Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. История теории интертекстуальности сквозь языковую призму 16
1.1. Предварительные замечания 16
1.2. Протоинтертекстологический период 23
1.3. Собственно интертекстологический период 34
1.4. Постинтертекстологический период 42
1.5. Выводы по главе 1 56
Глава 2. Феномен интертекстосферы в контексте творчества П.А. Флоренского и лингвистической интертекстологии 58
2.1. Мотивация интертекстологического подхода к наследию П.А. Флоренского 58
2.2. Лингвистическое осмысление интертекстуальности 71
2.3. Понятие об интертекстосфере 82
2.4. Выводы по главе 2 91
Глава 3. Интертекстосфера П.А. Флоренского и когнитивно-интертекстуальный треугольник как языковые объекты
3.1. Понятие о когнитивно-интертекстуальном треугольнике 94
3.2. Вербальная стратегия 112
3.3. Образная стратегия 124
3.4. Идейная стратегия 156
3.5. Выводы по главе 3 170
Заключение 173
Список использованной литературы
- Протоинтертекстологический период
- Постинтертекстологический период
- Лингвистическое осмысление интертекстуальности
- Образная стратегия
Протоинтертекстологический период
В этой связи можно утверждать, что интертекстуальность - свойство языка, присущее не только эпохе постмодерна, а характерное для языка в принципе, в независимости от эпохи, коммуникативной стратегии, дискурсивной практики или поэтики художественной литературы. Задаваясь вопросом о том, насколько применим интертекстуальный анализ к текстам эпох, предшествующих постмодернизму, А.А. Лоскутова предостерегает, главным образом, от подмены данного анализа поиском аллюзий и реминисценций: «Проводя "интертекстуальный" анализ и интерпретацию текстов, не имеющих отношения к постмодернизму, исследователи и профанируют саму концепцию интертекстуальности, дискредитируя и выхолащивая ее методологический потенциал, и одновременно спекулируют на ней - точнее, на ее терминологии»1. Гарантом правомочности интертекстуального анализа становится присутствие в тексте элементов постмодернистского мышления, при котором «"свое" складывается из взаимного перемножения/деления "чужого" и где "свое" есть не текст, а принцип "складывания", текстуализация, текстуальная практика»2, то есть текст в данном случае не должен становиться эклектичной суммой входящих в него элементов: А+В дает в итоге не АВ, а некое самостоятельное С.
При такой постановке проблемы из рассуждений А.А. Лоскутовой логично вытекает вопрос об «исторических границах постмодернизма»3. Культуролог и философ М.С. Каган утверждал, что всякая без исключения . культурная эпоха в своей финальной стадии проходит фазу постмодернизма как стадию финала, излета, всплеска последних энергий4. Отсюда вполне возможно искать приметы постмодернистского сознания в различных исторических эпохах и их проявление в языке, отчего «широта постановки вопроса раздвигает хронологические границы постмодернизма и самого феномена интертекстуальности: различные варианты последнего могут складываться и действительно складываются в различных хронологических вариантах того, что условно можно назвать протопостмодернизмом»5. Соответственно, всякое проявление интертекстуальности в протопостмодернизме получает название «протоинтертексту альности».
Но при этом существует опасность впасть в такую псевдонаучную крайность, как конъюнктурное спекулирование модной терминологией. Подробную характеристику данной тенденции относительно «интертексуальности» применительно к литературе и языку дал И.О. Шайтанов: «Терминологический язык создает иллюзию причастности говорящего к научному сообществу, то есть его информированности, а для его текста - научности, то есть информативности»6.
В силу того, что термин «интертекстуальность» был быстро актуализирован научным сообществом, значительно переиначен относительно первоначального смысла, вложенного в него Ю. Кристевой; в силу того, что ряд исследователей наложил данную идею на классическую компаративистику, забыв, по мнению И.О. Шайтанова, об основополагающем принципе «смерти автора» и не осознавая, что при интертекстуальном анализе, в отличие от поиска аллюзий и реминисценций, вовсе не обязательно установленную текстовую связь возводить в ранг
В докторской диссертации Ю. Кристевой, написанной еще в 1974 году, читаем следующее: ««Термин "интертекстуальность" обозначает переход (transposition) одной (или нескольких) знаковых систем в другую; но так как этот термин часто понимается в банальном смысле "изучения источников", то я предпочитаю другой термин - транспозиция»1.
Так, Ю. Кристева реабилитировала содержание термина путем вынужденного переименования. Термин же «интертекстуальность», оторванный от автора и вынужденный значительно мимикрировать под влиянием моды на самого себя, начал самостоятельную жизнь. К этому факту можно по-разному относится с точки зрения профессиональной компетентности и даже этики, но бесспорно то, что после попадания в поле компаративистики и в круг проблем по установлению источников, во-первых, значительно продлилась жизнь самого термина, а во-вторых, синтез классического сравнительного метода и теории интертетекстуальности нередко приводит к перспективным идеям и содержательным открытиям.
Прежде чем переходить к историческому рассмотрению идеи интертекстуальности, мы предложим свой вариант построения диахронной линии данной идеи, рубежными точками на которой станут вышеизложенные суждения А.А. Лоскутовой и И.О. Шайтанова, на основе которых представляется возможным выделить три периода: протоинтертекстологический, собственно интертекстологический и постинтертексто логический.
Первый период назван нами по аналогии с термином А. А. Лоскутовой «протоинтертекст»: если есть протопостмодернистские тексты, с которыми представляется возможным проводить интертекстуальный анализ, то в истории интертекстологии, соответственно, можно обозначить период, когда
Второй период ограничен рамками бытования термина «интертекст» в состоянии, отвечающем тому содержанию, которое вкладывала в него Ю. Кристева. Конец периода связан с официальным отказом ученого от собственного термина в докторской диссертации. Границы периода можно определить буквально с исторической точностью: 1966-1967 гг. -выступление Ю. Кристевой с докладом о творчестве М.М. Бахтина на семинаре Р. Барта и последующая публикация статьи «Бахтин, слово, диалог и роман»8; 1974 год - защита докторской диссертации. Несмотря на то, что период охватывает менее 10 лет, именно здесь были созданы основополагающие, классические интертекстологические работы.
Третий период берет начало от отказа Ю. Кристевой от термина «интертекстуальность» и введения ею термина «транспозиция» и продолжается вплоть до настоящего времени, когда стало не вполне объективно говорить о чистой интертекстологии как самостоятельной дисциплине, а скорее, более объективно будет позиционировать ее в качестве определенной теории, через призму которой выстраиваются сегодня работы целого ряда гуманитарных дисциплин: филологических, искусствоведческих, философских и культурологических.
Постинтертекстологический период
Проследив историю идеи интертекстуальности, можно утверждать, что главным признаком интертекстуального мышления является размывание границ текстов, умение интегрировать тексты в новом текстовом образовании. Обладатель подобного мышления способен включаться в диалог (в бахтинском понимании), слышать полифонизм окружающего мира, репрезентированный в языке, вне зависимости от того, чем это продиктовано: коллективно-бессознательным уровнем человеческого сознания, интеллектуально-информационной опорой на чужое слово или игрой автора с читателем в узнавание.
В этой связи представляется продуктивным экстраполировать идеи интертекстуальности на наследие одного из представителей русского религиозного Ренессанса начала XX века П.А. Флоренского, хронологически относящемуся к протоинтертекстуальному периоду. Экстраполяция такого рода имеет ряд предпосылок: имплицитных - связанных с фактами биографии П.А. Флоренского, с его когнитивными особенностями как человека и как ученого; эксплицитных - обусловленных наличием интертекстуальных феноменов в текстах о. Павла; теоретико-методологических - детерминированных тем, что в лингво-философских работах П.А. Флоренского имеются весьма основательные штудии, соотносимые с идеями М.М. Бахтина и Р. Барта.
Если говорить об этих предпосылках конкретно, представляется возможным обозначить следующие пункты. Во-первых, П.А. Флоренский отличался особым энциклопедизмом, позволившим уже современникам назвать о. Павла Русским Леонардо, Русским Паскалем93, потому «духовный мир П.А. Флоренского стал огромным полем для раскопок»94. Так, в 1925-1926 гг. редакция энциклопедического словаря Русского биографического института Гранат, затрудняясь системно изложить философскую систему о. Павла, обратилась к нему с просьбой написать статью о себе самом - так возник знаменитый «Автореферат»95.
Также существует ряд авторитетных суждений, свидетельствующих об энциклопедичности П.А. Флоренского.
Так, С.Н. Булгаков говорил: «Он (П.А. Флоренский. М.К.) более всего напоминает титанические образы Возрождения: Леонардо да Винчи и др., может быть, еще Паскаля, а из русских же больше всего В.В. Болотова. Я знал в нем математика и физика, богослова и филолога, философа, историка религий, поэта, знатока и ценителя искусства и глубокого мистика»96.
В. Филистинский констатировал: «Флоренский был профессором Московской духовной академии, автором нашумевшей книги «Столп и утверждение истины», ряда религиозно-философских статей, поэтом-символистом, произведения которого появлялись в «Весах» и отдельной книгой, одаренным астрономом, защищавшим геоцентрическую концепцию мира; замечательным математиком, автором «Мнимости в геометрии» и ряда монографий в области математики; авторитетом в области физики, автор
Личность и творчество Павла Флоренского в оценке русских мыслителей и исследователей. СПб.: Издательство РХГИ, 2001. - С. 399. образцовой работы «Диэлектрики и их техническое применение. Общие свойства диэлектриков», историк искусств и автор нескольких монографий по искусству, и особенно по резьбе на дереве; замечательный инженер-электрик, занимавший один из основных постов в комиссии по электрификации. В Высший совет народного хозяйства Флоренский приходил в священническом одеянии. Он был профессором перспективной живописи (во Вхутемасе); прекрасным музыкантом, проницательным поклонником Баха и полифонической музыки, Бетховена и его современников, в совершенстве знавшим их произведения. Флоренский был полиглотом, в совершенстве владевшим латинским и древнегреческим и большинством современных европейских языков, а также языками Кавказа, Ирана и Индии»97.
Прот. Александр Мень писал: «Это человек, которого никак нельзя однозначно охарактеризовать. Инженер? - да, тридцать патентов на изобретения в советское время. Философ? - да, один из ярчайших интерпретаторов платонизма, один из ярчайших русских платоников. Поэт? -да, может быть, не крупный, но все-таки создавший стихотворения и выпустивший книгу стихов, друг Андрея Белого, росший в атмосфере символистов. Математик? - да, ученик знаменитого профессора Бугаева (отца Андрея Белого), создавший очень интересные концепции в этой области»98.
Благодаря подобному культурному универсализму о. Павлу удалось преодолеть демаркационные линии между гуманитарными, точными и естественными науками: доказать бытие Бога с помощью логических формул, синтезировать поэтическое, математическое и религиозно-философское понимание символа, перенести идею органопроекции Э. Каппа из материальной сферы в духовную.
В этом смысле оправдывает наш интертекстуальный подход к П.А. Флоренскому суждение К.Г. Исупова: «Он поражал современников не Лекции и беседы. - М.: Фонд им. А. Меня, 1997. - С. 347. объемом усвоенной информации (к этому быстро привыкли), а способами ее применения и логикой комплексной комбинаторики»99. Как справедливо отметила Н. Каухчишвили, «мировосприятие П.А. Флоренского, целостное, но одновременно антиномичное»100, но при этом антиномичность становится катализатором целостности.
Неслучайно свою жизненную задачу о. Павел видел в «проложении путей к будущему цельному мировоззрению»101. Эта «комплексная комбинаторика» и стремление к «цельному мировоззрению» определили многомерность лингвокультурной базы о. Павла с разветвленной системой интертекста, с особыми приемами адаптации «чужого» слова. Во-вторых, тексты в наследии П.А. Флоренского в дискурсивном плане весьма калейдоскопичны.
Так, магистральная работа о. Павла «Столп и утверждение Истины» представляет собой замысловатое сочетание лирического послания, философского трактата, проповеди и научного исследования. Это сочетание Вяч. Вс. Иванов назвал «научно-художественно-философской прозой Флоренского»102. Этнографическая поэма «Оро» содержит размышления, ставшие результатом изучения вечной мерзлоты. Личные письма семье, отправленные из Забайкалья и Соловков, стали основным источником изучения идеи «педагогики рода» о. Павла, где род Флоренских из горизонтали кровного родства переходит в метафизическую вертикаль культурного родства, в результате чего бытовые письма наполняются вневременным полифонизмом: «И все же иногда родовое чувство преодолевает самое себя, не растворяясь в безлюдье абстрактного человечества. Это происходит, когда в окружающих видятся собственные
Лингвистическое осмысление интертекстуальности
«Как мало похож: этот фривольный Гомер на образ «Священного Старца», этого полудикаря с трогательною непосредственностью и «У нас не было до сих пор ни одного крупного философа в западном смысле, не было ни одного философа-ученого, философа-исследователя, -мыслителя вроде Декарта, Юма, Канта, Гегеля и т. п.»201. «В своих «Мыслях» Паскаль объясняет это видимое противоречие тем, что мы, христиане, должны иметь участие только в ранах и страданиях Христа»202.
«Но именно потому представители сакральной теории, неправые в своем настроении, правы в своих указаниях, неправые в своих оценках, правы во многом фактически: вражеский взор часто видит суть дела глубже взора безразличного. Это же относится и к прямому врагу религии -Дюркгейму, хотя его мысли требуют многих существенных дополнений»203.
«Вещее о нас слово Достоевского в «Бесах» оказывается не метафизическим, а буквально верным бесноватостъ(-нев ругательном опять-таки, а в прямом смысле слова - ) есть характерное явление современности»204.
В последнем случае не узуальная лексема «бесы» становится для П.А. Флоренского поводом к порождению новой семантики слова «бесноватость». В свою очередь название одного из романов Ф. Достоевского вызывает в читательском сознании ассоциации с определенным социальным явлением. Сопрягая это социальное явление «бесноватости», заключающееся в идеологическом возмущении общественного спокойствия, с христианским пониманием «бесноватости» как одержимости бесами, о. Павлу удается образовать новое окказиональное семантическое поле узуальной лексемы, которую можно определить как «демоническая тяга к разрушению».
дессолюция, или растворение - интертекстуальный процесс, при котором П. А. Флоренский рассчитывает исключительно на читательское узнавание и разгадку авторской ассоциации. Вербальное начало в интертекстеме оказывается предельно безатрибутивным, распредмечивается и становится абстрактной идеей: « "Мало спалось, да много виделось" — такова сжатая формула этой сгущенности сновидческих образов»205. Данное выражение зафиксировано В.И. Далем в «Пословицах русского народа»206. «Современный человек будет мучиться призрачностью шеола, беспредельно и безостановочно падать во «тьме внешней», - будет, надрываясь, «взывать из глубины» ко Господу, Которого не знает, но не сможет он склониться пред Тем, кто, может быть, только и имеет право силы, кто, может быть, - идол и узурпатор»201.
«Тьма внешняя» отсылает к Евангелию от Матфея: «Тогда сказал царь слугам: связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов» (Мф., 22, 13). А выражение «взывать из глубины» отсылает к 129-му псалму: «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих» (Пс. 129:1, 2).
«Но и ныне кто не переживал умиряющей благодати «света вечернего», какой-то непонятной кротости и по-ту-сторонности лучей заходящего солнца. Это, всем известное чувство, - одна из музыкальных тем Ф.М. Достоевского, и она вступает у него всегда в образе лучей заходящего солнца. Так, неземною музыкою звучат предсмертные слова старца Зосимы: «Благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие кроткие умиленные воспоминания, милые образы из всей долгой и благословенной жизни...» и т. д. Длинные косые лучи заходящего солнца - вот символ тихого умирания, перехода в другой мир. -Приговоренному к смертной казни, по словам кн. Мышкина, бросались в глаза лучи, сверкавшие от позолоченной крыши Собора. Он упорно смотрел на эти лучи, оторваться от них не мог, ему начинало казаться, что эти лучи - его новая природа, что он через три минуты как-нибудь сольется с ними. - Арестант Михайлов умирает вечером ясного морозного дня; крепкие, косые лучи заходящего солнца пронизывали зеленые стекла больнично-арестантской палаты. — Нелли за три дня до своей смерти, как бы предчувствуя ее, с тоской смотрит на заходящее солнце. - Лиза в «Вечном муже» умирает в прекрасный летний вечер, вместе с закатом солнца. - Раскольников задумывается о смерти, смотря на последний розовый отблеск заката. - В «Идиоте» полу-сумашедший старик-генерал рассказывает о смерти своей жены в тихий, летний вечер, с закатом солнца. - В «Подростке» Крафт, прежде чем застрелиться, таинственно заявляет, что он любит закаты солнца. - Алеше запомнились косые лучи заходящего солнца, когда ему пришлось увидеть свою бьющуюся в истерике мать. - Зосима рассказывает о смерти своего брата в вечерний, ясный час, когда солнце закатывалось. Ему, как и Алеше, врезалась в память картина из раннего детства. Вспоминая ее, он точно видит, как возносится фимиам, а сверху через куполы, так и льются в Церковь Божию, лучи, и, восходя к ним волнами, тает фимиам. Этот закатный луч солнца - символ нашей связи с другим миром. - Макар Иванович рассказывает об одном купце, сильно сокрушавшемся о том, что из-за него маленький мальчик бросился в реку и погиб; этот купец заказал художнику картину, воспроизводящую это событие. Художник картину нарисовал и на ней навстречу мальчику пустил с неба луч, «один светлый луч»213.
В данных фрагментах персонажи Ф. Достоевского и роман Л. Толстого приводятся П. А. Флоренским не как художественные персонажи -элементы поэтики Ф. Достоевского, а как персонифицированные философемы, носители идей «твари дрожащей» и «крови по совести».
В результате между интертекстуальными стратегиями и процессами, происходящими в интертекстосфере, существует прямая связь: при цитации когнитивный вектор интертекста движется от слова к идее (Ц: В - И), при вербализации - от идеи к слову (В: И - В), при апелляции - от слова к образу (А: В -Ю), при объективации -от образа к слов (О: О - В), при дессолюции - от образа к идее (Д: О - И), при имажинации - от идеи к образу (И: И - 0).
Так, подчиняясь общей когнитивно-интертекстуальной стратегии текста, три вектора когнитивно-интертекстуального когнаизера оказываются двунаправленными и, пересекаясь, образуют условную геометрическую фигуру в виде треугольника, где интертекстуальные стратегии являются вершинами, а когнитивно-интертекстуальные процессы - сторонами-векторами:
Образная стратегия
Важно отметить, что словосочетание «Варфоломеевская ночь» адресует читателя как к событиям французской истории, так и ко времени апостольского служения, и тогда образная стратегия интертекстосферы актуализирует уже не только событие, но и персоналию - апостола Варфоломея. Равным образом «Куликово поле» и «конец Византии» выступают не просто топосом и хроносом, но определенными сакральными пространственно-временными символами, вызывающем у читателя ассоциацию с Сергием Радонежским и Андреем Рублевым.
Читательское узнавание прецедентного случая может также происходить благодаря фигурированию в нем одного или нескольких исторических лиц: «Когда Лаплас дал Наполеону свой известный ответ на вопрос, почему в Principia Ньютона встречается Имя Божие, а в La Mecanism Celeste нет: «Яне нуждался в этой гипотезе», -Лаплас точнейшим образом выразил самый дух новой европейской культуры»314. «Кто не слыхивал о знаменитом споре между Ньютоном и Лейбницем - этими верховными представителями культуры XVII в. »315. «Однако это воссоединение возможно только в том случае, если самое разделение мы перестанем рассматривать само по себе, отвлеченно от всего течения церковной истории и уловим логику событий, приуроченных к именам Патриарха Никона и протопопа Аввакума»1 16. признававших его и по своему умственному содержанию, ученый Михаил Фарадей. По своему рождению он принадлежал к этой секте, а потом стал ее главою. Он вообще не распространялся о своих религиозных воззрениях, но был очень предан религии»311.
«Вспомним титанический вызов Кесарю от Великого Каппадокийца: «Я имею повеление сам сделаться божественным и не могу кланяться твари »318.
Если прецедентные случаи, касающиеся исторических ситуаций, коррелируют с интертекстемами-персоналиями, то прецедентные случаи из истории искусства или имеющие отношение к артефактам, могут соотноситься с заголовками или артефакт может стать символическим воплощением исторического прецедентного случая. Но при этом в интертекстеме первичной остается ситуация:
«Христианский храм может быть посвящен только «Ведомому Богу», как это надписано над порталом одного Собора»319.
Речь идет об Успенском соборе Троице-Сергиевой Лавры, но так как в интертекстосфере П.А. Флоренского Лавра и ее соборы являются ядерным интертекстом, то в данном отрывке необходимо говорить именно о культурном артефакте, а не в отдельности о языковой стратегии, которая представлена в интертекстеме-цитате «Ведомому Богу».
«Такая борьба двух сил взаимно ослабляет их и делает произведение вялым. Яркий пример такой неудачи - юбилейный романовский рубль, или собственно медаль в память трехсотлетия Дома Романовых в виде рубля. Ясное дело, задача этой медали - сгущенно выразить величие и мощь царского рода, собравшего и управившего великую державу. Это - сгусток власти, более могучий, чем какая была и может быть у каждого из царей этого рода порознь»320.
Медаль и историческое событие - юбилей дома Романовых -образуют в интертекстосфере работы о. Павла «Анализ пространственности и времени» единую образную стратегию.
«Когда же оно все-таки вводится, - то грубо-вещественно, как имитация металлу в натуре, и тогда уподобляется наклейкам из обрывков газеты, фотографических карточек или набивке сардиночных коробок на живописных произведениях левых течений недавнего прошлого»321.
Очевидно, речь идет об экспонате одной из футуристических выставок, на которой была представлена работа «Американец в Москве». Данный пример мы отнесли не к артефакту, а к историческому событию, потому как интертекстуализации подвергается не отдельный художественный экспонат, а целая выставка и даже культурный феномен -русский футуризм.
В результате интертекстемы, представленные в образной интертекстуальной стратегии интертекстосферы П.А. Флоренского, занимают особое место, коррелируя с персоналиями и заголовками.
Выделить прецедентные случаи как специфический подтип образной стратегии позволяет тот факт, что с лингвокогнитивной точки зрения в данном случае читательское узнавание строится не на узнавании конкретного лица или культурного артефакта, а на узнавании исторической, историко-культурной или бытовой ситуации.
Интертекстемы, представленные в образной стратегии интертекстосферы П.А. Флоренского, служат, во-первых, для конденсации лингвокультурной информации, позволяют емко изложить мысль, теорию, ситуацию, последовательность событий:
«Это начало родов о е и само может быть названо родом - yevog не в смысле историческо-социологическом, не как совокупность поколений, связанных между собою единством происхождения, имени и религии, семейного очага, а чисто метафизически: оно есть рождающая мощь рода. Тютчев знал эту темную подоснову бытия. Богословски же выражаясь, это начало реализации, эта полнота бытийственных потенций называется ovaia. Ovaia, т. е. єаіа от sijui — бытийственность»ш. «У Эпикура менее, нежели у кого-нибудь, можно усмотреть естественно—научное познание. - Цвет греческой науки -Аристотель »323. «На заклинателъной силе Псалтыри основан и духовный обычай непрестанно, даже во время всякого дела, говорить наизусть псалмы, как вид умного делания и освящения всего своего существа таинственным словом; этот обычай распространен среди благочестивых иудеев, как равно и благочестивых христиан; такого рода умным деланием занимался, например, Киевский митрополит Филарет (Амфитеатров)». Во-вторых, они становятся примером или конкретной иллюстрацией, к абстрактной, умозрительной мысли о. Павла. Такой прием характерен для научной методологии П.А. Флоренского в рамках конкретной метафизики. Именно поэтому образная стратегия является в его интертекстосфере доминирующей: «Еще ярче, - ярче всего, - выражена любовь к твари в величайших представителях православного подвижничества, - у преп. Макария Великого и Исаака Сирина, поистине столпов Церкви»1 25.