Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. История формы стихотворения «Нашедший подкову» 20
1. История создания «Нашедшего подкову». Рукопись стихотворения 26
2. Переход от стихотворения в прозе к свободному стиху .45
2.1. «Нашедший подкову» в газете «Накануне» 45
2.2. «Нашедший подкову» в журнале «Красная Новь» .52
Глава 2. История «Нашедшего подкову» в поэзии О. Мандельштама 58
1. Подготовка «Нашедшего подкову» для «Второй книги» Мандельштама. «Наслоение» авторских воль 59
2. «Нашедший подкову» во «Второй книге», «Камне», «Стихотворениях». Проблема источника авторской воли 69
3. «Нашедший подкову» в структуре прижизненных сборников стихов. Место в периодизации творчества поэта 82
Глава 3. «Пиндарический отрывок» и историческая поэтика 97
1. «Пиндарический отрывок» в истории литературных родов и жанров 106
1.1 «Пиндарический отрывок» в истории оды 111
1.2. «Пиндарический отрывок» в истории отрывков и других жанровых образований 120
2. «Пиндарический отрывок» в истории метрических форм 131
Заключение 154
Список литературы 160
- История создания «Нашедшего подкову». Рукопись стихотворения
- Подготовка «Нашедшего подкову» для «Второй книги» Мандельштама. «Наслоение» авторских воль
- «Нашедший подкову» в структуре прижизненных сборников стихов. Место в периодизации творчества поэта
- «Пиндарический отрывок» в истории метрических форм
История создания «Нашедшего подкову». Рукопись стихотворения
Автограф «Нашедшего подкову», как и многие другие оригиналы рукописей, Надежда Яковлевна ещё в середине 1970 годов отдала Принстонскому университету. Там, в Файерстоунской библиотеке, он хранится по сей день. С тем, что рукопись «Нашедшего подкову» в принципе существует, нам очень повезло. Как известно, это наиболее достоверный источник авторского текста, а таковых у Осипа Мандельштама немного. Для настоящей работы этот автограф станет прежде всего возможностью проследить за «творческой лабораторией» поэта: «в завершённой системе сохраняется «энергетика» созидания, и потому окончательный текст – не застывший, а динамический; варианты, даже отброшенные, в нём интегрированы. Это относится, в сущности, к черновой работе всякого писате-ля»63.
В рукописи запечатлён сам процесс создания стихотворения. Глядя на неё, кажется, что произведение уже существовало в голове поэта, как будто он выдавал одну готовую поэтическую мысль за другой практически без остановки. По воспоминаниям Э.Л. Миндлина, «он почти никогда не записывал начерно сложенные строки стихов – хранил их в памяти, пока строки не складывались окончательно, и только тогда переносил их на бумагу»64. Автограф «Нашедшего подкову» очень походит на это описание. А вот многие другие черновики Мандельштама – нет. Они, как заметила И.М. Семенко, представляют множество ступеней сотворения текста, большое число правок. В автографах «Грифельной оды», например, видна очень длительная работа над составлением композиции, подбором эпитетов (по замечанию М.Л. Гаспарова, «Мандельштам занимается «метафори-зацией метафор»: последовательным усложнением своих образов, все дальше уводящим их в разных направлениях от первоначального реального субстрата»65, по наблюдениям И.М. Семенко, ««У Мандельштама первоначальные стадии работы меньше всего связаны со стилистической правкой, шлифовкой, он устремлён непосредственно к смыслу (Мандельштам – по собственному заявлению – «смысловик»). Вместо стилистической шлифовки он занят безудержным варьированием образов (метафор). Его первоначальные варианты часто не менее совершенны, чем окончательные…»66). В «Грифельной оде» наброски делаются вкривь и вкось, одни строфы перечёркиваются, другие пишутся на полях, вдоль листа. То же – в черновых материалах «Армении», то же – в «Стихах о неизвестном солдате». В двух последних из названных произведений кропотливая работа поэта по совершенствованию текста ведётся по спискам, составленным не им самим, а Надеждой Яковлевной. Иногда Мандельштам осуществляет правки по уже опубликованным текстам. Основываясь на изучении доступных автографов поэта, подробный анализ характера его работы над произведениями сделал А.Г. Мец: «своей рукой он набрасывал только черновик, затем уже ставший первоначальный текст диктовался жене, и по этой записи работа велась дальше – поправки вносил либо он сам, либо жена под его диктовку. Завершённый текст поэт авторизовал – ставил под ним дату и подпись; нередко возвращался к нему в ближайшие дни и совершенствовал – или на том же листе, или на новой сводке, которую обычно изготовляла Н.Я. Мандельштам. Такой предстаёт стадиальность работы по тем немногочисленным случаям, когда сохранились до наших дней черновики стихотворений. Характерной (и яркой) чертой творческого процесса была его высокая интенсивность: при выборе эпитета черновики сохранили по десятку и более проб некоторых; с той же настойчивостью идёт поиск композиции (порядка строф). Стихотворный период бывал … очень интенсивным: в работе находилось, как правило, по нескольку стихотворений одновременно. Когда он заканчивался, стихи собирались в «книгу» – процесс у Мандельштама также длительный и стадиальный. После приходило время копировать стихи, в составе новой «книги» – для хранения у друзей или для редакций. Эти копии, как правило, изготовлялись женой поэта самостоятельно на основе собравшегося рукописного материала, ибо к этому времени поэтом, по характеру необычайно впечатлительным и импульсивным, уже овладевали новые впечатления, и в работе на этой стадии он либо не принимал участия вовсе, или, если жена обращалась к нему с вопросами, – спорадически и неохотно»67. Некоторые характерные для Мандельштама черты работы над текстом, выделенные А.Г. Мецем, в автографе «Нашедшего подкову» прослеживаются, некоторые – нет: произведения в такой форме не были свойственны поэту, и, конечно, подход к созиданию этой вещи не мог быть типичным. Можно предположить, что первая стадия, описанная исследователем, соблюдается при написании «Пиндарического отрывка»: что где-то в природе существует ещё более ранняя – черновая рукопись «Нашедшего подкову», и тот автограф, который до нас дошёл – это запись под диктовку уже готового первоначального текста. А можно подумать, что первоначальный текст поэт создавал в чертогах разума, как предполагал Э.Л. Миндлин. Впрочем, обе гипотезы не находят однозначного подтверждения. Зато точно видно, что через какой-то промежуток времени Мандельштам возвращался к стихотворению для его доработки: в самом автографе он проставил чёрточки карандашом, которые могут являться обозначением стихового раздела (надо отметить, что они делались уже другим (синим) карандашом, в отличие от самого произведения, которое записано чёрным цветом) и пронумеровал строфы (цифры от первой до девятой проставил по левую сторону, за краями основного текста). Впрочем, нумерация строф существовала до того, как обозначилась цифрами, поскольку отобразилась на бумаге пустым местом (пробелами, отступами) после последней строки каждой предыдущей строфы; по ней можно проследить начало новых волн стихотворного текста. (Каждая новая строфа логически обусловлена содержанием, приведём их краткую характеристику по комментариям к «Нашедшему подкову», подготовленным М.Л. Гаспаровым: «(1) в стволах леса мы видим будущие корабли, (2) в кораблях – бывший лес. (3) Трудную песню (4) спасает от забвения имя прославляемого адресата, но у нынешней песни адресат лишь грядущий и неведомый (ср. ст. «О собеседнике»). (5) Стихии слились в хаос «воздух – вода – земля», он вспахивается поэзией (ср. ст. «Слово и культура»), но слишком часто, чтобы из него могло что-то взойти (ср. ст. «Выпад»). (6) Золотая эра прошлого отзвенела (ср. «Заметки о Шенье» и «Скрябин и христианство»), вместо голоса остались лишь очертания губ, которым больше нечего сказать. (7) Так от бега коня остаётся подкова, (8) она приносит счастье, но сама уже ничто. (9) Так и я, поэт, – лишь след прошлого, как старинная монета, которой можно любоваться, но на которую нельзя ничего купить»68). Исправления в словах произведения, вероятнее всего, осуществлялись сразу, по ходу создания: в некоторых случаях автор помещает их не над зачёркнутым вариантом, а продолжая строку (этого места на листе не могло быть, если бы правки вносились позднее). В рукописи не наблюдается напряженности в выборе эпитетов, а интенсивность в поиске композиции, о которой говорил А.Г. Мец, проявилась, но не в порядке строф, а в последовательности строк. «Нашедший подкову» включён в один из мандельштамовских «интенсивных стихотворных периодов», какие заметил исследователь: несмотря на то, что листочки с «Нашедшим подкову» не относились к какой-либо «книжке» (они существуют в мандельштамовском архиве отдельно), стихи, «окружающие» произведение по дате создания, невероятно близки ему по смыслу, в них используются одни и те же лексические единицы, ощущается неоспоримое единство (этот нюанс мы ещё затронем). Текст «Пиндарического отрывка» поэт, в отличие от многих других своих рукописей, не авторизовал – ни даты, ни подписи под ним, увы, нет. Как нет и других авторизованных рукописных текстов «Нашедшего подкову», переписанных Мандельштамом или его женой. Как упоминалось выше, начало произведения записано супругой поэта под его диктовку (эту гипотезу подтверждает Сергей Васильевич Василенко – напомним, создатель музея Мандельштама – лично знакомый с Надеждой Яковлевной и слышавший от неё историю о создании этих стихов): вероятно, Мандельштам сочинял вслух и – на одном дыхании. От начала рукописи к концу, где строки выводит уже сам автор произведения, наблюдается всё меньше и меньше поправок, что свидетельствует о постепенном высвобождении поэта от мысли о построении текста, идущей от разума, к вдохновенному порыву, который нельзя остановить. Для текста, переписанного на чистовую, внесённых автором поправок много, для черновика – необыкновенно мало (особенно на втором листе). Поэтому автографу «Пиндарического отрывка» сложно присвоить как звание «черновика», так и «беловика» – это некое пограничное состояние текста между завершающим этапом авторской работы над рукописным вариантом произведения и предварительным, начальным, т.к. есть черты и того, и другого.
В рукописи «Нашедшего подкову» – произведение, записанное прозой. Здесь нет ни стихов, ни строф, а только нечто похожее на пронумерованные абзацы. И при том, что руке Надежды Яковлевны принадлежит начало автографа «Пиндарического отрывка», а продолжение и окончание – самому Осипу Мандельштаму, примечательно, что и поэт пишет текст одной длинной строкой, где переход на каждую другую формально обязывает лишь лист бумаги. Можно подумать, что «Нашедший подкову» и есть одна большая прозаическая строка, и произведение это – ничто иное как поэтическая проза, обязанная своим эпитетом только языку образов и музыкальности. Но нет, это именно поэзия: не смотря на почти полное отсутствие буквальных рифм, т.е. созвучий в окончании слов, и стихотворного размера, утверждать это позволяет слишком многое. Даже если попытаться прочитать текст «Нашедшего подкову» как прозу, как обычное повествование – ничего не получится: ощущается присутствие стиховых пауз, поэтических смысловых ударений и других стихотворных признаков звучащей поэтической речи. Здесь стихотворный порядок слов. Здесь нет абзацев, предложений и синтагм, здесь именно строфы и стихотворные строки. И стихотворная интонация заложена в это произведение изначально.
Подготовка «Нашедшего подкову» для «Второй книги» Мандельштама. «Наслоение» авторских воль
Напомним, в качестве наборной рукописи для «Второй книги» Мандельштам предоставил издательству отпечаток текста «Нашедшего подкову» из «Красной нови» со своими исправлениями. Как автора его категорически не устроил журнальный вариант стихов: он зачеркнул собственное имя под публикацией и оставил несколько надписей, свидетельствующих о недовольстве. Этот источник после рукописи является вторым и последним из демонстрирующих руку автора, а значит и непосредственно его волю относительно текста.
Первый разряд исправлений поэта по тексту «Красной нови» относится к опечаткам; некоторые мы отметили в предыдущем параграфе, к ним примыкают такие как: «пригнанный в пляшущей палубе», заменённое на «пригнанный к пляшущей палубе», «слаженные переборки» – на «слаженные в переборки». Эти коррективы совпадают с тем, что было в газете и рукописи. А «Слепок с голоса, который произносит эти слова» вместо «Слепок с голоса, которым он произносит эти слова» появилось в тексте впервые – значит, правку можно считать одной из тех, которые относятся к ещё одному пласту работы над произведением. Новый вариант преображает его в сторону художественной выразительности: не человек произносит слова, а голос – олицетворение.
Второй (по счёту, но не по значению) вид помет Мандельштама относится к стихо- и строфоразделу. Длинными поперечными линиями поэт, вероятно, разделял строфы. Такие обозначения мы видим между строками 1) «Шероховатую поверхность морей» и «А вдыхая запах», 2) «Свой благородный груз» и «С чего начать?», 3) «Или просто дух чобра растёртого между ладоней» и «Воздух бывает тёмным, как вода, и всё живое в нём плавает, как рыба», 4) «Из него нельзя выйти, в него трудно войти» и «Шорох пробегает по деревьям зелёной лаптой», 5) «И лицо его точный слепок с голоса, который произносит эти слова» и «Звук ещё звенит, хотя причина звука исчезла», 6) «По числу отталкиваний от земли пышущего жаром иноходца» и «Так», 7) «…пока его несли домой» и «То, что я сейчас говорю, говорю не я». В журнале есть отступ, отделяющий как начало новой строфы стих «Человеческие губы,/ которым больше нечего сказать» от предыдущего «И больше уж ей не придётся высекать искры из кремня» – его Мандельштам не исправляет (в рукописи это был единый абзац): поскольку поперечные линии наличествуют даже там, где и так есть разделение, в т.ч. в тех местах, где осуществляется переход на новую страницу, должно быть, этими знаками поэт обозначил все строфы, которые хотел. В итоге, строфика наборной рукописи для «Второй книги» от автографа немного отличилась: в первом названном источнике восемь строф, а во втором – девять (т.к. с «Трижды блажен…» в рукописи начиналась четвёртая строфа).
Что касается стихораздела, то примечательно следующее: в «Красной нови» можно наблюдать две лесенки, оформление которых вызывает вопросы:
1) Человеческие губы,
Которым больше нечего сказать;
2) Хотя кувшин
Наполовину расплескался, пока его несли домой.
Как правило, слово, с которого начинается перенос на следующую строку в лесенке, пишется со строчной буквы. Так обозначается единство стиха, разбитого на «ступеньки», иначе в «лесенке» нет смысла: каждая часть строки будет просто отдельным стихом. Мандельштам в своих правках заменил прописные буквы на строчные в словах «который» и «наполовину», т.е. привёл этот способ записи стиха в правильный вид. Важно, что таким образом он не только исправил огрехи в печатном тексте, но ещё и подтвердил с существование именно «лесенок» в своём произведении. (В рукописи перед «которым» не стоит чёрточка, которая могла бы обозначать стихораздел, а перед «наполовину» и «пока» она есть). Такое ступенчатое размещение стихотворной строки на бумаге – особый способ ритмического осмысления текста (при котором иначе распределяется время стиха, при котором усложнённым образом расставляются акценты, при котором текст синкопирует) и признак поэзии XX века (именно тогда «лесенка» закрепилась в стихотворчестве и стала частым явлением в нём).
Первое, что бросается в глаза при прочтении текста в журнале – изобилие скобок. Мандельштам перечёркивает эти (весьма непоэтичные и совершенно бессмысленные с точки зрения логики и грамматики) знаки препинания и указывает в правом верхнем углу «Все скобки в тексте выкинуть – они недоразумение». Скобки в журнале встречаются практически в каждой строфе: трижды в первой и четвёртой, дважды во второй, один раз в третьей. Гипотетически, их появление могло быть связано с членением на стихи, которое производил Мандельштам, т.е. они могли появиться в публикации вследствие того, что поэт и в этом случае предоставил для напечатания прозаический по виду текст с пометками-стихоразделами – а наборщик принял их за скобки. Но есть факты, позволяющие в этом усомниться: получилось бы, что поэт хотел поместить в отдельную строку, например, такой кусок текста как «мачтовый, розовые сосны до самой верхушки свободные от мохнатой ноши, им бы поскрипывать в бурю». С точки зрения синтаксиса заключать эти слова в скобки нет смысла, для стихотворной строки объём этого куска великоват, и такая сегментация на стихи здесь не прочитывается. Но форма «Нашедшего подкову» особенная, поэтому приходится обращаться не к логике грамматики и даже не к логике версификации, а к логике поэта, автора. Единственным из предшествующих источников текста, в котором есть указания на возможный авторский стихораздел, служит рукопись, и в ней перед словом «мачтовый» нет черты-стихораздела, напротив – она есть после него; не стоит знак и после слова «бурю», но есть после следующего словосочетания – «одинокими пиниями». Кроме того, мы видим в рукописи помету перед «им бы». В «Красной нови» в словах «под солёною пятою ветра устоит отвес, пригнанный к пляшущей палубе» скобками выделено «устоит отвес». В рукописи в этом месте также нет черт-стихоразделов. Таким образом, первоначальный вариант пока ни разу не ответил скобкам как предполагаемым межстиховым паузам. Но случаи совпадения всё-таки есть: в скобки заключено «в необузданной жажде пространства» – эти слова выделены чертами и в рукописи; впрочем, они и здесь являются отдельной строкой; в стихах «А вдыхая запах/ Cмолистых слёз, проступивших сквозь обшивку корабля, любуясь на доски, заклёпанные, слаженные в переборки…» скобками выделено «проступивших сквозь обшивку корабля, любуясь на доски» – в рукописи есть черта и после «слёз» (стихораздел в «Красной нови» стоит иначе – после «запах»), и на том же месте, где вторая скобка; «Безуспешно предлагая небу (выменять на щепотку соли) свой благородный груз» – в рукописи текст в скобках не выделяется стихоразделом, но, по идее, именно паузы здесь звучат. Дальше совпадения и несовпадения рассмотрим по порядку:
- в словах «В броской упряжи густых от натуги птичьих стай» скобками выделено «в броской упряжи» – в рукописи стихораздела нет, в ней галочкой вставлена вся эта строка;
- «Будь то близость мужчины (или запах сильного зверя)» – в автографе перед «или» стоит знак «тире», а после «зверя» – чёрточка;
- «Влажный чернозём Нееры, (каждую ночь распаханный заново/ Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами)» – в рукописи стоит чёрточка перед «Влажный» и после «заново»;
- «Я дам тебе яблоко (или: «Я не дам тебе яблоко»)» – место скобок совпадает с чёрточками в рукописи.
Итак, только в некоторых случаях гипотеза о стихоразделе может объяснить пребывание скобок в тексте, но далеко не во всех. И, возможно, что они – действительно, только странное нелепое недоразумение. В целом же, получается, что ни одно исправление Мандельштама по тексту в «Красной нови» не относилось к стихоразделу (за исключением лесенок). Он исправлял опечатки, делал пометы, указывающие на должный строфораздел, но, например, на последней странице, где не встречается ни одна скобка, претензий поэта к членению на стихи по правкам не видно. Вероятно, композиция и лексическое наполнение текста были принципиальными для поэта, а необходимости исправлять межстиховые паузы в журнале автор не ощущал. То есть отношение Мандельштама к стихоразделу в данном случае очень походит на его понимание пунктуации: если поэта и волновали знаки препинания, то прежде всего как интонация (мы уже говорили об этом во введении). По свидетельству Н.Я. Мандельштам, «поэт был скуп на знаки препинания. … «Скуп» – это значит, что не все знаки препинания, полагающиеся по правилам, были ему нужны интонационно, и редакторы его изданий должны с этим считаться. Тем более, что во многих автографах, и даже совершенно черновых, Мандельштам проставляет знаки препинания, очевидно, интонационно для него важные»94. Примечательно, что вариации с пунктуацией в «Нашедшем подкову» во всех посмертных изданиях чаще всего возникают именно на конце строк. Таким образом, велика вероятность, что внутри строф «Пиндарического отрывка» Мандельштам видел не столько конкретные стихотворные строки, сколько поэтические интонации, возникающие за счёт пауз. В стиховедении, когда речь заходит о паузах, чаще всего говорят или о тех, которые следуют за рифмой и, соответственно, заканчивают стих, другими словами, делят стихотворение на стихи, или о цезурах, которые находятся внутри стиха – и делят стихотворную строку на полустишия; в верлибрах паузы рассматривают как ритмообразующее начало, и – опять же – всегда связывают с членением на строки. Нелепые скобки из журнала не всегда читаются как стихораздел, но в качестве поэтических единящих пауз звучат гармонично; и, как отмечалось ранее, черточки в рукописи, которые принимаются за членение на стихи, могут быть интонациями, а не строгим распределением на строки.
«Нашедший подкову» в структуре прижизненных сборников стихов. Место в периодизации творчества поэта
Существует несколько вариантов периодизации творчества О. Мандельштама. Л. Гинзбург в книге «О лирике» описывает три основных этапа: «Камень», «Tristia» и 30-е годы XX века103, Н. Струве в издании «Осип Мандельштам»104 называет шесть (и стихам 1922-1925 годов, когда было создано наше стихотворение, выделяет отдельный пункт с характеристикой «на распутье»). Оба автора в качестве основания для разделения на периоды избирают общие движения авторской поэтики. Есть более дробные периодизации, в частности, основанные на эволюции метрики Мандельштама (их предстоит затронуть позднее). А.Г. Мец в своём труде отмечает ещё один принцип, наиболее интересный в контексте нашей работы, – волю автора: «В понимании Осипа Мандельштама «книга» (стихов) – высшее творческое единство стихотворений, совпадающее с творческим периодом, «этап». Жизнь поэта заключила четыре таких этапа; они соответствуют книгам «Камень», «Tristia», «Стихи 1921-1925 годов», «Новые стихи»»105. Действительно, не изучая со стороны, сверху, по прошествии лет сходства и отличии Мандельштама в разные временные промежутки, чтобы выделить «поэтические этапы», можно опереться на ощущения самого поэта, которые проявляются в том, как он составляет свои книги. «Н.Я. Мандельштам сообщает, что в принципе поэт придавал порядку стихотворений исключительно большое значение и потому его опубликованные прижизненные книги не допускают никаких произвольных из-менений»106. При жизни Мандельштама вышло шесть изданий (мы говорим о сборниках стихов, а не о «книгах стихов»): напомним, три из них – это разные редакции «Камня», в которых состав произведений далеко не одинаков, сборник «Tristia», в составлении которого Мандельштам практически не участвовал, а также «Вторая книга» и «Стихотворения» 1928 года, как известно, пострадавшая от цензуры. Плюс – в начале 1930-х годов Мандельштам готовил книгу «Новые стихи», но издание не состоялось. (Стоит обратить внимание на то, что «канонического извода «Новых стихов» - корпуса, освященного твердым волеизъявлением автора, - не существует! Не существует ни в текстологическом, ни в композиционном отношении, и поэтому всякое новое прочтение - новое решение и новое издание - будет прямо возвращать нас к мандельштамовскому же тезису об исполнительской природе поэтического чтения»107. В эдиционном плане поздний период творчества Мандельштама оставляет максимум вопросов и вариантов. Но это уже предмет другого исследования. Подробная статья с одним из возможных решений представлена П.М. Нерлером, результаты других работ можно наблюдать в структуре посмертных комментированных изданий Мандельштама). Порядок произведений автора, заключаемых им в «книги», в ходе истории оказывался изменчивым, непостоянным, авторская воля и в этом отношении не всегда показывала стабильность, к тому же – в дело нередко вмешивалась цензура. Так, жёсткое следование порядку произведений в прижизненных сборниках, по завещанию Н.Я. Мандельштам, оказывается затруднительным, а периодизация, выстроенная по книгам стихов возможна, но всё же с поправками на поэтику.
«Стихи не безделушки, а глубокая внутренняя жизнь человека. Они всегда стоят в ряду, выявляя духовную жизнь человека - общую и в данный конкретный период, круг его мыслей и чувств. В какой-то степени каждое стихотворение, даже отдельное, находится в цикле, едином по поэтическому порыву»108. Очень походят на описанный цикл (единый по поэтическому порыву) «Нашедший подкову» и произведения, окружающие его по времени создания109. Они подтверждают тезис о том, что «Стихи у Мандельштама, как правило, рождаются не поодиночке, а идут некими порциями, волнами, у которых нередко - и единый размер, и тематическая близость, и общие ключевые слова, а иногда и совпадения строчек, а то и строф»110. Особенно показательны в этом отношении «1 января 1924 года» и «Нет, никогда, ничей я не был современник» (тоже 1924): в первом – «Кто веку поднимал болезненные веки –/ Два сонных яблока больших», во втором – «Я с веком поднимал болезненные веки –/ Два сонных яблока больших»; и это не единственный случай столь явного «совпадения» целых словесных конструкций в названных текстах, что заметно не только мандельштамоведам, но и неискушённому читателю. Как будто умышленно произведения 1921-1925 годов едины по настроению, в них встречаются одни и те же мотивы. «Настойчиво повторяющиеся образы кочуют по стихам Мандельштама, и стихи поэтому объясняют друг дру-га»111. С образом времени у поэта часто связан эпитет «золотой» («Мерой века золотой» – «Век», «Эра звенела, как шар золотой» – «Нашедший Подкову»). Неоднократно находит читатель «игру позвонками» (в «Веке» – невидимым позвоноч ником играет волна, в «Нашедшем подкову» – это «позвонки умерших животных», и ими играют дети; «И в бабки нежная игра» встречается ещё в «Грифельной оде»). Образ хребтов нам показан в «Веке», а затем снова в «Нашедшем подкову». Постоянное ощущение даже не холода, а «холодка» преследует лирического героя (в стихах «Московский дождик» и в «Холодок щекочет темя»). Вершины деревьев, обречённые на сруб («И вершина колобродит,/ Обреченная на сруб» в «Холодок щекочет темя», «Забывая верхушками о корнях» в «Нашедшем подкову»). Сеновалы, стога, распаханный чернозём, густой воздух, корабли и палубы, шероховатое или шершавое море, кони, ладони, сыновья, моряки и гребцы. Много всего могучего – стыки, плески. Повторяющиеся мотивы шума, соли, ребёнка, занозы. Почти что назойливый образ яблока: «Хочешь яблока ночного» – в «Жизнь упала, как зарница», «Век умирает, – а потом/ Два сонных яблока на роговой облатке/ Сияют перистым огнем» – в «Нет, никогда, ничей я не был современник», «Снег пахнет яблоком, как встарь» – в «1 января 1924», «И клятвой на песке, как яблоком, играли» – в «Париже». Постоянно всплывающая тема отсутствующего имени. Человеческие губы («Видно даром не проходит шевеленье этих губ» в «Холодок щекочет темя», «С розовой пеной усталости у мягких губ» в первой строке стихов без названия), губы застывшие («И глиняный прекрасный рот», «И губы оловом зальют» в «1 января 1924), губы, которые «сохраняют форму последнего сказанного слова» (в «Нашедшем подкову»). Песня (с ней часто оказывается соединенной лексема «шерсть»: «запах шерсти» в «Нашедшем подкову», «Против шерсти мира поём» в «Я по лесенке приставной») – песня, начатая давно («Я не знаю, с каких пор эта песенка началась» в «Сегодня ночью, не солгу»), песня, которой не суждено быть дальше («Хотели петь – и не смогли» в «Сегодня ночью, не солгу», «Еще немного – оборвут/ Простую песенку…» в «1 января»). Проблема памяти и беспамятства, Человека и Времени: «И меня срезает время» в «Холодок щекочет темя», «И время срезает меня, как монету» – в «Нашедшем подкову». И лирическому герою «Всё чего-то не хватает» («Холодок щекочет темя») – наверное, «себя самого» («и мне уж не хватает себя самого» в «Нашедшем подкову», «В ком беспомощная улыбка человека,/ Который потерял себя» в «1 января», «Кто я? Не каменщик прямой,/ Не кровельщик, не корабельщик» – «Грифельная ода»). Вместо «я» появляется некий «другой»: «То был не я, то был другой» («Нет никогда, ничей я не был современник»), «То, что я сейчас говорю, говорю не я» («Нашедший подкову»). И ещё потеряно Слово: «Какая боль — искать потерянное слово» («1 января»). Всё перепуталось, и мир неустойчив («Я сам ошибся, я сбился, запутался в счёте» – «Нашедший подкову», «Как нечаянно запнулась» – «Жизнь упала, как зарница», «Железный мир так нищенски дрожит» – «Концерт на вокзале» и «Вряд ли где отыщется основа» в «Умывался ночью на дворе»).
Казалось бы, ясно видно, что эти произведения есть отдельный период и отдельная «книга» Мандельштама – отдельная и от «Тристий», и от «Камня». Однако в понимании автора, вероятно, так было не всегда.
Как мы знаем, в третьем издании «Камня» наше стихотворение присутствовало. «Без малого четверть века работы Мандельштама над композицией «Камня» так и не привели к выработке канонического состава книги, но обнаружили устойчивую тенденцию к усилению хронологического начала, впрочем, не столь строгого и жесткого, чтобы не допускать тех или иных перестановок в рамках одного года. … За исключением первого «Камня» и «Второй книги» стихи в ман-дельштамовских книгах снабжены датами. В тридцатые годы, по крайней мере -начиная с «волчьего» цикла, - даты почти обязательны, причем точные: с месяцем и числом! Они становятся непременным атрибутом как отдельных рукописей и списков, так и «заменяющих» книги сводов»112. Уровень важности жёсткой хронологии в собственной поэтической истории для Мандальштама возрос лишь со временем; в период, когда был написан «Нашедший подкову» этого, видимо, ещё не было. Уточним, что не только первый «Камень», но и последний не оснащён датировкой. С. Василенко предполагает, что такое положение вещей могло быть вызвано названием серии книги – «Библиотека русской современной литературы», и прилагательное «современный» обязало поэта (или издательство) не указывать даты.
«Пиндарический отрывок» в истории метрических форм
Мы подошли к самому яркому признаку стихотворения, которое выделяет текст из ряда других произведений Мандельштама – к его мелодике. Мы кружили около этой особенности с самого введения, ни разу не упускали из внимания и, разумеется, уже касались её с некоторых сторон. Однако, обратим внимание – здесь, в этом параграфе, не итог всей работы, не выводы. Наша цель – описание, по возможности, всех движений текста в истории и истории вокруг текста. Ход изменений, происходивших внутри «Нашедшего подкову», уже многое нам показал относительно того, как развивалась форма стихотворения. Вероятно, данные, полученные в двух первых главах настоящей работы, помогут разобраться и с тем, как понималась мелодика «Нашедшего подкову» современниками Мандельштама и самим поэтом, какое осмысление она приобрела после его смерти, с тем, чем она была, чем стала, с тем, почему и откуда возникла, а также со спецификой пребывания «Нашедшего подкову» в истории метрических форм.
«В суть всякой вещи вникнешь, коли правдиво её наречёшь», говорил один герой фильма Андрея Тарковского. И это верно, «у имени есть какая-то правильность от природы»236. Правильно назвать - только таким образом возможно формально определить неопределимое (при осознании условности имён). Рядом с «Пиндарическим отрывком» «бродили» разные термины, произнесённые разными людьми: это и уже многократно нами упомянутые понятия «пиндарическая проза», «опыт пиндарической прозы» - так, по пересказу Миндлина, называл произведение сам Мандельштам, и «белый стих» - тоже Мандельштам, но уже в пересказе Рудакова, и «свободный стих», «верлибр» - термином оперируют составители ряда посмертных изданий, исследователи-литературоведы, останавливавшие свой взгляд на произведении, и мы. Почему существуют эти разногласия? Что на самом деле есть «Нашедший подкову» с точки зрения метрических особенностей? К какому кругу литературных явлений оно относится? Может, есть более точное определение этой формы?
Терминология, связанная с явлениями, которые мы рассматриваем, в целом устоялась. Стихотворением в прозе считается произведение, обладающее такими признаками как «общая установка на выражение субъективного впечатления или переживания; круг образов, мотивов, идей, характерных для поэзии данного времени … ; бессюжетная композиция, повышенная эмоциональность стиля, небольшой объем, членение на малые абзацы, подобные строфам»237, и без «тех признаков стиха, которые собственно и делают стих стихом: членения на соизмеримые отрезки; подчеркивающих это членение рифм; облегчающих это соизмерение метра и ритма»238. Белым стихом называют стихотворение с метром, но без рифмы. А свободным (или верлибром) – стихотворение без метра и рифмы, но с членением «на сопоставимые и соизмеримые отрезки»239. Современные исследования редко расходятся в общих принципах разграничения этих понятий, но в связи с постоянным ростом многообразия поэтических форм углубляются в разные нюансы и на разном акцентируют внимание. Например, Ю.Б. Орлицкий, изучив огромный пласт русских свободных стихов, выделил ряд их разновидностей: «чистый верлибр», «верлибр с метрическими вкраплениями», «переходная метрическая форма» и др.
Нам уже известно, и мы ещё раз обратим внимание на то, что текст «Нашедшего подкову» был дважды (а может, и больше раз) записан как прозаическое произведение – и это факт, это исторический факт: по формальным признакам «Нашедший подкову» изначально был стихотворением в прозе, т.е. произведением без метра, рифмы и членения на стихи, но с лирическим сюжетом и стилем, свойственным поэзии. Мы помним рукопись и помним публикацию в «Накануне». Слова «пиндарическая проза» и «опыт пиндарической прозы» (прилагательное «пиндарический» в значении «возвышенный» путём ассоциаций приводит нас и к такому понятию как «поэтичный»), определявшие форму «Нашедшего подкову», произносились около именно этих двух вариантов существования текста и относились, по-видимому, только к ним: Миндлин – сотрудник газеты «Накануне», в которой «Нашедший подкову» имеет вид сплошного текста, укомплектованного в небольшие абзацы, и, вероятно, об этой форме он говорил, передавая слова поэта. Несмотря на то, что «с точки зрения стиховедческой, ««стихотворения в прозе» – это проза, и только проза»240, мы ещё помним, как в обоих названных случаях существования текста на бумаге «Нашедший подкову» устремлялся к форме «стихотворения вне прозы» (чёрточки карандашом по черновику и прочие исправления, делающие текст стихотворной речью – см. Гл. I) и переходило в разряд (по формальным признакам) «свободных стихов». «Нерифмованный акцентный стих» – описание, которое становится максимально приближенным к обозначению формы «Нашедшего подкову» и в том варианте, в котором текст дошёл до нас. Интересно, почему в таком случае сам Мандельштам (по свидетельству Рудакова) оперировал в отношении «Нашедшего подкову» термином «белые стихи» (это было уже по прошествии некоторого времени после создания рукописи и публикации в «Накануне», т.е. сказано о произведении уже в новом виде). За отсутствием метра подобное определение не оправдано, но надо отметить, что Мандельштам говорил о «необычных белых стихах» (напомним: «не обычные – без рифм пятистопные ямбы, а мои – вроде «Нашедшего подкову»»). Вероятно, следует выяснить, что есть «необычный белый стих» в понимании автора, а что – «обычный». В его прозаических произведениях, статьях и рецензиях размышлений о белых стихах не встречается. Зато термин «свободный стих» поэт употребляет в письменной речи, но, как заметил Ю.Б. Орлицкий, « … лишь однажды: в рецензии на книгу «Дагестанская антология» (1935) … Более подробных рассуждений о верлибре в известных нам материалах поэта не обнаружено, что ещё раз свидетельствует о том, что свободный стих как теоретическая проблема Мандельштама не занимал»241. В этой рецензии поэт пишет: «Того же Махмуда Дзахо Гатуев излагает частью свободным стихом, частью зарифмованной прозой. Получается как бы длинная выписка изречений в арабско-персидском вкусе»242. Мандельштам выражает недовольство: «Если в старом Дагестане были замечательные поэты: например - аварец Махмуд и даргинец Бажирай (предисловие Эф. Капиева), то надобно было бы их выделить, поручив перевод мастерам русского стиха, чтоб сохранился размер, напев и словесный узор»243. Посмотрим на начало перевода «Прощания» Махмуда:
Оттого ль, что подруга смягчилась,
Развязались любви узелки?..
Чтоб писать о тебе, о моей Уназайте,
Отыщу ли я перья на русской земле?244 Первое четверостишие выполнено белым стихом: соблюдается анапест и отсутствует рифма. Во втором ритм сбивается, к тому же, по сравнению с первой строфой, усиливаются различия по количеству стоп в строках. В следующей анапест выравнивается, затем опять нарушается и постепенно переходит в ямб, строфы становятся уже:
Любовь подобна
Осенним вихрям:
С людьми враждуют,
В горах живут.
Любовь похожа
На день весенний:
Начало светлое,
А вечер в тучах.
Для каждого настанет день,
Когда подруга,
Грудь которой
Ласкал он ночью,
Его забудет…245
Последняя строфа – снова шире: увеличивается количество стоп, и они становятся трёхсложными. Число стихов в каждой строфе разное. Так, в этом переводе, действительно, не сохраняется чёткий стихотворный размер, но: здесь частично белый стих, частично – свободный, а прозаических строк не усматривается. (Стоит отметить, что нам не известен размер и внешний вид оригинала для более детальных сверок). Получается, что понятие «свободный стих» Мандельштам в данном случае использовал в отношении текста, в котором присутствуют белые строки.