Содержание к диссертации
Введение
Г л а в а I. Становление и развитие цветаеведения в США и Англии
1.1. Зарождение зарубежного цветаеведения в 1940 - 1970-х гг. 14
1.2. Становление цветаеведения как самостоятельной ветви литературоведения Англии и США 1980-х гг. 25
1.3. Материалы и итоги цветаевских симпозиумов в Амхерсте и Нор-гфилде(1992г.) 35
1.4. Цветаеведение США и Англии после 1992 г. 41
Г л а в а II. Жизнь и творчество м. и. цветаевой в рецепции представителей биографического, психологического и психоаналитического литературоведения США и Англии 55
2.1. Монография С. Карлинского как «литературная биография» и осьова для формирования первых рецептивных направлений в зарубежном цветаеведении
2.2. Жизнь и творчество М. И. Цветаевой в исследованиях С. Поляковой и ее последователей (психологические и психоаналитические рецепции) 74
Глава III. Интертекстуальный анализ литературного творчества М. И. Цветаевой в англоамериканской славистике
3.1. Усвоение литературных источников (претекстов) в ранней лирике и драматургии М. И. Цветаевой 98
3.2. Лирика 1920-х гг. и поэмы М. И. Цветаевой в интертекстуальных исследованиях английских и американских славистов 105
3.3. Литературные источники и их освоение в «классических» пьесах М. И. Цветаевой 133
3.4. «Чужое слово» в прозе М. И. Цветаевой 142
Г л а в а IV. Автомифология м. и. цветаевой в рецепции зарубежных славистов
4.1. Зарубежные слависты о природе и технике цветаевского мифотворчества 154
4.2. Орфический миф в ранней лирической поэзии М. И. Цветаевой 157
4.3. Мифопоэтика сборника «После России» 163
4.4. Мифопоэтическая модель поэмы М. Цветаевой «Новогоднее» 179
Заключение 193
Список литературы 200
- Становление цветаеведения как самостоятельной ветви литературоведения Англии и США 1980-х гг.
- Жизнь и творчество М. И. Цветаевой в исследованиях С. Поляковой и ее последователей (психологические и психоаналитические рецепции)
- Усвоение литературных источников (претекстов) в ранней лирике и драматургии М. И. Цветаевой
- Орфический миф в ранней лирической поэзии М. И. Цветаевой
Введение к работе
Данное исследование посвящено анализу литературно-критических, литературоведческих работ английских и американских славистов о жизни и творчестве М. И. Цветаевой. Выбор темы исследования определяется современной ситуацией в цветаеведении.
В силу объективных социальных и идеологических причин детальное и систематическое изучение творческого наследия М. И. Цветаевой началось за рубежом, прежде всего в США, при этом значительно раньше, нежели в России, где литература эмиграции была практически полностью исключена из жтории отечественной культуры. Так, первое отдельное двухтомное издание цветаевской прозы в Нью-Йорке увидело свет еще в 1953 г. [107]. В СССР же томик под названием «Избранное», подготовленный В. Орловым с помощью дочери поэта А. Эфрон, появился лишь в 1961 г. [98], причем очень незначительным тиражом в 25000 экземпляров, часть которого ушла на экспорт. В России «чтение и изучение Цветаевой <.. .> было негласным, но всем внятным знаком той "тайной свободы", в <...> которой <...> сочетались претензия на изысканность литературного вкуса и обязательное политическое свободомыслие» [116: 202].
Обращение к наследию русского зарубежья перестало быть стихийным и тайным в нашей стране сравнительно недавно. Первое крупное - и доступное для широкого читателя - советское монографическое исследование о М. И. Цветаевой, написанное А. Саакянц («М. Цветаева: Страницы жизни и творчества (1910-1922)»), появилось в 1986 г. [70]. Отметим, что в США десятилетием раньше вышла книга Саймона Карлинского (Simon Karlinsky) «Марина Цветаева: ее жизнь и искусство» («Marina Cvetaeva: Her Life and Art») [158], сравнимая по научному качеству и значимости с исследованием А. Саакянц. Библиография, составленная профессором С. Карлинским [158: 298-300] к 1966 г., отражает степень интенсивности обращения зарубежных и советских исследователей к творчеству М. И. Цветаевой: из 44 статей 43 опубликованы за ру-
бежом, лишь одно советское исследование - предисловие В. Орлова к упомянутому московскому изданию «Избранное» [98]. Славист из Калифорнийского университета считал, что «поскольку великие поэты принадлежат не только своей стране, но и миру, западные слависты, особенно в Америке, должны постараться восполнить важный пробел в советской науке и критике, ожидая того времени, когда советские ученые при выборе тем вновь смогут руководствоваться литературной ценностью, а не политической целесообразностью и давлением партии» / «since great poets belong not only to their country, but to the world, Western Slavists, especially in America, have sought to fill in this important gap in Soviet scholarship and criticism - pending the day when Soviet scholars can again be guided by literary quality in their choice of subjects rather than by political expediency and party pressure» [158: 7] (здесь и далее перевод мой.-И. Ц.).
В данном случае речь не идет о противопоставлении или соперничестве российских и зарубежных литературоведов и историков литературы, имеются в виду лишь различные возможности в изучении и оценке предмета исследования. В корректном восприятии этого предмета, - подчеркивал Майкл Мейкин, — равнозначны обе стороны: «Со стороны англоязычного исследователя русской поэзии будет неразумным соперничать с российским исследователем в масштабах его познаний, особенно касающихся творчества М. Цветаевой. Его задача (на фоне приобщения российских читателей и литературоведов к ранее замалчиваемым явлениям их национальной литературы) <...> сознательно применить к этой литературе нестандартный подход» [52: 18].
Надо признать, что критический материал, накопленный английскими и американскими цветаеведами, - достаточно крупное явление, которое требует осмысления, упорядочения и анализа. Подобная необходимость в существующей социокультурной ситуации представляется разрешимой. Благодаря исчез-новению идеологических границ в последние десятилетия процесс взаимообэ-гащения различных культур в целом и проникновения литератур одних стран в литературы других, в частности, охватил буквально все культурное человечест-
*
во. Произведения М. И. Цветаевой относятся к культурным ценностям, приобретающим межнациональное значение, а их освоение вносит вклад во взаимообмен различных национальных культур.
Актуальность исследования обусловлена необходимостью систематизации и комплексного анализа материала, имеющегося в работах английских и американских цветаеведов различной методологической направленности. В отечественной историко-литературной науке представлены лишь обзорные описания самых значительных работ зарубежных ученых [33: 133-136]. А. А. Ионина очерчивает структуру, содержание и общие принципы организации и анализа материала обеих редакций критических биографий С. Карлин-ского [158; 159], цветаевской биографии Илейн Фейнштейн (Elein Feinstein) [146], исследования интертекстуального характера, принадлежащего английскому цветаеведу Майклу Мейкину (Michel Makin) [52].
В исследовании Е. В. Сомовой представлен обзор материалов двух крупных симпозиумов, прошедших в США в год 100-летия М. И. Цветаевой. В одном из приложений автор диссертации передает краткое содержание статей зарубежных и российских цветаеведов, вошедших в сборники материалов симпозиумов [76: 254-273]. Е. В. Сомова пытается комментировать допустимость некоторых исследовательских выводов с точки зрения этики и границ интерпретации художественных текстов и фактов личной жизни М. И. Цветаевой. Она отмечает общие тенденции и перспективы развития «интернационального» цветаеведения; это, например, лингвистические исследования, детализация биографии поэта, историко-литературный анализ. Е. В. Сомова не проводит различий между отечественным и зарубежным цветаеведением, выделяет лишь общие проблемы.
Попытка проследить хронологию изменений в различных направлениях российского и зарубежного цветаеведения предпринята в диссертации Т. Н. Гурьевой [22]. Т. Н. Гурьева стремится синхронизировать появление литературы о М. И. Цветаевой с самим становлением творчества поэтессы, с ди-
намикой культурно-исторического сознания в России. Она, не разделяя цветае-ведение на российское и зарубежное, указывает его ведущие направления: биографическое, текстологическое, мифопоэтическое, теологическое, изторико-литературное. В работе отмечается, что указанные направления обязаны своим появлением именно иностранным исследователям - Дж. Таубман (J. Taubman), В. Швейцер, А. Сумеркину, Н. Струве, Дж. Малмстад (J. Malmstad), польским славистам - 3. Мацеевскому (Z. Maciejewski), Е. Фарыно (J. Faryno).
В работе Е. В. Дзюба [24: 40-52] представлена типология направлений современного цветаеведения (биографо-литературоведческое, психологическое, философское, культурологическое, филологическое). Перечисляя исследования, представляющие указанные направления, диссертант упоминает книги М. Мей-кина, О. П. Хести, Л. Фейлер.
Очевидно, что российские исследователи не воспринимают цветаеведе-ние как самостоятельную ветвь в зарубежной славистике. В последние годы наметился процесс интеграции научных результатов зарубежного и отечественного цветаеведения. Острота проблемы состоит в том, что значительная часть англоязычного материала, не переведенного на русский язык, не публиковавшегося в России, не введена в научный оборот отечественными литературоведами. Восполнение этого пробела предоставит возможность более адекватного восприятия творчества М. И. Цветаевой - благодаря ценности «взгляда со стороны», когда знания о предмете исследования, способах его постижения уточняются и дополняются.
Объектом исследования являются посвященные изучению жизни и творчества М. И. Цветаевой работы (монографии, диссертации, статьи и научные сборники, рецензии, переводы) славистов Англии и США, представляющих различные рецептивные направления, школы и периоды развития цветаеведения в указанных странах.
-Отбор источников исследования мотивирован целым рядом факторов. Цве-таеведение как наука наиболее последовательно развивалась в США и Англии.
В данном случае речь не идет о национальной принадлежности славистов или о
'^ языковых критериях. Имеются в виду центры цветаеведения, открытые ученым
всего мира.
Изучением творчества М. И. Цветаевой за рубежом занимаются как потомки российских эмигрантов, так и слависты США и Англии. Среди ведущих
Ц англоязычных цветаеведов - издатели и переводчики (Глеб Струве, США;
Александр Сумеркин, США; Виктория Швейцер, США; Анжела Ливингстоун (Angela Livingstone), Англия; Эндрю Кон (Andrew Kahn), Англия; Илейн Фейн-штейн, Англия; Робин Кембалл (Robin Kemball), США), преподаватели и про-
& фессора старейших университетов мира (Ольга Раевская-Хьюз (Olga Raevsky-
Hughes), университет Калифорнии, Беркли; Саймон Карлинский - профессор университета в Беркли и Гарвардского университета; Юрий Иваск и Джейн Та-убман, Амхерст Колледж, университет штата Массачусетс; Майкл Мейкин,
# Мичиганский университет, Анн Арбор, США и Оксфордский университет,
Англия; Джеральд Смит (Gerald Smith), Оксфордский университет, Англия).
В настоящем исследовании использованы следующие материалы спра-
[ф вочного характера: Mirsky D. S. «Contemporary Russian literature 1881-1925»
[178]; Mirsky D. S. «Modern Russian literature» [179]; Мнухин Л. «M. И. Цветаева. Библиографический указатель литературы о жизни и деятельности (1910-1928)» [53]; Мнухин Л. «М. И. Цветаева. Библиографический указатель литера-
iw туры о жизни и деятельности 1910-41 и 1942-62 гг.» [54]. Материалы библио-
графического характера содержатся также в монографиях С. Карлинского [158], Дж. Таубман [207], М. Мейкина [52].
В работе учтены сборники, содержащие материалы двух крупных симпо-
^ зиумов, прошедших в США в 1992 г. в ознаменование 100-летия М. Цветаевой:
«М. Tsvetaeva. One Hundred Years: Papers from the Tsvetaeva Centenary Symposium Amherst College» [176]; «Norwich Symposia on Russian literature and culture:
, M. Tsvetaeva 1892-1992» [182], а так же некоторые статьи, касающиеся жизни и
творчества М. Цветаевой из сборника «For SK: In Celebration of the Life and Career of Simon Karlinsky» [148].
Дополнительным источником, представляющим научные изыскания зарубежных филологов по конкретным аспектам цветаеведения, являются периодические издания США и Великобритании: «Славянский и восточноевропш-ский журнал» («The Slavic and East European Journal»); «Славянское обозрение» («Slavic Review»); «Русское обозрение» («Russian Review»); «Русская литература ежеквартально» («The Russian Literature Triquarterly»); «Славянское и восточноевропейское обозрение» («The Slavonic and East European Review»).
Предмет исследования - специфика рецепции (восприятия и интерпретации) зарубежными славистами жизни и литературного творчества М. И. Цветаевой, а также научные результаты (концепции, наблюдения и выводы).
Цель диссертационной работы состоит в выявлении своеобразия рецептивных подходов к фактам жизни и творчества М. И. Цветаевой в англоамериканской славистике, в анализе объективности и перспективности научных результатов, полученных цветаеведением Англии и США на различных этапах его становления и эволюции.
Уточним, что под рецепцией мы понимаем конституирование исследователем смысла произведения в рамках представляемых им методологических принципов и с учетом предшествующего эстетического опыта произведения, то есть истории его восприятия другими реципиентами. Эстетический объект в контексте нашего исследования - это представление о воспринимаемом произведении, существующее в сознании реципиента [см.: 75: 127].
Цель мотивирует постановку и решение основных исследовательских задач:
Представить описание основных английских и американских исследований, посвященных жизни и творчеству М. И. Цветаевой.
Проследить историю рецепции творчества М. И. Цветаевой зарубежными славистами, сочетая синхронический подход к анализу эстетических обь-
ектов с диахроническим (хронология появления рецепций и их деление по ме-
' тодологической принадлежности).
3. Охарактеризовать диапазон научных методов и приемов анализа твор
ческого наследия М. И. Цветаевой, применяемых славистами Англии и США.
4. Уточнить главные хронологические этапы развития английского и аме-
ф риканского цветаеведения.
5. Систематизировать и оценить проблемы и вопросы, поставленные и
рассмотренные зарубежными реципиентами жизни и творчества М. И. Цветае
вой.
Л 6. Акцентировать специфические черты творческого наследия М. И. Цве-
таевой в рецепции западных ученых.
7. Определить тенденции и перспективы развития литературоведения о М. И. Цветаевой в Англии и США.
Методологической основой диссертационного исследования являются работы зарубежных и отчественных ученых, представляющие теорию межтекстовых (интертекстуальных) отношений, в частности М. М. Бахтина [7], Ю. Кристевой [44], К. Ф. Тарановского [80], И. П. Смирнова [72], Г. Блума [10], Н. А. Фатеевой [91], труды, содержащие описательную и аналитическую характеристику концепций, направлений и школ зарубежного литературоведения, литературной критики, в частности И. П. Ильина и Е. А. Цургановой [75], Т. Н. Красавченко [43], Р. Темпеста [83], У. Тодда III [85], Д. Дьюелла [25]. Для реализации поставленных задач и анализа достаточно комплексного материала применяются структурно-типологический и сравнительно-исторический методы исследования.
Научная новизна исследования заключается в комплексном подходе к анализу работ цветаеведов Англии и США, она определяется малоизученно-стью избранного ракурса и обусловлена отсутствием специальных диссертационных исследований, посвященных изучению рецепции творчества М. И. Цвз-таевой зарубежной славистикой.
Положения, выносимые на защиту:
Становление и развитие англо-американского цветаеведения укладывается в несколько хронологических этапов.
Развитие цветаеведения в Англии и США на современном этапе осуществляется в двух равнозначных направлениях: в детализации биографии Цветаевой (в психологическом и психоаналитическом цветаеведении) и в отходе от биографического метода к исследованиям мифопоэтики, литературных источников произведений поэта, историко-литературного и культурного контекста их создания.
Наиболее развитое направление зарубежного литературоведения о М. И. Цветаевой — биографическое, сформировавшееся на начальных этапах рецепции ее творчества, трансформировалось в психологическое и примыкающее к нему психоаналитическое цветаеведение.
В методологическом плане наиболее перспективными в современном цветаеведении Англии и США являются интертекстуальный подход и исследования мифопоэтики, позволившие отойти от биографического комментария к текстам М. Цветаевой и к установлению их места в истории литературы, изучению их теологических и мифологических основ.
В 1970-1990-х гг. (после исследования С. Карлинского) цветаеведение в Англии и США развивалось в сторону реализации перспектив, указанных исследователем, и по пути уточнения фактов биографии М. Цветаевой.
Практическое значение работы обеспечивается тем, что выводы, положения, аналитико-описательный и фактографический материал диссертации в дальнейшем могут быть использованы в работах филологов по вопросам литературы русской эмиграции, в курсах истории русской литературы XX в., на спецкурсах и спецсеминарах по теории литературы, посвященных проблеме литературоведческих направлений.
Материалы диссертации апробированы на региональной научно-практической конференции «Актуальные проблемы преподавания гуманитарных, социально-
экономических и естественнонаучных дисциплин», посвященной 40-летию ТюмГНГУ (октябрь 2003 г.), V региональной межвузовской конференции «Русская литература в контексте мировой культуры», посвященной 50-летию ИГПИ им П. П. Ершова (февраль 2004г.), IX Шешуковских чтениях «Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения» в МПГУ (март 2004 г.), III региональной научной конференции «Молодые ученые - педвузу, колледжу, школе», прошедшей в ИГПИ им. П. П. Ершова (апрель 2004 г.), обсуждались на заседаниях кафедры литературы Ишимского государственного педагогического института им. П. П. Ершова. По теме диссертации опубликованы статьи и тезисы докладов. Общий объем публикаций - 2,3 п.л.
Структура диссертации обусловлена реализацией поставленных задач.
Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения. Во введении обосновывается актуальность диссертационного исследования, определяются его цели, задачи и методы, представлены источники исследования. В первой главе прослеживается хронология становления цветаеведения в Англии и США, определяются перспективы его развития в этих странах. Во второй главе рассматривается научная деятельность основателя англо-американского цветаеведения С. Карлинского, характеризуются биографические, психологические, психоаналитические рецепции, в том числе последователей С. Карлинского. В третьей главе представлены интертекстуальные исследования в зарубежном цветаеведении. Содержание четвертой главы — пути и результаты рецепции автомифологии М.Цветаевой в исследованиях, опирающихся на аналитические процедуры реконструкции мифопоэтических основ литературного творчества. В заключении обобщаются результаты исследования. Библиография включает 233 наименования, из них 112 на иностранных языках.
Становление цветаеведения как самостоятельной ветви литературоведения Англии и США 1980-х гг.
Для них характерен «литературоведческий психологизм», то есть такой тип рецепции, когда факты биографии привлекаются для толкования текстов, а методика анализа опирается на рассуждения о различных психологических подтекстах, которым исследователь ищет подтверждение в текстах М. Цветаевой [22]. Под «психологическом подтекстом» понимается скрытое отображение автором в произведении собственной душевной жизни. Внимание к психологическому подтексту позволяет реципиенту выявить подразумеваемые смысловые мотивировки.
Образцом такого подхода к жизни и творчеству М.Цветаевой является написанное в России и изданное в США исследование Софии Поляковой «Закатные оны дни. Цветаева и Парнок» [63]. Впервые в цветаеведении рассматриваются отношения поэтесс, устанавливается адресат цикла «Подруга», доказывается значимость влияния этих отношений на творчество обеих поэтесс. С. Полякова первой начала анализировать эту деликатную для цветаеведения тему. Ей удалось, по мнению И. Шевеленко, «точно обозначить корпус текстов, непосредственно связанных с романом, и привлечь ... архивные материалы, и — в результате - представить с возможной полнотой общую биографическую канву событий» [116: 203].
Однако реакция на книгу была далеко не однозначной, она нашла как поклонников [128; 36; 93], так и оппонентов. С. Поляковой ставили в вину произвольность психологических реконструкций фактов жизни и творчества М. Цветаевой [116]. Книга С. Поляковой, снявшей запрет с обсуждения некоторых фактов цветаевской биографии и этим разрушившей привычный горизонт ожидания реципиентов, оказала влияние на большинство психологических и психоаналитических исследований 1980-х гг.
Горизонт ожидания реципиента (термин рецептивной эстетики) применительно к данному исследованию мы понимаем как комплекс эстетических, социально-политических, психологических представлений. Они определяют отношение реципиента к появляющимся исследованиям и обуславливают их воеприятие. Привычный горизонт ожидания реципиентов разрушает ценности ш-вого исследования, идущего вразрез с существующими научными нормами и имеющимися интерпретациями [75: 31].
В 1989 г. Дж. Таубман представила монографию «A Life through Poetry. М. Tsvetaeva s Lyric Diary» [207] («Живя стихами... Лирический дневник М. Цветаевой»; под таким названием книга опубликована на русском языке в 2000 г. [81]). Форма исследования Дж. Таубман («лирический дневник») заимствована у М. Цветаевой и основана на соединении фактов жизни и творчества. Стихи М. Цветаевой представлены в книге на двух языках, причем переводы выполнены самим автором. В переводах Дж. Таубман сохраняет формальную структуру цветаевских сложных метрик и рифм. Поэтому в английских вариантах появилась некоторая «неловкость» перевода, его несоответствие глубине цветаевского текста, хотя переводы Дж. Таубман признаются наиболее удан-ными. Это породило еще одну проблему, характерную для английских версий цветаевской лирики. Англоязычный читатель оказался несколько сбитым с толку из-за несоответствия между восторженными оценками автора книги и ничем не примечательными, почти «стандартными» английскими вариантами, предложенными в качестве свидетельства величины поэтического гения М. Цветаевой. «Таубман говорит о М. Цветаевой как о новой феминистке, но, лишенная достоинства своего ремесла из-за английских переводов, ее Цветаева выглядит, как плохо контролировавшая себя нервная дама, каковой ее многие и без того считали» / «Taubman talks the new feminism, but her Tsvetaeva, deprived of the dignity of her craft, sounds discomfitingly like the undisciplined hysteric she was once presumed to be» [183: 91].
В оценке достоинств этой работы мнения критиков разделились: одни отмечают богатые биографические комментарии к текстам [Шевеленко 1992: 206], другие именно «психологический подтекст»: «Таубман ... подводит нас ближе к женщине с ее сложной психологией» / «Taubman ... brings us closer to a woman with a complex psychology» [183: 92].
С. Карлинский в 1985 г. представил новую версию критической биографии поэта «М. Цветаева: женщина, ее мир и поэзия» («М. Tsvetaeva, The Woman, her World and her Poetry») [159], вышедшую в Кембридже. С. Карлинский восполнил лакуны первой биографии, в которой отсутствует анализ цикла «Подруга», не упоминается С. Парнок. Вторую работу С. Карлинского характеризуют как более уравновешенную и масштабную, чем версия 1966 г. Недостатком книги (как и большинства зарубежных монографий) считается наличие обширных стихотворных фрагментов, сопровождаемых редкими замечаниями о развитии поэтической техники М. Цветаевой, которые не раскрывают уникальность ее поэтического мира [33]. В целом же новая книга С. Карлинского является «итоговой по отношению к предшествующему периоду накопления ... новых фактов и свидетельств, относящихся к цветаевской биографии ... к книге С. Карлинского можно обращаться как к своего рода справочнику» [116: 203].
К этому ряду принадлежит и книга ученого из Амхерста В.Швейцер «Быт и бытие М. Цветаевой», вышедшая в Париже в 1988 г. [113] (мы пользуемся репринтным изданием парижского варианта: [114]). Работа написана на русском языке и переведена на английский Робертом Чендлером (Robert Chandler) и X. Т. Виллеттсом (Н. Т. Willetts). Английский вариант вышел под названием «Tsvetaeva» в Лондоне в 1992 г. [189] и в Нью Йорке в 1993 г. [190]. В. Швейцер - москвичка, окончила МГУ в середине 1950-х гг., когда поэзия М. Цветаевой, запрещенная в СССР, начала широко распространятся как в официальных журналах, так и в самиздате. Она эмигрировала в США в 1978 г. и преподает в Амхерсте (Amherst) и Маунт Холиоук (Mount Holyoke).
Жизнь и творчество М. И. Цветаевой в исследованиях С. Поляковой и ее последователей (психологические и психоаналитические рецепции)
Книга С. Поляковой «Закатные оны дни: Цветаева и Парнок» [63] посвящена близким отношениям двух поэтесс, длившимся около полутора лет, и анализу произведений М.Цветаевой, созданных в это время и посвященных С. Парнок.
Эта деликатная тема, отмечалось ранее, долго замалчивалась литературоведами и впервые была озвучена не в цветаеведении, а в составленном С. Поляковой предисловии к собранию сочинений С. Парнок, вышедшем в 1979 г. в американском издательстве «Ардис». В приложении к изданию впервые напечатан цветаевский цикл посвящений С. Парнок - «Подруга». До этого он выборочно публиковался в «Избранных произведениях» [99], в мюнхенском сборнике «Несобранных произведений М. Цветаевой» [105], в первом томе американского пятитомного собрания сочинений (1980) (следовательно, их тоже не могло быть в распоряжении С. Карлинского). Анонимность же дедикации цикла была впервые отменена именно С. Поляковой.
В авторской рукописи «Юношеских стихов» тексты, посвященные Пар-нок, не составляют цикла. В книге же С. Поляковой впервые воспроизведена машинописная рукопись «Юношеских стихов», учитывающая цветаевские правки 1920-х и 1940-х гг. В американском собрании сочинений «Подруга» напечатана по машинописной рукописи, принадлежащей одному из составителей - В. Швейцер. Здесь стихотворения «Подруги» уже циклизованы, но не учтены правки 1940-х гг., самая существенная из которых - изменение названия «Ошибка» на другое заглавие - «Подруга».
Исследование С. Поляковой следует рассматривать после книги С. Карлинского. Покажем, как представители психологического направления (и примкнувшего к нему психоаналитического цветаеведения) продолжали применять биографический метод и приемы С. Карлинского, как постепенно восстанавливались существенные подробности биографии поэта.
Как и у С. Карлинского, в исследовании С. Поляковой «... поэтический материал подчас привлекается для установления фактов реальной жизни ... , так как в те годы стихи М. Цветаевой обычно бежали вслед отраженным ими событиям и чувствам» [63: 43]. Выбор подобной методики тоже обусловлен скудностью имевшихся в распоряжении исследователя источников. Реконструкция фактов цветаевской биографии осуществляется посредством сопоставления стихов и переписки М. Цветаевой и ее ближайшего окружения, в частности Е. О. Волошиной и Ю. Л. Оболенской, М. И. Кудашевой и Вяч. Иванова (фонды ЦГАЛИ, ныне РГАЛИ), материалов архивов городских служб Москвы и Петербурга (Главной Физической Обсерватории и др.), недоступных для зарубежных исследователей в 1980-е гг.
Так, в биографии С. Карлинского отсутствует упоминание о поездке М. Цветаевой в декабре 1914 г. в Ростов Великий, куда она сопровождала С. Парнок, впервые оставив Алю с нянькой. Факт поездки установила С. Поля 76 кова. Путь реконструкции - сравнение текста письма Е. О. Волошиной к Ю. Л. Оболенской от 30 декабря 1914 г.: «Она куда-то с Соней уезжала на не сколько дней, держала это в большом секрете» [цит. по: 63: 47], эссе «Мои службы»: «Санки - Алины, детские, ... - мой подарок ей из Владимирского Ростова» [108: Т. 4: 468] и шестого стихотворения цикла «Подруга», написан _, ного по свежим впечатлениям от поездки в декабре 1914 г. В стихотворении эпитет «московские» доказывает, что действие происходит не в Москве: «Как на чужих московских барышень / Дивилось глупое бабье» [108: Т. 1: 220]. С. Карлинский характеризует поездку М. Цветаевой в Петербург в январе 1916 г.; поездка состоялась по приглашению редакторов «Северных записок» [158: 37-38]. Очевидно, что исследователь опирается на воспоминания М. Цветаевой из эссе «Нездешний вечер», впервые опубликованного в парижских «Современных записках» 1936 г. [101: 172-184], а затем - в 1953 г., в аме 0 риканском издании «Проза» [107: 271-285]. Например, С. Карлинский вслед за М. Цветаевой утверждает, что тогда она впервые рассталась с маленькой дочкой [158: 37]. Американского слависта вновь «подвела» его чрезмерная доверчивость. М. Цветаева подробно описала один из петербуржских вечеров, и он поверил, что «подруга», к которой спешила М. Цветаева, была редактором «Северных записок» - Софьей Чацкиной: «Так к ней тороплюсь, к Софье Исааковне, которая, наверное, с нетерпением ждет меня — услышать про мой (а этим и свой) успех» [108: Т. 4: 288]. Ситуация прояснилась в 1983 г., когда С. Полякова ознакомилась с подлинным текстом письма к М. Кузмину, на основе которого и был написан «Нездешний вечер» (архив О. Н. Арбениной-Гильдебранд): «в феврале 1916 года, — т.е. месяц с чем-то спустя петербуржской встречи мы Цветаева и Парнок расстались» [цит. по: 63: 61]. Сопоставив текст письма, упоминающий новое увлечение «Сони» («... у нее на постели сидела другая-очень большая, толстая, черная» — по описанию, это Л. Эрарская), визит О. Мандельштама, С. Полякова приходит к выводу, что в Петербурге М. Цветаеву сопровождала С. Парнок. Она - сотрудница «Северных записок» и познакомила Цветаеву с С. Чацкиной и Я. Сакером [63: 61]. Непрямым доказательством тайного присутствия С. Парнок служит и от сылка к ее «Алкеевым строфам»: «Два синих солнца под бахромой ресниц» [цит. по: 63: 106]. Отсылка появилась и в тексте письма к М. Кузмину - «два черных солнца» [108: Т. 6: 209], в «Нездешнем вечере» - «две планеты» [108: Т. 280]. Отметим, что в написанном в то же время стихотворении, посвященном М. Кузмину, М. Цветаева, со свойственной ей автоцитатностью, унаследовала указанный образ - «два черных круга» [108: Т. 2: 33]. Добавим, что в шестом томе русского собрания сочинений текст письма М. Кузмину воспроизведен по книге С. Поляковой [108: Т. 6: 207].
Усвоение литературных источников (претекстов) в ранней лирике и драматургии М. И. Цветаевой
В первом из «шекспировских» стихотворений М. Мейкин усматривает лишь одно «невозможное» дополнение к оригиналу— право мертвой Офелии на диалог [52: 200]. Цветаевская Офелия выпадает из традиционной для русской литературы трактовки образа Офелии-жертвы и не похожа на шекспировскую героиню, но наделена многими характеристиками самой М.Цветаевой. Это сходство по-разному интерпретируют исследователи цикла [79; 154].
А. Тамарченко предполагает, что гневное осуждение Гамлета мертвой возлюбленной, явившейся его воображению, принадлежит вовсе не Офелии, а совести героя. Именно поэтому происходит перемена интонационно ритмического рисунка стиха (меняется лексика, появляется множество восклицаний, переносов, нестандартных рифм) со второй строфы, где повествование автора сменяется пунктуационно не отмеченной прямой речью. Введение образа Совести на повествовательном уровне не противоречит шекспировскому оригиналу и является примером заимствования форм поэти ского мышления английского драматурга - «передачей одного из внутренних голосов героя — Призраку уже погибшего, но горячо любимого человека» [79: 166]. А. Тамар-ченко считает, что в первом стихотворении совесть героя в образе Офелии констатирует его вину («Девственник! / Женоненавистник! Вздорную / Нежить предпочетший» [108: Т. 2: 171]). Упрек Офелии, по мнению О. П. Хести, лучше всего демонстрирует переживаемое Гамлетом противоречие эроса и смерти. Определение «Вздорную / Нежить» М. Цветаева, максимально использующая амбивалентность семантики и акустики слов, могла употребить не только по отношению к Тени отца Гамлета, но и, имея в виду Гертруду (если «вздорную» прочитать как субстантивированное прилагательное, а «нежить» как глагол), что не нарушило бы шекспировской фабулы. Гамлет отвергает Офелию не только потому, что хочет мстить за отца, но и потому, что его слишком заботит страстность матери. В отличие от Орфея, объединившего страсть к Эвридике и ее смерть в песне, Гамлет пытается выбирать между ними, чем отстраняется от телесного и от душевного. Показательно обнаруженное здесь О. П. Хести заимствование образа на уровне переводной цитаты с точной атрибуцией — «тяжеловесная хроника» восходит к словам Гамлета, обращенным к Тени отца: "And the commandment all alone shall live I Within the book and volume of my brain" [цит. no: 154: 63].
Второе стихотворение («Офелия - в защиту королевы») - следующий шаг Гамлета к осознанию собственных заблуждений. Для А. Тамарченко оно связано с предыдущим не только похожей интонацией и стилем, но и тем, что в нем вновь говорит сам принц, а Офелия - «лишь условный образ, воплощающий мысли и чувства самого Гамлета» [79: 166]. Вина принца обосновывается: «Не по девственным - суд / Над страстью» [108: Т. 2: 171]. В стихотворении использована та же модель усвоения: наследуемые литературные «реалии прямым образом не оспариваются» [52: 201].
Исследователи находят и косвенные литературные характеристики, усложняющие модель усвоения. Во-первых, стихотворение отсылает к самой трагедии, к сцене «В опочивальне», где Тень отца приходит к принцу: «Но если... Тогда берегись!.. / Сквозь плиты - / Ввысь - в опочивальню - и всласть» [52: 171]. С этим наблюдением не согласна О. П. Хести. По ее мнению, речь идет о спальне принца, где Офелия угрожает появиться, чтобы «посвятить его в страсть "воспаленной крови", которую он пока не способен оценить» / «initiate him into the passion of "inflamed blood" which he is now incapable of appreciating» [154: 70]. Во-вторых, оно отсылает к двум следующим стихотворениям сборника, к циклу «Федра» и одноименной цветаевской трагедии того же периода: «Тяжелее виновная - Федра: / О ней и поныне поют» [108: Т. 2: 171]. Следовательно, здесь можно говорить об отношениях автоинтертекстуальности.
Думается, упоминание Федры — еще одно свидетельство: шекспировские и мифические образы были взаимосвязаны в цветаевской рефлексии. Офелию заботит не вина или невиновность Гертруды, считает О. П. Хести, она утверждает силу страсти, которая — согласно орфической модели - может перейти в песню, в поэзию, как история Федры вызвала к жизни песни о ней. Развивая мысль С. Карлинского, указавшего на сходство цветаевских Гамлета и Ипполита [158: 263], О. П. Хести соотносит Федру и с Гертрудой, и с Офелией: ее страсть тоже осталась неосуществленной и перешла в смерть. На эстетическом уровне смысл стихотворения в том, что «подчинение эротическому влечению, которое она защищает, аналогично подчинению поэта императиву его искусства. Любящий и поэт отвечают не за источник той силы, которая ими владеет, а за полноту своего подчинения ей» / «the surrender to erotic passion she advocates is analogous to the poet s surrender to the dictates of her art. Lover and poet answer not for the origin of the force by which they are possessed, but only for the completeness of their surrender to it» [154: 69].
Орфический миф в ранней лирической поэзии М. И. Цветаевой
Русские символисты унаследовали от немецких романтиков традиционное восприятие Срфея как архетипа поэта. Этот миф соответствовал романтическому и символистскому определению поэта как творца, противостоящего окружающему миру. К той же традиции восходит стремление М. Цветаевой распространять принципы автомифологии на «построение» своей биографии (примером из немецких романтиков может служить Новалис, который сознательно подстраивал собственные мысли и творчество под орфический миф). В ранних стихах М. Цветаевой орфический миф предстает как отказ от удовлетворения желаний человека в пользу требований поэтического ремесла. В мифе этому соответствует сознательный поворот головы Орфея, за которым неминуемо последовал отказ поэта-человека от возлюбленной и его возвращение в жизнь, в творчество. По О. П. Хести, это стало, возможно, одной из причин несостоявшегося брака с В. Нилендером, вместо которого М. Цветаева отдается творчеству и создает первый сборник стихов.
К. Азадовский, рецензировавший книгу О. П. Хести, пишет об этом так: в образе Орфея для Цветаевой сошлись основополагающие «смыслы» - понятия ее творчества: Миф, Поэт, Эрос, Смерть, Жизнь (высшее существование, противоположное «жизни» земной), Герой, Подвиг, Слово, Отказ. Итак, мифический поэт - Орфей, движимый силой Эроса (любовью любящего), решается на подвиг — путешествие в Аид. Найдя смерть (как избавление от жизни), он становится героем и возвращается в Жизнь словом (творческим актом) [2: 318].
Сюжетно миф об Орфее впервые проявил себя в одном из «Стихов к Блоку» - «Как сонный, как пьяный...». Шесть дней спустя М. Цветаева пишет стихотворение «Так плыли: голова и лира...» (в 1940 г. оно было озаглавлено «Орфей»). Оно не обращено к А. Блоку, но исследователи отмечают тематическую и образную связь со «Стихами к Блоку» в целом [114: 237; 52: 170; 117: 189; 154: 19]. В 1916 г. А. Блок для М.Цветаевой был Мессией, Спасителем, теперь же, после смерти, в 1921, стал Орфеем. Этому существует ряд причин. Биограф М. Цветаевой В. Швейцер указывает, что в это время М. Цветаева читала мифы со своей дочерью Алей, которая 8 ноября 1921 г. писала Е. О. Волошиной: «А Орфей похож на Блока: жалобный, камни трогающий» [цит. по: 114: 237]. Именно «смерть Блока становится для Цветаевой поводом обратиться к мифологическому первоисточнику сюжета о «смерти поэта» — легенде об Орфее...», — констатирует И. Шевеленко [117: 189]. Как следствие, в стихотворениях этого периода важен «императив отсутствия, который рождает тоску, переводимую потом в песню...» / «imperative of absence which generates the longing that is translated into song...» [154: 13].
Параллели между историей греческого барда и христианского Мессии, как указывает О. П. Хести [154: 13], были отмечены еще гностиками и развиты в Средневековье, которым, в свою очередь, интересовались немецкие романтики, развившие этот мотив. Поэт похож на Христа уязвимостью в земном мире и высокой чистотой в мире духовном. Эти мотивы отчетливо прослеживаются в стихотворении «Блоку» из «Лебединого стана», написанном в 1920-м г., по свежим впечатлениям М. Цветаевой от блоковского чтения в Политехническом Музее. Жертвенная смерть и Орфея-поэта, и Христа предопределена двумя причинами - божественным провидением и враждебностью окружающего мира, что, по мнению исследовательницы, соответствует высокому и человеческому в самом поэте [154: 13].
Два анализируемых О. П. Хести стихотворения связаны не только как мифоцентрические произведения, но и на повествовательном уровне. В. Швейцер [114: 237] отмечает, что «Так плыли голова и лира...» служит ответом на вопрос, которым заканчивается стихотворение «Как сонный, как пьяный...»: «Не эта ль, серебряным звоном полна, / Вдоль сонного Гебра / Плыла голова?» [108: Т. 1: 299] - «Так плыли: голова и лира, / Вниз, в отступающую даль. / И лира уверяла: мира! / А губы повторяли: жаль!» [108: Т. 2: 68].
С. Карлинский не усмотрел в указанных стихотворениях мифологического подтекста, ограничившись подтекстом биографическим (хотя и отметил определенное влияние поэтики А. Блока на отдельные стихотворения «Ремесла») [158: 191-193]. В «Стихах к Блоку» есть цикл «Подруга», посвященный последней возлюбленной Блока - Н. Нолле-Коган. Цикл «Вифлеем» не вошел в «Стихи к Блоку» только из этических соображений, утверждала М. Цветаева. Он посвящен сыну Н. Нолле-Коган и, как полагала в то время М. Цветаева, «сыну Блока, - Саше».
Идею С. Карлинского развивает В. Швейцер. Она указывает, что такой биографический подтекст у М. Цветаевой «разрастается в мифологическую бесконечность» ... "Подруга" при этом становится повествованием об идеальной Эвридике, спутнице поэта- Орфея ... в "Вифлееме" Цветаева славит не столько Сашу - сына Н. А. Нолле, сколько наследника Певца, будущее воплощение Орфея - Блока» [114: 239].
На данном этапе творчества М. Цветаеву более всего интересуют две мифологемы: поражение Орфея - его неудачная попытка вернуть Эвридику («Не ты ли / Ее шелестящей хламиды / Не вынес / Обратным ущельем Аида?» [108: Т. 1: 298]) и смерть Орфея («Так плыли: голова и лира...»).
Идея первого стихотворения, по мнению О. П. Хести, состоит в том, что не только А. Блок, но каждый поэт повторяет судьбу Орфея, причем происходит это при создании каждого стихотворения: «уязвимость поэта в первом четверостишии, смертельный транс во втором и, наконец, собственное путешествие поэта в мир смерти и обратно, предполагающее знакомство с другим миром» / «the vulnerability in the first stanza, the deathly trance in the second, and finally the bard s own journey to the bourn of death and back suggests his familiarity with the other world» [154: 19].
