Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Философская эстетика русского романтизма в творчестве А. Ф. Вельтмана 18
1. 1. Литературная репутация А. Ф. Вельтмана в XIX-XX вв. 18
1. 2. Вопрос о происхождении литературы и роли художника-творца в статьях Вельтмана 28
1. 3. Понятия «мысль», «фантазия», «разум и сердце» в системе романтизма 37
1. 4. Синтез наук и искусств: «романтический комплекс» 1830-1840-х гг. 51
1. 5. Романтический универсализм – основа художественного целого в литературе 1820-1830-х гг. 69
1. 6. «Диалогические циклы» 1820-30-х гг. и «Русские ночи» В. Ф. Одоевского 76
Глава II. «Странник» А. Ф. Вельтмана в свете романтического универсализма 85
2. 1. От стернианства – к романтизму («Странник» А. Вельтмана и «Жизнь и мнения нового Тристрама» Я. Де Санглена) 85
2. 2. «Странники», «чудаки» и «безумцы» романтизма 93
2. 3. Эффект «ненадежного» повествования 100
2. 4. Способы диалогизации повествования 106
2. 5. Повествовательные стратегии в «Страннике» 113
2. 6. Читатель в «Страннике» 123
2. 7. Мысль как способ романтического освоения действительности 129
2. 8. Философия романтизма в «Страннике» 138
Заключение 151
Библиография
- Понятия «мысль», «фантазия», «разум и сердце» в системе романтизма
- Романтический универсализм – основа художественного целого в литературе 1820-1830-х гг.
- «Странники», «чудаки» и «безумцы» романтизма
- Читатель в «Страннике»
Введение к работе
Актуальность данного исследования обусловлена потребностью в
полноценном описании философско-эстетических взглядов А. Ф. Вельтмана, применении полученных результатов к анализу «Странника» и определении его статуса в русской романтической литературе.
Степень научной разработанности темы. Первыми серьезными
исследованиями творчества А. Ф. Вельтмана можно считать появившиеся в 1920–
1930-х гг. работы З. С. Ефимовой, Т. А. Роболи, Б. Я. Бухштаба и
В. Ф. Переверзева. Начинавшие в рамках формальной школы, названные ученые
исходили из ее интересов и методологии и впервые рассмотрели «Странника» как
оригинальное произведение эпохи романтизма, в котором А. Ф. Вельтман
«выступает разрушителем традиционных приемов повествования». Именно
повествовательная организация, стилистические и композиционные особенности
«Странника» позволили говорить о влиянии на него Л. Стерна, однако это
безусловно справедливое замечание зачастую порождало несправедливое желание
поставить сочинение А. Ф. Вельтмана в один ряд с исключительно
подражательными произведениями. Еще один подход к изучению «Странника» связан с рассмотрением его как «воображаемого путешествия» (А. А. Фаустов), что также смещает акцент в сторону формы произведения, не заостряя внимания на его философской составляющей. В наиболее принципиальном на сегодняшний день исследовании «Странника», выполненном Ю. М. Акутиным и включенном в подготовленное им издание 1977 г. (серия «Литературные памятники»), произведение А. Ф. Вельтмана рассматривается как шаг на пути к реализму,
внимание обращается на биографическую и бытописательную линии. В подробном исследовании «Странника» изучению романтических основ в нем уделено совсем немного внимания.
Исследователи, которые выделяют романтическое начало в «Страннике», отталкиваются в основном от поэтики произведения. Рассматриваются композиционные приемы: фрагментарность, незавершенность отдельных частей (И. В. Банах); особенности речевой организации: ироническое повествование (Ю. В. Манн), авторские маски (О. Ю. Осьмухина), игра слов (каламбур), эффект «болтовни» (Е. А. Балашова); повествовательная организация: соотношение реплик повествователя и героя, «присутствие» в тексте автора, активная позиция читателя (Е. В. Вранчан). Значительно реже говорят о мировоззренческой и философско-эстетической основе произведения и о том, как выделенные приемы служат ее воплощению (О. Н. Щалпегин). Еще реже для этого исследователями привлекаются документы – рукописи, статьи, которые способны пролить свет на идейную основу многогранного произведения А. Ф. Вельтмана.
Таким образом, ни одна из существующих на данный момент работ полноценно не рассматривает романтические основы философско-эстетических взглядов А. Ф. Вельтмана и их последовательное воплощение в «Страннике».
Объектом диссертационного исследования является творчество А. Ф. Вельтмана в свете философско-эстетических взглядов писателя.
Предметом исследования стали особенности воплощения этих взглядов в «Страннике» – первом крупном прозаическом опыте А. Ф. Вельтмана, закрепившим за ним славу оригинального автора и получившим высокие оценки критиков. Это произведение, ставшее «визитной карточкой» писателя, рассматривается нами в совокупности с его неопубликованными набросками «О фантазии» (РГБ. Ф. 47. Р. I. Карт. 22. Ед. хр. 1), «Мысли о настоящей литературе» (РГБ. Ф. 47. Р. I. Карт. 19. Ед. хр. 1), статьей «Русская словесность», а также заметками в «Памятных книжках», играющими особую роль в понимании романтических убеждений А. Ф. Вельтмана.
Материалом данного исследования является «Странник» А. Ф. Вельтмана, а также архивные материалы НИОР РГБ. В качестве дополнительного материала привлекается личная библиотека писателя, хранящаяся в РГБ.
Цель данного исследования заключается в целостном описании философско-эстетических взглядов А. Ф. Вельтмана и их воплощения в «Страннике», с одной стороны, как индивидуальной и оригинальной системы, разработанной автором, а с другой стороны, как результата историко-литературных и культурных процессов, характерных для русской литературы начала XIX в.
Для достижения поставленной цели потребовалось решить следующие задачи:
на основании документов (впервые введенных в научный оборот рукописей А. Ф. Вельтмана, а также его статей) показать, что его мировоззрение и взгляды на философию творчества совпадают с романтической парадигмой;
выявить «романтический комплекс» понятий и установок, составляющих основу философии творчества и поэтического мировоззрения А. Ф. Вельтмана, который концептуально вписывается в историко-литературные координаты эпохи;
доказать, что творчество А. Ф. Вельтмана реализует концепцию романтического универсализма;
выявить возможные источники и претексты «Странника» в ближайшем литературном контексте и среди книг из личной библиотеки писателя с его пометами;
установить жанровую связь произведения А. Ф. Вельтмана «Странник» с «диалогическими циклами» как с характерной романтической литературной формой, в частности, с «Русскими ночами» В. Ф. Одоевского;
показать, как романтическая философия А. Ф. Вельтмана определяет повествовательную организацию его текста и формирует особые отношения с читателем;
доказать, что установленные на основании рукописей, статей и художественных текстов А. Ф. Вельтмана романтические понятия и представления («мысль», «фантазия», роль художника-творца, назначение литературы) находят воплощение в «Страннике».
Научная новизна исследования заключается в том, что впервые творчество А. Ф. Вельтмана рассматривается в рамках философско-эстетических воззрений писателя, выявленных в ходе изучения его неопубликованных рукописей. Исходя из этого, делается вывод о глубоких философских основах «Странника», произведение предстает как одно из ярких преломлений романтизма в русской литературе, занимая важное место в историко-литературном процессе. Выявление сложных переплетений и взаимосвязей литературного, философского и научного взглядов писателя, отразившихся в книгах А. Ф. Вельтмана, помогает понять специфическую литературно-историческую парадигму эпохи. Впервые в научный оборот вводится ряд архивных материалов, в том числе никогда ранее не публиковавшиеся полностью статьи А. Ф. Вельтмана, а также материалы к изучению его личной библиотеки.
Теоретическая значимость диссертации определяется тем, что в ней предлагается концептуальное осмысление философии творчества А. Ф. Вельтмана в контексте русского романтизма; уточняется на примерах творчества А. Ф. Вельтмана и В. Ф. Одоевского понятие романтического универсализма. В предпринятом исследовании выявляется специфика «романтического комплекса», общего для ряда художественных текстов первой трети XIX в. Полученные в ходе работы выводы позволяют уточнить и расширить представление об особенностях романтической философии и эстетики в русской литературе начала ХIХ в.
Практическая значимость. В исследовании введены в научный оборот ранее неизвестные архивные материалы и сведения о личной библиотеке писателя. Полученные результаты могут быть использованы в практике научных исследований, связанных с историей русской литературы, и применяться в общих и специальных курсах по теории и истории русской литературы в вузовском обучении студентов бакалавриата и магистратуры, а также аспирантов. Выполненная работа имеет потенциал широкого практического применения в научной, педагогической и просветительской деятельности, связанной с восстановлением в историко-литературном контексте значимых имен и произведений.
Методологическая основа работы представлена комплексом различных
подходов. Центральным является историко-литературный метод, связанный с
анализом контекста, в котором пребывает произведение. Наряду с ним
используются нарратологический и структурно-семиотический методы.
Привлекаются сравнительно-исторический и типологический методы, а также текстологический и источниковедческий анализ, позволяющие проследить связь собственно литературных текстов с рукописными источниками и книгами из библиотеки писателя.
Теоретическую базу диссертации составили классические и современные работы
крупнейших ученых по истории литературы первой трети XIX в., в частности,
исследования отечественных и зарубежных специалистов творчества
A. Ф. Вельтмана, а также труды по истории и философии романтизма. Это работы
М. П. Алексеева, Н. Я. Берковского, С. Г. Бочарова, В. Э. Вацуро, Г. А. Гуковского,
B. М. Жирмунского, Т. А. Китаниной, А. В. Чернова, Ю. В. Манна,
В. М. Марковича, В. И. Сахарова, М. А. Турьян, А. С. Янушкевича, А. В. Моторина
и др.
Положения, выносимые на защиту:
Изложенные в рукописях и статьях А. Ф. Вельтмана идеи и взгляды на
назначение литературы и роль художника-творца базируются на принципе
романтического универсализма – категории, определяющей философскую и
эстетическую природу романтизма, означающую способность поэта постигать мир
в его целостности и многообразии.
В «Страннике» автором используется «романтический комплекс» поэзии и
науки, который был необходим А. Ф. Вельтману в целях создания универсального
произведения, позволявшего вернуть утраченную человечеством способность к
«слову» и «мысли».
«Странник» А. Ф. Вельтмана является вариантом одной из наиболее популярных синтетических форм литературы романтизма – «цикла рассказов в единой диалогической рамке», или «диалогических циклов», по принципу которых строятся «вечерние рассказы» («Двойник, или Мои вечера в Малороссии» А. Погорельского (1828), «Вечер на Кавказских водах» А. А. Бестужева-Марлинского (1830), «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя (1830) и др.). Из этого следует, что «Странник» тяготеет не к «путешествиям» стернианского типа, а к актуальным циклизированным формам, наряду с «Русскими ночами» Одоевского.
Диалогичность повествования в «Страннике» обеспечивается за счет введения масок повествователя и изображения разноречия окружающего мира – как литературного (использование разнообразных жанровых шаблонов), так и бытового (введение иностранной и социально маркированной речи персонажей). Основным является «диалог с самим собой», который ставит в центр авторское «я», реализуя попытку А Ф. Вельтмана создать универсальное произведение, строящееся по принципу вселенной – стремящееся включить все сферы бытия, что и вписывает его в общеевропейский романтический контекст.
Читатель в «Страннике» становится «невольником» и сообщником автора
одновременно. С образом читателя связаны две основные идеи философии А. Ф. Вельтмана, объясняющие дискретность повествования: создавая текстовые лакуны, автор заставляет читателя выступать «со-творцом» в моделировании реальности произведения, при этом оставаясь в рамках романтической парадигмы.
В «Страннике» актуализированы категории, составляющие основу романтического мировоззрения А. Ф. Вельтмана, – это понятия «мысль», «фантазия», а центральный персонаж, Странник, встраивается в галерею романтических «чудаков» и «безумцев».
Степень достоверности результатов исследования обеспечивается тщательной обработкой фактического материала, адекватной предмету, задачам и этапам исследования.
Апробация результатов исследования. Основные положения диссертации были изложены в докладах на научных конференциях в России и за рубежом: «Человек в информационном пространстве» (Ярославль, ЯГПУ, 2011, 2012, 2013), «Чтения Ушинского» (Ярославль, ЯГПУ, 2013), «Духовно-нравственные основы русской литературы» (Кострома, КГУ, 2013), Международная летняя школа по русской литературе (Санкт-Петербург, РГПУ им. А. И. Герцена, ИРЛИ РАН, Институт иудаики, 2013, 2014, 2015), Международная конференция, посвященная юбилею летних школ по русской литературе (Санкт-Петербург, ИРЛИ РАН, 2013), Грехневские чтения (Нижний Новгород, ННГУ, 2014), Алексеевские чтения (ИРЛИ РАН, 2014), Международная конференция молодых филологов в Тарту (Тарту, Эстония, 2015), XVI Международная конференция молодых филологов (Таллин, Эстония, 2015), Международная конференция молодых исследователей «Текстология и историко-литературный процесс» (Москва, МГУ, 2014, 2015). Исследование победило в конкурсе грантовой поддержки академической мобильности аспирантов и молодых научно-педагогических работников РГПУ им. А. И. Герцена (2013), а также получило стипендию Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского (ННГУ) для аспирантов и магистрантов российских и зарубежных высших учебных заведений и научных организаций (2014). По теме работы опубликовано 11 статей, из них 4 – в рецензируемых журналах из списка ВАК.
Объем и структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, заключения, библиографии и двух приложений. Первая глава содержит шесть разделов, вторая – восемь разделов. Общий объем работы – 192 страницы. Библиография включает 233 позиции.
Понятия «мысль», «фантазия», «разум и сердце» в системе романтизма
О. И. Сенковский, отметив у автора «дарование блестящее, воображение заманчивое, слог щегольской», тем не менее, пишет, что творения Вельтмана «чем далее шли, тем более являлись неоконченными, части их были тем более разорванными и не соображены одна с другими, мысль была тем более безотчетна, сбивчива, темна»61. «Предки Калимероса» произвели на издателя «Библиотеки для чтения» впечатление сумбурного повествования, в котором путается сам автор: «Нам казалось, когда мы читали «Александра Филипповича», что мы пришли в дом к молодому расточительному богачу … в кабинете сам хозяин: то играет, то поет, то разбирает истертые монеты … то лежит он на диване и велит гнать посетителей, то вскакивает, бежит, зовет их снова, и вдруг – Прощайте! Уехал на бал. Нет! Он поехал в учебное собрание. Нет! Он пошел волочиться за актрисой и, не доезжая до ее дома, поскакал за зайцами»62. Тот метод, который Вельтман положил в основу своих произведений – писать их как смесь высокого и низкого, серьезного и смешного, стихов и прозы, шутки и учености, зачастую без начала и конца, – Сенковский так и не принял.
Начиная с 1840-х годов, с выходом романа «Генерал Каломерос» (1840 г.), критики все чаще негативно реагируют на вольное обращение писателя с историческими фактами. По сюжету романа, во время похода на Москву Наполеон влюбился в русскую девицу Клавдию, а их сын Александр стал новым претендентом на престол Бурбонов. В. Г. Белинский ругает автора за «выдумки», хотя и признает, что «слог г. Вельтмана превосходный»63.
В. В. Пассек пишет автору «Генерала Каломероса»: «Вас винят за д е р з о с т ь, с какою вы сделали Наполеона героем р о м а н а и роняете его, давая ему чувствование л ю б в и и общие ч е л о в е ч е с к и е страсти»64. В 1840-м году события Отечественной войны еще живы в памяти ее участников, и менее чем 30-летняя дистанция не позволяет, по мнению критики, делать их достоянием вымысла. К тому же, романтический ореол французского императора, его особенный статус, с трудом позволял наделять его «общими человеческими страстями».
По этому поводу Вельтман пишет: «Меня во всех журналах раскорили за Каломероса, в нем ничего не нашли кроме мнимого Наполеона, тогда как я хотел представить только человека, которого служба людям лишила истинного счастья в жизни – друга по сердцу, любви естественной каждому человеку. Скажите, кого поставить в подобные обстоятельства, кроме Наполеона? Но я не профанировал его имени, но высказал только, что человек, подобный Наполеону и в подобных обстоятельствах, может увлекаться страстью, и, если б встретилось ему существо достойное любви, он бы или сам сошел с трона, или возвел бы ее на трон. … Видеть в Каломеросе истинного Наполеона глупо, а печатать (как то делают петербургские книгопродавцы) в объявлениях, что Генерал Каломерос – Император Наполеон, дерзко и клевета. У наших критиков чего-то недостает; а чего – об том они сами никогда не догадываются».65 Как следует из письма, Вельтман старается утвердить право на фантазию, которая, как мы покажем в дальнейшем, является одной из ключевых категорий его романтического мировоззрения. Фантазия для художника так же реальна, как исторические факты, поэтому Вельтман удивляется негативной оценке критики его идеи – «поставить в подобные обстоятельства» Наполеона, который при этом не Наполеон «истинный»: ведь, по его мнению, факты реальности свободно преобразуются фантазией автора.
Несмотря на появление негативной критики, в 1840-х г. Вельтман – все еще популярный беллетрист. А. Ф. Смирдин помещает повесть «Урсул» во второй том «Ста русских литераторов» среди произведений Ф. В. Булгарина, М. Н. Загоскина, И. А. Крылова, К. П. Масальского, Н. И. Надеждина, И. И. Панаева и А. С. Шишкова. В. И. Даль в письме Погодину по поводу начала издания «Москвитянина» (1848 г.) советует Михаилу Петровичу: «Покупайте у Загоскина роман его, у Вельтмана – всё, что у него есть»66. Начиная со второй половины 1840-х и до конца 1860-х (Вельтман умер в 1870 г.) основным литературным трудом писателя стала пенталогия «Приключения, почерпнутые из моря житейского». В это же время, в 1849-м г., Вельтман становится соредактором «Москвитянина». Его деятельность на этом посту будет недолгой: конфронтация двух историков стала открытой в 1850-м г. и выразилась в ученой полемике на страницах «Москвитянина». Вельтман и Погодин поспорили о достоверности фактов вышедшей в 1849 году археологической монографии графа С. Г. Строганова. Кроме всего прочего, конфликт подогревался М. А. Дмитриевым, который в декабре 1850 года в письме Погодину высказывает свое мнение по поводу редактирования Вельтманом раздела «Москвитянина» «Критика и библиография»: «Я к вам писал и еще пишу о библиографии Вельтмана: она никуда не годится! Читатель хочет знать о книге две вещи: что в ней и хороша ли она; а главное первое. Теперь я прочитал о сочинениях императрицы Екатерины и ничего не узнал, что в них. Затем и не покупаю. … Он (Вельтман – А. Г.) отбивает покупателей от книжной лавки «Москвитянина»!»67. Основные обвинения Дмитриева повторяли отрицательные отзывы критики о литературных произведениях Вельтмана. Дмитриев негодовал на неспособность автора отличить правду от вымысла, на нежелание отказаться от своих фантазий в пользу известных фактов и уличал в открытом перевирании истории.
Романтический универсализм – основа художественного целого в литературе 1820-1830-х гг.
Универсализм романтиков, наследуя, отчасти, просветительскому энциклопедизму, выражался также в стремлении охватить все явления в их взаимосвязи и всеобщности, в желании совместить научное и литературное. Одоевский видел в науке средство к разрешению всех человеческих кризисов: «из науки должно, наконец, развиться не только примирение человека с природой, но и людей с людьми»162. Подобная установка как следствие порождала в среде романтиков особое внимание к вопросам воспитания и образования, актуальным, впрочем, для эпохи не только в рамках романтического универсализма.
Повышенный интерес к вопросам воспитания и образования возник в России в 1810-1820-х годах, когда на смену подвергнувшегося критике после Французской революции просветительскому воспитанию пришло патриархальное и религиозное домашнее – и сюжет о воспитании стал «одной из важных сюжетных парадигм пушкинского времени».163 Полемика вокруг этих вопросов разворачивалась на страницах периодики и в художественной литературе и на протяжении последующих десятилетий. В «Московском телеграфе» за 1830 год, в котором печатались и отрывки из «Странника», статья «О первоначальном воспитании детского возраста» открывала серию номеров164.
В 1840-е годы свои взгляды на необходимость и суть воспитания и образования высказывали славянофилы. Не отрицая плоды западноевропейского Просвещения, они стремились к синтезу его с «основными началами, на которых сложилась особенность русского бытия»вариант «христианского универсализма», писал: «Просвещение не есть только свод и собрание положительных знаний: оно глубже и шире такого тесного определения. Истинное просвещение есть разумное просветление всего духовного состава в человеке или народе»166. Так же широко смысл просвещения понимал Н.В. Гоголь – как средство к улучшению всего человека: «Просветить не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь»167.
В недостаточном развитии образования видит Одоевский источник общественного неблагополучия: «…у нас народонаселение увеличивается, растут государственные потребности – кто удовлетворит их, если не наука; как облегчить действия науки, если не распространением ее на многих людей?»168. Поэтому в 1859 году он создает развернутый план «Большой настольной книги», призванной в популярной форме объяснить крестьянам явления природы, а также посвящает большое количество статей вопросам школьного образования. В архиве писателя хранятся статьи под названиями «О народном просвещении», «О лекциях для простолюдинов», «Об издании книг для народа», «О воспитании низших классов народа» и мн. др169. Пушкин в статье «О народном воспитании» писал о преимуществах общественного воспитания над домашним.
Для Вельтмана вопросы воспитания и образования оказались важны как в контексте актуальных современных мыслей, так и как личное переживание, ведь собственное образование сыграло в его биографии решающую роль. В 1821 г., когда офицер Генерального штаба Вельтман занимается топографическими съемками в Бессарабии, в Москве умирает его отец Фома Федорович, и детям (сестре Лизе и брату Васе) назначается опекун. В НИОР РГБ хранятся письма Елизаветы Вельтман, писанные к брату в период его службы (с начала 1820-х годов). В конце каждого – приписка детским круглым почерком. Это «братец Василий» передавал привет старшему брату. Сестра же описывает домашние хлопоты и проблемы: нехватку денег, болезнь Васи, отсрочившую его поступление в Кадетский корпус в Петербурге, о котором хлопотал старший брат. Оставшись в 20 лет практически главой семьи, Вельтман понимает, что только успехи на службе, добытые усердным учением и прилежанием, помогут ему спасти родных от грозящей нищеты. Однажды его знания уже помогли ему в этом: в 1816 г. умирает мать писателя, отец, Фома Федорович, лишается работы, и 17-летний Александр пишет и издает учебник «Начальные основания арифметики», продажа которого приносит небольшой, но спасительный в сложившейся ситуации доход. В 1837 г., уже будучи известным писателем, он издает «Начальное чтение для образующегося юношества», в котором ставит задачу отобрать предметы, «которых значение и сущность относятся более до канвы познаний», нежели до их «подробностей и украшения»170. В начатой автобиографической «Повести о себе» есть набросок «Мое воспитание», который открывается совершенно в духе времени: «Мы теперь часто рассуждаем о воспитании, образовании и просвещении и, наконец, кажется, начинаем понимать, что от этих трех вещей, как от очерка, перспективы и наложения красок, зависит вся картина будущности каждой личности, а, следовательно, все галереи общественной жизни»171. В очерке Вельтман упоминает все заведения, в которых он проходил обучение, среди которых был и Университетский Благородный пансион (1811-1812), ставший, по всей вероятности, как и в случае с «архивными юношами», источником некоторых эстетических и философских убеждений писателя.
В черновых автографах сохранились статьи Вельтмана «Проект статьи о воспитании, образовании и просвещении»172, «Программа воспитания женщин»173, заметки «Способ учения»174, заметка «Об общественном образовании»175. Из перечисленных записей возможность датировки есть только у последней заметки – этот черновой автограф написан на бумаге с водяными знаками 1837 года.
Если предположить, что эта бумага не хранилась какое-то время, прежде чем Вельтман записал на ней заметку об общественном образовании, то этот год совпадает со временем выхода в свет второй части «энциклопедического живописного альманаха «Картины света» (первая часть вышла в 1836, вторая, она же последняя, – в 1837).
Издатель альманаха ставит перед собой просветительскую задачу, рассуждая о необходимости нести современникам «истинное» знание: «Наш век любопытен, гонится за новостями, хочет все видеть, все знать. Эта жажда к познанию есть явный признак благодетельного просвещения … Дать истинное понятие о предметах, составляющих образование человека, вот цель просвещения»176. Вельтман стремится пересказать события мировой истории и культуры «языком и чувством Русского», то есть соотечественника, чьи сравнения, как замечает Вельтман, более понятны, чем простой перевод, «сколок» зарубежных статей. Он будто воплощает идеи, изложенные в наброске статьи «О фантазии»: полностью подчиняясь мысли автора, сама история оживает и будто заново воплощается на страницах альманаха, позволяя увидеть Нерона, играющего на арене Неапольского Колизея, или Сократа за миг до принятия яда. На страницах альманаха сообщаются сведения об истории, культуре, быте различных народов, многочисленны заметки об образовании, медицине, биологии и многих других сферах знания. Обширную часть альманаха составляют записки об исторических личностях, среди которых Кромвель, Сократ, Рембрандт, царь Алексей Михайлович, Мартин Лютер, Григорий Сковорода. Вельтман стремится представить исторических личностей в качестве частных людей, как затем он поступит с героем романа «Генерал Каломерос», фиксируя в описаниях и характеристиках определенную оценку. В статье «Ночь Помпеи» император Нерон описывается как «рыжий, приземистый, пухлолицый, с огромным мамоном, голова вросла в плеча, волчьи глаза облились жиром, наряженный в женское платье, вышел уже на сцену Неапольского колизея…»177.
«Странники», «чудаки» и «безумцы» романтизма
Однако в русской романтической традиции далеко не всегда любовь становится причиной «странствования» и «странничанья», или не основной причиной.
Уже в комедии «Горе от ума» мотив странности соотносится с мотивами странника и странствия и совмещает их в образе Чацкого. Мотив странности как непохожести, особенности, раскрывающийся в романтической парадигме, вырастает из сопряжения этих двух значений (странный и странствующий) и воплощается в образе героя-чудака, находящегося в поисках Дома (Чацкий, на которого напала «охота странствовать», ищет свой «уголок»). Чацкий в ответ на реплику Софьи о том, что в нем «особенностей бездна», говорит: «Я странен, а не странен кто ж? / Тот, кто на всех глупцов похож»270. Т. И. Радомская выделяет лексико-семантическое поле странность – непохожесть – ум – безумие, в котором отражается драматический конфликт «Горя от ума». Близкое поле выстраивается в пьесе М. Ю. Лермонтова «Странный человек». Арбенин характеризуется другими персонажами как «непонятный человек», отмечается «в нем что-то необыкновенное». В пьесе также присутствует тема безумия главного героя и его ухода, однако решается это иначе, чем у Грибоедова. Исследователь отмечает, что странность Арбенина не мотивирована его образом мыслей, как в случае с Чацким. Он не просто уезжает – Арбенин умирает, переходит в иную реальность. Его образ оказывается связан с мотивами чудесного и таинственного, которые оказываются противоположены «миру сему». Странный становится синонимом трансцендентного. Т. И. Радомская пишет, что и герой Лермонтова, и герой Грибоедова – это «герои, несущие в себе романтический комплекс странности, из которого рождается состояние странничества как пути без цели»271. В стихотворении Пушкина «Странник» идея странности лирического героя отражается в ужасе перед мирозданием впоследствии внутреннего прозрения: «Странствие рождает не чувство единства с мирозданием, а ужас, трагизм, смятение. Но и дом не спасителен. Он тесен, чужд личности, которую гонят в путь внутренняя тоска, порожденная предвидением собственного будущего, ужас от того, что открылось внутреннему взору во время странствий272».
Странников нередко можно встретить среди героев Одоевского. Арист, герой ранних очерков Одоевского, – «странный человек», который, «надев очки наблюдателя», отправляется путешествовать по Москве. Одно из «Писем к Лужницкому старцу» (публикуются в «Вестнике Европы» начиная с 1821 г.) так и называется «Странный человек». Этот персонаж «смешлив чрезвычайно: он всем забавляется, над всеми смеется, кажется, целый мир сотворен только для того, чтобы доставлять ему удовольствие»273. «Дервиш», персонаж «апологов» Одоевского, также несет черты романтического странника: спасает идущую вслед за ним «бессмысленную толпу», несет ей свет, но сам находится в отрешенной относительно «ничтожной толпы» позиции274. Ириней Модестович Гомозейко, Магистр Философии и Член разных учёных обществ, «собиратель» «Пестрых сказок» В. Ф. Одоевского, любит отдаваться «причудам воображения». Издатель предупреждает его, что его сказки сочтут странными, или обыкновенными, или даже странными и обыкновенными одновременно. В этом цикле, структурно близком вельтмановскому «Страннику», рассказчик также оказывается участником невероятного путешествия. Если Странник путешествует по карте, то рассказчик Одоевского – по латинскому словарю. Эти «странники» Одоевского не идут навстречу своей любви, они движимы другими – философскими, идеологическими, этическими – побуждениями. В «Русские ночи» Одоевский включает тексты, изначально подготовленные для неосуществленного цикла «Дом сумасшедших». В новеллах о «гениальных безумцах» В.Ф. Одоевский задумывается «о нравственных началах искусства и природе творца – носителя добра и зла, о причинах разлада гения с окружающим миром или с самим собой»275.
Подобного дервишу Одоевского героя встречаем в стихотворении А. Погорельского «Странник-певец». «Беспечный певец» любуется красотой природы, в этом вдохновенном состоянии мысль его обращается к Творцу, но «унылая в сердце спустилась мечта», и странник идет с умолкнувшей лирой сквозь бурю, подобный дервишу Одоевского, и ждет спасения от бури, чтобы вновь зазвучала лира.
Таким образом, мотив странничества и образ странника объединяются некоторыми чертами романтического комплекса: 1. Внешнее странничество – скитание, путешествие с целью (поиск Дома) или без цели, странничество как бегство от людей276. 2. Внутреннее странничество, в котором устремленность в пространство духа или мечты отрывает странника от земного мира к романтическому созерцанию. Странничество воспринимается как самостоятельный духовный подвиг, следование за идеалом, мечтой277. 3. Странничество-безумие как отгороженность от обыденного мира, отказ от жизни по принятым законам общества и, как следствие, отчужденность от людей, ощущающих, что герой-странник не такой, как все, ощущение странничества как избранничества.
Читатель в «Страннике»
О. Н. Щалпегин так определил своеобразие художественного метода автора «Странника»: «Вельтман создает особый художественный мир, в котором исторический процесс, пространство и время, типы и характеры, образы материальной и духовной культуры заключены в единую систему координат – мир, который строится на основе авторской мифологической концепции бытия»340. Исследователь отмечает его принадлежность литературе и философии романтизма. В диссертации О. Н. Щалпегин неоднократно называет Вельтмана «последовательный романтик» (С. 30), «неисправимый романтик» (С. 27), «русский романтик» (С. 24), а также «истинный идеалист» (С.25), что можно расценивать как контекстуальный синоним слову «романтик». Однако тот же исследователь утверждает, что авторское «мировоззрение не содержит традиционного для многих художников XIX века (особенно романтиков) трагического внутреннего противоречия»341, а в его произведениях чувствуется «чисто идеалистическая «сказочно-философская» концепция жизни»342. Таким образом, Вельтман предстает как писатель-романтик, однако его мировоззрение формирует «сказочно-философскую» концепцию жизни.
Но применимо ли такое понимание творческой концепции к «Страннику»? В этом произведении недоступный читателю микрокосм-Странник создает свою универсальную Вселенную, но она расположена глубоко внутри субъекта повествования – так далеко, что до находящегося по эту сторону текста долетают только отрывки мыслей, чувств, воспоминаний. Когда повествователь утверждает, что «Подобная вещь может с кем-нибудь случиться и не 20 апреля 1822 года, а 1, 4, 8 или 20 мая 1922 года» (С. 11), он подчеркивает отсутствие и хронологических рамок. «Странник» путешествует всюду, так как может всюду проникать мысль человека. И в этом можно увидеть проявление универсализма – «стремление романтического произведения вместить в себя “весь мир”, или, по крайней мере, великие расстояния и целые века».
Принцип фрагментарности, ключевой для немецких романтиков, воплотился в «Страннике», а из отечественного контекста близко к нему стоит альманах пушкинской поры. В нем так же на равных правах сосуществуют фрагменты путешествий карамзинского типа и подражания речи древних ораторов, романтическая поэма, написанная ритмизированной прозой, и камерная альбомная лирика, драматический фрагмент и стихотворные «предсказания в духе Нострадамуса», отрывки военных реляций с описанием похода и этнографические зарисовки, баллады, элегии, мадригалы, эротическая лирика и восточные стихи; эпос, лирика и драма (вставные драматические отрывки, «Эскандер» и диалог Овидия с императором Августом).
По мнению Б. Я. Бухштаба, такая «окрошка стилей и жанров придает пародийную окраску каждому из них»344. Но у Вельтмана в подобном совмещении заключен не только пародийный смысл – это тот калейдоскоп, из которого, по мнению романтиков, и состоит окружающий мир. В каждом из упомянутых вставных текстов встречается отдельная точка зрения, и в совокупности введенные фрагменты отвечают общей задаче создания универсальной картины мира – с одной стороны, размыкая рамки произведения на разных уровнях (перцептивном, идеологическом, временном, пространственном и языковом), с другой, иронически переосмысливая саму возможность подобного расширения.
Но романтический универсализм «Странника» вырос и из просветительского энциклопедизма («новый энциклопедический синтез»345, достичь которого стремились романтики, выстраивая мир по законам «своего» слова), отсюда в произведении такое обилие исторического, лингвистического, географического, мифологического, этнографического и прочего материалов. Установка на всеохватность не призвана «научить» читателя (скорее, она затрудняет чтение и «отсеивает» неромантически настроенного читателя, не готового стать «сообщником» автора): «Отказываясь от веры в просветительское всесилие разума, романтики апеллируют к психологии человека, к субъективному восприятию, рассматривающему весь мир относительно себя»346. Несмотря на то, что в конкретных вещал Вельтман был позитивистом, он не видел возможности с помощью одной науки приблизиться к разгадке тайны мироздания, человека; считал возможным приближение к истине и гармонии только в творческом поиске.
Постоянное взаимодействие фактов, знакомых образованному читателю-современнику, и необычного их осмысления с приращением доли поэтического вымысла в «Страннике» осложняется частой сменой планов и тем, обилием цитат, нанизыванием фамилий и синонимическими рядами. Калейдоскоп знаний, развернутый в первом крупном опыте писателя, демонстрирует богатство мира внешнего и мира внутреннего, это попытка создания художественного целого из крупиц бытия, попытка познать себя: «вселенная внутри нас… Именно туда ведет таинственный путь. В нас самих или нигде заключается вечность с ее мирами, прошлое и будущее».347
И это – еще одно важнейшее проявление романтического универсализма в «Страннике». В произведении соединяются под знаком универсализма не только стремление немецких романтиков к Абсолюту, не только новый энциклопедический принцип, но и важнейшая роль центрального героя-повествователя, относительно которого рассматривается весь мир.