Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Феномен языковой личности: теоретический аспект 11
1.1. Ключевые научные понятия теории языковой личности 11
1.2. Теория языковой личности: история и современность 18
1.3. Структура и методология исследования языковой личности 23
1.4. Проблема языковой личности писателя 29
1.4.1. Нулевой (вербально-семантический) уровень языковой личности писателя 29
1.4.2. Первый (лингвокогнитивный) уровень языковой личности писателя .35
1.4.3. Второй (мотивационный) уровень языковой личности писателя .45
Выводы по первой главе 57
ГЛАВА 2. Языковая личность в.е. максимова и ее отражение в художественной прозе 60
2.1. Общая характеристика творчества В.Е. Максимова 60
2.2. Нулевой (вербально-семантический) уровень языковой личности В.Е. Максимова 63
2.2.1. Окказиональные и потенциальные слова В.Е. Максимова .63
2.2.2. Языковая игра с сочетаемостью слова как художественный прием .69
2.3. Первый (лингвокогнитивный) уровень языковой личности В.Е. Максимова .75
2.3.1. Концепт Бог .75
2.3.2. Концепт душа 80
2.3.3. Концепт слово 82
2.3.4. Концепт память 86
2.4. Второй (мотивационный) уровень языковой личности В.Е. Максимова .90
2.4.1. Особенности функционирования прецедентных феноменов в романе «Ковчег для незваных» 90
2.4.2. Особенности функционирования прецедентных феноменов в произведении «Прощание из ниоткуда» .101
2.4.3. Особенности функционирования прецедентных феноменов в романе «Семь дней творения» 130
2.4.4. Особенности функционирования прецедентных феноменов в произведении «Заглянуть в бездну» 134
Выводы по второй главе .141
Заключение .144
Список использованной литературы .147
Словари и справочники .168
Список источников
- Структура и методология исследования языковой личности
- Нулевой (вербально-семантический) уровень языковой личности В.Е. Максимова
- Особенности функционирования прецедентных феноменов в романе «Ковчег для незваных»
- Особенности функционирования прецедентных феноменов в произведении «Заглянуть в бездну»
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена необходимостью развития
теории лингвоперсонологии, в рамках которой выполнено исследование;
недостаточной изученностью творчества В.Е. Максимова с позиций
лингвистики; отсутствием комплексного лингвистического анализа
художественных текстов писателя, которые являют собой богатый и
разнообразный языковой материал для лингвостилистического,
лингвокогнитивного, лингвокультурологического и собственно
лингвистического анализа; отсутствием научных работ, посвященных изучению языковой личности В.Е. Максимова.
Выбор литературного наследия В.Е. Максимова определяется и
социокультурным фактором: тексты писателя позволяют расширить
представления о социокультурном контексте эпохи ХХ века.
Объектом исследования являются художественные тексты
В.Е. Максимова.
Предмет исследования – языковая личность В.Е. Максимова в контексте его художественных произведений.
Цель работы заключается в реконструкции языковой личности В.Е. Максимова на материале его художественных текстов.
Задачи сформированы в соответствии с трехуровневой моделью языковой
личности Ю.Н. Караулова, которая послужила основой анализа. Модель
состоит из нулевого (вербально-семантического) уровня, включающего степень
владения обыденным языком (лексикон) и способы манипуляции
общеязыковыми лексическими единицами (грамматикон) [Караулов 2006: 88]; первого (лингвокогнитивного), предполагающего отражение в описании языковой картины мира личности (тезаурус); второго (мотивационного) уровня,
предусматривающего выявление и характеристику мотивов и целей личности, движущих ее развитием, поведением, управляющих ее текстопроизводством и в конечном итоге определяющих иерархию смыслов и ценностей в языковой картине мира (прагматикон) [Караулов 2006: 37].
Поставленная цель предполагает решение следующих задач:
-
сформировать теоретическую базу для исследования языковой личности В.Е. Максимова;
-
изучить вербально-семантический уровень языковой личности автора (аномалии разных уровней языка в его художественной прозе);
-
исследовать лингвокогнитивный уровень языковой личности В.Е. Максимова (важнейшие особенности языковой художественной картины мира автора);
-
рассмотреть мотивационный уровень языковой личности писателя (источники прецедентных феноменов, специфику их функционирования в произведениях В.Е. Максимова).
К прецедентным феноменам мы относим прецедентную ситуацию (ПС), прецедентный текст (ПТ), прецедентное имя (ПИ), прецедентное высказывание (ПВ) [Красных 2003], прецедентный портрет (ПП), прецедентный образ (ПО) [Кузнецова 2002].
Материалом исследования послужили тексты четырех романов В.Е. Максимова: «Семь дней творения» (1971), «Прощание из ниоткуда» (1974 – 1982), «Ковчег для незваных» (1979), «Заглянуть в бездну» (1986) общим объемом 1823 страниц.
Методы исследования. В работе использовались следующие методы:
сплошной выборки (для выявления окказиональных и потенциальных слов,
случаев нарушения сочетаемости языковых единиц в художественной прозе
В.Е. Максимова, ключевых для писателя концептов, для обнаружения
прецедентных феноменов); научного описания, применяющийся для
отображения всех трех уровней языковой личности В.Е. Максимова: вербально-семантического уровня (описание окказиональных и потенциальных слов, случаев нарушения сочетаемости языковых единиц в творчестве писателя), лингвокогнитивного уровня (описание концептов), прагматического уровня (описание прецедентных феноменов, используемых автором); структурного моделирования (по Ю.Н. Караулову), который предполагает реконструкцию каждого из трех уровней языковой личности; концептуального анализа, применяемый для исследования тезаурусного уровня (при выявлении когнитивных моделей концептов); лингвориторической реконструкции («первичная реконструкция» и «вторичная реконструкция»); контекстного анализа (при изучении окказиональных и потенциальных слов, концептов,
прецедентных феноменов); биографический, используемый для установления
факторов, определивших формирование языковой личности автора;
статистический (для подсчета окказиональных и потенциальных слов, языковых репрезентаций наиболее значимых для автора концептов, прецедентных феноменов).
Научная новизна исследования заключается в комплексном описании языковой личности В.Е. Максимова; выборе в качестве объекта исследования языковой личности писателя, чье творчество с лингвистической точки зрения остается недостаточно изученным; дальнейшим развитием методологии исследования языковой художественной картины мира.
Теоретико-методологическую базу диссертации составили:
исследования в области языка художественной прозы В.В. Виноградова; труды,
Ю.Н. Караулова, посвященные языковой личности; работы по когнитивной
лингвистике Д.С. Лихачева, Ю.С. Степанова, В.И. Карасика, Е.С. Кубряковой,
Г.Г. Слышкина, Л.О. Чернейко и В.А. Долинского; исследования языковой
картины мира Е.С. Кубряковой, В.И. Постоваловой, Б.А. Серебренникова,
В.Н. Телия, Р.Х. Хайруллиной, С.Б. Аюповой, Е.С. Яковлевой; теория
прецедентных феноменов В.В. Красных, Д.Б. Гудкова, И.В. Захаренко,
Д.В. Багаевой и др.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Нулевой уровень языковой личности В.Е. Максимова отличается окказиональным, потенциальным словотворчеством, нарушениями морфо-синтаксической, семантической, лексической сочетаемости.
-
Первый уровень языковой личности В.Е. Максимова (тезаурус) характеризуется тем, что православное мировоззрение писателя отражено в наиболее важных для него концептах.
-
В представлении концептов у автора выделяются когнитивные модели, большинство из которых при абстрагировании от конкретных лексических репрезентаций совпадает с общеязыковыми.
-
Второй уровень языковой личности (прагматикон) В.Е. Максимова отражает специфику его языковой художественной картины мира. Особенностью данного уровня является то, что движущий мотив автора – осмысление трагедии ХХ в. и представление Православия как единственного способа возрождения страны – выражается с помощью прецедентных феноменов. Основные источники прецедентных феноменов связаны с ключевыми концептами писателя.
Рабочая гипотеза. Языковая личность В.Е. Максимова отличается
особенностями окказионального и потенциального словотворчества,
характеризуется нарушением морфо-синтаксической, семантической,
лексической сочетаемости; важнейшим концептом в тезаурусе писателя
является концепт Бог, представление которого при абстрагировании от
конкретных лексических экспликаций совпадает с общеязыковым и
православным, что отражает православное мировоззрение автора;
прецедентные феномены, используемые В.Е. Максимовым, выражают основной мотив его творчества – призыв к осознанию неудачи «пересотворения мира» и выходу из духовного кризиса народов России через покаяние и возвращение к Православию.
Теоретическое значение диссертации состоит в том, что ее результаты вносят определенный вклад в развитие теории лингвоперсонологии, углубляют представление о языковой личности писателя, расширяют сферу ее изучения в области исследования системы грамматических средств, тезауруса и прагматикона автора художественных текстов, а также в совершенствовании методологии исследования языковой личности, обобщении достижений лингвоперсонологии, собственно лингвистики, когнитивной лингвистики, теории прецедентных феноменов для изучения языковой личности писателя.
Практическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы в вузовских курсах лингвистики текста, филологического анализа художественного текста, в спецкурсах по проблемам лингвоперсонологии. Предложенная методика может быть использована также при исследовании языковой личности других авторов художественных текстов.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав,
заключения, списка использованной литературы (235 наименований), списка
словарей и справочников (13 наименований), списка источников (6
наименований), списка источников прецедентных феноменов (17
Структура и методология исследования языковой личности
Грамматикон – это система грамматических средств, используемых личностью (он включает «приемы словотворчества, новообразования для передачи субъективных смыслов и неожиданных ассоциативных сближений, необычное использование грамматических категорий» [Караулов 2006: 88]).
Под аномалией мы понимаем «явление, которое нарушает какие-либо сформулированные правила или интуитивно ощущаемые закономерности» [Булыгина, Шмелев 1990: 94]. Н.Д. Арутюнова делит аномалии на две категории: 1) сводимые (с потерей образности и силы) к семантическому стандарту (риторические тропы и фигуры), т.е. интерпретируемые аномалии, 2) не сводимые к стандартной семантике (прагматические аномалии, абсурд, нонсенс), т.е. непосредственно не интерпретируемые аномалии [Арутюнова 1987: 17]. В нашем исследовании рассматриваются и те, и другие: из первой группы в наше поле зрения попадают ирония, метафора, гипербола, оксюморон (чаще создаваемые различными сдвигами сочетаемости), а из второй – элементы языковой игры. Аномалии подпадают под понятие окказионализм в самом широком понимании: речь не только об окказиональных словах, но и об окказиональной сочетаемости. Поскольку окказионализм – «всякий речевой факт, в котором проявляется окказиональность» [Ханпира 1972: 249]. В работе принимаются определения окказионального и потенциального слова Э. Ханпиры. Окказиональное слово – «неизвестное языку слово, образованное по языковой малопродуктивной или непродуктивной модели либо по окказиональной (речевой) модели и созданное как с целью обычного сообщения, обычной номинации, так и с художественной целью» [Ханпира 1972: 249]; потенциальное слово – это «слово, которое может быть образовано по языковой модели высокой продуктивности (неактуализированное потенциальное слово), а также слово, уже возникшее по такой модели, но еще не вошедшее в язык (актуализированное потенциальное слово)» [Ханпира 1972: 248].
В работе реконструируется картина мира писателя. Необходимо рассмотреть ее как художественную картину мира, поскольку анализ осуществляется на материале художественных текстов, и как языковую картину мира, потому что мы исследуем языковую форму ее выражения. В связи с этим обратимся к понятию языковая художественная картина мира.
К.А. Кочнова определяет языковую художественную картину мира (ЯХКМ) (в ее терминологии – ЯКМ писателя) как «индивидуально и творчески вербализованное представление о мире, пропущенное через призму сознания писателя, внутренняя духовная действительность, которую художник стремится воплотить вовне» [Кочнова 2014]. С.Б. Аюпова под ЯХКМ понимает «художественное представление о действительности, целостный, многогранный, образ художественного мира, выраженный в языковой форме» [Аюпова 2011в: 112]. Указанное определение отображает важные аспекты явления (языковой способ описания картины мира и художественный способ осмысления мира человеком), поэтому в настоящем исследовании вслед за С.Б. Аюповой мы будем пользоваться данной дефиницией. Для анализа лингвокогнитивного уровня языковой личности писателя важными также являются понятия концепт и когнитивная модель. Раскроем их. Термин концепт стал активно употребляться в отечественной лингвистике с начала 90-х годов. Существует лингвокультурный (Степанов 1997; Слышкин 2000; Воркачев 2001; Карасик 2002 и др.) и лингвокогнитивный (Лихачев 1993; Е.С. Кубрякова; Попова, Стернин 2000 и др.) подходы к пониманию концепта. В когнитивной лингвистике концепт трактуется как индивидуальный смысл в отличие от коллективного, словарно закрепленного значения, а в лингвокультурологии концепт признается базовой единицей культуры [Карасик 2002: 97].
Концепт – это элемент сознания [Слышкин 2000: 8]. Оно того же порядка, что и понятие, однако, в отличие от понятий, концепт не только мыслится, но и переживается [Степанов 1997: 40]. Концепт является результатом столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом человека [Лихачев 1993: 5]. Имеется множество разных определений концепта. Поскольку в нашей работе исследование концептов проводится путем выявления и анализа их когнитивных моделей, представляется целесообразным принять определение Л.О. Чернейко и В.А. Долинского, по мнению которых, концепт – «парадигматическая структура, выводимая из синтагматических отношений имени, фиксированных в тексте» [Чернейко, Долинский 1996: 39]. Данная дефиниция также содержит указание на технику концептуального анализа.
А. Вежбицкая выделяет концепты, отражающие особенности русской национальной культуры (душа, судьба, тоска) [Вежбицкая 1996: 33]. В.И. Карасик отмечает, что «с позиций языковой личности правомерно говорить о том, что существуют индивидуальные культурные концепты, а их система образует концептосферу этой языковой личности» [Карасик 2002: 187]. Г.Г. Слышкин, подразделяя концепты на индивидуальные (персональные, авторские), микрогрупповые (например, в семье, между близкими друзьями), макрогрупповые (например, социальные), национальные, цивилизационные и общечеловеческие, замечает, что «индивидуальные концепты богаче и разнообразнее, чем любые коллективные, от микрогрупповых до общечеловеческих, поскольку коллективное сознание и коллективный опыт есть не что иное, как условная производная от сознаний и опыта отдельных индивидов, входящих в коллектив. Производная эта образуется путем редукции всего уникального в персональном опыте и суммирования совпадений» [Слышкин 2000: 14-15].
Структурируют концепты единицы ментального языка: фрейм – структура данных для представления стереотипной ситуации [Минский 1979: 7], сценарий – «последовательность нескольких эпизодов во времени; это стереотипные эпизоды с признаком движения, развития» [Попова, Стернин 2001: 74], гештальт – «целостный образ, совмещающий чувственные и рациональные элементы, а также объединяющий динамические и статические аспекты отображаемого объекта или явления» [Попова, Стернин 2001: 74].
Нулевой (вербально-семантический) уровень языковой личности В.Е. Максимова
Функционирование ПВ обусловлено его «структурным» устройством. Не все ПВ обладают данными уровнями значений. На основании этого выделяется несколько групп ПВ: 1. Группа ПВ, обладающих только поверхностным значением, например: Кондуктор, нажми на тормоза (статья о случившейся на железнодорожном переезде аварии, в результате которой были пострадавшие). 2. Группа ПВ, имеющих поверхностное и глубинное значения. Она делится на две подгруппы: 2.1. Автономные ПВ. Сюда относятся потерявшие связь с текстом источником ПВ (Счастливые часов не наблюдают) и ПВ, никогда не имевшие связи с породившим их тестом (Нельзя объять необъятное). 2.2. ПВ, полное понимание функционального смысла которых возможно именно при соположении реальной ситуации, в которой используется ПВ, с ПС или с ПТ, содержащим таковую, т.е. при актуализации системного смысла высказывания, например: Куда бедному крестьянину податься, если хочется послушать что-то очень душевное, негромкое, успокаивающее… (отрывок из статьи о творчестве бардов) [Захаренко и др. 1997: 96-98, URL].
И.В. Захаренко замечает, что ПВ первой группы и подгруппы 2.1., как правило, не функционируют как символы какого-либо прецедентного феномена (ПТ, ПС). В тех случаях, когда ПВ функционирует как символ (2.2), происходит усиление семантико-когнитивного фона и с помощью данного ПФ «сокращенным» приемом, «простейшим» способом проводится аналогия между ситуациями (реальной и прецедентной) и эксплицируется оценка первой. Если ПВ не функционирует как символ ПФ, оно играет роль орнаментального украшения речи и является эмоциональной, дополнительной аргументацией в пользу занимаемой позиции автора [Захаренко и др. 1997: 101, URL]. Данное положение относится и к ПИ.
Некоторые исследователи обращают внимание на то, что данный ПФ выделяется среди прочих: ему присуща большая «динамичность», изменчивость (формальная и содержательная), по сравнению с другими ПФ [Гудков 2003: 109]. Трансформированное ПВ может добавлять экспрессивности матричному ПВ, поднимать ассоциативные пласты, выгодные автору материала. Изменение исходного ПВ может заключаться лишь в усечении, что сказывается на повышении роли его прагматической составляющей. При обрыве исследуемой единицы происходит закономерное паузирование, которое делает более выпуклой его диалогичность, подчеркивает необходимость последующего вывода [Голубева 2009: 46-47]. Как нам представляется, типология ПФ В.В. Красных наиболее подходит в случаях, когда исследователь имеет дело с художественным текстом. Однако встречаются случаи, которые не вписываются в эту типологию, например, когда встречается описание персонажа, которое порождает стереотипное представление о каком-либо лице, при этом само прецедентное имя не называется. И тогда на помощь исследователю приходит понятие прецедентного портрета, которое вводится Я.В. Кузнецовой [Кузнецова 2002]. «Портрет литературного персонажа может становиться автономным указателем не только на имя, но через него – на текст, в котором он возник, и на ситуацию, с которой он связан. Скажем, описание худого, высокого человека, одетого в рыцарские доспехи и в шлем, похожий на таз, сидящего на коне и держащего в руке копье, однозначно формирует ассоциацию с образом Дон-Кихота, и далее – с ситуацией самоотверженной, но бесполезной борьбы с ветряными мельницами» [Кузнецова 2002: 36].
Узнавание происходит благодаря неотъемлемым атрибутам портрета, в данном примере – шлем, узкая бородка, копье. Употребление прецедентного имени в таком случае становится дополнительным, необязательным актуализатором знаний о данном персонаже или реальном человеке. Семантические единицы, передающие минимизированный набор характеристик, выступают в тексте сигналом прецедентного портрета.
Прецедентный портрет может актуализироваться как несколькими сигналами («Красив, как Демон Врубеля», «стан дружил, как то ни странно, с френчем – Блок»), так и одной деталью («Ее лорнет надменно беспощаден, Пронзительно-блестящ ее лорнет» – Гиппиус) [Кузнецова 2002: 38]. Данный прецедентный феномен может реализовываться не только посредством описания внешних характеристик: «Потенциально прецедентный портрет может содержать не только описание внешности … , но и фрагменты психологического … и социального портрета» [Кузнецова 2002: 38]. Думается, указанный прецедентный феномен может актуализироваться также с помощью семантических единиц, передающих характерологический портрет персонажа или реального человека, что важно для анализа текстов В.Е. Максимова, поскольку в них присутствуют такие портреты.
Кроме прецедентного портрета, нам представляется важным также понятие прецедентного образа, под которым понимается «стереотипное представление о реальном или вымышленном человеке, включающее совокупность характеристик по внешности, чертам характера и ситуациям, произошедшим с участием этого человека» [Кузнецова 2002: 40]. Обращение к прецедентному образу происходит при прямом, неметафорическом использовании прецедентного имени [Кузнецова 2002: 39-40]. В.В. Красных не использует данный термин, но при этом обращается к данному понятию, когда указывает способы апелляции к ПТ, а именно случай, где назвать один источник невозможно, тогда происходит «апелляция к образу (выделено нами – М.В.), сложившемуся на основе ИВПТ массива текстов» [Красных 2003: 192], например, тургеневская девушка.
Итак, к числу ПФ, помимо прецедентной ситуации, прецедентного текста, прецедентного имени и прецедентного высказывания (по В.В. Красных), мы также относим прецедентный портрет и прецедентный образ (по Я.В. Кузнецовой [Кузнецова 2002]). Такая необходимость продиктована материалом исследования.
Особенности функционирования прецедентных феноменов в романе «Ковчег для незваных»
А.С. Пушкин для В.Е. Максимова является эталоном. К нему в своем романе автор обращается значительно чаще, чем к другим писателям. В первом примере противопоставляются два прецедентных текста – стихотворение «Я помню чудное мгновение» и песня В. Лебедева-Кумача «Широка страна моя родная» («Песня о Родине»):
Что уж там вроде бы хитрого – обычный алфавит, тридцать два знака: а, б, в, г, д и так далее, но почему же, почему в одном случае из них складывается «Я помню чудное мгновенье», а в другом – «Широка страна моя родная»? Какой Добрый Дух посещает человека, чтобы сочетание одних и тех же знаков становилось под его рукой Любовью и Откровением, а какая Злая Воля выстраивает их – эти буквы – в пошлый до неправдоподобности бред? [Максимов 1991в: 374].
Прецедентные тексты актуализируются посредством прецедентных высказываний. Как видно из отрывка, произведения Пушкина для автора являются образцовыми, а песня Лебедева-Кумача о стране, «где так вольно дышит человек», где он «как хозяин необъятной Родины своей» (год создания песни – 1936 г.), как, по-видимому, и другие подобные произведения, в противовес творениям Пушкина является для автора грубой ложью.
Писатель трижды цитирует строчки из стихотворения «Пророк». В первом случае – когда главный герой Влад Самсонов, попав в московскую литературную среду, горько разочаровывается, поскольку произведения, рождающиеся в ней, не имеют ничего общего с действительностью, «каждый обманывает прежде всего самого себя, а потом уже, все вместе, – друг друга» [Максимов 1992: 100], на все окружающее они смотрят «как на объект для самоутверждения или материального обогащения» [Максимов 1992: 103]: Как труп в пустыне я лежал [Максимов, ULR]. ПВ актуализирует ПТ. В.Е. Максимов таким образом сопоставляет Влада с лирическим героем из стихотворения, который переживает тяжелое преображение, когда Бог отделил от него все человеческое, бренное, открыл глаза, уши, дал мудрый язык и «угль, пылающий огнем» вместо сердца, ср.: И он мне грудь рассек мечом, // И сердце трепетное вынул, // И угль, пылающий огнем, // Во грудь отверстую водвинул. // Как труп в пустыне я лежал [Пушкин 1995а: 30]. Происходит «прозрение» главного героя, осознание этого мучительного для него факта. Во второй раз писатель обращается к данному стихотворению, когда комментирует создание главным героем романа «Семь дней творения»: И вырвал грешный мой язык [Максимов 1992: 113]. Здесь с помощью ПВ автор акцентирует внимание на произведении Влада, которое отличалось от предыдущих христианской направленностью. В.Е. Максимов таким образом соотносит это изменение с перерождением лирического героя, ср.: И он к устам моим приник, // И вырвал грешный мой язык, // И празднословный и лукавый, // И жало мудрыя змеи // В уста замершие мои // Вложил десницею кровавой [Пушкин 1995а: 30]. Роман послужил причиной исключения Влада из Союза Писателей и конфликтов с властями со всеми последствиями, но, подобно пророку из стихотворения, главный герой исполняет волю Бога и «глаголом жжет сердца людей», ср.: И бога глас ко мне воззвал: // «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, // Исполнись волею моей, // И, обходя моря и земли, // Глаголом жги сердца людей» [Пушкин 1995а: 30-31].
Также В.Е. Максимов актуализирует данный ПТ для создания комического эффекта: автор высмеивает вдохновенный порыв героя, с которым он по просьбе заведующего совхозным карточным бюро придумывал имена для поддельного документа:
«Карапетян Аветик Гургенович… Довлатян Степан Аршакович… Акопян Сурен Карапетович… Ованесян Ованес Акопович…». … Шестикрылый серафим уже рассекал ему грудь, чтобы вынуть у него сердце и вставить туда пылающий огнем угль. И его ушей коснулось неба содроганье, и горних ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье. И вещий глагол в нем уже готов был жечь [Максимов 1991в: 123-124].
Обращение происходит с помощью пересказа содержания стихотворения, чем усиливается комический эффект. Для оценки идей социализма автор приводит ПВ из стихотворения Пушкина «Герой»: Бухара! … Крикливая нищета лезла тут изо всех щелей, хвастливо выставлялась своими пестрыми рубищами, утверждала себя открыто, радостно, напоказ. В ней, в этой нищете сквозило что-то вызывающе обнаженное. Казалось, само Всесветное Нищенство выкинуло здесь свой ветхий, но радужный флаг, заявляя право на признание и суверенность. Поэтому особенно нелепо выглядели на фоне обшарпанной обмазки домов блистающие стеклом вывески: «ГАПУ», «КРАСНЫЙ КРЕСТ», «ГОРТОРГ», «САНЭПИДЕМСТАНЦИЯ». Каждый украшает себя как может. Нас, извините, возвышающий обман [Максимов 1991в: 149].
Использование ПВ подчеркивает ложность советских идеалов. Характеризуя Париж, автор вставляет трансформированное ПВ из романа «Евгений Онегин»: Париж, Париж, как много в этом слове для сердца русского слилось! [Максимов, URL]. Ср.: Москва… как много в этом звуке // Для сердца русского слилось! [Пушкин 1995б: 155].
ПВ выражает значимость этого города для русских эмигрантов: Париж давал им возможность продолжить творческую деятельность. С помощью ПВ из «Евгения Онегина» автор также выражает тоску героя в эмиграции по времени, проведенном в России: Грезилось ему, как безоблачным летним днем он сходит на случайном полустанке с проходящего поезда и, не разбирая дороги, идет куда глаза глядят сквозь знойный простор и травяной стрекот к струящимся на горизонте селеньям. Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни? [Максимов 1992: 32]. В.Е. Максимов обращается к Пушкину, рассказывая о таланте режиссера Юрия Петровича Любимова – друга Влада, о воздействии, которое производят его спектакли: Перед началом, в антрактах и в конце около театра и в нем воцарялась гремучая атмосфера общей тайны, сговора, заговора, ожидания чего-то такого, от чего в мире что-то сразу изменится, преобразится, расцветет. Товарищ, верь, взойдет она! [Максимов 1992: 254].
ПВ актуализирует ПТ – стихотворение «К Чаадаеву», посредством которого автор выражает надежду на перемены в России (ср. в ПТ: Товарищ, верь: взойдет она, // Звезда пленительного счастья, // Россия вспрянет ото сна… [Пушкин 1994а: 68]). Писателя с Юрием Петровичем сближает активная гражданская позиция, идущая вразрез с политикой советского государства, Любимова также лишили гражданства СССР.
Остро переживая исключение из Союза Писателей, Влад идет в театр к Любимову и попадает на спектакль, из которого автор приводит лишь одну реплику, которая характеризует внутреннее состояние данного персонажа:
В этот вечер давали «Пушкина», где в разных ипостасях метался по сцене затравленный собственными химерами человек, исходивший в зал одной-единственной и неутолимой мукой: «Нет, весь я не умру…» [Максимов 1992: 255].
Реплика представляет собой ПВ, актуализирующее ПТ – стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…», через который передается самоощущение самого героя романа, ср. у Пушкина: Нет, весь я не умру – душа в заветной лире // Мой прах переживет и тленья убежит... [Пушкин 1995а: 424]. Таким способом автор выражает утешение героя в трудный для него период: роман увидел свет, Влад выполнил свой долг, послужил народу.
Особенности функционирования прецедентных феноменов в произведении «Заглянуть в бездну»
Изучение языковой личности является одним из наиболее актуальных направлений современной лингвистики, что обусловлено преобладанием антропоцентризма в современной науке. В современной лингвистике выделяются различные аспекты анализа языковой личности, соответствующие различным языковедческим дисциплинам, особый интерес среди этих аспектов представляет собственно лингвоперсонологический, потому что главной целью в этом случае является системная реконструкция языковой личности в соответствии с ее структурой.
Представляется, что анализ языковой личности такого яркого писателя, каким является В.Е. Максимов, будет способствовать совершенствованию теории лингвоперсонологии.
Весьма разнообразные по своей структуре и различные по эстетическим функциям потенциальные (99 единиц) и окказиональные слова (24 единицы), используемые В.Е. Максимовым, а также нарушения морфо-синтаксической, семантической, лексической сочетаемости выражают авторские смыслы, дают метафорические и иронические эффекты, помогают достичь более яркой характеристики описываемых предметов и явлений, привлечь внимание читателя.
Языковая художественная картина мира исследуемого писателя глубоко религиозна. Важнейшее значение концепта Бог в тезаурусе В.Е. Максимова (общее количество его языковых репрезентаций в анализируемых романах – 726) указывает на первостепенное значение религии для автора. Если рассматривать структуру тезауруса как пирамидоидальную фигуру [Караулов 2006: 172], то этот концепт является в тезаурусе В.Е. Максимова вершиной. Значимость концептов душа и слово, которые имеют почти равное количество языковых репрезентаций в исследуемых произведениях (559 и 544 соответственно), также связана с православным мировоззрением писателя, согласно которому душа спасается через Слово. Важность слова у В.Е. Максимова также объясняется особым его значением для писателей: слово является орудием, позволяющим им воздействовать на читателей. Концепт память репрезентируется в
143 анализируемых нами романах 306 раз. Особое его значение для писателя связано с тем, что двадцать лет своей жизни автор вынужден был прожить вдали от Отечества. В эмиграции В.Е. Максимов живет памятью о родной стране и продолжает свою деятельность для нее и ради нее.
Результаты анализа лингвокогнитивного уровня языковой личности В.Е. Максимова напрямую связаны с результатами исследования высшего, мотивационного, уровня. Всего в анализируемых произведениях зафиксирован 581 случай использования прецедентных феноменов, более 70% из них отсылают читателя к русской литературе (в особенности русской классике), Библии и исторической действительности.
Прецедентные феномены из русской литературы занимают первое место (37,5%), что опять-таки объясняется важным значением религии для писателя: они используются в основном для оценки с православной точки зрения происходящих в ХХ веке событий, утверждения христианских ценностей. Точкой отсчета для В.Е. Максимова служит Пушкин: выявлено 55 случаев употребления прецедентных феноменов из творчества Пушкина (9,5%). Второе место по количеству занимают библейские прецедентные феномены (18,2%), их использование также подчеркивает религиозность писателя. Чуть меньше прецедентных феноменов взято из исторической действительности – 16%, что указывает на важное значение для автора исторических событий, а также на его высокий интеллект, широкий кругозор. (Из них 10,3% составляют прецедентные имена выдающихся людей: писателей, философов, военных деятелей и других, среди которых лидером также является Пушкин).
Прецедентные феномены из советских песен, являющихся отражением эпохи, составляют 7,7%, 5,5% – из зарубежной литературы, 5% – фольклорно-сказочные прецедентные феномены, 1,9% занимают прецедентные феномены из различных опер, 1,7% – из романсов, 1,5% – из песен, популярных в тюремной и лагерной среде, 1,4% – из античной литературы, 1% – из политической сферы, 0,7% составляют прецедентные православные молитвы, столько же (0,7%) –
144 прецедентные феномены из кинематографа, 0,5% – из богословских трудов и столько же (0,5%) – из детских песен.
Небольшая часть прецедентных феноменов повторяется по нескольку раз (например, прецедентная ситуация хождения Моисея и израильтян по пустыне, прецедентная ситуация Всемирного Потопа, прецедентное высказывание Тьмы горьких истин нам дороже нас возвышающий обман), некоторые из них имеют сквозной характер в творчестве В.Е. Максимова (прецедентная ситуация предательства Христа Иудой, прецедентная ситуация распятия Христа), что свидетельствует о их особой значимости для автора.
Прослеживается также связь мотивационного и лингвокогнитивного уровней с вербально-семантическим, которая проявляется, например, в созданных писателем окказиональных и потенциальных словах, образующихся от имен собственных литературных персонажей (замумукать, засатинить), с элементом слово в своем составе (словоизвергался, словотечение).
Принимая во внимание то, что В.Е. Максимов – бесконечно преданный России русский православный писатель, такой результат реконструкции его языковой личности вполне понятен.
Материал настолько богат, что можно наметить дальнейшие перспективы исследования языковой личности В.Е. Максимова. Полагаем, что возможно дальнейшее описание его языковой художественной картины мира, изучение других важных для автора концептов, а также категорий времени и пространства в его картине мира.
Представляется весьма перспективным изучение языковой личности В.Е. Максимова на материале его публицистических текстов, которые также являются богатым материалом для анализа, и сопоставление полученных результатов с результатами нашего исследования.