направленности личности. Воспоминание всегда сопровождается эмоциями» [112. С.297].
На страницах «Окаянных дней» изображаются события мировой важности, составляющие эпоху в истории человечества. Причастность писателя к этим событиям, обостренное ощущение связи личности художника с народом, с историей привело к мысли о том, что «без этого произведения невозможно понять Бунина» [53. С.312].
Писатель выказывает самую непосредственную реакцию на сущее и былое, неретушированные, никому не передоверенные оценки людей, событий. Пронзительность и острота первоначального восприятия тех исторических событий, резкость жизненных впечатлений, властная сила прозрения художника-гражданина, определяющая атмосферу произведения - вот отличительные черты «Окаянных дней».
Вместе с тем эмоциональный заряд, особенная концентрация человеческих переживаний, сопряженная с крутыми переломами истории, авторский голос обращены не только к единомышленникам своего времени. Дневник полон предчувствий, предположений, озарений. Он интересен не только сиюминутностью впечатлений, изначальностью эмоций, но и предвосхищением будущего: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, - всю эту мощь, сложность, богатство, счастье ...» [7. С.47].
Большинство записей «Окаянных дней» представляют собой своеобразные авторские размышления или «вневременные» отступления авторского характера, в которых Бунин осмысливает произошедшие в России события в их исторической перспективе. Авторские размышления в «Окаянных днях» невидимыми нитями связаны не только с главными чертами поэтики Бунина, но и с ведущими темами его творчества: перед читателем предстают вечность и история, прошлое и его воссоздание в настоящем, в памяти (прапамя-
ти, генетической памяти), загадка «русской души», полифония «западных» и «восточных» черт характера русского человека.
В настоящий момент перед современным буниноведением, как справедливо полагает Г.М. Благасова, стоит задача «осмысления художественного пути и метода И.А. Бунина <...>, с учетом богатства и сложности философ-ско-этических общекультурных поисков рубежа XIX - XX веков, что послужит важным импульсом к пониманию вопросов литературы и искусства в пограничной ситуации нынешнего рубежа веков» [40. С.З].
Искусство конца XIX - начала XX вв. обратилось к мифу и иным универсалиям сознания («архетипам», «вечным символам») весьма настойчиво и активно. В составе контекста, стимулирующего литературное творчество этого периода, ответственная роль также принадлежала и национальным формам фольклора, опоэтизировать и творчески пересоздать которые пытались многие художники начала и первой трети XX века, в их числе и И.А. Бунин.
Благодаря тому, что в «Окаянных днях» часто стираются границы континуальной пространственно-временной организации1 событий, заменяя ее топосами снов, воспоминаний, феноменами сознания, современность («большое историческое время») сопрягается с культурным прошлым, опытом предшествующих эпох (с «малым историческим временем»). М.М. Бахтин, который и ввел эти два термина - «большое историческое время» и «малое историческое время» - полагал, что без изучения глубинных течений культуры (в особенности низовых, народных) невозможно «проникнуть в глубину больших произведений. <...> Мы обычно стремимся объяснить писа-
11о мысли О.Г. Егорова, континуальная форма хронотопа представляет собой пространственно-временную рядоположность событий, протекающих одновременно или с небольшим интервалом в разных местах, но связанных между собой по смыслу или по велению воли автора. В рамках континуального хронотопа изображаются события, участником или свидетелем которых автор не был и не мог быть по причине их пространственной удаленности [175. С.6].
теля и его произведения именно из его современности и ближайшего прошлого (обычно в пределах эпохи, как мы ее понимаем). Мы боимся отойти во времени далеко от изучаемого явления. Между тем произведение уходит своими корнями в далекое прошлое» [82. С.503 - 504].
В этой связи становятся очевидными истоки проблемности восприятия и изучения «Окаянных дней». Традиционно писатель и его современники, осознавали и оценивали, прежде всего, то, что было ближе к их времени. При этом автор являлся своего рода «пленником» эпохи, своей современности. Последующие времена, как полагал М.М. Бахтин, «освобождают его из этого плена, и литературоведение призвано помочь этому освобождению» [82. С.505].
В современном буниноведении предпринимались удачные попытки интерпретации воздействия на творчество Бунина мифологических, фольклорных и библейских традиций . Однако они не исчерпывают всей сложности проблемы, тем более в ее соотнесенности с таким сложным произведением, как «Окаянные дни». Поэтому в исследовании творчества И. Бунина есть основания обратиться к наиболее актуальной проблеме — изучению мифопо-этической парадигмы его творческого наследия. Наибольший интерес для преломления этой проблемы представляют для нас «Окаянные дни». Изучение «Окаянных дней» И. Бунина представляется целесообразным еще и потому, что и на сегодняшний день пока нет ни одного целостного монографического исследования этого этапного произведения писателя.
Материалом исследования является проза и лирика И.А. Бунина, его дневники и публицистика, проза и поэзия современников писателя, произведения фольклора, литературно-критические работы, связанные с поставленной проблемой.
1 См., например: Г.М. Атанов [38]; Н.Ю. Грякалова [105]; Г.Ю. Карпенко [43]; Е.Л. Пили-пюк [58]; В.А. Смирнов [61].
Объектом исследования стали в работе архаические формы сознания, элементы мифов, произведений фольклора, языческие, ветхозаветные, евангельские образы и мотивы, явленные в бунинском творчестве, в их соотнесенности с образностью, поэтикой и идеологией «Окаянных дней».
Совокупность архаических форм сознания, мифологических и фольклорных элементов, языческих, ветхозаветных, евангельских образов и мотивов, представленных в бунинском творчестве, в их соотнесенности с поэтикой и системой идей литературного произведения именуются в работе мифо-поэтической парадигмой.
Мифопоэтическая парадигма «Окаянных дней» И.Бунина стала предметом данного исследования.
С материалом, объектом и предметом исследования связана основная цель диссертации, заключающаяся в стремлении проанализировать генезис, функцию, структуру, контекстуальные созвучия мотивов, тем, образов, мифологем «Окаянных дней» И. Бунина.
Осуществление поставленной цели возможно через решение ряда конкретных задач, связанных с необходимостью
выявить мифологическую, архетипическую основу «Окаянных дней», включить тем самым это произведение в самый широкий историко-культурный контекст;
установить причины обращения Бунина к фольклорным образам, и иным элементам народного творчества;
изучить многочисленные параллели коммуникаций между событиями русской революции и далекого исторического прошлого;
определить место «Окаянных дней» И. Бунина в системе творчества писателя, а также в истории литературы первой трети XX века.
Целью и задачами обусловлен выбор метода исследования, в основе которого - синтез мифопоэтического, историко-генетического, культурно-исторического подходов.
Выдвигаемая в диссертации научная гипотеза заключается в следующем:
«Окаянные дни» в творчестве Бунина являются этапным произведением. Произведение, ставшее значительной вехой не только в творчестве, но и в судьбе писателя, во многом синтезировало традиционные для идеосферы И. Бунина художественные мотивы и образы с созвучными мифологическими и фольклорными элементами, с характерными эстетическими и философскими исканиями рубежа XIX - XX веков, что нашло отражение в особой поэтике дневниковых зарисовок.
Теоретико-іиетодологической базой исследования стали научные концепции, отраженные в теоретических системах М.М. Бахтина, Ю.М. Лот-мана, В.Е. Хализева, Н.Д. Арутюновой; в исследованиях, посвященных фольклористике и мифопоэтике: Ф.И. Буслаева, А.Н. Афанасьева, В.Я. Проппа, В.П. Аникина, СВ. Максимова, В.И. Калугина, Т.В. Зуевой, В.Н. Топорова, Е.М. Мелетинского и др.; в трудах русских религиозных и зарубежных философов и психологов: Н.А. Бердяева, В.В. Розанова, С.Н. Булгакова, Н.Ф. Федорова, Г.П. Федотова, А. Камю и К.Г. Юнга.
Методологической и теоретической основой исследования стали фундаментальные работы литературоведов, исследующих творческое наследие И. Бунина: Л.А. Смирновой, О.Н. Михайлова, Ю.В. Мальцева, А.А. Нинова и
др.
Основные положения, выносимые на защиту:
«Окаянные дни» И. Бунина - одно из значительных этапных произведений писателя, обладающее оригинальной жанровой структурой, отличающейся синтезом мифолого-фольклорного и историософского компонента.
Картина мира в «Окаянных днях» Бунина во многом ориентирована на мифологические и иные архаические формы сознания, построена на основных бинарных оппозициях: хаоса и порядка, земного и небесного, жизни и смерти, сознательного и бессознательного, внутреннего и внешнего, проти-
вопоставлении «нового» и «старого» в изменяющемся под воздействием исторических катаклизмов мире, «божественного» и «зверского» в человеке.
Воссозданная Буниным картина «окаянных дней» России является глубоко антропоцентрической и гуманистической, направлена на пробуждение в читателе христианских чувств, вбирает в себя закономерности восприятия человеком окружающей действительности тех трагических лет.
Поле ассоциаций художественного мира «Окаянных дней» базируется на переплетении библейских, исторических и социально-этических векторов. При этом библейские элементы в произведении являются своего рода сюжетообразующими и идейно-эстетическими связующими звеньями.
Надстраиваясь над социально-исторической конкретикой, трансформируя, а в некоторых случаях совершенно поглощая ее, библейские элементы активно влияют на развертывание сюжетной интриги, на становление художественной идеи. Христианское и языческо-мифологическое, так же как общее и индивидуальное (судьба русского народа и самого Бунина), сплетаются в «Окаянных днях» воедино.
Тема кризиса социальных отношений, акцентирование в «Окаянных днях» философского аспекта проблемы «народ и история» стимулировало поиски писателем глубинных основ национальной психологии и направляло их в область фольклора, где Бунин, прежде всего, пытался найти разгадку национального характера.
7. «Окаянные дни» И. Бунина - это не только уникальное и этапное
произведение в творческом наследии писателя, но и своеобразный историко-
культурный феномен первой трети XX столетия, имеющий сложный миро
воззренческий, эстетический и духовно-психологический генезис.
Научная новизна диссертации заключается в том, что в ней впервые монографически исследуется значительное и уникальное в жанровом отношении произведение выдающегося художника XX столетия. Научная новиз-
на работы связана также с мифопоэтическим аспектом анализа «Окаянных дней» И. Бунина.
Теоретическая значимость исследования состоит в истолковании и обобщении фактов взаимодействия литературы и мифологии, фольклора, христианской книжности, в определении конкретных элементов мифопоэти-ческой парадигмы русского автобиографического дневникового повествования первой трети XX столетия, в трактовке причин трансформации жанра дневника.
Практическая значимость исследования. Диссертационная работа создает базу для дальнейших исследований в области малоизученного дневникового и публицистического наследия Ивана Алексеевича Бунина. Результаты диссертационного исследования могут быть использованы при чтении лекционных курсов по истории русской литературы XX века, а также при подготовке спецкурсов и спецсеминаров для студентов-филологов, в школьном преподавании литературы.
Апробация работы. Основные положения исследования были апробированы на II Международной научно-практической конференции: «Проблемы преемственности в системе непрерывного педагогического образования (Мичуринск, 28-29 мая 2002 года); на Второй Всероссийской научно-методической конференции: «Формирование деловой и профессиональной культуры руководителей, специалистов, преподавателей, учащихся и студентов» (23 - 24 апреля 2003 г., Мичуринск); на Международной научной конференции, посвященной 130-летию со дня рождения писателя: «Михаил Пришвин: творчество, судьба, литературная репутация» (4-6 февраля 2003 года, Елец); на Международной научной конференции «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы XX века» (24 - 25 июня 2003 года, Московский государственный областной университет); на Международной научной конференции, посвященной 70-летию вручения Нобелевской премии и 50-летию со дня смерти И.А. Бунина (10 - 13 сентября 2003 года,
Белгород); а также на заседаниях кафедры литературы Мичуринского государственного педагогического института. Результаты научного исследования отражены в пятнадцати публикациях.
Структура и объем диссертационного исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка, включающего 179 наименований.
Мотив братоубийства как важнейшее сюжетообразующее звено «Окаянных дней»
Вряд ли нуждается в доказательствах утверждение, что именно литература сформировала представление о гражданской войне и революции в России не просто как об одном из этапов нашей истории, но как о трагедии, общей беде нации. В художественных произведениях, связанных с этой эпохой, закрепляются символы и образы, наиболее типичные ассоциации, связанные с революционными реалиями, и на подсознательно-ассоциативном уровне они предстают перед современными исследователями в качестве ценного источника, позволяющего изучить образно-символическую, социально-психологическую природу литературы о братоубийственной войне. Использование библейских образов для философского осмысления времени, судьбы России стало характерным свойством этой литературы. Бунин - один из первых художников слова, именно в таком качестве воспринявших и отобразивших революцию. Неумолимой волей революционных событий в творчестве писателя 10 - 20-х годов громко заявила о себе, благодаря особому восприятию художником мировой и русской истории, тема враждующих братьев, восходящая к библейскому мотиву братоубийства. Библейская тема Авеля и Каина, братоубийственной войны является не только лейтмотивом «Окаянных дней», но и, по словам Л.Н. Юрченко, своего рода «кодом, позволяющим постигнуть смысл происходящего, весь его ужас» [179. С. 155].
Поле ассоциаций художественного мира «Окаянных дней» базируется на переплетении библейских, исторических и социально-этических векторов во многом благодаря тому, что по традиции многие русские писатели 19 -начала 20 вв. смотрели на жизненные события, характеры и стремления людей, озаряя их светом евангельской истины, «мыслили в категориях православия» [109. 4.1. С.4], и не только в прямых публицистических выступлениях проявлялось это, но и в самом художественном творчестве. Ибо «Библия воспринималась ими как памятник литературный и исторический (или как историко-философское сочинение). Библия являлась порою фундаментом обучения "священной истории" и одновременно одним из главных источников создания многих произведений художественной литературы и искусства. Библия стала основой нравственных понятий» [167. С.42].
Именно поэтому современному языковому «балагану», «обилию новых и высокопарных слов», «высокому» стилю и «напыщенной лжи» [7. С.26] Бунин противопоставляет ещё не тронутый злободневной фальшью язык древних и священных текстов. Язык Библии и язык древней русской летописи являются для Бунина «единственной языковой средой, к которой может обратиться современный человек, ибо только такой язык способен адекватно выразить весь ужас происходящего» [59. С.641].
Это было связано с двумя обстоятельствами: во-первых, религия ищет ответы на самые важные вопросы бытия; во-вторых, её ответы, обладая огромной обобщающей силой, отнюдь не абстрактны; они обращены не столько к логике, сколько к более сложным, тонким и интимным областям сознания человека - к его душе, разуму, воображению, интуиции, чувству, желаниям, совести.
В.В. Розанов, сопоставляя современную ему психологию и религию, писал: «... всё это (новейшие психологические открытия) покажется когда-то игрою в куклы сравнительно с богатством психологического наблюдения и психологических законов, открывающихся в писаниях великих подвижников пустыни и вообще "наших отцов". ... Таинственная речь Библии и Евангелия вечна, при углублениях в религию - перед глазами, на языке; на- конец, вопросы о жизни совести, загадки покаяния и возрождения души человеческой - все это куда занимательней костей мамонта и даже радиоактивного света» [145. С.76 - 77].
Появление в повествовательной структуре «Окаянных дней» библейского образа Каина, который впоследствии станет одним из важнейших сю-жетообразующих звеньев произведения, говорит о том, что и в начале XX века мифолого-религиозное сознание, пронизанное во многом подобными ар-хетипическими образами, вполне владело художественной мыслью. Для раскрытия семантики этого архетипического образа в контексте «Окаянных дней», необходимо проследить его генезис в творчестве И. Бунина в целом.
Если считать язык - универсальной оболочкой общественного сознания, то религия, точнее, мифолого-религиозное сознание человечества - это общий родник самых глубоких и жизненно важных смыслов общественного сознания. Из мифолого-религиозного сознания развилась значительная составляющая человеческой культуры, постепенно приобретавшая семиотически различные формы общественного сознания (такие, как обыденное сознание, искусство, этика, право, философия, наука). Язык и религия - «две семиотики, два образа мира, две стихии в душе человека, уходящие корнями в подсознание, два самых глубоких, несхожих и взаимосвязанных начала в человеческой культуре» [130. С.36].
К началу XX века бытийные начала и антропологический аспект художественной тематики, который включает в себя «собственно духовные начала человеческого бытия с их антиномиями (отчужденность и причастность, гордыня и смирение, готовность созидать или разрушать, греховность и праведность), перейдя в искусство, составили богатый и многоплановый комплекс вечных тем, многие из которых архетипичны и восходят к ритуально-мифологическому восприятию мира» [162. С.42].
Возрождение целостного архаического мироощущения, как противовес аналитическим путям познания, сделало миф в XX веке одной из важнейшей культурных категорий. Миф, по словам А.Ф. Лосева, воспринимался не как «архаика», «выдумка», это была «наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это - совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола» и в то же время миф не являл собою идеальное бытие, это была «жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная действительность» [121. С. 142].
Миф о Вавилонской башне в русской литературе начала XX века и в «Окаянных днях»
Процессы, совершавшиеся в России в начале XX века, осмысливались И. Буниным и его современниками через призму библейских мифопоэтиче-ских символов, эпохальная значимость которых выходит за пределы исторически документированных событий. Так, некоторые записи «Окаянных дней» представляют собой авторские размышления, которые не связаны с описываемыми событиями. В подобных «вневременных» отступлениях философского характера Бунин осмысливает события, потрясшие Россию, в их исторической перспективе. В связи с этим «Окаянные дни» являются не только социально-историческим, но и одновременно лирико-философским повествованием.
Едва ли в нашей истории и литературе XX века найдется другое событие, которое вызывало бы столь напряженные дискуссии и разноречивые оценки и было бы столь же мифологизированным, как Октябрьская революция. На протяжении многих десятилетий отношение к ней находилось в эпицентре крупнейших идеологических распрей двадцатого века, что неминуемо вело к идеологизации и политизации изучения не только самой революции, но и литературы о ней.
Однако в любом случае для русских писателей было очевидно, что событие такого масштаба по самой своей природе не может быть сведено к действию случайных, органически не вытекающих из мировой истории сил. Понять его можно лишь в общем контексте всей истории.
Являясь непосредственными участниками или наблюдателями событий, пытаясь разгадать феномен русской революции, историки, философы, литераторы начала и первой половины XX века, обращались, как правило, за разгадкой к русской классической литературе. Так, Н. Бердяев пытался найти ответы на свои вопросы у «пророка русской революции» Ф. Достоевского, который, по его убеждению, «пророчески раскрыл все духовные основы и движущие пружины русской революции» [86. С. 124].
Но не только он один пытался найти ответы на мучившие его вопросы у Достоевского. Обратился к этому русскому оракулу и тот, кто «с неудовольствием и даже отчаянием обнаружил "достоевщинку" в себе самом» [53. С. 15], тот, кто неоднократно говорил о своей нелюбви и неприязни к творчеству русского классика, тот, кого советский критик Д.А. Горбов назвал «Великим инквизитором жизненных положений» [53. С.434] - этим человеком был И. Бунин.
О том, что природа художественного дарования у этих писателей совершенно различна, неоднократно отмечали в своих работах О.Н. Михайлов, Л.А. Смирнова и другие исследователи. Но обращение Бунина в своей самой горькой книге к «нелюбимому» Достоевскому, прямое цитирование дневников писателя заставляет задуматься над тем, что совпадение их позиций в мировоззренческом, идеологическом плане подтверждает близость обоих писателей. Эта близость, вероятно, стала результатом осмысления в разное время и в разных обстоятельствах одних и тех же феноменов русской и мировой истории. Характерно, что это происходит не с писателями «типологически более близкими» [66. С.76], а с совершенно оригинальными художниками и мыслителями.
Переплетение «своей» и «чужой» речи в «Окаянных днях» не приобретает имплицитного характера и не используется с полемическими целями. «Чужое слово» органически приживается на новом месте, которое становится для него своим. Вместе с тем, чужая речь не присваивается И. Буниным. Для автора было важно, чтобы адресат (читатель) уловил взаимодействие разных текстов, разных личных сфер, увидел некую диалогическую цитацию.
Время и обстоятельства сделали для И. Бунина взгляды Ф. Достоевского неоспоримыми, близкими. Да, когда писались «Окаянные дни», Достоевский, несомненно, был необходим Бунину, так как суждения художника, отображенные им в «Дневнике 1873 года», Иван Алексеевич проецировал на конкретно-исторические события, происходившие в России после 1917 года. Поэтому неслучайно Бунин выбрал из «Дневника» одно из самых «сильных» мест:
«Достоевский говорит: "Дай всем этим учителям полную возможность разрушить старое общество и построить заново, то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое, бесчеловечное, что все здание (курсив наш. - А.Т.) рухнет под проклятиями всего человечества, прежде чем будет завершено..." Теперь эти строки кажутся уже слабыми» [7. С. 107].
О строительстве какого «здания» упоминается в «Дневнике» Достоевского? Не того ли, возвести которое обещал еще Великий Инквизитор в «Братьях Карамазовых»? Строительства не Вавилонской ли башни так страшится Бунин?
«Легенду о Великом Инквизиторе» Достоевский «выносил в своей душе почти в течение всей жизни» [84. С.89], поэтому появление ключевых символов (хлеба, знамени, храма, Вавилонской башни) на страницах романа далеко не случайно. Художественная интуиция писателя, подсказавшая ему использовать библейские архетипы, открыла колоссальные возможности для других русских художников слова: моделировать свои произведения, расширяя и переосмысливая при этом не одну библейскую тему, мотив или образ.
В. Розанов в статье «Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского» (1901) отмечал, что «библейские образы - это ведь только величайшее обобщение фактов, до какого могли додуматься история и философия» [146. С.30].
Найденные археологами «обширные развалины двух подобных колоссальных храмов» [161. С. 173] (храма «Бабель» и храма «Бирс-Нимруд»), до сих пор сохранившихся в Вавилоне, позволяют предположить, что легенда о Вавилонской башне, имела под собою «жизненную основу». Но даже подобный факт не уменьшает того ореола таинственности, который окружает это предание, перекликающееся со столпотворением XX века.
Архетипический образ богатыря в «Окаянных днях» И.Бунина
Историко-культурный контекст «Окаянных дней», включает в себя различные сегменты национальной духовной культуры: славяно-языческой мифологии, народной обрядности, библейской и церковно-книжной традиции, поэзии и прозы. Религиозно-философская мысль рубежа XIX - XX вв. так же воздействовала на бунинское творчество 1910 - 1920-х гг., как, вероятно, и испытывала его косвенное воздействие. Бунину был необходим столь своеобразный «сплав» историко-культурных традиций, имеющий сложный мировоззренческий, эстетический и духовно-психологический генезис, для раскрытия одной из наиболее важных тем «Окаянных дней», стоящей на грани «природы» и «социума», «вечного» и «исторического», «нового» и «старого».
В основе решения Буниным темы смены эпох оказывается в первую очередь принцип аналогии времен: древнерусского прошлого, которое иногда на страницах «Окаянных дней» сравнивается с ветхозаветным, и революционного настоящего, пришедшего на смену старому укладу жизни. Кроме регенеративной метамодели, помогающей объяснить переход от старого миропорядка к онтологически новому статусу бытия, писателем была выстроена сложная система непрямых связей, скрытых параллелей, иносказаний и символов, насыщенных многослойной семантикой. Но главное, что представляется наиболее важным, Буниным была предпринята попытка анализа особенностей субстанциональной структуры русского национального характера, имеющей близкие аналогии с мифологизированными образами национального фольклора. Именно использование фольклора, по мнению Н.А. Чистяковой, принесло Бунину «заслуженную известность и определило его важное место в русском литературном процессе рубежа веков» [178. С.19].
Исторические взаимосвязи фольклора и литературы, существовавшие на протяжении многих веков, проявлялись в том, что многие произведения писателей создавались под влиянием тех или иных народных произведений, их принципов структурирования, под воздействием их поэтики. При этом в область письменной литературы в творчески переработанном виде вносились отдельные мотивы, сюжеты, образы народной поэзии. Кроме того, использовались элементы структуры традиционных жанров, художественные приемы, средства поэтической изобразительности, элементы народного языка, уходящие, порою, своими корнями в мифологию.
Во второй половине XIX века в России национальная культура предстала в новых научных теориях как сложный феномен, явление единое в своем историческом развитии, включающее в свою систему «язык, мифологию и фольклор - начало, исток и арсенал национальной литературы - и высшее её достижения - произведения гениальных художников прошлого и современности. Язык народа был осмыслен как богатый источник исторической информации, вековое хранилище реликтов древних верований и мировоззрения племени славян. Таким образом, национальная культура изучалась как единство, история литературы - как органически целостное явление от древнейших эпох до настоящего времени, язык - как основополагающая часть культуры нации» [122. С.19].
Благодаря публикациям ученых-фольклористов XIX века сказки, духовные стихи и произведения других жанров народного творчества стали явлением современной литературы: изданные ими памятники древней словесности по-новому осветили историческую жизнь народа, его религиозные представления и культуру. Эти опубликованные материалы не оставили равнодушными большинство писателей-реалистов. Вслед за Ф.И. Буслаевым, сказавшим, что «изучая Древнюю Русь, исследователь яснее понимает и современное нам нравственное состояние русского народа» [100. С.62] И.А. Бунин заметил, что, изучая фольклор можно найти разгадку национального характера, объяснение «русской души», ее «своеобразным сплетениям, светлым и темным, но почти всегда трагическим основам, находящимся вне поля действия законов общественно-исторических», а главное — «исторические и фольклорные реминисценции призваны были объяснить современность с помощью исторических аналогий, показать повторяемость русской истории» [105.С.100].
Бунин, по мнению Ю.В. Мальцева, искал «вдохновение в подлинном фольклоре» [52. С. 146], его всегда интересовало воспроизведение подлинной народной речи, народного языка. Им было сделано огромное количество выписок из «Памятников народного творчества Олонецкой губернии» Е.В. Барсова, а также из «Песен, собранных П.Н. Рыбниковым». Он внимательно ознакомился с «Историческими песнями малорусского народа», изданными Вл. Антоновичем и М. Драгомановым, считал, что изучение народного наследия поможет ему в «совершенном знании свойств русского языка». По мнению Н.А. Чистяковой, «сознательное изучение трудов известных фольклористов — было одной из основополагающих народнопоэтических струй, питавших творчество И. Бунина» [178. С.9].
В то же время Бунин не приветствовал, когда «стихотворцы» и «прозаики» делают «тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки, «словеса золотые» и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архируссизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно!» [7. С.97].
В своем творчестве 1910-х гг. И. Бунин приобщился практически ко всем фольклорным жанрам: легендам, преданиям, притчам, сказаниям, бы линам, историческим и лирическим песням, частушкам. Под воздействием мощной фольклорной традиции возникли следующие его произведения: «О Петре-разбойнике», «Два голоса», «Степь», «Алисафия», «Мушкет», «Святогор», «Мачеха», «Отрава», «Аленушка», «Бегство в Египет», «Скоморохи», «Невеста», «Что ты мутный, светел-месяц?..», «Святогор и Илья», «Князь Всеслав», «Мне вечор, младой...» и другие.
«Окаянные дни» и Петербургский текст русской литературы
Пространственные границы повествования «Окаянных дней» раздвинуты весьма свободно: деревня, Москва, Одесса. Но одна из наиболее трагически звучащих записей этого произведения сделана Буниным после посещения им Петербурга:
«Последний раз я был в Петербурге в начале апреля 17 года. В мире тогда уже произошло нечто невообразимое: брошена была на полный произвол судьбы - и не когда-нибудь, а во время величайшей мировой войны - величайшая на земле страна. ... Но не менее страшно было и на всем прочем пространстве России, где вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарилось какое-то недоуменное существование, беспричинная праздность и противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество.
Я приехал в Петербург, вышел из вагона, пошел по вокзалу: здесь, в Петербурге, было как будто еще страшнее, чем в Москве, как будто еще больше народа, совершенно не знающего, что ему делать, и совершенно бессмысленно шатавшегося по всем вокзальным помещениям. Я вышел на крыльцо, чтобы взять извозчика ... сел и поехал — и не узнал Петербурга» [7. С.68 - 69].
Перед Буниным предстал «новый» Петербург, который в сравнении с патриархальной Москвой, поражал своими ужасными, по мнению автора, метаморфозами:
«В Москве жизни уже не было, хотя и шла со стороны новых властителей сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя, нового чина и даже парада жизни. То же, но еще в превосходной степени, было и в Петербурге. Непрерывно шли совещания, заседания, митинги, один за другим издавались воззвания, декреты, неистово работал знаменитый "прямой провод" — и кто только не кричал, не командовал тогда по этому проводу! - по Невскому то и дело проносились правительственные машины с красными флажками, грохотали переполненные грузовики, не в меру бойко и четко отбивали шаг какие-то отряды с красными знаменами и музыкой...» [7. С.68 - 69].
Но весь ужас революционного переворота предстал перед автором, когда он увидел «новый» Невский, который, как и у многих современников и предшественников Бунина, являлся одной из главных составляющих примет «града Петра»:
«Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гулящей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего спросишь. А на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой лежал навозный лед, были горбы и ухабы. И на полпути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами: - Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит. Я спросил: Так что же делать? - Делать? - сказал он. - Делать теперь нечего. Теперь шабаш. Теперь правительства нету. Я взглянул вокруг на этот Петербург... "Правильно, шабаш". Но в глубине-то души я еще на что-то надеялся и в полное отсутствие правительства все-таки еще не совсем верил. Не верить однако нельзя было. Я в Петербурге почувствовал это особенно живо: в тысячелетнем и огромном доме нашем случилась великая смерть, и дом был теперь растворен, раскрыт настежь и полон несметной праздной толпой, для которой уже не стало ничего святого и запретного ни в каком из его покоев» [7. С.68 - 69].
Почему именно в этом городе Бунин почувствовал, что «в тысячелетнем и огромном доме нашем случилась великая смерть», а не в любом другом? Одинок ли был Бунин в своей оценке Петербурга 1917 года или эту трагическую картину революционного «Града Петра» можно было встретить и на страницах других произведений начала XX века? И, наконец, можно ли предположить на основании подобного описания Петербурга, что «Окаянные дни» продолжают традицию Петербургского текста русской литературы, основанную еще А. Пушкиным?
Пребывание Бунина в Петербурге в начале апреля 1917 года было недолгим [39. С.240]. Нелюбовь Бунина к большим городам общеизвестна. В письме к брату Юлию от 3 апреля 1895 года он писал: «В Петербург? Зачем? Будь они прокляты эти города! Эх, кабы опять в Полтаву! На тихую жизнь, на тихую работу!» [39. С.50].
О губительном влиянии «огромного человеческого гнезда, которое называется городом» [1. Т.4. С.440] на простого человека, на его душу, особенно если он из устойчивого патриархального уклада попадал в новую для него обстановку, Бунин писал неоднократно. Так, в рассказе «Соотечественник» простой брянский мужик, который еще мальчишкой был прислан в Москву из деревни и состоял на побегушках при купеческом амбаре на Ильинке, становится одним из самых влиятельных людей в тропиках, под экватором. Своей самоуверенностью, решительным и скептическим умом, деловитостью, огромным житейским опытом и несметным числом знакомств с людьми самых разнообразных классов и положений он был обязан «счастливому жребию». Но действительно ли вынул он жребий необыкновенно счастливый, прибыв в Москву мальчишкой, если, еще не окончив свой жизненный путь, он сказал: «И вообще, я человек обреченный...Если бы вы знали, как страшно запутаны мои дела! Еще больше, кажется, чем душа и мысли!» [1. Т.4. С.138].
Другой герой бунинского произведения вообще не имеет имени, указывается лишь город, откуда он прибыл - Сан-Франциско. Праздная жизнь, бесцельное времяпрепровождение и как результат не вызвавшая сочувствия ни у кого смерть этого безымянного господина в рассказе противопоставляется жизни двух абруццских горцев и высокого старого лодочника, беззаботного гуляки и красавца, знаменитого по всей Италии Лоренцо.
Простому крестьянину, земледельцу чрезвычайно опасно, по мнению Бунина, покидать ту землю, которая дала и давала ему не только жизнь, но и ощущение связи с предками. В случае же его ухода в город нарушалась не только вековая взаимосвязь с землей - происходило более страшное: из-за тлетворного воздействия города и в результате «заражения его гнилостью» в мужике начинали зарождаться озлобление и тяга к бунтарству, а «слепое бунтарство - кровью пахнет» [42. С.366].