Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Языковая личность судебного оратора 23
1.1. Проблема языковой личности в отечественной лингвистике 23
1.2. Образ русского оратора и русский риторический идеал 30
1.3. Образ русского судебного оратора 40
1.4. Языковая личность а.ф. Кони - судебного оратора: аспекты анализа
Выводы 53
Глава II. Языковая личность А.Ф. Кони в аспекте нравственных концептов русской культуры 57
2.1. Понятие концепта в лингвистике 57
2.2. Концепт «русь, россия, русские, россияне» 63
2.3. Концепт «вера» 74
2.4. Концепты «закон», «нравственный закон», «совесть» 79
2.5. Концепты «правда» и «истина» 92
Выводы 100
Глава III. Языковое богатство и логичность как базовые категориальные признаки судебной речи 103
3.1. Языковое богатство судебных выступлений А.Ф. Кони 103
3.1.1. Объем и состав лексикона судебного оратора 104
3.1.2. Лексико-грамматическая характеристика лексикона 110
3.1.3. Стилистическая характеристика лексикона 114
3.1.4. Иноязычные слова и выражения в лексиконе оратора 127
3.2. Логичность как основа доказательности судебной речи А.Ф. Кони 132
3.2.1. Предъявление доказательств 133
3.2.2. Основные логические аргументы в речи обвинителя
3.2.2.1. Ссылки на законы 140
3.2.2.2. Факты 141
3.2.2.3. Определения 144
3.2.3. Языковые средства, создающие логичность речи 149
3.2.3.1. Скрепы 150
3.2.3.2. Авторские ремарки 151
3.2.3.3. Вопросительные конструкции 153
3.2.3.4. Период 155
ВЫВОДЫ 164
Глава IV. Выразительность судебной речи 168
4.1. Различные подходы к классификации тропов и фигур речи 169
4.2. Назначение тропов и фигур в судебной речи 173
4.3. Образность речи судебного оратора А.Ф. Кони 176
4.4. Эпитеты в речи обвинителя А.Ф. Кони 186
4.5. Метафоры 198
4.6. Сравнения 211
4.7. Риторические фигуры в речах А.Ф. Кони
4.7.1. Повтор 218
4.7.2. Инверсия 231
4.7.3. Антитеза 234
4.7.4. Градация 239 ВЫВОДЫ 242
Глава V. Драматизация судебной речи как специфический прием А.Ф. Кони 245
5.1. Драма как род литературы, ее специфические черты 245
5.2. Приемы диалогизации речи
5.2.1. Обращение 252
5.2.2. Вопросы и вопросно-ответные единства 255
5.2.3. Цитирование 265
5.2.4. Приемы адресации и авторизации 277
5.2.5. Уступка 292
5.2.6. Умолчание 295
5.2.7. Намек 297
5.2.8. Предвосхищение 299
5.3. Другие элементы драматизма в обвинительных речах А.Ф. Кони 301
5.3.1. Картина 301
5.3.2. Ремарка 305
5.3.3. Конфликт, ожидание, развязка 306 ВЫВОДЫ 310
Глава VI. Прагматические роли судебного оратора
А.Ф. КОНИ 314
6.1. «СОЦИАЛЬНЫЕ» РОЛИ 316
6.1.1. Гражданин 317
6.1.2. Моральный проповедник 328
6.2. «СУДЕБНЫЕ» РОЛИ 342
6.2.1. Беспристрастный исследователь 342
6.2.2. Юрист-ученый 350
6.2.3. Судья 354
6.2.4. Обвинитель 361
6.3. РОЛИ «МАСТЕРА СЛОВА» 365
6.3.1. Полемист 365
6.3.2. Рассказчик-психолог 373
Выводы 387
Заключение 389
Список литературы
- Образ русского оратора и русский риторический идеал
- Концепт «русь, россия, русские, россияне»
- Стилистическая характеристика лексикона
- Образность речи судебного оратора А.Ф. Кони
Образ русского оратора и русский риторический идеал
Наряду с термином «языковая личность» в лингвистический обиход вошли понятия «речевая личность» [241] и «коммуникативная личность» [262; 167]. Под речевой личностью понимается языковая личность в парадигме реального общения [241]. Коммуникативная личность - это «конкретный участник конкретного коммуникативного акта, реально действующий в реальной коммуникации» [167, с. 17].
В работах исследователей последних лет доминирует коммуникативно-деятельностный аспект изучения языковой личности. Коммуникативная личность выступает как «обобщенный образ носителя культурно-языковых и коммуникативно-деятельностных ценностей, знаний, установок и поведенческих реакций» [139, с. 3], а организация языковой личности включает весь спектр лингвистических и экстралингвистических факторов, отражающих картину мира.
Интенсивно развивающееся в последние два десятилетия лингвокультурологическое направление в исследовании языка выдвинуло на первый план понятия «языковая личность» и «языковая картина мира» как основополагающие понятия лингвокультурологии. В лингвокультурологии язык рассматривается как система воплощения культурных ценностей, а языковая личность - как «фокус» порождения, восприятия и оценки культурных ценностей, выражаемых в языке, как одно из существенных «пересечений» языка и культуры. Поэтому при описании конкретной языковой личности следует иметь в виду, что, во-первых, личность представляет собой духовно-телесное единство; во-вторых, личность осознает себя и вместе с тем познается (и определяется) через ее инобытие, т.е. ее связь с другими личностями (субъектами - носителями духовной культуры) и предметными областями национальной материальной культуры; в-третьих, личности присуще историческое развитие и одновременно -целостность, инвариантность, несмотря на преобладание в ту или иную эпоху определенных ее сторон (иногда даже переход ее в свою противоположность в пределах более общего концепта) [100, с. 111-118]. Каждая языковая личность является членом того или иного национально-лингво-культурного сообщества, теснейшим образом связана с национальной культурой. Будучи ценностью, культурно-национальным феноменом, личность представляет собой реализацию сверхличностных ценностей национальной личности, без которых она немыслима, без которых она перестает существовать [102, с. 10], и следовательно, должна описываться как национальная языковая личность. Описание языковой личности в данном аспекте представлено, в частности, в работах Н.В. Рапопорт, Л.М. Салимовой, М.А. Канчер [138; 245; 254].
Таким образом, языковая личность представляет собой конкретного носителя языка, способного понимать, воспроизводить и создавать тексты, это личность, выраженная в языке и охарактеризованная на основе анализа произведенных ею текстов с точки зрения использования в них системных средств языка для отражения видения ею окружающей действительности (Ю.Н. Караулов, В.В. Воробьев).
Термин «языковая личность» используется и для описания языковой личности конкретного человека [65; 173; 208], и для анализа обобщенной языковой личности, объединяющей какие-то группы людей: языковая личность холерика или меланхолика, молодых или пожилых, образованных или малообразованных, языковая личность врача, писателя, журналиста, ученого и т.д. [180; 214; 264; 265; 267], а также для описания совокупной [262] и словарной [97; 140; 142] языковой личности.
В последние годы активно разрабатываются два направления в области изучения языковой личности: языковая личность определенного типа внутринациональной речевой культуры и языковая личность отдельно взятого человека как известного (Ю.М. Лотман, И.А. Андроников, Д.С. Лихачев), так и малоизвестного (врач X, юрист N, учитель С) конкретного носителя русского языка [267, с. 7].
На современном уровне обобщенных научных представлений языковая личность выступает как многослойный, многокомпонентный, структурно упорядоченный набор языковых способностей, умений, готовностей производить и воспринимать речевые произведения [60; 143]. Составляющий трехмерную структуру языковой личности «набор языковых умений может расцениваться как определенный (лингвистический) коррелят черт духовного облика целостной личности, отражающий в специфической, языковой форме ее социальные, этические, психологические, эстетические составляющие» [143, с. 71]. Выявленный в ходе анализа конкретной языковой личности такой набор языковых умений может быть использован в качестве вспомогательного средства при формировании, конструировании определенных свойств языковой личности, при разработке теоретической модели эффективной языковой личности. Поэтому наиболее актуальными в настоящее время представляются практические исследования в области изучения языковой личности реального носителя языка. Не случайно в последние годы увеличилось количество работ, в которых содержатся попытки описать особенности языковой личности различных типологических групп (социально-коммуникативных и профессионально-коммуникативных): языковая личность ученого-филолога, языковая личность учителя, телевизионного ведущего, переводчика и комментатора [См.: 58; 138; 185; 213; 309 и др.].
На основе исследования конкретной языковой личности судебного оратора можно вычленить тип языковой личности судебного оратора и рассмотреть его индивидуальные речевые особенности, проявляющиеся в профессиональной юридической сфере.
В отечественной науке практически не существует основательного лингвистического исследования языковой личности судебного оратора. Первой солидной работой, посвященной этой проблеме, является исследование В.В. Виноградова «Опыты риторического анализа» с подробным разбором речи видного русского адвоката В.Д. Спасовича по делу Кронеберга.
Концепт «русь, россия, русские, россияне»
Законы «неписаные» - это нравственные законы. В христианской культуре основное содержание нравственного закона составляют известные всем христианские заповеди, шесть из которых содержат обязанности человека по отношению к другим людям: «почитай отца твоего и матерь твою»; «не убивай»; «не прелюбодействуй»; «не кради»; «не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего» (т.е. запрещается сплетничать, злословить, клеветать, укорять и осуждать других, говорить на ближних неправду, особенно - давать ложное показание на суде); «не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего» (т.е. запрещается зависть к счастью и богатству ближнего). Выполнение этих заповедей человеком контролируется его совестью: «Для того чтобы человек всегда был «на страже своей совести», Господь дал нам Заповеди Божий» [221, с. 15]; «Совесть - это голос Божий внутри нас» [186, с. 2].
Из сказанного следует, что концепт «Нравственный закон» неразрывно связан с концептом «Совесть». Не случайно другое название для нравственности в русской культуре и русском языке - совестливость [268]. Нравственный, по определению В.И. Даля, значит «добронравный, добродетельный, благонравный; согласный с совестью, с законами правды, с достоинством человека, с долгом честного и чистого сердцем гражданина» [339, т. 2, с. 558]. К нравственному В.И. Даль относит добро и зло. «Христианская вера заключает в себе правила самой высокой нравственности», - говорит В.И. Даль и так раскрывает этот постулат: «Нравственность веры нашей выше нравственности гражданской» — вторая «требует строгого исполнения законов», первая же «ставит судьею совесть и Бога» [339, т. 2, с. 558].
А.Ф. Кони придавал большое значение нравственным началам в судебном процессе: «Право и нравственность не суть чуждые или противоположные одно другому понятия. В сущности источник у них общий, и действительная их разность должна состоять главным образом в принудительной обязательности права в сравнении с свободною осуществимостью нравственности. Отсюда связь правовых воззрений с нравственными идеалами. Чем она тесней, тем больше обеспечено разумное развитие общества. Право имеет, однако, свой писаный кодекс, где указано, что можно и чего нельзя. У нравственности такого кодекса быть не может -и отыскивая, что надо сделать в том или другом случае, человеку приходится вопрошать свою совесть» [157, т. 6, с. 25].
Разграничивая закон нравственный и закон юридический, А.Ф. Кони объединяет понятие нравственности с понятием совести и подчеркивает огромное значение именно совести участников судебного процесса: «Ни в одной деятельности не приходится так часто тревожить свою совесть, то призывая ее в судьи, то требуя от нее указаний, то отыскивая в ней одной поддержки» [157, т. 4, с. 212]. Знаменитый юрист неоднократно отмечал, что судейская совесть - это сила, поддерживающая судью и вносящая особый возвышенный смысл в творимое им дело. «Судить по совести» отнюдь не означает автоматического применения закона. Решая дело, судья должен говорить: я не могу иначе, не могу потому, что «и логика вещей, и внутреннее чувство, и житейская правда, и смысл закона твердо и неуклонно подсказывают мне мое решение, и против всякого другого заговорит моя совесть, как судьи и человека». Судить «по совести» - значит руководствоваться не только законами юридическими, но и нравственными, отдавая приоритет нравственным законам. Таким образом, совесть является нравственной основой судебного процесса. Чтобы показать, каким всеобъемлющим и сложным является понятие совести, приведем несколько определений этого понятия. Наиболее обобщенно сущность совести определяет академический Словарь русского языка: «Совесть - внутренняя оценка своих поступков, чувство нравственной ответственности за свое поведение» [349, с. 243].
В Полном православном богословском энциклопедическом словаре находим: «Совесть есть нечто врожденное, что всегда свидетельствует о богоподобии человека и необходимости исполнения заповедей Божьих. «Бог положил око свое на сердцах людей», отсюда объясняется несокрушимая сила и величие святости по отношению к человеческим намерениям и действиям. Совесть есть естественный голос, слышимый в самой природе человека, вследствие этого совесть находится в тесной связи со всем состоянием человеческой души, в зависимости от нравственного и естественного развития - от образования, образа жизни и истории» [347, стлб. 2084-2091]. «Что есть добро и что есть зло указывает человеку его совесть. Совесть как внутренний закон Божий («голос Божий») присуща всем людям. Голос совести обязывает нас делать добро и уклоняться от зла» [221, с. 15].
«В душе человека есть сила, влекущая к добру и осуждающая зло, независимо от степени образования и знаний его: эта сила - голос совести. Русский человек обладает особенно чутким различением добра и зла; он зорко подмечает несовершенство всех наших поступков, нравов и учреждений, никогда не удовлетворяясь ими и не переставая искать совершенного добра» [204, с. 240-241]. В этих словах знаменитого русского философа Н.О. Лосского, в сущности, заключается точное определение места концепта «Совесть» в ментальном мире русского человека. Совесть - это тот высший критерий, с которым русский человек сверяет все свои поступки, свое поведение и поведение окружающих.
Стилистическая характеристика лексикона
Значительное место в лексиконе А.Ф. Кони занимают иноязычные слова и выражения. «Среди лексических заимствований в русском языке как значительный пласт слов из близкородственного языка особое место занимают старославянизмы» [319, с. 87]. И в лексиконе известного юриста особую группу составляют слова, традиционно относимые к славянизмам. В «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова они обычно даются с пометами устар., церк. При выявлении славянизмов в лексиконе оратора нами использованы также данные «Этимологического словаря русского языка» М. Фасмера [352], «Историко-этимологического словаря современного русского языка» П.Я. Черных [354] и материалы исследования Ю.С. Сорокина «Развитие словарного состава русского литературного языка (30-90-е гг. XIX в.)» [279].
В связи с коренными изменениями, произошедшими в русском литературном языке к середине XIX в., прежде всего с уходом в прошлое представлений о трех особых стилях языка, многие славянизмы стали применяться в языке очень редко, только для специальных целей (для характеристики речи особых социальных кругов, например, духовенства, для иронической расцветки речи и т.д.), многие из славянизмов утратили свой «высокий» облик, употребляясь в различных книжных текстах, перейдя в разряд общеупотребительной книжной лексики. Некоторые же славянизмы, использование которых по традиции связано с торжественным, риторическим стилем, продолжали сохранять известную стилистическую тональность возвышенности, книжности, закрепляясь за языком художественной литературы и публицистики.
Частотны в речи А.Ф. Кони славянизмы, ставшие канцеляризмами, т.е. закрепившиеся за официально-деловым стилем речи (таковой, кой, оный, суть, ныне, есть (быть), менее). Они способствуют усилению официальности речей. Естественно употребление в судебной речи славянизмов, ставших юридическими терминами {деяние, содеяние, прелюбодеяние, родитель, супруг, ходатай). Определенную группу составляют церковнославянизмы, применение которых в судебном выступлении обусловлено тематикой речей (аминь, ангел, архимандрит, житие, игумен, лавра, панихида, пастырь, псалом, святой, братия и др.). Обращают на себя внимание также славянизмы, которые оратор использует явно с целью придания выступлению возвышенности, торжественности, а иногда и ироничности, для усиления эмоциональности (вещать, взирать, вождь, всуе, выя, град, греховный, дитя, жезл, зерцало, многоразличный, неправедный, ответствовать, погибель, презренный и др.).
Говоря о славянизмах в лексиконе А.Ф. Кони, мы имеем в виду слова с ярко выраженными формальными признаками славянизмов. Именно благодаря книжно-архаической окраске они заметны в речи судебного оратора. Выделяет их также уместность, мастерство, с которым известный юрист использует славянизмы в своей речи.
В речи А.Ф. Кони нередки заимствования из западноевропейских языков, что свидетельствует, с одной стороны, о высокой образованности, эрудированности, культуре оратора, с другой же стороны, является отражением характерного для русского литературного языка XIX в. процесса интенсивного вхождения и усвоения лексических заимствований: «В русский язык по необходимости вошло множество иностранных слов, потому что в русскую жизнь вошло множество иностранных понятий и идей» [53, с. 375].
Иноязычные слова, в отличие от коренных слов языка, часто характеризуются смысловой одноплановостью, однозначностью, т.е. выступают в заимствующем их языке как прямые знаки известных предметов и понятий, «уединяются в одном особом специфическом значении» [279, с. 59]. Именно терминологическая определенность этих слов, возможность с их помощью дифференцировать общие понятия и обусловила их вхождение в лексическую систему русского языка. В русском литературном языке середины XIX в. был особенно заметен прирост специальной терминологии иноязычного происхождения.
Латинизмы составляют основной пласт заимствований в лексиконе А.Ф. Кони (агент, администрация, инстанция, инструкция, привилегия, процедура, секта, сенат, специалист, форма, кредит, клиент, комиссия, реащия, ревизия, рекомендация, фабрикация, фактор, экспедиция, элемент и др.), что напрямую связано с интенсивностью употребления в судебной речи юридических терминов. Как известно, основной массив заимствований в юридической терминологии составляют именно латинизмы, что, в свою очередь, исследователи объясняют особенностями латинского языка. В частности, говоря о своеобразии синтаксиса латинского языка, О. Вейзе подчеркивал: «Ясно, что этот синтаксис был создан для обвинительных речей и изображения военных действий, но не для лирики и не для поэзии». Латинский язык - энергичный, решительный, мужественный и достойный язык [Вейзе 1901. Цит. по: 203, с. 29].
Многие исследователи отмечают точность и простоту латинской юридической фразеологии [См.: 235; 292 и др.]. А.А. Ушаков утверждал, что римская система права относится к числу наиболее совершенных в языковом отношении, объясняя это тем, что основным источником римского права был судебный прецедент. Римское право постоянно освобождалось от того, что не выдерживало проверку временем, не находило практического применения [296, с. 99-100].
Частотность употребления латинизмов в судебных речах А.Ф. Кони возрастает от обвинительных речей (722 словоупотребления или 0,6% текста) к руководящим напутствиям присяжным (125 словоупотреблений или 1% текста) и кассационным заключениям (250 словоупотреблений или 1,4% текста) соответственно росту частотности применения юридических терминов. Большую часть латинизмов в его выступлениях составляют юридические термины (акт, адвокат, апелляция, архив, аффект, кассация, камера, квалификация, прогресс, факт, эксперт, кодекс, контракт, нотариус
Образность речи судебного оратора А.Ф. Кони
Удачно выбранные эпитеты помогают дать яркую и верную характеристику человека: «Седков, например, сразу становится нам понятен, после того как обвинитель назвал его опытным и заслуженным ростовщиком. Исчерпывающая характеристика Чихачева дана в следующих коротких словах: «это был один из тех людей, которые, по слабости воли, умеют всего желать и ничего не умеют хотеть» [15, с. 806].
Эпитеты позволяют А.Ф. Кони буквально в двух словах охарактеризовать какое-либо лицо или явление, «не загружая» речь не имеющей непосредственного отношения к делу информацией, не отвлекая слушателей от материалов рассматриваемого дела. Например, в речи «По делу ... Беляева» эпитеты громкие откупные имена, громкие коммерческие имена, некоммерческий человек помогают оратору лаконично представить исчерпывающую, т.е. достаточную для адресата, информацию о названных людях: «Кто же подписывается на завещании? Люди, знакомые с его торговыми делами? Нет! Сицилийский, старик, выживающий из ума, и доктор Отто, некоммерческий человек, тогда как у Беляева были такие старые знакомые, как, например, Бенардаки, Каншин. Почему он не поставил состояния жены своей под защиту этих громких откупных имен?».
Во-вторых, по нашим наблюдениям, в обвинительных речах А.Ф. Кони эпитеты являются главным средством выражения оценки оратором показаний подсудимых, свидетелей: «С первого взгляда показание это имеет, по-видимому, довольно важное значение, тем более, что дано в чрезвычайно последовательном и красивом, изящном даже, рассказе, выделявшем показание Шевелева из показаний всех остальных свидетелей» (из речи «По делу ... Беляева»). Эпитеты дают возможность кратко и точно охарактеризовать показания подсудимого или свидетеля и повлиять на формирование отношения слушателей к этим показаниям.
В оценке свидетельских показаний обвинитель часто использует противопоставление, что способствует усилению экспрессивности речи: «Показаниями свидетелей, начиная от отечески добродушного и сочувственного к подсудимому показания Бремера и кончая резким и кратким отзывом о неблаговидном его поведении свидетеля Толстолеса, личность Александра Штрама обрисовывается со всех сторон» (из речи «По делу ... Штрама»).
В-третьих, А.Ф. Кони старается привлечь на свою сторону присяжных заседателей, повлиять на их решение о виновности или невиновности подсудимых, поэтому в его обвинительных речах встречаются эпитеты, подчеркивающие уважение к деятельности присяжных, сложность их работы, их ответственность перед обществом и законом, значимость принятых ими решений. Такие эпитеты обычны в обращениях к присяжным заседателям во вступлении и заключении: «Вам, господа присяжные, надлежит беспристрастным взглядом оценить обстановку, окружавшую возникновение завещания Беляева, и затем произнести ваш приговор. Неустанное внимание, с которым вы относились к делу в течение всех пяти дней производства судебного следствия, служит ручательством, что вы будете помнить и уже усвоили себе его сложные обстоятельства» (из речи «По делу ... Беляева»).
Оратор применяет различные языковые схемы (модели) построения сочетаний эпитетов с определяемым словом. Чаще всего встречается модель «прилагательное + существительное» (410 случаев): безвредные развлечения; бескорыстные услуги; неприятный скандал; двусмысленное положение; глубокая неразвитость; важный предмет; серьезная работа; лукавый совет и др.
На втором месте по частотности употребления (159 случаев), по нашим подсчетам, оказалась модель «2 прилагательных + существительное», представленная разными вариантами: «прилаг. + и + прилаг. + сущ.»: неотразимое и страшное орудие; главное и непреодолимое препятствие; темные и неизвестные личности; живой и тонкий ум; естественный и спокойный ход и др.; «прилаг. + но + прилаг. + сущ.»: опасное, но выгодное предприятие; темные, но завлекательные стороны; наивное, но заманчивое стремление; бесполезный, но опасный человек и др.; «прилаг. + прилаг. + сущ.»: чужая, малоценная посылка; ослепленное, озлобленное состояние; слабая, неопытная натура; бескровные, бледные фигуры; подначальная, унылая жизнь; неразумные, преступные действия; жестокая, злая чувственность и др.
Модели «прилаг. + сущ.»; «прилаг. + (и, но) + прилаг. + сущ.» используются А.Ф. Кони в тех случаях, когда в данной речи, в связи с обстоятельствами рассматриваемого дела достаточно охарактеризовать какое-либо лицо, явление, действие, назвав лишь один или два признака, качества, свойства. Таким образом оратор выделяет, подчеркивает те признаки, свойства характеризуемого лица, явления, действия, на которые считает нужным обратить внимание слушателей. Эпитеты в подобных сочетаниях всегда выражают отношение говорящего к предмету речи, заключают в себе его оценку.
Достаточно часто А.Ф. Кони употребляет модель «прилаг. + прилаг. + прилаг. + сущ.»: мертвые, глухие и молчаливые анатомические данные; унылая, суровая и скудная природа; тесные, живые и прочные сношения; уклончивое, обоюдоострое, недосказанное показание; мягкий, податливый, нерешительный человек и др. Такая модель позволяет оратору дать более полную характеристику предмета речи, когда нельзя ограничиться называнием лишь одного признака, вместе с тем, не отступая от требования лаконичности судебного выступления.