Содержание к диссертации
Введение
1 Базовые понятия и термины исследования: «религиозный дискурс», «метапроза», «афоризм», «дневник» 11
1.1 Религиозный дискурс как разновидность мировоззренчески обусловленной коммуникации 11
1.2 Понятие афоризма в отечественной филологии 16
1.3 Метапроза как элемент саморефлексивной составляющей текста 23
1.4 Дневник как феномен культуры и предмет исследования 27
1.4.1 Дневник как жанр документальной литературы: исповедальность в контексте светской и религиозной культуры 27
1.4.2 Проблема выявления языковых характеристик жанра дневника 41
Выводы 46
2 Очуждение своего и присвоение чужого как способы конструирования личности автора дневника в религиозном дискурсе 48
2.1 Перепоручение авторских слов «Другому» 48
2.2 Лейтмотивные повторы образов как ретрансляторы важнейших идей автора в дневниках русских священнослужителей 50
2.3 Афористика дневников Иоанна Кронштадтского 1856–1858 гг. как средство языкового конструирования образа священнослужителя 52
2.4 Цитирование прецедентных текстов как способ языкового конструирования образа руководителя в дневниках митрополита Вениамина Федченкова 1926–1948 гг 56
Выводы 73
3 Функции метапрозы в пространстве дневников русского религиозного дискурса второй половины XIX – первой половины ХХ вв . 75
3.1 Метапроза как инструмент развития языковой личности священнослужителя в дневниках послушника Николая Беляева 1907–1910 гг 75
3.1.1 Ядерный компонент метапрозаической рефлексии в дневниках Николая Беляева как средство развития языковой личности в религиозном дискурсе 75
3.1.2 Периферийные метапрозаические компоненты в дневниках Николая Беляева как отражение текстоцентризма религиозного дискурса 107
3.2 Метапроза как проявление филологических компетенций автора в дневниках митрополита Вениамина Федченкова 1926–1948 гг 138
3.2.1 Лингвистическая рефлексия в дневниках митрополита Вениамина Федченкова 1926–1948 гг. как отражение процесса формирования филологической компетентности автора дневника 138
3.2.2 Отражение процесса подготовки публичных выступлений и письменных текстов как элемент конструирования языковой личности автора 145
3.2.2.1 Отражение процесса подготовки публичных выступлений в языке дневников митрополита Вениамина Федченкова 1926– 1948 годов: осознание автором «дара слова» как высшей ценности 145
3.2.2.2 Языковое представление процесса создания письменных текстов в дневниках митрополита Вениамина Федченкова 1926– 1948 гг. как постулирование ценности письменного слова 151
3.3 Метапроза как способ конструирования образа автора в дневниках митрополита Арсения Стадницкого 1880–1901 гг 163
3.3.1 Эксплицитное выражение построения нарратива в дневниках митрополита Арсения Стадницкого 1880–1901 гг. как средство, работающее на создание образов автора и читателя 166
3.3.1.1 Элементы, обеспечивающие последовательное повествование... 167
3.3.1.2 Элементы, создающие образ дневника 172
3.3.1.3 Элементы намеренной стилизации под различные нарративы 181
3.3.1.4 Элементы, подчеркивающие фикциональный характер повествования 189
3.3.2 Реализация оппозиции «автор – читатель» как прием лингвистического конструирования разносторонней личности в дневниках митрополита Арсения Стадницкого 1880–1901 гг. 191
3.3.2.1 Образ человека пишущего 193
3.3.2.2 Образ человека преподающего 209
3.3.2.3 Личностные качества 210
3.3.2.4 Образ читателя как дополнение к образу автора 216 Выводы 219
Заключение 222
Источники материала 226
Словари 226
Научная и справочная литература
- Дневник как феномен культуры и предмет исследования
- Лейтмотивные повторы образов как ретрансляторы важнейших идей автора в дневниках русских священнослужителей
- Ядерный компонент метапрозаической рефлексии в дневниках Николая Беляева как средство развития языковой личности в религиозном дискурсе
- Языковое представление процесса создания письменных текстов в дневниках митрополита Вениамина Федченкова 1926– 1948 гг. как постулирование ценности письменного слова
Дневник как феномен культуры и предмет исследования
Так, в работе О.С. Мирошниченко поднимается вопрос о терминологической разрозненности в исследованиях метапрозаической литературы, из которых самым объемным по семантике является термин «метапроза», представляющий собой наиболее «эластичную» номинацию для описания различных случаев осознанной рефлексии текста над своей структурой [Мирошниченко 2001: 10], в чем можно убедиться, рассмотрев, к примеру, указанные выше работы, в которых авторы, обозначая одно и то же понятие, используют различные терминологические единицы (например, «метапроза», «метатекст», «аутотекст» и т.д.).
Давая себе отчет в том, что упомянутая работа обращается к метапрозе как разновидности художественной литературы, рассмотрим некоторые характеристики метатекстового повествования применительно к исследуемому нами дневниковому материалу. В целом метапроза как таковая направлена на подчеркивание условной природы текста [Мирошниченко 2001: 4].
Намеренное, как нам кажется, полностью осознанное подчеркивание условности текста в рамках нашего материала реализуется ярче всего в дневниках митрополита Арсения Стадницкого. На страницах своих дневниковых записей Стад-ницкий неоднократно проводил идею фикциональности создаваемой его руками текстовой реальности. Например, условность текста становится очевидной при помещении митрополитом Арсением образа автора (то есть себя самого) в различные нарративы, законы построения которых почерпнуты им, очевидно, из других текстов. Таким образом, в данном дневниковом тексте проявляется способность метаповествования к рефлексированию по поводу предшествующих текстовых образцов («чужого слова») с попутной рефлексией и над создающимся дневниковым текстом («своим словом») [Мирошниченко 2001: 7]. Кроме того, днев 25 никам Стадницкого свойственна и другая метапрозаическая черта – наличие прямой адресации третьему лицу [Мирошниченко 2001: 7], потенциальному читателю.
Такая характеристика метапрозы, как наличие комментариев к тексту внутри самого текста [Мирошниченко 2001: 7], свойственна всему нашему материалу, за исключением дневников Иоанна Кронштадтского, – дневникам и Арсения Стадницкого, и Николая Беляева, и Вениамина Федченкова. Комментирование только что написанного фрагмента присуще более Стадницкому и Беляеву, тогда как комментирование отдельного взятого слова [Вежбицка 1978: 402] и даже конкретной морфемы для актуализации семантики слова, в состав которого оно входит, является чертой языка дневников Федченкова.
Интертекстуальность как составляющая понятия «метапроза» [Мирошниченко 2001: 7] в разной степени присуща всему без исключения исследованному нами дневниковому материалу, в чем мы видим, в частности, и отражение тексто-центрического характера религиозного дискурса. В первую очередь, она реализуется в рамках религиозного дискурса, подразумевающего некоторую совокупность текстов, хорошо знакомых всем священнослужителям, а также прихожанам. Так, многочисленные отсылки к текстам Писания находят свое отражение в афо-ристике Иоанна Кронштадтского, причем как в изначально заимствованных библейских изречениях, так и в собственной афористике о. Иоанна, при помощи включения в их структуру метафорических образов, отсылающих к тому или иному месту в Библии (о структуре образных афоризмов Иоанна Кронштадтского см.: [Панова 2012д]; об афоризмах, заимствованных о. Иоанном из прецедентных источников, см.: [Панова 2012а]).
В дневниках митрополита Вениамина Федченкова интертекстуальные связи преимущественно находят свое отражение в обращении к текстам Отцов Церкви. При помощи активного введения в свои дневниковые записи цитат, притом в основном достаточно объемных, а иной раз – эллиптических, митрополит Вениамин перекладывает ответственность за свои взгляды и мнения на «Другого», обладающего большим авторитетом, с одной стороны (и это актуально для окружающих его в эмиграции представителей РПЦЗ), и удаленного во времени от современных Федченкову событий – с другой (такая позиция актуальна в целях обеспечения возможности оправдания в связи с неоднозначностью политической ситуации).
В дневниках послушника Николая Беляева интертекстуальность реализуется в отражении текстоцентризма религиозного дискурса. Будучи послушником, Беляев постоянно выполняет послушания, связанные так или иначе с обращением к текстам (с их чтением, прослушиванием, переписыванием, написанием, аннотированием и т.д.). В ходе послушаний и бесед со старцем Беляев приобщается к корпусу текстов, образующему религиозный дискурс, что выражается в метапро-заических заметках на страницах дневника. К тому же во время бесед с Батюшкой Беляев узнает о произведениях – по большей части стихотворных – зарубежных и русских авторов, в том числе Гете, Баратынского, Пушкина.
Наиболее сложные интертекстуальные связи представлены в дневниках митрополита Арсения Стадницкого. В данных дневниках имеются аллюзии не только на набор текстов религиозного дискурса, но и на обширный пласт художественных произведений (тексты русского сентиментализма и романтизма, русскую классику, тексты мировой литературы (Гете, Шиллер)). При помощи искусственного помещения образа автора в нарративы, очевидно литературного, условного характера, не имеющие ничего общего с реальностью, происходит характерное для метапрозаического повествования «обнажение приемов» письма [Мирошниченко 2001: 11]. Кроме этого, в языке дневников Стадницкого также находит отражение знание текстов научного характера. Так, при помощи появления вставных текстов, часто – фрагментов документов или научных работ, проблематизи-руется наличие композиционных рамок текста [Мирошниченко 2001: 11]. В дневниках Вениамина Федченкова, как и в дневниках Стадницкого, имеются вставные тексты (в основном письма), хотя он больше работает с цитированием отдельных фрагментов
Лейтмотивные повторы образов как ретрансляторы важнейших идей автора в дневниках русских священнослужителей
Ключом к пониманию движущих факторов развития жанра дневника в религиозном дискурсе видится личность автора и те социально-политические условия, в которых он жил и описывал свою жизнь в дневнике. Говоря о перепоручении своих слов или мыслей, жизненных позиций, отношения к политическому строю и др. в рамках исследуемых дневников, отметим, что в основном речь пойдет о дневниках двух священнослужителей – святого Иоанна Кронштадтского (1856– 1858 гг.) и митрополита Вениамина Федченкова (1926–1948 гг.). Как сразу становится видно, данные дневники расположены на противоположных концах взятого нами хронологического среза в столетие. Уже этот факт указывает: эволюционные изменения жанра дневника выявить крайне сложно, так как те или иные черты могут встречаться в текстах отдаленных друг от друга хронологических срезов и при этом отсутствовать в текстах, хронологически расположенных в одной плоскости.
Для Иоанна Кронштадтского характерно перепоручение «Другому» слов, вербализующих основные принципы, правила идеальной жизни, которым нужно следовать или хотя бы стремиться к этому. К примеру, на страницах дневников указанного периода постулируются его мировоззренческие, философские установки: правильная жизнь, по Иоанну Кронштадтскому, заключается в борьбе со страстями. Образ «страстей человеческих» становится одним из ключевых в дневниках Иоанна Кронштадтского. В рамках настоящей диссертации нет необходимости анализировать обширную афористику о. Иоанна, посвященную минимум двадцати видам страстей, так как это становилось предметом отдельного исследования и отражено в [Панова 2012б; 2012в; 2012г; 2012ж; 2012з; 2012и; 2013г; 2013д; 2013е; 2014л; 2015а]. Перепоручение «Другому» реализовано через использование высказываний сентенционного типа, в частности собственной афористики и афористики из прецедентных текстов. Кроме того, необходимость в перепоручении своих мыслей о себе самом другому лицу связана с избеганием перволичного повествования как возможного проявления одной из страстей – гордыни.
Анализ способов перепоручения «Другому» своих жизненных позиций, к которым прибегает митрополит Вениамин Федченков, показывает: в его дневниках 1926–1948 гг. не только широко используется конструирование из фрагментов прецедентных источников ценностной системы, мировоззренческих позиций, – из цитат сочинений Святых Отцов, словно мозаика, складываются и описания современных автору жизненных ситуаций (подробнее о языковом оформлении перепоручения третьему лицу своих взглядов в дневниках митрополита Вениамина Федченкова см. [Панова 2014ж; 2014з; 2014и; 2015а; 2015б; 2016а; 2016б]). Такое стремление к максимальному вуалированию своего мнения, очевидно, было продиктовано сложными социальными и политическими реалиями, с которыми так или иначе соприкасался митрополит Вениамин. Обозначим две особенности, направляющие формирование всего текста его дневников: 1) невозможность писать откровенно даже в своем личном дневнике, в любой момент могущем стать предметом изучения в особых структурах; 2) вынужденная эмиграция, часто создававшая ситуации, когда митрополита окружали люди, доверять которым он не мог. В изоляции от друзей единственным способом обдумать проблемы для Вениамина Федченкова становится ведение дневника и – отчасти – эпистолярный жанр. Так, некоторые письма Федченкова имели адресата, но не отправлялись ему, а оставались частью дневника, на страницах которого создавались: отправлять их было опасно ввиду того, что они могли быть прочитаны третьим лицом. Митрополит фактически вынужден был вести записи в дневнике, на долгое время ставшем единственным другом, с которым можно было поддерживать коммуникацию в ситуациях острого дефицита реальных собеседников.
Перепоручение своих слов «Другому» позволило Вениамину Федченкову писать о себе и о современной ему социально-культурной и политической обстановке при помощи конструирования текста дневника из фрагментов прецедент 50 ных источников. Таким образом, обезопасив себя на случай чтения дневниковых записей третьим лицом, митрополит Вениамин формулировал свои личные ценностные приоритеты, создавал рассказ о самом себе и тех трудностях, с которыми он столкнулся.
Лейтмотивные повторы образов в исследованных дневниках могут в основном реализовываться в составных языковых и дискурсивных знаках – афоризмах, цитатах, а также фразеологических единицах. Фиксация на страницах дневника каких-либо идей, ценностных приоритетов, мыслей о личностных качествах, осознанных автором дневника как идеальные, таких, к приобретению или развитию которых нужно стремиться в течение всей жизни, представляется лишь первой стадией авторского конструирования им своих личностных приоритетов. Главной функцией лейтмотивного повтора тех или иных языковых единиц, образующих в рамках определенного текста смысловое поле путем приращения смысла при каждом появлении лексемы или ряда лексем в тексте [Кузина 2004; Силантьев 2004], видится обеспечение непрерывного напоминания автору об определенных ориентирах, которых он намеревался придерживаться. Постоянная ретрансляция идей, наиболее важных для автора дневника, позволяет не только помнить, но и развивать свои взгляды, личные качества и т.д. Стоит отметить, что для лейтмотивного повтора опорных для автора образов характерно их равномерное распределение на протяжении всего дневника, при этом частота их появления в тексте может быть невысокой в сравнении с общим количеством материала, выбранного из анализируемых источников.
Ядерный компонент метапрозаической рефлексии в дневниках Николая Беляева как средство развития языковой личности в религиозном дискурсе
Многообразна подгруппа элементов, которые появляются в дневнике Беляева во время его рефлексии относительно поддержания им темы разговора. Вначале приведем примеры, иллюстрирующие текстовую рефлексию автора касательно ранее написанного в дневнике: «Уже три-четыре ночи подряд были такие же красивые, как я описывал прежде» (Беляев 2013: 71); «Батюшка ответил, что мое суждение правильно. Однако возвращусь несколько назад» (Беляев 2013: 180); «Об этом я написал еще летом. Теперь я только перепишу, что написано, а снова все подробности писать не буду» (Беляев 2013: 13); «Если я об этом где-либо еще записал иначе, то, значит, ошибся тогда» (Беляев 2013: 230). Не менее интересны фрагменты текста, в которых ярко отражается сама интенция автора написать о чем-либо в данный момент: «Я несколько раз собирался написать то, что пишу теперь» (Беляев 2013: 11); «Есть времечко, думаю записать то, что давно хотел записать» (Беляев 2013: 370). Небезынтересны примеры, выражающие осознание автором отклонения от темы повествования: «Однако вон куда я удалился… а хотел сказать, что с тех пор, как приехали наши, я много времени провожу в разговоре и рассеянности…» (Беляев 2013: 108). Говоря о данной подгруппе, заметим, что ее разнообразие напрямую связано с большим количеством «опасностей» потерять нить разговора, естественной реакцией на которые явились рефлексии Беляева-автора, сопровождающие ход его мысли, оформляющие их в связный текст, соединяя только что написанное с тем, что уже было им сказано ранее и что, возможно, он скажет в будущем.
Осознание Беляевым-автором наличия определенных стадий процесса письма также нашло отражение в метапрозаических заметках на страницах его дневника. Конечно, Николай Беляев не имел на момент создания данного дневника филологического образования, поэтому стадиальность текстопорождения отражена достаточно наивно: в основном фигурирует указание на начало действия: глагол начинать встречается почти столько же раз, сколько глагол писать (соответственно 10 и 11 примеров в 21 контексте): «Итак, начну писать» (Беляев 2013: 55). Заметим, что один раз в качестве синонима глагола начинать выступил глагол сидеть: «Я помолился о благополучии Батюшки и сел писать этот дневник» (Беляев 2013: 407). Прерывание процесса ведения дневника зафиксировано Беляевым дважды, в частности при помощи пассивной конструкции быть оторванным (от дневника), подчеркивающей вмешательство экстралингвистических факторов: «Вчера вечером я быстро был оторван от дневника и пошел с Иванушкой к Батюшке» (Беляев 2013: 15); «15 января я очень сразу оборвал дневник – керосина не было. Продолжу еще немного самый конец» (Беляев 2013: 26). Стадии процесса письма отразились также в фигурировании существительных ход (письма, беседы) (2), конец (записи) (1), глаголов окончить (1), продолжить (1), наречий по порядку (3), в заключение (1), далее (1), например: «И в заключение скажу слова Батюшки, сказанные мне однажды» (Беляев 2013: 232); «Теперь начну записывать и отдельные выдержки из беседы, и общий ее ход» (Беляев 2013: 370–371).
Контексты, в которых отражена длительность процесса письма, рассматриваются нами в ряду примеров, отражающих в дневнике Беляева стадиальность процесса письма, в связи с тем, что процессуальность можно представить как последовательность всех стадий. В данном случае отметим употребление редкого для дневников Николая Беляева глагола вести (дневник) (1), достаточно большое употребление существительного дневник (6) и уменьшительного дневничок (1), а также сочетаний глагола писать с прилагательными каждый (2), целый (1) и существительного день (3), то есть писать почти непрерывно: «Но постараюсь записать все по порядку. До 16-го числа я вел маленький особый дневничок. 16 число в него не вошло, а потому с него и начну» (Беляев 2013: 281); «Почти це -лый день писал, но все-таки урвал времечко сходить в рухольную» (Беляев 2013: 355); «Эти дни я все писал … » (Беляев 2013: 359).
Самая маленькая подгруппа метапрозаических элементов, сопровождающих процесс письма, содержит в себе фиксацию оценки психоэмоционального состояния в момент ведения дневника. В дневниковых записях Николая Беляева встретились такие контексты: «Когда хочу только записать то, что Вам Батюшке – А.П. сказать, как мне уже становится легче, я это замечал» (Беляев 2013: 67); «Сижу я все время у себя в келлии, и никого и ничего мне не надо. Пишу и читаю – и мне хорошо» (Беляев 2013: 92). Отметим наличие прилагательного в сравнительной степени легче и наречия хорошо, которые используются для обозначения состояния автора после обращения к написанию дневниковой записи. Обе лексемы обозначают положительное состояние пишущего. Однако возможности для трактовки сравнительной степени гораздо шире: в данном случае можно говорить о тяготении автора дневника к эскапизму5 через текст из реальности в гипотетическое «место», психологически более комфортное, в котором ему становится легче. Иначе говоря, ведение дневника само по себе как процесс способно улучшить психологическое состояние автора, смягчить реалии жизни. Таким образом, несмотря на небольшое количество обнаруженных примеров подобной рефлексии, они представляются одной из ценных метапрозаических составляющих вследствие отражения психоэмоционального изменения авторского сознания.
Языковое представление процесса создания письменных текстов в дневниках митрополита Вениамина Федченкова 1926– 1948 гг. как постулирование ценности письменного слова
В дневнике Николая Беляева метапрозаические заметки, в которых фигурируют упоминания о беседах, могут выражать тоску по собеседнику, с которым давно не удается поговорить. Так, в случае с болезнями настоятеля скита или в связи с его отъездами за пределы скита Николай Беляев заносит в дневник подобные записи: « … мне все хотелось быть с Батюшкой, беседовать с ним, что-то спросить» (Беляев 2013: 262). В качестве однородных членов перечислены обозначения желания быть рядом с человеком и общаться с ним. Они переводятся фактически в ранг равноценных: сближение людей посредством общения так же важно, как и просто возможность быть рядом с дорогим человеком.
Последняя, самая немногочисленная подгруппа периферийных метапрозаи-ческих компонентов включает в себя примеры отражения в тексте дневника рефлексий автора относительно возложенных на него послушаний, связанных так или иначе с выполнением филологических видов работ. В этой группе выделяются две подгруппы: послушания, связанные с составлением текстов, в частности с их подготовкой к изданию (9), работой в библиотеке (7). Данная группа репрезентируется при помощи существительных послушание (16), библиотека (8), составление (3), описание (2), издание (2), дополнения (1), записать (1), материал (1), письмоводитель (1), писание (1), поправки (1), переписка (1), глаголов переписывать (5), составить (3), писать (4), излагать (1), переиздаваться (1), в том числе и глаголов, обозначающих сам факт возложения на Беляева задания: благословить (1), возлагать (1), назначить (1), поручить (1).
Обратимся к рассмотрению контекстов с послушаниями, связанными с подготовкой материалов к публикации. Одним из первых поручений, относящихся к данному виду работы, является послушание по выполнению заданий для подготовки к изданию писем одного из старцев: « … сегодня получил от о. Архимандрита новое послушание. Переиздается 1-й том сборника писем о. Амвросия, и мне назначается работа по этому делу, а именно писать, вернее сказать, составлять и писать краткое содержание каждой статьи. Послушание изрядное, много отнимает времени» (Беляев 2013: 21); «Ходил в монастырь по послушанию, и оказалось, что моя работа нисколько не нужна. Письмоводитель о. Ераст не так понял дело. Надо только составить заглавия и переписать их в книгу. Причем очень много заглавий уже есть, надо только их короче выразить – цель исключительно практическая» (Беляев 2013: 25); «Мне дано теперь очень спешное послушание – переписка писем о. Амвросия для издания их вновь с дополнениями и поправками» (Беляев 2013: 52). Отметим наличие уже перечислявшейся нами лексики, описывающей процесс работы над подготовкой сборника писем к изданию. Нужно заметить, что Беляев не только фиксирует наличие самого задания (издание, переиздание), то, как он понимает свой вклад в него (переписка материала, составление заглавий вместо более сложного задания в виде создания краткого содержания), а также рефлексии по поводу степени сложности (послушание изрядное) и цели (исключительно практическая) задания.
Позже на страницах дневника появляются заметки о новом послушании, более сложном: «Батюшка назначил мне [вместе] с о. Кукшей послушание: со 134 ставить чин всех служб церковных, которые отличаются от обыкновенных … за неимением таковых во время самой службы происходят замедления, замешательства и даже пропуски, во избежание их и желательно иметь особую книжечку с чином каждой службы» (Беляев 2013: 94). Приведенный нами контекст представляет интерес: Беляев обосновывает важность создания особой книжечки, описывая ее необходимость при помощи градации проблем, которые она смогла бы решить – от замедления к замешательству и до самого страшного – пропуска частей богослужения.
Однако это не единственное обращение в тексте дневника к заданию по составлению чина служб: Беляев обращается к этому еще дважды. Во-первых, в достаточно пространной метапрозаической записи с конечным указанием на то, что о. Кукша, очевидно, посчитал излишней помощь Николая в этом послушании: «Послушание – составление чина служб – пока или совсем оставлено от меня, по каким причинам, не знаю. Вероятно, о. Кукша сказал Батюшке, что он один сможет это дело сделать, как говорил мне. А я теперь главным образом работаю на послушании в саду» (Беляев 2013: 97). Не в первый раз налицо умолчание: Беляев фиксирует наподобие официального изложения вещей свое незнание относительно причин снятия с него трудного, но интересного для него послушания. Наличие вводного слова вероятно с последующим предположением, выраженным глаголом смочь и корневым повтором -дел- (дело сделать), позволяет предположить, что Николай не просто знает причины огорчительного для него снятия с задания, но и не может скрыть скептическое отношение к оценке своих возможностей о. Кукшей.