Введение к работе
Постановка проблемы.
В русском литературном процессе творчество Л. Толстого занимает особое место, определенное масштабом личности писателя, выступающего не только в роли гениального художника слова, но и в роли философа, учителя-миссионера. Этой «поливалентностью» бытийной роли Л. Толстого объясняется уникальное многообразие жанровых форм его творчества, в то же время не противоречащее удивительной целостности художественного мира, которую на протяжении долгого времени было принято игнорировать или отрицать. Парадигматичность, составляющая основу этой целостности, связана с идеей спасения / воскресения, сопряженной с поиском путей в утраченный рай, пространственным коррелятом которого является сад, а временным – детство, когда ребенок ощущает свое единство с большим миром и чувствует себя защищенным Матерью – проводником Божественного или одной из инкарнаций Бога. Автопсихологический, автореферентный герой Толстого, попадая в пространство гор, степи, леса и дома, проходит ряд инициационных испытаний, чтобы познать себя и смысл жизни, владение которым ведет к обретению радости бытия и ощущению присутствия в мире Божественного начала.
Художественный мир Толстого представим в виде его собственного любимого метафорического образа – шара, который сохраняет свою целостность только за счет постоянного движения составляющих его частиц. Это бесконечное движение соотносимо с «незакрепленностью» автореферентного героя, его способностью перемещаться из одной пространственной структуры в другую, провоцирующих вступление в разного рода субъектно-объектные связи, подобно «каплям» в эмблематическом сне Пьера Безухова. Попадая в сферу притяжения различных пространственных структур, семантическое наполнение не только ключевого для Толстого характера, но и тех или иных категорий меняется, что традиционно определяется как «текучесть», «изменчивость» писателя, напрямую связанная с «диалектикой души».
Вписанность персонажей писателя в определенные пространственные структуры активизирует в сознании читателя архетипические смыслы. Кроме того, в освоении таких пространств у современников из близкого Толстому круга имелся богатый опыт: усадебная жизнь обращала к дому и саду, которые часто представлялись неразделимыми; сад имел в России свою историю, учитывающую и его мифологическую семантику; путешествия и военная служба знакомили с горами и «людьми гор»; специфика передвижения заставляла принимать во внимание пустые незаселенные пространства и природные факторы – метели и бураны. Все эти пространственные универсалии представлены в творчестве Толстого. Едва ли найдется еще один русский писатель, за исключением, быть может, А.С. Пушкина, который в столь масштабном корпусе текстов с такой долей достоверности и подробности воспроизвел каждую из них, с учетом их архетипической, мифологической, исторической и культурной семантики и одновременно в особой авторской смысловой транскрипции.
Проблема литературных универсалий, концептов, констант, ключевых слов и т.д. относится к числу наиболее обсуждаемых в последнее время в литературоведении, языкознании, философии, психологии, культурологии (см. работы А. Вежбицкой, Н.В. Володиной, Е.М. Мелетинского, Р. Мниха, С.Ю. Неклюдова, Ю.С. Степанова, М. Эпштейна и др.). В понимании литературных универсалий мы следуем за А.А. Фаустовым, предложившим программу их изучения: литературные универсалии можно определить как «…возникающие в рамках определенного периода национальной литературы лексико-референтные сращения, единства, наделенные достаточной стабильностью и вместе с тем энергией изменчивости и варьирования и по-разному – в неодинаковом объеме и в неодинаковых проекциях – воплощающиеся в различных авторских реальностях и в конкретных текстах».
В литературных универсалиях слово составляет с воображаемым референтом нерасторжимое единство; точка кристаллизации литературной универсалии – это референт вместе со своим именем, выводящим в ментальную, концептуальную сферу. По мере того, как функционируют литературные универсалии, они притягивают к себе определенную лексику, образуя лексическое поле. То же самое происходит с мотивикой и другими элементами художественного мира. Можно сказать, что литературные универсалии материализуются через накапливающиеся, «налипающие» вокруг них по мере развертывания лексику, мотивы, глубинные тропы, предметность и персонажей и находят свое наиболее сконденсированное выражение в собственном имени.
«Ядром» литературных универсалий мы считаем литературные характеры. Подобная установка объясняется антропоцентричностью русской литературы XVIII – начала XX веков и особым положением характера как «объекта литературной, литературно-критической и иной рефлексии», его «закрепленным» лексико-семантическим и ономастическим обликом. Центральное положение характера в системе литературных универсалий подкрепляется и той предикативной ролью, которую в литературе указанного периода играет модальная перспектива (аналог мотива в канонических текстах), задаваемая определенной семиотически воплощенной «страстью души», базовой эмоцией (вроде восторга / восхищения, скуки / тоски, стыда, зависти и др.). Так что в итоге мы можем говорить о триаде: универсальные характеры – модальные универсалии – пространственные (или предметно-пространственные) универсалии.
Закономерен вопрос о различении универсалий разного уровня: общелитературных, в том числе национально-литературных, и авторских. Собственно авторские универсалии пересекаются, а зачастую и совпадают с общелитературными, даже общекультурными универсалиями, если принимать в расчет точки сопряжения литературы с философией, живописью, кинематографом и др. Эти пересечения активируют потенциал изменчивости универсалий и их способность вступать в разнообразные комбинации с универсалиями других уровней. Анализ как общелитературных, так и авторских универсалий способствует выявлению национального своеобразия литературы.
С этой точки зрения изучение творчества отдельных авторов, в том числе Л. Толстого, через призму литературных универсалий представляется НАУЧНО АКТУАЛЬНЫМ. Подобный подход позволяет не только раздвинуть границы уже освоенных за долгую историю изучения писателя идей и интуиций, но и существенно по-новому взглянуть на толстовскую антропологию и характерологию. Здесь неизбежно возникает вопрос о литературном контексте, поэтому анализ литературных универсалий в творчестве Толстого ведется на фоне прослеживания аналогичных структур в литературе XVIII – начала XX веков. С культурой и литературой XVIII века Толстой был связан генетически; в своих произведениях вел диалог с существующей литературной традицией; из его творчества во многом – с разной степенью притяжения и отталкивания – выросли авторы начала XX века.
Ключевыми универсальными характерами русской литературы этой «большой» эпохи являются «Герой», «лишний человек», «пророк», «поэт», «обыкновенный человек», «странный человек», «слабый // сильный человек», «мечтатель», «маленький человек», «праведник // грешник». И уже при беглом взгляде на них можно заподозрить, что толстовские персонажи занимают в общелитературной характерологии совершенно особое место.
Характеры Толстого – по большей части авторские образования. Свойственное ему размывание рамок характеров традиционно – и вполне справедливо – объясняется антропологическими представлениями самого писателя о «текучести» человеческой природы. Оттого в творчестве Толстого отсутствуют бинарные характерологические оппозиции типа «праведник // грешник», а также такие «законченные» характеры, как «пророк», «поэт», «странный человек», «мечтатель», «маленький человек».
Выстраивая типологию характеров Л. Толстого, мы следуем в основном за Ю.М. Лотманом, выделившим у писателя два основных типа героев. Исследователь исходит из ориентации Толстого на «тернарную модель», базовым для которой является «представление о том, что человеческое бытие не нуждается во внешнем оправдании и само по себе имеет безусловную ценность». Соответственно, к первому типу принадлежат «герои саморазвития и самооценки», «герои, находящиеся в пространстве между добром и злом и ищущие пути вырваться из мира зла и переместиться в мир добра», а ко второму – «герои существования, которое не подлежит оценке», герои, чей мир лежит по большей части вне нравственных оценок, поскольку оправдан своим бытием, имеющим безусловную ценность.
«Список» героев второго типа очень широк – от деда Ерошки до Николая Ростова и Хаджи-Мурата, в связи с чем само понятие нуждается в разъяснении и некоторой корректировке. Главным объединяющим признаком таких героев является интуитивное восприятие мира как единого целого, а себя как его органической части. Однако ощущение себя Обитателем (по слову Р. Густафсона) этого мира характерно для персонажей, пребывающих в разных измерениях: с одной стороны, в языческом, или пантеистическом, с другой – в христианском, подобно Наталье Савишне из «Детства», капитану Хлопову из «Набега», Никите из «Хозяина и работника», а также для персонажей «смешанного» сознания, как, скажем, для Платона Каратаева.
Для последних нравственный вектор является определяющим, хотя они также не проявляют склонности к анализу, в отличие от «героев оценки». Интуитивное приобщение к религиозному сознанию предполагает органическую ориентацию на добро одновременно с необходимой для «героев существования» стихийностью бытия. Таким образом, к «героям существования, которое не подлежит оценке», примыкают персонажи, чье бытие тоже ценно именно фактом своего наличия, но на сущностном, интуитивном уровне нравственно ориентировано. Возможно, и для героев с религиозным типом сознания нужна своя дефиниция, но в то же время имеются веские основания для включения их в группу «героев существования» на основе выделенного Ю.М. Лотманом критерия: их «мир» оправдан «тем, чем оправдана жизнь, – фактом своего существования».
Таким образом, центральный толстовский характер определяется как «герой оценки», который многовариантно воплощается в различных персонажах толстовских художественных произведений. Именно этот автопсихологический, автореферентный характер и является ядром системы универсалий Толстого, а вокруг него выстраиваются модальные и предметные универсалии.
Наше исследование призвано выявить функционирование пространственных универсалий в творчестве Толстого и связанных с ними характеров, сюжетов, мотивов, тропов и др. Сам по себе список пространственных универсалий, организующих художественное пространство Толстого, совпадает с общелитературным: «пустыня» («степь» и «лес» как ее изводы), с нею во многом сопряженная «метель», которая, однако, отвоевывает собственное пространство, «горы», «сад», «дом», «небо» (с небесными светилами), «река / море», «земля», «дорога / путь».
В предлагаемой работе наше внимание будет сосредоточено на пространственных универсалиях «пустыни», «гор», «метели», «сада» и «дома» не только как на наиболее репрезентативных в творчестве Толстого, но и наименее изученных. «Земля» уступает другим универсалиям по масштабу и степени систематичности, а «небо», «путь», «река / море» весьма успешно, а зачастую и блестяще описаны в работах о Толстом: в книгах С.Г. Бочарова, Д. Орвин, Р. Густафсона, Б.И. Бермана, В.И. Камянова и др.
ЦЕЛЬ данного исследования – выявить и описать пространственные универсалии в творчестве Л. Толстого, проследить их динамику, установить связь пространственных универсалий с характерологией писателя, учитывая литературную традицию.
В соответствии с означенной целью в процессе исследования нами решались следующие ЗАДАЧИ:
-
Обосновать научную правомерность и продуктивность рассмотрения толстовского творчества сквозь призму литературных универсалий.
-
Описать логику и механизмы воплощения литературных универсалий в толстовских текстах; сопоставить функционирование универсалий в художественных и религиозно-философских, публицистических сочинениях писателя.
-
Проследить развертывание пространственных универсалий в творчестве Л. Толстого, соотнести их эволюцию и трансформацию с изменениями в мироощущении и философии писателя.
-
Выявить общекультурные, общелитературные и авторские элементы в структуре пространственных универсалий Л. Толстого и описать их взаимодействие, опираясь на анализ аналогичных структур в произведениях русских писателей XVIII – начала XX вв.
-
Установить связь пространственных универсалий с характерологией Л. Толстого, определить «ядерные» для различных пространственных универсалий типы героев.
-
Продемонстрировать своеобразие характерологических и модальных универсалий Л. Толстого на общелитературном фоне.
НАУЧНАЯ НОВИЗНА исследования заключается в том, что в нем впервые дается системное описание пространственных универсалий в творчестве Л. Толстого в их взаимодействии с характерологией писателя в контексте русского литературного процесса XVIII – начала XX вв.
Объектом диссертационного исследования являются общие закономерности функционирования и развертывания пространственных универсалий в творчестве Л. Толстого.
Предмет исследования – пространственные универсалии в творчестве Л. Толстого («пустыня», «горы», «метель», «сад», «дом») и связанные с ними характеры.
Материалом исследования являются художественные, публицистические и религиозно-философские произведения Л. Толстого, его дневниковые записи, а также произведения русских писателей XVIII – начала XX веков, составляющие необходимый фон исследования. Отбор материала обусловлен поставленной целью: нами рассматриваются прежде всего наиболее репрезентативные с точки зрения заявленной темы произведения (исследование велось с опорой на созданную в рамках воронежского проекта «Универсалии русской литературы» электронную базу текстов, принадлежащих 112 русским писателям XVIII – начала XX в. и имеющих объем более 43 миллионов словоформ).
Общей методологической основой исследования является системное единство выработанных литературоведением теоретического и историко-литературного подходов к объекту изучения. Поставленные задачи требуют применения структурно-семиотического, мифопоэтического, сравнительно-исторического, историко-биографического, психоаналитического методов, принципов теории подтекста и теории интертекстуальности, а также приемов мотивного анализа.
Методологической базой исследования послужили в особенности общетеоретические работы, а также труды о Л. Толстом и русском историко-литературном процессе Б.И. Бермана, С.Г. Бочарова, Г.Я. Галаган, Б.М. Гаспарова, Л.Я. Гинзбург, А.Г. Гродецкой, Р.Ф. Густафсона, Г.А. Лесскиса, Ю.М. Лотмана, Д.Т. Орвин, С.В. Савинкова, О.В. Сливицкой, В.Н. Топорова, А.А. Фаустова, Б.М. Эйхенбаума, М. Эпштейна, А.С. Янушкевича и др.
Теоретическая значимость. Предложенная в диссертации концепция прочтения творчества Л. Толстого через анализ литературных универсалий позволяет расширить представление об универсальном в литературном процессе, о функционировании литературных универсалий в художественных текстах, о соотношении текста и метатекста, текста и культурных кодов, а также существенно скорректировать представления об эволюции Л. Толстого, о соотношении разных периодов его творчества, о взаимодействии в его произведениях художественного и философско-публицистического начал, о толстовской характерологии, антропологии и эпистемологии и о месте Л. Толстого в литературном процессе XVIII – начала XX веков.
Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть применены в общих и специальных вузовских курсах по истории литературы ХIХ века, истории культуры; материалы исследования могут быть использованы для спецкурсов и спецсеминаров по творчеству Л. Толстого.
Положения, выносимые на защиту
1. Пространственные универсалии Л. Толстого, общелитературные по своей основе, получают в творчестве писателя авторскую, нередко парадоксальную транскрипцию. Пространственные универсалии способны влиять на семантическое и оценочное наполнение попадающих в сферу их притяжения образов, мотивов и тропов. Такая полисемантичность может быть соотнесена с давно замеченной «текучестью» представлений о человеке у писателя и с открытой им «диалектикой души».
2. Трансформация пространственных универсалий в текстах Л. Толстого демонстрирует эволюцию в мироощущении и философии писателя, одновременно обнажая динамическое единство всех периодов его творчества, а также произведений разной жанровой природы: художественных, публицистических и религиозно-философских.
3. Толстовские персонажи занимают особое место в общелитературной характерологии. Некоторые канонические характеры (к примеру, «Героя» или «обыкновенного человека») Л. Толстой подвергает инверсии, некоторые («маленького человека» или «лишнего человека») обходит вообще. С опорой на лотмановскую фразеологию можно говорить о двух базисных характерологических типах у Л. Толстого: это «герои саморазвития и самооценки» и «герои существования, которое не подлежит оценке». Первые являются «ядерными» для всех рассмотренных пространственных универсалий писателя – «пустыни», «гор», «метели», «сада» и «дома»; вторые – для «пустыни» и «метели»; с садом же, кроме того, связаны героини, воплощающие «женский миф» Л. Толстого. «Герои саморазвития и самооценки» могут рассматриваться, по существу, как один герой со многими лицами, репрезентирующий автора, и его можно назвать автопсихологическим или автореферентным характером, аналогом «лирического героя» в поэзии.
4. В отличие от единого характерологического типа героев «саморазвития и самооценки» герои «существования» представлены – и здесь мы расходимся с классификацией Ю.М. Лотмана – несколькими существенно различающимися вариациями. Это, во-первых, герои, пребывающие в языческом, или пантеистическом, измерении, во-вторых – герои, пребывающие в измерении христианском, а в-третьих – герои со «смешанным сознанием», как Платон Каратаев.
5. Универсалия «пустыни» в творчестве Л. Толстого восходит как к библейской традиции, так и к традиции древнерусской словесности. «Пустынный текст» Л. Толстого подключается к богатой литературной традиции, поддерживая два основных круга значений литературной пустыни: топографическое и онтологическое. Двумя изводами пустыни в произведениях писателя являются степь и лес: степь – как локус инициационных испытаний и смерти, а лес – как место искушений, пустынных миражей и обманов, а также возможных прозрений. Тенденция десакрализации литературной пустыни, характерная для русской литературы второй половины XIX века, отражается в повести Л. Толстого «Отец Сергий».
6. Актуализация библейского мотива «бури в пустыне» в творчестве Л. Толстого инициирует развертывание сюжета «метели в степи», восходящего в особенности к С.Т. Аксакову и А.С. Пушкину и представленного крупным планом в рассказах «Метель» и «Хозяин и работник». В произведениях Л. Толстого проявляет себя и парный мотиву «бури в пустыне» мотив «бури на море», двуединство которых обусловливает одновременную (и русской литературе знакомую) метафоризацию степи как пустыни и как моря. Универсалия «пустыни» в творчестве Л. Толстого вступает во взаимодействие и с универсалией «гор». И гора, и пустыня выступают локусом духовных исканий и инициационных испытаний героев, однако семантика и сюжетика гор более определенна и лишена амбивалентности, свойственной пустыне.
7. Универсалия «гор» в произведениях Л. Толстого представлена особой эмоциональной палитрой: «герой оценки» неизменно переживает чувство причастности к «большому миру», что маркировано состоянием духовного веселия и радости жизни, связанных с расширительным движением человеческого «я». Л. Толстой выступает наследником «горной философии» целого ряда русских писателей (от М.В. Ломоносова до Ф.И. Тютчева). «Горная философия» вписывается в философию природы раннего Л. Толстого, в соответствии с которой человеческое «я» и природа являются «эманациями одной метафизической сущности» (Д.Т. Орвин), а человек выражает то, что уже присутствует в природе. В развертывании универсалии гор у Л. Толстого важную роль играет диалектика удаления / приближения, акцентирующая онтологическую недоступность снеговых вершин для центральных героев, сопряженных с «горной» универсалией.
8. Развертывание «метельной» универсалии в творчестве Л. Толстого происходит в двух направлениях: инфернальном и провиденциальном, в чем писатель является преемником литературной традиции, у истоков которой находятся прежде всего «метельные тексты» С.Т. Аксакова и А.С. Пушкина. В свою очередь, сам Л. Толстой выступает основоположником новой традиции: в его творчестве берет начало сюжет метели-страсти, представленный в романе «Анна Каренина» и продолженный А.П. Чеховым, А.А. Блоком, А. Белым, М.А. Булгаковым, Б.Л. Пастернаком и др., воссоздающими метельный сюжет на новых путях.
9. Универсалия «сада», наряду с универсалией «дома», является ключевой в творчестве Л. Толстого. В пространстве сада автопсихологический «герой оценки» испытывает чрезвычайно значимые в художественной эпистемологии Толстого экстатические состояния, выводящие его за границы собственного «я», позволяющие познать как окружающий мир, так и собственную природу. Именно с садом связаны идея Бога, «женский миф» писателя и развитие концепции любви. Сад присутствует в подавляющем большинстве художественных текстов Толстого, зачастую является концептуальным ядром его философских высказываний. Исследование этой универсалии демонстрирует яркую самобытность Толстого на фоне развертывания «текста сада» русской литературы в целом.
10. Наибольшие трансформации в творчестве Л. Толстого испытывает универсалия «дома». Выступая в раннем периоде творчества писателя (трилогия «Детство. Отрочество. Юность») Эдемом, «колыбелью», убежищем, дом подвергается сокрушительным метаморфозам в поздний период. Уже в «Войне и мире» дом предстает в разных инкарнациях: как идиллический локус (дом Ростовых), как «горный» дом (дом Болконских), как чужой, или фиктивный, дом (дом Безуховых). Пьер Безухов оказывается первым «героем без дома». Линия дома как возможного Эдема заканчивается в романе «Анна Каренина», где она связана с Константином Левиным и его домостроительством, во многом параллельным домостроительству А.А. Фета. С заглавной героиней романа связана тенденция распадения дома, основная для творчества писателя 1880-х – 1900-х гг. Дом в указанные годы оказывается негативным пространством, связанным с модальной универсалией «страха / ужаса» и репрезентированным через серию мотивов (превращения человеческого в животное, дурных запахов и др.). При этом обитатели такого антидома интенсивно ищут пути выхода в «мир Божий», представленный в описаниях жизни природы и в раздумьях героев о «Царстве Божием».
Апробация результатов исследования. Идеи и материалы исследования представлялись в докладах на Международных, Межрегиональных и Межвузовских научных конференциях, симпозиумах и семинарах: «Национально-государственное и общечеловеческое в русской и западной литературах XIX – XX веков» (Воронеж, 2002); «Мир идей и взаимодействие художественных языков в литературе нового времени» (Воронеж, 2003); «Международные Толстовские чтения» (Тула, 2003, 2008); «Творчество А. П. Чехова в контексте современности» (Воронеж, 2004); «Художественная антропология и авторское начало в русской и мировой литературе» (Воронеж, 2005); «Современность русской и мировой классики» (Воронеж, 2006); «Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре» (Волгоград, 2007); «Русская словесность в мировом культурном контексте» (Москва, 2009); «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. Кирилло-Мефодиевские чтения» (Москва, 2009); «Память литературы и память культуры: механизмы, функции, репрезентации» (Воронеж, 2009); «Восток – Запад в пространстве русской литературы и фольклора» (Волгоград, 2009, 2011); «Универсалии русской литературы» (Воронеж, 2009, 2010, 2011, 2012); «Лев Толстой и мировая литература» (Ясная Поляна, 2010, 2012); «Кормановские чтения» (Ижевск, 2010, 2011, 2012); «Лев Толстой как нравственный ориентир в этической проблематике постсоветского театра» (Липецк, 2010); «Михаил Булгаков, его время и мы» (Краков, 2011); Международная филологическая конференция (Санкт-Петербург, 2011); «Лев Толстой и журнал “Современник”» (Ясная Поляна, 2011); семинар, посвященный памяти В. А. Свительского (Воронеж, 2009); Межвузовский научный семинар «На пути к литературным универсалиям» (Воронеж, 2009); Межвузовский научный семинар, посвященный 150-летию со дня рождения А. П. Чехова и 100-летию со дня смерти Л. Толстого (Воронеж, 2010) и др.
Материалы диссертации использовались в лекционных курсах «Универсалии русской литературы», «История русской литературы», в спецкурсе «Проблематика и поэтика творчества позднего Л. Толстого» и на семинарских занятиях по курсу «История русской литературы», читавшихся на филологическом факультете Воронежского государственного университета в 2004 – 2012 гг.
Структура работы. Диссертация состоит из Введения, четырех глав, Заключения, примечаний и библиографического списка, насчитывающего 407 источников.
