Содержание к диссертации
Введение 4
Глава I. Проблема творческого самоопределения Варлама Шаламова-прозаика в разрезе литературоведческих проблем: путь к единству
художественного мировосприятия 17
Раздел 1. Теоретические антиномии В. Шаламова 17
Раздел 2. Проблема творческого самоопределения В. Шаламова в свете «пенологических» концепций русской литературы: Ф.М. Достоевского,
АЛ. Чехова, А.И. Солженицына 23
Раздел 3. «Документ» и «документализм» в документально-
художественной прозе: литературоведческий аспект
проблем ы..... 37
Раздел 4. Этико-психологические основания художественного мироосмысления В. Шаламова как стремление к соответствию
эстетическим формам писательской адекватности 45
Глава П. Эстетико-биографические и личностно-мировоззренческие основания новеллистического выбора В. Шаламова в контексте
основных проблем теории новеллы 51
Раздел 1. Предпосылки новеллистического мышления В. Шаламова:
особенности «типичного» видения новеллистических критериев 52
Раздел 2. Рассказ - очерк - новелла: проблемы сходства и различий.
Эволюция содержания «новеллы» в XXвеке 56
Раздел 3. Содержание новеллистического мышления В. Шаламова - автора
«Колымских рассказов»: теоретические аспекты 65
Глава III. Внутрижанровая дифференциация «колымских» новелл:
формы видения и осмысления лагерной реальности 73
Раздел 1. Вакуум лагерного существования в пассивно-созерцательных
новеллах: способы изображения статичного героя 76
Раздел 2. Философия поступка в ГУЛАГовском мире и ее'отражение в
архитектонике созерцательно-динамичных новелл 109
Раздел 3. Специфика «лагерной» событийности и способы ее художественно-философской интерпретации в экстрадинамичных
новеллах 137
Глава IV. Новеллистические циклы «Колымских рассказов»: проблема
эпической целостности «колымской» прозы 160
Раздел 1. Цикл и основные признаки циклизации в художественной прозе:
некоторые вопросы теории 161
Раздел 2. Общие закономерности лагерной экзистенции в цикле «Колымские
рассказы».... 165
Раздел 3. Духовное противостояние и возрастание личности в цикле «Артист лопаты»: проблема циклического опосредования
ИГ
автобиографического пути 172
Раздел 4. Квинтэссенция жизненного пути Шаламова-лагерника и творческого пути Шаламова-писателя в цикле «Левый берег».
Заключение.:. 209
Ссылки на цитируемые источники и примечания 214
Библиография 235
Введение к работе
«Лагерная» проза, представленная произведениями В.Т. Шаламова, А.И. Солженицына, Е.С. Гинзбург, Ю.О. Домбровского, О.В. Волкова, Д.М. Панина, А.В. Жигулина и других авторов [1] стала ярким феноменом русской литературы второй половины XX века, отразившим процесс «человековедческого постижения действительности» [2, 43] и одновременно с этим - проблему эстетического опосредования результатов данного процесса.
На первый взгляд, уникальность лагерной прозы, «за-человеческий» (В. Шаламов) материал которой содержит в себе и социально-политические, и исторические, и философские, и личностно-психологические пласты, заключалась в возможности обрести статус классической литературы. Однако на пути реализации данной возможности для писателей, прошедших по ?. ступеням ГУЛАГа, стояла главная проблема личностно-психологического характера - проблема отрицательного давления автобиографического материала. Сущность данной проблемы, борьбы человека с материалом '' собственного сознания, точно охарактеризовала Э. Гернштейн: «Они (писатели-«лагерники» - А.А.) не могут не рассказывать о пережитом. Это % такая же потребность, как у первобытных народов, делавших наскальные рисунки.... Каждое их слово вопиет» [3, 19]. «Потребность рассказывать» здесь - это потребность преодоления отрицательного жизненного материала, заставившая особым образом взглянуть на императив М. Бахтина: «по отношению к материалу задание художника, обусловленное основным художественным заданием, можно выразить как преодоление материала» [4, 167]. Именно в фокусе собственно «лагерной» проблемы переосмыслил данные слова П.В. Палиевский, оценивая эпоху «нарастания документа»: «успех художника, попавшего в исключительные обстоятельства жизни,...зависит от степени преодоления тех конечных условий, о которых он рассказывает» [5,162].
Таким образом, литература репрессированных писателей, с одной стороны, оказалась ярким примером сбывшегося предсказания Л. Толстого: «Мне кажется, что со временем ... писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случилось наблюдать в жизни» [6, 728]. Однако рассказ о значительном в «лагерном» творчестве являлся попыткой изживания отрицательного опыта: попыткой погрузиться «во тьму» (О. Волков) [7] и одновременно с этим -«сохранить живую душу» (В. Шаламов, Н. Гаген-Торн) [8] в условиях, когда «не только художник организует материал, но и материал даже в большей степени организует художественный текст» (В. Кузьмин) [9,134].
Найти «формулу», которая являлась бы и формулой очищения и формулой эстетического выражения, позволившей преодолеть литер «лагерник» и вписать свое имя в «безлитерную» литературу, в значительном ряду представителей «задержанной» (М. Райзман) литературы удалось только единицам. И если в период второй половины 1980-х - начала 1990-х гг. на актуальность и ценность «лагерной» литературы работали мощные социально-исторические, политические факторы, то в период второй половины 1990-х - 2000-х гт. существенное остывание данных факторов показало, что большая часть произведений о ГУЛАГе, авторы которых не смогли преодолеть историческую, бытовую эмпирику, уходит под весом данной эмпирики в прошлое. И напротив, творчество тех писателей, которые и в этико-психологическом и в эстетико-философском смыслах смогли выйти далеко за пределы социально-исторического образа ГУЛАГа, привлекло пристальное внимание литературоведческой, философской критики, свободной от социально-политического детерминизма.
Ярким примером писателя, эстетически преодолевшего в своем творчестве отрицательный автобиографический материал, пенитенциарную эмпирику в целом и открывшего психологические, философские глубины «лагерной» темы, является автор «Колымских рассказов» В.Т. Шаламов (1907 - 1982), чей «гулаговский» биографический опыт составил почти
6 девятнадцать лет [10]. Неслучайно творчество В. Шаламова, наряду с творчеством А.И. Солженицына в современной «Теории литературы» было названо одним из высших проявлений «литературы Гулага», которая «останется в истории культуры», учитывая то, что «многие произведения «лагерной» литературы оказались на уровне... бытописательства и лишены философического и художественного величия» [11,416].
Шаламов, который ставил «мемуары» на вершину современной литературы [12, 426], прекрасно осознавал ценность имеющегося у него автобиографического материала - результата нисхождения и восхождения по ступеням ГУЛАГа. Однако открытости мемуарной формы писатель предпочел художественное опосредование - сложный путь, но в драгоценном для писателя«большом плане, плане искусства» [12,427].
Уникальность творческого самовыражения В. Шаламова, который смог перевести «язык уничтожения и унижения XX века на язык общечеловеческих понятий» (Л. Жаравина) [13, 102], заключается в «художественном освоении документальной маски» [14, 162], основанном на -убеждении в том, что «преодоление документа» - «дело таланта» [12, 431], и потребности «превратить себя самого в лабораторию наблюдения надч человечеством» (Ю. Лотман) [15,816].
Несомненно, что в контексте творческого наследия В. Шаламова, включающего сборники стихов под общим названием «Колымские тетради», сто сорок пять рассказов и очерков, объединенных в шесть циклов и озаглавленных «Колымские рассказы», автобиографическую повесть «Четвертая Вологда», мемуарно-публицистический «антироман» «Вишера», пьесу «Анна Ивановна», мемуары (о Колыме, Москве 1920-х - 1930-х гг.), публицистические работы и переписку, особое внимание с момента появления в «самиздате», в печати [16] и до настоящего времени сосредоточено на «Колымских рассказах» (1954 — 1973 гг.).
Причина пристального исследования «колымской» прозы заключается в понимании того, что именно она содержит найденный Шаламовым код
преодоления «за-человеческого опыта», преображения документа [12, 430] и - ответ на вопрос об истоках величия «лагерной темы» - вопрос, сформулированный Шаламовым в утверждении: «лагерная тема - это очень большая тема, где разместится сто таких писателей, как Солженицын. Пять таких писателей, как Лев Толстой. И никому не будет тесно» [12,430].
В то же время «философическое и художественное величие» «Колымских рассказов» не является их изначальной оценкой. Путь к определению именно художественной ценности прозы В. Шаламова представляет собой сложную историю, обусловленную как идеологически закономерной драматической историей ее публикации, так и индивидуальными взглядами исследователей, которые все же возможно объединить, учитывая историко-временные, социально-политические и собственно-мировоззренческие факторы.
Наиболее ранняя тенденция шаламоведения представлена позициями, в которых «Колымские рассказы» рассматривались как исторический
- j,y'
«бытописательный» документ. На бытописательство и фотографический ; натурализм - «нанизывание» и «нагромождение» ужасов «колымской» прозы Шаламова указал еще Ан. Дремов в своей «закрытой» отрицательной і рецензии [17]. Оценка данных черт как несомненных достоинств «Колымских;^рассказов» легла в основу априорного провозглашения их документального, историко-эмпирического авторитета.
О документальной ценности «Колымских рассказов» впервые сказал А. Солженицын: исключая Колыму, «самый крупный и знаменитый остров, полюс лютости этой удивительной страны ГУЛАГ» [18, 5, 6], из топонимического охвата «Архипелага...», Солженицын «доверил» описание этого «острова» прежде всего В. Шаламову: «Да Колыме и «повезло»: там выжил В. Шаламов и уже написал много» [18,6,113].
«Солженицынское» включение «Колымских рассказов» в ряд непогрешимых исторических свидетельств было «поддержано», прежде всего, зарубежными исследователями, рассматривавшими русскую
«лагерную» литературу как социально-политическую: это О. Симон, который назвал «Колымские рассказы» «лучшим свидетельством о замороженных лагерях,, где умирающие мыли золото, чтобы способствовать «построению социализма» [19, X-XI], [20]; это Ю. Мальцев: в книге «Вольная русская литература 1955-1975» он, как и Ан. Дремов, охарактеризовал «Колымские рассказы» как «документальное бытописание лагерной жизни» [цит. по: 21, 51]; Вольфганг Казак, утверждающий в «Энциклопедическом словаре русской литературы с 1917 г.» следующее: «Шаламов не прибегает ни к каким тонкостям, ограничиваясь воздействием самой жестокости, бесчеловечности происходившего» [цит. по: 21, 51]; в знаменитом «Справочнике по ГУЛАГу» его автор Жак Росси назвал В. Шаламова в первом ряду «описавших Колыму» [22,161]. Из русских мыслителей, мнение которых сходно с приведенными, следует указать на О. Волкова: создатель «Погружения" во тьму» писал о «Колымских рассказах» как о «потрясающем своей правдивостью сборнике свидетельств», где «нет ни грамма выдумки» [23, 32]; академик В. Лакшин также видел в Шаламове «Нестора-летописца* колымского народа» [цит. по: 24, 15]; следует процитировать и В. Вс. Иванова, который считал «Колымские рассказы» «кусками! кровоточащей действительности», а их автора, вынесшего «Аввакумову долю», «внимательным историком» [25], [26].
Как видно, документальность «Колымских рассказов» рассматривается в данных позициях как этическая, априорно-непогрешимая и не подлежащая проверке на подлинность. Закономерно поэтому, что развитие последовательного архивно-фактологического подхода к «Колымским рассказам» В.Т. Шаламова нанесло существенный удар по представлению о стремлении писателя к историко-эмпирической точности и, более того, указало на факты намеренного отступления Шаламова от подлинного
rV*"
содержания исторических событий.
Первым шагом на пути данного «развенчания» стали публикации в ряде источников воспоминаний о Шаламове Б. Лесняка [27], близко
знавшего писателя [28]. Утверждая, что В. Шаламов обладал «феноменальной памятью» [29, 165], Б. Лесняк в то же время характеризует «Колымские рассказы» как «пышный вымысел», перемешанный «с клочками собственной биографии» [29, 166]. Вслед за Лесняком на характеро-типологический субъективизм Шаламова в «Колымских рассказах» было указано Е. Мамучашвили [30]. Последовательная аргументация недокументализма «Колымских рассказов» была проведена магаданскими краеведами. Так, A.M. Бирюков посвятил ряд «исторических расследований» (А.И. Широков [31, 10]) непосредственному сопоставлению архивных документов с сюжетной фактологией некоторых колымских рассказов и пришел к следующему выводу: «замечательная по своей выразительности проза Шаламова отнюдь не документальна» [32, 20 сентября, 3] и что «Колымские рассказы» - такая же художественная литература, как и всякая другая, и восприниматься должна именно как художественная литература» [33, 539]. Во многом на этой же позиции стоит другой краевед - А.Г. Козлов [34].
Развенчание документального - в архивно-историческом смысле -ореола «Колымских рассказов» закономерно сделало единственным гносеологическим объектом их эстетико-философскую природу, что также не определило единство взглядов на «колымскую» прозу и личность ее автора. Мы дифференцируем все позиции на два глобальных направления, определив наиболее рельефные черты каждого.
Первое направление шаламоведения можно охарактеризовать как экзистенциально-пессимистическое. Его характерная черта -общепессимистическая оценка личности В. Шаламова и рассмотрение «Колымских рассказов» как прозы, деметафоризованной с позиции стилистического выражения и тотально дегероизированной по содержанию. Именно так охарактеризовал прозу Шаламова М. Геллер: «у Шаламова нет ни ошеломляющих метафор, ни живописных описаний, характерных для Бабеля. Есть зато - как у Бабеля - умение со спокойствием медика рассказать
об ужасном, найти в страшном естественное» [35, 286]. Оценочный «фокус» М. Геллера был амплифицирован В. Иверни, увидевшей в «Колымских рассказах» «оргию зла», «тление, растление всех», «духовную проказу» [36, 379, 383], и А. Синявским, по мнению которого, «героев, в общем-то, в рассказах Шаламова нет. Характеры отсутствуют: не до психологии», а сам Шаламов, по словам Синявского, «пишет так, как сам бы был мертвым» [37, 227, 228]. ^-Вариации данной общепессимистической интерпретации «Колымских рассказов» представлены в работах А. Латыниной, [38] А. Казакова [39], Ю. Лексина [40], Ф. Сучкова [41], П. Горелова [42], М. Золотоносова [43], оценивавших в целом «колымскую» прозу Шаламова как «бездну печали» [40, 82], а самого Шаламова - как «великого писателя», но «с больной душой и лагерными рефлексами» [43]. К «экзистенциально-пессимистическим» выводам пришли и многие исследователи, рассмотревшие «лагерную» и творческую концепцию Шаламова в оппозиции с концепцией экзистенциального «восхождения» А. Солженицына: В. Френкель ,[44], Д. Лекух [45], П. Паламарчук [46], В. Компанеец [47], Н. Коняев [48], В. Гаврилов [49], Е. Михайлик [50]. При этом если одни (В. Френкель, Д. Лекух П. Паламарчук, В. Компанеец, Н. Коняев) видят в пессимизме Шаламова этико-психологическую деформацию, обусловленную непреодоленным лагерным опытом, и считают «Колымские рассказы» «трагедией без катарсиса» (П. Паламарчук) [46,286-287], то другие (В. Гаврилов, Е. Михайлик) убеждены, что «пессимизм» Шаламова -этический императив, являющийся противовесом «духовного протеста» Солженицына [49,26].
Второе направление можно обозначить как эстетико-психологическое
экзистенциалъно-катарсическое. Здесь личность Шаламова
рассматривается как высокотрагическая, а «Колымские рассказы» как эстетически и этически детерминированные попытки художественного преодоления пенитенциарного опыта: создаваемые на тонкой грани
и борьбы автора с «материалом», борьбы сознательного художника и мыслителя с неподвластным сознанию «за-человеческим» опытом.
Основа данного направления была заложена отечественными авторами в конце 1980-х - начале 1990-х годов. У истоков данного направления, несомненно, стоит близкий друг Шаламова И.П. Сиротинская: ее статьи и заметки о В. Шаламове, публикующиеся с 1988 г. до настоящего времени [51], по сути являются градационным воссозданием величия писательского образа, «Слово» которого, «глубокое и живое, связанное множеством нитей с культурным контекстом веков и обретающее во времени, в общении с читателем, новые оттенки - смысловые, знаковые, художественные» [52, 60]. Философ Ю. Шрейдер с первой, знаковой работы о Шаламове «Ему удалось не сломаться» (1988 г.) [53] и в последующих статьях [54] по-разному манифестировал следующее фундаментальное для «экзистенциально-катарсического» шаламоведения положение: «Для В. Шаламова философское осмысление его непереносимого экзистенциального опыта было в значительной мере самозащитой от шока запредельных состояний» [55, 83], -в этом были убеждены и И. Золотусский [56], и В. Камянов [57].
Особого внимания на данном этапе шаламоведения заслуживает статья *-, магаданского., ученого А.В. Харчевникова «Художественное своеобразие «Колымских рассказов» В.Т. Шаламова (1990 г.) [58], где концептуально были сформулированы практически все центростремительные положения последующих исследований «колымской» прозы. Автор развивает в своей работе следующее утверждение: «Стиль «Колымских рассказов неощутимо развивается "'от сухой фактичности, нарочитой освобожденности от поэтических тропов, «украшательно» - эстетических элементов, - к некоему стилистическому ядру: многосмысловой символике, метафористике, ярким признакам художественности... Писатель не просто берет из жизни (памяти) готовые факты, но как бы накладывает их на философски выстроенную систему идейно-композиционных коллизий и связей» [58, 38]. Данное указание на диалектический характер шаламовской прозы независимо
аргументировалось далее Л. Тимофеевым [59], а впоследствии Н. Лейдерманом [60] и Ю. Сохряковым [61]. Из авторов данного временного периода процитируем Е. Шкловского, который в своем первом наиболее объемном исследовании творчества Шаламова, наряду с преодолевающим характером «Колымских рассказов», отметил их репродуктивно-рефлексивную основу: «для него (Шаламова - А.А.) в... первую очередь было важно воскресить чувство, которое испытал человек в лагере» [62,30].
Экзистенциально-катарсическое и эстетико-рефлексивное понимание шаламовской прозы получило активное развитие на этапе современного шаламоведения, активное становление которого началось с середины 90-х гг. Главной особенностью большинства работ данного периода является стремление найти единый смысловой узел, который бы связал эстетику «Колымских, рассказов» с диалектичностью их содержания и стал единым кодом понимания «колымской» прозы как в целом, так и в частностях. При этом если одни авторы (В. Есипов, И. Некрасова, М. Райзман, М. Берутти, Н. Ганущак, Е. Мухина [63]) делали главным объектом своих исследований содержательно-тематическую специфику «колымской» прозы, другие (Е. Волкова, ФГ Апанович, Е. Михайлик, Л. Клайн [64]) обратились к исследованию и выявлению структурно-содержательных особенностей «малой» прозы В. Шаламова.
Работами, в наибольшей степени отразившими отмеченные «ранними» шаламоведами диалектический характер и репродуктивно-рефлексивную основу «Колымских рассказов», являются те, в которых первичное внимание уделено их жанровой специфике.
Наиболее значительный вклад в рассмотрение эстетико-философского и этико-психологического единства «Колымских рассказов» был сделан Е. Волковой; работы в области шаламоведения которой обосновывают следующий тезис: «В. Шаламов - это стиль, уникальная ритмика прозы, новаторская новеллистичность, всепроникающая парадоксальность, амбивалентная символика, блестящее владение словом в его смысловом,
звуковом облике и даже в начертательной конфигурации, композиционная выверенность в сочетании с вариативностью, тонкая стратегия мастера и спонтанность ловящего «стремительную тень воображения» поэта» [65, 6].
Именно с позиций эстетического своеобразия как выражения этико-психологических катарсических авторских «установок» рассматривали «Колымские рассказы» Ф. Апанович, Е. Михайлик и Л. Клайн. Ф. Апанович указал .на «двойственность жанровой структуры шаламовской прозы», которая «представляет собой, в определенной степени, сосуществование двух противоборствующих сил: центробежной, т. е. разрушающей, и центростремительной, объединяющей», что выражается, по мнению автора, в «интертекстуальности «Колымских рассказов», пронизанных литературными аллюзиями [21, 41]. Е. Михайлик считает «Колымские рассказы» примером «деструктивной прозы» как выражения дисгармонии, диссонанса, распада, являющихся «свойствами воспроизводимого материала» [66, 41] и способом генерации «читательского опыта» [67, 113]. Л. Клайн убеждена, что овладение «новеллистической техникой», на которой основана «колымская» проза Шаламова, произошло в «доколымском» творчестве писателя 1930-х годов [68].
Ценность данных работ заключается в общем указании на то, что выражением этико-психологической и эстетико-философской основы «Колымских"рассказов» В. Шаламова является их жанровая специфика и, в конкретном аспекте - новеллистическая эстетика.
В то же время, вследствие разнонаправленное исследовательских интересов, незначительного объема большинства работ указанных авторов и, соответственно, отсутствия в них широкой аргументационной базы, до настоящего времени не были указаны единые этико-психологические основания новеллистичности как доминирующего выражения художественного «почерка» В. Шаламова-прозаика. Соответственно, вопрос об определении творческой концепции «колымской эпопеи» остается открытым, что в свою очередь определяет актуальность исследования
данной тематики как конкретного выражения проблемы художественного преодоления автобиографического материала, соотношения биографизма и творческого процесса.
Цель нашего исследования - последовательно и системно раскрыть содержание новеллистической эстетики «Колымских рассказов» как, во-первых, выражения художественного мышления Шаламова-прозаика, преодолевающего отрицательный опыт Шаламова-лагерника, и, во-вторых, как способа адекватного литературного опосредования «материала» ГУЛАГовского мира.
Данная цель конкретизируется в следующих задачах:
Определить психологические, мировоззренческие и эстетико-теоретические критерии и предпосылки новеллистического мышления В. Шаламова-художника.
Соотнести теоретико-литературоведческие аспекты жанра новеллы в ряду «малых» эпических форм с теоретическими представлениями Шаламова-новеллиста.
Выявить новеллистические способы изображения «лагерной» реальности и художественного преодоления автобиографического материала в «Колымских рассказах».
Рассмотреть принципы циклизации «колымской» прозы и сформулировать критерии ее эстетической и тематической целостности.
Объект анализа - новеллистическая эстетика «Колымских рассказов».
Материал анализа - шесть циклов «Колымских рассказов», при этом пристальное внимание сосредоточено на первых трех циклах - «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты». К .анализу привлечены также «доколымская» новелла В. Шаламова «Три смерти доктора Аустино», публицистические работы и эпистолярное наследие Шаламова.
Научная новизна работы определяется тем, что целостное и последовательное рассмотрение новеллистической природы «Колымских
рассказов» как выражение эстетических, мировоззренческих, личностно-психологических оснований творческого самовыражения Варлама Шаламова предпринимается впервые.
Теоретическую основу диссертации составляют исследования, посвященные проблеме художественного преодоления автобиографического материала и теории документально-художественных жанров (М. Бахтин, Г. Винокур^ Л.Гинзбург, П. Палиевский, * Вл. Гусев, Ю. Лотман, Е. Журбина, В. Филиппов, А. Тартаковский, И. Янская, В. Кардин, В. Оскоцкий, И Сухих); работы по теории новеллы и ее соотношению с другими жанровыми формами (А. Реформатский, И. Виноградов, М. Петровский, Е. Мелетинский, А. Корниенко, А. Нинов, И. Крамов, И. Дзенс, Д. Затонский, Вл. Новиков); по теории цикла и циклизации (Б. Эйхенбаум, Н. Старыгина, М. Дарвин, В. Тюпа, Л. Ляпина и др.); а также концепция «эстетической реакции» Л. Выготского.
Методика исследования представляет собой сочетание типологического, сравнительно-сопоставительного, структурно- семантического, мотивного, биографического, психоаналитического методов текстуального анализа.
Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты * могут быть использованы при разработке курса истории русской литературы второй половины XX века, спецкурсов и спецсеминаров, посвященных творчеству В. Шаламова, а также на уроках литературы в старших классах.
Апробация основных положений диссертации осуществлялась на X, XI XII конферецциях аспирантов, соискателей и молодых исследователей «Идеи, гипотезы, поиск...» (Магадан: Северный международный университет, 2003, 2004, 2005); на конференции «Э.М. Ремарк и лагерная литература» (Магадан, 2003); на III Международной конференции «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2004); на IX" и XI «Шешуковских чтениях» (М.: МПГУ, 2004, 2006); на конференции «Русское литературоведение на современном этапе» (М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2006); на VII Международной научной
16 конференции «Славянские литературы в контексте мировой» (Минск, БГУ, 2005). По теме диссертационного исследования опубликовано 5 работ:
Способы преодоления документализма в «Колымских рассказах» В.Т. Шаламова // Идеи, гипотезы, поиск: Сб. статей по материалам научной конференции аспирантов, соискателей и молодых исследователей. Вып. X. - Магадан: СМУ, 2003. - С. 54 - 58.
Жанровая диалектика «Колымских рассказов» В.Т. Шаламова // Э.М. Ремарк и лагерная литература: Сб. статей. - Магадан, 2003. С. 35 - 45.
Формы экзистенциального мировоззрения в «Колымских рассказах» В.Т. Шаламова // Идеи, гипотезы, поиск: Сб. статей по материалам научной конференции аспирантов, соискателей и молодых исследователей. Вып. XI.-Магадан: СМУ,2004.-С. 96-101.
Принципы мифологизации в «Колымских рассказах» В.Т. Шаламова // Русская литература. Типологические аспекты изучения. Сборник научных статей, посвященных 90-летию заслуженного деятеля науки Российской Федерации, профессора СИ. Шешукова. Вып. 9. - М.: МПГУ, 2004. - С. 70-76.
«Колымские рассказы» В.Т. Шаламова и «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицына (к проблеме изображения лагерной реальности) // Идеи, гипотезы, поиск: Сб. статей по материалам научной конференции аспирантов, соискателей и молодых исследователей. Вып. XII. - Магадан: СМУ, 2005.-С. 84-89.
Структура работы: диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, ссылок на цитируемые источники и примечаний, библиографического списка, включающего 240 наименований.