Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. «Записки из подполья»: слово героя 28
Глава вторая. «Преступление и наказание»: диалог с Истиной 66
Глава третья. «Евангелие от "Идиота"» 123
Заключение 187
Библиография 199
- «Записки из подполья»: слово героя
- «Преступление и наказание»: диалог с Истиной
- «Евангелие от "Идиота"»
Введение к работе
Проблема религиозного идеала в творчестве Достоевского имеет давнюю историю изучения. Впервые обозначена была эта проблема в трудах религиозных философов и критиков начала XX века (в трудах Н.Бердяева, Д.Мережковского, С.Франка, КМочульского). Затем эту проблему ставили и решали советские ученые (упомянем известные труды А.Скафтымова и Г.Фридлендера). Проблема религиозной веры в жизни и творчестве Достоевского на современном этапе развития науки, с одной стороны, широко разработана, с другой - требует новых путей изучения. Попыткой разработки новых путей исследования этой проблемы является данная работа. В диссертации идеал рассматривается не как собственно эстетическая категория, а как категория поэтики, воплощенная в художественном слове. Таким образом, под проблемой идеала в данной работе понимается проблема выражения религиозной идеи в художественном мире произведения. Поэтому исследование религиозных поисков писателя в работе ведется через анализ поэтики его произведений. Данный путь представлялся принципиально важным для решения проблемы интерпретации образа князя Мышкина в романе Достоевского «Идиот» (1868). Сложность поэтики романа заставила автора работы обратиться к материалу творчества Достоевского 60-х годов XIX века, которое предшествовало появлению романа. Для решения проблемы интерпретации образа князя Мышкина оказалось необходимым выявить принцип решения проблемы идеала в художественном творчестве Достоевского этого времени. В частности, в работе проанализированы повесть «Записки из подполья» (1864) и роман «Преступление и наказание» (1866). Последняя глава посвящена анализу романа «Идиот».
Последнее десятилетие в истории науки поставило ученых перед необходимостью изучения на новом уровне принципов соотношения религии и культуры, поиска собственно эстетических путей решения проблемы этого соотношения. Работы Й.А.Кирилловой и ТА.Касаткиной обозначили необходимость принципиально нового решения проблемы интерпретации образа
князя Мышкина в контексте соотнесенности образа героя с образом Христа в Евангелии. Актуальность исследования связана с назревшей необходимостью выработки пути решения проблемы идеала через анализ средств поэтики, в частности природы художественного слова.
Цели и задачи работы: найти методологический подход к решению проблемы интерпретации образа князя Мышкина в романе Ф.М.Достоевского «Идиот»; рассмотреть проблему идеала через изучение роли и характера слова в художественном произведении; разработать методологию анализа художественного текста, которая позволит решить проблему идеала на уровне слова; исследовать речевую стратегию слова героя; исследовать евангельские реминисценции и их влияние на роль и характер слова в произведениях Достоевского; установить принцип решения средствами поэтики писателем проблемы идеала в творчестве 60-х годов XIX века.
Научная новизна исследования определяется своеобразием подхода к анализируемому тексту и теоретической постановкой проблемы взаимоотношения слова и истины в художественном творчестве Достоевского, что позволяет обозначить новые пути решения проблемы взаимодействия мировоззрения писателя и поэтики его произведений. Данный подход особенно важен для решения проблемы интерпретации образа князя Мышкина.
Практическая значимость. Результаты диссертационного исследования могут быть использованы при подготовке вузовских лекционных курсов, спецкурсов и спецсеминаров, практических занятий по истории русской литературы и теории литературы. Сделанные в работе выводы открывают перспективы для дальнейших исследований, посвященных творчеству Достоевского.
Методология работы основана на сочетании теоретического, историко-литературного и структурно-функционального подходов. Методологической основой исследования являются работы М.М.Бахтина, А.В.Михайлова, Арпадг Ковача.
На защиту выносятся следующие положения:
проблема идеала в культуре исследуется как соотношение «абсолютного» и относительного (вслед за Г.В.Ф.Гегелем и С.Л. Франком);
художественное слово анализируется в двуединой направленности на действительность и онтологическую истину1, что позволяет изучать религиозную природу русской реалистической литературы на уровне слова (через изучение речевых стратегий и взаимодействие разных типов слов);
принципом решения проблемы идеала в творчестве Достоевского 60-х годов является способ изображения феномена в состоянии несоответствия его идеальному первообразу; самым сложным преломлением проблемы идеала становится образ князя Мышкина в романе «Идиот», ибо этим образом Достоевский испытывает меру и степень собственного принятия истины евангельского Христа.
Апробация работы. Основные положения работы получили апробацию на международных чтениях «Достоевский и мировая культура» в С-Петербурге (1997, 1999, 2000 гг), «Достоевский и современность» в Старой Руссе (1997, 1999 гг), межвузовской конференции «Герценовские чтения» (1999 г.), на аспирантских семинарах и на заседаниях кафедры русской литературы РГПУ им. А.И.Герцена.
Структура диссертации. Работа состоит из введения, в котором теоретически обосновывается постановка проблемы идеала и обозначается путь ее решеїшя через исследование поэтики художественных произведений; трех глав, в каждой
1 Под онтологической истиной понимается евангельский вдеал воплощения Божественной Истины в образе Христа и в Его слове. В 1854 году в письме Н.Д.Фонвизиной Достоевсхий писал, что в минуты покоя, любви и веры <і я сложил в себе символ веры, в котором все для" меня ясно и свято. Этот символ очень вроет, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивого любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, к действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше было бы оставаться со Христом, нежели с истиной» (Достоевский Ф.М, Полн.собр.соч. В: 30 т. Л., 1972-1990.T.28.I.C.176.).
из которых исследуется поэтика одного из произведений Достоевского 60-х годов XIX века («Записки из подполья», «Преступление и наказание», «Идиот»); заключения и библиографии, включающей 154 наименования.
«Записки из подполья»: слово героя
«Записки из подполья» появились в первых номерах «Эпохи» за 1864 год. Сама история изучения «Записок» свидетельствует о сложной и неоднозначной природе данного произведения. Так, в известных работах Шестова, Комаровича, Гроссмана, Долинина «Записки» оказывались определенным автобиографическим свидетельством «перелома в убеждениях» их автора1. При этом, как правило, слово героя отождествлялось с точкой зрения самого Достоевского. Одним из первых «развел» автора и героя в этом произведении Скафтымов в своей известной статье 20-х годов «"Записки из подполья" среди публицистики Достоевского»2. Он же рассмотрел «Записки» в контексте публицистических произведений писателя, в частности соотнес повесть с «Зимними заметками о летних впечатлениях». «Записки из подполья», в целом, фундаментально изучены литературоведами и философами. В одной из последних работ современная исследовательница так обозначает основные проблемные направления, сложившиеся в истории изучения произведения: «во-первых, осмысления личности героя; во-вторых, осознания философского фона повести; в-третьих, отражения авторского присутствия (биографического и мировоззренческого аспекта); в-четвертых, выявления плана реминисценций и рецепций; в-пятых, соотнесения повести с последующим творчеством писателя и наконец, в-шестых, оценки ее жанра»3. В центре нашего исследования -природа слова героя в ее особом аспекте соотнесенности с чаемым идеалом слова.
В «Записках» связь идеи и слова опосредована вымышленным миром, вымышленным образом. Конечно, не случайно исследователи проецировали слово героя - парадоксалиста на точку зрения самого Достоевского: форма повествования от первого лица, исповедальная тональность «Записок», создающая особую открытость героя, биографические сведения о его жизни4 этому весьма способствуют. Но сама художественная природа слова в «Записках» заставляет перенести решение проблемы в иной план. Слово здесь подчинено собственно художественной задаче. И идейный, философский смысл, столь мощно заявленный в повести, не является самодостаточным, не является непосредственным проводником идеи Достоевского. В «Записках» «игра с философией» оказывается элементом образа подпольного героя и должна рассматриваться исключительно в контексте этого образа.
В «Записках» слово героя - основа его образа. По слову мы представляем и судим его. Поэтому так важно рассмотреть, что происходит в тексте со словом. Кроме того, важным смысловым принципом построения текста повести оказывается принцип композиции. Можно сказать, что вербальный уровень текста, в отличие от композиционного, не дает верного ключа к его прочтению. На вербальном уровне значение все время ускользает, и на любой тезис тут же находится антитезис со всеми вытекающими доказательствами. Слово героя - продукт его больного сознания, самый яркий и страшный результат его духовного развития. Композиция как бы восполняет утраченный смысл, на другом уровне текста связывает вместе разошедшиеся в слове означаемое и означающее. Не случайно Достоевский отмечает в предисловии, что именно вторая часть повести («По поводу мокрого снега») и составляет собственно «Записки» героя. Различны принципы построения слова героя в первой и второй частях.
Для того, чтобы проанализировать эти различия, обратимся к общим принципам построения речевой стратегии слова героя, а затем к отличиям слова в первой и второй частях.
Необходимо отметить, что одним из главных принципов построения слова героя в «Записках из подполья» является диалог. Диалог как принцип построения слова героя «Записок» является характеристикой личности героя. Для слова подпольного парадоксалиста диалог оказывается, с одной стороны, внутренним двигателем больного сознания героя (диалог с самим собой, разъедающая душу рефлексия), с другой - отчаянной попыткой вырваться из подполья, приобщиться к другому «я».
Исследуя диалогическую природу слова в творчестве Достоевского, Бахтин отмечает глубокую объективность его произведений с точки зрения независимости героя от автора (герой как самосознание действительно изображается, а не выражается, в самом произведении дается дистанция между героем и автором). Достоевский «строит героя не из чужих для него слов, не из нейтральных определений, он строит не характер, не тип, не темперамент, вообще не объектный образ героя, а именно слово героя о себе самом и своем мире. Герой Достоевского не объектный образ, а полновесное слово, чистый голос; мы его не видим, мы его слышим; все же, что мы видим и знаем, помимо его слова, не существенно и поглощается словом, как его материал, или остается вне его, как стимулирующий и провоцирующий фактор. Мы убедимся далее, что вся художественная конструкция романа Достоевского направлена на раскрытие и уяснение этого слова героя и несет по отношению к нему провоцирующие и направляющие функции»5. Бахтин рассматривает действие диалогического механизма на разных уровнях текста. Он касается имплицитного образа читателя-собеседника подпольного героя, который воплощает напряженное взаимодействие сознания героя с другим сознанием, с чужим словом о нем, и принципиально новой авторской позиции по отношению к изображаемому человеку: «Замысел автора о герое - замысел о слове. Поэтому и слово автора о герое - слово о слове. Оно ориентировано на героя как на слово и потому диалогически обращено к нему. Автор говорит всею конструкциею своего романа не о герое, а с героем»6. Именно механизм диалога на разных текстовых уровнях, по Бахтину, дает возможность слову героя «раскрыться и самоуясниться»: «Замысел требует сплошной диалогизации всех элементов построения»7. В главе «Слово у Достоевского» Бахтин исследует собственно диалогическую природу слова Достоевского (разные виды двуголосого слова). Анализируя «Записки», ученый констатирует: «В повести нет ни одного слова, довлеющего себе и своему предмету, то есть ни одного монологического слова»8.
«Преступление и наказание»: диалог с Истиной
В романе, в отличие от повести, проблема идеала не сводима к проблеме героя. Конечно, в «Преступлении и наказании» решением этой проблемы является в первую очередь романная судьба Раскольникова. Весь сюжет героя построен как возвращение к идеалу гармонии между человеком и Богом, как вечный сюжет «грехопадения» и «восстановления» падшего человека. Тем не менее, характер постановки проблемы зла в образах и сюжете романа свидетельствует о трудности и нерешенности этой проблемы для самого автора.
Проблема идеала в романе решается в диалогическом взаимодействии слова и истины, как в соотношении точек зрения героя и автора-повествователя (по замыслу Достоевского повествователь — «всеведущее» существо), так и в столкновении субъективных «правд» героев. Нам представляется необходимым рассмотреть, как строится слово автора-повествователя, столь значимое для романного целого, как разворачивается речевая стратегия слова героя во взаимодействии со словом автора-повествователя и как соотносится слово героя с другими словами о мире, введенными в роман (особое место среди них занимает слово Евангелия).
В «Записках из подполья» слово героя является главным средством создания его образа, эволюция слова составляет здесь сюжет прозрения подпольного человека и обозначает путь его воскресения. В «Преступлении и наказании» слово героя подается словом автора-повествователя, оно не само изображает и характеризует героя, а функционирует в сложном взаимодействии с другими, «независимыми» от субъективного взгляда героя, словами о мире, и в первую очередь -точкой зрения автора-повествователя. Почему так существенен именно этот момент? Слово автора-повествователя воспринимается как выражение «объективной» точки зрения на события романного мира.
Читатель, так или иначе, опирается именно на это слово, на обозначаемые им характеристики, оценки, знаки. Автор-повествователь становится проводником читателя в романном мире, историком и летописцем жизни героя. Кругозор героя всегда ограничен, взгляд его субъективен, а образ романного мира требует полноты объективности. В рамках повести достаточным было наметить путь преодоления субъективной ограниченности человека, роман требует объемного изображения явления во всей полноте его экзистенциальных связей. И одного слова героя здесь оказывается недостаточно1.
Часть первая. В первой части слово автора-повествователя является словом хроникера, историка, комментатора, но все эти качества подчинены одному предмету, одной задаче - описанию душевной жизни героя. Это слово по своей внутренней сути монологично, в отличии от собственно слова героя, на изображение которого оно по большей части направлено. Слово это конкретно эмпирично в подробностях описания событий, места действия, других персонажей. Вместе с тем, этому слову открыты мысли и чувства героя. Слово автора-повествователя существует в универсальном времени - ему ведомо прошлое героя, его настоящее, не является для него тайной и будущее: «Сначала - впрочем, давно уже прежде — его занимал один вопрос: почему так легко отыскиваются и выдаются почти все преступления и так явно обозначаются следы почти всех преступников? ... Опускаем весь тот процесс, посредством которого он дошел до последнего решения; мы и без того слишком забежали вперед. Прибавим только, что фактические, чисто материальные затруднения дела вообще играли в уме его самую второстепенную роль. ... Окончательным своим решениям он продолжал всего менее верить, и когда пробил час, все вышло совсем не так, а как-то нечаянно, даже почти неожиданно» (6;58-59). Хроника, самым ярким примером которой является начало романа: «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешительности, отправился к К-ну мосту» (6;5), сопрягается в слове автора-повествователя с «фантастической» по своему характеру историей души . Такая постановка слова автора-повествователя позволяет в полноте изобразить слово героя (объективно, как бы со стороны, и, одновременно, наиболее приближенно к точке зрения самого героя). В первой части слово автора-повествователя сосредоточено на переживаниях героя последних двух дней, предшествовавших преступлению. Завершается первая часть, как известно, описанием совершения убийства.
Подслушанный в трактире разговор студента с офицером - отправная точка пути героя к преступлению, подслушанный разговор Лизаветы на Сенной — момент, завершающий метания героя в доводах pro и contra. Не случайно оба эпизода стоят рядом (5-6 гл. первой части) и непосредственно предшествуют собственно преступлению. Оба эти эпизода объединены темой предопределенности, темой судьбы. Рассказ о встрече в трактире «пропитан» чувством предопределенности всего происходящего. Диалог студента и офицера, как и встреча на Сенной, поражает Раскольникова соответствием его мыслям и чувствам, «как будто кто-то подслуживается». Слово автора-повествователя точно передает ход мысли героя. И все же момент объективации представляется весьма принципиальным в плане отношения автора к герою, в целом для романного мира Достоевского. Г.М.Фридлендер, характеризуя диалог в творчестве Достоевского, пишет о том, что «Диалог для Достоевского начинается до открытого столкновения персонажей, а заканчивается после него. Самая личность героя, его особая позиция по отношению к миру - это уже приглашение к диалогу. Ибо все люди живут в одном общем мире, где каждый уникален и неповторим. А, следовательно, самое существование множества человеческих индивидуальностей - уже часть бессловесного диалога между ними. Все люди - в силу того, что каждый из них уникальная и неповторимая личность, - втянуты в вечный и бесконечный диалог о мире и человеке, об их взаимоотношениях, о том, что в жизни высоко и низко, достойно и недостойно»3. Фридлендер указывает, что диалогичность мира Достоевского непосредственно связана с отказом писателя от готовых, затвердевших определений героя, отвлеченных идеологем: «Прежде, чем судить о человеке или о любом другом явлении, надо как бы нравственно переселиться в них умом и сердцем, пройти с ними рука об руку весь их путь «изнутри». И тогда может оказаться, что и в самой ложной идее, неприемлемой и гибельной как целое, есть своя - пусть малая - часть правды. А самая святая и высокая истина может оказаться на деле «в параличе» и, следовательно, требует лечения, поправок, реформ»4.
«Евангелие от "Идиота"»
Замысел романа «Идиот» сформулировал сам Достоевский в письмах конца 1867 - начала 1868 года в момент, когда первая часть окончательной редакции романа уже была написана и отослана Каткову. Цитаты из писем А.Н.Майкову от 31 декабря 1867 (12 января 1868) и С.А. Ивановой от 1(13) января 1868, отправленных из Женевы, обычно приводятся исследователями, ибо в этих письмах Достоевский формулирует основную идею создаваемого произведения. В письме С.А. Ивановой писатель, кроме того, соотносит свой замысел образа «положительно прекрасного человека» с целым рядом положительных лиц, существующих в истории мировой литературы: «Идея романа - моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее, а если взялся теперь, то решительно потому, что был в положении чуть не отчаянном. Главная мысль романа - изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, - всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал, - ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо -Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо. (Все Евангелие Иоанна в этом смысле; он все чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного). Но я слишком далеко зашел. Упомяну только, что из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченнее Дон Кихот. Но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон. Пиквик Диккенса (бесконечно слабейшая мысль, чем Дон Кихот; но все-таки огромная) тоже смешон и тем только и берет. Является сострадание к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному - а, стало быть, является симпатия и в читателе. Это возбуждение сострадания и есть тайна юмора. Жан Валъжан, тоже сильная попытка, - но он возбуждает симпатию по ужасному своему несчастью и несправедливости к нему общества. У меня ничего нет подобного, ничего решительно, и потому боюсь страшно, что будет положительно неудача. Некоторые детали, может быть, будут недурны. Боюсь, что будет скучен. Роман длинный. Первую часть написал всю в 23 дня и на днях отослал. Она будет решительно не эффектна. Конечно, это только введение, и хорошо то, что ничего еще не скомпрометировано; но ничего почти и не разъяснено, ничего не поставлено. Мое единственное желание, - чтоб она хотя некоторое любопытство возбудила в читателе, для того, чтоб он взялся за вторую. Вторую, за которую сажусь сегодня,- окончу в месяц (я и всю жизнь так работал). Мне кажется, она будет покрепче и покапитальнее первой. Пожелайте мне, милый друг, хоть какой-нибудь удачи! Роман называется «Идиот», посвящен Вам, то есть Софье Александровне Ивановой. Милый друг мой, как бы я желал, чтоб роман вышел хоть сколько-нибудь достойным посвящения. Во всяком случае, я себе сам не судья, особенно так сгоряча, как теперь» (28,11,251). В этом отрывке письма необходимо обозначить ряд существенных для замысла романа моментов.
Одна из принципиальных особенностей образа князя Мышкина, обозначенного определением «положительно прекрасного человека», состоит в ориентации его на религиозный идеал. Подчеркивая безмерность задачи, Достоевский объясняет причину, по которой в современной литературе никто из писателей не берется за изображение идеала. Объясняет он этот факт невыработанностью в современной культуре положительно прекрасного образа, неспособностью современной культуры вместить в полноте саму идею религиозного идеала. В собственной «неприготовленное» к созданию этого образа, в личной «невыношенности» мысли он пишет в письме А.Н.Майкову3.
В мировой истории Достоевский видит одно только положительно прекрасное лицо — лицо Христа. Обращаясь к «литературе христианской», писатель обозначает образы Дон Кихота, Пиквика и Жана Вальжана. Существенна и ремарка, касающаяся характеристик собственно литературных образов: «У меня ничего нет подобного, ничего решительно, а потому боюсь, что будет положительно неудача». Важно отметить и то, что на данной стадии работы, стадии, когда замысел идеологически был оформлен, роман уже носил название «Идиот»4, т.е. название романа уже соотносилось автором с образом «положительно прекрасного человека».
Ориентация на образ евангельского Христа предполагала создание героя нового качества, новой природы. И выражаться это новое качество должно было прежде всего в слове героя. Главное свойство слова евангельского Христа - его действенность, которая становится следствием полноты диалогических отношений, полноты любви Бога и Человека, Бога-Отца и Бога-Сына. Слово Господне исцеляет слепых и бесноватых, воскрешает умерших, восставляет падших. Именно поэтому нам предстоит в данной работе прежде всего проанализировать слово князя Мышкина и его эволюцию в романе.
Необходимо отметить, что «Идиот» спроецирован на текст Евангелия не только на уровне слова и образа князя Мышкина. Сама судьба его, которая составляет стержень коллизии романа, является реализацией евангельской заповеди Христа: возлюби ближнего своего как самого себя (сюжетная линия князя и Настасьи Филипповны). Степень «принятости» текстом романа Евангелия оказывается очень значительной. Но и трансформирование слова, образа и судьбы евангельского Христа в романе тоже очень существенно (об этом свидетельствуют способы введения евангельских цитат в текст романа). Не случайно жанр «Идиота» можно определить как жанр романа-трагедии5.
Роман «Идиот» совсем иначе соотносится с Евангелием, чем «Преступление и наказание». В «Преступлении» отношения героя с евангельской истиной выстраиваются как сложный диалог о роли зла, необходимости страданий в этом мире, границах сострадания. Теория Раскольникова рождается от внутренней потребности сразиться со злом, исправить несправедливость мироустройства. Романная судьба героя становится испытанием избранного им пути борьбы со злом. Слово Евангелия возникает в критические минуты жизни героя, обозначая ложность его теории, ложность идеи борьбы со злом его же методами, и предопределяет путь воскресения Раскольникова. Внутренняя дистанция между «всеведущим» словом автора-повествователя и словом героя еще в первой части обозначает завершающую роман точку взлета героя. Его падение в романе - начало восхождения, возвращения к Богу, к вере в Него.
