Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Стихия вопрошания в сюжетной динамике романа «Подросток» 20-95
1.1. Стихия вопрошания в сюжетных истоках романа «Подросток» 24-55
1.2. Вопрошающие стимулы в общем сюжете и образной системе романа 56-95
Глава 2. Стихия вопрошания в системе центральных образов романа «Подросток» 96- 165
2.1. Стихия вопрошания в образе Аркадия Долгорукого 96 - 131
2.2. Образы Версилова и Макара Долгорукого в аспекте стихии вопрошания 132- 165
Заключение 166- 172
Список литературы 173- 190
- Стихия вопрошания в сюжетных истоках романа «Подросток»
- Вопрошающие стимулы в общем сюжете и образной системе романа
- Стихия вопрошания в образе Аркадия Долгорукого
- Образы Версилова и Макара Долгорукого в аспекте стихии вопрошания
Введение к работе
Стихии разного рода обнаруживал в творчестве ФМ Достоевского И А Бродский (стихию денег, стихию языка) Сегодня это понятие вообще широко употребляется в гуманитарной области, в том числе в литературоведении
Вопрошание как таковое является одним из ключевых понятий в герменевтике Ее ведущий представитель, Г -Г Гадамер, исходя из опыта Сократа и Платона, утверждал «Убедиться в чем-либо на опыте - для этого необходима активность вопрошания (des Fragens)», - и разворачивал в своем трактате представления о сущности вопроса в разных его проявлениях Помимо развития в области современной философии, установки герменевтики в прагматическом аспекте успешно учитываются в прикладной психологии Они представляются явно перспективными и как ориентиры для углубленной интерпретации художественных текстов
Русскую словесность издавна называют литературой вопросов (В Г Белинский «Вопрос — вот альфа и омега нашего времени») В ряду наиболее вопрошающих классиков ведущее место по праву занимают Лев Толстой и Достоевский О значимости вопросов и ответов у Достоевского неоднократно писали ММ Бахтин, А С Чичерин, ГС Померанц, РГ Назиров, ВД Днепровидр
Что касается конкретно стихии вопрошания в русской литературе, то история ее изучения коротка Впервые это явление выделил и прокомментировал А П Власкин на материале ряда произведений Достоевского Затем под его научным руководством Д С Бужинская провела диссертационное исследование, в котором стихия вопрошания убедительно выявлена и прослежена в «Войне и мире» Толстого Однако можно полагать, что наиболее характерно это явление именно для творчества Достоевского Отчасти подтверждением тому могут служить аргументы М М Бахтина, согласно которым «диалогические» произведения Ф М Достоевского отличаются от «монологического» творчества Л Н Толстого и других писателей Но подтвердить это могут лишь новые исследования произведений Достоевского в обозначенном аспекте
На сегодняшний день подобный подход использовался при рассмотрении романов «Преступление и наказание», «Идиот» и «Братья Карамазовы» Для романа «Подросток» стихия вопрошания может оказаться особенно характерной Одним из свидетельств этому является установка автора, отраженная в
4 черновиках «Кончается вопросом Подростка где правда в жизни? (которой он ищет во все продолжение романа) / / Не забыть последние строки романа «Теперь знаю нашел, чего искал, что добро и зло, не уклонюсь никогда»» Таким образом, ориентация образной системы, сюжета и композиции («не забыть последние строки романа ») на генеральные вопросы и ответы была художественно запрограммирована на начальной стадии авторской работы над романом. Другие свидетельства вопрошающей природы художественного мира «Подростка» могут быть обнаружены в ходе целенаправленного анализа
Актуальность исследования обусловлена тем, что роман «Подросток» давно привлекает внимание исследователей как произведение, особенно насыщенное вопросами разного рода Так, В Я Кирпотин замечал «Роман развертывался так, что сюжетно-фабульного ответа на все эти мучившие героя вопросы не выкристаллизовывалось Достоевскому не оставалось ничего другого, как ввести все эти высшие проблемы в повествование прямым образом, в форме вопросов и ответов» Но дальше подобных наблюдений исследователи романа не шли Особая природа художественного мира «Подростка», сориентированная во многом по парадигмам стихии вопрошания, остается в науке не раскрытой Между тем, соответствующие, как бы наводящие на нашу тему, наблюдения регулярно в разных статьях и монографиях появляются Это позволяет сделать вывод о том, что интерпретация романа в указанном аспекте в науке назрела и является в полной мере актуальной
Кроме того, настоящее исследование вписывается в русло научного интереса, который оживился в последнее время по отношению именно к этому роману Достоевского В 2003 г вышел сборник статей «Роман Ф М Достоевского "Подросток" возможности прочтения» Здесь, во вступительной редакционной статье под названием «Время «Подростка»», есть знаменательные строки «Кого винить, что роман, претендующий на новое слово (а именно таким задумывался "Подросток" его автором и таким оставался в его сознании после своего окончания), оказался не по зубам читателям, подавляющему большинству критиков? / / История новой России, ее последние три десятилетия таинственным образом сопровождаются тяготением то к одному, то к другому из романов Достоевского, что выражается всплеском читательского, исследовательского, театрального и т п интереса / / Наступит ли когда-нибудь время "Подрост-
5 ка'"? I I Исследователям остается осмысливать и тем самым готовить вероятную актуализацию» Именно в русле этой актуализации одной из наиболее вероятных линий является исследование художественной природы романа, которая во многом сориентирована, на наш взгляд, на стихию вопрошания
Таким образом, в качестве объекта исследования избран роман «Подросток», вместе с черновыми материалами к нему В круг нашего внимания входят также тексты других произведений Достоевского, которые связаны с «Подростком» через специфику художественного мира и типологию героев
Предмет исследования - стихия вопрошания как явление, заполняющее и до известной степени организующее художественный мир Достоевского
Согласно нашей концепции, вопрошание включает в себя комплекс вопросов и ответов - в разнообразных взаимосвязях и в широком спектре их возможного выражения То есть во внимание должны приниматься как прямые, так и косвенные формы вопрошания Необходимо учитывать, что «речевое единство, оформленное как высказывание, может приобрести характер вопроса» (Гадамер) Показательна будет «отнесенность к вопросу» любого объекта внимания - поступка персонажа, его отдельного высказывания, фрагмента диалога или внутреннего монолога, целого сюжетного события и прочего Во всем этом могут сказываться и признаки стихийности в том или ином ее значении Так, например, вопросы и ответы могут порождать друг друга, ритмически перекликаться, как бы перетекать друг в друга (как прилив и отлив), - то есть возникать по любому поводу и проникать почти повсюду Этим стихия вопрошания будет сродни водной стихии С другой стороны, вопросы могут быть жгучими, разгораться как пожар или костер Такую природу вопросов Достоевский имел в виду и оставил этому ряд свидетельств в черновых записях к роману (Например, таинственного, овеянного вопросами Версилова автор хотел представить «как бы в бенгальском огне»)
Новизна работы определяется тем, что в указанном аспекте текст романа «Подросток» и его черновых редакций до сих пор в науке не рассматривался Новой является и сама апробация концепции «стихии вопрошания» на данном материале
Целью настоящего исследования является произвести разностороннее рассмотрение романа «Подросток» для выявления в нем стихии вопрошания как особого свойства художественного мира этого произведения
6 В наши задачи входит следующее.
Проанализировать начальные главы романа, определить в них спектр выражений стихии вопрошания и выявить сквозные вопросы, раскрытые на перспективу всего сюжета
Выявить в сюжете и аналитически рассмотреть основные сюжетно-образные комплексы с наибольшей концентрацией принципиально важных для романа вопросов и ответов
Проследить изменения в отношении центрального героя к вопросам и ответам (своим и чужим) по ходу всего сюжета и объяснить логику этих изменений
Провести комплексный анализ «идеи» Подростка в свете воздействия на нее и отражения в ней стихии вопрошания
Проанализировать образы Версилова и Макара Долгорукого в их взаимном соотношении, а также в отношении к центральному образу Выяснить, как сказывается стихия вопрошания в сочетании трех этих образов
Рассмотреть финал произведения и выявить стихию вопрошания в авторских итогах
Методология работы обусловлена спецификой предмета научного внимания и поставленными задачами Ракурс исследования предполагает использование системного подхода к уникальному художественному явлению в соответствии с положениями современного литературоведческого анализа и с учетом теоретических концепций и методологических подходов, выработанных литературной наукой в последние десятилетия В качестве прикладного инструментария будут использованы рекомендации герменевтической школы
Теоретическую основу диссертационного исследования составляют труды литературоведов М М Бахтина, неоднократно подчеркивавшего принципиальную значимость вопроса или ответа как организующего начала диалогических отношений любого уровня (см 6, 7, 8 и 10), Ю М Лотмана, выработавшего опыт «знакового» прочтения многих вопросительных структур текста (см 101, с 125-127, 430, 467, 482-483, 524, 566, 659) Историко-литературоведческой базой для анализа «Подростка» и других романов Достоевского будут являться труды А М Буланова, В Д Днепрова, А С Долинина, В Я Кирпотина, Р Г Назирова, Н К Савченко, Б Н Тихомирова, Г М Фрид-лендера, Г К Щенникова и др
В работе будет учтен опыт исследователей, предпринимавших специальное рассмотрение поэтики романа «Подросток», а также художественных явлений, близких предмету нашего внимания Н И Балашова, Д С Бужинской, Б И Бурсова, В А Викторовича, Э А Демченковой, Н В Живолуповой, Е А Иванчиковой, Т А Касаткиной, Е Е Кулаковой, С Н Митюрева, Г С Померанца, В С Пушкаревой, Л М Ракитиной, Е И Семенова, К А Степаняна и О Хансен-Леве
Особое значение в качестве теоретической и методологической основы нашей диссертации будут иметь работы А П Власкина, предопределившие предмет и цель проводимого нами исследования
На защиту выносятся следующие положения
В тексте романа Достоевского ориентация высказываний на вопрошающие значения различима и выполняет важные, в том числе сюжетообра-зующие функции
В начальных главах романа «Подросток» выражены вопросы, придающие импульсы к развитию сюжета и образной системы романа
В образной системе «Подростка» наблюдается принцип художественных инвариантов, согласно которому смысловыми ассоциациями связаны оба князя Сокольские, Васин и Крафт - с Аркадием, старый Сокольский — с Верси-ловым и Макаром
Основные проблемы «Подростка» восходят к проблематике предшествующих произведений Достоевского (проблема денег, отцов и детей, значимости идейного самоопределения, противопоставления мужского и женского, взрослого и детского начал)
Многим персонажам романа свойственны индивидуализированные речевые стратегии общения, характеризующие разнообразие проявлений общей стихии вопрошания
Вопрошающая ориентация главного героя как его склонность к разным формам общения сказывается в его отношении к окружающим, к себе самому, к своей «идее» Изменения в этой ориентации по ходу сюжета выражают процессы становления личности героя
«Идея» Аркадия Долгорукого носит художественно многогранный ха-
8 рактер и допускает различные интерпретации Определяющим образом на нее воздействует стихия вопрошания, в которую погружен герой
Ряд кардинальных вопросов, связанных с «идеей» и самоопределением героя, повышают свой статус в иносказательном значении (кто же он «Князь»7 «Миллионщик»7 «Схимник»9 «Игрок»9 «Вор»9)
Важную роль в романе играют концептуально-символические вопросы, связанные со значениями образов матери Софьи, Версилова, Христа
10 Особые значения образов Версилова и Макара Долгорукого отража
ются в их принципиально разной отнесенности к стихии вопрошания В них
представлены альтернативные варианты воспитывающих воздействий и куль
турного наследия
11В финале романа находят разрешение сквозные вопросы и ставится ряд новых, раскрытых на перспективу Здесь в вопрошающей форме выражены и авторские итоги
В структуре работы, согласно поставленным задачам, выделяется две главы, каждая из которых включает в себя по два параграфа Во Введении содержится история вопроса, намечены подходы к разработке темы Первая глава посвящена воздействию стихии вопрошания на сюжетную динамику романа «Подросток» Вторая глава ориентирована на исследование стихии вопрошания в образной системе произведения В заключении будут подведены общие итоги исследования и выявлены возможные перспективы Основной текст работы изложен на 191 страницах Список литературы включает 187 наименования
Практическая ценность работы. Материалы диссертационного исследования могут быть использованы при разработке общих и специальных лекционных курсов, в проведении семинаров и практических занятий по русской литературе XIX века, а также в процессе дальнейшего исследования истории русской литературы
Апробация работы Основные положения диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры русской классической литературы Магнитогорского государственного университета Различные аспекты проблематики диссертации получили разработку в статьях, подготовленных для научных сборников г Москвы, Иркутска, Тамбова и Магнитогорска, на международной научной конференции «VIII Ручьевские чтения Изменяющаяся Россия в литературном дискурсе» (Магнитогорск, 2007)
Стихия вопрошания в сюжетных истоках романа «Подросток»
В «Подростке» нет формально обозначенного введения (в «Бесах», например, первая глава названа «Вместо введения...»; «Братья Карамазовы» открываются разделом «От автора»), но начинается этот роман всё-таки своеобразной экспозицией. Здесь, в первой главе (которая включает в себя 8 пронумерованных разделов), от лица Аркадия Долгорукого как повествователя даются развёрнутые пояснения по поводу запутанных родственных связей и личностных взаимоотношений, сложившихся в семействе «Версиловых-Долгоруких». (Мы можем условно именно так, через двойную фамилию, обозначать эту в общепринятом понимании «неправильную» семью, в которой у ребенка оказываются два отца - фактический и номинальный). В свете обозначенной нами темы примечательно, что в этой главе, как и в ряде последующих, стихия вопрошания, на первый взгляд, выражена очень слабо, а точнее, она присутствует здесь в неочевидной форме. Примечательно это потому, что в «Идиоте», например, по наблюдениям А.П. Власкина, прямо поставленные вопросы персонажей друг к другу как бы бросаются в глаза с первых страниц романа и потому изначально задают «вопрошающий тон» этому произведению (31; с.88-90).
В «Подростке» перед нами - ничего похожего: здесь на первых страницах почти не встречается вопросов как таковых. Однако можно предполагать, что стихия вопрошания должна давать о себе знать в тексте и этого позднего (фактически предпоследнего) романа Достоевского. А в силу её особой - универсальной и всепроникающей - природы, она должна так или иначе сказываться почти в любом значимом фрагменте рассматриваемого текста. Целенаправленное внимание позволяет в этом убедиться.
Возьмём для примера первые же строки романа:
«Не утерпев, я сел записывать эту историю моих первых шагов на жизненном поприще, тогда как мог бы обойтись и без того. /..../ Тем только себя извиняю, что не для того пишу, для чего все пишут, то есть не для похвал читателя. Если я вдруг вздумал записать слово в слово всё, что случилось со мной с прошлого года, то вздумал это вследствие внутренней потребности: до того я поражен всем совершившимся» (с. 5).
Само по себе необычно то, что роман открывается деепричастным оборотом. Это задаёт вступлению динамическую тональность, как бы «с порога» обозначает накал страстных исканий, которые будут затем характерны для центрального героя-повествователя. Но наряду с этим, восприятие читателя по-своему «оплодотворяется» вопросом: чего же такого «не утерпел» герой-подросток? что именно подвигло его на исповедь перед самим собою? Заметим, что и далее, разворачивая своё пояснение - зачем же он решился «записать слово в слово всё, что случилось», - он фактически не столько поясняет, сколько ещё более актуализирует вопрос (но не ставит его прямо и тем более на него не «отвечает»). Читатель должен быть озадачен. Поэтому «пояснение» относительно невысказанного, но подразумеваемого вопроса (для чего же он пишет исповедь?) сводится к отрицанию возможного, но неподходящего ответа: «...не для того пишу, для чего все пишут». Тогда для чего же? - Но последующий «правильный» ответ оказывается чреват лишь новыми интригующими вопросами: оказывается, в жизни героя-повествователя много чего совершилось (что же именно?), и это случившееся породило в нём внутреннюю потребность к самоисповеди на бумаге. Но каково же конкретное предназначение этой исповеди? Имеет ли она сама прямое отношение к случившемуся ранее? Не только ведь для того затеял Подросток свою исповедь, чтобы «успокоить» себя, то есть утолить и погасить упомянутую «потребность».
Таким образом, в первом же абзаце романа в подтексте созревает ряд вопросов. Они не высказаны прямо, но именно в силу своей нетривиальности. Последняя состоит в том, что это не адресованные читателю вопросы (такое как раз нередко используется как литературный приём). Достоевский, напротив, как будто провоцирует у читателя вопросы, адресованные герою-повествователю. И вопросы это примерно следующие: что случилось в жизни Подростка? Зачем ему понадобилась самоисповедь? Какое отношение сама она имеет к уже совершившемуся? Какую роль эта исповедь может (или должна) сыграть в его последующей судьбе?
Опираясь на сделанные наблюдения и высказанные соображения, можно кое-что уже прояснить относительно художественной роли вопро-шания в этом романе Достоевского.
Во-первых, особенности выражения в начальном фрагменте вопро 27 шания как художественной стихии имеют прямое отношение к образу самого героя-повествователя и к определению его позиции. С одной стороны, с первых страниц романа перед нами - герой молодой, неопытный, но торопящийся вынести обо всём и обо всех своё суждение, ревниво оберегающий свою самостоятельность. Ему кажется, что он уже пережил и узнал многое, - уроков жизни будто бы достаточно, их нужно лишь систематизировать в самоисповеди. Таким образом, всё это поначалу не способствует прямой постановки вопросов - не они являются главными стимулами к написанию рукописи. Поэтому в явной форме, как уже замечено нами, вопросы в экспозиции романа отсутствуют. С другой стороны, Подростку предназначена романистом роль «автора» рукописи. А для любого автора некие вопросы в качестве изначальных стимулов к творчеству, которые, к тому же, могут способствать установлению контакта с читателем, оказываются очень важны. В этой связи ещё раз вспомним замечание А.П. Чехова: «Художник должен быть не судьею своих персонажей и того, о чем говорят они, а только беспристрастным свидетелем. Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компонует - уже одни эти действия предполагают в своем начале вопрос; если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выбирать». (171; с. 280). У Достоевского, по замечанию А.П. Власкина, вопрошание играет ещё более существенную, организующую роль. Далее мы постараемся в этом убедиться.
Итак, в начальном фрагменте «Подростка» для Аркадия Долгорукого как героя важно обходиться пока без вопросов - ему кажется, что для него настала пора «отвечать». Однако ему же как автору рукописи определенные вопросы для организации повествования и для связи с читателем оказываются необходимы. Поэтому они и возникают в подтексте - как бы спровоцированные в сознании читателя. Это первая особенность функционирования формы вопрошания в тексте «Подростка».
Во-вторых, развивая предыдущее наблюдение, заметим следующее. Реконструированные нами выше вопросы (возникающие в подтексте) как будто разворачивают перспективу сюжетного движения от первой главы до самого «Заключения». Эта перспектива оказывается сгенерированной сразу несколькими «горизонтами ожидания» (по Гадамеру). Обратимся к соответствующим вопросам ещё раз.
Что именно случилось в жизни Аркадия такого, что вызвало в нём непреодолимую потребность выразить всё на бумаге («Не утерпев, я стал записывать...»)? Достаточно очевидно, что этим вопросом фактически задана программа на развитие всего романного сюжета. Следующие вопросы: какое отношение эта исповедь Подростка имеет к совершившимся событиям? И какую роль она может (или должна) сыграть в его последующей судьбе? По поводу последних вопросов можно пока ещё только предположить, что они имеют отношение к авторской программе на формирование и планомерное углубление концепции образа Подростка и произведения в целом. В дальнейшем это предположение будет проверено.
Теперь же обратимся к выражениям в тексте романа вопросов в прямой форме. Как уже сказано, таких в первой главе очень немного. Но было бы странно, если бы их вообще не было. Тогда ни о какой «стихии вопро-шания» говорить не приходилось бы. Но если прямо выраженных вопросов в тексте немного, то они тем более могут оказаться особо значимыми.
Впервые прямо выраженный вопрос встречаем в разделе втором первой главы: «Я перечел теперь то, что сейчас написал, и вижу, что я гораздо умнее написанного. Как это так выходит, что у человека умного высказанное им гораздо глупее того, что в нем остается? Я это не раз замечал за собой и в моих словесных отношениях с людьми за весь этот последний роковой год и много мучился этим» (с. 6). На первый взгляд, здесь перед нами вполне отвлечённое замечание.
Вопрошающие стимулы в общем сюжете и образной системе романа
Произведём теперь обзор сюжета с целью выявления в нём ключевых, актуализированных на каждом этапе вопросов, с одновременной ориентацией на отдельные образы героев романа (за исключением трёх центральных - Подростка, Версилова и Макара, которым будет посвящена вторая глава). Разные герои, по своей роли в сюжете, могут возбуждать те или иные вопросы. А вопросы, в свою очередь, могут служить стимулами в сюжетном движении, намечать и раздвигать горизонты понимания характеров отдельных героев.
Для упорядочивания внимания целесообразным будет придерживаться структуры романа, тем более что она имеет прямое отношение к развитию сюжета. Фактически она всегда складывается у автора по логике этого развития. Хотя в общей структуре романа (в делении на части и главы) сказывается, конечно, и другая логика, - например, появление дополнительных граней в характерах персонажей, локализация различных, иногда поворотных этапов в их судьбах. Тем не менее, всё это также включено в общее течение сюжета и охвачено его логикой. Так что предпримем последовательный обзор материала, но при необходимости (чтобы не дробить рассмотрение отдельных образов по частям романа) нам придётся в некоторых случаях «забегать вперёд» и прослеживать развитие судьбы того или иного персонажа до финала.
Итак, часть первая в романе «Подросток». Важную роль её начальных - во много вопрошающих - глав мы уже выявили в предыдущем параграфе. Каждая из следующих также насыщена вопросами разного рода. Сделать их полный обзор почти невозможно. Считаю нужным выделить ряд следующих вопрошающих «комплексов».
Первые два связаны с образами Васина и Крафта. Они интересны уже потому, что являются яркими представителями того же молодого поколения, к которому принадлежит и сам Подросток. Начнём с того, что оба персонажа представляют собой, каждый по-своему, некоторую загадку для Аркадия. Например, первое упоминание о Васине выражено так: «- Слушай, будет там Васин?
- Не знаю.
- Если будет, как только войдем, толкни меня и укажи Васина; только что войдем, слышишь? - Об Васине я уже довольно слышал и давно интересовался» (с.42).
Столь же интересен Подростку и Крафт (причины мы проясним позднее). То есть Васин и Крафт - это два олицетворённых вопроса как для героя-повествователя, так и для читателя. «Разрешить» эти вопросы для Аркадия тем более важно, что Васин и Крафт имеют непосредственное отношение к его жизненным обстоятельствам и даже идейным позициям.
Васин, с одной стороны, представительствует от компании социали-стов-дергачёвцев. Их Аркадий поначалу воспринимает как идейно враждебный лагерь: «...они /.../ - диалектики и, пожалуй, разобьют "мою идею". Я твердо был уверен в себе, что им идею мою не выдам и не скажу; но они /.../ могли мне сами сказать что-нибудь, отчего я бы сам разочаровался в моей идее, даже и не заикаясь им про нее» (с.47). (Примечательно, что в четырёх черновых редакциях романа образ Васина присутствует, начиная со второй, т.е. на самых ранних стадиях замысла. Притом первоначально ему придавалась даже более важная роль, чем в окончательном варианте). С другой стороны, суждения Васина о значении «идей» для человека дополнительно стимулируют Подростка в его отношении к собственной «идее-фикс» («ротшильдовской»). Наконец, образ Васина можно рассматривать как некий «инвариант» для центрального героя, хотя проясняется это лишь в последней части романа. А в первой части Васин важен тем, что, наряду с собственной относительной загадочностью, актуален для Подростка как адресат его «вопрошания» о Версилове:
«- Вы, кажется, изволите знать моего отца, то есть я хочу сказать Версилова?
- Я, собственно, не знаком, - тотчас ответил Васин (и без малейшей той обидной утонченной вежливости, которую берут на себя люди деликатные /.../),- я несколько его знаю; встречался и слушал его.
- Коли слушали, так, конечно, знаете, потому что вы - вы! Как вы о нем думаете? Простите за скорый вопрос, но мне нужно. Именно как вы бы думали, собственно ваше мнение необходимо.
- Вы с меня много спрашиваете. Мне кажется, этот человек способен задать себе огромные требования и, может быть, их выполнить, - но отчету никому не отдающий.
- Это верно, это очень верно, это - очень гордый человек! Но чистый ли это человек? Послушайте, что вы думаете о его католичестве? Впрочем, я забыл, что вы, может быть, не знаете...
Если б я не был так взволнован, уж разумеется, я бы не стрелял такими вопросами, и так зря, в человека, с которым никогда не говорил, а только о нем слышал. /.../
- Я слышал что-то и об этом, но не знаю, насколько это могло бы быть верно, - по-прежнему спокойно и ровно ответил он» (с.51).
В всём этом диалоге (здесь он значительно сокращён) Васин по сути даёт Аркадию урок общения. В своих вопросах Подросток не всегда корректен, тогда как Васин - неизменно тактичен и точен. В то же время можно заметить и другое. Аркадий «стреляет такими вопросами» потому, что крайне заинтересован в ответах, - он слишком волнуется, чтобы тщательно сообразовывать свои вопросы с возможностями собеседника. Васин же, напротив, сам чересчур спокоен, чтобы понять состояние собеседника («Вы с меня много спрашиваете...»). И его тактичность можно интерпретировать как инстинктивное равнодушие к чужим волнениям. Впоследст 59 вии это свойство персонажа будет от сцены к сцене проявляться всё более явно: он регулярный участник вопрошающих диалогов, но всегда спокойный до равнодушия. То есть в собственном его душевном мире стихии во-прошания как бы негде разгуляться. В этом смысле он - человек не ищущий. Подростку лишь по собственной его неопытности это свойство Васина может поначалу импонировать. К финалу первой части передано, например, ещё такое впечатление: «Васин выслушал внимательно, но без всякого волнения. Вообще, он отвечал только на вопросы, хотя отвечал радушно и в достаточной полноте. /..../ Мне вдруг в это мгновение показалось, что Васина ничто и никогда не может поставить в затруднение; впрочем, первая мысль об этом, я помню, представилась мне в весьма лестной для него форме» (с. 135). А поздее, уже ближе к финалу романа, это свойство Васина обернётся уже вполне очевидной нравственной косностью.
Что касается Крафта, то он представляет для Подростка (и для других персонажей) загадку иного рода. Персонаж этот настолько значителен по своей сюжетной роли и особенно по заложенному в него идейно-образному содержанию, что ему посвящались отдельные исследования (например, работа И.И.Лапшина - 90). Однако в первых впечатлениях Аркадия Крафт ещё походит на Васина именно своей позицией в диалогах. Во-первых, он как собеседник актуален для Подростка тем, что должен помочь разрешить «загадку Версилова»: «Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. /..../ Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь -теперь больше, чем когда-нибудь это надо!» (с.56).
Во-вторых, Крафт, подобно Васину, склонен не столько спрашивать, сколько отвечать. Ответы его взвешенны, умны и тактичны. И это опять-таки (как и в беседах с Васиным) становится для Аркадия уроком общения: «- Мне в вас нравится, Крафт, то, что вы - такой вежливый человек. /..../ Я потому, что сам редко умею быть вежливым, хоть и хочу уметь... А что ж, может, и лучше, что оскорбляют люди: по крайней мере избавляют от не 60 счастия любить их» (с.60). Однако при этом, в отличие от Васина, Крафт имеет «за душой» собственные наболевшие вопросы и пусть нехотя, но излагает столь же наболевшие собственные ответы, - когда собеседники затрагивают ту же тему. Так, происходит, например, при общем разговоре у Дергачёва. А затем, в беседе с Аркадием наедине, он был задет за живое: «- Позвольте, Крафт, вы сказали: "Заботятся о том, что будет через тысячу лет". Ну а ваше отчаяние... про участь России... разве это не в том же роде забота?
- Это... это - самый насущный вопрос, который только есть! - раздражительно проговорил он и быстро встал с места» (с.54).
Стихия вопрошания в образе Аркадия Долгорукого
Исследуемое нами явление проявляется в образе Подростка наиболее выразительно, и это предопределено тремя взаимосвязанными факторами.
Во-первых, это образ для романа «центральный». То есть весь остальной материал (сюжетный и образный) так или иначе к нему относится, на нём «замыкается». В одной из поздних черновых записей к роману (от 14 октября 1874 г.) Достоевский так планировал эту роль: «...правило в том, что герой - Подросток. А остальное всё второстепенность» (XVI; с. 175). Этот замысел нашёл в законченном произведении последовательное и полное воплощение.
Во-вторых, образ Подростка - самый сложный в романе. Именно его характер представлен в наибольшем количестве граней и нюансов. А главное, этот образ - наиболее динамичный, он показан в своей эволюции, что закономерно сопровождается его усложнением. Он и задуман был таковым, чтобы обеспечивать роману динамическую целостность и, составляя главный объект внимания, поддерживать читательский интерес. Соответствующих записей немало в черновых заметках Достоевского. Например: «Вообще вся поэма о том, как вступил Подросток в свет. Это история его исканий, надежд, разочарований, порчи, возрождения, науки - история самого милого, самого симпатичного существа. И жизнь сама учит, но именно его, Подростка, потому что другого не научила бы» (XVI; с.63). И далее находим: «Роман пропадет и будет искусственно-вынужденный, если не будет: характера Подростка, измученного, надломанного, страдающего и мрачного, с проблесками света и радости, удалившегося в свою мрачную идею и в столкновении с светом видящего вопросы, задачи, ужас» (XVI; с. 93. - Здесь и далее в цитатах из черновых записей курсив принадлежит Достоевскому. - А.К.). В свете нашей темы особенно показательно в последнем фрагменте, что автор изначально связывает позицию героя с его способностью видеть «вопросы, задачи, ужас».
Наконец, в-третьих, центральный герой выступает в романе как автор-повествователь. Мы уже затрагивали эту его роль и связанные с нею свойства, когда рассматривали в предыдущей главе сюжетные истоки романа. Теперь заметим ещё, что для самого Достоевского такое художественное решение было связано с немалыми сомнениями и трудностями, но в конечном счёте утвердилось как принципиальное. Его черновые заметки и наброски к роману буквально пересыпаны рабочими вопросами к себе и разными вариантами, относящимися к «форме повествования». Вот лишь одна из таких заметок: «Два вопроса. Если от автора, будет ли интересно? От Подростка (от Я) интересно само собою. И оригинальнее. И более высказывается характер.
От Я или от автора? (от Я - оригинальнее).
NB. Оригинальное расположение рассказа у Подростка. Переброска из одной подробности в другую. В этом расположении его собственный характер, но по главам.
От Я - и оригинальнее, и художественности более требуется, и ужасно смело, и короче, и легче расположение, и яснее характер Подростка как главного лица, и смысл идеи как причины, с которою начат роман, очевиднее. Но не надоест ли эта оригинальность читателю? Выдержит ли это Я читатель на 35 листах? И главное, основные мысли романа - могут ли быть натурально и в полноте выражены 20-летним писателем?» (XVI; с. %).
Итак, если стихия вопрошания присутствует в художественном мире «Подростка» (а мы в этом уже предварительно убедились), то с наибольшей выразительностью, разнообразием и полнотой она должна сказываться как в позиции, так и в речевом поведении заглавного героя, а также, возможно, и в эволюции его художественного образа. Попробуем в этом убедиться. Для начала ещё раз произведём обзор того, как проявляется и меняется отношение Аркадия Долгорукого к вопросам и ответам (эта тема уже затрагивалась в предыдущей главе, однако логика приближения к образу диктует необходимость повторного обращения к материалу).
Что наиболее характерно для состояния героя, когда он приезжает в Петербург? Очевидно, что в этот начальный (по сюжету) период ему свойственен жадный интерес почти ко всем, с кем ему суждено встретиться. Фактически каждый очередной персонаж, вводимый в повествование, оборачивается для Подростка вопросом или целым комплексом недоумений. Мы видели, что такими предстают для Аркадия - мать, сестра, старый князь Сокольский, члены кружка Дергачёва, Васин, Крафт, молодой Сокольский. Прямо загадочны для него - Ахмакова и Версилов. Последний, как нам уже известно, изначально является средоточием заинтересованного внимания Аркадия - о нём он жадно выспрашивает едва ли не всех, с кем знакомится. И, в отличие от остальных, Версилов не «раскрывается» для сына вплоть до финальных сцен. Например, уже в третьей части следует признание повествователя: «...надо так сказать, что именно к этому времени сгустились все недоумения мои о нем; никогда еще не представлялся он мне столь таинственным и неразгаданным, как в то именно время; но об этом-то и вся история, которую пишу» (с. 331).
Казалось бы, не должно быть «правил без исключений». Загадочность в глазах нормального человека абсолютно всех окружающих со стороны может выглядеть неестественной, или же она будет свидетельствовать о полном инфантилизме героя. В «Подростке» действительно изначально появляется один персонаж, который, на первый взгляд, не вызывает у Аркадия особых вопросов и недоумений, - это некая «тётушка», Татьяна Павловна Пруткова. Но если присмотреться, то и этот образ начинает терять определённость и становится зыбким - если не для самого героя-повествователя, то для читателя. Так, например, при первом упоминании о ней уже сказано: «...не знаю почему, все всю жизнь ее звали тетушкой, не только моей, но и вообще, равно как и в семействе Версилова, которому она чуть ли и в самом деле не сродни» (с. 8). Несколько позднее, уже в Петербурге, Подросток удивляется и другому: «...скоро я с удивлением заметил, что ее решительно все и везде уважали, и главное - решительно все и везде знали» (с. 20). На фоне всех других вопросов и загадок, которые сам герой подчёркивает, когда передаёт свои впечатления о людях (в том числе о самых близких), неопределенность роли «тетушки» как бы теряется из виду. Тем не менее она сама по себе показательна. Получается, атмосфера общения Подростка с людьми как бы насыщена недоумением. Она - как бы неизбежно неопределённая. И можно предполагать, что это является принципиальным для Достоевского как автора романа. В этом можно видеть признаки вопрошающей ориентации образа Подростка.
Если все окружающие для центрального героя представляются странными, загадочными или даже таинственными, то это поначалу ставит его при общении в активную позицию вопрошания, заставляет его расспрашивать одних людей - о других людях. Так, Васина и Крафта он жадно спрашивает о Версилове, а Версилова позднее - о Васине и Крафте. Того же Версилова с первых доверительных бесед с ним он расспрашивает о матери, о Макаре Долгоруком, - и вообще чуть ли не обо всём на свете. Относительно этой позиции героя по отношению к Версилову показательна установка Достоевского, которую находим в черновиках: «NB. Разговоры Подростка с НИМ вначале имеют иногда следующую форму:
- А что вы думаете о Гарибальди?
- А что вы думаете вообще о женщинах?
- А что вы думаете о будущей жизни? и т.д.
Т.е. всё такие бессвязно-поспешные внезапные вопросы /...А Как будто Подросток спешит, чтоб не забыть задать вопросы, о которых он про себя уже много прежде думал и которые его очень интересуют» (XVI; с. 69-70).
Однако судьба героя задумана и сюжет строится таким образом, что удовлетворяющих Подростка ответов ему получить не удаётся. Более того, почти всегда оказывается, что любой полученный ответ порождает всё новые вопросы. Спектр его недоумений ширится; люди в глазах героя как бы обрастают ореолами собственных загадочных свойств и побуждений. И объективно это оказывается не в ущерб его кругозору, потому что в результате расширяются и множатся горизонты его внимания и понимания. Тем не менее, такое положение не может его субъективно удовлетворять. Оно сказывается на переменах в его вопрошающей позиции.
Образы Версилова и Макара Долгорукого в аспекте стихии вопрошания
Начиная разговор о других героях «первого ряда», следует оговориться, что от образа Подростка мы не удаляемся, а скорее, продолжаем в него углубляться. Ведь в этом романе, как уже показано (с опорой на черновики), во-первых, все персонажи поставлены Достоевским во взаимосвязь с центральным героем, а во-вторых, все они даны через восприятие Аркадия Долгорукого. Но всё-таки Версилов и Макар Долгорукий имеют ещё и самостоятельное значение. Они сами по себе являются художественной находкой, немаловажным открытием писателя.
Версилова Достоевский на первом этапе своего замысла намеревался сделать вообще главным героем произведения. Затем, правда, планы переменились: «ГЕРОЙ не ОН, а МАЛЬЧИК. История мальчика /..../. ОН же только АКСЕССУАР, но какой зато аксессуар!!» (XVI; с. 24). Тем не менее, по концовке записи можно судить, что и в качестве «аксессуара» этот герой сохранял в глазах писателя своё исключительное значение. Даже позднее, уже определившись с ролью Подростка как главного героя, Достоевский чувствовал, что Версилов может затмить его в глазах читателей, если не передать повествование молодому герою: «...если от автора, то не будет ли Подросток второстепенным лицом, а ОН главным?» (XVI; с.115).
Приняв все меры, чтобы внимание было сосредоточено на образе Аркадия, Достоевский вовсе не умаляет значения Версилова. Напротив, он рассчитывает на то, что при этом выиграют оба героя: «(Как в повестях Белкина важнее всего сам Белкин, так и тут прежде всего обрисовывается Подросток). Характер отца, которым он все время придавлен, выдается тоже лучше, ибо суеверно подчиненное отношение к НЕМУ Подростка выдает и ЕГО в более фантастическом и, так сказать, бенгальском огне» (XVI; с. 48).
Попробуем разобраться: что же такого особо ценного привносит с собою в роман образ Версилова?
В первую очередь следует указать на его «дворянский статус» и убеждения. Это важно даже безотносительно воспитательного влияния этого героя на сына-Подростка. Герои-дворяне - такие как Свидригайлов, Мышкин, Степан Верховенский, Ставрогин, Кириллов (а позднее - Карамазовы) - в романах Достоевского всегда занимают особое положение. По убеждению писателя, дворянская культура по своему развитию - «на излёте», однако она вовсе не иссякает. Она содержит в себе бесценные накопления. И будущее России зависит от того, будут ли эти накопления востребованы, окажутся ли способны носители дворянской культуры передать это наследие новым поколениям.
Версилов, по замыслу Достоевского, - это один из достойнейших представителей дворянской культуры. Другое дело, как он сам к ней относится. Сложность его отношения к дворянству, ярко выраженная в романе, до сих пор даёт поводы разным исследователям приходить к характери 134 стикам, почти взаимоисключающим друг друга. Например, по мнению Б.И. Бурсова, Версилов изменяет дворянству: «Версилов поначалу называется Брутиловым (Брут - изменник), намек, что он является изменником своему классу, т.е. дворянству. Но ведь это относится и к Левину из "Анны Карениной"» (19; с. 70). Иного мнения придерживается В.А. Туниманов: «Макар и Версилов лучшее, законченное в русском народе и русском высшем сословии, и в этом смысле они оба "дворяне"» (162; с. 49). Как бы то ни было, большинство комментаторов романа так или иначе согласны с тем, что Достоевский выставляет Версилова «носителем "высшей культурной мысли"» (137; с. 101). И конечно, эта «мысль» не может являться совершенно индивидуальной и беспочвенной в социальном отношении. Кроме как из дворянской среды, «высшую культурную мысль» Версилову почерпнуть было неоткуда. В романе он и сам неоднократно свидетельствует об этом, используя только вместо «мысли» другие слова. Например, вот одно из его признаний Аркадию:
« - Я эмигрировал.
-К Герцену?/..../
- Нет, я просто уехал тогда от тоски, от внезапной тоски. Это была тоска русского дворянина - право, не умею лучше выразиться. Дворянская тоска и ничего больше.
- Что же, Европа воскресила ли вас тогда? Да и что такое ваша "дворянская тоска"? Простите, голубчик, я еще не понимаю.
- Воскресила ли меня Европа? Но я сам тогда ехал ее хоронить!
- Хоронить? - повторил я в удивлении.
Он улыбнулся. /.../
- Я никогда не забуду моих тогдашних первых мгновений в Европе» (с. 373-374).
Обратим внимание на то, что здесь ярко выставляется отношение русского дворянина к Европе как «кладбищу идеалов». Примечательно, что в следующем романе, «Братья Карамазовы», Достоевский воспроизведёт почти такие же формулировки в признаниях Ивана Карамазова брату Алеше: « - Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище и никак не более. И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потому, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь. Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот что! Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые силы любишь» (XIV; с. 240-241).
Итак, Версилов важен Достоевскому тем, что в нём нужно было передать (и это в полной мере удалось) ориентацию носителя русской дворянской культуры на европейские идеалы и в то же время - самостоятельное, даже самобытное отношение к этим идеалам. С одной стороны, здесь выявляется способность героя усвоить эти идеалы как лучшее, что выработала европейская культура в последние столетия; с другой стороны, налицо способность дистанцироваться, оценивать эту культуру и её судьбу со стороны, с русских позиций. Иными словами, Версилов (как и Иван Карамазов) остаётся и предан этим идеалам, и скептичен по отношению к перспективам их возрождения в прежнем составе.
Второе, что следует выделить как важное содержание в версилов-ской позиции, это его отношение к религии. Здесь обнаруживается почти такая же (если не большая) двойственность, как и в отношении к европейской культуре. И эта двойственность опять ведёт к категоричным оценкам позиции Версилова в исследовательских работах. Например, Коити Итока 136 ва заключает: «Версилов - атеист. А атеист - человек, так сказать, "обособленный" от Бога. У атеиста в душе нет образа Бога» (137; с. 83). И с японским специалистом в той или иной мере согласны отечественные учёные (например, см.: Н.В. Живолупова - 58; Н.Г. Пустыгина - 128; Е.В. Са-лова- 143; и др.).
Позволим себе усомниться в правомерности такой категоричности. Даже из черновиков к роману следует, что сам Достоевский к возможной религиозности Версилова относился очень серьёзно: «"ВОПРОС. Разрешить непременно: Был ли ОН фанатически религиозен и проповедовал ли Евангелие, когда приехал Подросток?" (XVI; с. 51). В самом романе немало высказываний героя, которые не дают оснований к однозначным оценкам его отношения к религии. Вот один из примеров (как и ранее, курсив в цитатах мой. - А.К.): « - Что тебе делать, мой милый? Будь честен, никогда не лги, не пожелай дому ближнего своего, одним словом, прочти десять заповедей: там все это навеки написано. /..../ Ну, уж если очень одолеет скука, постарайся полюбить кого-нибудь или что-нибудь или даже просто привязаться к чему-нибудь.
- Вы только смеетесь! И притом, что я один-то сделаю с вашими десятью заповедями?
- А ты их исполни, несмотря на все твои вопросы и сомнения, и будешь человеком великим» (с. 172-173).
Трудно вообразить, чтобы такие уроки - даже в шутку - могли исходить от атеиста. Кроме того, не только к религии, но и к атеизму у Версилова наблюдается двойственное отношение. В описании той же сцены беседы Аркадия с отцом воспроизводится развитие темы: «Я приставал к нему часто с религией, но тут туману было пуще всего. На вопрос: что мне делать в этом смысле? - он отвечал самым глупым образом, как маленькому: "Надо веровать в бога, мой милый".
