«Очерки Г.И. Успенского в аксиологическом аспекте ("Нравы Растеряевой улицы" и крестьянские циклы)» Абрамзон Наталья Васильевна

Содержание к диссертации

Введение

ГЛАВА 1. Аксиологическое содержание в цикле «нравы растеряевой улицы» 18-96

1.1. Репутационный аксиологический комплекс и нравы обывателей 24-51

1.2. Развивающая аксиология и ее искажение в «Растеряевском мире 52-96

ГЛАВА 2. Аксиологическое содержание в очерках г.и. успенского о крестьянской жизни 97-174

2.1. «Крестьянин и крестьянский труд» в аксиологическом измерении 100-135

2.2. Аксиологические полюса в цикле очерков «Власть земли» . 135-174

Заключение 175-182

Библиографический список

• Репутационный аксиологический комплекс и нравы обывателей
• Развивающая аксиология и ее искажение в «Растеряевском мире
• «Крестьянин и крестьянский труд» в аксиологическом измерении
• Аксиологические полюса в цикле очерков «Власть земли» .

Введение к работе

Актуальность работы обусловлена разными факторами. Во–первых, произведения Г.И. Успенского необходимо аналитически интерпретировать с современных позиций, поскольку они многое могут дать для понимания кризисных явлений в экономике, идеологии и психологии XXI века. Во-вторых, изучение творчества Г.И. Успенского под новым, аксиологическим углом зрения позволяет уточнить представления о его месте в ряду литературных классиков XIX века. В-третьих, аксиологическая методология уже зарекомендовала себя как продуктивная при изучении литературных произведений, но требует дальнейшей апробации на новом материале. Аксиологический анализ произведений Успенского, с одной стороны, позволит их восприятие привести в соответствие с современным состоянием филологической науки, а с другой – расширить представления об арсенале средств самой методологии и ее возможностях при изучении литературы.

Новизна работы обусловлена ее методологией: аксиологический подход впервые используется для изучения наследия Г.И. Успенского. Это позволяет содержание ряда ключевых его произведений интерпретировать по-новому и значительно шире, чем было принято прежде, в свете их аксиологической насыщенности, значимости и драматизма.

Объектом исследования является аксиологическая содержательность произведений Г.И. Успенского, отражающая логику его творческих исканий.

Материал исследования составляет вынужденно ограниченный круг произведений, которые в творчестве Успенского имеют принципиально важное значение: циклы «Нравы Растеряевой улицы», «Крестьянин и крестьянский труд», «Власть земли» и рассказ «Парамон юродивый». Логика такового выбора

обоснована в соответствующих параграфах.

Предметом исследования является аксиологическая составляющая произведений Успенского, раскрывающиеся в ней сложные соотношения норм, ценностей и идеалов персонажей и автора, процессы обесценивания или переоценки жизненных ориентиров, а также их сочетание в целостных аксиологических комплексах. Это позволяет нам выявлять в произведениях Успенского их особое аксиологическое измерение.

Цель исследования – раскрыть аксиологическую содержательность произведений Успенского, выявить в них динамику нормативно-ценностных ориентаций, которые обусловливают логику взаимоотношений персонажей и закономерности их индивидуальных судеб.

Указанной целью обусловлена постановка следующих задач:

1. Выявить основные ценностные ориентиры персонажей цикла «Нравы Растеряевой улицы» и их воздействие на жизненные нормы.

2. Проследить логику искажения в «растеряевской» среде потенциально позитивных ценностей – эстетических, религиозных и семейных.

3. Рассмотреть выражение аксиологических конфликтов в цикле «Крестьянин и крестьянский труд».

4. Проанализировать цикл «Власть земли» и рассказ «Парамон юродивый» в аксиологическом аспекте.

Методология исследования: литературоведческая аксиология,

получившая свое обоснование и научное признание в последние два десятилетия.⁷ Использование понятия «ценности» в науке советского времени было обиходным и оставалось в русле марксистско-ленинской методологии. Предпринятый в диссертации аксиологический подход базируется на представлениях о значимости ценностных ориентаций в исканиях писателей и многосоставности аксиологического измерения в художественной ткани

⁷ См.: Есаулов И.А. Литературоведческая аксиология: опыт обоснования понятия // Евангельский текст в

русской литературе 18–20 веков. – Петрозаводск: Изд. Петрозаводского ун–та, 1994. – С. 378–383; Власкин А.П. Аксиологические возможности в современном прочтении Пушкина // Пушкин: Альманах. Вып.3. – Магнитогорск: МаГУ, 2002. – С. 23-31; Казаков А. А. Ценностная архитектоника произведений Ф. М. Достоевского. – Томск : Изд-во Томск. ун-та, 2012. - 254 с.

литературных произведений.

Наряду с аксиологией, методологическим основанием для исследования текстов Успенского дополнительно является сочетание аналитических методов:

1) проблемно-тематического (анализ тематики и проблематики произве
дений писателя в свете особенностей их миропонимания);

2) историко–литературного (исследование произведений писателя в
контексте его творчества и исторического процесса).

В общем, комплексном виде в диссертации используется системный подход к анализу произведений в свете аксиологических понятий, который может быть определен как аксиологический метод интерпретации литературного произведения.

Теоретическая и практическая значимость состоит в том, что
использованная методика может быть применена к исследованию

художественной аксиологии других писателей и специфики художественной публицистики; результаты работы могут войти в общие курсы по истории русской литературы XIX в. и спецкурсы по творчеству Г.И. Успенского.

Апробация. Основные положения диссертации были представлены на
международной научной конференции «Слово. Предложение. Текст: анализ
языковой культуры» (Краснодар 2012); на всероссийской научно-практической
конференции «Лейдермановские чтения» (Екатеринбург 2012); на межвузовской
конференции «Наука. Творчество. Поиск» (Магнитогорск 2011); на

внутривузовских научных конференциях «Современные проблемы науки и образования» (Магнитогорск 2010, Магнитогорск 2012). Основное содержание работы отражено в 12 публикациях, в том числе 4, рекомендованных ВАК.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Обрисованная в первом цикле Успенского «растеряевская» среда насыщена ценностными ориентирами. При кажущейся аксиологической пестроте многие ценности могут рассматриваться в границах условного «репутационного комплекса». Для него характерны аксиологические

конфликты, обусловленные конкуренцией между репутациями разного рода -социальными, трудовыми, финансовыми, интеллектуальными и прочими. Такие конфликты приводят к искажению приоритетов, когда реальные ценности уступают мнимым.

2. В ряду потенциально позитивных ценностей «растеряевского» мира – эстетических, религиозных – особо заметное место занимают аксиологические ориентиры, типичные для семейной среды. Их состав и варианты соотношения норм и ценностей позволяют говорить об отражении в цикле семейного аксиологического комплекса. Воспроизведенные Успенским драматичные истории разнообразных семей свидетельствуют о том, что для достижения и сохранения семейных ценностей недостаточно материального благополучия, взаимной любви и заботы о детях. Семейные кризисы бывают обусловлены дефицитом правды и согласия, взаимной открытости и доверия во взаимоотношениях супругов.

3. Смена среды – переход от мещанской к крестьянской – обусловила для Успенского изменение принципов повествования в новых циклах очерков. Они выстраиваются как воспроизведение путей личных заблуждений и открытий. Автор описывает свой опыт, в котором обнаруживается аксиологический конфликт между ценностями и нормами, с одной стороны, образованных сословий, с другой – трудового крестьянства. Он дополняется изображением конфликта между позициями «правильного» и «испорченного» реформами крестьянства. В цикле «Крестьянин и крестьянский труд» выявляется новый аксиологический комплекс, объединяющий земледельческие ценности и нормы. Им обусловлен особый «лад» хозяйственного быта, зависимый от природных условий.

4. В цикле «Власть земли» Успенский корректирует прежние
представления о природе власти, которой с готовностью подчиняется
крестьянин-труженик и ею же бесконтрольно пользуется в своей
жизнедеятельности. Не столько природно-погодные условия, сколько труд на
земле издавна обусловливал аксиологическую упорядоченность деревенского

обихода. С экономическими переменами в психологию крестьянства внедряется новая ценность – воля. Она освобождает от власти земли и одновременно нравственно ослабляет народ.

5. Сопоставительный анализ «Власти земли» и очерка «Парамон
юродивый» выявляет последовательное углубление внимания автора к
религиозной теме. При этом ключевое значение Успенский придает
аксиологическому конфликту в крестьянской психологии - между правдами
«зоологической» и «Божеской». Он прослеживает взаимосвязь религиозных
ориентиров с другими ценностями и нормами, открытыми в крестьянском мире.
Религиозная тема оказывается связана с проблемой отношения народа к
образованию, с земледельческой и с семейной тематикой.

6. В аксиологическом аспекте раскрываются новые грани творческого
восприятия и развития Успенским опыта предшественников и современников:
Гоголя, Островского, Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Достоевского и Л.
Толстого. Исследуя опыт народной жизни, Успенский аксиологически
откликается на поэтический опыт Кольцова и на народное наследие (былины).

В структуре работы выделяется две главы, каждая из которых включает в себя по два параграфа. Основной текст работы изложен на 182 странице. Список литературы включает 198 наименований.

Репутационный аксиологический комплекс и нравы обывателей

По общему признанию, цикл Г.И. Успенского «Нравы Растеряевой улицы» является первым этапным для его творчества произведением. Именно оно принесло ему широкую известность и популярность. В этом творческая судьба Успенского перекликается с судьбой М.Е. Салтыкова-Щедрина (будущего старшего единомышленника и наставника), который также начинал с отдельных повестей, но известность приобрел после публикации цикла «Губернские очерки» (см.: 81, т.3, с.84-87). Однако при таком сопоставлении следует отметить и важные различия.

Например, принципиально важен вопрос – на каком жизненном материале произведение Успенского основано. На первый взгляд, многие реалии прямо указывают на Тулу. По тексту «Нравов…» рассыпаны указания на специфический профиль персонажей, ремесленников и рабочих, - они в основном изготавливают детали револьверов и ружей, а также самоваров. И действительно, Успенский провел ранние годы, до 14 лет, именно в Туле. Однако в дальнейшем их семья проживала в Чернигове, где будущий писатель и закончил гимназию. От этого жизненного периода у него остались безрадостные впечатления. Н.К. Михайловский, хорошо знавший Г.И. Успенского, приводит фрагмент из его «Автобиографической записки», относящийся к этому времени: «…Вся обстановка моей личной жизни лет до 20 обрекала меня на полное затмение ума, полную гибель, глубочайшую дикость понятий, неразвитость и вообще отделяла от жизни белого света на неизмеримое расстояние. Я помню, что я плакал беспрестанно, но не знал, отчего это происходит. Не помню, чтобы до 20 лет сердце у меня было когда-нибудь на месте». И далее Михайловский добавляет от себя: «Что-то самому мальчику неясное, только впоследствии уяснившееся, но глубоко оскорбительное и удручающее было в этом периоде его жизни, и его-то он и старался всю жизнь забыть. Только "опустошив от личной биографии душу", мог он начать жить, как он выражается, "собственными средствами"» (126, с.352).

Получается, что «полное затмение ума, полная гибель, глубочайшая дикость понятий, неразвитость», по словам Успенского, и «глубоко оскорбительное и удручающее», по словам Михайловского, - все это, хорошо знакомое читателям по циклу «Нравы…», отражает провинциальные впечатления будущего писателя. Именно так это было и у Салтыкова-Щедрина, который создавал свой первый цикл, «Губернские очерки», на материале тягостной для него вятской ссылки. Примечательно, что и по времени эти впечатления очень близки: более старший М.Е. Салтыков-Щедрин оставался в Вятке с 1848 по 1855 гг., а Г.И. Успенский, до поступления в петербургский университет, обучался в гимназиях Тулы и Чернигова с 1853 по 1861 гг.

Существенная разница состоит в том, что впечатления Салтыкова-Щедрина, отраженные в его цикле, носят более локальный, закрепленный за провинцией характер. В этом сатирик оказывается близок драматургу А.Н. Островскому, который в своей «Грозе» в 1859 г. изображает нравы провинциального городка «Калинова». В свою очередь, молодой и чуткий Успенский сумел в «Нравах…» создать более обобщенный образ, относящийся не столько к местности, сколько к эпохе. Он пишет свой цикл, когда уже пожил и в Петербурге, и в Москве, опубликовал ряд отдельных очерков. Он уже увидел и понял, что условия существования, психология и нравы обездоленных людей в столицах и в провинции почти ничем не различаются. Поэтому более убедительно (по сравнению с мнением Н.К. Михайловского) оказывается заключение современного биографа, С.Б. Михайловой: «Растеряевцы — это жители всей России: петербуржцы и калужане, черниговцы и туляки. /…./ Исследуя жизнь городских низов, Успенский должен был заключить, что труд растеряевцу не приносит радости: малооплачиваемый, изнурительный, он выматывает человека, делая единственной радостью кабак» (125, с.72). Таким образом, если Салтыков-Щедрин в изображении провинции близок Островскому, то Успенский в изображении психологии и нравов персонажей по принципу обобщения движется в сторону Ф.М. Достоевского, у которого в романах «Бесы» и «Братья Карамазовы» провинция представлена как отражение всей России. Повторим, что сказанное касается только принципов обобщения жизненного материала; содержательное своеобразие произведений, идейные концепции у этих писателей – у Островского, Салтыкова-Щедрина, Г.Успенского и Достоевского – носят очень разный характер.

Особого внимания заслуживает характер эпохи, который отражен в первом цикле Успенского. Это была переходная, или «пореформенная» эпоха, когда прежние устои жизни (ее порядки, нормы, ценности) расшатывались, теряли авторитет, утрачивались. Процессы такой «перестройки» шли около двадцати лет – с начала реформ и до конца 1870-х годов. Во всех социальных слоях общества они приводили к неуверенности, к растерянности. И ведущие представители русской литературы откликались на такой характер времени. Примечательно, как близки оказываются их характеристики даже в формулировках. Например, М.Е. Салтыков-Щедрин пишет: «…куда ни обратите взоры, везде вы услышите жалобу на то, что жизнь вышла из старой колеи, а новой колеи не находит; везде увидите людей, изнемогающих под игом неизвестности, ищущих к чему-нибудь приурочиться и не находящих убежища» (5, т.7, с.265. - Курсив в цитатах здесь и далее, за исключением особо оговариваемых случаев, повсюду наш – Н. А.). В свою очередь, Л.Н. Толстой устами своего героя выражается так: «…у нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только один важный вопрос в России» (6, т.8, 361).

Развивающая аксиология и ее искажение в «Растеряевском мире

Репутационные «нравы» обитателей Растеряевой улицы – это нормы их настроений и поведения, которые направлены на достижение и/или поддержание той или иной «репутации». Показательно, что этот своеобразный ценностный ориентир встречается нам уже в третьем абзаце произведения (первые два содержат лишь краткую экспозицию): «Это сторона совершенно особенная; обыватели ее, когда-то пользовавшиеся разными правительственными привилегиями, гордо посматривали на мастеров городской стороны, работающих в одиночку, и при встречах не упускали случая поделиться взаимными любезностями: «кошкин хвост!» — говорил один, «огурцом зарезался», — отвечал другой, и оба с серьезными лицами проходили мимо. От насмешек зареченского мастера, или казюка, как называют их мещане, не уходил даже чиновник, для которого тоже были изобретены особенные клички…» (т.1, с. 3-4)3.

В приведенном фрагменте важно различать три ценностных ориентира, сошедшихся в аксиологическом конфликте, и все они имеют отношение к репутации. В первом варианте («правительственные привилегии»), как можно предполагать, имеется в виду труд на государственных предприятиях, выполнение соответствующих заказов. Этим действительно можно гордиться как оказанным доверием к личной квалификации «мастера своего дела». Второй вариант представляет репутацию иного рода. Ремесленник, который по каким-либо причинам лишен возможности трудиться на предприятии (а значит, не имеющий гарантированного заработка), может гордиться собственной независимостью, самостоятельностью. И главное, что за этим просматривается та же репутация мастера, который способен по личной

Далее ссылки на «Нравы Растеряевой улицы» даются по 1 тому, с указанием в скобках только соответствующих страниц. инициативе как находить заказы, так и исполнять их на достойном уровне. По обоим этим вариантам персонажи добиваются, поддерживают свою трудовую квалификационную репутацию и по праву гордятся ею. Третий вариант относится к чиновникам. Это люди, находящиеся на службе государства, пользующиеся его доверием, и им поэтому также есть чем гордиться. Однако в трудовой среде сословие чиновников уважением никогда не пользовалось. Их «служба» не могла восприниматься в социальных низах как трудовая деятельность.

Упомянутый ценностный конфликт выражен во взаимных насмешках, в использовании персонажами пренебрежительных кличек в отношении друг друга. Это и есть «нравы» обывателей, то есть обусловленные ценностями нормы взаимоотношений. И сам характер этих норм сразу демонстрирует искажение аксиосферы, которое проявляется в следующем. Во-первых, представители каждой из перечисленных репутаций гордятся собственной, но не желают (или не способны) уважать чужую. Отсюда возникают взаимные насмешки, использование кличек. Аксиологический конфликт развивается на основе конкуренции репутаций. Во-вторых, сами эти ценностные репутации в душевном мире и в обыденной жизни «растеряевцев» вступают в конфликт с ценностями совсем иного рода. Для подавляющего большинства изображенных Успенским персонажей актуальна проблема ценностных приоритетов. Что важнее: поддержание трудовой репутации или желанная возможность развеяться в мире душевных иллюзий? И чаще всего кабак становится «кладбищем» для трудовой репутации.

Вот как писал об этом Ю. Айхенвальд в своей статье: «Они терзают друг друга, потому что хотят уйти с Растеряевой улицы. Но куда? Чтобы покинуть ее лачуги, вырваться из-под ее низких потолков, надо преодолеть и внешние препятствия, и собственное бессилие и безволие. Поэтому легче всего уйти не на самом деле, а только призрачно - обмануть сознание, потушить его хмелем. В иллюзии - победа над реальностью. Услужливые чары вина создадут желанное забвение, и в его тумане исчезнет Растеряева улица, расширятся горизонты духа» (11, с.287).

Критик высказался, как ему свойственно, ярко и убедительно, но обобщенно. Несколько ранее в этой же статье он характеризовал Успенского так: «…талант - нечто роковое, и от его стихийной власти освободиться нельзя. Невольно встают перед воображением конкретные фигуры, и слышится характерный говор; невольно жизнь под взглядом скорбящих глаз сама собою слагается в художественные сочетания, и приходит в движение людской калейдоскоп. Публицист не может удержаться на своей логической высоте» (11, с.285). И действительно, утрата труженнической репутации в кабаке проходит под пером писателя в разных вариациях. И во всех описанных случаях заметны аксиологические нюансы.

Для начала обратим внимание на первый же подобный случай, развернуто описанный в «Нравах…». Рассказывает персонаж, бывший в детстве в учениках у мастера-единоличника. Мастеру этому, горькому пропойце, улыбнулась судьба – он получает большой заказ на работу, и теперь нужно выкупить из кабака заложенные там инструменты: «Входим в кабак. Все чинно… Выручил инструменты. Вина ни-ни!.. Хочем мы уходить, а целовальник так, между делом, и говорит: «Игнатыч, — говорит, — что это мы слышали, кабысь у тебя расстройка по работе-то?» Хозяин ка-ак на него зарычит: «Расстрой-ка-а?.. Из каких же это местов слухи такие?..» И сейчас он, чтобы кабацкой канпании на удивление было, вываливает деньги на стойку и продолжает: «Расстройка! Деньги-то вот они… /…/ У меня работы не быть? Да где же это ты по нашей стороне такого мастера сыщешь?..» (с.16). Здесь мы видим, как многоопытный содержатель кабака (целовальник) начинает умело играть на амбиции посетителя, то есть на главной для него ценности – репутации умелого и востребованного мастера («…кабысь у тебя расстройка по работе-то?»). Задетый за живое ремесленник возмущен и в подтверждение своей репутации в качестве главного козыря предъявляет универсальную для этой социальной среды «меру» ценности – деньги, полученные в качестве аванса.

Попутно отметим, что деньги – это очень важная, во многом действительно универсальная ценность, которая во многих аксиологических комплексах выполняет как самостоятельные, так и посреднические функции. И наблюдается это, разумеется, не только в произведениях Г.И. Успенского. В первую очередь здесь следует помнить художественные опыты Пушкина ("Скупой рыцарь", "Пиковая дама" и др.) и Гоголя ("Метвые души"). Постановку проблемы аксиологической значимости денег обнаруживали и у других классиков: у И.С. Тургенева – 85, А.Н. Островского – 43, Ф.М. Достоевского – 39, Л.Н. Толстого - 10, 157. К роли денег в мире Успенского мы еще обратимся. Теперь продолжим рассмотрение ситуации в кабаке.

«Крестьянин и крестьянский труд» в аксиологическом измерении

Новый вариант неблагополучной семьи связан с характеристикой Балканихи. В нем тирания жены доведена до крайности, хотя муж был вовсе не бессловесным существом. Но ее репутация – о которой мы уже говорили – имела отношение и к семейной «тактике»: «… обратила на себя внимание растеряевцев, как женщина умная; этому главным образом способствовали непостижимые, но самые существенные средства, которые употребляла она для укрощения мужа. Холостяком он слыл за вертопраха и сорвиголову; женившись — присмирел, оглупел, словом — сделался тряпкой. Средства, употребляемые Балканихой для его усмирения, мало того что были непостижимы, можно сказать наверное, не имели в себе ничего зверского, что почти невозможно в наших нравах. Пелагея Петровна не крикнула, не топнула, не плюнула супругу в лохань ни разу; в серьезном выражении ее почти мужского лица, в ее строгих, но всегда спокойных глазах /…/ было что-то такое, что заставляло мужа ее осматриваться, самому придумывать себе вину и просить извинения. Вследствие такого постоянного замирательного положения муж Балканихи начал питать к ней какую-то тайную ненависть, утешая себя возможностью когда-нибудь отплатить ей теми же мучениями, какие испытывал теперь сам. Но Балканиха не изменялась, и неотомщенный муж смирялся все более и более» (с. 146-147). В итоге Балканиха довела мужа до такого состояния, что он умирает от удара (она застала его с банкой варенья, которую он ел без спросу). Здесь женская тирания обходится без ругани, без демонстративных оскорбляющих измен. Она психологична и оттого еще более разрушительна. Важно также, что и в этом варианте семья неполноценна потому, что супругов не связывают родные дети. (Как уже сказано, у них был лишь приемный сын, Кузьма, который также плохо кончил.)

Теперь понятно, почему все эти примеры семей, разрушающихся в основном по вине женщин, настораживали Прохора Порфирыча в его инстинктивном стремлении к семейным ценностям. Однако другие варианты демонстрируют иную логику взаимоотношений. Успенский не обходит вниманием такие случаи, когда вина за утрату семейных ценностей и разрушение семейных норм в большей мере лежит на мужчинах. Один из самых ярких примеров – семейство Калачовых. Новые признаки начинают сказываться с первых упоминаний о них: «…генерал Калачов считался извергом и зверем во всей Растеряевой улице; /…/ все, от чиновника и семинариста до мастерового, или боялись, или презирали его, но ругали положительно все. Растеряевой улице было известно, что он скоро в гроб вгонит жену, измучил детей и проч.» (с. 66).

Здесь примечательно, что невольно сложившаяся репутация персонажа («изверг и зверь») начинает включать в себя и репутацию семейного тирана, а затем это пагубно влияет и на нормы семейной жизни. В психологию персонажа, главы семейства, в этом случае привносится и влияние дополнительной ценности - бесконтрольной власти над домашними. По своей прихоти он готов покуситься на что-то дорогое для супруги. Например, он решает срубить дерево в саду, зная, что жене оно чем-то дорого: « — Пойми же ты хоть раз в жизни, что я ничего не хочу!.. Необходимо срубить… Она задушила у нас две вишни… Грозное молчание. Жена вся дрожит от новой прихоти мужа, потому что вербочка — ее любимое деревцо. /…./ — Итак, мой друг, я… принужден… — Всех руби! — завизжала и закашлялась жена. — Всех режь!.. (с. 68). Власть, личные прихоти ведут к рассогласованности интересов, разрушают семейное благополучие. Это сопровождается нарастающим взаимонепониманием, от которого страдают оба – муж и жена.

Случай настолько психологически сложен, что Успенский берется «от автора» пояснять нюансы взаимоотношений в этой семье: «Господи!., за что же! за что же это?.. Отчего?» — спрашивал наконец он вслух… И все-таки он не знал этого «отчего». Надо всем домом, надо всей семьей генерала царило какое-то «недоразумение», вследствие которого всякое искреннее и, главное, действительно благое намерение его, будучи приведено в исполнение, приносило существеннейший вред. В те роковые минуты, когда он допытывался, отчего он безвинно стал врагом своей семьи, он припоминал множество подобных нынешней сцен и ужасался… Горе его в том, что, зная «свою правду», он не знал правды растеряевской… Когда он перед венцом говорил будущей жене: «ты должна быть откровенна и не утаивать от меня ничего, иначе я прогоню тебя или уйду сам», он не знал, что на такую, в устах жениха необычайную фразу последует следующий комментарий, переданный задушевной приятельнице: «признайся, говорит, зарычал на меня ровно зверь… прогоню, говорит…». Он не знал, что слова его, всегда требовавшие смысла от растеряевской бессмыслицы, еще более бессмыслили ее» (с.69).

Важный новый нюанс в этом семейном варианте состоит в том, что здесь семья по формальным признакам – полноценна, с двумя детьми, дочерью и сыном. Однако репутация генерала как семейного деспота распространяется и на детей. Это автор ставит частично в вину матери: «Страх, который почувствовала жена генерала перед громким голосом и густыми бровями мужа, она как-то бестолково передала детям. Если, например, случалось, сидела она с ребенком и вертела перед ним блюдечком, то при звуках мужниных шагов считала какою-то обязанностию украдкой бросать блюдце и вертеть ложкой. «Ты что-то бросила?» — говорил муж. «Господи! вовсе я ничего не бросала». — «Я видел, что ты бросила что-то! Зачем же ты утаиваешь? Отчего ты не хочешь сказать мне?» — «Господи, да вовсе я ничего не бросала!» — «Я сам видел». Муж, рассерженный ложью, сердито хлопал дверью» (с. 69).

Таким образом, взаимонепонимание приводит к взаимному недоверию. А ведь доверие друг к другу особенно значимо как норма для достижения и сохранения семейного согласия и благополучия. Под влиянием матери (которое всегда сильнее) постепенно и неизбежно начинает искажаться и отношение детей к отцу: «Дети, устрашенные ужасом сцен, происходивших при появлении родителя, привыкли видеть в нем лютого зверя и врага матери. От «папеньки» старались прятаться, потихоньку думать, потихоньку делать и проч. Так и пошло дело. Страх въедался в детей, рос, рос» (с. 70). И вновь Успенский «от себя» вынужден пояснять, что взаимоотношения детей и родителей напрямую зависят от «нравов» (норм) окружающей среды: «Бестолковщина растеряевских нравов, намеревавшихся идти по прадедовским следам не думавши, запуталась в постоянных понуканиях жить сколько-нибудь рассуждая. Растеряева улица, для того чтобы существовать так, как существует она теперь, требовала полной неподвижности во всем: на то она и «Растеряева» улица… Поставленная годами в трудные и горькие обстоятельства, сама она позабыла, что такое счастье. Честному, разумному счастью здесь места не было» (там же).

Таким образом, пример рассматриваемой семьи особенно ярко и широко демонстрирует логику общепринятой истины: семья – ячейка общества. Но не только это связано с примером Калачовых. Редкий характер носят случаи, когда Успенский обращает внимание на ценности, которые несет в себе окружающая природа. Вот один из таких случаев: « — И когда это только весна придет!..

Аксиологические полюса в цикле очерков «Власть земли» .

Во-первых, автор будто бы «признается», что был неправ в самооценке, когда проводил параллели и сопоставления аксиологических позиций, своей и крестьянской, - параллели с самоосуждением в пользу чужой позиции: «… я проклинал себя в предыдущей главе под названием «Не суйся!» /…./ Не смешал ли я там себя с грязью? Смешал и уничтожил; но это только по-видимому; если же вы разберете подробно, то увидите, что параллели, которые я брал между мной и Иваном Ермолаевичем, самые злостные и неправильные. Я там говорил: что я такое? Я вот читаю газету, а Иван Ермолаевич делает что-то, совсем на газету не похожее; я беспокоюсь бог знает о чем, о пустом, а Иван Ермолаевич беспокоится не о пустом… и т. д. Продолжая эти злостные параллели, можно унижать себя примерно так: я, дармоед, ношу сапоги, а он, труженик, — лапти; я, бессовестный человек, ем ростбиф, а он, чистосердечный человек, — ест снетки с песком и т. д. В таком роде можно проклинать себя сотни лет, и все-таки никакого вреда от этого мне не будет, равно как и пользы не будет Ивану Ермолаевичу» (с. 89). В таком случае получается, что признание чужой правоты и собственной неправды носит самоуспокоительный характер, эгоистично по сути. Ничем своим «добровольно кающийся» при этом не поступается, ведь само раскаяние носит отвлеченный характер. Соотношение интересов (тех же ценностей) не меняется, как не меняется и разница в нормах жизни.

Во-вторых, Успенский открывает принципиальную ущербность, недостаточность своей позиции. Эта недостаточность ему видится в том, что нельзя успокаиваться лишь «пониманием» и «признанием» крестьянских интересов. Решающее значение имеет удовлетворение, служение этим интересам: «…в то время когда Иван Ермолаевич говорит мне: «земельки», я, как бы не слыша этого, валяю сам себя нехорошими словами, пушу себя ужаснейшим образом» (с. 90). Сама по себе аксиологическая самоотверженность образованного человека (когда «свои» ценности умаляются в пользу мужицких) оказывается не только бесплодной, но в конечном итоге ведет будто бы к большому самообману и обману народа: «Так я проклинаю себя. А как я хвалю мужика? О, тут я (а со мной и все /…/ не мужики) дохожу почти до восторженного состояния; я преподношу Ивану Ермолаевичу такие дары, что у него не хватит духу и пикнуть мне насчет земельки… /…./ Словом, взято множество свинств, и все они наименованы цивилизацией, которая поэтому сама собой уже оказывается свинством. /…./ Ведь, говоря по совести, я знаю же, что цивилизация выдумала массу добра для человечества; ведь по сущей совести я знаю, что моя-то личная жизнь значительно облегчена, услаждена благодаря этой настоящей цивилизации» (там же).

То есть даже отвлеченное признание крестьянских ценностей более истинными, по сравнению с ценностями образованных сословий, не меняют того факта, что реальные нормы обеспечивают этим сословиям более благополучную жизнь. Кроме того, как уже сказано нами, признавать чужие ценности недостаточно, нужно служить им, то есть приобщиться к крестьянским интересам. Это оказывается для Успенского (как чужака в крестьянской среде) невозможным – как невозможно изменить своим нормам жизни в пользу крестьянских. Например, Успенский неслучайно признается, что – как ни крепился, ни удерживался, - все-таки его в финале «потянуло» к газете. Еще одна норма для него - наблюдать чужую жизнь, анализировать факты, делать выводы. Вс это абсолютно чуждо, например, соседу-крестьянину, которого ничего из постороннего для его хозяйства не интересует, и который живет по наитию, не рассуждая.

Вс это касается финальных для рассматриваемого цикла открытий Успенского, какими они могут быть поняты в аксиологическом аспекте. Но в начале главы было сказано, что особый ход нашего исследования – параллельный авторским исканиям – выполняет еще две задачи: выявляет жанрово-родовое своеобразие данного произведения, а также раскрывает сам процесс авторского познания в его аксиологическом значении.

Что касается жанрово-родовых признаков в этом цикле очерков, обратим внимание на следующее. От начала к финалу Успенский разворачивает ход своих наблюдений и размышлений. Однако писатель то и дело от дневниковой формы (когда события и их осмысление даются последовательно) переходит к ретроспективному рассказу о своих более ранних заблуждениях или помещает в последовательное повествование как бы вставные главы-очерки («Пастух», «Мишка»). Тем самым весь цикл временами меняет свою специфику: от публицистики склоняется к художественной форме; прямые наблюдения сменяются «зарисовками», которые иллюстрируют авторскую мысль. Произведение в целом как бы развивается по особому сюжету, как «история заблуждений» автора. Есть в этом «сюжете» свои кульминации, своя особая логика.

Ближе к финалу прежние художественные признаки (без утраты публицистических) дополняются новыми, дополнительными. Например, вводится мотив рокового «секрета». Автор, нагнетая тему своего раскаяния, неоднократно упоминает об этом секрете, который он утаивает от мужика. Например, как в этом случае: «И вот в этом-то пункте, в открытии-то настоящего секрета, я нем как рыба…» (с. 91). Это чисто художественная условность, потому что автор принимает на себя роль «обманщика» или «заговорщика», тайного противника мужицких интересов. Никакого «секрета» он, как мы знаем, про себя не таил. Это лишь к финалу в его воображении возникает своеобразный символический «образ» секрета.

По своему содержательному значению этот «секрет» сводится к тому, что спустя два десятилетия после отмены крепостного права образованные сословия продолжают находиться в привилегированном положении и существуют за счет трудового крестьянства. И такое положение «образованных» вполне устраивает.