Содержание к диссертации
Введение
Глава I Генезис и становление национальных этических форм поведения литературного героя в «финансовом сюжете». Стратегия философской и этико-эстетической интерпретации проблемы богатства и бедности
1. История вопроса: литературная иерархия ценностей как эволюционирующая система. Типология героев и соотношение понятий истина, цель, духовность в практике художественного мироосуществления персонажей 62
2. Аристократ и "идеальный буржуазный джентльмен". Литературный комментарий буржуазно-протестантской этики овладевания миром 97
3. Купеческие фабулы русской литературы и мифология национального характера 125
4. Морально-практическая интерпретация целеполагания в русской и западной художественной мысли. Критика и апология прагматических ориентации в контексте моральных универсалий 161
Глава II Историко-литературная эволюция образов богатства и бедности
1. Поэтика противоборства материального и метафизического. Конфликт отцов и детей: репрессия жизнетворящего начала и торжество умирающей рефлексии 185
2. Деньги как элемент индивидуальной и социальной практики героев русской литературы XIX века 211
3. Соотнесенность истинного и ложного сознания литературных героев. Тематические аллюзии как фактор образования выбора между идеями, духовностью и богатством, соразмерным человеческой природе 240
4. Литературный комментарий этико-эстетических и философских архетипов бедности, богатства, частной собственности. Литературная полемика прагматических и идеалистических концепций .262
5. Этйко-эстетическое «ценообразование» идей и моральная калькуляция поступков персонажей 294
Глава III Композиционная динамика и диалогическая природа «финансового сюжета» и специфика его восприятия
1. Стратегия литературных мотивов и конкуренция философско-эстетических мифологем. Образ богатства в композиции произведения: усечение жизненного материала до этико-эстетических задач сюжета 325
2. Индивидуалистически-интеллектуальный вызов судьбе .359
3. Материальное благосостояние литературных персонажей: столкновение утопических представлений героев с диктатом авторских идей 378
4. Конфликт материальных и духовных ценностей как фундаментальный знак темы вдохновения и писательского труда 415
Заключение 431
Библиография 445
- История вопроса: литературная иерархия ценностей как эволюционирующая система. Типология героев и соотношение понятий истина, цель, духовность в практике художественного мироосуществления персонажей
- Поэтика противоборства материального и метафизического. Конфликт отцов и детей: репрессия жизнетворящего начала и торжество умирающей рефлексии
- Литературный комментарий этико-эстетических и философских архетипов бедности, богатства, частной собственности. Литературная полемика прагматических и идеалистических концепций
- Индивидуалистически-интеллектуальный вызов судьбе
Введение к работе
Исследование проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века позволяет выявить своеобразие литературных эпох, в которых всякий раз отражены историческое содержание того или иного времени, его духовные, эстетические, идеологические потребности и представления, противоречивый феномен прагматических и идеалистических побуждений персонажей.
В диссертации проводится анализ проблемы богатства и бедности в поэтике литературных произведений, реконструируется процесс возникновения оригинальных художественных решений указанной проблемы, что дает возможность изучить способы художественной интерпретации феномена и прокомментировать интересующие вопросы в их связях с социокультурным контекстом. Литературные тексты становятся основой построения системы представлений о мире, воплощенной в эволюционирующих идейно-тематических решениях, жанрах и стилях.
Собранный и обобщенный материал позволяет определить принципы взаимодействия культур, исследовать исторические типы художественного сознания, поэтику восприятия, сопряженные со сменой эпох и направлений в литературе.
Актуальность исследования заключается в том, что
проблема богатства и бедности в русской и зарубежных
литературах XIX века анализируется в аспекте, позволяющем
выявить комплекс смыслов, не обнаруживаемых при
традиционном изучении, более того, не всегда осознаваемых
самими писателями. При анализе конкретных произведений нами
используются историко-типологический, структурно-
типологический и историко-функциональный методы исследования, расширяющие уже известные подходы к проблеме. Они активно применяются в литературоведении, но еще далеко не полностью раскрыли свой потенциал в интерпретации поэтики и идейно-тематического содержания произведений. Актуальность постановки и разработки обозначенных вопросов определяется, кроме того, рядом факторов.
Во-первых, необходимостью расширения спектра литературоведческих и философско-эстетических работ: постоянно накапливаемый исследовательский материал требует нового описания и объяснения. Во-вторых, тем, что в сферу литературоведения за последнее время все более интенсивно вовлекаются данные других наук (философии, экономики, социологии, истории, культурологии, лингвистики), которые вносят в исследование литературных явлений оригинальный концептуальный инструментарий, расширяющий возможности апробированных способов литературоведческого анализа.
Необходимость сосредоточить исследовательские усилия на
проблеме богатства и бедности в русской и зарубежных
литературах XIX века диктуется, наконец, историко-культурной
актуальностью вопросов, связанных с определенным
национальным историко-литературным комментарием
обозначенных феноменов, структурой и механизмами функционирования стереотипных литературных формул в сознании читателя.
Степень изученности проблемы. В отечественном литературоведении исследование, посвященное данной теме, осуществлено впервые. История и методология вопроса в какой-то мере нашла освещение в работах А.В. Аникина, В.Е. Встловской, М.Ф.Овсянникова. Анализом морально-этической содержательности образов денег, богатства и бедности в творчестве различных писателей занимались А.Н. Николюкин, Б.Г. Реизов, А. Пузиков. Однако проблема богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века еще не становилась предметом отдельного рассмотрения в отечественной науке.
В западном литературоведении ситуация несколько иная. Проблеме богатства и бедности посвящена весьма обширная критическая литература (работы Д.Брейбрука, Д. Бейкера, Дж. Кларка, Дж. Нормано, М. Оссовской, Дж. Хилла, Т. Холмса), некоторые интересующие нас вопросы затрагивались в исследованиях Р. Болби, Ш. Джорджи, Р. Кавиша, К. Линна, Д. Малькольма, В. Скотта, Дж. Чемберлена. Все же ни один из исследователей не предпринял целостного анализа обозначенного феномена, не сопоставил разнонациональные варианты решения обозначенной проблемы.
Научная новизна диссертации определяется тем, что в данном исследовании впервые на широком историко-литературном материале анализируется художественный феномен богатства и бедности, разрабатываются различные подходы в интерпретации названной проблемы, обновляются некоторые принципы историко-литературного метода, в результате чего осуществляется системный анализ обозначенных явлений.
Новизна нашего подхода к теме находит отражение как в материале, в принципах его отбора, так и в освещении некоторых аспектов поэтики художественного текста. На основе комплексного изучения обозначенной проблемы выдвигается идея о несхожести сошгально-практической и художественно-этической интерпретации анализируемого феномена в разных литературах. Особую разработку получают и вопросы эволюции художественных форм мышления.
Предметом диссертационного исследования является проблема богатства и бедности, сопровождающие ее коммерческие фабулы, их связь с этической проблематикой и поэтикой произведений, система символических сигналов, предназначенных для раскрытия не явно выраженного смысла текста.
В соответствии с изложенными в трудах отечественных (Ю. Лотман, В. Топоров, Ю. Тынянов) и западных (Р. Барт, В.Изер, Д.Фоккема, М.Фуко) исследователей положениями о этико-эстетической содержательности литературного произведения в настоящей работе не только признается возможность плюралистического прочтения текста, но также выдвигаются и испытываются различные гипотезы при анализе сложных художественных структур, которые, осуществляя путь от проблемы к образу, управляют "читательскими реакциями".
Историко-литературный и структурно-семантический
методы в толковании интересующих нас явлений придают
исследованию не узко литературоведческий, а
общефилологический характер. Объединение элементов формально-логического и структурно-семантического подходов открывает возможность систематизировать принципы поэтического воплощения идей в произведениях, относящихся к различным философским традициям и художественным эстетикам.
Исходя из поставленных задач, использовался набор дополняющих друг друга подходов комплексного анализа,
позволяющий рассмотреть иерархические уровни идейно-тематического содержания произведений и его социокультурное бытование.
Целью данной работы является всестороннее системное исследование проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века, мотивов, ее сопровождающих, способов их текстовой реализации, что потребовало анализа данных объектов с широких филологических позиций.
Диссертант предпринимает попытку рассмотреть проблему богатства и бедности как мировоззренчески-категориальный комплекс; как систему на практике доказанных идей и гипотетических представлений о мире; как самостоятельный художественно-этический объект литературной интерпретации, обладающий уникальными характеристиками; как завершенное коммуникативное художественное целое, более интенсивно, чем иные, апеллирующее к жизненному знанию читателя. Рассмотрение проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века позволяет выявить метаморфозы художественного стиля и трансформации парадигм сознания эпох, прояснить взаимосвязь прагматических ориентации искусства и эстетической предрасположенности реальности.
Автор диссертационного исследования разрабатывает такой модус прочтения художественных произведений, при котором в классических повествовательных решениях открывается вероятность обнаружения дополнительных, еще не описанных литературоведением, значений. При этом особое внимание уделяется соотнесенности авторской позиции со взглядами персонажей, ситуациями, поэтикой произведений, этико-эстстическими аллюзиями.
К теоретическим целям, стоящим перед данным исследованием, относятся следующие: 1) определение сходств и различий между сопоставляемыми литературами и выявление тех аспектов проблемы, которые остались незамеченными при изучении какой-либо литературы в отдельности; 2) выявление характерных для определенных эпох жанровых, стилевых, идейно-тематических тенденций в освоении проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века; 3) установление фактов этико-эстетических соответствий и несоответствий в решении разными писателями единой или
близкой проблематики, определение причин основных сходств и
различий; 4) верификация универсально-понятийных
художественных формул на материале сопоставляемых культур.
Достижение указанных целей связано с решением следующих задач:
реконструировать структурно-семантические параметры сюжетов, связанных с проблемой богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века;
установить этико-эстетическое ядро финансового сюжета и способы его художественного воплощения в произведениях, принадлежащих разным повествовательным эстетикам;
сопоставить тематически близкие факты из истории формирования эстетико-идеологических парадигм разнонациональных литератур;
выявить тактические и стратегические перспективы решения проблемы богатства и бедности в системе философско-эстетических предпочтений русской и зарубежных литератур XIX века;
продемонстрировать на конкретных литературных примерах взаимозависимость индивидуальных авторских решений и парадигм сознания эпохи;
- объяснить причины появления новых художественных
моделей и наметить параметры методики их опознания.
Важными задачами настоящего исследования являются построение типологии художественных образов по их структурным характеристикам, рассмотрение произведения на фоне этико-эстетических исканий эпохи, построение типологии художественных образов по их структурным характеристикам, создание модели анализа литературного текста как философской и художественной системы, а также такая методологическая задача, как выявление специфики коммуникативных отношений между читательской практикой и авторскими идеями.
К задачам исследования относится также изучение средств, с помощью которых совокупность художественных решений данной проблемы приобретает способность вызывать у читателя заданные чувства и формировать определенное отношение к действительности. Диссертант предполагает и доказывает, что логика такого отношения между текстом и читателем состоит из определенного комплекса типовых понятий и философско-
эстетических операций, анализ которых представлен в исследовании.
В число задач входит и изучение конфликтов деньги -любовь, творчество - финансы и т.п.; построение модели мировосприятия различных литературных героев, связанных с проблемой богатства и бедности.
Научно-практическая значимость диссертации состоит в том, что она открывает новые подходы и возможности для научного исследования проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века. Ряд аспектов, получающих комментарий в диссертации, представляет интерес не только для историков литературы, но и для более широких кругов историков и теоретиков искусства, занимающихся вопросами эстетики и поэтики текста. Работа может быть использована как учебное пособие для студентов и аспирантов, при чтении лекций и спецкурсов, на семинарских занятиях по литературе.
Апробация работы. Основные положения диссертации неоднократно обсуждались на заседаниях кафедры истории, философии и литературы Российской Академии театрального искусства. Содержание диссертации отражено в десяти публикациях, в том числе в четырех монографиях. По проблемам диссертации автор выступал с докладами на международных конференциях в Москве (1995, 1996), на конференциях в Краснодаре (1997), Костроме (1998) и научно-практических чтениях в Сургуте (1999).
Структура работы. Диссертация состоит из Введения, трех глав, Заключения и Библиографии. Три главы разделены на параграфы. Глава I представляет собой исследование проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века, предполагающее историко-литературный анализ, создание типологии героев в аспекте их соотнесенности с прагматическими и идеалистическими ценностями. Логика исследования подразумевает изучение историко-литературной эволюции образов богатства и бедности, ведущих конфликтов, связанных с обсуждаемой проблемой, реализуемых в многообразных вариантах жанрово-стилевых решений (глава II); наконец, анализ композиционной динамики «финансового сюжета» и специфики его восприятия (глава III).
История вопроса: литературная иерархия ценностей как эволюционирующая система. Типология героев и соотношение понятий истина, цель, духовность в практике художественного мироосуществления персонажей
Литература традиционно порицает преступное тяготение человека к деньгам; они ненавистны культуре, отповедь им встречается почти во всех книгах. Деньги присутствуют в качестве объекта литературной критики и, когда даже не упоминаются в сюжете, то все равно фигурой умолчания указывают на присутствие в мире разрушительного начала, не щадящего мудрую естественность жизни. Культура настолько свыклась с мыслью о порочной природе материальных ценностей, что часто не желает замечать какой-либо иной их роли в жизни человека.
Негативная характеристика образа денег едва ли не самая стабильная традиция культуры, но подобный взгляд противоречит очевидным симпатиям человека к тому, что неизменно вызывает патетическое негодование философской мысли и изящной словесности. Культура подыскивает образу денег сюжет, соответствующий его месту в иерархии индивидуальных и социальных приоритетов, и неизменно приходит к заключению, что деньги порочны, несовместимы с понятиями добра, любви и счастья. Однако обнаруживается парадокс: явления, которым в жизни удается сосуществовать (деньги, страсти, мечты, обязанности и т. д.), в литературе вступают в жесточайшее противоборство. Знаковый характер образа денег очевиден. Культура рассматривает его утилитарные и символические функции, определяет его семантический статус, включает в классификацию материальных и духовных ценностных элементов. Религиозные и этические комментарии коммерческой проблематики, как правило, категорично отрицательны. В то же время «финансовые сюжеты», оказываются более приспособленными к передаче практической информации, напрямую связанной с конкретной исторической реальностью, нежели язык чувств, максимально ритуализованный штампами эстетической условности. Под «финансовым сюжетом» нами подразумеваются такой тип художественного построения, в котором максимально соотнесены реальность прагматического существования читателя с программируемой стратегией рационального восприятия художественного конфликта.
Богатство — одно из ключевых слов человеческой жизни, им оценивается количество предметов, находящихся в обладании, свойства души, качество, объем испытанного и пережитого: "богатый духовный мир", "богатый опыт ..." и т.д. Бедность — не менее экспрессивное понятие, соприкасающееся с образом честности, и одновременно несущее значение энтропии, угасания, разрушения гармонии, становящееся метафорой дисбаланса мира. Дифференциация по признакам богатство — бедность традиционная методика культуры. Уже гомеровский эпос фиксирует неравновесие в бытийном статусе персонажей. Одним из драматических испытаний, подстерегающих эпических героев на пути к славе и бессмертию, является утрата столь необходимого доказательства их прекрасной жизнедеятельности. Во II песне "Илиады" подробно раскрываются качественные характеристики персонажей: в островной Греции достаток исчисляется количеством кораблей, а посему самый богатый Агамемнон становится царем царей.
Гомер разрабатывает сюжетику войны, привносящей в мир неустойчивость. Герои сосредоточены на разрушительной цели, Троя должна пасть, стать добычей, подобно другим покоренным городам. Спор Ахилла и Агамемнона — первая дискуссия европейской культуры между уверенностью в священном характере добытой ратным трудом собственности и властью, вмешивающейся в справедливый дележ трофеев. Объекты торга между достойными — Хрисеида, за которую ее отец принес выкуп, и Брисеида, становящаяся своеобразной компенсацией Агамемнону, вынужденному исполнить волю Аполлона.
Принято считать (и уверенность эта зиждется на романтической концепции красоты), что Троянская война произошла из-за прекрасной Елены, похищенной Парисом. Это не совсем так. Конечно, эпический рассказ способствует подаче этой версии в качестве главенствующей причины битвы на берегах Скамандра. Не менее важным видится и то обстоятельство, что женщина в героической системе ценностей эпоса если и интересна, то не только своей выдающейся красотой, но прежде всего материальным эквивалентом — выкупом, богатством семьи, мужа, которое, кстати, оказывается с Еленой в Трое. Красота в понимании древнего грека не сводится к эталону форм, это еще и приобретение, вроде земель, богатой одежды и оружия. Каждый трофей, будь то "прекрасноланитная" дева, доспехи, быки или кони, — свидетельство мужества добытчика, его способности заявить о себе миру и эпосу. Достойный герой всегда богат, это "добрейший" муж, искусный в героическом добывании "сокровищ".
Однако эта идея гармонического мироздания разрушается уже в "Илиаде": минул золотой век, и божественный закон пересмотрен неотвратимостью судеб. Скромно смотрятся 50 кораблей Ахилла и 12 "красноносых" судов Одиссея на фоне 60-ти Менелаевых и 160-ти (60 были предоставлены царем правителю Аркадии Агапенору), принадлежащих Агамемнону, что "перед сонмом героев блистает саном верховным своим и числом предводимых народов", а Ахилл "быстроногий" разгневанный возлежит у себя в палатке. Через несколько дней спор разрешится в стане троянцев, когда Антенор "благомысленный" обратится к сынам Трои с требованием выдать ахейцам Елену вместе с похищенными богатствами. Защитнику естественной собственности внемлет богоподобный Парис, обещая возвратить сокровища, вывезенные с Аргоса, и даже свои к ним прибавить, но Елену отдать отказывается. Характерной чертой коллизии становится лирическое сопоставление женщины с богатством в пользу первой. Намечается самый драматический конфликт между мифологически прекрасным и материальным. Это место в "Илиаде" станет источником традиции идеализации Елены Исократом и его подражателями вплоть до XX века, а общий абрис фабулы равенства женщины всем богатствам мира перейдет в историографию, утвердив ритуал коварного обмена, на который идут ради обладания женщиной.
Приведенные примеры позволяют проследить постепенное движение сознания культуры от «золотого века», не знающего войны, торговли, путешествий, плуга, кораблей, алчности, разрушительных страстей, к «железному». Мифологическое прошлое уже почти недостижимо. В "Любовных элегиях" Овидий размышляет над слабой природой человека, не устоявшей перед искушением богатством и властью. Наступило время, сетует Лукреций в поэме "О природе вещей", когда "всякий, добыча кому попадалась, ее произвольно брал сам себе, о себе лишь одном постоянно заботясь".
Времена Троянской войны воспринимаются в античности идеальными, но уже они указывали на сознательный выбор героической эпохой установок не на воздержанность, разумность, добродетельность, а на войну, разрушающую целостность истинных моральных норм. Железный век проходит под знаком Гермеса (Меркурия), бога дорог, торговцев, путешественников и воров. Деньги становятся непреложным фактом социокультурной мифологии. Даже лирика не обходит вниманием богатство и бедность. Симонид с искренней жалостью и состраданием сравнивает бедняка с лидийским царем Крезом, называет смерть уравнительницей людей. Поэт Феокрит, тот самый, кого наряду с Гомером бранил Онегин, а Пушкин срифмовал с Адамом Смитом, со сдержанным уважением, но иронично описывает менялу Каика, не знающего усталости в исполнении своих обязанностей: «...даже ночною порою, если захочешь, тебе все посчитает Каик» (24; 116).
Бытует мнение, что именно Феокрит создал одну из первых стихотворных реклам профессионального банкира. Деньги в античной лирике трактуются в мотиве желания бедности вкусить праздной жизни, а также в аспекте темы позорной старости и смерти. Феодорид повествует об умершем ростовщике, который теперь предстал "должником перед Аидом самим" (24; 181). В неторопливости размышлений автора не чувствуется еще негодования и злости, вызываемых в последующей литературе образом жесткосердного раба процентов: "В старость вошел ты разумно. Увидев твою справедливость, взял всемогущий тебя ростовщиком Ахеронт" (24; 181). Леонид Тарентский пишет эпитафию от лица "Диогена Собаки", философа-киника, накопившего за свою жизнь лишь ветхое платье, сумку, фляжку да обол (самую мелкую монету) для оплаты Харона-лодочника, перевозящего покойников в страну мертвых — Аид. Деньги становятся одним из самых распространенных образов литературы, они иллюстрируют сюжеты приспособления героев к обстоятельствам, раскрывают механизмы субъективной нравственности, индивидуальную систему целей и ценностей (352; 40).
Философская мысль античности утверждает, что деньги — это один из символов просвещенного общества, включающего в себя и институт работорговли. Злоупотребление чужой свободой, за которое Просвещение будет жестоко наказывать своих персонажей, в древних Греции и Риме воспринимается естественным правом. Платон, Цицерон, Плиний Младший не сомневаются в правомочности отношений хозяин— раб, напротив, именуют себя людьми благочестивыми и добродетельными, гордятся своей лояльностью к тем, кто лишен общественных прав.
Поэтика противоборства материального и метафизического. Конфликт отцов и детей: репрессия жизнетворящего начала и торжество умирающей рефлексии
Бесконечно число фольклорных и литературных сюжетов осуждения скупости. Распространены анекдотичные истории, в которых патологическая жадность становится, в лучшем случае, причиной многочисленных беспокойств, в худшем — смерти экономного персонажа. Подобный взгляд характеризует архаическое коллективное отношение к деньгам, если они сосредоточены в одних руках, и остается неизменным способом описания богатства на протяжении всей истории культуры. Противоречивые исследования и обсуждения феномена богатства в концентрированном виде нашли отражение в творчестве Шекспира. В сознании его персонажей постоянно присутствует мифологема выбора между ситуацией всеобъемлющей несвободы и самостоятельной интерпретацией неизбежного. Фатализм темных иррациональных начал, каковыми являются жизнь, любовь, деньги, шекспировские герои стремятся трактовать с позиций механического детерминизма как неумолимое сцепление причин и следствий, но обстоятельства с драматической очевидностью свидетельствуют об ущербности попыток познать одновременно материальное и метафизическое. Эгоизм представляется идеальной формой индивидуального существования, предельно точным и беспощадным средством освоения реальности.
Эгоцентризм Гамлета вызван созерцанием нравов "жирного века", саркастическое описание которых предстанет и в "Отелло". Наследник философии Бэкона, Яго делит людей на "честных холопов", которым "полюбилась кабала", "ослиное усердие, жизнь впроголодь и старость без угла", и тех, которые делают "вид, что хлопочут для господ, чтобы самим преуспевать" ради "собственной цели". Образы шекспировских себялюбцев, за редким исключением, не имеют ничего общего с уже известными купцами или ростовщиками, они воплощают литературную симптоматику расширения проблемы ценностного измерения жизни, что обогатит последующую культуру изображением фигуры богача и живописно интенсифицирует привычные этико-философские параллели: власть—деньги, любовь—деньги, жизнь—золото, смерть—богатство.
Себялюбие подталкивает шекспировского героя к созданию принципов нового поведения. Дельцы из "Ричарда III" получают авторитетное поучение, касающееся комплекса проблем, связанных с негативной стороной обогащения и обобщенного понимания власти над чем-либо. В предшествующей традиции центральным моментом сетований бедности была апелляция к совести притеснителя, пробуждение в нем чувств добропорядочного христианина. Герой Шекспира расправляется с моральным раздражителем, выводя из понятия себялюбия новый взгляд на социальную этику: "Я есть я. Ричард любит Ричарда... Ведь совесть — слово, созданное трусом... Кулак — нам совесть...". Более циничное развитие Ричардовой мысли обнаруживается в "Буре": "Совесть? А что это? Мозоль? Так я хромал бы. Нет, я такому богу не молюсь...".
Совесть, добродетель — явления универсальные и обязательные для всех слоев общества — для торгового и ростовщического ремесла оказываются наиболее актуальными, но не в плане их соблюдения, а прежде всего в аспекте подбора оправданий для наиболее успешного и убедительного их преодоления. Драматургическая интрига "Отелло" увеличивает пространство теории себялюбия, допуская лишь вариации на тему личной выгоды. Апологет нетрадиционной морали Яго откровенно признает: "Добродетель! Это — фига! От нас самих зависит то, что мы являемся такими или другими. Каждый из нас — сад, а садовник в нем — воля. Расти ли в нас крапиве, салату, иссопу, тмину, чему-нибудь одному или многому, заглохнуть ли без ухода или пышно разрастись — всему этому мы сами господа". Агрикультурная образность, обрамляющая понятие индивидуальной свободы, необходима, чтобы сформулировать природу честолюбия, поэтому ссылки на естество мира выглядят наиболее убедительными.
Натура начинает ассоциироваться с эмоцией, мешающей воплощению идеи власти и, соответственно, достижению богатства. Разум служит для упорядочения отношений, становится инструментом избавления от совестливой крови. "Если бы, — утверждает Яго, — не было разума, нас заездила бы чувственность. На то и ум, чтобы обуздывать ее нелепости... у нас есть разум, чтобы охлаждать наши бешеные порывы, наши плотские желания, наши необузданные похоти".
Рассуждения героя близки взглядам Монтеня, утверждавшего, что в человеке идет борьба между разумным — гуманным и животным — грубым, чувственным. И только победа прагматического — человеческого может выявить истинное предназначение индивида. Подобные представления позволяют более корректно прочитать шекспировские образы скупца и апологета богатства. Видимая сторона вопроса (рациональная позиция) номинально соответствует философскому идеалу, и в этом смысле тяготение к власти, деньгам вполне оправданно. Но Шекспир, как и Монтень, склонен рассматривать добродетель как баланс культурного — этического и природного — чувственного, а разум должен пропорционально распределять антагонистические начала. С другой стороны, стремление к обладанию чем-либо в моральной системе барочного мировоззрения вытесняет разум, становясь страстью. Здесь не может быть рассудительности средневекового купца, разумности тактических и стратегических решений политика.
В "Тимоне Афинском" сохраняется подтекст двойственности века, вывихнувшего суставы. Случай подстерегает человека. Отшельничающий Тимон находит клад. Создается образ "желтого раба", "всеобщей шлюхи человечества", распространяющей свое влияние на мир, обладающей способностью превращать в ничто нечто и наоборот, крушить природные оппозиции; золото приобретает в монологе Тимона метафорическую функцию возмездия, "убийцы королей", разрывающего "союз сына и отца", "доблестного Марса", "осквернителя чистейшей постели Гимена". К "видимому богу", соединяющему "невозможности" и заставляющему "их целоваться", говорящему на всех языках и доступному для понимания всех, обращена просьба героя уничтожить мир, превратить его в "империю зверей".
Пещерная мизансцена оказывается удобной для подслушивания разговора Поэта и Живописца, в экспозиции трагедии воспевавших богатство, "магию щедрости", столь необходимую для расцвета искусств и ремесел; теперь же служители муз отбрасывают лицемерные маски, и обнажается низменная природа творческого вдохновения. Шекспир рисует панораму жизни, пронизанной жаждой обогащения; куртизанки готовы за золото поразить болезнями всех юношей Афин, разбойники согласились было безмерно красть, но испугались чудовищности предложения.
Диктат золота как принцип мироуправления подвергается сомнению в сцене встречи Тимона со слугой Флавием, но искренность нерасчетливого человека не может преодолеть опыт прожитой драмы. Болезнь сомнения и озлобленности приводит к самопогребению героя.
Интрига испытания властью и золотом количественно умножается в "Короле Лире". В аспекте исследуемой темы эта трагедия интересна фабулой доверия отца вероломным дочерям. Сколько ни доказывала культура "купеческим" сюжетом, что нельзя доверяться наследникам, ее уроки прошли для Лира напрасно. Данное произведение относится к тем немногим художественным экспериментам, которые моделируют ситуацию, обратную привычной; симпатии читателя на стороне того, кто постоянно был объектом ненависти и насмешек. Лиру назначается быть в положении нуждающейся юности, участь детей постигает отца. Происходит существенная перестановка литературных объектов — палача и жертвы. С точки зрения культуры, подобный эксперимент оправдан: обмен судьбами позволяет рассмотреть классическую интригу, наказать отца за жесткосердное поведение его предшественников. Страдания, выпадающие старику, усиливаются неизвестным привычной схеме мотивом: жадный патриарх — нуждающиеся отпрыски. До Шекспира в литературе отец укорял "детищ" в расточительстве, теперь "седая голова" потрясена неблагодарностью.
По Лиру, случившееся — недосмотр природы, насмешка мироздания, объединившие в единой истории "людей-механизмов" (если воспользоваться терминологией Гамлета) и моральность космоса. Лир не в состоянии логически осмыслить происшедшее, он требует медицинского вскрытия Реганы, чтобы узнать, "есть ли какая-либо причина в природе, создающая такие жестокие сердца". Желание героя увидеть истоки зла в сердце восходит к популярной средневековой фабуле, в одном из своих вариантов зафиксированной Иоганнесом Паули: умирающего ростовщика родные умоляли покаяться, тем самым заслужить прощение. На настойчивые просьбы он рассерженно возразил: "Мое сердце не способно на раскаяние, сперва подыщите мне другое сердце". Регане природа вложила в грудь "мрамор", она достойная наследница купцов и ростовщиков, ошибка натуры исключительно в том, что случай подобрал ей в отцы Лира.
Литературный комментарий этико-эстетических и философских архетипов бедности, богатства, частной собственности. Литературная полемика прагматических и идеалистических концепций
Отношение к бедности всегда было неоднозначным. Древность издевается над неимущими, идеализация бедности как олицетворения природной умеренности берет начало в культуре сентиментализма. Средние века в голиардических жанрах не признают за бедными права нести библейскую правду о подлом богатстве и святой нищете. Культура чаще всего с пренебрежением относится к крестьянам, порой доходя до нескрываемой враждебности. В многочисленных жестах осмеиваются нравственные качества бедноты. Голиарды (деклассированные клирики) рисуют вилланов моральными уродами. Жак Ле Гофф приводит пример из поэмы "Склонение крестьянское", демонстрирующий изощренную критику «виллана», т.е. «деревенщины», «дьявола», «вора», «грабителя», «разбойника», «человека подлейшего» и т.д.
Крестьяне не оставались в долгу и компенсировали насмешки клирикальной и куртуазной культуры в жанрах фольклора, апокрифических сказаниях о греховности богатства и Жакерии. Особую враждебность испытывали крестьяне к техническому прогрессу: сеньориальная монополия на сельскохозяйственные механизмы усиливала давление на вилланов, толкала их на бунт. XIII и XIV века отмечены многочисленными примерами разрушения ручных и водяных мельниц.
XVIII век с восторгом описывает технические новшества, повлиявшие на формы разделения труда. Подбираются высокие эпитеты механизмам, приводимым в движение паром (240; 66).
Литературе понадобится чуть более полстолетия, чтобы освоить этот знак цивилизации. Организация "Конторы Нэда Лудда в Шервудском лесу", лозунг "Смерть механизмам, отнимающим у ткачей последний кусок хлеба" — реальность начала XIX столетия — обнаружится в патетике известного стихотворения Байрона, защищающего разрушителей машин.
К другим инструментам сеньориального произвола относится право устанавливать и хранить эталоны меры и веса. Многочисленные документы повествуют о наказании крестьян и ремесленников за использование фальшивых мер. "Чтение фаблио, юридических трактатов, судебных актов, — пишет Ле Гофф, — создает впечатление, что Средневековье было раем для мошенников, великой эпохой обмана. И объяснением тому было владение господствующими классами эталонами мер и весов" (236; 170).
Борьба классов проходила под аккомпанемент внутрисословного соперничества. Патрициат феодалов притязал на право отличия хотя бы уже в возможности вести роскошную жизнь. И здесь в ход шли самые разнообразные ухищрения, приводящие одних к обеднению, а других к обогащению.
Для литературы XVIII века частная собственность является достаточным объяснением источника нищеты. Писатели и философы задаются целью выявить природу частной собственности. Г. Гроций («О праве войны и мира») объясняет ее появление личными склонностями людей, их нравственными качествами, утверждает, поскольку частная собственность установлена путем взаимных соглашений, ее нарушение недопустимо. Близкие соображения высказываются Джоном Локком. Гольбах уверен, что имущественное неравенство не имеет существенного влияния на жизнь человека; для Гельвеция социальная дифференциация вполне естественное явление. Руссо связывает обсуждаемую проблему с фактом исчезновения равенства. В «Общественном договоре» автор настаивает на обязательствах соотносить индивидуальные правила здравого смысла с принципами всеобщего законодательства.
Проблема частной собственности, таким образом, перемещается в плоскость критики процесса первоначального накопления капитала, приводящего к мгновенному расслоению общества, к нарушению социальной конвенции исходного равенства. Руссо в «Новой Элоизе» создает модель утопического социального мира, обращается к классическому жанру пасторали, удобному для идеалистических экспериментов. В противовес образу капиталиста рисуется характер сострадательного помещика. Владелец поместья барон Вольмар представлен в образе заботливого отца, пекущегося о своих работниках, как о собственных детях. Он делит с ними заботы, трапезу, развлечения, наказывает нерадивых и награждает прилежных. Руссо, создавая патриархальную утопию, пытается в стиле патерналистской идиллии снять тревожащий культуру конфликт.
Лессинг, опираясь на лейбницеву теорию познания, приходит к пантеистической версии материализма. В сочинении «Воспитание человеческого рода» выражается сомнение в возможности рационального обоснования имущественного разделения людей. А. Радищев расширяет полемическое поле, противопоставляет идею абсолютной монархии народовластию как наиболее справедливому принципу государственного устройства, разрешающему проблему имущественного неравенства граждан. А. Куницын в «Праве естественном» представляет принципы теории естественного и социального равенства, в той или иной форме исповедовавшиеся просветителями. В трактате А. Бестужева «О воспитании» взгляды французских материалистов интерпретируются применительно к специфическим условиям российской действительности; предпринимается попытка уравнять с интересами государства личное благоденствие и благосостояние. Развитие этих идей обнаруживается в трактате В. Попугаева «О благополучии народных тел», автор убежден, что крепостное право, рабство несовместимо с естественным состоянием свободного человека.
Литература XVIII столетия решает проблему автономизации добродетели от стремления индивидуалистического буржуазного эгоизма. Резонерствующий разум вырабатывает оригинальную систему нравственных оценок. Материальные ценности и моральные истины ввергаются в сферу рационалистического обсуждения. Мораль, как одобрение и следование бескорыстной гуманности, проявляется в инстинкте безошибочного выбора между церковной догмой и естеством в пользу последнего. XVIII век подбирает рационалистические аргументы морально-субъективной природе феномена. Гельвеций распространяет принцип материального интереса на нравственные отношения, задается вопросом, какую выгоду искали античные герои Кодр и Деций, когда сознательно шли на смерть ради спасения своей родины. Дидро отповедует своему оппоненту, утверждает, что многие поступки имеют в своей основе вовсе не материальный интерес, куда более значимыми являются социальные удовольствия и страдания. Близкая мысль выразительно прозвучит у Э. Канта в «Критике практического разума»: нравственный закон, «категорический императив» имеет значение не в соотношении с выгодой, или пользой, он принуждает человека к исполнению долга независимо от того, принесет это человеку какую-нибудь выгоду или нет.
Литературный стандарт добродетели не исключает увлечения мирскими благами. Писатели Просвещения, не желая компрометировать героев любовью к бренному, все же вынуждены связывать стремление к обогащению с безысходностью положения персонажей или с системой морально-философских опосредовании.
Специфика подобного взгляда заключается в том, что основным способом оценки поведения героев становится созерцательный аспект представления событий, соответствующий нормотворческим мотивам морального действия. Характерен пример Прево, не желающего осуждать героиню и выносить категоричные оценки ее поведению. Писатель доказывает, что жизненный выбор, совершенный на основе не рациональных природных инстинктов, входит в противоречие с философской атрибутикой и поведенческой моралью эпохи, настаивающей на обязательствах культуры воспитать в героях рациональную способность коммерчески калькулировать феномены добра и зла.
Теория морального поведения осваивается литературой с помощью метафизических терминов «свободы» и «необходимости». Длительная конкуренция понятий, присутствующая во многих сюжетах Дефо, Филдинга, Прево, Ричардсона, завершается торжеством необходимости, поскольку она, по мнению эпохи, является естественной составляющей причинности. Свобода же приравнивается к случайности, что выводит данную категорию из прогностического поля философских идей словесности и затрудняет подбор рациональных аргументов, призванных ее доказать. Литература утверждает, что хаос субъективных ориентации противоречит социальному опыту читательской аудитории, желающей обладать убедительной программой жизнеосуществления.
Индивидуалистически-интеллектуальный вызов судьбе
Деньги и идеи — понятия взаимоисключающие, если они не укладываются в единый вектор устремлений. Если деньги суть идеи накопления, то это удачное сочетание, но если они противоположны и лишь временно сосуществуют, то неизбежен крах их обладателя. Первая половина XIX века проходит под знаком антагонистических тенденций: одни персонажи безумно прожигают свои и чужие состояния (это и дворяне, и подпавшие под их влияние купцы) — другие, избежавшие соблазнов переменчивых мод, методично приращивают состояния, разоряя окружающих.
В середине столетия неожиданно появляются соблазнительные философские теории, мимо которых не может пройти литература. Многие герои литературных произведений устремляются испробовать эти идеи на себе. Эффектные философские построения захватывает в круговерть драматических мыслительных коллизий новую силу — тех аптекарских, учительских, кухаркиных детей, достаточно сильных, чтобы противостоять соблазнам, но не менее любопытных и амбициозных, чтобы не поддаться обаянию мысли переступить через моральную норму в желании испытать себя. Устаревают и уходят в прошлое сюжеты бальзаковских "людей-амфибий", и тема «жизни не по средствам» перемещается в границы новых конфликтов. Купцы и ростовщики, которым удалось противостоять искушениям, предстают образцами для подражания тем, кому нечем похвалиться, кроме собственной головы, готовой воспринять самые разрушительные идеи. В культуру входит новая коллизия — "жизнь по идее". Начинается мода на Ротшильда.
У Г.Гейне Ротшильд, "царь иудейский", соотносится с Христом. Эта параллель обнаружит художественную интерпретацию у Достоевского. Развернутый комментарий теории обогащения встречается в "Подростке". "Моя идея, — рассуждает Аркадий Долгорукий, — это стать Ротшильдом". Герой уверен в возможности обеспечить достижение цели с помощью математики: "...дело очень простое, вся тайна в двух словах: упорство и непрерывность" (33; VIII, 212). Персонаж Достоевского вспоминает случаи, когда просящие милостыню имели до трех тысяч кредитными билетами, а некоторые и до пяти тысяч. Аркадий создает теорию "нехитрой формы наживания", суть которой сводится к убежденности, что "непрерывность" в движении к капиталу и есть залог успеха. С этой целью герой решается на изнурительные эксперименты, месяц питается только хлебом и водой. Тяжесть испытания побуждает его пересмотреть рацион; выгоднее видится двухдневный пост, завершающийся тратой сбережений. Экономия при таком самоограничении была заметной исключительно в плане проверки выдержки, но не накопления. Проблемы, стоящие перед Аркадием, многочисленны. Здесь и самое скромное жилье, потребное исключительно для того, чтобы выспаться ночью или укрыться в слишком ненастный день; и искусство носить платье и сапоги, чтобы они не изнашивались.
Критерии морали, нравственности в контексте проблемы денег декларативно отвергаются Аркадием, и одновременно не допускается мысли о разорении маленьких людей. Представитель низов, Долгорукий желает достигнуть "могущества и уединения", и не для того, чтобы возвыситься над миром, а чтобы заставить общество забыть о своем незаконном происхождении, за которое его так дразнили в детстве, выверить характер и проверить, не обладает ли он сам теми же самыми, неприемлемыми им в других людях, качествами. Названные источники теории "русского Ротшильда" способны откорректировать представления о мире, но не могут приблизить к богатству, так как не учитывают принципов взаимосвязи социальных феноменов и составных искусства быстрого обогащения.
Достаточно сравнить героя Достоевского с героями Бальзака и Золя, чтобы убедиться в ошибочных взглядах на проблему накопления. Различен генезис сюжетов обогащения. Гобсек в десятилетнем возрасте отправляется юнгой в Ост-Индию, до двадцати лет скитается, становится участником ужасных событий, испытывает "неожиданные удачи, романтические превратности, безмерные радости, голодные дни, попранную любовь, разорение и вновь нажитое богатство, смертельные опасности". Не лишне указать на то, что родился Жан-Эстер ван Гобсек в 1740 году, то есть застал время фантастических социальных и исторических метаморфоз, дарующих случай, коим обязан воспользоваться человек, лишенный предрассудков и обладающий сильной волей.
Саккар, герой романа Золя "Деньги", приезжает юношей в Париж "без гроша в кармане, голодный, с бешеным желанием удовлетворить свои вожделения", "броситься в город, чтобы завоевать его!" Много раз он "поднимался высоко, через его руки прошел целый поток миллионов", "и в который раз он оказывался снова на мостовой, такой же алчный, терзаемый все той же потребностью наслаждаться и побеждать". Аркадий приезжает в Петербург с "характером", выражающимся в "правильном сознании" — недоверчивости, угрюмости и "необщительности", по его мнению, достаточных вкупе со склонностью к математике для достижения Ротшильдова положения.
Однако мизантропия Аркадия — результат длительных одиноких размышлений — изначально исключает из предприятия людей ("...во всех мечтах моих о том, как я буду обращаться с людьми, — у меня всегда выходило очень умно; чуть же на деле — всегда очень глупо"), в которых бальзаковский Гобсек и Саккар Золя, напротив, испытывают острую потребность. "Он (Гобсек — А.Я.) знал господина де Лалли, господина де Кергаруэта, господина де Портандюэра, ...отца Типпо-Саиба и самого Типпо-Саиба. Были у него какие-то связи и с Виктором Юзом и другими знаменитыми корсарами...". "Он (Саккар — А.Я.) попробовал всего и не насытился, потому что, казалось ему, у него не было ни случая, ни времени как следует использовать людей и обстоятельства". В качестве основы опыта накопления писатели предлагают законы действительности, сотканные из многочисленных человеческих выгод; в них потенциально заложены индивидуальные возможности, не исчисляемые с помощью гимназических наук, но данные как нечто допустимое, открытое для проб, ошибок, совершаемых неограниченной инициативой.
Самая разработанная и убеждающая логикой формул теория, по Достоевскому, оказывается непригодной на те случаи жизни, в которых торжествует принцип изменчивости обстоятельств. Психология людей, если она не детерминирована высчитанностью рациональной модели, входит в противоречие с рекомендательными условиями задачи. Деньги обнаруживают свою эволюционную природу, постигаемую только опытным путем. Самоограничение в этой системе — исключительно частность, не должная распространяться на обобщенную конструкцию, пребывающую в постоянной трансформации.
Идеи Аркадия несут отпечаток теории пушкинского Германна — умеренность, расчет и аккуратность; не случайно в этой связи и упоминание о "немецком фатере". Отрицается желание "умеренного" богатства, но не общее стремление к накопительству: "главным правилом будет у меня — не рисковать ничем, и второе — непременно в день хоть сколько-нибудь нажить сверх минимума..., чтобы ни единого дня не прерывалось накопление..." (33; VIII, 216). Аркадий допускает ошибки в расчетах, оперирует предельно малыми величинами, преувеличивает значение первого успеха ("...за альбом я взял семь рублей девяносто пять копеек барыша на два рубля пять копеек затраченного капитала"), миниатюрные размеры которого не претендуют на обнаружение абсолютных механизмов материального возвышения.
Им не учитывается конкуренция материальной силы и моральных норм (эта антитеза решается в плане компромисса: рассказ об афере парижанина Лоу порождает уверенность, что не следует доверяться или обманывать, но надо быть горбуном, на спине которого проходит подписка на акции, разорившая в скором времени тысячи людей: "...я вот и есть тот самый горбун!") (33; VIII, 218). Отвлеченные финансовые истины противоречат практике повседневности, и компенсаторскую роль здесь должны выполнять не копеечные объемы, а противоречивая логика занятия, с трудно определимой гранью между искусством мыслить, доверием случаю, рассудочной теорией и обыкновенным ремеслом.
Одно из рассуждений персонажа содержит в общих чертах верные, но не учитывающие частностей гипотетические правила: "Ну есть ли возможность представить, что при непрерывном упорстве, при беспрерывной зоркости взгляда и беспрерывном обдумывании и расчете, при беспредельной деятельности и беготне вы не дойдете наконец до знания, как ежедневно нажить... (Следует прервать цитату и предположить сумму, вознаграждающую героя за столь титанические усилия, она не может быть маленькой, все литературные прецеденты указывают достойную компенсацию трудов после куда более скромных деклараций о намерениях. Упорство, зоркость, обдумывание, деятельность, активность просто обязаны вознаградить мечтателя, дать желанный и заслуженный приз, но мысль завершается ошеломляющим для читателя уточнением) ...лишний двугривенный?" (33; VIII, 217).
