Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Концепция творца и творчества в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита».
1.1. К постановке проблемы 25
1.2. «Текст в тексте» в романе «Мастер и Маргарита»: проблема авторства, претензия на автономное существование 28
1.3. Роман Мастера и Евангелие. Религиозные аспекты 33
1.4. Метафизические истоки и экзистенциальный смысл творчества. Может ли быть демонично великое творение? 42
Глава 2. Гностические истоки философской веры Булгакова .
2.1. Исследователи о гностических мотивах в романе; русская культура рубежа веков и гностицизм 58
2.2. Что такое гностицизм 63
2.3. Гностические мотивы в романе «Мастер и Маргарита» 75
- Воланд как гностический Демиург; проблема творческих способностей зла.
- Божественное в романе. Христианский Иисус и Иешуа Га-Ноцри.
- Гностические мотивы: мироотрицание (понятия жизни и смерти в романе, экзистенциальный страх), дуализм, избранничество.
Глава 3. Философско-исторические искания М. Булгакова .
3.1. Проблемы историософии и утопического мышления в творчестве Булгакова и русской религиозной философии 112
3.2. Зло и роковое развитие истории в романе. Проблема существования зла в вечности ... 123
3.3. Метафизика исторического процесса в романе и религиозный экзистенциализм Н. Бердяева 131
Заключение 141
Библиография
- «Текст в тексте» в романе «Мастер и Маргарита»: проблема авторства, претензия на автономное существование
- Метафизические истоки и экзистенциальный смысл творчества. Может ли быть демонично великое творение?
- Гностические мотивы в романе «Мастер и Маргарита»
- Зло и роковое развитие истории в романе. Проблема существования зла в вечности
«Текст в тексте» в романе «Мастер и Маргарита»: проблема авторства, претензия на автономное существование
А. Барков пишет о том, что «три этические концепции в романе - о «свете», о «милосердии» и «никогда ничего не просите» - восходят к иудейскому философско-мистическому учению, известному как «Каббала», причём все они подаются в романе в позитивном контексте»
Очень важное определение Воланда, совпадающее с гностической доктриной дает Г. Круговой: «Соперник Бога — сатана - оказывается извращенным имитатором Творца, противопоставляющим положительному бытийному творению Бога свой «антимир». Исследователь один из первых попытался обнаружить связи Булгакова с русской религиозной философией начала XX века. «Можно ... допускать связь идей Булгакова с философским гнозисом Бердяева, согласно которому Бог всесилен над бытием, но не имеет власти над «ничто» и над «несотворенной свободой». И в этом случае победа остается на стороне божественного добра, но достигается она через нисхождение Христа в «бездну» «ничто», Христос просвещает и преображает ее изнутри не насилием, а силой жертвы, смирения и любви. Анализируя загадочные слова Воланда об «оплате и закрытии счета» именно «в такую ночь», Г. Круговой пишет: «Вспомним, что это суббота после дня распятия Иешуа, т.е., согласно канонической и апокрифической традиции, день нисхождения Иисуса в тьму преисподней, когда Иисус разбил врата ада и вывел из него души праведных праотцов. Это день победы Иисуса над адом. За ним следует день его победы над смертью, день воскресения. В годовщину этой субботы Иешуа по лунной дороге спускается в ад («проклятые скалистые стены упали») и освобождает и искупившего свою вину Пилата и... «закрывает счет» демонического «рыцаря»(?). Означает ли это, что космическая победа божественного добра, как конечное софийное восстановление святости бытия заключает в себе, пользуясь словами Бердяева, «просветление и спасение злых»? Если это так, то гнозцс Булгакова повторяет идею раннехристианского гнозиса Оригена с его учением о «спасением всех». Учение это было осуждено Церковью, но возродилось в русской религиозной философии XIX — XX вв. у Вл. Соловьева, Н. Лосского, Н. Бердяева. Это еще раз указывает на родство идей Булгакова с традицией русского религиозно-философского ренессанса XX века»
К сожалению, Г. Круговой не предпринимает дальнейшего анализа указанных мотивов, ограничившись лишь «заданием направления».
Американский исследователь Gareth Williams утверждает, что роль Воланда может быть удовлетворительно объяснена только путем исследования манихейского дуализма, являющегося одной из форм гностицизма. Подтверждением является то, что: «Воланд, к которому Левий Матвей обращается как к «духу зла» не нуждается в том, чтобы творить зло; именно поэтому он равнодушен к традиционной позиции дьявола (....). Материя и есть зло, и Дьяволу не нужно вмешиваться, чтобы обеспечить существование этого зла. 9 Именно это позволяет говорить о Воланде как о гностическом демиурге. Эту же мысль о «статусе» Воланда повторяет М. М. Дунаев, ссылаясь на В. Виноградова. Через образ Воланда Williams демонстрирует связь романа Булгакова, прежде всего, с манихейской традицией, однако, включает в круг своего внимания и другие гностические секты, чьи идеи могут оказать помощь в расшифровке произведения : богомилы (намек на это - упоминание фигуры «чернокнижника» Герберта Аврилакийского - впоследствии папы Римского), катары (отношение к сексуальной стороне жизни), альбигойцы (имя критика - Ариман), довольно подробно описывая основные аспекты этих учений, что выгодно отличает его от других критиков.
Дополнительно Williams исследует вопрос 6 степени реального знакомства Булгакова с гностическими ересями, а также об источниках, которыми мог пользоваться писатель. Словарь Брокгауза и Эфрона, работы профессора Киевского университета Н.М. Бубнова (о Герберте Аврилакийском), религиозно-философские работы Л. Н. Толстого. «Трудно предположить, — пишет Williams — что семья Булгакова могла бы проигнорировать работу Л. Н. Толстого, в которой он переписывает Евангелие и подвергает критике русское ортодоксальное богословие....» Речь идет о работе Толстого «Исследование догматического богословия», которая, пишет Williams, была опубликована два раза в Женеве в 1891 и 1896 году, а также в России, первый раз, в 1908 году. Исследователь подробно перечисляет темы, раскрываемые Толстым, которые могли оказать влияние на автора «Мастер и Маргарита». Это 1) представление о том, что Иисус был человеком, зачатым вне брака (сын неизвестного отца), что 2) учение, известное как христианство есть частично запись того, что говорил и делал Иисус, частично - поздние наслоения, а также отсутствие в жизни Иисуса чудесных событий (поскольку тот обычный человек, а не Бог). И наконец, 3) идея о том, что «слова Иисуса настолько истинны, что не могут быть разрушены и они живут в душах специальных людей (как сам Толстой, как Булгаков — чистых душой и артистов).
Метафизические истоки и экзистенциальный смысл творчества. Может ли быть демонично великое творение?
Первую попытку связать роман «Мастер и Маргарита» с миропониманием гностиков в 1978 году предпринял И. Бэлза. В известной статье «Генеалогия «Мастера и Маргариты» исследователь отмечает несомненную близость булгаковской интерпретации добра и зла концепции богомилов — оригинального болгарского еретического учения, оказавшего влияние на развитие общеевропейской средневековой культуры. "Центральным пунктом "болгарской ереси " являлся, как известно, принцип дуализма. " — пишет критик. "...И через весь роман проходит тема всесилия Воланда, образ которого ближе, конечно, не к Мефистофелю, а к "великому Люциферу". Недаром Воланд говорит Левию Матвею: "Мне ничего не трудно сделать, - и тебе это хорошо известно ", — поучая далее ученика Га - Ноцри: "Ты произнес свои слова так, как будто не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: а что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как выглядела бы земля, если бы с нее исчезли тени " По существу, это — предельно краткая, но отчетливая формулировка богомильского дуалистического принципа, су утверждающего изначалъностъ добра и зла, света и тени. " Вслед за со исследованием И. Бэлзы, в эммиграции вышло несколько работ , которые также обнаружили связи булгаковского романа с философией гностиков, однако исчерпывающего исследования на эту тему до сих пор не было предпринято.
Изучив многочисленную критическую литературу, анализирующую те или иные аспекты романа, мы выделили четыре особенно важные статьи, от начала до конца посвященные обозначенной проблеме. Это статья Г. Кругового «Гностический роман М. Булгакова» 59, опубликованная в эмиграции в 1979 году, статья американского исследователя Gareth Williams 1990 года о влиянии манихейской доктрины на автора «Мастера и Маргариты» и ее отражении в романе60, статья Михаила Михайловича Дунаева, преподавателя Московской Духовной Академии, магистра богословия, кандидата филологических наук, автора труда «Православие и русская литература» — «Рукописи не горят? (Анализ романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»)»61 и статья В Григоряна «Искусство и православие. М. Булгаков»62.
G. Williams делает частичный обзор статей, в которых указывается на связь романа Булгакова с гностическими учениями. В числе авторов, занимавшихся этим вопросом, он называет уже упомянутых Г. Кругового, А. Белого, Г. Галинскую, И. Бэлзу, а также недоступных нам T.R. Edwards («Three Russian Writers and the Irrational: Zamyatin, Pil nyak and Bulgakov», Cambridge, 1982, p. 176.), Barrat («A critical Introduction to "Master and Margarita", Oxford, 1987 p85) и M. Glenny ( Existential Thought in Bulgakov s The Master and Margarita , Canadian-American Slavic Studies, 15, 1981, p.247.)
Ксения Мечник-Бланк дает ссылки на некоторые статьи о романе "Мастер и Маргарита" и гностической традиции - это уже упомянутые Gareth Williams и А.О Белый, а также - Gourg М. Le Maitre et Marguerite et la tradition gnostique // Atti del Convegno "Michail Bulkgakov". Universita degli studi di Milano, 1984, 207-217)
Кроме того, на наш взгляд, в некоторых статьях о романе «Мастер и Маргарита» рассматриваются идеи, которые при ближайшем рассмотрении можно было бы интерпретировать в духе гностицизма. К таким можно отнести статьи А. Кораблева, С. Семеновой, Г. Галинской, Л.Г. Ионина, П. Абрагама, Б. Покровского и др. (см. списки литературы в конце работы).
Необходимо отметить, что, вероятно, по причине недостаточной осведомленности до последнего времени русских авторов о феномене гностицизма, в большинстве исследований либо допускались ошибки в трактовке учения гностиков, либо искусственно изымались лишь отдельные его аспекты. Если попытаться восстановить идеи гностицизма, опираясь только на литературоведческие работы, получается чрезвычайно смутная, а порой и противоречивая картина. Так, И. Бэлза, ставит во главу угла принцип дуализма, «утверждающего изначалъностъ добра и зла» . В более поздней статье он отмечает гностическую веру в «беспредельное могущество Слова, которое далее отождествлялось с Богом» . Далее, необычайно важным оказывается то, что «гностическая традиция, отразившаяся в романе (а такэюе в «Слове» Гумилева»), приписывает это чудо могуществу человеческого слова»66. А. Белый определял манихейскую доктрину как ту, для которой «окружающий мир — воплощение зла, но уничтожить его невозможно» . Г. Круговой, назвав свою статью «Гностический роман М. Булгакова», при всей талантливости работы, также не дает хоть сколько-нибудь четких определений гностицизма в целом. Начиная разговор об этом очень решительно: «Мастер и Маргарита» в своей глубинной основе роман «тайного знания» — гностический роман», автор туманно продолжает: «В романе Булгакова судьба худоэюника, мастера слова, в условиях тоталитарно-материалистического государства интегрировалась в космическую и метафизическую перспективу борьбы принципов добра и зла. Это и определяет философскую основу романа, религиозную по своему существу» .
Приведённые цитаты, на наш взгляд, демонстрируют безусловную актуальность дальнейшего осмысления феномена гностицизма относительно литературного процесса начала XX века.
Философы и историки начала XX века уделяли гностической «ереси» значительное внимание, однако, вместе с разрушением русской философской традиции, исследования на эту тему практически прекращаются. Именно поэтому влияние гностицизма на русскую культуру XX века долгое время было не осознано в русском литературоведении.
В то же время, гностические идеи оказали на русскую культуру начала XX века заметное влияние. Древнее учение возрождалось в философии «религиозного ренессанса» (Вл.Соловьева, Н. Бердяева, Л. Шестова, С. Булгакова и др.), влияло на художественое творчество поэтов и писателей «серебряного века», гностические корни имели широко распространившееся на рубеже веков сектантство (хлысты и др.), популярные увлечения оккультизмом, магией и пр.
Гностические мотивы в романе «Мастер и Маргарита»
В повести "Собачье сердце" просматривается трагедия России, подвергшейся эксперименту революции. Развитие научно технических знаний, не сопрягаясь с гуманными общечеловеческими целями становится губительным, приводит к катастрофе. Н.Бердяев, осмысляя свою эпоху, писал о процессе "истощения творческих сил человека в результате отрыва его от духовного центра жизни и исключительное обращение к периферии жизни..." "Человек отрывается от божественного начала -пишет Бердяев - делается все более и более бессодержательным, а воля его -беспредметной." Он "уходит на внешнюю периферию жизни, обращает свои силы на создание механического машинного царства. " . Описанные мотивы занимают важное место в раннем творчестве писателя. М. Булгаков гениально показывает трагизм "непрорыва высших смыслов в жизнь эпохи"172, в результате чего возникает страшное, бюрократическое, механизированное «царство мира сего», остро ощущает трагическую сущность истории, испытывая "глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране.. " .
С. Булгаков в работе "Апокалиптика и социализм" показал несоизмеримость двух типов сознания, которые смешал и подменил коммунизм — хилиазма и эсхатологии. Это ориентировки разного плана, горизонтальная и вертикальная по отношению к высшему смыслу. Хилиазм, в котором «история рассматривается как процесс, ведущий к достижению некоторой предельной, однако истории еще имманентной и ее силами достигаемой цели» , необходим, как форма абсолютного в истории, реальный двигатель прогресса, без которого не может обойтись человеческое сознание, так как высшая цель недостижима, сверхчеловечна, Божественна. Мы же, "нося в себе образ абсолютного, но оставаясь в оковах временности, вмещаем эту абсолютность, эту цельность только по частям. Не цельность, а разорванность постоянного движения во времени составляют наш удел"175. В постоянном движении истории залог ее существования. «Исторический ряд, если и может мыслиться интегрированным, то лишь вне самой формы временности, за пределами истории» . Для некоторых типов сознания хилиастичная позиция становится единственной (современное рационалистическое мировоззрение, материалистическая философия). Принципиально иную ориентировку в истории предполагает эсхатология — «учение о последних вещах», лежащих за пределами человеческой компетенции, за пределами времени. Согласно С. Булгакову, суть и противоречивость иудейской апокалиптики (которую он отождествляет с коммунистическим мировоззрением) заключается в том, что в нее «входят оба эти порядка, но в состоянии безнадежной, хаотической спутанности»177. Философ с горечью писал о "духовном оскудении, которое вносится в жизнь вследствие замены настоящей религии натуралистическим хилиазмом прогресса» .
На близкие темы рассуждал Н. Бердяев. «Идею прогресса нельзя смешивать с идеей эволюции. Идея прогресса предполагает цель исторического процесса и раскрытие смысла его в зависимости от конечной цели» - писал философ. Однако истинная цель не может быть имманентна историческому процессу, поскольку лежит вне истории, возвышается над временем... «...весь XIX век проникся иллюзией прогресса — писал Бердяев. Учение о прогрессе в его безрелигиозной форме, оторванной от религиозно-истинного зерна, и есть не что иное, как возведение в систему, в цельную теорию основанного на гуманистическом предположении о том, что человек может довлеть самому себе, может разрешать свою судьбу имманентными человеческими силами и не нуждается в божественных силах и божественных целях жизни.»
Для религиозных мыслителей начала XX века был ясен утопизм коммунистической идеологии. "Учится у жизни значит разучиваться в коммунизме"180 - писали евразийцы. (Вспомним слова профессора Преображенского из «Собачьего сердца»: "Никакой этой самой контрреволюции в моих словах нет в них здравый смысл и жизненная опытность. ).
"Утопическому мировоззрению всегда присущ некий антиисторический уклон"182 - писал Г.В.Флоровский, имея в виду, что утописты обладают противоречивым, нежизненным мировоззрением, веря в возможность реального завершения прогресса, достижимость совершенного общества, но -не в завершимость самого исторического процесса, представляют мир как некий механизм, который можно отладить и уравновесить человеческими силами. Тем не менее, крах коммунистического режима был далеко не очевиден для русских философов. В частности, Н. Бердяев обосновывал "стойкость" коммунистической идеологии, несмотря на ее "неистинность", предрасположенностью русской нации к утопическим мечтаниям, потребностью в целостном отношении к жизни, которая не могла реализоваться в связи с утратой народом традиционных религиозных устоев. Коммунистическая идеология подменила "целое" "частью", заняла место органического единства и стала, в конечном счёте, новой религией.
Зло и роковое развитие истории в романе. Проблема существования зла в вечности
Подобное понимание Откровения, на наш взгляд, оказывается близко «событийной» природе «объективной истины» М. Бахтина, не могущей вместиться в пределы одного сознания и рождающейся исключительно в точке соприкосновения разных сознаний. Истина не может «пребывать» сама по себе, она бесконечно «становится» в усилии понимания, по определению направленного на «другого».
Текст, содержащий в себе Откровение, оказывается жалким слепком, тенью, если к нему не будет найден верный подход. Слово в таком тексте является зашифрованным символом, расшифровать который становится возможно не с помощью других слов, а лишь актом непосредственного приобщения-вчувствования. Т.о. процесс чтения по своей природе сближается с обрядом, смысл которого заключается в особом погружении читателя в текст и восстановлении в себе целостности Откровения.
Согласно герменевтической традиции, текст, художественное творение может быть рассмотрено как уникальный носитель истины, одновременно с объективизацией (или приданием формы, что неизбежно влечет искажения смыслов), максимально сохраняющее ее целостность (равно — незавершенность). Воплощается это, в том числе, путем предельной символизации слова. И лишь погружение читателя в текст через такое слово в персональном акте чтения восстанавливает целостность Откровения. Фигура читателя, таким образом, играет в существовании описываемого текста значительную роль, является необходимым звеном для того, чтобы Откровение начало совершаться. В ином же случае Откровение оказывается герметично и — недоступно заключено в тексте.
Текст, «рукопись», содержащая в себе Откровение, присутствует в мире в качестве потенциального проводника, пассивного и бессмысленного без активного усилия понимающего читателя, то есть, встречного творческого акта. Таким же образом и автор текста-Откровения является, в определённом смысле, «читателем» божественных смыслов, без чего те оставались бы нереализованными. Детерминированность эмпирического мира не позволяет Откровению свободно реализоваться в мире. Это становится возможно лишь в том, что вмещает в себя мир и «горнее» одновременно — в человеческой душе, в акте творения.
В эпизоде отпускания на свободу Мастером «им созданного героя» сконцентрировались важнейшие смыслы романа и, одновременно, в нем собраны воедино его основные парадоксы. Процесс творчества оказывается «выхватыванием» художником своего персонажа из некого, «объективно существующего» поля реальности, которое, однако, имеет совершенно особое, принципиальное значение, поскольку уравнивается с «созданностью». «Выхватить», «угадать» — это то же, что и «создать»: без этого «выхватывания», без «угадывания» Мастером Пилата, не существовало бы его образа, смысла его поступка, у мира не обрелась бы «вертикаль». Пилат (=тема Пилата) обретает смысл, облик, существование в результате творчества Мастера и в этом смысле Мастер — его полноценный создатель. Это подчеркивается правом Мастера продолжить судьбу Пилата, застрявшую в безвыходном круге мук, сожаления и непокоя. В то же время, способность Мастера на продолжение и окончание не абсолютная, заключенная сама в себе, а право, которое ему дается. Существует еще один субъект, чьей волей, наравне с Мастером, совершается продолжение — Иешуа. На балансировании двух сил, призванном продемонстрировать их однопорядковость и взаимонеобходимость, построен финальный эпизод освобождения Пилата. Независимая творящая способность художника (Мастера) относительно героя (Пилата) вне рамок романа (для Пилата - вне рамок описанного в романе Мастера, для Мастера - вне рамок жизни) становится взаимообусловленной с силой Иешуа. Сожаление Иешуа о незаконченности романа и, соответственно, необходимость его закончить, совпадает с ощущениями Мастера, который, услышав о необходимости («дозволении») окончить роман «одной фразой», «как будто бы этого ждал уже» (С.370). Желания Иешуа и Мастера в определении судьбы Пилата совпадают. Но — мог ли Иешуа без посредничества мастера освободить Пилата? Мог ли Мастер без «разрешения» Иешуа отпустить своего героя на свободу? Скорее всего, невозможно ни то, ни другое. Пилат оказывается фигурой мира создаваемого, являющегося продолжающимся творением Иешуа и Мастера.
В финале романа художественная реальность, сотворенная Мастером, во-первых, оказывается действительной, во-вторых, соединившись в единое целое с божественной реальностью, продолжает процесс миротворения. В ответ на крик Маргариты : "Отпустите его! " следует ответ Воланда: " Вам не надо просить за него, Маргарита, потому что за него уже попросил тот, с кем он так стремился разговаривать, - тут Воланд опять повернулся к мастеру и сказал : - Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить одной фразой!» (С.370). И эта фраза Мастера, как мы помним, "Свободен!" Таким образом творческий акт свободы (у Мастера, так же как и у автора "большого" романа", это - творческий акт написания романа) осуществляет "внутреннее тождество небесной и земной судьбы" , продолжая миротворение.
