Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Предпосылки обращения Л.Н. Толстого к притче 10–65
1. Из истории изучения художественного и публицистического наследия Л.Н. Толстого 1880-х–1900-х годов 10–21
2. Перелом в мировоззрении Л.Н. Толстого 1870-х годов как основа позднего творчества писателя 22–40
3. Проявление посткризисного мировоззрения в художественных и публицистических произведениях Л.Н. Толстого 41–62
Выводы к 1 главе 63–65
ГЛАВА 2. Притча в публицистике и произведениях малых жанров позднего Л.Н. Толстого 66–149
1. Притча как жанр. Притчеобразные конструкции в произведениях Л.Н. Толстого 66–74
2. Собственно авторская притча как отражение духовного пути Л.Н. Толстого 75–102
3. Литературные источники притч в произведениях Л.Н. Толстого
4. «Три притчи» как образец классического жанра Выводы ко 2 главе
ГЛАВА 3. Поэтика евангельской притчи произведениях Л.Н. Толстого
1. Евангельские притчи в трактате «В чем моя вера?» 150–155
2. Притчи о Царствии Божием как основа для понимания христианства 156–165
3. Притчи Нагорной проповеди в переложении Л.Н. Толстого 166–168
4. Притчи о добрых делах и добродетелях 169–180
5. Цикл притч о милосердии Бога и о покаянии в переводе и осмыслении Л.Н. Толстого 181–185
Выводы к 3 главе 186–188
Заключение
Список литературы
- Перелом в мировоззрении Л.Н. Толстого 1870-х годов как основа позднего творчества писателя
- Проявление посткризисного мировоззрения в художественных и публицистических произведениях Л.Н. Толстого
- Собственно авторская притча как отражение духовного пути Л.Н. Толстого
- Притчи Нагорной проповеди в переложении Л.Н. Толстого
Введение к работе
Актуальность темы данного исследования обусловлена следующими факторами:
недостаточной проработанностью в литературоведении проблемы влияния религиозно-философских взглядов позднего Л.Н. Толстого на его художественное творчество 1880-х–1900-х годов, поскольку, если толстоведы и останавливались на литературных произведениях, созданных писателем в последний период, то рассматривали их чаще всего в отрыве от его духовного наследия;
необходимостью объективной историко-литературной, а не идеологической (на основе ленинской концепции), оценки позднего творчества Л.Н. Толстого;
увеличением научного интереса к изучению особенностей поэтики, синтеза художественного и философского, религиозного, этического в позднем периоде творчества писателя.
2 Бурсов Б.И. Национальное своеобразие русской литературы. – Л., 1967; Одиноков В.Г.
Сюжет о трех старцах в идейно-художественной концепции «позднего» Л.Н. Толстого //
Книга и литература в культурном контексте. – Новосибирск, 2003, Храпченко М.Б. Лев
Толстой как художник. Изд. 4-е. – М., 1978.
3 Ищук Г.Н. Эстетические проблемы народных рассказов Л.Н. Толстого. – Ростов-на-Дону,
1966.
4 Николаева Е.В. Глава II. Система жанров в позднем творчестве Толстого //
Художественный мир Льва Толстого: 1880 – 1900-е годы. – М., 2000.
5 Юртаева И.А. Жанровое своеобразие повестей Л.Н. Толстого 1880 – 90-х годов: учебное
пособие. – Кемерово, 2010.
6 См.: Ишанова А.К. Функции притчи в советской прозе 1970 – начала 80-х годов: автореф.
дис. … канд. филол. наук. – М., 1984, Краснов А.Г. Притча в русской и западноевропейской
литературе ХХ века: соотношение сакрального и профанного: автореф. дис. … канд. филол.
наук. – Самара, 2005, Осипова Н.В. Жанровое своеобразие трактатов Л.Н. Толстого: автореф.
дис. … канд. филол. наук. – М., 1999.
Научная новизна данного исследования заключается в детальном исследовании использования Л.Н. Толстым традиции жанра притчи в творчестве позднего периода, выявлении значения притчи как одного из способов выражения посткризисного мировоззрения писателя.
Целью исследования является выявление и систематизация многочисленных случаев использования и творческой трансформации притчи как одного из способов выражения в позднем творчестве духовных поисков и посткризисного мировоззрения Л.Н. Толстого.
Достижение поставленной цели потребовало разрешения следующих задач:
определить ключевые мировоззренческие позиции Л.Н. Толстого в посткризисный период жизни и творчества;
выявить случаи использования притчеобразных конструкций, мотивов, образов в докризисном творчестве писателя;
проанализировать художественные и публицистические произведения Л.Н. Толстого позднего периода с точки зрения использования традиций и поэтики жанра притчи;
разграничить и проанализировать использование Л.Н. Толстым притч литературного происхождения и собственного сочинения;
проанализировать и классифицировать случаи использования Л.Н.Толстым Евангельских притч.
Объектом исследования являются проявления поэтики жанра притчи в творчестве Л.Н. Толстого 1880-х-1900-х годов.
Предмет изучения составляют религиозно-философские, морально-нравственные искания Л.Н. Толстого, его посткризисная мировоззренческая позиция, отразившаяся в художественных и публицистических произведениях позднего периода, а также литературоведческие исследования, посвященные биографии и литературному наследию писателя, в частности.
Материал исследования составляют художественные и публицистические произведения Л.Н. Толстого 1880-х–1900-х гг.
Теоретической и методологической основой работы являются труды
ведущих толстоведов XX - начала XXI вв.: Е.П. Андреевой, Н.Н. Арденса,
Э.Г. Бабаева, Б.И. Бурсова, Г.Я. Галаган, Н.Н. Гусева, Э.Е. Зайденшнур,
Г.Н. Ищука, В.А. Ковалева, Е.Н. Купреяновой, Е.В. Николаевой,
Е.А. Маймина, Л.Д. Опульской, М.Б. Храпченко, Б.М. Эйхенбаума. В работе
использовались следующие методы: структурно-типологический
(многообразие форм и приемов в использовании притчевой традиции позволяет рассмотреть их детально), биографический (духовный кризис 1870-х годов определяется как основной момент дальнейшего литературного творчества Л.Н. Толстого), культурно-исторический (связи художественных и публицистических произведений позднего Толстого с культурной, политической, социальной, экономической ситуацией в стране конца XIX-начала XX веков).
Научно-практическую значимость работы определяет возможность применять материалы и научные выводы, полученные в ходе исследования, для дальнейшего изучения творчества Л.Н. Толстого; при составлении учебных программ и пособий, в чтении общих и специальных курсов по истории русской литературы второй половины XIX–начала XX века, в работах по комплексному изучению культуры обозначенного периода; в музейной практике и при подготовке реально-исторического комментария к изданиям произведений Л.Н. Толстого.
На защиту выносятся следующие положения.
-
После сложного кризиса (возрастного, творческого, мировоззренческого и религиозного) 1870-х гг. творчество Л.Н. Толстого позднего периода стало средством выражения его нового мировоззрения. Одним из таких способов оказалось продуктивное использование возможностей жанра классической притчи в художественных и публицистических произведениях Л.Н. Толстого.
-
Притча использовалась Л.Н. Толстым в самых разнообразных проявлениях и вариациях, наиболее активно же в поздних произведениях 1880-х–1900-х гг., а также в народных рассказах и религиозно-философских трактатах.
-
Существенной разновидностью притч в позднем творчестве Л.Н. Толстого являются авторские притчи, сюжеты и образы которых принадлежат самому писателю. Они появляются в тех случаях, когда автор говорит о самом сокровенном знании, приобретенном как результат собственного духовного пути.
-
Притчи, почерпнутые Л.Н. Толстым из литературных источников, сравнительно немногочисленны. Чистота жанра сохраняется лишь в «Исповеди», а в книге «О жизни» и трактате «Так что же нам делать?» присутствуют так называемые «притчеобразные конструкции», отличающиеся отсутствием какого-либо из компонентов классической структуры.
-
Разновидностью литературной притчи, использованной Л.Н. Толстым, является притча Евангельская, обработанная им для «Соединения и перевода четырех Евангелий» и трактата «В чем моя вера?». Она служит источником высшего знания, доступного человечеству в случаях, когда речь идет о всеобщих нематериальных ценностях. Цикл притч о Царствии Божием видится писателю наиболее важным при постижении христианского вероучения. Чаще других писателем приводятся притчи из Евангелия от Матфея.
Апробация материала диссертации осуществлялась на заседаниях
аспирантского объединения, на III Всероссийской научной конференции
аспирантов и молодых ученых «Мировая литература: актуальные
исследования» (М., ИМЛИ, 2014 г.), а также на «Толстовских чтениях» (М., ГМТ, 2013, 2014 гг.). Основные положения диссертации нашли отражение в
шести публикациях, три из которых – в научных изданиях, входящих в перечень ВАК РФ.
Структура диссертации.
В соответствии с целью работы и поставленными задачами, диссертация имеет следующую структуру: введение, три главы, заключение и список литературы.
Перелом в мировоззрении Л.Н. Толстого 1870-х годов как основа позднего творчества писателя
После революции в толстоведении была принята концепция творчества Л.Н. Толстого, сформулированная в статьях В.И. Ленина 1908–1910 гг., где была дана оценка творчества писателя с политической точки зрения, а отнюдь не с историко-филологической. Новое религиозное мировоззрение оказалось воспринято исключительно как социально-политическая позиция Л. Толстого, а его духовные поиски как таковые, их проявление в художественных произведениях и философских трактатах расценивались как «ненужные»: «С одной стороны, гениальный художник, ... С другой стороны – помещик, юродствующий во Христе ... С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой стороны, – юродивая проповедь «непротивления злу» насилием»15. Религиозно-философские взгляды Л.Н. Толстого были признаны слабыми и реакционными. С эстетической точки зрения на первый план выдвигалось сатирическое обличение Толстым современной ему действительности.
Таким образом, вследствие утверждения ленинской концепции было предложено переосмыслить творчество Л. Толстого с новых пролетарских позиций, устраняя лишнее и заостряя внимание на актуальных для новой исторической эпохи проблемах.
Если говорить в целом, в советский период наибольшее значение придавалось отдельным произведениям писателя, их поэтике, эстетике, проблемам жанра, общим задачам теории литературы, а также вопросам мировоззрения писателя. В 1950-е годы внимание исследователей, в основном, привлекало изучение критики Л. Толстым социально политического строя своего времени, при этом религиозно-этические, эстетические, философские взгляды писателя отходили на второй план, рассматривались отдельно, а зачастую воспринимались и как «вспомогательные»16.
1960-е годы внесли свои коррективы в изучение наследия Л.Н. Толстого. В этот период более внимательно стали рассматривать творческое наследие писателя в связи с его мировоззрением и религиозно-этическими взглядами17. Начало было положено «Словом о Толстом»18 – речью, произнесенной Леонидом Леоновым 19 ноября 1960 г. в Большом театре СССР на торжественном заседании, посвященном 50-летию со дня смерти Л.Н. Толстого.
Большое внимание было уделено и исследованию повестей послепереломного периода творчества Л. Толстого. Исследователями затрагивался широкий круг вопросов, среди которых выделялись проблемы поэтики, жанровой природы повестей, соотношения художественного и публицистического в текстах, истории их возникновения, объединения и группирования в циклы19. Начиная с 70 – 80-х гг. XX века произошли значительные изменения в восприятии творчества Л. Толстого. По словам Е.В. Николаевой, «наметилась тенденция подхода к творчеству писателя как к единой художественной и нравственно-этической системе»20.
Одной из первых работ, выполненных в данном направлении, стала монография Г.Я. Галаган «Л.Н. Толстой. Художественно-этические искания»21. Автором исследования показана неразрывная связь и эволюция жизни и творчества писателя в сопоставлении литературных сочинений и публицистики, писем, дневников.
Необходимо отметить ряд трудов, в которых было продолжено изучение позднего Л. Толстого именно с этих позиций. Это монография Волоховой Н.В. «Антропологические, этические, эстетические концепты в социально-философском наследии Л.Н. Толстого»22, исследования
Курляндской Г.Б. «Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский», «И.С. Тургенев. Мировоззрение, метод, традиции»23, книга Е.А. Маймина «Лев Толстой. Путь писателя»24.
Среди работ, выполненных в данном направлении, особо хотелось бы отметить труды Е.В. Николаевой в области послепереломного творчества Л. Толстого, поскольку настоящее исследование было выполнено с опорой на ее концепцию: статьи «О некоторых источниках «Исповеди» Льва Толстого (к вопросу об использовании в произведении традиций древнерусской литературы)», «Миф и религия», монография «Художественный мир Льва Толстого: 1880 – 1900-е годы» и др25. В этих работах предложена отличная от художественное и нравственно-этическое в наследии писателя рассматривается в неразрывной связи и с опорой на его религиозное мировоззрение, представляет собой сложную систему, отражаясь во всем многообразии художественного мира. Согласно ей, поздний Л.Н. Толстой рассматривался как писатель с осознанно сложившимся религиозным мировоззрением. Естественно, это обстоятельство нашло отражение в его творчестве и повлекло за собой изменение всей системы жанров и способов самовыражения писателя. Одним из таких способов выражения внутреннего мира является использование Л.Н. Толстым традиции древнего жанра притчи.
Проявление посткризисного мировоззрения в художественных и публицистических произведениях Л.Н. Толстого
Д.С. Лихачев писал, что в притче «события не определены ни хронологически, ни территориально, по большей части нет прикрепления к конкретным историческим именам действующих лиц. Притча повествует о действительности в обобщенно-трансформированной форме. Она фиксирует то, что, кажется средневековому автору и читателю, существовало и будет существовать всегда, что неизменно и часто случается постоянно»89. А С.С. Аверинцев определил, что притча в общих чертах представляет собой «дидактико-аллегорич[еский] жанр», который близок басне. Но в отличие от последней, она «неспособна к обособленному бытованию», а также «допускает отсутствие развитого сюжетного движения и может редуцироваться до простого сравнения, сохраняющего, однако, особую символич[ескую] наполненность». Притча «отличается тяготением к глубинной «премудрости» религ[иозного] или моралистич[еского] порядка, с чем связана … возвышенная топика (в тех случаях, когда топика, напротив, снижена, это рассчитано на специфич[еский] контраст с высокостью содержания)»90. Необходимо обратить внимание на тот факт, что данное определение всецело может быть применимо к библейским притчам, а специфика жанра именно в литературе Древней Руси обобщена Н.И. Прокофьевым. По его словам, притча – «это малый повествовательный жанр, в котором абстрагированное обобщение носит назидательный характер и утверждает моральное или религиозное наставление. Действие притчи логически и конструктивно направлено на то, чтобы создать концентрированную иллюстративность для выражения нравственной идеи»91. Четко разграничивая притчу и видения, знамения и чудеса, исследователь отмечает, что в первой «нет ничего чудесного, она проста, а назидательность ее определенна. Ее аллегория или сама раскрывает себя, или раскрывается повествователем, но раскрывается так, что устраняются какие-либо различные толкования ее смысла»92. Более того, главная задача притчи – «абстрагировать до широких житейских обобщений и конкретизировать в символах или аллегориях жизненные явления»93. Басня, сближаясь с притчей сюжетами, персонажами и толкованиями, тем не менее, имеет ряд отличий. Так, басня заканчивается кратким поучительным выводом, зачастую афористичным, в отличие от притчи, в которой растолковывается каждый задействованный аллегорический образ. Загадка, представляющая собой фольклорный жанр, также близка притче, но лишена нравоучительной сентенции.
Непосредственно в Древней Руси, по мнению Н.И. Прокофьева, слово «притча» («причта») на протяжении веков имело различное значение. Так, это «слово изначально обозначало приткновение, прибавку к чему-либо, затем загадку, пословицу как прибавку в речи. Впоследствии слово «притча» стало обозначать образ, пример, аналогию (подобие), нравоучительное и загадочное изречение, пророчество и, наконец, определенную литературную форму»94.
Исследователем выделены основные жанровые разновидности притчи: сюжетно-аллегорическая, краткая афористическая, пословичная. В свою очередь, они подразделяются на оригинальную, переводную, мирскую, библейскую, летописную, авторскую притчи, притчу-пословицу, притчу-басню, притчу-загадку. Представленная диссертация опирается на приведенное определение притчи и ее жанровых разновидностей. По-видимому, структура притчи с древнейших времен до наших дней не претерпевала каких-либо значительных изменений. По традиции, она представляет собой небольшой по объему текст, имеющий назидательный характер и какое-либо моральное или религиозное наставление. Притча неотделима от контекста, в рамках которого существует. Так, она представляет собой явную иллюстрацию нравственной идеи, заложенной в повествовании, и зачастую содержит новеллистический финал. Следовательно, крылатая фраза, сентенция, присутствующие в тексте, нередко символически обобщают повествование, «поднимая» его на иной смысловой уровень.
По мысли Н.И. Прокофьева, в случае, когда отсутствует какая-либо составляющая притчи (иносказание, учительность или нравственное назидание), целесообразно говорить о притчеобразности сюжета95. Таким образом, под притчеобразной конструкцией нами понимается элемент повествования, который имеет жанровые признаки притчи, но при этом в нем отсутствует тот или иной ее значимый компонент.
В творчестве Л.Н. Толстого традиции притчи нашли свое полноценное воплощение и имеют свои особенности. Так, органично вписываясь в ткань повествования, притча и притчеобразная конструкция зачастую предваряются авторским объяснением, а завершаются моральным выводом – концовкой. Е.В. Николаева отмечает, что интерес к возможностям притчи начинает проявляться Л.Н. Толстым уже с 60-х годов. Однако это не было осознанным стремлением «использовать все ее выразительные возможности». Притчеобразное мышление писателя лишь проскальзывает в некоторых художественных и публицистических произведениях, доминирующим оно становится только в конце 1870-х гг. В 1859 году появляется рассказ «Три смерти», в котором только намечаются черты символического прочтения и понимания произведения. В этом случае речь пока не идет о появлении полноценной притчи в ее классическом понимании, а лишь о частном случае проявления аллегории. Три истории умирания – барыни, мужика, дерева – наглядно показывают читателю, как встречает смерть каждый из героев. Контраст между манерой поведения действующих лиц создает неразрывную связь, высвечивая их характеры и отношение к жизни. Л.Н. Толстой специально не комментирует свою позицию, она раскрывается через повествование. Аллегория в этом рассказе скрыта в образе дерева, на это не раз указывали исследователи творчества писателя, но полноценное ее толкование отсутствует.
Е.В. Николаева отмечает, что впервые притча как «чистый» жанр литературного творчества возникает в творчестве Л. Толстого в романе-эпопее «Война и мир» и связана с образами Платона Каратаева и Пьера Безухова. Два эпизода имеют между собой незримую связь. Платон рассказывает Пьеру притчу о невинно пострадавшем купце, смысл которой видится в следующем: человек должен уметь жить и любить жизнь даже тогда, когда существование становится невыносимым.
Собственно авторская притча как отражение духовного пути Л.Н. Толстого
Аналогична идея другого народного рассказа Л.Н. Толстого «Три старца», в котором предпринимается попытка сопоставления двух вариантов веры в Бога и религиозного служения Ему. Архиерей как представитель официальной церкви желает научить молитве трех полубезумных старцев, одиноко живущих на острове, но помогающих всем приходящим, нуждающихся в их помощи. Но вскоре, благодаря истинному чуду, он понимает, что «доходна до Бога и ваша молитва, старцы » (25; 105). Старцы бежали за кораблем по воде, как по суше. Подкрепляет основную мысль рассказа и Евангельский эпиграф, заимствованный из Евангелия от Матфея: «А молясь, не говорите лишнего, как язычники: ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны. Не уподобляйтесь им; ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него (Матф. VI, 7, 8)» (25; 100).
Место действия в рассказе конкретизировано («Плыл на корабле архиерей из Архангельска – города в Соловецкие» (25; 100), но тем отчетливее контрастирует материальный план повествования с ирреальным, идеальным, «безымянным», в котором живут старцы. Их речь, манера поведения приближены к детской, простой и ясной, противоположны напыщенной и надменной – архиерея. Он, к примеру, такими словами выразил желание познакомиться со старцами: «Я желаю пристать к острову – повидать старцев… Я желаю… Я заплачу за труды, свезите меня» (25; 102). Старцев же характеризует описанное одним из рыбаков поведение: «Все больше молча делали (угощали, помогали чинить лодку – В.Л.), и друг с дружкой мало говорят. А взглянет один, а другой уж понимает. Стал я высокого спрашивать, давно ли они живут тут. Нахмурился он, что-то заговорил, рассердился точно, да древний маленький сейчас его за руку взял, улыбнулся, – и затих большой. Только сказал древний «помилуй нас», и улыбнулся» (25; 101). Таким образом, и в данном случае в структуре рассказа присутствуют некоторые компоненты притчи, позволяющие говорить лишь о его притчеобразном построении.
Эпиграфом к рассказу «Свечка» выбрана одна из заповедей Христа: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вамъ: не противься злому (Мф. V, 38, 39) (25; 106)». Содержание рассказа отчасти противоречит созданной Л.Н. Толстым теории непротивления злу насилием и, непосредственно, эпиграфу, предпосланному повествованию. На это несоответствие критики указывали писателю не раз. Так, Н.К. Михайловский в статье «А.Н. Островский – Еще раз о гр. Л.Н. Толстом» отмечал: «исполняется не доброе желание смирного мужика, а напротив того злое желание другого мужика, который сказал: «чтоб у него пузо лопнуло и утроба вытекла»…не в добре, а в грехе сила. Добро поднялось до чуда и все-таки не достигло желаемого, а грех только слово сказал, и по этому слову исполнилось с поразительною точностью»134. А сотрудница издательства «Посредник» Е.П. Свешникова размышляла: «Для простого читателя этот рассказ является как поддержкой грубому суеверию, так и поводом к жестокому заключению о приказчике: так ему и надо!»135. Но, так или иначе, в тексте рассказа можно увидеть и иной смысл: «не в грехе, а в добре сила Божия» (25; 113). Крестьянин Петр Михеев, смиренно принимавший удары судьбы и желавший лишь, чтобы «на земле мир, в человецех благоволение!» (25; 112), оказывается Божьим избранником, для которого светит пятикопеечная восковая свечка, прикрепленная к распорке сохи, и не гаснет на ветру. Проявление чудесного в бытовой реальности является одним из элементов притчеобразного построения рассказа. Мир идеальный, символом которого выступает негаснущая свечка, приходит в соприкосновение с обыденным миром крестьянской пореформенной России. Результатом их столкновения является утверждение писателем Евангельской истины, вынесенной в эпиграф. В небольшом по объему рассказе, что типично для притчи, отсутствуют развернутые описания не только внешнего вида персонажей, но и их душевных качеств, которые в рассказе раскрываются исключительно через поступки, само повествование сжато и лаконично. Характерной чертой этого рассказа, как и в аналогичных случаях, является практически полное отсутствие пейзажа. Авторские отступления и комментарии, столь традиционные для художественной манеры Л.Н. Толстого допереломного периода, также сведены к минимуму. Рассказ «Как чертенок краюшку выкупал» содержит фантастическую, сказочную фабулу: чертенок отправлен на землю для того, чтобы заслужить краюшку хлеба у крестьянина. Повествование строится с привлечением типичных элементов притчеобразной конструкции. Так, у всех персонажей отсутствуют имена, нигде не указывается конкретное время и место происходивших событий. Действие рассказа отличается прерывистостью и концентрацией на поступках героев (изначально речь идет о похищении краюшки у бедного мужика, сразу же за этим происшествием следует разговор чертенка с «набольшим чортом», за ним – перевоплощение чертенка в доброго человека, дающего крестьянину дельные советы по ведению хозяйства. После этого разворачивается сцена в доме стремительно разбогатевшего мужика, угощающего гостей вином, и его превращение в озверевшее животное, утратившее человеческий облик. Следовательно, все действие в рассказе как логически, так и конструктивно направлено на создание эмоционально насыщенной иллюстрации для выражения авторской идеи, смысл которой раскрывается в финале повествования: «Я (чертенок, – В.Л.) ему всего только и сделал, что хлеба лишнего зародил. Она, эта кровь звериная, всегда в нем живет, да ей ходу нет, когда хлеба с нужду рожается. Тогда он и последней краюшки не жалел, а как стали лишки от хлеба оставаться, стал он придумывать, как бы себя потешить. И научил я его потехе – вино пить. А как стал он Божий дар в вино курить для своей потехи, поднялась в нем и лисья, и волчья, и свиная кровь. Теперь только бы вино пил, всегда зверем будет» (25; 146).
Подобно особому языку классической притчи, в рассказе отсутствуют развернутые повествовательные и описательные компоненты, фразы предельно сжаты и смыслоемки: «И научил работник мужика затереть хлеб и вино курить. Накурил мужик вина, стал сам пить и других поить. Пришел чертенок к набольшему и стал хвалиться, что заслужил краюшку. Пошел набольший посмотреть» (25; 145). Все характеры в повествовании не разработаны психологически, внутреннее состояние героев выявляется исключительно через их поведение.
Притчи Нагорной проповеди в переложении Л.Н. Толстого
Глава восьмая, озаглавленная Л.Н. Толстым «Другой жизни нет», включает в себя ряд притч, входящих в цикл о милосердии Бога и о покаянии, и употребляемых автором для выражения глубинного смысла личного понимания Евангелия.
Притча о расплате хозяина с работниками, приводимая из Евангелия от Матфея, традиционно дана несколько раз. Л.Н. Толстой помещает ее текст на греческом языке и два перевода на русский (канонический и свой собственный). Все они немалы по объему, но упоминаются без сокращений. В Общем примечании, следующем за переводами, писатель, по традиции, расшифровывает заложенный в текст притчи смысл. Он утверждает, что человек устраивает свою связь с Богом по принципу отношений барина и холопа. Это неверно, поскольку истинное соучастие в Божьем промысле, по Л.Н. Толстому, предусматривает отрешение от мыслей о «возмездии в жизни земной» (24; 512).
Затем следует притча о заблудшей овце, построенная таким же образом, но, в отличие от предыдущей, цитируемая одновременно с опорой на Евангелия от Матфея и от Луки. В общем примечании Л.Н. Толстой коротко раскрывает ее главную идею, избегая применения простонародной лексики: «Смысл притч вытекает из первого изречения Матфея, что сын человеческий пришел спасти гибнущее. Люди радуются находке, возвращению пропавшего, и на эту цель направляют все силы. Такова и цель сына человеческого, потому что желание Отца, пославшего свет миру, одно неизменное желание, есть возвращение к себе своего разумения» (24; 517). Сразу же следом идут две максимально лаконичные притчи, едва ли не редуцированные до сравнения – это притча о женщине, потерявшей драхму (в переводе Л.Н. Толстого вместо нее денежной единицей является гривна) и притча о званых на брачный пир. Обе они взяты писателем из Евангелия от Луки. В Общем примечании писатель трактует обе притчи, представляя их связанными общей идеей: «лучше и больше один другого нельзя быть, потому что царство Божие состоит в том, чтобы считать других лучше себя. Как только человек станет меряться с другими, спрашивая себя, кто лучше, так он стал не в любовные отношения; потому он тотчас же стал хуже. И потому нельзя быть лучше в царстве Божием, это так по существу того, что есть царство Бога, и не может быть иначе» (24; 519). Минуя какие-либо предисловия, далее появляется знаменитая притча о блудном сыне, приводимая из Евангелия от Луки и переведенная писателем с максимальными подробностями. Ввиду того, что основное внимание уделено сравнению двух переводов, Общее примечание, сопровождающее эту притчу, непривычно скупо: «Сын человеческий пришел» (24; 523). Обычные примечания, вносимые Л.Н. Толстым по ходу перевода, отсутствуют.
Притча о работниках в чужом саду, находящаяся в Евангелиях от Марка и от Матфея, идет за Общим примечанием и снабжена, в отличие от предыдущей притчи, обширными примечаниями. Традиционно в них объясняются особенности толстовского перевода и выявляются неточности перевода канонического. В Общем примечании, относящемся к этой притче, автором отмечено ее «глубочайшее значение» (24; 526), проведена параллель с уже рассмотренными притчами и дано подробное толкование не только общего содержания, но и частных художественных образов, встреченных здесь.
Вслед за итоговым заключением «Так и всякий, вступивший в царство Бога, живущий волею Божьею, не может ни сравнивать себя с другими, ни находить награду свою ни большою, ни малою. Это одна жизнь истинная, одно благо, и не может быть большей и меньшей, ни иного блага» (24; 528) появляется притча о горчичном зерне, заимствованная из Евангелия от Луки, которая чрезвычайно подробно исследована писателем. Л.Н. Толстой видел в ней «определение того, что Иисус называет верою» (24; 529), в отличие от официального мнения церкви, которая, по словам автора трактата, усматривала в этой притче лишь только «возможность делать чудеса» (24; 529).
Объем самой притчи несоизмерим с объемом выводов Л.Н. Толстого, они гораздо обширнее. Как можно более подробно рассказывается о ее значении, причем первые слова писателя красноречиво говорят о значимости, которую он придавал этой небольшой притче: «Место это имеет глубокое значение. Ученики говорят: увеличь в нас веру. И он говорит им про то, что есть вера. Он говорит: если бы у вас была та вера, которую я вам определял подобием зерна горчичного, меньшего всех семян, но такого, из которого разрастаются самые большие деревья, вы бы не искали еще другой веры. Вера, подобная зерну горчичному, есть вера в то, что зернышко, кажущееся самым малым, есть зародыш огромного, вера в то, что самое незаметное в вас – жизнь, дух – есть зародыш жизни истинной» (24; 530).
Далее следует притча о молитве, которую Л.Н. Толстой, по собственному признанию, именовал не иначе как «поучением». Он объясняет это следующим образом: «… я переменил слово притча на поучение, потому что вставлено тут поучение о молитве» (24; 542). Предваряя дальнейший перевод, писатель говорит: «и притчи главы XI Лк. сказаны, без малейшего сомнения, к тому же» (24; 542). Толкование притчи полностью отсутствует, возможно, это вызвано предельно прозрачным подстрочным переводом, который не предполагает разночтений и недопонимания.